Стерлинг Брюс. Священный огонь

   — Устрицы, — громко проговорила Ольга. — Слова — это так забавно, не правда ли?
 
   Скандал с Элен заставил кое-кого покинуть «Голову мертвеца». Но обычный скандал не мог застать предприимчивого Поля врасплох. Он отыскал для друзей новое место встреч — Helleniki Demokratia. И сумел их отлично устроить, здесь пространства было в избытке.
   Раннее лето в Греции едва ли не лучшая пора. Эта страна когда-то легко распространила по миру свою великую цивилизацию. Они нашли себе пристанище в окрестностях Коринфа, в благоуханных, лесистых, невысоких горах Пелопоннеса. Убежище принадлежало сорокалетнему мультимиллионеру, задумавшему освоить грандиозные промышленные свалки в заброшенной части на востоке Германии. Он стал одним из самых молодых богачей в Европе и небезосновательно считался чудаком. Ему нравилось совершать поступки, раздражавшие общество.
   Теперь Поль и три десятка его друзей лениво бродили на вилле вокруг сверкающего бассейна. Их обнаженные, намазанные жирным защитным кремом тела были, словно тогами, обернуты полотенцами и купальными простынями. Впервые за их недолгую жизнь им пришлось столкнуться с серьезными осложнениями, но они были бодры и настроены решительно.
   — Хотите винограда? — сказала Бенедетта, протягивая всем покрытую глазурью чашу.
   — В естественных фруктах масса токсических веществ, — предупредила Майа.
   — Это сильный удар по организму.
   — О'кей, дай мне гроздь. — У винограда оказался изысканный вкус. Она сжала в руке пригоршню ягод. — Сказочно, — восхитилась Майа. — Дай мне еще. Я растолстею, и с моей дурацкой карьерой будет покончено.
   Бенедетта рассмеялась. Обнаженная, веселая, Бенедетта была неотразима. Она напоминала лоснящуюся от крема наяду. Да и все они, эти современные молодые люди, выглядели очень привлекательно. Бессмертные, завернутые в тогу наилучшей технологической риторики. Сверхъестественно здоровые существа.
   — Сейчас я все время хочу есть, — призналась Майа, наслаждаясь виноградом. — Это хорошо. Значит, я опять принадлежу своему телу. Или мое тело принадлежит мне…
   — По-моему, когда делишь свое тело с кем-то или с чем-то, кайфа больше, — заметила Бубуль, держа в руке тюбик с кремом. — Я вот не могу добраться, как ты говоришь, до собственных подошв. Пусть кто-нибудь из ребят помассирует мне ноги. Ребятам нужно побольше работать. А то они разленились на солнце.
   — Ты стала лучше выглядеть, — сказала Бенедетта Майе. — И больше не должна ниоткуда убегать. Смотри на вещи проще, старайся все контролировать и держись к нам поближе. Поняла? Видишь, — она указала на бассейн, — неужели тебе не нравится? Такая красотища. И разве мы о тебе не заботимся?
   — У меня слишком много проблем, — пояснила Майа.
   — А я сама по себе проблема, — принялась убеждать ее Бубуль. — Я проблема. Так что не жадничай.
   — Нам нужны проблемы и осложнения. Для нас это только к лучшему, — проговорила Бенедетта. — Проблемы создали нам имя.
   — Ты до сих пор не знаешь, что такое проблемы, — возразила Майа.
   — Наши неприятности сделали нас знаменитыми. Проблемы прибавили нам сил. Мы понимаем, какова эта энергия. Посмотри на нас! Мы лишились «Головы», но теперь мы отдыхаем у этого прекрасного бассейна, пока какой-то богатый глупый мусорщик оплачивает наши счета. Он думает, что мы особенные, потому что ищейки из полиции говорят, что мы опасны. Он богатый радикал. Разве не здорово, что на свете есть богатые радикалы? А мы шикарные молодые европейцы. И это радикальный шик. Ведь это и правда здорово, не так ли?
   — Эпатируйте буржуев, — добавила Бубуль. — Скандальный успех. Старые игры — значит хорошие игры.
