Страница:
Но самым занятным элементом декорации был пролом в дальней стене, идеально воспроизводивший очертания спортивного автомобиля. Судя по высоте пролома, автомобиль умел летать.
То, что здесь произошло, не подходило под понятие «перестрелка», потому что для бойни, в которой один человек отправляет на тот свет полтора десятка вооруженных вояк, требуется другое название. Здесь состоялся не бой, а нечто вроде героического, семиотического балета. Профессиональные убийцы действовали на совесть. Они представляли собой традиционный Spetsnaz, диверсионную группу мгновенного развертывания, обученную устранять вражеских лидеров. Все были в тропическом камуфляже, шлемах, бронежилетах. При них было нешуточное оружие – АКС-74 и жуткие бесшумные пистолеты, пояса были увешаны ручными гранатами, в шлемы были встроены радиопередатчики. У одного из убитых, юноши с бесконечно изумленным и удрученным выражением мертвого лица, был даже противотанковый гранатомет SA-7.
Старлиц и Виктор переходили от трупа к трупу, молча переглядываясь. Спецназовцев не просто убивали – их уничтожали разнообразными, невиданными способами. Один рухнул спиной на стену, обрушив ее, другой лежал, засыпанный канистрами. Некоторые, беспомощно паля в воздух, были перед смертью ослеплены вылитой им в лицо краской. Один бедняга сгорел заживо, не успев упасть.
Обычно жертвы смертельной перестрелки валяются как бесформенные куклы у Матью Брэйди [89], эти же почему-то выписывали перед лицом гибели балетные па и оставались лежать на спине с картинно задранными ногами, закручивались в падении штопором, врезались в стену с вычурно повернутой головой.
Как ни странно, двое-трое не то ожили и попытались оказать сопротивление, не то просто пришли в сознание под конец бойни, и Озбей, почему-то не прибегая уже к своему безотказному оружию, скосившему всех остальных, забил их насмерть ногами и кулаками.
Виктор нагнулся и потрясенно поднял обрывки веревок и тонкий оранжевый платок. Понюхав платок и почувствовав запах дорогих духов, он молча встретился глазами со Старлицем.
Все это с самого начала было ловушкой. Их было двое: Озбей и Гонка Уц. Озбей затащил ее сюда. Хуже того, плохие парни ее захватили, а Озбей освободил.
Озбей и его любовница покинули сцену вместе, торжествуя, в той самой спортивной машине, которая перед этим, уподобившись птице, врезалась в стену. При этом она не потеряла стекол, не обронила ни чешуйки краски. Правда, на полу остались лежать обугленные покрышки с ее колес.
Старлиц и Виктор вышли на свежий воздух, молча ежась. Говорить было не о чем. Случившееся не поддавалось описанию. Для такого нагромождения чудовищных нелепостей не было ни английских, ни русских выражений.
В кронах деревьев чирикали птички. Зета, терпеливо караулившая свой пост, посмотрела на Старлица и, разом побелев, испуганно спросила:
– Что там произошло, папа?
Старлиц хотел было ответить, но издал только нечленораздельное мычание. Слов у него не нашлось. Ему показалось, что он навсегда лишился дара речи.
И тут ожил его спутниковый телефон. Старлиц обнаружил, что способен вертеть головой, даже нажать клавишу ответа и выдавить ритуальное «алло»:
– Deus ex machina [90]. – Голос в телефоне был далекий, неузнаваемый, со смазанными интонациями.
– Что это значит? – простонал Старлиц.
– Попробуй произнести это вслух. Скажи: «Deus ex machina».
– Зачем?
– Deus ex machina, «дух из машины» – моя сюжетная линия. У тебя тематический затор, Старлиц, кризис главного повествования. Ты не можешь двинуться ни вперед ни назад. Безвыходная ситуация! Но тут появляется бог в сверхъестественном летательном аппарате и спасает тебя. Это я о себе. Пришел мой черед. Улавливаешь?
– Вроде... – Старлиц растерянно почесал потную голову. – Это Тим из «Эшелона»?
– Он самый, прошу любить и жаловать.
Старлиц поглядел по сторонам. Виктор смотрел на него с удивлением, ужасом, неуверенной надеждой. Зета не сводила взгляд с деревьев, широко разинув рот и вобрав в плечи голову.
– Не вижу, кого мне жаловать, Тим.
– Посмотри вверх, – посоветовал Тим. Старлиц послушно поднял глаза к синим небесам.
Разведывательный спутник?..
– А вниз?
Датчики движения? Сейсмографы?
– Вокруг!
Видеокамеры?
– Не потеряй штаны! – радостно сказал Тим. – Левая скобка, правая скобка. Точка с запятой, дефис, скобка открывается.
– Эй, папа, – неуверенно проговорила Зета, тыча пальцем в воздух. – Кто это? Чего ему надо?
– Какой он из себя? – спросил Старлиц.
– Похож на Билла Гейтса. Если бы у Гейтса были более сильные очки и жалкая официальная должность.
– Ха-ха-ха! – засмеялся в телефоне Тим. – Какое чувство юмора! Позволь пожать тебе руку, девочка! Можешь называть меня дядя Тим.
– Он говорит, что хочет пожать тебе руку, – передал Старлиц. – Говорит, что его зовут Тим.
– Слышу, слышу! – Зета схватила воздух, яростно тряхнула рукой, поморщилась, когда невидимка потрепал ее по голове.
– Настал момент истины, – сказал механический голос Тима. – Охранять беззащитную американскую молодежь от угрозы международного терроризма – вот моя задача.
– Что происходит? – неожиданно крикнул Виктор. – Что за уродливая черная тень там, в лесной чаще?
– Он говорит, что помогает нам, – сказал Старлиц.
Виктор дернул ногой, вскрикнул, схватился за поясницу. Его бумажник, выпорхнув из кармана, раскрылся, в высокую траву полетели визитные карточки и денежные купюры разного достоинства.
– Велите ему прекратить! – потребовал Виктор.
– Тим, – сказал Старлиц в телефон, – мой партнер недоволен твоим вторжением в его частные дела.
– Пусть катится! – бойко ответил Тим все тем же неодушевленным голосом. – Куда ему деваться? Русский панк остался с пустыми руками. Он мелкий статист. Интереса для наблюдения не представляет.
Виктор отчаянно сверкнул глазами. Происходящее его категорически не устраивало.
– Остынь, Виктор, – посоветовал ему Старлиц. – Сейчас я скажу тебе важное словечко: это «Эшелон».
– Вы сказали «Эшелон»?
– Не слыхал? Произнести по буквам?
