Страница:
Старлиц позвонил в колокольчик на стойке консьержа.
– Как насчет того, чтобы зашибить этой ночью неплохую деньгу?
– Обойдусь, – произнес Виктор, наваливаясь на стойку.
– Неужели?
– Да мне не нужны деньги. Я интеллигент. Меня не измерить общим аршином.
Старлиц внимательно оглядел Виктора. На парне были джинсы мешком, несвежая футболка с веселой наклейкой и спортивная куртка на молнии, сделанная из пластмассовых бутылок. Обут он был в поддельные турецкие кроссовки «Найк», на запястьях висели нитяные браслеты, уши были истыканы плохо зажившим пирсингом.
– Сигареты у тебя есть?
– Есть. – Виктор похлопал себя по карманам. – Турецкий «Кэмел».
– Тогда идем со мной. Это будет долгая ночь.
3
– Как насчет того, чтобы зашибить этой ночью неплохую деньгу?
– Обойдусь, – произнес Виктор, наваливаясь на стойку.
– Неужели?
– Да мне не нужны деньги. Я интеллигент. Меня не измерить общим аршином.
Старлиц внимательно оглядел Виктора. На парне были джинсы мешком, несвежая футболка с веселой наклейкой и спортивная куртка на молнии, сделанная из пластмассовых бутылок. Обут он был в поддельные турецкие кроссовки «Найк», на запястьях висели нитяные браслеты, уши были истыканы плохо зажившим пирсингом.
– Сигареты у тебя есть?
– Есть. – Виктор похлопал себя по карманам. – Турецкий «Кэмел».
– Тогда идем со мной. Это будет долгая ночь.
3
Старлиц забрал у зевающего консьержа желтую шляпную коробку с дурным запахом. Миновав стеклянные двери, он достал из кармана ключи от такси и положил коробку в багажник.
–Залезай! – приказал он Виктору. Тот открыл заднюю дверцу. – Не сюда, вперед.
– Лучше я буду изображать пассажира, – возразил Виктор. – Если меня увидят впереди, рядом с вами, то догадаются, что мы угнали такси.
Парень был прав. Старлиц хлопнул дверцей, с третьего раза запустил двигатель и тронулся. Проехав полуживой неоновый указатель отеля «Меридиен», он свернул на прибрежную дорогу и покатил на восток. Как в большинстве турецких такси, в этом на зеркальце заднего вида болтался на кожаном шнурке синий стеклянный талисман. Старлиц сорвал его и швырнул в окно. Немного погодя за талисманом последовал мобильный телефон таксиста.
– Сигарету? – вежливо предложил Виктор, протягивая пачку.
– То, что надо. – Прикурив от подставленной парнем зажигалки, Старлиц стал усиленно выпускать дым. Сам он сигарету не просил, значит, она была не в счет.
Найдя на связке нужный ключ, он отпер бардачок. Сначала он извлек оттуда изданную в Великобритании дорожную карту северного Кипра, потом дешевый немецкий пистолет, профсоюзный билет, жеваную колоду карт и, наконец, наполовину порожний мешочек с ливанским гашишем, который он перебросил на заднее сиденье.
– Спасибо, – сказал Виктор, убирая мешочек в карман.
Старлицу было неудобно вести машину по-британски, по левой стороне. Руль в кипрском такси был справа, рычаг переключения передач – слева, совершенно непривычно для левой руки.
– Куда мы едем? – спросил Виктор безмятежным голосом.
– «Ясак Бюлге Гирилмез», – прохрипел Старлиц.
– Понятно. «Запретная зона». Forbidden Zone, Zone Interdite, Verboten Zone [8].
Ярко-желтые знаки с этой турецкой надписью были знакомы на турецком Кипре любому: они встречались здесь на каждом шагу.
Они покатили мимо тонущих в ночи прибрежных деревень. На каменистых склонах Пентадактилоса громоздились большие вычурные виллы, освещенные для безопасности синими прожекторами. Оффшорные компании бросили на этой древней земле недостроенными множество современных проектов, испугавшись внезапного скачка инфляции в Турции. Пейзаж уродовали бетонные плиты, колонны, стройплощадки, как будто предназначенные для возведения руин.
Такси объезжало одну за другой большие базы турецкой армии, обнесенные острой колючей проволокой в добрые двенадцать футов высотой. Дешевые туристические забегаловки, запертые на ночь, выглядели неуютно. Не веселее их смотрелись придорожные пальмы, даже деревенские мечети с острыми минаретами. Пыльные, заморенные жаждой апельсиновые сады были безмолвны, даже поля желтых нарциссов не привлекали в темноте взгляда. Под древними корявыми оливами мог некогда коротать ночь утомленный морской качкой Одиссей.
Потом Старлиц свернул на узкий проселок и, вдоволь повиляв и напрыгавшись на ухабах, затормозил у мшистой полуразрушенной каменной стены. Он заглушил мотор и потянулся.
Виктор сначала выбросил из машины ноги в необъятных штанах, потом вылез весь и торопливо закурил.
Проселок резко обрывался, упершись в кучу гниющих картонных коробок, тряпья, битых бутылок. На верхушке ближайшего холма торчал столб, с которого в обе стороны тянулась ржавая, местами оборванная колючая проволока, густо унизанная вездесущим пластмассовым мусором. Это напоминало конвейер в адской прачечной, заброшенной чертями из-за его бесполезности.
Ничейная полоса, разделившая греческий и турецкий Кипр, существовала уже четверть века. Жизнь на ней была невозможна по определению, поэтому она быстро превратилась в главную на острове свалку. Глубокие колеи свидетельствовали о частых визитах тяжелых мусоровозов. В трех ближайших зеленеющих кочках еще можно было узнать британский холодильник, французскую плиту и «фольксваген-жук».
Старлиц открыл багажник такси, осторожно извлек желтую коробку и опустил ее на дорогу. Цветочный запах был уже не так силен, зато в нем появилась гнилостная составляющая.
– Вы хотите выбросить это на нейтральной земле? – с любопытством спросил Виктор.
– Не выбросить, а зарыть. – Старлиц показал монтировку. Виктор кивнул в темноте, о чем свидетельствовала траектория огонька на кончике его сигареты.
– Тебе никогда не приходилось преодолевать ночью пограничные проволочные заграждения? – осведомился Старлиц.
– Не приходилось. Колючая проволока на границах – это семидесятые годы. Задолго до меня.