   — Ты читала новости в Сети, Майа? Они называют нашу группу такими классными именами.
   — «Дети-призраки», — угрюмо произнес Нико. — Терпеть не могу это название. — Оно хорошо звучит по-французски, — не согласилась с ним Бубуль.
   — А что плохого в кличке «Тусовка из „Головы"»? — не унимался Нико.
   — Мы всегда называли себя «Тусовкой из „Головы"».
   — Неважно, как мы себя именуем, — поправила его Бенедетта. — Мы можем придумать какое-нибудь новое название. Мы творческие люди, креатура. Мы должны сами проводить свои рекламные акции. Мне нравится название «Иллюминаты».
   — Это уже было, — по-прежнему упорствовал Нико.
   — «Бессмертная молодежь», — предложила Бубуль.
   — «Те, кто принимает Поля всерьез», — сказала Майа.
   — «Богини-анархистки — разрушительницы космоса», — произнес Нико. — Плюс их бойфренды.
   — «Подследственные», — втянулась в игру Майа. — «Потенциальные подсудимые».
   — Какие-то дурацкие названия, — недовольно пробурчал Нико.
   — Но все же лучше, чем у меня, — откликнулась Майа. — Я, сумасшедшая геронтократка на нелегальном положении, в конце концов испорчу вам жизнь.
   Бенедетта аж присела:
   — Какие глупости. И кто это говорит?
   — Да любой так скажет. Потому что я сейчас тоже знаменитость. Пока никто не знал, кто я такая, моя судьба никого не волновала. Я могла делать все, что хотела, и никому до меня не было дела. А теперь — есть, и я в самом центре скандала. Я ваша пятая колонна, но у меня нет ваших благородных оправданий. Вы можете быть визионерами, фантазерами, но я — иностранка на нелегальном положении, растратившая ценные медицинские средства. — Майа прижала руки к груди. — После всего, что я сделала, мне сухой из воды не выйти. Я это знаю. Сама готова им сдаться, пусть меня арестуют.
   Бенедетта задумалась.
   — Наверное, ты полагаешь, что говоришь искренне и благородно, — неторопливо проговорила она. — Знаешь, ты не поняла нашу стратегию. Они конфисковали твой сетевой сервер и лишили нас доступа в твой дворец. Ну и что? Это ерунда, ведь теперь мы знаем наши возможности. Мы уже проникли в другие дворцы. Мы залезли в нутро к геронтократам. Старики больше не смогут от нас отделаться или спихнуть с дороги. Пусть только попробуют! Мы перевернем их мир вверх ногами.
   — Нет, дорогая, это ты меня не понимаешь. Ты никогда не была геронтократкой, а я была. Им нет дела до твоей виртуальности. Им нет дела до сложных проблем с безграничным воображением. Они притворяются, будто им интересно, о чем ты думаешь. Потому что признаться в своем безразличии было бы невежливо. Но на самом деле никакие фантазии их не волнуют. Их волнует реальная жизнь. Их волнует ответственность. Они знают, что когда-нибудь умрут. Они знают, что ты будешь танцевать на их могиле. Они охотно простят тебе все твои поступки, пока у них хорошее настроение, и, в общем, они смирились с близкой кончиной. Но, дорогая, я-то не мятежница из будущего. Я бунтую сегодня. Я сейчас наступаю им на пятки.
   — Майа, кончай болтать о политике по-английски и сделай то, о чем говорит Бенедетта, — попросила ее Бубуль. — Бенедетта на редкость хитрая и изобретательная. Ой, посмотри — Людвик. Он целует ее. — От волнения она перешла на французский.
   Майа очень жалела о своем парике с переводчиком. Она потеряла его, когда бежала из пражской квартиры Жесковой. Она бежала, не думая о своих вещах, хотя не слишком о них и горевала. Больше всего ее огорчала пропажа фотографий. Ее снимки были неважными но лучшими из всего, что она сделала. Она аккуратно разместила их во дворце. Но теперь дворец принадлежал вдове.