– Конечно, слыхал! «Эшелон» – легендарная капиталистическая система глобального наблюдения, наивысшее достижение темных сил, воюющих с прогрессом!
– Это близко к действительности.
– «Эшелон» – совместный проект Великобритании, США, Австралии и Новой Зеландии. Они подключаются к подводным линиям связи и используют шпионские спутники «Аквакейд», «Риолит» и «Магнум». Шпионят за Интернетом и держат под контролем электронную почту по ключевым словам.
– Заткнись! – посоветовал голос Тима в телефоне. – Это секретные сведения.
Старлиц пристроил телефон на плече и, щурясь, уставился на солнце.
– Ты видишь Тима, Виктор? Сам я слышу его по спутниковому телефону, но ни черта не вижу. Этот парень абсолютно невидим.
– А я вижу какого-то черного уродливого психа, – доложил Виктор. – Похоже на безликий кошмар, растекшийся по всей Земле.
– Что видишь ты, Зета?
– Я его отлично вижу и слышу, даже чувствую его запах. Он редко меняет одежду.
– Я слишком занят, – пожаловался Тим.
– И вообще, он смахивает на одного мерзкого типа, моего учителя математики. На переменках он заглядывал нам под юбки.
– Девочки не любят математику, – проворчал Тим. – Двоеточие, дефис, левая скобка.
– Математика мне нравится, Тим. А ты – нет.
– В общем, хватит мне терять с вами время! – фыркнул рассерженный Тим. – У меня восемнадцать акров в пещерах под Форт Мид занято старым «Крэем» [91], и нам надо еще сделать апгрейд перед Y2K.
– Могу себе представить... – кивнул Старлиц.
– Зачем ты притащил эту девчонку в эпизод третьего уровня национальной безопасности? Это непрофессионально. Вам, болванам, просто повезло, что я появился.
– Тебе не надо было появляться, Тим. Я тебя не звал. Не знаю, зачем ты здесь. – И Старлиц небрежно пожал плечами.
– Тогда позволь мне тебя просветить. Ты меня даже не видишь, потому что чаще всего я опережаю на много световых лет твой убогий, уличный, приземленный дискурс. Потому что «Эшелон» – это Олимп сетевой глобализации. Мы настолько для тебя непостижимы, что даже невыразимы. Такие примитивы, как ты, не могут даже поднять тему «Эшелона» в разговоре о современной реальности. Мы, «Эшелон», всесильны, вездесущи, всеведущи, абсолютно технически совершенны. Мы тайно спасаем шкуру англо-американской империи еще с тех пор, как Алан Тьюринг стал заниматься минетом на автостоянках. Мы всегда все записываем, но никогда ничего не говорим. Улавливаешь?
– Да, нет, может быть.
– А это значит, что такой парень, как я, никак не может проникнуть в повествование традиционным путем. Я всегда deus ex machina. Главное повествование двадцатого века не работает, если за кулисами не стою я. Если о возможностях и деятельности «Эшелона» всем станет известно, изменится весь мир. Покушение на «Эшелон» – это нарушение всех политических и общественных законов. Это переворачивает всю историю двадцатого века. Это как если бы на Би-би-си снимали спокойную телепостановку в британском духе – и вдруг из Темзы вылезло огромное извивающееся чудище!
– Ближе к делу, Тим. За что нам такая честь?
– Мне позвонила Бетси. Мы поговорили до душам.
– Так... – Старлиц обдумал услышанное и обнаружил некий смысл. Возможно, дела были не так уж плохи. – Чем именно мы можем быть тебе полезны, Тим?
– Будучи богом из машины по профессии и по природной склонности, – заговорил Тим, – я, кажется, могу помочь вам выпутаться. Я заглянул в свои базы данных и нащупал основные параметры проблемы. Дано: разгулявшийся турецкий супершпион, возомнивший, будто двадцать первый век будет турецким, и строящий из себя образцового культурного героя. Следите за мыслью?
– Следим.
– Этого мы допустить не можем. Это идет вразрез с тенденцией глобализации в главном повествовании. Все равно как если бы блуждающая подпрограмма подавила главные циклы обработки данных. Сейчас, когда НАТО демонизирует Милошевича, мы не можем тратить время и силы на какие-то турецкие выверты. Если эта периферийная ветвь попадет на Си-эн-эн, будет испорчено самое лучшее представление НАТО.
– О чем вам толкует эта мерзкая темная сила? – нервно спросил Виктор.
– Кажется, он вербует нас в отряд прикрытия, – отозвался Старлиц.
– Правильно, – сказал Тим. – Вам вообще не нужно было встревать в такие тонкие государственные дела. Теперь, когда вы влипли, в повествовании для вас осталась всего одна законная роль. Управление последствиями.
– То есть мы – плебеи, наше дело – подобрать за Озбеем отходы, – перевел Старлиц.
Виктор помрачнел. Было видно, что этого он и ждал.
– Вам придется убрать все следы и улики, – твердо произнес Тим. – Судя по спутниковой съемке, у местных жителей есть тракторы с навесным оборудованием. Скажите им, что вас прислал Озбей, позаимствуйте их технику и заройте все и всех. Потом подожгите здание.
– Как быть с вертолетом?
– Пусть местные снимут с него лопасти и элероны. Из фюзеляжа выйдет славная закусочная с шиш-кебаб.
– Столько возни! – проворчал Старлиц. – Что, если я откажусь?
Телефон зловеще смолк. Через некоторое время Тим проговорил:
– Насколько я понимаю, Старлиц, ты не очень любишь видеокамеры.
– При чем тут это? – насторожился Старлиц.
– Как ты отнесешься к тому, что сверхчувствительная орбитальная камера стоимостью в сорок восемь миллионов долларов, рассылающая кадры по всему миру, сфокусируется лично на тебе?
– Только не это! – быстро ответил Старлиц.
– Ты превратишься в щепотку сажи, приятель. Тебя развеет легким ветерком, как в мультиках Industrial Light and Magic [92].
– Я все понял, Тим, и все сделаю.
– Вот это другое дело.
– Он нам заплатит? – с надеждой спросил Виктор.
– Nyet! – рявкнул Старлиц по-русски.
– Вот дерьмо! Так я и знал.
Неприятное присутствие Тима стало действовать Старлицу на нервы. Ему не терпелось покончить с тематическим беспорядком, вернуться в предсказуемый мир, перестать решать глобальные проблемы.
– Чем еще мы можем тебе помочь, Тим?
– Сейчас скажу. – Тим заглушил высокие частоты и перешел на шепот. – Я немного придвинусь, чтобы меня не услышал ребенок... Вот так. Расскажи мне о Бетси Росс. До чего она хороша! Как у нее с оральным сексом?
