Страница:
– Она самая. Платите вы.
– Платит округ, Джейн. Я в окружной тюряге в Сокорро, штат Нью-Мексико.
– Это я вижу на определителе номера. Кто говорит?
– Не могу сказать, потому что звонки теперь прослушивают даже окружные полицейские. Вспомни начало девяностых. Ты тогда была помощницей прокурора штата Юта. Дело № 10/30 об облаве на радикальных противниц абортов в здании сената штата?
– Черт! – сказала О'Хулихан озадаченно. – Легги?
– Он самый. Прости, Джейн. Голос из прошлого и все такое... Человек, знавший тебя когда-то. Окажи мне услугу.
– Это ты оставил сообщение на автоответчике в пятницу?
– Я.
– А я подумала на телефонных жуликов. Это теперь сплошь болгары, ты в курсе? Чертова куча психов болгар! – О'Хулихан фыркнула. – Что толку в телефонной безопасности, когда национальная телефонная компания в руках болгарской мафии? Эти сукины сыны раздобыли даже мой служебный номер.
– Хорошо хоть, что они не сербы.
– Шутишь? Сербы хуже всех.
– За исключением русских.
О'Хулихан сразу осипла.
– В России даже полиция – это мафия...
– Джейн, я знаю, как ты занята, но удели мне минутку, хорошо? Тут, на границе, случилась незадача: меня сцапали за бродяжничество. Мне нужны связи в министерстве юстиции – потянуть за ниточки в столице, чтобы я выкарабкался.
– Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы я освободила тебя из окружной каталажки? Милый мой, ты себе не представляешь, что такое федеральное агентство! Чтобы получить скрепку, я должна заполнить кучу бланков и зайти на интернет-сайт Ала Гора.
– Джейн, ты меня огорчаешь. Забыла, кто тебя устроил в «Клуб незамужних прокурорш», да еще правой рукой Джанет Рино? Если бы не мой нюх на таланты, ты бы до сих пор отлавливала поддельные чеки в своем заштатном Мормонвиле.
– Не зарывайся, парень! Мне ничего не стоит повесить трубку. – Для пущей выразительности она испугала Старлица несколькими щелчками. – Смотри, как бы твоя просьба не осталась гласом вопиющего в пустыне.
– Не вешай трубку, Джейн!
– Так-то лучше, – смягчилась О'Хулихан.
– Это всего лишь бродяжничество. Я остался без гроша, при мне не было документов, я заночевал в пустом гараже. Боже, какие же это преступления.
– У тебя не нашли наркотиков?
– Никаких наркотиков!
– Ты не занимался компьютерным хакерством и не сидел на ящиках с гранатометами?
– Даже не думал.
– Тогда за что тебя посадили? Ты скрываешь от меня правду.
– В дело вовлечена несовершеннолетняя...
– Вот оно что!
– Она моя дочь.
– Твоя дочь? – От удивления О'Хулихан задохнулась. – Твоя дочь, Старлиц? От кого, интересно знать? – Она задумалась. – Кажется, я припоминаю парочку стервозных лесбиянок из Орегона...
– Мать – одна из них.
– Чего только мужчины с собой не делают! – простонала О'Хулихан. – А ведь на свете есть чудесные женщины: Грейс Хоппер, Джанет Рино, Мадлен Олбрайт [49]. Честные, чистые, самоотверженные, верные служанки общества...
– Я прошу не только за себя, понимаешь? Еще и за дочь. Ее упекут в учреждение для малолетних преступников, а ведь она не знакома с задворками жизни. Ей всего одиннадцать лет.
– Предположим. Как ее зовут? У тебя есть перед глазами ее номер социального страхования?
– Ее зовут Зенобия Боадиция Гипатия Макмиллен.
– Этих имен хватило бы сразу на пять или шесть маленьких хиппи.
– Ее назвали без меня. И пяти-шести детей у меня нет, она у меня одна. Я здорово влип, Джейн. Кроме нее, у меня нет никого в целом свете.
– Что ж... – медленно проговорила О'Хулихан. – Будем считать, что ты меня растрогал. Возможно, я сумею закрыть дело о бродяжничестве в Нью-Мексико. Если только ты не занимался ядерным шпионажем в Лос-Аламосе.
– Не занимался.
– Тогда выкладывай, а я подумаю.
– Что ты хочешь узнать? – осторожно спросил Старлиц.
– Что у тебя есть?
– Это не тема для разговора по прослушиваемой линии.
– Я теперь на федеральной службе, понял? Правило номер один: и слышать не хочу ничего такого, что по плечу заштатному окружному шерифу.
– Вот, значит, как... – протянул Старлиц. – Что ж, попытаюсь тебе помочь. Я уважаю закон. Я уже припал ухом к земле и кое-что слышу... Надеюсь, я сумею вывести тебя на хорошее дельце, которым не стыдно заняться из столицы.
– Я слушаю! – подстегнула его О'Хулихан.
– К примеру... Вспомнил! Знаю двух девушек, занимавшихся оральным сексом с президентом.
– Это теперь тема парламентского расследования. Рино больше не будет этим заниматься. Скорее она позволит отрезать себе уши.
– А как тебе вот это: целая коммуна начитавшихся Библии проповедников апокалипсиса, совершенно свихнутых и вооруженных до зубов?
– Обращайся в ATF [50]. Я с ниндзя не работаю.
– Тогда – парень с промытыми в армии мозгами, параноик, помешавшийся на превосходстве белой расы. Закупает удобрения и уже арендовал грузовик.
– С этим тебе надо к Теду Качински! [51] Я не вожусь с психами, слишком уж их много. Мне нужно дельце посочнее, например о рэкете и коррупции...
– Хорошо тебя понимаю. Я уже выскребываю самое дно... Хочешь частную мафию старшеклассников в плащах, решивших перестрелять всех качков в школьном тренажерном зале?
– Детство! Ты принимаешь меня за двенадцатилетнюю? Будь посерьезнее.
– Ладно, – устало сказал Старлиц. – Слушай, это лучше всего! Контрабанда турецкого героина на турецкий Кипр внутри огромных надувных баллонов для пресной воды.
Он услышал скрип шариковой ручки.
– Кипр, говоришь? Турецкий Кипр?
– Самый что ни на есть турецкий.
Стук клавиш на клавиатуре, шуршанье эргономичной мыши.
– Остров на востоке Средиземного моря? Режим экономического эмбарго? Международные торговые санкции?
– Совершенно верно.
– Героин? Новый способ контрабанды? О котором еще никто не писал?