   Нико и Бубуль не терпелось увидеть Людвика, неожиданно стиснувшего в объятиях Ивонну. Они болтали и посмеивались. Даже Бенедетта проявила несомненный интерес. Если бы Майа даже переключила свое внимание на поток французских фраз, то, наверное сумела бы понять одно слово из десяти. Но без компьютерной установки в ухе эти молодые люди были от нее невообразимо далеки — поколение с иной культурой с другого континента. Поколение, отделенное от нее восьмьюдесятью годами.
   По-своему она их знала: Поль, Бенедетта, Марсель Нико, Бубуль, Юджин, Ларс, Жюли, Ева, Макс, Рене, Фернанд, Пабло, Люния, Жанна, Виктор, Берта, Энедуанна которую обычно звали Геддой, сердитый бoйфpeнд Берты — какое у него лицо! — Людвик, новый парень из Копенгагена, Ивонна, которая более или менее официально считалась девушкой Макса еще десять ceкyнд назад, этот молоденький русский скульптор с двенадцатью пальцами, модный индонезийский тинейджер который так и рвался продемонстрировать свою ориентацию и недвусмысленно намекал на роман с братом Бубуль… Ее друзья были замечательны. Ей очень повезло, что она с ними познакомилась, застав их в той короткой, незрелой фазе, когда они в большей илк меньшей мере были людьми. Они любили ее и любили друг друга. Но они любили друг друга, как должны любить друзья и возлюбленные, а их любовь к ней напоминала увлечение редкими и весьма наглядными старинными фотографиями.
   Бубуль грациозно поднялась со своего лежака, улыбнулась сладкой улыбкой и отправилась подразнить Ивонну и Людвика. Нико двинулся вслед за ней, опасаясь, что она подшутит над ними бестактно, а еще потому, что хотел быть поближе к Ивонне. Язык тела многое говорил Майе. Язык тела был ветром, срывающим все покровы.
   Бенедетта отбросила своими стройными длинными ногами раскинутое покрывало и повернулась к Майе:
   — Знаешь, он посвятил Ивонне столько стихов, — с надеждой произнесла она, явно желая помочь друзьям. — Я чуть не плакала, когда их читала. Не могу поверить, что детская поэзия едва не заставила меня плакать.
   — Бенедетта, тебе не надо ничего мне объяснять. Я одна виновата, что потеряла свой блестящий переводчик.
   — А я хочу объяснить тебе, Майа. Я хочу, чтобы ты поняла.
   — Я и так уже слишком многое и слишком хорошо поняла. — Она задумалась. — Бенедетта, есть одна вещь, которая мне еще непонятна. Почему у Поля нет любовницы. Я никогда ни с кем не видела Поля.
   — Может быть, он слишком разборчив, — ответила Бенедетта.
   — Почему ты говоришь «может быть»? Ты имеешь в виду, что ничего об этом точно не знаешь? — Она улыбнулась: — Неужели я разговариваю не с Бенедеттой?
   — Не то чтобы мы не пытались выяснить, — ответила Бенедетта. — Конечно, мы все старались провести время с Полем. Кому же не хочется быть миссис Идеология? Кто бы отказался стать любимой девушкой гения? Так ведь? Быть тенью его героической личности. Я бы тоже хотела стирать Полю его грязные носки. Я хотела бы пришивать ему пуговицы. Для меня это жизнь. Разве не так? Мне хочется смотреть на дорогого Поля с молчаливым обожанием, пока он развивает свои теории четырнадцать часов подряд. Мне хочется, чтобы все они поглядели на меня и увидели, что я завладела его сердцем. И поумирали бы от зависти.
   — Ты это серьезно, Бенедетта? Да-да. Ты это серьезно. Что же, очень плохо.
   — А ты когда-нибудь говорила с Полем по душам? А вот я говорила. Несмотря ни на что.
   — Да, я тоже говорила, — призналась Майа. — Однажды он похлопал меня по руке.
   — Я думаю, что он коп, полицейская ищейка. Это моя рабочая гипотеза. Настоящий соперник нашей вдовы. И эта роль его просто подавляет. Страшно подавляет. Я правильно сказала по-английски «подавляет»? Думаю, это Элен. Ему нравится Элен. Ему нравится пировать с пантерами.