– Ну а здешняя Зеленая линия появилась еще в шестидесятые. Здесь насчитывается шестнадцать тысяч противопехотных мин. Я расскажу тебе кое-что о минах. Они как видеокамеры, они объективны и высоко технологичны. Мину не заболтаешь. Ей наплевать, кто ты такой и откуда взялся. Она мигом оторвет тебе задницу, будь ты хоть принц Уэльский.
– Ладно, давайте сюда вашу дурацкую коробку, – сказал Виктор, зевая. – Не могу же я допустить, чтобы толстяк преклонных лет елозил по земле брюхом. Это занятие для молодежи.
– Смотри, не попади в луч прожектора, – предостерег его Старлиц, отдавая коробку и монтировку. – Греки все время перемещают свои снайперские посты, а у ооновцев есть инфракрасные камеры.
Виктор с кривой усмешкой выложил из многочисленных карманов одну за другой пять пачек контрабандных сигарет.
– И последнее: не смей открывать коробку, – напутствовал его Старлиц. – Просто зарой ее поглубже.
Виктор побрел прочь, цепляя ногам сухие ломкие колючки. Старлиц залез в темное такси и включил радио. Из динамиков полилась бойкая поп-музыка. Турки по-прежнему сходили с ума по турецкоязычному «тяжелому металлу». Тяжелый металлический рок надолго застрял на многочисленных задворках планеты. «Металл» исполнял роль эсперанто, язык надрывающихся гитар становился всемирным наречием.
Прошло два часа. В машину заползал ночной холод. Поросшую шиповником местность все сильнее затягивало туманом. Туман заглушал шаги Виктора до тех пор, пока тот не вырос перед самой машиной. Старлиц включил фары, ослепив его и испугав. Виктор дрожал, он был сам не свой от недавних переживаний.
Старлиц вышел из машины. Бесформенные штаны Виктора были в дырках от колючей проволоки и мокрыми от росы. Он все еще сжимал в руках испачканную землей монтировку. С ног до головы его покрывала тонкая пленка не то жирной сажи, не то светящейся цветочной пыльцы.
Старлиц положил руку ему на плечо, и паренек обессилено хрустнул всем телом под ее тяжестью.
– Обязательно надо было открывать коробку? – спросил Старлиц сочувственно.
– Конечно, – пробормотал Виктор. Его светлые славянские глаза казались сейчас незрячими.
– Полезай в машину, – приказал Старлиц и подтолкнул его к дверце.
На жуткое присутствие Виктора машина отозвалась, как могла – паническим механическим скрипом. На кузове вздыбилась краска, звонко сорвался с крепления хромированный молдинг.
Старлиц сел за руль.
– Дайте выпить! – взмолился Виктор.
– В твоем состоянии это не поможет.
– Мне уже приходилось видеть смерть, – глухо проговорил Виктор. – Но такую – никогда.
– Смерть смерти рознь, – молвил Старлиц. – Когда хоронишь целое столетие, в яму должно кануть много чего. Дух времени, так сказать.
– Да... – слабо простонал Виктор. – Мои друзья-художники в Петербурге всегда так говорят. «Даже духи умирают...» – вот что твердят мои друзья, некрореалисты.
– Духи умирают первыми.
Старлиц завел машину, в несколько приемов развернулся на узкой пыльной дорожке и опять включил радио. Положение требовало чего-нибудь пободрее, погромче, послащавей, чего-нибудь мирского, что помогло бы вернуться в прежнее тривиальное положение 1999 года. Селин Дион с ее лирической темой из «Титаника» подходила как нельзя лучше.
– Пару дней не прикасайся к спиртному и к наркотикам, – посоветовал Старлиц. – Веди нормальную жизнь. Заказывай еду в номер, смотри плохое телевидение в дешевом отеле.
– Это поможет? – проскрипел Виктор.
– Обязательно. Твоя задача – с честью выйти из положения. Мы скоро покинем этот остров. И тогда все это станет неважно. Конец, мы это похоронили. Снято с повестки дня. Вычеркнуто. Вчерашний день.
Виктор громко стучал зубами. Через некоторое время он с видимым усилием обуздал свое волнение. Уже у Лапты его лицо снова стало приобретать человеческую окраску.
– Нельзя, чтобы дядя увидел меня таким, – выдавил юный русский. – Он обязательно начнет меня расспрашивать.
– Не беда. Я поселю тебя в отеле в Лефкосе [9]. У меня все равно дела в этом городе.
Виктор уперся взлохмаченной головой в боковое стекло и уставился в темноту.
– Это всегда так? Так ужасно?
Старлиц повернулся к нему, свесив со спинки локоть.
– Что ты чувствуешь, парень? Что сейчас помрешь?
– Нет, я некрореалист, – мужественно ответил Виктор. – Я знаю, что такое смерть. Я так просто не умру. Смерть – это для других.
– В таком случае – нет, это не всегда так ужасно. – Старлиц снова стал смотреть на дорогу. – «Ужасно» – это слишком просто. А мир не так прост, не так чист. Истинный мир, истинная реальность – это в буквальном смысле не то, что мы видим. То есть «а» – это не «а», понял? В истинном мире «а» не удосужится быть всего лишь каким-то там «а». Ты читал Умберто Эко?
– Такие толстые популярные романы? – Виктор недовольно заерзал. – Нет, я этого не выношу.
– Как насчет Делеза и Гаттари? Деррида? Фуко? Адорно читал? [10]
– Теодор Адорно был долбаным марксистом, – устало отозвался Виктор. – А Деррида я читал, как же иначе? Деррида открыл, что западная интеллектуальная традиция усеяна логическими несоответствиями. А вы читали Жака Деррида, мистер Старлиц? En francais? [11]
– Ну, я такие вещи не то что читаю... – признался Старлиц. – Мне приходилось познавать их на собственном опыте.
Виктор пренебрежительно фыркнул.
– Правда, иногда я читаю Жана Бодрийяра [12]. Вот кто настоящий комедиант!
– А мне Бодрийяр не нравится, – сказал Виктор, садясь прямо. – Он так и не разъяснил, как избежать политического вмешательства системы. Весь этот «соблазн», «фатальные стратегии» – куда это ведет? – Он вздохнул. – Лучше просто взять и напиться.
– Тут главное то, – пробормотал Старлиц, – что когда главное повествование [13] рушится и сжимается, то воцаряется полная неопределенность.
Виктор наклонился вперед.
– Вы лучше объясните, откуда берется это «главное повествование»? Увидеть бы его! Вы его покупаете! Это и есть ваш секрет?
Старлиц махнул мясистой ручищей.
– Тысячелетие почти завершилось, парень. Повествование становится все более поливалентным и децентрализованным. Оно уже стало ризоматическим [14] и так далее.
