Страница:
– Она его ненавидит!
– Что ж, все по-старому, ничего новенького. – Он перевел взгляд на Тамару. – Как она?
– Как будто ничего. – Тамара пожала плечами. – Просто она молодая и глупая.
– Успокойся, Немочка, – пропел Легги. – Ты – наша надежда, без тебя мы никуда. Ты для нас как скала, детка. Ты наш локомотив. О твоих прошлых проблемах никто не вспоминает. Теперь ты выросла и понимаешь, что такое ответственность. Ты разумная, ты наша умница!
Немка утерла глаза, размазав многослойную тушь и металлическую пыль.
– Вы так считаете? – спросила она растроганно.
– Конечно, детка.
Она нахмурилась.
– Я-то ладно, а вот Американка ведет себя как глупая стерва!
– Неужели опять?
Немка топнула сапожком.
– Она все время нюхает кокаин и задолжала мне кучу денег.
– Ничего, с этим я разберусь. Выше голову! Расправь плечики. Улыбочку! А я немного поболтаю с фрау Динсмор. – И он отвел Тамару в сторонку.
– С Американкой действительно нет сладу, – прошипела Тамара.
Легги обдумал это неприятное известие.
– Которая это Американка по счету?
– Шестая, дурень! Никак ты не найдешь американку, которая бы нам подошла. Может, все-таки попробуешь? Пошевели для разнообразия мозгами.
Легги пребывал в растерянности. Как он ни старался, ему никак не удавалось отыскать на роль Американки такую, которая сгодилась бы для группы. Возможно, это было связано с тем, что Америка состояла из девяти разных культурных ареалов. С большими континентальными империями вечно не оберешься проблем.
– Она так плоха?
– Хуже не бывает! Неряха, хулиганка, лентяйка, грубиянка.
– Ничего себе!
– И верит собственным пресс-релизам.
От такой новости у Легги глаза полезли на лоб.
– Значит, дело серьезное...
– Меня уже тошнит от твоей тупой Американки. Пора что-то предпринять. Нам предстоит в Стамбуле серьезное выступление, а она плохо влияет на всех девушек.
– Я этим займусь, Тамара. Увидишь, все будет нормально. Не грусти. В персонале «Большой Семерки» грядут перемены. – Видя скептическую усмешку Тамары, он продолжил: – Тебя ждет большой сюрприз. – Он дружески подмигнул. – Тебе знакомо это имя – Пулат Романович Хохлов?
По выражению лица Тамары трудно было понять, как она относится к услышанному.
– Хохлов? Русский, что ли?
– Конечно русский. Пулат Хохлов, романтический герой войны, летчик-ас. Он поднимал Илы-14 из Кабула.
– Зачем ты мне рассказываешь об этом летчике? – настороженно спросила Тамара.
– Потому что это не просто летчик, Тамара, а твой пилот! Хохлов работал на тебя и на твоего мужа. Во время войны он летал в Азербайджан с контрабандой. Это тот, кто тебе нужен, детка!
– У меня и так полно мужиков, Легги. Даже слишком. Этот твой «тот, кто мне нужен» – перебор.
– Вы с Хохловым были такой сладкой парочкой! Он от тебя не отлипал. В вашу последнюю встречу ты повалила его на заднее сиденье автобуса.
Лицо Тамары стало каменным.
– Мне не нравятся такие речи!
– Я это не придумал, Тамара, – сказал Старлиц обиженно. – Я был тогда там с вами в автобусе. Вспомни: восьмидесятые годы, Нагорный Карабах. И красавчик русский в кожаной летной куртке, весь в медалях!
– Я никогда не вспоминаю о прошлом! – отчеканила Тамара ледяным тоном. – Прошлое для меня умерло. Как и те места.
– Он здесь, Тамара. Хохлов на Кипре.
Теперь Тамара была близка к панике.
– Русский здесь? В этом казино? Человек, знавший меня? Который может рассказать обо мне невесть что? – Она уставилась на Старлица с нескрываемым ужасом. – Ты сказал ему обо мне?
Все складывалось не совсем так, как он предполагал. Он понизил голос.