– Спроси ее сам.
– Но ты ведь знаешь? Я превращаю ее в знаменитость на alt точка nude точка celebrity. Бетси будет звездой alt точка binaries точка erotica точка voyeur. Я уже убрал экранную заставку с Моникой Левински и заменил ее Бетси. – Том вздохнул со всей искренностью, на которую была способна его плоская душа. – Настанет день, когда я смогу к ней прикоснуться!
– Почему это тебя так беспокоит, Тим? Бетси Росс мечтает переспать со всем миром. Это как будто не подразумевает сильной разборчивости.
– Я же работаю на правительство, дубина! На этой службе не сколотишь состояние. У меня нет сверхдоходных акций интернет-компаний, я не миллионер, не связан с коммерцией. Что я могу предложить такой горячей штучке, как Бетси?
– Власть.
– Действительно! – обрадовался Тим. – Как я сам не додумался? Отлично. Ну, пока! – И связь прервалась.
Престарелые киприоты, доживавшие свой век в деревне, не слишком удивились появлению Виктора и Старлица. Еще меньшим оказалось их удивление, когда Старлиц изложил свое намерение. Местные жители были рады помочь, но вопросов не задавали. Дед в жилетке завел дряхлый ковшовый экскаватор и молча указал на ближайшую лимонную рощу.
Пока бабушка в платке поила Зету лимонадом, Виктор и Старлиц заехали на дребезжащем агрегате в сад. Там их взору предстал длинный ряд заросших холмиков разной давности и размеров.
Это были без вести пропавшие. Люди, легшие в эти могилы, слишком далеко ушли от турецкого повествовательного консенсуса, как его представлял себе Озбей: кто в коммунистическую партию, кто в курдский национализм, которому не полагалось существовать, кто в жертвенный шиитский культ. Этим они подписали себе негласный смертный приговор. Им не полагалось некрологов, могильных камней, слез безутешных близких. Вообще ничего.
– Ты когда-нибудь работал на экскаваторе? – спросил Старлиц Виктора.
– Нет.
– Хочешь научиться?
– Я что, похож на крестьянина?
– Ладно, хвастунишка, будешь подтаскивать трупы.
Виктор и Старлиц трудились почти до темноты. Старлиц оказался мастером могильного дела: он выкопал в саду второй ровный ряд могил.
С наступлением вечера картина бойни, устроенной Озбеем, изменилась. Трупы солдат не ожили, ибо это было бы слишком. Наоборот, они коченели и на глазах теряли недавние лихие позы, все больше приобретая вид нормальных жертв кровавого боя. Вместо аккуратных круглых дырочек в местах расположения жизненно важных органов появились раны, оставленные пулями, рвущими человеческую плоть. Оказалось, что на вылете пули выдирали клочья мяса, а перед этим гуляли внутри тел, дырявя внутренности и дробя кости. Картину завершали чудовищные гидростатические кровоподтеки. Ободрить это зрелище не могло, но оно означало, что труд Старлица и Виктора не напрасен: аномалия исчезала, вместо нее утверждалась банальность. Система снова стала функциональной.
На закате беззубая бабка догадалась принести им баранины, молока и лепешек. В деревне жили сердобольные люди, им нельзя было отказать в гостеприимстве.
– Как вы можете есть? – спросил Виктор. Его испачканные землей руки мелко дрожали.
– Проголодался от тяжелой работы.
Физический труд преобразил не только убитых, но и Виктора. Теперь его можно было принять за юного, но уже успевшего опуститься наркомана: модная рубашка превратилась в измызганную робу, изящные ботинки лопнули по швам, на коже краснели комариные укусы и прыщи. Он сам не заметил, как потерял один зуб.
– Я не должен этим заниматься, Старлиц. Я не для этого создан. У меня в жизни другая роль.
Старлиц присел на корточки. Счастья он не испытывал, но настроение стало гораздо лучше.
– Братская могила, привыкай. В двадцатом веке они появлялись без счета.
– Может, вас это устраивает, а меня нет! У вас вид могильщика. И замашки могильщика. Вы превратились в какого-то тролля. Только посмотрите на себя! Вы смахиваете на отродье, прячущееся под мостами и нападающее на невинных людей. Меня от вас тошнит!
– А что, мне нравится на самом дне жизни. Приятно сознавать, что у системы еще сохранилось каменистое основание. Даже в 1999 году.
– Почему мы зарываем людей, которых угробило это чудовище Озбей? Я даже не смог похоронить своего любимого дядю! Зачем мне заниматься грязной работой на дурацком турецком острове? Где мой гордый дух? В Югославии герои-славяне выходят на мосты и дружно поют, бросая вызов натовским воякам!
– Ты ошибаешься, парень. В Югославии все в точности как у нас с тобой здесь, только в еще большей степени.
– Нет, Югославия – маленькая отважная страна, она отстаивает свою честь в борьбе с наглым агрессором!
– Отстаивает честь, сжигая документы и воруя номерные знаки?
– Слушайте, Старлиц, вы должны взглянуть правде в лицо. Нас принудили к мерзкому, подлому делу. Озбей и Тим действуют заодно, вопреки разуму, традициям, всем понятиям. Мы не должны допустить исторического унижения! Надо объединиться и бороться против жестокой всемирной диктатуры одной стороны!
Старлиц безразлично зевнул.
– Просто тебе противен честный труд.
– Спасем живую душу нового века! Нельзя позволить, чтобы великая православная система, наследница угасшей Византии, оказалась зажатой между мусульманами и НАТО и раздавленной ими. Славянский мир – единственный настоящий мир во всем мире!
Старлиц выпрямился и оперся о заступ.
– Что конкретно ты предлагаешь? Объясни.
– Мне опасно оставаться на Кипре. Я должен покинуть этот остров, прежде чем Озбей вернется и убьет меня. Этого не избежать. В Белград, под бомбы, мне не хочется, но я серьезно подумываю о Будапеште.
– Не пропусти вечернее представление, Виктор. Как только мы зароем последний труп, я спалю эту спортшколу Озбея. Уверен, ты никогда не любовался настоящим искусством поджога. Полезная наука, ее стоит перенять.
– Хватит болтать как грязное животное, Старлиц! Я вижу славное будущее – видение посетило меня внезапно, когда мы складывали украинцев в ямы. Пять миллионов сербских женщин! Сербки находятся в еще более отчаянном положении, чем женщины России. Они сильнее нуждаются в деньгах, у них меньше предрассудков. К тому же сербки очень красивы. Это сулит блестящие коммерческие возможности для первого, кто начнет разрабатывать эту золотую жилу.