   — Нет. Не может быть. Ты ошибаешься.
   — Он уважает Элен. Он принимает ее всерьез. Он ведет с ней молчаливый диалог. Он хочет что-то получить от Элен. Он хочет победить вдову, покорить ее. Для него это как забраться на Маттерхорн. Ему нужно, чтобы она ему поверила.
   — Бедный Поль, бедная Бенедетта. Бедные все.
   — Ну и что это означает? — с легкой горечью спросила Бенедетта. — Я проживу тысячу лет, и если отдам Полю каких-нибудь сто лет, это будет лишь эпизод. Если Поль останется со мной сейчас, то что я буду делать с Полем после, когда все вокруг станет намного интереснее? Ну а что касается вдовы, то ему о ней лучше забыть. У Элен есть свои убеждения. Она никогда не полюбит человека, который ее переживет.
   — Что же, как я догадываюсь, это многое объясняет.
   — Знаешь, Майа, ты не человек. И мы не люди. Но мы можем понять друг друга. Мы искусственные люди. Мы всегда это знали, хотя и не решались сказать вслух. Мы понимаем гораздо лучше, чем ты думаешь.
   Раздался гонг. Это был Марсель. Он позвал кого-то по-французски, затем обратился по-немецки, а потом по-английски. Настало время подводного плавания.
   — Я не пойду, — отказалась Майа.
   — Тебе нужно поплавать с нами, Майа. Тебе же будет лучше.
   — Я так не думаю.
   — Это не серьезная виртуальность. Это не священный огонь. Глубины бассейна лишь забава богача. Но там очень приятно. На дне хорошее техническое оснащение.
   Гладкая поверхность бассейна всколыхнулась, когда все нырнули и погрузились под воду. Никто не стал всплывать.
   Бенедетта собрала свои волосы в узел на греческий манер и заколола их шпилькой.
   — Я сейчас тоже окунусь. Думаю, сегодня мне будет нужен секс.
   — Скажи мне, ради бога, с кем?
   — Что же, если я не найду кого-нибудь, кто захочет со мной трахнуться, то попробую с этим справиться сама. — Она улыбнулась, побежала и нырнула с головой. Вода пошла пузырями, и Бенедетта исчезла.
   Поль прошелся по узкой дорожке бассейна. Поглядел и усмехнулся. Вид у него был вполне довольный.
   — Мы остались одни, — сказал он.
   Она махнула рукой:
   — Не обращайте на меня внимания. Ступайте.
   Поль покачал головой. Его босые ноги медленно приближались к ней.
   — Я не могу вас оставить одну. У вас такой грустный вид.
   — Поль, идите, прошу вас.
   — Вы разговаривали с Бенедеттой о важных вещах, — сделал Поль свой аналитический вывод. — Мы не стали рисковать и прилагать усилия, у нас и без того хватает бед. Пока что все обернулось для нас лишь моральным ущербом. Мы молоды и должны наслаждаться жизнью, а иначе какой смысл быть молодым. Знаете, вы просто должны стать одной из нас.
   — Меня это пугает.
   — Тогда я вас научу, — сказал Поль, осторожно пристроившись на краешке ее шезлонга. — Подумайте о виртуальном бассейне как о своего рода слоеном пироге. Хорошо? В его верхнем слое силиконовые воды способны дышать. Мы проложили там анандаминовую дорожку, просто так, для смеха. А на дне плотная жидкость. Нечто вроде легкорастворимых смесей, которые наш друг Юджин использует для формовки скульптуры. Это более современный и, если можно так сказать, дружеский состав, мы можем в нем плавать. Он текуч, проницаем, способен дышать и абсолютно виртуален.
   Майа ничего не ответила. Старалась делать вид, что внимательно слушает.
   — Лучшая часть — это платформа. Платформа — текучий компьютер. Она использует текучесть: жидкость растекается по разным каналам и щелям, образует свои логические ходы. Понимаете? Мы ныряем в бассейн и можем вдыхать в нем самую суть работы компьютера. И компьютер начинает действовать сам по себе, пока все движется. Легкая жидкость предназначена для легкой передачи, более тяжелая жидкость — для тяжелой передачи. Но тут нет четких категориальных различий. Это в высшей степени гармоничная схема. К тому же от подобных вещей у геронтократов чешутся кулаки. — Поль весело рассмеялся.