– Нет, Тамара, про тебя я ему не говорил. Про тебя Хохлов не знает.
– Врешь! – прорычала она. – Конечно ты наплел про меня этому русскому. Теперь он будет меня преследовать и распускать свой длинный русский язык без костей... Господи! – Она обхватила голову руками. – Мужчины такие дураки!
Только теперь Старлиц понял, какую допустил оплошность. Жизнь Тамары Динсмор сложилась настолько пестро, что не подлежала связному пересказу. Особенно беспорядочным был сценарий конца двадцатого столетия. К тому же аппарат воспроизведения не имел кнопки обратной перемотки.
– Русский ничего о тебе не знает, – повторил Старлиц беспечным тоном. – Я не обязан ничего ему рассказывать.
– Хохлов здесь, в казино, да? Где он? – Она испуганно оглянулась. – Чем он занимается? Наверняка он теперь в русской мафии...
– Послушай, Тамара, я все улажу, хорошо? Успокойся. Ты теперь стопроцентная американская бизнес-леди, миссис Динсмор из Лос-Анджелеса. А Пулат Хохлов – доходяга из Петербурга, охранник с одним легким. Не обращай на него внимания, вы принадлежите к разным вселенным. Подумаешь, даже если у тебя с ним кое-что было – это в прошлом, в другой жизни. Вчерашний день. Никому нет до этого никакого дела.
Но Тамару было не так-то просто успокоить.
– Ты-то еще помнишь! Почему? – спросила она пронзительным голосом. Ее газельи глаза под тяжелыми веками были полны боли. – Почему ты помнишь все это старье, все, что было в старом мире? Только и делаешь, что облизываешь губы, закатываешь глаза, смеешься надо мной. Ненавижу тебя!
– Попытайся понять, Тамара, – взмолился Старлиц со вздохом. – Ты – профессионал, человек огромного опыта, колоссальная ценность для моего проекта. Но если ты хочешь по-прежнему получать от меня денежки, то привыкай ко мне, какой я есть. Согласен, у меня имеются недостатки. Но я остаюсь собой здесь и сейчас, я был собой там и тогда. Я – это всегда я, и я собираюсь собой и остаться. Я проявил сентиментальность с этим русским. Согласен, зря. Признаю свою оплошность. Тема раз и навсегда снимается с обсуждения.
Так что улыбочку, моя милая! Все отлично, ты же из Лос-Анджелеса! На всякий случай проглоти пару таблеток хальциона [5].
Заключительные слова проповеди привели Тамару в чувство.
– У тебя есть хальцион? У меня не осталось ни одной таблетки.
– Держи. – Старлиц спокойно вытряс две таблетки в Тамарину ладонь. – Вообще-то я припас их для Итальянки, но тебе они нужнее.
Тамара подозвала официанта с бабочкой на шее и взяла с его подноса двойной бренди.
– Не надо больше таких сюрпризов, хорошо? Ненавижу сюрпризы.
– Договорились.
Тамара сделала большой глоток и подняла влажные глаза. Сахар с ободка бокала остался у нее на верхней губе.
– Мне противопоказаны сюрпризы, Легги. Их было в моей жизни слишком много.
– Все в порядке, Тамара. Я обещал.
– И прогони Американку! Сегодня же, пока у нас еще есть возможность нанять вместо нее другую. – Тамара запила таблетки и удалилась, громко стуча каблучками.
К Старлицу немедленно устремилась Француженка. Она выгодно отличалась от остальных участниц группы: о ней хорошо писала пресса, она, в отличие от остальных шестерых, умела петь и танцевать. Сейчас на Француженке был полосатый бюстгальтер, мини-юбочка расцветки французского триколора и красный колпачок под Марианну. Она знала, что сценические костюмы в группе ниже всякой критики, но профессионально мирилась с этим.
Француженка привела с собой Канадку. На той была клетчатая юбочка и шляпка без полей, зато она немного изъяснялась по-французски, что сближало ее с Француженкой. Канадка была вежливой, скромной, предпочитала держаться в тени и в делах группы была почти незаметна. Эта маленькая блондиночка была третьей Канадкой по счету в «Большой Семерке». (Первые две сами злобно порвали с группой, узнав, что она не будет гастролировать в США.)