– Ты портишь прекрасный момент, – сказал Старлиц. – Конечно, мы грязны, мы смердим, у меня выпадают волосы, а ты теряешь зубы, но в повествовании появляется много свободного места, когда ты подходишь к краю геноцида и хаоса. Представляешь, стоит проявить немного небрежности с керосином – и мы подожжем половину этой хреновой деревушки. Пусть пакостник Тим увидит со своей орбиты языки пламени. Ему это полезно.
Виктор зажмурился, нарочито содрогнулся и снова открыл глаза. Они были полны светлой славянской убежденности.
– Вот ты и спятил.
– Нет, на самом деле это ты свихнулся, Виктор. Говорю это не в осуждение тебе.
– Ты безумец, Старлиц. Ты утратил всякое представление о пропорциях. Приближается Y2K, и ты достиг конца своей веревки. Тебя покинула последняя выдержка и достоинство. Осталось только лопнуть и исчезнуть, как биржевой пузырь.
– Не смей называть меня безумцем, Виктор, понял? У меня ребенок и хорошая репутация среди коллег. А ты, ты даже под ковровой бомбардировкой не занялся бы честным трудом. Ты такой молодой, а уже стопроцентный вымогатель.
– Все! – Виктор засопел. – С меня довольно. Я знал, что рано или поздно услышу от тебя несмываемое оскорбление. Когда-нибудь, когда ты преодолеешь свою мерзкую алчность к долларам и дурацкое преклонение перед технологией, ты пожалеешь, что пытался разделаться с вольным духом Виктора Билибина.
– Прекрасно! – Старлиц махнул рукой. – Ступай, наплюй на недоделанную работу. Посмотрим, куда это тебя заведет.
Виктор встал, отвернулся и поспешил в кипрскую тьму, в стрекот цикад. Ему так хотелось убраться, что он перешел с шага на бег вприпрыжку.
Старлиц продолжил работу в одиночестве. Это его не слишком огорчило. Дело было зловещим и разговоров не требовало.
Около полуночи он поджег тренировочный зал. Из темноты, озаренная пламенем, вышла Зета.
– Эй, папа!
– Что?
– Почему ты стал таким уродом?
– Я стал уродом?
– Да, папа. Ты весь в противной краске, воняешь дымом и кровью. – Она ударила в землю носком ботинка. – А на затылке у тебя теперь проплешина.
Старлиц потрогал затылок и убедился в ее правоте: у него действительно стали вылезать волосы.
– Не знаю, как тебе об этом сказать, Зенобия, но иногда взрослым приходится заниматься неприятными делами...
– Послушай, папа, пока я сидела с этими стариками и смотрела репортажи о войне и футбол по их спутниковому телевизору, у меня появилось новое чувство... Что-то легло на сердце. Кажется, я поняла, кем хочу стать, когда вырасту.
– Поняла, говоришь?
– Да, папа! Я знаю. Я хочу быть похожей на тебя.
– Ничего себе... – Старлиц вздохнул.
– Это правда, папа. Я хочу проводить много времени в машинах и самолетах. Ездить в заброшенные, грязные места, где происходят ужасные события. О которых большинство людей ничего не знает. Но они все равно важные, пусть до них никому нет дела. Вот какой будет моя жизнь. Дело моей жизни.
– Не скажи, – отмахнулся Старлиц. Языки пламени рвались все выше.
– Нет, скажу, папа. Теперь я тебя поняла. Я твоя дочь, и я наконец познакомилась со своим отцом. Со своим славным старым папой. Хотя, конечно, ты хоть и старый, но не такой уж славный. Ты плохой, папа.
Старлиц наблюдал, как обрушивается стена, поднимая столб искр.
– Плохой, Зета?
– Совершенно, папа! То есть не активно злой, но весь такой условный, совсем без морали. Ты можешь олицетворять тенденции текущего дня в своей жизни, но никогда не опережаешь тенденции. Ты никогда не совершенствуешь мир. Для этого у тебя нет сил, в тебе это отсутствует. Но дело в том, что я-то не плохая. Я хорошая, я это в себе чувствую. Я хочу быть по-настоящему прозорливой, уступчивой, мудрой. Могучей силой на службе добра.
– В таком случае тебе лучше будет вернуться к своим мамашам. А старого папу оставить на обочине.
– А вот и нет! Теперь, когда я побыла с ними врозь, я и их поняла и не хочу на них походить. Они убогие хиппи, мелкие мошенницы и наркоманки. Они – вчерашний день, папа. Я уже прошла Y2K. В моем сердце двадцатому веку пришел конец. – Старлиц помалкивал. – Двадцатый век никогда не был так важен, как ты воображал, папа. Это был грязный век, дешевый и подлый. В ту самую секунду, когда он испустит дух, о нем все позабудут. В двадцать первом веке у нас не будет ваших пакостных проблем. Наши проблемы будут серьезными и сложными.
Зета проследила за медленным сползанием крыши в бушующее море огня.
– Я рада, что увидела это, потому что это мое посвящение. Значительная часть моей жизни пройдет в подобных ситуациях. Твоя жизнь проходит так же. Разница между нами в том, что, когда появляюсь я, люди рады меня видеть. Когда появляется Зета Старлиц, люди принимают ванну, устраивают чистый туалет, начинают нормально питаться, перестают чесаться. Дети прекращают крик. Приходит конец панике и ужасу.
– Ты сказала «Зета Старлиц»? – спросил Старлиц, удивленно приподнимая брови. – Ты станешь Зетой Старлиц?
– Да, папа, я возьму эту фамилию. Так мне хочется. Нельзя же заставлять людей произносить: «Зенобия Б. Г. Макмиллен прилетела со спасательными вертолетами»! «Зета Старлиц» – это то, что надо. Стиль Си-эн-эн, оживляющий и бодрящий. Да еще начинается и кончается с буквы «Z». Разве не здорово?
Старлиц потер жирный, грязный подбородок.
– Как я погляжу, ты видишь себя бюрократкой из гуманитарной организации вроде «Врачей без границ»?
– Правильно, папа. Только очень высокого уровня. Владение девятью или десятью языками, костюмчик от модного дома, медицинская научная степень, почетные ленты и медали от шведских благотворительных комитетов...
– Твой старый папа лопнет от гордости.
Зета вздохнула.
– На самом деле, папа, цель как раз в том, чтобы держаться подальше от тебя. – Она подняла глаза. – Не физически, а в самой удаленной части повествования.