– Никто, можешь не беспокоиться. Только учти, если я выведу на чистую воду этих кипрских подводников, мне потребуется охрана по программе защиты свидетелей. Мне и моей дочке.
Выйдя из каталажки, Старлиц покатил в автобусе на север, в Альбукерке, чтобы вызволить дочь из учреждения для подростков-правонарушителей. Задачка оказалась не из легких: учреждение считало одной из главных своих задач обеспечить недоступность подопечных для подозрительных одиноких мужчин, твердящих о своем отцовстве.
Планируя выход дочери на свободу, Старлиц подбадривал ее, переправляя ее любимые лакомства: сандвичи без хлебной корки с тунцом, белый мармелад, блюда из проволоне [52] и макарон. Для первой тюремной ходки Зета держалась молодцом. Правда, не обошлось без инцидентов: хождений по потолку, внезапного взрыва телевизора, очень похожего на полтергейст, возгорания сумочки в руках у сотрудницы попечительского совета. Все это списали на детские шалости в стиле 1999 года, то есть на употребление нетрадиционных наркотиков и дурное влияние электронных средств информации. Старлиц не сомневался в смышлености своей дочери и знал, что она не подкачает.
Но когда они наконец встретились в тоскливой комнате для свиданий, среди несгораемой, стойкой к вандализму, скучного цвета пластмассовой мебели, Старлиц увидел в глазах Зеты сомнение, даже растерянность. Никогда человеческое лицо не глядело на него с таким невыносимым немым упреком. Взгляд Зеты пронзил его, как острый гарпун, был хуже пули в упор. Он не сумел толком позаботиться о дочери, и она это знала. Он сам это знал и не мог толком оправдаться.
Пришлось взять персонал учреждения в оборот: бомбардировать телефонными звонками и бесконечными факсами на поддельных бланках адвокатов по детской опеке и детских психиатров. Кончилось это тем, что Зету отпустили из учреждения на один день. Оба мгновенно покинули Нью-Мексико.
Старлиц досыта наелся местного гостеприимства и поспешно подался вместе с дочерью в соседний Колорадо. Там, в городе Боулдер, они вышли из автобуса. Боулдер подходил для остановки и восстановления сил не хуже любого другого места, а может, даже лучше.
На следующей неделе Старлиц по-настоящему вкусил одинокого отцовства. Он снял трейлер в «Мейплтон Мобил Хоум Парк». Трейлер принадлежал плотнику, чье супружество дало опасную трещину, поэтому перед вагончиком и позади него громоздились необструганные доски, сломанные инструменты, горы гниющей стружки. Над всем трейлерным городком, над соснами, ивами, мусорными баками, детскими велосипедами, сохнущим на ветру бельем, загончиками для барбекю высились гигантские вышки высоковольтной линии.
Старлиц поступил продавцом в магазинчик неподалеку, сразу за педиатрическим центром и глазной клиникой, открыл счет в банке и обзавелся кредитными карточками. Он определил Зету в шестой класс местной школы, нанял адвоката по детской опеке и принялся заполнять бесконечные бумаги.
Рутина поглотила Зету и Старлица, затмив все, что было раньше. Каждое утро Старлиц вытаскивал упирающуюся Зету из кровати, заставлял клевать хлопья, одеваться, расчесывать волосы и чистить зубы. Он давал ей с собой ленч: сандвичи без корки с тунцом, самые бледные из всех существующих крекеров, замороженный десерт с сиропом, банан. Он провожал ее через шесть кварталов до школы; в дождь они не шли пешком, а садились в ветхий оранжевый драндулет плотника. Потом он возвращался мимо ломбарда, приходил в свой магазинчик при бензоколонке и восемь часов торговал сладостями, сигаретами, капуччино и бензином.
Потом он забирал Зету с продленки, оплачиваемой штатом, и они возвращались в свой трейлерный городок, где звенели на ветру колокольчики, спали под ногами собаки, слетались к кормушкам птицы, тянулись к небу осины, а стареющие хиппи слушали виниловые пластинки Эрика Клэптона. Дома они ели размороженную еду перед телеэкраном с кабельной программой мультиков, про болтливых чудищ и вселенские катаклизмы из японских аниме.
– Послушай, папа...
– Что?
– Папа!
– Да?
– Почему я должна зря тратить время в этой вонючей школе, в обществе тупых детей?
– Потому что я так велю. – Старлиц со вздохом положил испачканную вилку. – Потому что я отец, а ты ребенок. Понимаешь, Зета, так заведено. Иногда гораздо проще стать тем, за кого себя выдаешь, чем пытаться за него сойти.
– Но ведь мы с тобой, папа, можем сойти за кого угодно. Ты создал «Большую Семерку» – лучшую группу в мире! Почему бы тебе не сойти, скажем, за владельца компании «Нинтендо»? Тогда ты был бы миллиардером, а я японкой. Представляешь, какой класс?!
– Это не входит в повествование.
– Почему нет?
Потому что повествованием была теперь она. Она, а не тряпичная пособница, придающая местный колорит при перелетах из города в город в компании жуликов и поп-певичек. Лично ему там было самое место, это был его естественный мир. Но мир этот был липовым, мерцающим на последнем издыхании.
Он не мог выйти из этого века, не побыв ее отцом во всей полноте этого понятия. А это означало отцовство. Не выдуманный, сентиментальный, телевизионный вариант родительства, когда отец соизволит быть отцом только в объективе камеры, а потом ускользает, не запачкавшись. Нет, тут требовалось вести серьезную, во всей красе родительскую жизнь.
И никаких «если», «и», «но». Долой отказ от собственных слов, скороговорку и сюсюканье. Необходимо было испытать, что значит принадлежать к человеческой породе, нырнуть с головой в бытовой омут. Он не мог запереть Зету в шкаф в перерыве между съемками, не мог платить за ее воспитание другим людям. Он должен был растить ее сам. Круглосуточно. Кормить ее, одевать, водить на обязательные прививки, учить плавать и ездить на велосипеде, давать ей карманные деньги, переносить ее капризы и взрывы дурного настроения, унимать ее кошмары, сковыривать струпья с ее сбитых коленок, ловить вылетающие молочные зубы, лечить корь и не психовать, когда у нее сильно поднимается температура. Успокаивать ее, когда она бесится, подбадривать при приступах хандры. Мамаши Номер Один и Номер Два занимались всем этим целых одиннадцать лет, так что он не имел права жаловаться, когда пришел его черед внести свою лепту.
– Почему, папа?