– Comment allez-vous, la Francaise? [6]
Та состроила кислую мину.
– Хватит издеваться над моим языком!
– Ладно, не буду. Неплохой вечер, да, Канадка?
– У нас к тебе просьба, – произнесла Француженка официальным тоном.
– Выкладывайте, – сказал Старлиц с настороженностью.
– Мы хотим, чтобы сегодня выступила Турчанка, – сообщила Канадка.
– Гонка Уц? Зачем вам это надо?
– Я разговаривала с Гонкой, – сказала Француженка. – Ей никак не удается пробиться в музыкальном бизнесе. Это так грустно! Мы – знаменитые музыканты, и мы хотим ей помочь.
– Вы же знаете, что Гонке не место в «Большой Семерке». Она не владеет английским языком.
Француженка нетерпеливо закивала.
– Английский, английский... Знаю. Да и вообще, кому нужна Турчанка в «Большой Семерке»? Мне она не нужна. Но Гонка говорит по-французски! У нее хороший французский, с правильной грамматикой, не то что у этой...
– Полегче! – обиделась Канадка.
– Гонка поет по-турецки. У нее классическая турецкая певческая подготовка, она может исполнять старинные песни. Вот я и подумала: если она споет здесь, в большом казино господина Алтимбасака, то это поможет ей в будущем. После этого она сможет попасть на радио или в ночной клуб.
– Гм... – Старлиц немного поразмыслил. – Конечно, если бы сегодня выступали вы, девочки, то я бы ни за что не пустил на сцену любительницу из местных. А так... Как твое мнение, Канадка?
Канадка была очень довольна, что к ней обратились за советом, и гордо выпрямила стройную спинку.
– Я согласна с Француженкой. Голоса меньшинств тоже достойны внимания. К тому же сегодня все микрофоны наши, так что обойдется без лишних расходов.
– Мне по душе твоя логика, Канадка. И мнение твое очень ценно. Но скажите, вы обсуждали это с Мехметом Озбеем?
– Мехметкику очень понравилась эта идея, – призналась Француженка. – Он сказал, что мы чрезвычайно великодушны.
– Мы тоже очень нравимся господину Озбею, – сказала Канадка, сверкая синими глазами из глубоких темных озер теней. – Он знает все наши песни наизусть!
Легги поскреб для порядку свой двойной подбородок.
– Все равно нельзя просто выпихнуть его подружку на сцену и сунуть ей микрофон. В этом, как и во всем остальном, существуют определенные правила. Мы должны действовать осторожно, это ведь тоже политика. – Он выдержал глубокомысленную паузу. – Твои предложения, Француженка?
Француженка покачалась на высоченных платформах.
– Моя мать говорит, что Мехмет Озбей – типичный представитель прозападной элиты третьего мира, действующий строго в интересах своего класса и пола.
Старлиц согласно покивал.
– Еще моя мать говорит, что музыка турецких кабаре – это естественный способ пролетарского самовыражения, несмотря на ее патриархальное звучание.
Старлиц перешел к почесыванию шеи.
– Что ж, так тому и быть. А как у вашей подружки Гонки с пением под записанный аккомпанемент? Настоящих музыкантов-турков нам для нее не найти.
Француженка тут же достала из-под шапочки тридцатиминутную аудиокассету. Старлиц был без очков, поэтому поднес кассету к самым глазам, чтобы прочесть, щурясь, надпись синей шариковой ручкой: «Масерреф Ханим Сегах Газель».
– Ничего себе... Вы это слушали?
– Чего ради нам слушать всякое турецкое старье? – возмутилась Француженка. – Никакого коммерческого интереса!
– И вообще, это дело Лайэма, – напомнила Канадка.
– Что ж, уговорили, – сказал Старлиц. – Я проиграю эту пленку Лайэму. А вы тем временем подскажите Озбею, что ему нужен конферансье, который представит ее по-турецки.