– Понимаю. Рад, что ты мне это сказала, Зета. Очень продуманно и осуществимо. Думаю, все так и будет.
То, что здесь произошло, не подходило под понятие «перестрелка», потому что для бойни, в которой один человек отправляет на тот свет полтора десятка вооруженных вояк, требуется другое название. Здесь состоялся не бой, а нечто вроде героического, семиотического балета. Профессиональные убийцы действовали на совесть. Они представляли собой традиционный Spetsnaz, диверсионную группу мгновенного развертывания, обученную устранять вражеских лидеров. Все были в тропическом камуфляже, шлемах, бронежилетах. При них было нешуточное оружие – АКС-74 и жуткие бесшумные пистолеты, пояса были увешаны ручными гранатами, в шлемы были встроены радиопередатчики. У одного из убитых, юноши с бесконечно изумленным и удрученным выражением мертвого лица, был даже противотанковый гранатомет SA-7.
Старлиц и Виктор переходили от трупа к трупу, молча переглядываясь. Спецназовцев не просто убивали – их уничтожали разнообразными, невиданными способами. Один рухнул спиной на стену, обрушив ее, другой лежал, засыпанный канистрами. Некоторые, беспомощно паля в воздух, были перед смертью ослеплены вылитой им в лицо краской. Один бедняга сгорел заживо, не успев упасть.
Обычно жертвы смертельной перестрелки валяются как бесформенные куклы у Матью Брэйди [89], эти же почему-то выписывали перед лицом гибели балетные па и оставались лежать на спине с картинно задранными ногами, закручивались в падении штопором, врезались в стену с вычурно повернутой головой.
Как ни странно, двое-трое не то ожили и попытались оказать сопротивление, не то просто пришли в сознание под конец бойни, и Озбей, почему-то не прибегая уже к своему безотказному оружию, скосившему всех остальных, забил их насмерть ногами и кулаками.
Виктор нагнулся и потрясенно поднял обрывки веревок и тонкий оранжевый платок. Понюхав платок и почувствовав запах дорогих духов, он молча встретился глазами со Старлицем.
Все это с самого начала было ловушкой. Их было двое: Озбей и Гонка Уц. Озбей затащил ее сюда. Хуже того, плохие парни ее захватили, а Озбей освободил.
Озбей и его любовница покинули сцену вместе, торжествуя, в той самой спортивной машине, которая перед этим, уподобившись птице, врезалась в стену. При этом она не потеряла стекол, не обронила ни чешуйки краски. Правда, на полу остались лежать обугленные покрышки с ее колес.
Старлиц и Виктор вышли на свежий воздух, молча ежась. Говорить было не о чем. Случившееся не поддавалось описанию. Для такого нагромождения чудовищных нелепостей не было ни английских, ни русских выражений.
В кронах деревьев чирикали птички. Зета, терпеливо караулившая свой пост, посмотрела на Старлица и, разом побелев, испуганно спросила:
– Что там произошло, папа?
Старлиц хотел было ответить, но издал только нечленораздельное мычание. Слов у него не нашлось. Ему показалось, что он навсегда лишился дара речи.
И тут ожил его спутниковый телефон. Старлиц обнаружил, что способен вертеть головой, даже нажать клавишу ответа и выдавить ритуальное «алло»:
– Deus ex machina [90]. – Голос в телефоне был далекий, неузнаваемый, со смазанными интонациями.
– Что это значит? – простонал Старлиц.
– Попробуй произнести это вслух. Скажи: «Deus ex machina».
– Зачем?
– Deus ex machina, «дух из машины» – моя сюжетная линия. У тебя тематический затор, Старлиц, кризис главного повествования. Ты не можешь двинуться ни вперед ни назад. Безвыходная ситуация! Но тут появляется бог в сверхъестественном летательном аппарате и спасает тебя. Это я о себе. Пришел мой черед. Улавливаешь?
– Вроде... – Старлиц растерянно почесал потную голову. – Это Тим из «Эшелона»?
– Он самый, прошу любить и жаловать.
Старлиц поглядел по сторонам. Виктор смотрел на него с удивлением, ужасом, неуверенной надеждой. Зета не сводила взгляд с деревьев, широко разинув рот и вобрав в плечи голову.
– Не вижу, кого мне жаловать, Тим.
– Посмотри вверх, – посоветовал Тим. Старлиц послушно поднял глаза к синим небесам.
Разведывательный спутник?..
– А вниз?
Датчики движения? Сейсмографы?
– Вокруг!
Видеокамеры?
– Не потеряй штаны! – радостно сказал Тим. – Левая скобка, правая скобка. Точка с запятой, дефис, скобка открывается.
– Эй, папа, – неуверенно проговорила Зета, тыча пальцем в воздух. – Кто это? Чего ему надо?
– Какой он из себя? – спросил Старлиц.
– Похож на Билла Гейтса. Если бы у Гейтса были более сильные очки и жалкая официальная должность.
– Ха-ха-ха! – засмеялся в телефоне Тим. – Какое чувство юмора! Позволь пожать тебе руку, девочка! Можешь называть меня дядя Тим.
– Он говорит, что хочет пожать тебе руку, – передал Старлиц. – Говорит, что его зовут Тим.
– Слышу, слышу! – Зета схватила воздух, яростно тряхнула рукой, поморщилась, когда невидимка потрепал ее по голове.
– Настал момент истины, – сказал механический голос Тима. – Охранять беззащитную американскую молодежь от угрозы международного терроризма – вот моя задача.
– Что происходит? – неожиданно крикнул Виктор. – Что за уродливая черная тень там, в лесной чаще?
– Он говорит, что помогает нам, – сказал Старлиц.
Виктор дернул ногой, вскрикнул, схватился за поясницу. Его бумажник, выпорхнув из кармана, раскрылся, в высокую траву полетели визитные карточки и денежные купюры разного достоинства.
– Велите ему прекратить! – потребовал Виктор.
– Тим, – сказал Старлиц в телефон, – мой партнер недоволен твоим вторжением в его частные дела.
– Пусть катится! – бойко ответил Тим все тем же неодушевленным голосом. – Куда ему деваться? Русский панк остался с пустыми руками. Он мелкий статист. Интереса для наблюдения не представляет.
Виктор отчаянно сверкнул глазами. Происходящее его категорически не устраивало.
– Остынь, Виктор, – посоветовал ему Старлиц. – Сейчас я скажу тебе важное словечко: это «Эшелон».
– Вы сказали «Эшелон»?
– Не слыхал? Произнести по буквам?
– Конечно, слыхал! «Эшелон» – легендарная капиталистическая система глобального наблюдения, наивысшее достижение темных сил, воюющих с прогрессом!