– Потому что таков мир, и мы в нем живем. Я покажу тебе приводные ремни согласованной реальности. Твои мамаши никогда бы этого не сделали. У нас будут документы, Зета: номера социального страхования, нормальные американские паспорта. Я получу право исключительного попечительства, предоставленное судом штата Колорадо, – со всеми подписями, печатями, с уведомлением о вручении. Оплаченное. Заверенное свидетелями. В архив лягут копии. После этого мы станем настоящими отцом и дочерью. Мы будем даже лучше настоящих. Мы будем официальными.
– О!..
Джуди, Мамаша Номер Два, официально ответственное юридическое лицо, не смогла опротестовать процедуру установления опеки. Скорее всего, она о ней даже не пронюхала. Суд Колорадо признал Старлица единственным опекуном. Адвокатские услуги он оплатил за счет обязательной усушки-утруски подотчетного ему в магазине товара.
А потом появились два зернистых синих паспорта, прилетевшие за считанные часы прямо из Вашингтона в красивом конверте, перехваченном резинкой. Старлиц завороженно уставился на документы. Они были верхом совершенства. Даже к фотографии Зеты невозможно было придраться. В действительности она была на девять десятых фиктивной: он поработал над размытым отпечатком с помощью Adobe Photoshop, и в результате его усилий улыбающаяся девчонка с косичками приобрела стопроцентный пропуск в экономическую глобализацию – настоящий, весь в печатях, паспорт Соединенных Штатов. Неправильно написанное имя – «Зинобия» – было мелочью, не способной испортить торжество.
Ему не верилось, что О'Хулихан справилась с задачей. Но благодарить следовало именно ее. Джейн О'Хулихан была добросовестной государственной чиновницей. Правда, она служила прокурором в министерстве юстиции, поэтому привлекать ее внимание было опаснее, чем сломать себе оба бедра, и все же у нее имелись неоспоримые достоинства. В отличие от большинства коллег-юристов, она не просто набивала себе карманы, а была истовой подвижницей федеральной законности и порядка, незапятнанной воительницей за буржуазную конституционную демократию, редчайшим оригиналом своего отмирающего века. Зета со скучающим видом полистала свой паспорт.
– Чему ты так радуешься, папа?
– Тому, что мы примкнули к привилегированной касте человечества. Нас снабдили документами. И не какими-нибудь, а документами последней на свете сверхдержавы!
– Подумаешь, какая-то паршивая пустая книжица! Всего одна фотография.
– Это верно, но ты предлагаешь детский вариант правды. – Старлиц вздохнул. – Зета, нам пора серьезно поговорить.
Узкие плечики Зеты обвалились в предчувствии боли.
– Опять, папа!..
– Это жизненно важно, милая. Мы стоим перед выбором вероятностей. Ты не представляешь, до чего трудно обзавестись такими документами, зато теперь мы оба их имеем. Это огромное достижение. Ничто не помешает нам жить так и впредь. В следующем году ты сможешь перейти из младшей школы в среднюю. Я куплю тебе новую одежду, такую же, в какой Бритни Спирс снимается на MTV. Я буду помогать тебе с домашними заданиями по математике, куплю тебе мопед, во всем стану поддерживать. Я законопослушный и трезвый человек, у меня нормальная работа, я всегда вовремя прихожу к своей смене, полностью отдаю сдачу и не таскаю из кассы. Я образцовый работник. Меня бы уже повысили и назначили заведующим секцией, если бы не вынос товара через служебный выход, создающий магазину убытки.
– Папа, мне уже надоели эти сласти. Раньше я их любила, но три коробки – это слишком.
– Зета, перед нами широкая дорога. Сейчас в Соединенных Штатах экономический бум. Высокая занятость, низкая инфляция, два миллиона человек заперты в местном ГУЛАГе, поэтому резко снижается преступность. Янки процветают. Мы можем переехать в лучшее жилье. Я уйду из ненадежной розничной торговли на улице – это двадцатый век, это старо. У меня другие планы: четыре-пять личных электронных счетов и торговля по Интернету. Мы будем вести чрезвычайно мобильный образ жизни среднего класса, мы осуществим американскую мечту. Купим медицинскую страховку, будем есть витамины, ты вырастешь высокой, сильной и грамотной, с большими белыми зубами, богатыми фосфором, без шрамов и судимостей. А самое лучшее – это то, что, поселившись в городе яппи, в самой середине главной демографической тенденции, мы наверняка проскользнем через Y2K!
– Разве все это хорошо, папа?
– Я не говорю, что мы останемся совершенно невредимыми. Возможны перебои с электричеством здесь, в Боулдере, поломка светофоров, разорение некоторых банков... Ничего, мы заранее закупим рис и свечи. Зато мы угнездились в очень плотной части повествования. Все готово для того, чтобы проскочить в двухтысячный год, хотя ты в любом случае легко бы там оказалась. Но теперь с тобой буду я, твой бесценный папаша. Отныне я буду совершать только предсказуемые поступки в стиле отца-одиночки. Может быть, куплю подержанную машину, увлекусь ловлей форели в Скалистых горах, заделаюсь бейсбольным болельщиком. Или даже женюсь!
– Как все это невыносимо скучно, папа!
– Милая, скучно это только в тот случае, если не знать никакой другой жизни. Но если посмотреть на это под другим углом, то следование обыкновеннейшему среднеамериканскому образцу может оказаться чрезвычайно захватывающим, настоящим приключением. Представь, что значит жить так с полной убежденностью, без всякого сомнения! Это все равно что искать истоки Нила. Это превосходит воображение!
Зета обдумала услышанное.
– Хорошо. Какой еще образ жизни мы можем выбрать?
– Что ж, у нас новые паспорта... – Голос Старлица становился все ниже, все скрипучее. – Нам ничего не стоит сесть в самолет и вернуться на поп-сцену. В совершенно другом мире, чем тот, где обитают школьники-шестиклассники из Боулдера, назревает сербская заваруха. НАТО – огнедышащий дракон. Мир «Макдональдса» противостоит миру джихада, навороченный «лексус» с размаху врезается в оливу. Лопается версия реальности образца девяностых годов, зашкаливает счет трупов, вспыхивает беспощадная культурная война в Косово, Черногории, Греции, Италии, Македонии, Хорватии, Турции, Болгарии, Венгрии, Албании и Азербайджане. Мои знакомые из русской мафии погрузятся во все это по самые уши.
– И ты забрал бы меня из школы, не дожидаясь результатов за четверть?
– Обязательно. Я подумываю об учебе экстерном и об отдельном преподавателе. Тебе понадобится лэптоп. Но сперва надо кое-куда позвонить...