Старлиц передал кассету Лайэму и договорился с осветителями. Он оценил такт, проявленный Озбеем. Если бы тот попросил за Гонку напрямую, то это походило бы на выкручивание рук. Другое дело – добиваться своего через исполнителей, принятый в музыкальном бизнесе способ. Если Гонка оскандалится, то виноватых не окажется, кроме нее самой. Все остальные, включая Озбея, выходили сухими из воды. В случае успеха лавры достанутся всем, в том числе ему. Озбей поступил профессионально.
Взяв ситуацию под контроль, Старлиц отправился на поиски Американки. Та сбежала с вечеринки в наркотическом перевозбуждении. Ее, как всегда, прикрывала Британка.
Британка тщательно работала над своим сценическим имиджем. Вопреки всем ожиданиям и традиции, она приобрела исключительную легкость и живость, почти сравнявшись сценической гибкостью с Итальянкой. Казалось, внутри у Британки рухнул психологический барьер: она разделалась с остатками имперского величия и растопила последний ледок сдержанности. Теперь ее веселость отдавала дешевкой и низкопробностью.
Легги поймал Британку и принудил ее к беседе тет-а-тет.
– Что творится с нашей Янки?
Британка нахмурилась.
– Не набрасывайся на нее, Легги. У нее доброе сердце и самые лучшие намерения.
– Ладно, ты просто мне скажи, куда она подевалась.
– С Американкой все в порядке. Лучше взгляни на Японку! – наябедничала Британка. – Вот у кого крыша поехала!
Легги подозрительно покосился на Японку, одетую в мини-кимоно в форме осеннего листка, которая безразлично гримасничала для фотографов. У нее продолжался приступ мрачного самосозерцания. Впрочем, Японка, в отличие от Американки, всегда вовремя и без нареканий выдавала положенную продукцию.
– Что ж, у Японки небольшая депрессия. Ничего странного, «чудо-хлеб» и шоколадка мигом приведут ее в чувство.
– А по-моему, это клиническая депрессия.
– Твоего мнения никто не спрашивает. У тебя другая задача, гораздо более почетная: привести в чувство Американку. Сама знаешь, ты в этом деле профессионалка. Что она с собой натворила? Опять наркотики?
Блестящие губки Британки сложились в рассудительную гримаску.
– Полагаю, отчасти дело в этом.
– То есть как «отчасти»? Наша Янки употребляет больше кокаина, чем остальные шесть вместе взятые.
Японка и Итальянка охотно присоединились к беседе: они почуяли, что пахнет жареным.
– Просто у нее честолюбие, – объяснила Британка, приподнимая для убедительности узкие плечики. – Она все время изобретает для всех нас разные крупные проекты. Когда мы отказываемся ее слушаться, она занимает у нас много денег и все делает сама.
– Американка не может играть в команде, – присовокупила Японка, топая по ковру огромным сабо.
– Она очень-очень большая примадонна, – сказала Итальянка, презрительно щелкая пальцами.
– Куда она пошла? – снова спросил Легги. Британка вздохнула, признавая поражение.
– Убежала нюхать кокаин и реветь.
– Куда?
– Туда, где нет камер. К малому бассейну, наверное.
На сцене появился турецкий радиоведущий, чтобы объявить о дебюте мисс Уц. Было видно, как неумело он разыгрывает энтузиазм, перекрикивая писк зафонившего микрофона. Легги поспешил удалиться.
Американку он нашел в белом пластмассовом шезлонге рядом с осушенным бассейном. На ней по-прежнему была звездно-полосатая мини-юбка, она беспрерывно сморкалась в бумажный платок.
– В чем дело, Американка?
Она подняла голову.
– Хватит с меня этой клички! Между прочим, у меня есть имя.
Старлиц присел на край шезлонга и сложил на груди мясистые руки.
– Что это тебя нынче так разобрало, Мелани?
У нее были красные от слез глаза.
– Все получается совсем не так, как ты обещал.
– Деньги-то хорошие, – напомнил Старлиц. Американка в ответ выразительно высморкалась. – Классный отель. Сбалансированная диета. Занятия аэробикой.