– Это близко к действительности.
– «Эшелон» – совместный проект Великобритании, США, Австралии и Новой Зеландии. Они подключаются к подводным линиям связи и используют шпионские спутники «Аквакейд», «Риолит» и «Магнум». Шпионят за Интернетом и держат под контролем электронную почту по ключевым словам.
– Заткнись! – посоветовал голос Тима в телефоне. – Это секретные сведения.
Старлиц пристроил телефон на плече и, щурясь, уставился на солнце.
– Ты видишь Тима, Виктор? Сам я слышу его по спутниковому телефону, но ни черта не вижу. Этот парень абсолютно невидим.
– А я вижу какого-то черного уродливого психа, – доложил Виктор. – Похоже на безликий кошмар, растекшийся по всей Земле.
– Что видишь ты, Зета?
– Я его отлично вижу и слышу, даже чувствую его запах. Он редко меняет одежду.
– Я слишком занят, – пожаловался Тим.
– И вообще, он смахивает на одного мерзкого типа, моего учителя математики. На переменках он заглядывал нам под юбки.
– Девочки не любят математику, – проворчал Тим. – Двоеточие, дефис, левая скобка.
– Математика мне нравится, Тим. А ты – нет.
– В общем, хватит мне терять с вами время! – фыркнул рассерженный Тим. – У меня восемнадцать акров в пещерах под Форт Мид занято старым «Крэем» [91], и нам надо еще сделать апгрейд перед Y2K.
– Могу себе представить... – кивнул Старлиц.
– Зачем ты притащил эту девчонку в эпизод третьего уровня национальной безопасности? Это непрофессионально. Вам, болванам, просто повезло, что я появился.
– Тебе не надо было появляться, Тим. Я тебя не звал. Не знаю, зачем ты здесь. – И Старлиц небрежно пожал плечами.
– Тогда позволь мне тебя просветить. Ты меня даже не видишь, потому что чаще всего я опережаю на много световых лет твой убогий, уличный, приземленный дискурс. Потому что «Эшелон» – это Олимп сетевой глобализации. Мы настолько для тебя непостижимы, что даже невыразимы. Такие примитивы, как ты, не могут даже поднять тему «Эшелона» в разговоре о современной реальности. Мы, «Эшелон», всесильны, вездесущи, всеведущи, абсолютно технически совершенны. Мы тайно спасаем шкуру англо-американской империи еще с тех пор, как Алан Тьюринг стал заниматься минетом на автостоянках. Мы всегда все записываем, но никогда ничего не говорим. Улавливаешь?
– Да, нет, может быть.
– А это значит, что такой парень, как я, никак не может проникнуть в повествование традиционным путем. Я всегда deus ex machina. Главное повествование двадцатого века не работает, если за кулисами не стою я. Если о возможностях и деятельности «Эшелона» всем станет известно, изменится весь мир. Покушение на «Эшелон» – это нарушение всех политических и общественных законов. Это переворачивает всю историю двадцатого века. Это как если бы на Би-би-си снимали спокойную телепостановку в британском духе – и вдруг из Темзы вылезло огромное извивающееся чудище!
– Ближе к делу, Тим. За что нам такая честь?
– Мне позвонила Бетси. Мы поговорили до душам.
– Так... – Старлиц обдумал услышанное и обнаружил некий смысл. Возможно, дела были не так уж плохи. – Чем именно мы можем быть тебе полезны, Тим?
– Будучи богом из машины по профессии и по природной склонности, – заговорил Тим, – я, кажется, могу помочь вам выпутаться. Я заглянул в свои базы данных и нащупал основные параметры проблемы. Дано: разгулявшийся турецкий супершпион, возомнивший, будто двадцать первый век будет турецким, и строящий из себя образцового культурного героя. Следите за мыслью?
– Следим.
– Этого мы допустить не можем. Это идет вразрез с тенденцией глобализации в главном повествовании. Все равно как если бы блуждающая подпрограмма подавила главные циклы обработки данных. Сейчас, когда НАТО демонизирует Милошевича, мы не можем тратить время и силы на какие-то турецкие выверты. Если эта периферийная ветвь попадет на Си-эн-эн, будет испорчено самое лучшее представление НАТО.
– О чем вам толкует эта мерзкая темная сила? – нервно спросил Виктор.
– Кажется, он вербует нас в отряд прикрытия, – отозвался Старлиц.
– Правильно, – сказал Тим. – Вам вообще не нужно было встревать в такие тонкие государственные дела. Теперь, когда вы влипли, в повествовании для вас осталась всего одна законная роль. Управление последствиями.
– То есть мы – плебеи, наше дело – подобрать за Озбеем отходы, – перевел Старлиц.
Виктор помрачнел. Было видно, что этого он и ждал.
– Вам придется убрать все следы и улики, – твердо произнес Тим. – Судя по спутниковой съемке, у местных жителей есть тракторы с навесным оборудованием. Скажите им, что вас прислал Озбей, позаимствуйте их технику и заройте все и всех. Потом подожгите здание.
– Как быть с вертолетом?
– Пусть местные снимут с него лопасти и элероны. Из фюзеляжа выйдет славная закусочная с шиш-кебаб.
– Столько возни! – проворчал Старлиц. – Что, если я откажусь?
Телефон зловеще смолк. Через некоторое время Тим проговорил:
– Насколько я понимаю, Старлиц, ты не очень любишь видеокамеры.
– При чем тут это? – насторожился Старлиц.
– Как ты отнесешься к тому, что сверхчувствительная орбитальная камера стоимостью в сорок восемь миллионов долларов, рассылающая кадры по всему миру, сфокусируется лично на тебе?
– Только не это! – быстро ответил Старлиц.
– Ты превратишься в щепотку сажи, приятель. Тебя развеет легким ветерком, как в мультиках Industrial Light and Magic [92].
– Я все понял, Тим, и все сделаю.
– Вот это другое дело.
– Он нам заплатит? – с надеждой спросил Виктор.
– Nyet! – рявкнул Старлиц по-русски.
– Вот дерьмо! Так я и знал.
Неприятное присутствие Тима стало действовать Старлицу на нервы. Ему не терпелось покончить с тематическим беспорядком, вернуться в предсказуемый мир, перестать решать глобальные проблемы.
– Чем еще мы можем тебе помочь, Тим?
– Сейчас скажу. – Тим заглушил высокие частоты и перешел на шепот. – Я немного придвинусь, чтобы меня не услышал ребенок... Вот так. Расскажи мне о Бетси Росс. До чего она хороша! Как у нее с оральным сексом?