   — Ладно, я поняла. Необыкновенно хитроумно, не так ли? А теперь, прошу вас, оставьте меня.
   Он впервые серьезно посмотрел на нее. Казалось, что его взгляд просверливает ее насквозь.
   — Вы сердитесь на меня, Майа?
   — Нет.
   — Я вас чем-нибудь обидел? Скажите мне честно.
   — Говорю вам честно, никаких обид.
   — Тогда, пожалуйста, не отказывайте, я очень прошу вас поучаствовать с нами в этом эксперименте. Мы вместе опустимся не глубоко. Очень осторожно. Я все время буду рядом. Хорошо?
   Она вздохнула.
   — Хорошо.
   Он повел ее за руку, словно в менуэте. Жидкость задвигалась, как будто за ними летели миллионы призматических хлопьев. Возможно, это были маленькие парящие сенсоры. Достаточно мелкие, чтобы дышать. Жидкость была очень горячей. Они перешли эту жидкость — ноги будто плавились.
   Дышать оказалось значительно легче, чем она себе представляла. Попавшая на язык жидкость рассасывалась, точно сахар, и, попав ей в легкие, доставила острое наслаждение. Ощущение было приятно и глазам. Жидкость покрывала ее с головой. Видеть она могла лишь на близком расстоянии, не дальше кончиков пальцев. Поль держал за руку. В сияющей мгле проступало его тело — руки, локти, ярко освещенное голое бедро. Они медленно плыли, спускаясь на дно. Под белую шелковую поверхность первого слоя. Она напоминала мягкую глину. Вещество нежно скользило по Майиному телу. Поль набрал из глубины две пригоршни, и состав закипел в его покачивающихся ладонях, сделавшись невообразимо активным — так из отдельных строк складывается поэма. Вещество словно взбивалось разумной машиной. Оно было живее обычной плоти и прорастало под ее нетерпеливыми пальцами, как если бы исполняла сонату Баха. Материя создавала виртуальность. Настоящие фантазии.
   Кто-то по-лягушачьи проплыл мимо нее, с головой зарывшись в эту массу, как лыжник, радостно купающийся в каком-то невероятном жарком сугробе. Она схватилась за Поля. Но это не было эротическим жестом, это было бестелесное существование. Кожа как будто вообще отсутствовала. Освобожденная память. Страшная тоска, соматическое дежа-вю, абсолютный отказ от себя. Воспоминания, которые ей больше не позволено иметь. И ощущения, которые не позволено испытывать.
   Но память все-таки сильно уколола ее. Она не почувствовала ничего, кроме боли. Боль, которую трудно вынести одному человеку. Этот эксперимент просто не укладывался в сознание. Мощнейшие загадки плоти, которые трудно поддавались разуму. Мягкая передача, разрушившая душу.
   Она очнулась, поняла, что лежит, распластавшись на спине. Поль приподнимал ее за спину и рукой хлопал по щекам, пытаясь привести в чувство. Жидкость хлынула из носа и рта. Она закашлялась.
   — Меня словно на части разорвало, — вздохнула она.
   — Майа, лучше не пытайтесь говорить.
   — Удар по мозгам…
   Он прижал ухо к ее груди и прислушался к биению сердца.
   — Ну и где же скорая помощь? — стонала Бенедетта. — Господи, прошел уже час. — Она была завернута в полотенце и дрожала.
   — Какую глупость я сделал, — сказал Поль. — Я читал о неотеломерической терапии. Они подвешивают вас в виртуальности… Я должен был предвидеть, что такое может случиться. — Он по-прежнему поддерживал ее за спину, пытаясь приподнять.
   Майа смотрела исподлобья. На дорожке виднелись длинные мокрые следы. Это Поль тащил ее из бассейна и нес по прохладным керамическим плиткам. Остальные сгрудились на расстоянии, переговаривались, посматривая на нее. Ее ноги были приподняты на возвышение.