– Когда ты меня нанимал, ты предупреждал, что «Большая Семерка» – фальшивка, просто способ заработать. – Американка прерывисто вздохнула. – Но я все равно не поняла, что это значит.
– Разве это не очевидно? Я ничего от тебя не скрыл.
– Я не поняла, что ты сказал это совершенно серьезно.
Старлиц пожал плечами.
– Мы устроили аферу на поп-сцене и сшибаем баксы. Почему это тебя огорчает? Ты же американка, черт возьми!
– Потому что это даже не весело. Я думала, что хотя бы повеселюсь. Но участвовать в стопроцентном надувательстве – это такая нестерпимая скука! Все равно что торговать хот-догами. Летишь на самолете, потом сидишь в автобусе или лимузине, а потом трясешь на сцене задницей и распеваешь эти дурацкие, дурацкие стишки!
– Неправда, стихи «Большой Семерки» – это гениально, детка. В них использованы фрагменты из всех международных хитов двадцатого века, пропущенные через переводческую программу из четырехсот базовых английских слов. На нас работает высочайшая технология.
– Я выучила наизусть всю эту чепуху, освоила все танцевальные движения. Но со мной-то как быть? Как насчет меня?
– В каком смысле? – не понял Старлиц.
– В прямом. Как насчет меня, артистки Мелани Рей Айзенберг?
– Пойми, Мелани, проект «Большая Семерка» не имеет к тебе лично никакого отношения. Он сворачивается с наступлением двухтысячного года. После этого ты улетишь к себе в Бейкерсфилд с чеком на крупную сумму. Об этом мы и договорились, помнишь?
– Эта идиотская сделка не позволяет мне быть самой собой! Я чувствую себя персонажем из детской мультяшки, какой-то куклой, надутой воздухом...
– Ну и что? Зато ты поп-звезда. У тебя лимузины и массажистка.
– Я могла бы быть звездой и оставаться собой.
– А вот и нет! Ты уж прости. – Старлиц изо всех сил замотал головой. – И думать об этом забудь! Это совершенно невозможно по определению.
Мелани выпятила нижнюю губу.
– Это все твои речи, твои мысли. Я уже хлебнула музыкального бизнеса и считаю по-другому.
Старлиц поскреб в затылке.
– Учти, Мелани, ты хочешь сама подлезть под гильотину, которая мигом покончит с твоей карьерой. Позволь тебя предостеречь. Превратиться в самостоятельную певичку, сочиняющую для себя песенки, – все равно что поставить на себе крест. Ты для такой жизни не приспособлена. Ты – сама нормальность. Ты посредственность.
– Согласна, я была нормальной посредственностью до того, как за меня взялся ты. С тех пор я проехала с выступлениями Польшу, Таиланд, Словению. Моя жизнь превратилась в сплошной кретинизм.
Старлиц тяжко вздохнул.
– Послушай, я хочу тебе помочь. Давай, я набросаю сценарий твоего будущего. Так ты лучше поймешь, что тебя ждет. – Он выпрямился и хрустнул суставами пальцев. – Начнем с выигрышной предпосылки: предположим, ты очень талантлива. Будем исходить из того, что ты исполнительница собственных песен с колоссальным музыкальным дарованием. Сообразительная, упорная, блондинка, родом из Калифорнии, скулы у тебя такие высокие, что за них не жалко жизнь положить. Ну, выигрываешь ты несколько премий «Грэмми», критики тебя обожают, твои записи расходятся лучше хот-догов...
– Да? – От интереса Мелани привстала. – До чего заманчиво звучит! Класс!
– Сними розовые очки: время не стоит на месте. Вкалываешь, вкалываешь, расходуешь себя, а потом внешность становится уже не той, голос пропадает. Глядь – а тебе уже сорок. Как женщина ты можешь рассчитывать прожить после этого еще целых сорок пять лет. И годы эти выглядят уже совсем не симпатично, детка. Ты будешь сидеть взаперти в своем замке в Малибу, жечь тайские палочки и малевать плохие абстрактные картины, чтобы совсем не сбрендить. Будешь бродить, от всех скрываясь, как Говард Хьюз, слушать старые альбомы Билли Холидей и размышлять, не сделать ли косметическую операцию.