– Спроси ее сам.
– Но ты ведь знаешь? Я превращаю ее в знаменитость на alt точка nude точка celebrity. Бетси будет звездой alt точка binaries точка erotica точка voyeur. Я уже убрал экранную заставку с Моникой Левински и заменил ее Бетси. – Том вздохнул со всей искренностью, на которую была способна его плоская душа. – Настанет день, когда я смогу к ней прикоснуться!
– Почему это тебя так беспокоит, Тим? Бетси Росс мечтает переспать со всем миром. Это как будто не подразумевает сильной разборчивости.
– Я же работаю на правительство, дубина! На этой службе не сколотишь состояние. У меня нет сверхдоходных акций интернет-компаний, я не миллионер, не связан с коммерцией. Что я могу предложить такой горячей штучке, как Бетси?
– Власть.
– Действительно! – обрадовался Тим. – Как я сам не додумался? Отлично. Ну, пока! – И связь прервалась.
Престарелые киприоты, доживавшие свой век в деревне, не слишком удивились появлению Виктора и Старлица. Еще меньшим оказалось их удивление, когда Старлиц изложил свое намерение. Местные жители были рады помочь, но вопросов не задавали. Дед в жилетке завел дряхлый ковшовый экскаватор и молча указал на ближайшую лимонную рощу.
Пока бабушка в платке поила Зету лимонадом, Виктор и Старлиц заехали на дребезжащем агрегате в сад. Там их взору предстал длинный ряд заросших холмиков разной давности и размеров.
Это были без вести пропавшие. Люди, легшие в эти могилы, слишком далеко ушли от турецкого повествовательного консенсуса, как его представлял себе Озбей: кто в коммунистическую партию, кто в курдский национализм, которому не полагалось существовать, кто в жертвенный шиитский культ. Этим они подписали себе негласный смертный приговор. Им не полагалось некрологов, могильных камней, слез безутешных близких. Вообще ничего.
– Ты когда-нибудь работал на экскаваторе? – спросил Старлиц Виктора.
– Нет.
– Хочешь научиться?
– Я что, похож на крестьянина?
– Ладно, хвастунишка, будешь подтаскивать трупы.
Виктор и Старлиц трудились почти до темноты. Старлиц оказался мастером могильного дела: он выкопал в саду второй ровный ряд могил.
С наступлением вечера картина бойни, устроенной Озбеем, изменилась. Трупы солдат не ожили, ибо это было бы слишком. Наоборот, они коченели и на глазах теряли недавние лихие позы, все больше приобретая вид нормальных жертв кровавого боя. Вместо аккуратных круглых дырочек в местах расположения жизненно важных органов появились раны, оставленные пулями, рвущими человеческую плоть. Оказалось, что на вылете пули выдирали клочья мяса, а перед этим гуляли внутри тел, дырявя внутренности и дробя кости. Картину завершали чудовищные гидростатические кровоподтеки. Ободрить это зрелище не могло, но оно означало, что труд Старлица и Виктора не напрасен: аномалия исчезала, вместо нее утверждалась банальность. Система снова стала функциональной.
На закате беззубая бабка догадалась принести им баранины, молока и лепешек. В деревне жили сердобольные люди, им нельзя было отказать в гостеприимстве.
– Как вы можете есть? – спросил Виктор. Его испачканные землей руки мелко дрожали.
– Проголодался от тяжелой работы.
Физический труд преобразил не только убитых, но и Виктора. Теперь его можно было принять за юного, но уже успевшего опуститься наркомана: модная рубашка превратилась в измызганную робу, изящные ботинки лопнули по швам, на коже краснели комариные укусы и прыщи. Он сам не заметил, как потерял один зуб.
– Я не должен этим заниматься, Старлиц. Я не для этого создан. У меня в жизни другая роль.
Старлиц присел на корточки. Счастья он не испытывал, но настроение стало гораздо лучше.
– Братская могила, привыкай. В двадцатом веке они появлялись без счета.
– Может, вас это устраивает, а меня нет! У вас вид могильщика. И замашки могильщика. Вы превратились в какого-то тролля. Только посмотрите на себя! Вы смахиваете на отродье, прячущееся под мостами и нападающее на невинных людей. Меня от вас тошнит!
– А что, мне нравится на самом дне жизни. Приятно сознавать, что у системы еще сохранилось каменистое основание. Даже в 1999 году.
– Почему мы зарываем людей, которых угробило это чудовище Озбей? Я даже не смог похоронить своего любимого дядю! Зачем мне заниматься грязной работой на дурацком турецком острове? Где мой гордый дух? В Югославии герои-славяне выходят на мосты и дружно поют, бросая вызов натовским воякам!
– Ты ошибаешься, парень. В Югославии все в точности как у нас с тобой здесь, только в еще большей степени.
– Нет, Югославия – маленькая отважная страна, она отстаивает свою честь в борьбе с наглым агрессором!
– Отстаивает честь, сжигая документы и воруя номерные знаки?
– Слушайте, Старлиц, вы должны взглянуть правде в лицо. Нас принудили к мерзкому, подлому делу. Озбей и Тим действуют заодно, вопреки разуму, традициям, всем понятиям. Мы не должны допустить исторического унижения! Надо объединиться и бороться против жестокой всемирной диктатуры одной стороны!
Старлиц безразлично зевнул.
– Просто тебе противен честный труд.
– Спасем живую душу нового века! Нельзя позволить, чтобы великая православная система, наследница угасшей Византии, оказалась зажатой между мусульманами и НАТО и раздавленной ими. Славянский мир – единственный настоящий мир во всем мире!
Старлиц выпрямился и оперся о заступ.
– Что конкретно ты предлагаешь? Объясни.
– Мне опасно оставаться на Кипре. Я должен покинуть этот остров, прежде чем Озбей вернется и убьет меня. Этого не избежать. В Белград, под бомбы, мне не хочется, но я серьезно подумываю о Будапеште.
– Не пропусти вечернее представление, Виктор. Как только мы зароем последний труп, я спалю эту спортшколу Озбея. Уверен, ты никогда не любовался настоящим искусством поджога. Полезная наука, ее стоит перенять.
– Хватит болтать как грязное животное, Старлиц! Я вижу славное будущее – видение посетило меня внезапно, когда мы складывали украинцев в ямы. Пять миллионов сербских женщин! Сербки находятся в еще более отчаянном положении, чем женщины России. Они сильнее нуждаются в деньгах, у них меньше предрассудков. К тому же сербки очень красивы. Это сулит блестящие коммерческие возможности для первого, кто начнет разрабатывать эту золотую жилу.