– Возьми спутниковый телефон, папа.
С помощью своих кредитных карточек Старлиц за неделю утроил свое состояние, удачно поторговав на интернет-аукционах. Теперь у него были деньги для звонка на Кипр.
– Shtoh vy khotiti? – спросили на том конце по-русски.
– Мне нужен Виктор.
– Виктор Билибин Эфенди слушает. Кто говорит?
– Виктор, это я, Лех Старлиц.
– Кто?! Что?!
– Лех Старлиц!
– Вспомнил, – угрюмо проворчал Виктор. – Бывший друг моего бывшего дядюшки.
– Ты не пьян, Виктор? – Старлиц слышал музыку и поющие девичьи голоса, похожие на русские. Балканская радиостанция, диатонические трели, сербохорватская речь.
– А вам какое дело? – спросил Виктор, с трудом ворочая языком. – Убирайтесь в Америку! Покиньте нас в нашей беде!
– Твой дядя близко? Дай мне Пулата Романовича.
– Мой дядя находился в белградском авиационном ангаре. Первая волна натовского налета все там уничтожила. Он пропал без вести и считается погибшим, слышите, палач Балкан? Натовский агрессор, размахивающий бомбой!
Новость была неприятная, но выглядела недостоверной. В ней ощущалась ритуальная фальшь.
– Ты сам видел Пулата Романовича в цинковом гробу, Виктор?
– Нет, они все еще собирают куски от МИГов.
– То есть труп не найден? Афганского ветерана нелегко укокошить. Раз даже моджахедам не удалось сбить его «стингерами», то где там новичку-голландцу на французском «мираже»!
– На войне всякое бывает, – пробурчал Виктор. – Иногда на ней гибнут люди.
– Лучше расскажи мне про группу, Виктор.
– Он молодчина! – выпалил Виктор.
– Ты о ком?
– О турке, Озбее. Как он развернулся! После войны на Балканах он достиг невероятных успехов. Этот человек – злой гений. Турки не могли поверить, что НАТО станет бомбить христиан, защищая мусульман. Но они ошиблись, это случилось. Они не верили, что смогут поймать курдского лидера Оджалана. И снова ошиблись: американские шпионы провели греков и передали его туркам. Турецкие тайные агенты похитили курда в Кении, и турки плясали от радости на улицах Стамбула. Озбей и его шпионы – национальные герои.
Виктор перевел дух. Его охватил славянский исповедальный раж, пробка вылетела, и он откровенничал, не зная удержу.
– А потом случилось вот что: курды ворвались в греческие посольства по всей Европе и подожгли себя. Представляете, какая драма? Ненавистные курды захватывают греческие посольства и совершают там самосожжения. Перед камерами CNN, перед турецкими камерами. Это турецкое чудо, турецкая мечта! И вот теперь, в этот самый момент, турецкие летчики бомбят аэродромы христианского государства, а НАТО хлопает их по спине и покрывает все их расходы. Озбей корчит из себя министра, Озбей – великан, неприкасаемый!
– Успокойся, Виктор. Лучше скажи, как там дела с этой, м-м-м, подводной почтовой доставкой? Не беспокоит ли почтальонов американская служба борьбы с наркотиками, Интерпол и так далее?
Виктор хрипло захохотал.
– Разве можно представить скандал из-за турецкой героиновой контрабанды, когда пылают Балканы? Американская полиция не настолько глупа. Геройский славянский народ уничтожают прямо на его невинной героической родине. Теперь янки наплевать на героин. Они опекают албанских террористов из «Армии освобождения Косово», угонщиков автомобилей и торговцев героином. Так «Армия освобождения Косово» зарабатывала оружие, чтобы убивать беременных сербок и выкалывать глаза детям.
– Да уж, чего только не бывает!
– «Армию освобождения Косово» натаскивал Усама бен Ладен, слыхали?
– Миллионер-филантроп, опасный человек. Слыхал. Как я погляжу, Виктор, ты принимаешь этот воздушный удар близко к сердцу. С удовольствием поговорю с тобой о региональной политике как-нибудь в другой раз. Честно говоря, я позвонил, только чтобы узнать, как поживает группа.
– Группа купается в деньгах, – тихо ответил Виктор. – Туры, новые шмотки.
– Отлично.
– Новый альбом. Песни на турецком.
– Серьезно?
– Француженка умерла.
– Как жалко! Француженка, единственная настоящая певица?
– Это случилось по ее собственной вине. Дурочка, нанюхалась какого-то ядовитого белого порошка на вечеринке в Ереване. Озбей уже нанял новую Француженку – марокканку из арабского квартала Парижа Шебу Анжелик, певицу «рай» в изгнании. Удачное приобретение: публика от нее без ума. По сравнению с ней прежняя Француженка – все равно что бланманже недельной давности.
– Мне не верится, что Француженки больше нет...
– Хотите верьте, хотите нет, но она мертва. Мертвее не бывает. Я видел, как отправляли на родину ее тело. А эта новая Американка, боже!
– Ты с ней не переспал?
– Я – нет, в отличие от Озбея. И его дяди-министра. И дядиного босса. Муж Тансу Чиллер, бывшего премьер-министра, и саудовский принц подарили ей по золотому «мерседесу». Гуляка-сынок азербайджанского президента подарил Американке сто тысяч долларов в ереванском казино. Она разделась догола в степи в...
– Дальнейшее дорисует мое воображение.
– Она тоже молодчина, не хуже Озбея, только... только по-женски. Как поп-звезда.
– Ты совершенно уверен, что Француженка умерла?
– Как Наполеон, Леха! Мертвее Минителя [53].
– Тогда это очень серьезно. Я еще позвоню. – И Старлиц повесил трубку.
В новеньком, только что открытом аэропорту Денвера они сели в самолет, и Зета немедленно уткнулась носом в матовое стекло иллюминатора.
– Папа, ты волшебник! Никаких экзаменов! И Гавайи! Никогда не была на Гавайях. Мы займемся серфингом? Вот это жизнь!
7
– Платит округ, Джейн. Я в окружной тюряге в Сокорро, штат Нью-Мексико.
– Это я вижу на определителе номера. Кто говорит?
– Не могу сказать, потому что звонки теперь прослушивают даже окружные полицейские. Вспомни начало девяностых. Ты тогда была помощницей прокурора штата Юта. Дело № 10/30 об облаве на радикальных противниц абортов в здании сената штата?
– Черт! – сказала О'Хулихан озадаченно. – Легги?