Мелани пожала плечами.
– Но мне уже стукнет сорок! Я уже буду старой.
– Ничего подобного, какая же это старость? Просто с тобой будет покончено. Журналы уже на захотят помещать тебя на обложках. Твоя жаркая ночь – это ссора и увольнение горничной. Твоя поп-жизнь в прошлом, никто тебя не слушает, никто не покупает твои песни. Для искренних фолк– и рок-песен в исполнении стареющих миллионерш нет рынка сбыта. Тебе остается судиться с владельцами твоей торговой марки, ругаться с критиками, уволить агента и рекламщика. Претензий ко всем вокруг у тебя больше, чем у Сербии. Осталась ты одна, твои старые часы, твой худеющий кошелек. Разве это успех? А все потому, что ты выбрала путь настоящей поп-певицы! Все потому, что всегда сохраняла верность себе.
– Ты нарочно сгущаешь краски. Я так плохо не кончу.
Старлиц внимательно на нее посмотрел и пожал плечами.
– Действительно, ты права, Мелани. С тобой этого никогда не произойдет. Ведь у тебя нет таланта. Более того, у тебя неважное образование и не густо с мозгами. Но все это не беда! Ты молода, у тебя впереди еще шестьдесят долгих лет в новом веке. В «Большой Семерке» у тебя закружилась голова, но непоправимого вреда это тебе еще не причинило. Ты способна оставить этот мелкий эпизод позади.
От ужасного подозрения она побелела.
– Что ты имеешь в виду?
– То, как могло бы сложиться твое будущее. Как ты могла бы его выстроить, ни о чем не сожалея. Как много могла бы получить. Пробудешь с «Большой Семеркой», с нами до конца, до наступления двухтысячного года. Заберешь деньги – большие деньги. И мотаешь домой, а там выходишь замуж за студента-медика.
– Что?! – От неожиданности она разинула рот.
– Муж-врач – это большая удача, детка. Достойный итог карьеры поп-исполнительницы. Всю последующую жизнь ты будешь ослепительной звездой, занимающейся шоу-бизнесом для него одного. У тебя хватит денег, чтобы он мог выучиться на доктора. Замечательная возможность, которой глупо не воспользоваться. Ты сможешь выбрать себе самого умного и старательного студента. А уж он-то будет рад до беспамятства, это я почти гарантирую. Ты будешь жить припеваючи, детка!
– Мне предстоит превратиться в домохозяйку! Я звезда!
– Забудь ты всю эту чушь, Мелани! Лучше нарожай детей. Ты сейчас очень далека от реальности, но дети вернут тебя с небес на землю. Когда ты женщина с детьми, ты всегда знаешь, кто ты такая и что от тебя требуется. Это именно то, что нужно для посредственности. Два-три малыша, милый домик, муж, который благодарен тебе по гроб жизни и без ума от тебя. У тебя появятся корни, ты будешь полноценным человеком, важным для людей, которые важны тебе. Это и есть счастье.
– Ты меня пугаешь, – сказала Мелани.
– Теперь ты знаешь свой наилучший сценарий. Прямой бросок. А наихудший сценарий тебе лучше не знать.
Она смело уставилась ему в лицо.
– Знаю я, что ты затеял! Другие не догадываются, а я знаю. Мне сердце подсказывает, что ты меня обкрадываешь. Не знаю, что именно ты у меня воруешь, но уже чувствую себя обворованной. Ты нас подобрал, собрал вместе, разрекламировал и продал, но мы все равно ненастоящие. Мы – пустое место. Ты не позволяешь нам себя проявить.
– Тебя это не устраивает?
– Не устраивает, потому что все это подделка. Ненастоящее! Пустота! Мне наплевать, сколько у меня будет денег. К чертям деньги, я не могу больше этого выносить!
– Как хочешь, – проговорил Старлиц с усталым вздохом. – Позволь, я переведу тебе то, что слышу от тебя. Ты твердишь, что тебе подавай честность.