– Это я уже слышал. Ну и что? В чем моя роль?
– Не знаю, есть ли у тебя своя роль, но здесь, на Кипре, тебе ее точно не отыскать. Это крохотная непризнанная незаконная республика. Мы здесь находимся среди изгоев. На самой дальней периферии жизни. К тому же близится точка пересечения кривых. Большой кризис. Отвинтится много винтиков, ходячие зомби лягут в могилы.
– Вы о двухтысячном годе? – догадался Виктор.
Старлиц молча кивнул. Удачная вышла ночка. Парень выкарабкается. Этой ночью на парне повис первый в его жизни труп. Зато теперь он был в курсе дела.
Старлиц поселил Виктора в дешевом pansiyon, неприглядной ночлежке. В Лефкосе она была известна как «Наташин дом», прославившийся персоналом из работящих украинок. В пять часов утра персонал крепко спал, утомленный тяжким трудом по демпинговому посрамлению конкуренток – турецких проституток.
Загнав такси в высокие сорняки, разросшиеся вдоль брошенных турецких окопов к востоку от столицы острова, он зашагал назад к разделенному городу, любуясь, как заря, воспетая Гомером, пробует розовыми деснами небо над Никосией. Он закурил сигарету Виктора и беззаботно засунул руки в карманы.
Через пару часов Старлица можно было увидеть на скамейке на автобусной остановке: он уплетал круассаны с шоколадом из большого пакета, запивая их кофе из пластмассового стаканчика. Городская толпа текла по своим делам. Большинство мужчин были в плоских кепках и цветастых свитерах, женщины толкали детские коляски по расчерченному белыми полосами тротуару.
Из ржавого драндулета-микроавтобуса вылезла американка с рюкзаком на спине – загорелая, со множеством тугих черных косичек на голове. Кричащая рубашка была завязана узлом у нее на диафрагме, разлохмаченные снизу джинсы грозили лопнуть от натуги, и даже поддерживавший их широкий ремень не придавал всей композиции надежности. Старлиц встал со скамейки и последовал за ней.
Американка открыла маленькую калитку и поднялась по ступенькам, ведущим к двери белого домика.
У двери висела табличка «BARBARLIK MUZESI». Прочтя объявление в рамке, посетительница вытянула из кармана, каким-то образом умещавшегося у нее на бедре, кошелек и принялась считать нули на турецких банкнотах. Потом она, чудом удерживаясь на огромных «платформах», потопталась на коврике перед дверью, забранной решеткой, толкнула дверь и вошла. Пожилой музейный привратник молча принял у нее деньги. Старлиц тоже заплатил.
Когда-то «Музей варварства» был частным домом, но после учиненных здесь зверств, прогремевших на весь Кипр, его посвятили убийствам и превратили в изящную, чистенькую выставку бесчеловечности. На стенах были аккуратно развешены старые фотографии со сценами греческого насилия над турками: сгоревшими и разрушенными домами, школами, мечетями, лавками, с изгаженными флагами, разбитыми окнами, оскорбительными надписями, с мертвецами в грязных лохмотьях, извлеченными из братских могил. Даже турецкие статуи не избежали пули в висок.
Старлиц подошел к женщине вплотную.
– Ничего не понимаю! Почему мы их не разбомбили? Какой ужас!
Старлиц протянул ей свой пакет.
– Хотите круассан?
– Хочу! – Она запустила руку в пакет, извлекла воздушную булочку и с хрустом ее надкусила. Потом, тыкая остатком круассана в жуткую фотографию, продолжила: – Вы только взгляните: мертвые дети! Куда только смотрело Си-эн-эн? Когда надо, этих жуликов-журналистов никогда не оказывается на месте.
– Вы здесь давно? – поинтересовался Старлиц.
– Нет, только приехала. Осматриваю достопримечательности.
– Вы откуда?
Она пожала плечами.
– Отовсюду. Я из семьи военных.
– А как вас называют ваши друзья?
Она бросила на него удивленный взгляд.
– Мои друзья называют меня Бетси. А вам придется обращаться ко мне миссис Росс.
– Меня зовут Лех Старлиц, миссис Росс. – Старлиц извлек из кармана стодолларовую бумажку, разгладил и дал ей.
– С какой стати? – насторожилась она.
– Чтобы вы уделили мне минуту.
– Ладно. – Она спрятала деньги. – Валяйте.
– Слыхали когда-нибудь про девичью группу «Большая Семерка»?
– А как же! Мне давно все это осточертело: НАТО, UNPROFOR [15], коалиция Персидского залива... – Она нахмурилась. – Для сутенера у вас недостаточно приличный вид. Можно подумать, что вы так в костюме и спите.
– У меня деловое предложение для американской гражданки. В самый раз для вас.
– Что еще за дрянь у вас на уме?
– Я продюсер, миссис Росс. Поп-музыка. Гастроли. – Миссис Росс удивленно заморгала. – Вы стали бы выступать. У вас были бы помощники, грим, вам бы нарастили волосы и полностью обновили гардероб. Плюс лимузины, шикарные отели, бесплатная жратва, бесплатные разъезды, огромная аудитория визжащих девчонок. Все как положено. Я хочу превратить вас в звезду.
– Вот это да! – Она оглядела его с ног до головы. – У вас не все в порядке с мозгами? Сбежали из психушки?
– Нет. Я вас не обманываю. Это серьезное предложение.
– А знаете, – медленно проговорила она, не сводя взгляд с фотографий на стене, – это было бы в самый раз для меня. Vida loca [16] в чистом виде. Я рождена для сенсации.
– Держите. – И Старлиц дал ей еще сотенную.
– Так вы серьезно! – ахнула она.
– Серьезнее не бывает. Это только начало.
Она прищурилась.
– В чем была бы моя задача? Выкладывайте!
– Петь и танцевать на сцене.
– Танцевать я умею, это у меня хорошо получается. А вот с пением не густо.
– Не беда, «Большая Семерка» – гастрольное шоу. Для пения у нас есть кассеты и компьютеры.
Миссис Росс засунула пальцы за свой бронированный ремень и покачалась на каблуках.
– Колитесь! Сразу видно, что вы что-то не договариваете. – Она расплылась в улыбке. – Бросьте, я уже просекла, что вы вовсе не такой проказник, какого из себя корчите. Понимаете, о чем я? Я встречала и похуже. И не с такими справлялась.
– Слушайте меня внимательно, миссис Росс. «Большая Семерка» – мое детище. Я – босс. Я устанавливаю правила игры и гребу деньги. Вы войдете в семерку девушек. Станете членом коллектива, так сказать.