– Он самый. Прости, Джейн. Голос из прошлого и все такое... Человек, знавший тебя когда-то. Окажи мне услугу.
– Это ты оставил сообщение на автоответчике в пятницу?
– Я.
– А я подумала на телефонных жуликов. Это теперь сплошь болгары, ты в курсе? Чертова куча психов болгар! – О'Хулихан фыркнула. – Что толку в телефонной безопасности, когда национальная телефонная компания в руках болгарской мафии? Эти сукины сыны раздобыли даже мой служебный номер.
– Хорошо хоть, что они не сербы.
– Шутишь? Сербы хуже всех.
– За исключением русских.
О'Хулихан сразу осипла.
– В России даже полиция – это мафия...
– Джейн, я знаю, как ты занята, но удели мне минутку, хорошо? Тут, на границе, случилась незадача: меня сцапали за бродяжничество. Мне нужны связи в министерстве юстиции – потянуть за ниточки в столице, чтобы я выкарабкался.
– Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы я освободила тебя из окружной каталажки? Милый мой, ты себе не представляешь, что такое федеральное агентство! Чтобы получить скрепку, я должна заполнить кучу бланков и зайти на интернет-сайт Ала Гора.
– Джейн, ты меня огорчаешь. Забыла, кто тебя устроил в «Клуб незамужних прокурорш», да еще правой рукой Джанет Рино? Если бы не мой нюх на таланты, ты бы до сих пор отлавливала поддельные чеки в своем заштатном Мормонвиле.
– Не зарывайся, парень! Мне ничего не стоит повесить трубку. – Для пущей выразительности она испугала Старлица несколькими щелчками. – Смотри, как бы твоя просьба не осталась гласом вопиющего в пустыне.
– Не вешай трубку, Джейн!
– Так-то лучше, – смягчилась О'Хулихан.
– Это всего лишь бродяжничество. Я остался без гроша, при мне не было документов, я заночевал в пустом гараже. Боже, какие же это преступления.
– У тебя не нашли наркотиков?
– Никаких наркотиков!
– Ты не занимался компьютерным хакерством и не сидел на ящиках с гранатометами?
– Даже не думал.
– Тогда за что тебя посадили? Ты скрываешь от меня правду.
– В дело вовлечена несовершеннолетняя...
– Вот оно что!
– Она моя дочь.
– Твоя дочь? – От удивления О'Хулихан задохнулась. – Твоя дочь, Старлиц? От кого, интересно знать? – Она задумалась. – Кажется, я припоминаю парочку стервозных лесбиянок из Орегона...
– Мать – одна из них.
– Чего только мужчины с собой не делают! – простонала О'Хулихан. – А ведь на свете есть чудесные женщины: Грейс Хоппер, Джанет Рино, Мадлен Олбрайт [49]. Честные, чистые, самоотверженные, верные служанки общества...
– Я прошу не только за себя, понимаешь? Еще и за дочь. Ее упекут в учреждение для малолетних преступников, а ведь она не знакома с задворками жизни. Ей всего одиннадцать лет.
– Предположим. Как ее зовут? У тебя есть перед глазами ее номер социального страхования?
– Ее зовут Зенобия Боадиция Гипатия Макмиллен.
– Этих имен хватило бы сразу на пять или шесть маленьких хиппи.
– Ее назвали без меня. И пяти-шести детей у меня нет, она у меня одна. Я здорово влип, Джейн. Кроме нее, у меня нет никого в целом свете.
– Что ж... – медленно проговорила О'Хулихан. – Будем считать, что ты меня растрогал. Возможно, я сумею закрыть дело о бродяжничестве в Нью-Мексико. Если только ты не занимался ядерным шпионажем в Лос-Аламосе.
– Не занимался.
– Тогда выкладывай, а я подумаю.
– Что ты хочешь узнать? – осторожно спросил Старлиц.
– Что у тебя есть?
– Это не тема для разговора по прослушиваемой линии.
– Я теперь на федеральной службе, понял? Правило номер один: и слышать не хочу ничего такого, что по плечу заштатному окружному шерифу.
– Вот, значит, как... – протянул Старлиц. – Что ж, попытаюсь тебе помочь. Я уважаю закон. Я уже припал ухом к земле и кое-что слышу... Надеюсь, я сумею вывести тебя на хорошее дельце, которым не стыдно заняться из столицы.
– Я слушаю! – подстегнула его О'Хулихан.
– К примеру... Вспомнил! Знаю двух девушек, занимавшихся оральным сексом с президентом.
– Это теперь тема парламентского расследования. Рино больше не будет этим заниматься. Скорее она позволит отрезать себе уши.
– А как тебе вот это: целая коммуна начитавшихся Библии проповедников апокалипсиса, совершенно свихнутых и вооруженных до зубов?
– Обращайся в ATF [50]. Я с ниндзя не работаю.
– Тогда – парень с промытыми в армии мозгами, параноик, помешавшийся на превосходстве белой расы. Закупает удобрения и уже арендовал грузовик.
– С этим тебе надо к Теду Качински! [51] Я не вожусь с психами, слишком уж их много. Мне нужно дельце посочнее, например о рэкете и коррупции...
– Хорошо тебя понимаю. Я уже выскребываю самое дно... Хочешь частную мафию старшеклассников в плащах, решивших перестрелять всех качков в школьном тренажерном зале?
– Детство! Ты принимаешь меня за двенадцатилетнюю? Будь посерьезнее.
– Ладно, – устало сказал Старлиц. – Слушай, это лучше всего! Контрабанда турецкого героина на турецкий Кипр внутри огромных надувных баллонов для пресной воды.
Он услышал скрип шариковой ручки.
– Кипр, говоришь? Турецкий Кипр?
– Самый что ни на есть турецкий.
Стук клавиш на клавиатуре, шуршанье эргономичной мыши.
– Остров на востоке Средиземного моря? Режим экономического эмбарго? Международные торговые санкции?
– Совершенно верно.
– Героин? Новый способ контрабанды? О котором еще никто не писал?
– Никто, можешь не беспокоиться. Только учти, если я выведу на чистую воду этих кипрских подводников, мне потребуется охрана по программе защиты свидетелей. Мне и моей дочке.
Выйдя из каталажки, Старлиц покатил в автобусе на север, в Альбукерке, чтобы вызволить дочь из учреждения для подростков-правонарушителей. Задачка оказалась не из легких: учреждение считало одной из главных своих задач обеспечить недоступность подопечных для подозрительных одиноких мужчин, твердящих о своем отцовстве.