   Ее начало лихорадочно трясти.
   — У нее все время будут конвульсии, если ты не прекратишь, — заявила Бенедетта.
   — Уж лучше биться в конвульсиях, чем перестать дышать, — ответил он, с силой оттолкнувшись.
   Бенедетта опустилась перед ней на колени, и ее лицо исказилось от боли.
   — Брось это, Поль, — сказала она. — Майа дышит. Я думаю, она в сознании. Неужели она сейчас умрет?
   — Она чуть не умерла у меня на руках. Когда я вытащил ее из бассейна. У нее глаза закатились.
   — Неужто она и десяти лет не проживет? Не бог весть какой срок, верно? Всего десять лет. Я знаю, она умрет, я похороню ее и буду оплакивать, но почему она должна умереть именно сейчас?
   — Жизнь слишком коротка, — отозвался Поль. — Жизнь всегда будет слишком коротка.
   — Мне хотелось бы так думать, — проговорила Бенедетта. — Я действительно на это надеюсь. Я верю в это от всей души.
 
   Медицинская полиция отвезла ее в Прагу. Нужно было что-то сделать с обвинением, которое выдвинули против нее в Сети. Очевидно, большинство свидетельств находилось в Праге. Однако у Бюро доступа не было намерения ее арестовать. Полицейские из чешского Бюро доступа, судя по всему, с недоверием относились к греческим медицинским копам. Казалось, что в Европе существовало недоброе соперничество полицейских служб. Они сделали положенное, выяснили обстоятельства. И как только полицейские с первого этажа Бюро доступа разобрались в ситуации, Майа вызвала у них раздражение. Они пытались убедить ее забыть о поданном против нее заявлении. Советовали ей поскорее уехать в сопровождении медиков в какую-нибудь другую страну.
   Перспектива провести еще несколько месяцев в больнице внушала ей отвращение, и она отказалась уезжать. Майа попросила найти Элен Вакселль-Серюзье. Они с явной неохотой согласились и дали ей номер телефона.
   Она и Бретт сидели в зале ожидания, откинувшись в отвратительных розовых креслах из пластика. Через час сопровождавшие ее греческие медики тщательно проверили браслеты на запястьях и датчик на голове. Показания датчиков их удовлетворили, они ее покинули. После этого ровным счетом ничего особенного не случилось.
   — Черт, это гораздо труднее, чем я думала, — призналась Бретт.
   — Хорошо, что ты решила со мной пойти, Бретт. Я знаю, как это утомительно.
   — Нет-нет, — возразила Бретт и поправила свои наглазники. — Быть вашим медицинским сопровождением — это настоящая привилегия. Я так тронута, что вы попросили ваших друзей мне позвонить и дали мне шанс. Просто потрясающий опыт. Меня всегда пугали начальники и разные большие шишки. Но я даже не представляла себе, что мы им по барабану. Вот уж кто презирает молодежь!
   — Не в этом суть. Любой объяснит им, что я совсем немолодая. Возможно, причина в том, что я американка. Я хочу сказать, что даже в наши дни всегда неприятно иметь дело с людьми, находящимися вне закона.
   Бретт сняла свои наглазники и посмотрела на ободранный интерьер.
   — Я хотела бы ненавидеть вас, Миа, — сказала она.
   — Почему? — удивилась Майа.
   — Я всегда желала иметь все, что у вас есть. Я мечтала познакомиться с европейскими виртуальщиками. Это я хотела пройтись по подиуму. Вы украли мою жизнь. И вот теперь вы против них. Вы ударили им под дых. А я и мечтать не могла, что когда-нибудь ударю им под дых.
   — Мне жаль, — отозвалась Майа.
   — Я столько всего мечтала сделать. Но у меня не хватило смелости на какой-нибудь настоящий поступок. Я могла бы что-то совершить. Возможно. Вы так не думаете? Вы хороши собой, но и я не хуже. Вы спите с каждым, кто вам по вкусу, ну ладно, тут мы квиты, я тоже сплю с каждым, кто мне по вкусу. Я из того же города, что и вы. Мне двадцать лет, и я такая же энергичная, какой вы были в мои годы. Разве не так?