Миссис Росс рассматривала музейный пол. За тридцать лет беспрерывного шарканья половицы были истерты. Подняв голову, она решительно произнесла:
– О каком заработке речь? Я задолжала отелю. Немало, между прочим.
– Не беда, детка. Мы каждый день расплачиваемся с отелями. Бывает, даже разносим их в щепки.
– Мне даже пришлось кое-что заложить. Личные побрякушки.
Старлиц кивнул.
– Я приставлю к вам персональную ассистентку. Она вернет вам ваше барахло.
– Еще я часто звоню в другие страны, главным образом в Боснию. Там служит мой бывший муж.
Старлиц добродушно усмехнулся.
– Это нам раз плюнуть. – Ему понравилось, что он с ходу наткнулся на бывшую жену военнослужащего. Находка пришлась ему по душе.
Старлиц повел миссис Росс обедать, хотя время было еще не обеденное. Женщина недавно развелась, ей некуда было податься, она сильно поиздержалась и изголодалась, поэтому накинулась на кебаб, как волк из дремучей чащи. Потом они лениво попивали горячий турецкий кофе в ожидании большого белого лимузина из «Меридиен».
В Гирне Старлиц передал свежеиспеченную Американку в умелые Тамарины руки. Тамара быстро осмотрела новое приобретение, проявив такт, больше присущий лошадиному барышнику, после чего отвела ее к гримерам.
– Времени в обрез, – холодно предупредила она их. – Сделайте из нее конфетку, а потом собирайте вещи. Нас ждет Стамбул.
Как только новая Американка оказалась вне зоны слышимости, Старлиц спросил у Тамары ее мнение о своей находке.
– Недурно для таких коротких поисков! – похвастался он. – Комок мышц!
– Мне больше понравилась ее кожа – как у Джоди Уотли или Мерайи Кэри. Славный американский оттенок.
– Не видала тут поблизости Мехмета Озбея? – спросил Старлиц. – Он был уверен, что мне придется повозиться, прежде чем у нас появится очередная Американка.
– Я знала, что ты вернешься не с пустыми руками, – устало откликнулась Тамара. – На ловца и зверь бежит. Надеюсь, ты не подсунул нам еще одну сумасшедшую.
– Как тебе удалось сбагрить предыдущую?
– Запросто. Я свое дело знаю. Ее больше нет. – Тамара прищурила и без того узкие глаза. – Но возникла новая проблема – с Итальянкой. Здесь появился какой-то ее итальянский знакомый. Он мне не нравится. Мы готовимся к отъезду в Стамбул, а он морочит нам голову.
– Предоставь эту проблему мне, – разрешил Старлиц. – Я мигом ее устраню.
Старлиц отправился к себе в номер и принял душ. Сшитый на заказ на лондонской Карнаби-стрит зеленовато-желтый костюм вернулся из чистки в хрустящем целлофане; облачившись в него, Старлиц почувствовал себя заново родившимся. Из его кабинета в «Меридиене» открывался превосходный вид на скалистое побережье в обрамлении гостиничного парка. Выйдя на балкон, он сорвал розочку и сделал себе бутоньерку. Потом уселся за письменный стол, выдвинул ящик, переставил тяжелую стеклянную пепельницу.
Итальянец не заставил себя ждать. Он чуть прихрамывал, был седовлас и учтив. На нем была мягкая фетровая шляпа, модельная рубашка в крепированную полоску и миланский спортивный пиджак. Ансамбль завершал изящный кожаный кейс от Хьюго Босса.
– Мистер Старлиц?
– Si? – Старлиц приподнялся в кресле. Итальянец подал ему визитную карточку.
– Я представляю охранное агентство. Мы – специалисты по безопасности с международной известностью...
– Присаживайтесь, – предложил Старлиц, изучив карточку и убрав ее в стол. – Сигарету, синьор Патриарка?
– Нет, благодарю. – Гость вежливо откашлялся. – Пришлось бросить.
– У вас, видимо, не найдется зажигалки?
– Увы.
Старлиц обыскал ящики стола, нашел спички с эмблемой отеля «Меридиен» и с наслаждением закурил.
– Какую помощь вам может оказать «Большая Семерка»?
Синьор Патриарка переместился на краешек кресла.
– В гастрольных поездках случается всякое. Будет досадно, если с вашей труппой произойдет неприятность. Но мы можем вам помочь. Мы можем избавить вас от проблем с безопасностью.
Старлиц выпустил дым и почесал затылок.
– Значит, вы предлагаете нам kryisha?
– Что?!
– Kryisha. Ну, tambovskaya kryisha.
– Это, кажется, по-русски? Я не владею этим языком.
Старлиц радушно улыбнулся.
– Простите, я как-то привык, что охранным вымогательством занимаются русские. Кто же предлагает нам помощь? «Ндрангета»?
– Это калабрийцы! – фыркнул Патриарка.
– Значит, «Каморра»?
– Корсиканцы!
От ужасной догадки Старлиц шутовски вытаращил глаза.
– Неужели вы из сицилийской мафии?
– Мы никогда не употребляем слово мафия, – с достоинством возразил Патриарка. – Это устаревшее, некрасивое слово, его придумала полиция. Мы – бизнесмены, люди чести. Мы владеем ресторанами, судоходными и строительными компаниями. Кроме того, у нас разработана превосходная страховочная схема – как раз для вас.
– Что вы говорите! Правда? Не могу поверить. Минуточку. Я должен связаться с деловым партнером. – Старлиц набрал номер пентхауса, сказал несколько слов кому-то из людей Озбея и услышал его голос.
– Легги! – Хрипота Озбея свидетельствовала о тяжком похмелье. – Как я рад твоему возвращению! Я уже начал тревожиться.
– Мехметкик, ты не поверишь тому, что я тебе сейчас скажу! Ко мне наведался боец сицилийской мафии. Он сидит сейчас прямо передо мной.
– Сицилийская мафия на турецком Кипре? – с сомнением спросил Озбей. – Ты шутишь?
– Нет, дружище, я серьезно. Не какая-нибудь турецкая или русская мафия, а солидная, в лучших традициях сицилийская. Сидит передо мной и занимается вымогательством.
– Поразительно! – воскликнул Озбей. – Я должен сам на него взглянуть. – Озбей пережил долгую, полную событий утомительную ночь, но открывшаяся перспектива придала ему сил.
Старлиц повесил трубку.
– Мой партнер хочет обсудить ваше предложение.
– Он принесет деньги?
– Деньги? Непременно! Он, не поверите, до чего это состоятельный человек. В его собственности есть даже банки.