Планируя выход дочери на свободу, Старлиц подбадривал ее, переправляя ее любимые лакомства: сандвичи без хлебной корки с тунцом, белый мармелад, блюда из проволоне [52] и макарон. Для первой тюремной ходки Зета держалась молодцом. Правда, не обошлось без инцидентов: хождений по потолку, внезапного взрыва телевизора, очень похожего на полтергейст, возгорания сумочки в руках у сотрудницы попечительского совета. Все это списали на детские шалости в стиле 1999 года, то есть на употребление нетрадиционных наркотиков и дурное влияние электронных средств информации. Старлиц не сомневался в смышлености своей дочери и знал, что она не подкачает.
Но когда они наконец встретились в тоскливой комнате для свиданий, среди несгораемой, стойкой к вандализму, скучного цвета пластмассовой мебели, Старлиц увидел в глазах Зеты сомнение, даже растерянность. Никогда человеческое лицо не глядело на него с таким невыносимым немым упреком. Взгляд Зеты пронзил его, как острый гарпун, был хуже пули в упор. Он не сумел толком позаботиться о дочери, и она это знала. Он сам это знал и не мог толком оправдаться.
Пришлось взять персонал учреждения в оборот: бомбардировать телефонными звонками и бесконечными факсами на поддельных бланках адвокатов по детской опеке и детских психиатров. Кончилось это тем, что Зету отпустили из учреждения на один день. Оба мгновенно покинули Нью-Мексико.
Старлиц досыта наелся местного гостеприимства и поспешно подался вместе с дочерью в соседний Колорадо. Там, в городе Боулдер, они вышли из автобуса. Боулдер подходил для остановки и восстановления сил не хуже любого другого места, а может, даже лучше.
На следующей неделе Старлиц по-настоящему вкусил одинокого отцовства. Он снял трейлер в «Мейплтон Мобил Хоум Парк». Трейлер принадлежал плотнику, чье супружество дало опасную трещину, поэтому перед вагончиком и позади него громоздились необструганные доски, сломанные инструменты, горы гниющей стружки. Над всем трейлерным городком, над соснами, ивами, мусорными баками, детскими велосипедами, сохнущим на ветру бельем, загончиками для барбекю высились гигантские вышки высоковольтной линии.
Старлиц поступил продавцом в магазинчик неподалеку, сразу за педиатрическим центром и глазной клиникой, открыл счет в банке и обзавелся кредитными карточками. Он определил Зету в шестой класс местной школы, нанял адвоката по детской опеке и принялся заполнять бесконечные бумаги.
Рутина поглотила Зету и Старлица, затмив все, что было раньше. Каждое утро Старлиц вытаскивал упирающуюся Зету из кровати, заставлял клевать хлопья, одеваться, расчесывать волосы и чистить зубы. Он давал ей с собой ленч: сандвичи без корки с тунцом, самые бледные из всех существующих крекеров, замороженный десерт с сиропом, банан. Он провожал ее через шесть кварталов до школы; в дождь они не шли пешком, а садились в ветхий оранжевый драндулет плотника. Потом он возвращался мимо ломбарда, приходил в свой магазинчик при бензоколонке и восемь часов торговал сладостями, сигаретами, капуччино и бензином.
Потом он забирал Зету с продленки, оплачиваемой штатом, и они возвращались в свой трейлерный городок, где звенели на ветру колокольчики, спали под ногами собаки, слетались к кормушкам птицы, тянулись к небу осины, а стареющие хиппи слушали виниловые пластинки Эрика Клэптона. Дома они ели размороженную еду перед телеэкраном с кабельной программой мультиков, про болтливых чудищ и вселенские катаклизмы из японских аниме.
– Послушай, папа...
– Что?
– Папа!
– Да?
– Почему я должна зря тратить время в этой вонючей школе, в обществе тупых детей?
– Потому что я так велю. – Старлиц со вздохом положил испачканную вилку. – Потому что я отец, а ты ребенок. Понимаешь, Зета, так заведено. Иногда гораздо проще стать тем, за кого себя выдаешь, чем пытаться за него сойти.
– Но ведь мы с тобой, папа, можем сойти за кого угодно. Ты создал «Большую Семерку» – лучшую группу в мире! Почему бы тебе не сойти, скажем, за владельца компании «Нинтендо»? Тогда ты был бы миллиардером, а я японкой. Представляешь, какой класс?!
– Это не входит в повествование.
– Почему нет?
Потому что повествованием была теперь она. Она, а не тряпичная пособница, придающая местный колорит при перелетах из города в город в компании жуликов и поп-певичек. Лично ему там было самое место, это был его естественный мир. Но мир этот был липовым, мерцающим на последнем издыхании.
Он не мог выйти из этого века, не побыв ее отцом во всей полноте этого понятия. А это означало отцовство. Не выдуманный, сентиментальный, телевизионный вариант родительства, когда отец соизволит быть отцом только в объективе камеры, а потом ускользает, не запачкавшись. Нет, тут требовалось вести серьезную, во всей красе родительскую жизнь.
И никаких «если», «и», «но». Долой отказ от собственных слов, скороговорку и сюсюканье. Необходимо было испытать, что значит принадлежать к человеческой породе, нырнуть с головой в бытовой омут. Он не мог запереть Зету в шкаф в перерыве между съемками, не мог платить за ее воспитание другим людям. Он должен был растить ее сам. Круглосуточно. Кормить ее, одевать, водить на обязательные прививки, учить плавать и ездить на велосипеде, давать ей карманные деньги, переносить ее капризы и взрывы дурного настроения, унимать ее кошмары, сковыривать струпья с ее сбитых коленок, ловить вылетающие молочные зубы, лечить корь и не психовать, когда у нее сильно поднимается температура. Успокаивать ее, когда она бесится, подбадривать при приступах хандры. Мамаши Номер Один и Номер Два занимались всем этим целых одиннадцать лет, так что он не имел права жаловаться, когда пришел его черед внести свою лепту.
– Почему, папа?
– Потому что таков мир, и мы в нем живем. Я покажу тебе приводные ремни согласованной реальности. Твои мамаши никогда бы этого не сделали. У нас будут документы, Зета: номера социального страхования, нормальные американские паспорта. Я получу право исключительного попечительства, предоставленное судом штата Колорадо, – со всеми подписями, печатями, с уведомлением о вручении. Оплаченное. Заверенное свидетелями. В архив лягут копии. После этого мы станем настоящими отцом и дочерью. Мы будем даже лучше настоящих. Мы будем официальными.
– О!..