– Ты портишь прекрасный момент, – сказал Старлиц. – Конечно, мы грязны, мы смердим, у меня выпадают волосы, а ты теряешь зубы, но в повествовании появляется много свободного места, когда ты подходишь к краю геноцида и хаоса. Представляешь, стоит проявить немного небрежности с керосином – и мы подожжем половину этой хреновой деревушки. Пусть пакостник Тим увидит со своей орбиты языки пламени. Ему это полезно.
Виктор зажмурился, нарочито содрогнулся и снова открыл глаза. Они были полны светлой славянской убежденности.
– Вот ты и спятил.
– Нет, на самом деле это ты свихнулся, Виктор. Говорю это не в осуждение тебе.
– Ты безумец, Старлиц. Ты утратил всякое представление о пропорциях. Приближается Y2K, и ты достиг конца своей веревки. Тебя покинула последняя выдержка и достоинство. Осталось только лопнуть и исчезнуть, как биржевой пузырь.
– Не смей называть меня безумцем, Виктор, понял? У меня ребенок и хорошая репутация среди коллег. А ты, ты даже под ковровой бомбардировкой не занялся бы честным трудом. Ты такой молодой, а уже стопроцентный вымогатель.
– Все! – Виктор засопел. – С меня довольно. Я знал, что рано или поздно услышу от тебя несмываемое оскорбление. Когда-нибудь, когда ты преодолеешь свою мерзкую алчность к долларам и дурацкое преклонение перед технологией, ты пожалеешь, что пытался разделаться с вольным духом Виктора Билибина.
– Прекрасно! – Старлиц махнул рукой. – Ступай, наплюй на недоделанную работу. Посмотрим, куда это тебя заведет.
Виктор встал, отвернулся и поспешил в кипрскую тьму, в стрекот цикад. Ему так хотелось убраться, что он перешел с шага на бег вприпрыжку.
Старлиц продолжил работу в одиночестве. Это его не слишком огорчило. Дело было зловещим и разговоров не требовало.
Около полуночи он поджег тренировочный зал. Из темноты, озаренная пламенем, вышла Зета.
– Эй, папа!
– Что?
– Почему ты стал таким уродом?
– Я стал уродом?
– Да, папа. Ты весь в противной краске, воняешь дымом и кровью. – Она ударила в землю носком ботинка. – А на затылке у тебя теперь проплешина.
Старлиц потрогал затылок и убедился в ее правоте: у него действительно стали вылезать волосы.
– Не знаю, как тебе об этом сказать, Зенобия, но иногда взрослым приходится заниматься неприятными делами...
– Послушай, папа, пока я сидела с этими стариками и смотрела репортажи о войне и футбол по их спутниковому телевизору, у меня появилось новое чувство... Что-то легло на сердце. Кажется, я поняла, кем хочу стать, когда вырасту.
– Поняла, говоришь?
– Да, папа! Я знаю. Я хочу быть похожей на тебя.
– Ничего себе... – Старлиц вздохнул.
– Это правда, папа. Я хочу проводить много времени в машинах и самолетах. Ездить в заброшенные, грязные места, где происходят ужасные события. О которых большинство людей ничего не знает. Но они все равно важные, пусть до них никому нет дела. Вот какой будет моя жизнь. Дело моей жизни.
– Не скажи, – отмахнулся Старлиц. Языки пламени рвались все выше.
– Нет, скажу, папа. Теперь я тебя поняла. Я твоя дочь, и я наконец познакомилась со своим отцом. Со своим славным старым папой. Хотя, конечно, ты хоть и старый, но не такой уж славный. Ты плохой, папа.
Старлиц наблюдал, как обрушивается стена, поднимая столб искр.
– Плохой, Зета?
– Совершенно, папа! То есть не активно злой, но весь такой условный, совсем без морали. Ты можешь олицетворять тенденции текущего дня в своей жизни, но никогда не опережаешь тенденции. Ты никогда не совершенствуешь мир. Для этого у тебя нет сил, в тебе это отсутствует. Но дело в том, что я-то не плохая. Я хорошая, я это в себе чувствую. Я хочу быть по-настоящему прозорливой, уступчивой, мудрой. Могучей силой на службе добра.
– В таком случае тебе лучше будет вернуться к своим мамашам. А старого папу оставить на обочине.
– А вот и нет! Теперь, когда я побыла с ними врозь, я и их поняла и не хочу на них походить. Они убогие хиппи, мелкие мошенницы и наркоманки. Они – вчерашний день, папа. Я уже прошла Y2K. В моем сердце двадцатому веку пришел конец. – Старлиц помалкивал. – Двадцатый век никогда не был так важен, как ты воображал, папа. Это был грязный век, дешевый и подлый. В ту самую секунду, когда он испустит дух, о нем все позабудут. В двадцать первом веке у нас не будет ваших пакостных проблем. Наши проблемы будут серьезными и сложными.
Зета проследила за медленным сползанием крыши в бушующее море огня.
– Я рада, что увидела это, потому что это мое посвящение. Значительная часть моей жизни пройдет в подобных ситуациях. Твоя жизнь проходит так же. Разница между нами в том, что, когда появляюсь я, люди рады меня видеть. Когда появляется Зета Старлиц, люди принимают ванну, устраивают чистый туалет, начинают нормально питаться, перестают чесаться. Дети прекращают крик. Приходит конец панике и ужасу.
– Ты сказала «Зета Старлиц»? – спросил Старлиц, удивленно приподнимая брови. – Ты станешь Зетой Старлиц?
– Да, папа, я возьму эту фамилию. Так мне хочется. Нельзя же заставлять людей произносить: «Зенобия Б. Г. Макмиллен прилетела со спасательными вертолетами»! «Зета Старлиц» – это то, что надо. Стиль Си-эн-эн, оживляющий и бодрящий. Да еще начинается и кончается с буквы «Z». Разве не здорово?
Старлиц потер жирный, грязный подбородок.
– Как я погляжу, ты видишь себя бюрократкой из гуманитарной организации вроде «Врачей без границ»?
– Правильно, папа. Только очень высокого уровня. Владение девятью или десятью языками, костюмчик от модного дома, медицинская научная степень, почетные ленты и медали от шведских благотворительных комитетов...
– Твой старый папа лопнет от гордости.
Зета вздохнула.
– На самом деле, папа, цель как раз в том, чтобы держаться подальше от тебя. – Она подняла глаза. – Не физически, а в самой удаленной части повествования.
– Понимаю. Рад, что ты мне это сказала, Зета. Очень продуманно и осуществимо. Думаю, все так и будет.