Старлиц стряхнул пепел. В следующую секунду дверь распахнулась, матовое стекло вылетело и разбилось. В кабинет ворвались трое громил Озбея, вооруженные израильскими автоматами «узи». Они запыхались от стремительного штурма лестницы, но от их злобного оскала, предназначенного Патриарке, душный воздух кабинета кристаллизовался и похоронно зазвенел.
Дрей сделал правой рукой знак, знакомый бандитам всего света: средний и безымянный пальцы сложил с большим, изобразив вытянутую морду, а указательный и мизинец превратились в выразительные волчьи уши. Под испытующим взглядом Дрея Патриарка побледнел и от ужаса вобрал голову в плечи. Али тяжело выступил вперед и ударил Патриарку по голове. Тот свалился с кресла. Трое турок вволю попинали его ногами и разоружили: один изящный пистолет обнаружился у сицилийца за ремнем, другой – под мышкой. Дрей проверил его пульс, после чего пинки возобновились.
–Залезай! – приказал он Виктору. Тот открыл заднюю дверцу. – Не сюда, вперед.
– Лучше я буду изображать пассажира, – возразил Виктор. – Если меня увидят впереди, рядом с вами, то догадаются, что мы угнали такси.
Парень был прав. Старлиц хлопнул дверцей, с третьего раза запустил двигатель и тронулся. Проехав полуживой неоновый указатель отеля «Меридиен», он свернул на прибрежную дорогу и покатил на восток. Как в большинстве турецких такси, в этом на зеркальце заднего вида болтался на кожаном шнурке синий стеклянный талисман. Старлиц сорвал его и швырнул в окно. Немного погодя за талисманом последовал мобильный телефон таксиста.
– Сигарету? – вежливо предложил Виктор, протягивая пачку.
– То, что надо. – Прикурив от подставленной парнем зажигалки, Старлиц стал усиленно выпускать дым. Сам он сигарету не просил, значит, она была не в счет.
Найдя на связке нужный ключ, он отпер бардачок. Сначала он извлек оттуда изданную в Великобритании дорожную карту северного Кипра, потом дешевый немецкий пистолет, профсоюзный билет, жеваную колоду карт и, наконец, наполовину порожний мешочек с ливанским гашишем, который он перебросил на заднее сиденье.
– Спасибо, – сказал Виктор, убирая мешочек в карман.
Старлицу было неудобно вести машину по-британски, по левой стороне. Руль в кипрском такси был справа, рычаг переключения передач – слева, совершенно непривычно для левой руки.
– Куда мы едем? – спросил Виктор безмятежным голосом.
– «Ясак Бюлге Гирилмез», – прохрипел Старлиц.
– Понятно. «Запретная зона». Forbidden Zone, Zone Interdite, Verboten Zone [8].
Ярко-желтые знаки с этой турецкой надписью были знакомы на турецком Кипре любому: они встречались здесь на каждом шагу.
Они покатили мимо тонущих в ночи прибрежных деревень. На каменистых склонах Пентадактилоса громоздились большие вычурные виллы, освещенные для безопасности синими прожекторами. Оффшорные компании бросили на этой древней земле недостроенными множество современных проектов, испугавшись внезапного скачка инфляции в Турции. Пейзаж уродовали бетонные плиты, колонны, стройплощадки, как будто предназначенные для возведения руин.
Такси объезжало одну за другой большие базы турецкой армии, обнесенные острой колючей проволокой в добрые двенадцать футов высотой. Дешевые туристические забегаловки, запертые на ночь, выглядели неуютно. Не веселее их смотрелись придорожные пальмы, даже деревенские мечети с острыми минаретами. Пыльные, заморенные жаждой апельсиновые сады были безмолвны, даже поля желтых нарциссов не привлекали в темноте взгляда. Под древними корявыми оливами мог некогда коротать ночь утомленный морской качкой Одиссей.
Потом Старлиц свернул на узкий проселок и, вдоволь повиляв и напрыгавшись на ухабах, затормозил у мшистой полуразрушенной каменной стены. Он заглушил мотор и потянулся.
Виктор сначала выбросил из машины ноги в необъятных штанах, потом вылез весь и торопливо закурил.
Проселок резко обрывался, упершись в кучу гниющих картонных коробок, тряпья, битых бутылок. На верхушке ближайшего холма торчал столб, с которого в обе стороны тянулась ржавая, местами оборванная колючая проволока, густо унизанная вездесущим пластмассовым мусором. Это напоминало конвейер в адской прачечной, заброшенной чертями из-за его бесполезности.
Ничейная полоса, разделившая греческий и турецкий Кипр, существовала уже четверть века. Жизнь на ней была невозможна по определению, поэтому она быстро превратилась в главную на острове свалку. Глубокие колеи свидетельствовали о частых визитах тяжелых мусоровозов. В трех ближайших зеленеющих кочках еще можно было узнать британский холодильник, французскую плиту и «фольксваген-жук».
Старлиц открыл багажник такси, осторожно извлек желтую коробку и опустил ее на дорогу. Цветочный запах был уже не так силен, зато в нем появилась гнилостная составляющая.
– Вы хотите выбросить это на нейтральной земле? – с любопытством спросил Виктор.
– Не выбросить, а зарыть. – Старлиц показал монтировку. Виктор кивнул в темноте, о чем свидетельствовала траектория огонька на кончике его сигареты.
– Тебе никогда не приходилось преодолевать ночью пограничные проволочные заграждения? – осведомился Старлиц.
– Не приходилось. Колючая проволока на границах – это семидесятые годы. Задолго до меня.
– Ну а здешняя Зеленая линия появилась еще в шестидесятые. Здесь насчитывается шестнадцать тысяч противопехотных мин. Я расскажу тебе кое-что о минах. Они как видеокамеры, они объективны и высоко технологичны. Мину не заболтаешь. Ей наплевать, кто ты такой и откуда взялся. Она мигом оторвет тебе задницу, будь ты хоть принц Уэльский.
– Ладно, давайте сюда вашу дурацкую коробку, – сказал Виктор, зевая. – Не могу же я допустить, чтобы толстяк преклонных лет елозил по земле брюхом. Это занятие для молодежи.
– Смотри, не попади в луч прожектора, – предостерег его Старлиц, отдавая коробку и монтировку. – Греки все время перемещают свои снайперские посты, а у ооновцев есть инфракрасные камеры.
Виктор с кривой усмешкой выложил из многочисленных карманов одну за другой пять пачек контрабандных сигарет.
– И последнее: не смей открывать коробку, – напутствовал его Старлиц. – Просто зарой ее поглубже.