Джуди, Мамаша Номер Два, официально ответственное юридическое лицо, не смогла опротестовать процедуру установления опеки. Скорее всего, она о ней даже не пронюхала. Суд Колорадо признал Старлица единственным опекуном. Адвокатские услуги он оплатил за счет обязательной усушки-утруски подотчетного ему в магазине товара.
А потом появились два зернистых синих паспорта, прилетевшие за считанные часы прямо из Вашингтона в красивом конверте, перехваченном резинкой. Старлиц завороженно уставился на документы. Они были верхом совершенства. Даже к фотографии Зеты невозможно было придраться. В действительности она была на девять десятых фиктивной: он поработал над размытым отпечатком с помощью Adobe Photoshop, и в результате его усилий улыбающаяся девчонка с косичками приобрела стопроцентный пропуск в экономическую глобализацию – настоящий, весь в печатях, паспорт Соединенных Штатов. Неправильно написанное имя – «Зинобия» – было мелочью, не способной испортить торжество.
Ему не верилось, что О'Хулихан справилась с задачей. Но благодарить следовало именно ее. Джейн О'Хулихан была добросовестной государственной чиновницей. Правда, она служила прокурором в министерстве юстиции, поэтому привлекать ее внимание было опаснее, чем сломать себе оба бедра, и все же у нее имелись неоспоримые достоинства. В отличие от большинства коллег-юристов, она не просто набивала себе карманы, а была истовой подвижницей федеральной законности и порядка, незапятнанной воительницей за буржуазную конституционную демократию, редчайшим оригиналом своего отмирающего века. Зета со скучающим видом полистала свой паспорт.
– Чему ты так радуешься, папа?
– Тому, что мы примкнули к привилегированной касте человечества. Нас снабдили документами. И не какими-нибудь, а документами последней на свете сверхдержавы!
– Подумаешь, какая-то паршивая пустая книжица! Всего одна фотография.
– Это верно, но ты предлагаешь детский вариант правды. – Старлиц вздохнул. – Зета, нам пора серьезно поговорить.
Узкие плечики Зеты обвалились в предчувствии боли.
– Опять, папа!..
– Это жизненно важно, милая. Мы стоим перед выбором вероятностей. Ты не представляешь, до чего трудно обзавестись такими документами, зато теперь мы оба их имеем. Это огромное достижение. Ничто не помешает нам жить так и впредь. В следующем году ты сможешь перейти из младшей школы в среднюю. Я куплю тебе новую одежду, такую же, в какой Бритни Спирс снимается на MTV. Я буду помогать тебе с домашними заданиями по математике, куплю тебе мопед, во всем стану поддерживать. Я законопослушный и трезвый человек, у меня нормальная работа, я всегда вовремя прихожу к своей смене, полностью отдаю сдачу и не таскаю из кассы. Я образцовый работник. Меня бы уже повысили и назначили заведующим секцией, если бы не вынос товара через служебный выход, создающий магазину убытки.
– Папа, мне уже надоели эти сласти. Раньше я их любила, но три коробки – это слишком.
– Зета, перед нами широкая дорога. Сейчас в Соединенных Штатах экономический бум. Высокая занятость, низкая инфляция, два миллиона человек заперты в местном ГУЛАГе, поэтому резко снижается преступность. Янки процветают. Мы можем переехать в лучшее жилье. Я уйду из ненадежной розничной торговли на улице – это двадцатый век, это старо. У меня другие планы: четыре-пять личных электронных счетов и торговля по Интернету. Мы будем вести чрезвычайно мобильный образ жизни среднего класса, мы осуществим американскую мечту. Купим медицинскую страховку, будем есть витамины, ты вырастешь высокой, сильной и грамотной, с большими белыми зубами, богатыми фосфором, без шрамов и судимостей. А самое лучшее – это то, что, поселившись в городе яппи, в самой середине главной демографической тенденции, мы наверняка проскользнем через Y2K!
– Разве все это хорошо, папа?
– Я не говорю, что мы останемся совершенно невредимыми. Возможны перебои с электричеством здесь, в Боулдере, поломка светофоров, разорение некоторых банков... Ничего, мы заранее закупим рис и свечи. Зато мы угнездились в очень плотной части повествования. Все готово для того, чтобы проскочить в двухтысячный год, хотя ты в любом случае легко бы там оказалась. Но теперь с тобой буду я, твой бесценный папаша. Отныне я буду совершать только предсказуемые поступки в стиле отца-одиночки. Может быть, куплю подержанную машину, увлекусь ловлей форели в Скалистых горах, заделаюсь бейсбольным болельщиком. Или даже женюсь!
– Как все это невыносимо скучно, папа!
– Милая, скучно это только в тот случае, если не знать никакой другой жизни. Но если посмотреть на это под другим углом, то следование обыкновеннейшему среднеамериканскому образцу может оказаться чрезвычайно захватывающим, настоящим приключением. Представь, что значит жить так с полной убежденностью, без всякого сомнения! Это все равно что искать истоки Нила. Это превосходит воображение!
Зета обдумала услышанное.
– Хорошо. Какой еще образ жизни мы можем выбрать?
– Что ж, у нас новые паспорта... – Голос Старлица становился все ниже, все скрипучее. – Нам ничего не стоит сесть в самолет и вернуться на поп-сцену. В совершенно другом мире, чем тот, где обитают школьники-шестиклассники из Боулдера, назревает сербская заваруха. НАТО – огнедышащий дракон. Мир «Макдональдса» противостоит миру джихада, навороченный «лексус» с размаху врезается в оливу. Лопается версия реальности образца девяностых годов, зашкаливает счет трупов, вспыхивает беспощадная культурная война в Косово, Черногории, Греции, Италии, Македонии, Хорватии, Турции, Болгарии, Венгрии, Албании и Азербайджане. Мои знакомые из русской мафии погрузятся во все это по самые уши.
– И ты забрал бы меня из школы, не дожидаясь результатов за четверть?
– Обязательно. Я подумываю об учебе экстерном и об отдельном преподавателе. Тебе понадобится лэптоп. Но сперва надо кое-куда позвонить...
– Возьми спутниковый телефон, папа.
С помощью своих кредитных карточек Старлиц за неделю утроил свое состояние, удачно поторговав на интернет-аукционах. Теперь у него были деньги для звонка на Кипр.
– Shtoh vy khotiti? – спросили на том конце по-русски.
– Мне нужен Виктор.
– Виктор Билибин Эфенди слушает. Кто говорит?
– Виктор, это я, Лех Старлиц.
– Кто?! Что?!