   — Конечно так. Ты права.
   — И кое-какие способности у меня имеются. Я могу делать одежду. А вы не можете. Ну что такое у вас есть, чего мне не хватает?
   Майа вздохнула.
   — Ну вот я сижу здесь, в полицейском участке. Быть может, ты мне все расскажешь?
   — Вы немолоды. Ведь правда же? Вы украли мою жизнь, потому что вы старше меня и сильнее меня. Значит, вам это всегда легко удавалось. Я хочу сказать, возможно, вы были в панике, возможно, вы считали себя виноватой и мучились, возможно, вас даже до смерти напугал этот глупый зловредный пес с его проводами. Но даже когда вы не знали, кто вы такая, вы все-таки это знали. Вы в пять раз старше меня — и в пять раз сильнее. И вы по-прежнему не хотите уступать мне дорогу.
   — В «Голове» собирались молодые люди. Такие же молодые, как и ты.
   — Да, и вы им нравились, не так ли? Когда вы были в моем возрасте, они считали вас простушкой и дурочкой. А сейчас они думают, что я простушка и дурочка. А я такая и есть. Они предприимчивые, талантливые, по-настоящему изобретательные, и я могу лишь в щелочку смотреть на них и умирать от зависти. И вы в мои годы ничего бы иного не сделали. Лучше, чем у них, у вас не вышло бы, а скорее всего, получилось бы много хуже. Вы даже не захотели со своим бойфрендом поехать в Европу. Вы его бросили и вышли замуж за какого-то биотехника. И превратились в бюрократку, Миа.
   Майа закрыла глаза и откинулась в уютном кресле. Все было правильно и все не так.
   — Я не хочу, чтобы ты называла меня Миа.
   — А я не хочу, чтобы вы называли меня Бретт.
   — Ладно, зови меня Миа, если тебе так удобнее.
   — Я ненавижу вас за то, что вы меня совсем, ну ни капельки не ненавидите. Вы просто взяли меня с собой, потому что я для вас вроде талисмана. Или вроде вашего грызуна. А вы даже и его не смогли сохранить.
   — Грызун давным-давно сбежал от меня. А ты начала за мной шпионить.
   — Вы и говорите-то, совсем как было принято сто лет назад! Должно быть, в этом мире все полные идиоты! Я имею в виду, стоит лишь посмотреть на вас, и все станет ясно. У вас ужасные волосы. Вы знаете, что у вас на шее длинные отметины. Нет, это не морщины, они бы не оставили вам никаких морщин, но, черт возьми, они неестественные.
   — Бретт, перестань болтать всякую чушь. Сначала ты сказала, что я украла твою жизнь, а затем убеждаешь, что ты все равно не смогла бы ничего сделать. В чем же тогда твоя проблема? Допустим, что восемьдесят лет назад тебе все удалось бы лучше, чем мне. Но тебя в то время на свете не было. Ты не можешь романтизировать прошлое, которое не знаешь. Ведь я-то жила в этом прошлом, не так ли? Восемьдесят лет тому назад мы жили как дикари. У нас были эпидемии, революции, повальная смертность и финансовые кризисы. Когда я была молодой, люди убивали друг друга из ружей. В сравнении со всем, что творилось восемьдесят лет тому назад, мы сейчас обитаем в раю! А ты просто передернула мои слова и превратила все в бессмыслицу.
   — Но, Миа, я не могу быть такой умной, как вы. Мне же только двадцать лет.
   — Не плачь, умоляю тебя, не плачь!
   — Мне двадцать лет, я взрослая. Но ничего важного я пока в своей жизни не сделала. У меня даже нет возможности доказать, что я дура. Подозреваю, что это и правда, так я и жила бы дальше, сознавая свою глупость. Занялась бы чем-нибудь, не стала бы соваться в виртуальность, жила бы серой мышкой, нарожала бы детей, может, еще за садом ухаживала или еще что-нибудь в этом духе. Но пока я не могу сделать даже этого. Не могу жить в большом безопасном мире, который вы для меня построили. Я ничего не могу в нем добиться.