Виктор побрел прочь, цепляя ногам сухие ломкие колючки. Старлиц залез в темное такси и включил радио. Из динамиков полилась бойкая поп-музыка. Турки по-прежнему сходили с ума по турецкоязычному «тяжелому металлу». Тяжелый металлический рок надолго застрял на многочисленных задворках планеты. «Металл» исполнял роль эсперанто, язык надрывающихся гитар становился всемирным наречием.
Прошло два часа. В машину заползал ночной холод. Поросшую шиповником местность все сильнее затягивало туманом. Туман заглушал шаги Виктора до тех пор, пока тот не вырос перед самой машиной. Старлиц включил фары, ослепив его и испугав. Виктор дрожал, он был сам не свой от недавних переживаний.
Старлиц вышел из машины. Бесформенные штаны Виктора были в дырках от колючей проволоки и мокрыми от росы. Он все еще сжимал в руках испачканную землей монтировку. С ног до головы его покрывала тонкая пленка не то жирной сажи, не то светящейся цветочной пыльцы.
Старлиц положил руку ему на плечо, и паренек обессилено хрустнул всем телом под ее тяжестью.
– Обязательно надо было открывать коробку? – спросил Старлиц сочувственно.
– Конечно, – пробормотал Виктор. Его светлые славянские глаза казались сейчас незрячими.
– Полезай в машину, – приказал Старлиц и подтолкнул его к дверце.
На жуткое присутствие Виктора машина отозвалась, как могла – паническим механическим скрипом. На кузове вздыбилась краска, звонко сорвался с крепления хромированный молдинг.
Старлиц сел за руль.
– Дайте выпить! – взмолился Виктор.
– В твоем состоянии это не поможет.
– Мне уже приходилось видеть смерть, – глухо проговорил Виктор. – Но такую – никогда.
– Смерть смерти рознь, – молвил Старлиц. – Когда хоронишь целое столетие, в яму должно кануть много чего. Дух времени, так сказать.
– Да... – слабо простонал Виктор. – Мои друзья-художники в Петербурге всегда так говорят. «Даже духи умирают...» – вот что твердят мои друзья, некрореалисты.
– Духи умирают первыми.
Старлиц завел машину, в несколько приемов развернулся на узкой пыльной дорожке и опять включил радио. Положение требовало чего-нибудь пободрее, погромче, послащавей, чего-нибудь мирского, что помогло бы вернуться в прежнее тривиальное положение 1999 года. Селин Дион с ее лирической темой из «Титаника» подходила как нельзя лучше.
– Пару дней не прикасайся к спиртному и к наркотикам, – посоветовал Старлиц. – Веди нормальную жизнь. Заказывай еду в номер, смотри плохое телевидение в дешевом отеле.
– Это поможет? – проскрипел Виктор.
– Обязательно. Твоя задача – с честью выйти из положения. Мы скоро покинем этот остров. И тогда все это станет неважно. Конец, мы это похоронили. Снято с повестки дня. Вычеркнуто. Вчерашний день.
Виктор громко стучал зубами. Через некоторое время он с видимым усилием обуздал свое волнение. Уже у Лапты его лицо снова стало приобретать человеческую окраску.
– Нельзя, чтобы дядя увидел меня таким, – выдавил юный русский. – Он обязательно начнет меня расспрашивать.
– Не беда. Я поселю тебя в отеле в Лефкосе [9]. У меня все равно дела в этом городе.
Виктор уперся взлохмаченной головой в боковое стекло и уставился в темноту.
– Это всегда так? Так ужасно?
Старлиц повернулся к нему, свесив со спинки локоть.
– Что ты чувствуешь, парень? Что сейчас помрешь?
– Нет, я некрореалист, – мужественно ответил Виктор. – Я знаю, что такое смерть. Я так просто не умру. Смерть – это для других.
– В таком случае – нет, это не всегда так ужасно. – Старлиц снова стал смотреть на дорогу. – «Ужасно» – это слишком просто. А мир не так прост, не так чист. Истинный мир, истинная реальность – это в буквальном смысле не то, что мы видим. То есть «а» – это не «а», понял? В истинном мире «а» не удосужится быть всего лишь каким-то там «а». Ты читал Умберто Эко?
– Такие толстые популярные романы? – Виктор недовольно заерзал. – Нет, я этого не выношу.
– Как насчет Делеза и Гаттари? Деррида? Фуко? Адорно читал? [10]
– Теодор Адорно был долбаным марксистом, – устало отозвался Виктор. – А Деррида я читал, как же иначе? Деррида открыл, что западная интеллектуальная традиция усеяна логическими несоответствиями. А вы читали Жака Деррида, мистер Старлиц? En francais? [11]
– Ну, я такие вещи не то что читаю... – признался Старлиц. – Мне приходилось познавать их на собственном опыте.
Виктор пренебрежительно фыркнул.
– Правда, иногда я читаю Жана Бодрийяра [12]. Вот кто настоящий комедиант!
– А мне Бодрийяр не нравится, – сказал Виктор, садясь прямо. – Он так и не разъяснил, как избежать политического вмешательства системы. Весь этот «соблазн», «фатальные стратегии» – куда это ведет? – Он вздохнул. – Лучше просто взять и напиться.
– Тут главное то, – пробормотал Старлиц, – что когда главное повествование [13] рушится и сжимается, то воцаряется полная неопределенность.
Виктор наклонился вперед.
– Вы лучше объясните, откуда берется это «главное повествование»? Увидеть бы его! Вы его покупаете! Это и есть ваш секрет?
Старлиц махнул мясистой ручищей.
– Тысячелетие почти завершилось, парень. Повествование становится все более поливалентным и децентрализованным. Оно уже стало ризоматическим [14] и так далее.
– Это я уже слышал. Ну и что? В чем моя роль?
– Не знаю, есть ли у тебя своя роль, но здесь, на Кипре, тебе ее точно не отыскать. Это крохотная непризнанная незаконная республика. Мы здесь находимся среди изгоев. На самой дальней периферии жизни. К тому же близится точка пересечения кривых. Большой кризис. Отвинтится много винтиков, ходячие зомби лягут в могилы.
– Вы о двухтысячном годе? – догадался Виктор.
Старлиц молча кивнул. Удачная вышла ночка. Парень выкарабкается. Этой ночью на парне повис первый в его жизни труп. Зато теперь он был в курсе дела.
Старлиц поселил Виктора в дешевом pansiyon, неприглядной ночлежке. В Лефкосе она была известна как «Наташин дом», прославившийся персоналом из работящих украинок. В пять часов утра персонал крепко спал, утомленный тяжким трудом по демпинговому посрамлению конкуренток – турецких проституток.