– Лех Старлиц!
– Вспомнил, – угрюмо проворчал Виктор. – Бывший друг моего бывшего дядюшки.
– Ты не пьян, Виктор? – Старлиц слышал музыку и поющие девичьи голоса, похожие на русские. Балканская радиостанция, диатонические трели, сербохорватская речь.
– А вам какое дело? – спросил Виктор, с трудом ворочая языком. – Убирайтесь в Америку! Покиньте нас в нашей беде!
– Твой дядя близко? Дай мне Пулата Романовича.
– Мой дядя находился в белградском авиационном ангаре. Первая волна натовского налета все там уничтожила. Он пропал без вести и считается погибшим, слышите, палач Балкан? Натовский агрессор, размахивающий бомбой!
Новость была неприятная, но выглядела недостоверной. В ней ощущалась ритуальная фальшь.
– Ты сам видел Пулата Романовича в цинковом гробу, Виктор?
– Нет, они все еще собирают куски от МИГов.
– То есть труп не найден? Афганского ветерана нелегко укокошить. Раз даже моджахедам не удалось сбить его «стингерами», то где там новичку-голландцу на французском «мираже»!
– На войне всякое бывает, – пробурчал Виктор. – Иногда на ней гибнут люди.
– Лучше расскажи мне про группу, Виктор.
– Он молодчина! – выпалил Виктор.
– Ты о ком?
– О турке, Озбее. Как он развернулся! После войны на Балканах он достиг невероятных успехов. Этот человек – злой гений. Турки не могли поверить, что НАТО станет бомбить христиан, защищая мусульман. Но они ошиблись, это случилось. Они не верили, что смогут поймать курдского лидера Оджалана. И снова ошиблись: американские шпионы провели греков и передали его туркам. Турецкие тайные агенты похитили курда в Кении, и турки плясали от радости на улицах Стамбула. Озбей и его шпионы – национальные герои.
Виктор перевел дух. Его охватил славянский исповедальный раж, пробка вылетела, и он откровенничал, не зная удержу.
– А потом случилось вот что: курды ворвались в греческие посольства по всей Европе и подожгли себя. Представляете, какая драма? Ненавистные курды захватывают греческие посольства и совершают там самосожжения. Перед камерами CNN, перед турецкими камерами. Это турецкое чудо, турецкая мечта! И вот теперь, в этот самый момент, турецкие летчики бомбят аэродромы христианского государства, а НАТО хлопает их по спине и покрывает все их расходы. Озбей корчит из себя министра, Озбей – великан, неприкасаемый!
– Успокойся, Виктор. Лучше скажи, как там дела с этой, м-м-м, подводной почтовой доставкой? Не беспокоит ли почтальонов американская служба борьбы с наркотиками, Интерпол и так далее?
Виктор хрипло захохотал.
– Разве можно представить скандал из-за турецкой героиновой контрабанды, когда пылают Балканы? Американская полиция не настолько глупа. Геройский славянский народ уничтожают прямо на его невинной героической родине. Теперь янки наплевать на героин. Они опекают албанских террористов из «Армии освобождения Косово», угонщиков автомобилей и торговцев героином. Так «Армия освобождения Косово» зарабатывала оружие, чтобы убивать беременных сербок и выкалывать глаза детям.
– Да уж, чего только не бывает!
– «Армию освобождения Косово» натаскивал Усама бен Ладен, слыхали?
– Миллионер-филантроп, опасный человек. Слыхал. Как я погляжу, Виктор, ты принимаешь этот воздушный удар близко к сердцу. С удовольствием поговорю с тобой о региональной политике как-нибудь в другой раз. Честно говоря, я позвонил, только чтобы узнать, как поживает группа.
– Группа купается в деньгах, – тихо ответил Виктор. – Туры, новые шмотки.
– Отлично.
– Новый альбом. Песни на турецком.
– Серьезно?
– Француженка умерла.
– Как жалко! Француженка, единственная настоящая певица?
– Это случилось по ее собственной вине. Дурочка, нанюхалась какого-то ядовитого белого порошка на вечеринке в Ереване. Озбей уже нанял новую Француженку – марокканку из арабского квартала Парижа Шебу Анжелик, певицу «рай» в изгнании. Удачное приобретение: публика от нее без ума. По сравнению с ней прежняя Француженка – все равно что бланманже недельной давности.
– Мне не верится, что Француженки больше нет...
– Хотите верьте, хотите нет, но она мертва. Мертвее не бывает. Я видел, как отправляли на родину ее тело. А эта новая Американка, боже!
– Ты с ней не переспал?
– Я – нет, в отличие от Озбея. И его дяди-министра. И дядиного босса. Муж Тансу Чиллер, бывшего премьер-министра, и саудовский принц подарили ей по золотому «мерседесу». Гуляка-сынок азербайджанского президента подарил Американке сто тысяч долларов в ереванском казино. Она разделась догола в степи в...
– Дальнейшее дорисует мое воображение.
– Она тоже молодчина, не хуже Озбея, только... только по-женски. Как поп-звезда.
– Ты совершенно уверен, что Француженка умерла?
– Как Наполеон, Леха! Мертвее Минителя [53].
– Тогда это очень серьезно. Я еще позвоню. – И Старлиц повесил трубку.
В новеньком, только что открытом аэропорту Денвера они сели в самолет, и Зета немедленно уткнулась носом в матовое стекло иллюминатора.
– Папа, ты волшебник! Никаких экзаменов! И Гавайи! Никогда не была на Гавайях. Мы займемся серфингом? Вот это жизнь!
7
На заре двадцатого века весь остров Кауаи аккуратно возделывали шесть олигархических кланов. То были англо-гавайские плантаторы, люди, похожие упрямством и решительностью на Скарлетт О'Хару, хотя носили саронги, а не кринолины. Только самая ужасная катастрофа могла бы их заставить продать родину. Но в 1992-м страшный тайфун Эль-Ниньо разорил Кауаи. Плантации ореха макадамии, превращенные наводнением и ураганом в месиво из голых стеблей, выскользнули из рук разом обнищавших владельцев. Макото победил на торгах, но заключила сделку Барбара. Появившись, как видение, в местном подобии Тары [54], она собрала безутешных гавайских фермеров и безупречно исполнила местную сентиментальную классику «Пупу Хинухину». Бабушка, хранившая поеденную термитами дарственную на землю, выданную еще королевским двором Лилиуокалани, пролила слезы облегчения. Клан избежал невыносимого ритуального унижения. Ведь Макото и Барбара были артистами, они умели петь.