Загнав такси в высокие сорняки, разросшиеся вдоль брошенных турецких окопов к востоку от столицы острова, он зашагал назад к разделенному городу, любуясь, как заря, воспетая Гомером, пробует розовыми деснами небо над Никосией. Он закурил сигарету Виктора и беззаботно засунул руки в карманы.
Через пару часов Старлица можно было увидеть на скамейке на автобусной остановке: он уплетал круассаны с шоколадом из большого пакета, запивая их кофе из пластмассового стаканчика. Городская толпа текла по своим делам. Большинство мужчин были в плоских кепках и цветастых свитерах, женщины толкали детские коляски по расчерченному белыми полосами тротуару.
Из ржавого драндулета-микроавтобуса вылезла американка с рюкзаком на спине – загорелая, со множеством тугих черных косичек на голове. Кричащая рубашка была завязана узлом у нее на диафрагме, разлохмаченные снизу джинсы грозили лопнуть от натуги, и даже поддерживавший их широкий ремень не придавал всей композиции надежности. Старлиц встал со скамейки и последовал за ней.
Американка открыла маленькую калитку и поднялась по ступенькам, ведущим к двери белого домика.
У двери висела табличка «BARBARLIK MUZESI». Прочтя объявление в рамке, посетительница вытянула из кармана, каким-то образом умещавшегося у нее на бедре, кошелек и принялась считать нули на турецких банкнотах. Потом она, чудом удерживаясь на огромных «платформах», потопталась на коврике перед дверью, забранной решеткой, толкнула дверь и вошла. Пожилой музейный привратник молча принял у нее деньги. Старлиц тоже заплатил.
Когда-то «Музей варварства» был частным домом, но после учиненных здесь зверств, прогремевших на весь Кипр, его посвятили убийствам и превратили в изящную, чистенькую выставку бесчеловечности. На стенах были аккуратно развешены старые фотографии со сценами греческого насилия над турками: сгоревшими и разрушенными домами, школами, мечетями, лавками, с изгаженными флагами, разбитыми окнами, оскорбительными надписями, с мертвецами в грязных лохмотьях, извлеченными из братских могил. Даже турецкие статуи не избежали пули в висок.
Старлиц подошел к женщине вплотную.
– Ничего не понимаю! Почему мы их не разбомбили? Какой ужас!
Старлиц протянул ей свой пакет.
– Хотите круассан?
– Хочу! – Она запустила руку в пакет, извлекла воздушную булочку и с хрустом ее надкусила. Потом, тыкая остатком круассана в жуткую фотографию, продолжила: – Вы только взгляните: мертвые дети! Куда только смотрело Си-эн-эн? Когда надо, этих жуликов-журналистов никогда не оказывается на месте.
– Вы здесь давно? – поинтересовался Старлиц.
– Нет, только приехала. Осматриваю достопримечательности.
– Вы откуда?
Она пожала плечами.
– Отовсюду. Я из семьи военных.
– А как вас называют ваши друзья?
Она бросила на него удивленный взгляд.
– Мои друзья называют меня Бетси. А вам придется обращаться ко мне миссис Росс.
– Меня зовут Лех Старлиц, миссис Росс. – Старлиц извлек из кармана стодолларовую бумажку, разгладил и дал ей.
– С какой стати? – насторожилась она.
– Чтобы вы уделили мне минуту.
– Ладно. – Она спрятала деньги. – Валяйте.
– Слыхали когда-нибудь про девичью группу «Большая Семерка»?
– А как же! Мне давно все это осточертело: НАТО, UNPROFOR [15], коалиция Персидского залива... – Она нахмурилась. – Для сутенера у вас недостаточно приличный вид. Можно подумать, что вы так в костюме и спите.
– У меня деловое предложение для американской гражданки. В самый раз для вас.
– Что еще за дрянь у вас на уме?
– Я продюсер, миссис Росс. Поп-музыка. Гастроли. – Миссис Росс удивленно заморгала. – Вы стали бы выступать. У вас были бы помощники, грим, вам бы нарастили волосы и полностью обновили гардероб. Плюс лимузины, шикарные отели, бесплатная жратва, бесплатные разъезды, огромная аудитория визжащих девчонок. Все как положено. Я хочу превратить вас в звезду.
– Вот это да! – Она оглядела его с ног до головы. – У вас не все в порядке с мозгами? Сбежали из психушки?
– Нет. Я вас не обманываю. Это серьезное предложение.
– А знаете, – медленно проговорила она, не сводя взгляд с фотографий на стене, – это было бы в самый раз для меня. Vida loca [16] в чистом виде. Я рождена для сенсации.
– Держите. – И Старлиц дал ей еще сотенную.
– Так вы серьезно! – ахнула она.
– Серьезнее не бывает. Это только начало.
Она прищурилась.
– В чем была бы моя задача? Выкладывайте!
– Петь и танцевать на сцене.
– Танцевать я умею, это у меня хорошо получается. А вот с пением не густо.
– Не беда, «Большая Семерка» – гастрольное шоу. Для пения у нас есть кассеты и компьютеры.
Миссис Росс засунула пальцы за свой бронированный ремень и покачалась на каблуках.
– Колитесь! Сразу видно, что вы что-то не договариваете. – Она расплылась в улыбке. – Бросьте, я уже просекла, что вы вовсе не такой проказник, какого из себя корчите. Понимаете, о чем я? Я встречала и похуже. И не с такими справлялась.
– Слушайте меня внимательно, миссис Росс. «Большая Семерка» – мое детище. Я – босс. Я устанавливаю правила игры и гребу деньги. Вы войдете в семерку девушек. Станете членом коллектива, так сказать.
Миссис Росс рассматривала музейный пол. За тридцать лет беспрерывного шарканья половицы были истерты. Подняв голову, она решительно произнесла:
– О каком заработке речь? Я задолжала отелю. Немало, между прочим.
– Не беда, детка. Мы каждый день расплачиваемся с отелями. Бывает, даже разносим их в щепки.
– Мне даже пришлось кое-что заложить. Личные побрякушки.
Старлиц кивнул.
– Я приставлю к вам персональную ассистентку. Она вернет вам ваше барахло.
– Еще я часто звоню в другие страны, главным образом в Боснию. Там служит мой бывший муж.
Старлиц добродушно усмехнулся.
– Это нам раз плюнуть. – Ему понравилось, что он с ходу наткнулся на бывшую жену военнослужащего. Находка пришлась ему по душе.
Старлиц повел миссис Росс обедать, хотя время было еще не обеденное. Женщина недавно развелась, ей некуда было податься, она сильно поиздержалась и изголодалась, поэтому накинулась на кебаб, как волк из дремучей чащи. Потом они лениво попивали горячий турецкий кофе в ожидании большого белого лимузина из «Меридиен».
В Гирне Старлиц передал свежеиспеченную Американку в умелые Тамарины руки. Тамара быстро осмотрела новое приобретение, проявив такт, больше присущий лошадиному барышнику, после чего отвела ее к гримерам.
– Времени в обрез, – холодно предупредила она их. – Сделайте из нее конфетку, а потом собирайте вещи. Нас ждет Стамбул.
Как только новая Американка оказалась вне зоны слышимости, Старлиц спросил у Тамары ее мнение о своей находке.
– Недурно для таких коротких поисков! – похвастался он. – Комок мышц!
– Мне больше понравилась ее кожа – как у Джоди Уотли или Мерайи Кэри. Славный американский оттенок.
– Не видала тут поблизости Мехмета Озбея? – спросил Старлиц. – Он был уверен, что мне придется повозиться, прежде чем у нас появится очередная Американка.
– Я знала, что ты вернешься не с пустыми руками, – устало откликнулась Тамара. – На ловца и зверь бежит. Надеюсь, ты не подсунул нам еще одну сумасшедшую.
– Как тебе удалось сбагрить предыдущую?
– Запросто. Я свое дело знаю. Ее больше нет. – Тамара прищурила и без того узкие глаза. – Но возникла новая проблема – с Итальянкой. Здесь появился какой-то ее итальянский знакомый. Он мне не нравится. Мы готовимся к отъезду в Стамбул, а он морочит нам голову.
– Предоставь эту проблему мне, – разрешил Старлиц. – Я мигом ее устраню.
Старлиц отправился к себе в номер и принял душ. Сшитый на заказ на лондонской Карнаби-стрит зеленовато-желтый костюм вернулся из чистки в хрустящем целлофане; облачившись в него, Старлиц почувствовал себя заново родившимся. Из его кабинета в «Меридиене» открывался превосходный вид на скалистое побережье в обрамлении гостиничного парка. Выйдя на балкон, он сорвал розочку и сделал себе бутоньерку. Потом уселся за письменный стол, выдвинул ящик, переставил тяжелую стеклянную пепельницу.
Итальянец не заставил себя ждать. Он чуть прихрамывал, был седовлас и учтив. На нем была мягкая фетровая шляпа, модельная рубашка в крепированную полоску и миланский спортивный пиджак. Ансамбль завершал изящный кожаный кейс от Хьюго Босса.
– Мистер Старлиц?
– Si? – Старлиц приподнялся в кресле. Итальянец подал ему визитную карточку.
– Я представляю охранное агентство. Мы – специалисты по безопасности с международной известностью...
– Присаживайтесь, – предложил Старлиц, изучив карточку и убрав ее в стол. – Сигарету, синьор Патриарка?
– Нет, благодарю. – Гость вежливо откашлялся. – Пришлось бросить.
– У вас, видимо, не найдется зажигалки?
– Увы.
Старлиц обыскал ящики стола, нашел спички с эмблемой отеля «Меридиен» и с наслаждением закурил.
– Какую помощь вам может оказать «Большая Семерка»?
Синьор Патриарка переместился на краешек кресла.
– В гастрольных поездках случается всякое. Будет досадно, если с вашей труппой произойдет неприятность. Но мы можем вам помочь. Мы можем избавить вас от проблем с безопасностью.
Старлиц выпустил дым и почесал затылок.
– Значит, вы предлагаете нам kryisha?
– Что?!
– Kryisha. Ну, tambovskaya kryisha.
– Это, кажется, по-русски? Я не владею этим языком.
Старлиц радушно улыбнулся.
– Простите, я как-то привык, что охранным вымогательством занимаются русские. Кто же предлагает нам помощь? «Ндрангета»?
– Это калабрийцы! – фыркнул Патриарка.
– Значит, «Каморра»?
– Корсиканцы!
От ужасной догадки Старлиц шутовски вытаращил глаза.
– Неужели вы из сицилийской мафии?
– Мы никогда не употребляем слово мафия, – с достоинством возразил Патриарка. – Это устаревшее, некрасивое слово, его придумала полиция. Мы – бизнесмены, люди чести. Мы владеем ресторанами, судоходными и строительными компаниями. Кроме того, у нас разработана превосходная страховочная схема – как раз для вас.
– Что вы говорите! Правда? Не могу поверить. Минуточку. Я должен связаться с деловым партнером. – Старлиц набрал номер пентхауса, сказал несколько слов кому-то из людей Озбея и услышал его голос.
– Легги! – Хрипота Озбея свидетельствовала о тяжком похмелье. – Как я рад твоему возвращению! Я уже начал тревожиться.
– Мехметкик, ты не поверишь тому, что я тебе сейчас скажу! Ко мне наведался боец сицилийской мафии. Он сидит сейчас прямо передо мной.
– Сицилийская мафия на турецком Кипре? – с сомнением спросил Озбей. – Ты шутишь?
– Нет, дружище, я серьезно. Не какая-нибудь турецкая или русская мафия, а солидная, в лучших традициях сицилийская. Сидит передо мной и занимается вымогательством.
– Поразительно! – воскликнул Озбей. – Я должен сам на него взглянуть. – Озбей пережил долгую, полную событий утомительную ночь, но открывшаяся перспектива придала ему сил.
Старлиц повесил трубку.
– Мой партнер хочет обсудить ваше предложение.
– Он принесет деньги?
– Деньги? Непременно! Он, не поверите, до чего это состоятельный человек. В его собственности есть даже банки.
Старлиц стряхнул пепел. В следующую секунду дверь распахнулась, матовое стекло вылетело и разбилось. В кабинет ворвались трое громил Озбея, вооруженные израильскими автоматами «узи». Они запыхались от стремительного штурма лестницы, но от их злобного оскала, предназначенного Патриарке, душный воздух кабинета кристаллизовался и похоронно зазвенел.
Дрей сделал правой рукой знак, знакомый бандитам всего света: средний и безымянный пальцы сложил с большим, изобразив вытянутую морду, а указательный и мизинец превратились в выразительные волчьи уши. Под испытующим взглядом Дрея Патриарка побледнел и от ужаса вобрал голову в плечи. Али тяжело выступил вперед и ударил Патриарку по голове. Тот свалился с кресла. Трое турок вволю попинали его ногами и разоружили: один изящный пистолет обнаружился у сицилийца за ремнем, другой – под мышкой. Дрей проверил его пульс, после чего пинки возобновились.