– Вот именно! – просияла она. – Именно это я и говорю.
– Ты хочешь быть искренней с самой собой и отбросить всю эту пустую, бессмысленную, корыстную суету.
– Да!
– Что ж, в моем проекте это недостижимо. Я этого с самого начала совершенно не скрывал. Так что ты уволена.
– Ты не можешь меня уволить, я сама ухожу.
– Чудесно, так даже лучше. – Старлиц полез в задний карман. – Со счета «Большой Семерки» я не смогу снять для тебя ни гроша, потому что бухгалтер Ник этого не допустит. Но я не зверь, я окажу тебе личную услугу. Держи сто долларов. Этого тебе хватит, чтобы добраться до Стамбула. Оттуда самолеты летают во все концы света. Позвонишь родителям и купишь билет, куда захочешь.
Она смотрела на смятую стодолларовую бумажку, не веря своим глазам.
– Минуточку! Ты не можешь просто так дать мне пинка и бросить в чужой стране.
– Еще как могу! Только этим и занимаюсь.
– Не путай меня с Японкой, понял? Я американка. Я тебя засужу.
– Ты будешь не первой, кто попытается это сделать. Но я бы тебе не советовал тратить мамины и папины денежки на панамскую юридическую систему. Хочешь быть честной с собой – умей нести ответственность за свои поступки. Ты внесла хаос в мои дела, подкинула мне массу лишней работенки и беготни, но я это переживу. Я не помню зла. Всего хорошего.
Старлиц был вне себя. Он разыскал Тургута Алтимбасака и попросил поменять замки в номерах Американки и ее личного персонала. Владелец казино был воплощением любезности и готовности услужить.
– Я понимаю ваши трудности, мистер Старлиц. Мы все сделаем так, как вы говорите.
– Миссис Динсмор и ее помощники вышвырнут сегодня на улицу много вещей. Пусть привратники не обращают на это внимания.
Алтимбасак бесстрастно перебирал четки.
– Как настроение у мистера Озбея?
– Почему вы меня спрашиваете?
– Вы могли бы поговорить с ним обо мне... Вы его деловой партнер, я знаю, что он к вам прислушивается.
Старлиц нахмурился.
– Вы предоставили Озбею ваш лучший пентхаус, соседние комнаты для его охраны, личный будуар для любовницы? Лимузины под рукой, факсы гудят, выпивки хоть залейся?
– Разумеется, все именно так и сделано, как же иначе!
– Ну, если его даже это не смягчило, значит, его уже ничем не проймешь.
– У мистера Озбея очень могущественные друзья. – Алтимбасак понизил голос до шепота. – У него много друзей в MHP, в ANAP. Не хочу, чтобы он считал, что я состою в DHKC, тем более в PKK! [7]
– Что ж, все по-старому, ничего новенького. – Он перевел взгляд на Тамару. – Как она?
– Как будто ничего. – Тамара пожала плечами. – Просто она молодая и глупая.
– Успокойся, Немочка, – пропел Легги. – Ты – наша надежда, без тебя мы никуда. Ты для нас как скала, детка. Ты наш локомотив. О твоих прошлых проблемах никто не вспоминает. Теперь ты выросла и понимаешь, что такое ответственность. Ты разумная, ты наша умница!
Немка утерла глаза, размазав многослойную тушь и металлическую пыль.
– Вы так считаете? – спросила она растроганно.
– Конечно, детка.
Она нахмурилась.
– Я-то ладно, а вот Американка ведет себя как глупая стерва!
– Неужели опять?
Немка топнула сапожком.
– Она все время нюхает кокаин и задолжала мне кучу денег.
– Ничего, с этим я разберусь. Выше голову! Расправь плечики. Улыбочку! А я немного поболтаю с фрау Динсмор. – И он отвел Тамару в сторонку.
– С Американкой действительно нет сладу, – прошипела Тамара.
Легги обдумал это неприятное известие.
– Которая это Американка по счету?
– Шестая, дурень! Никак ты не найдешь американку, которая бы нам подошла. Может, все-таки попробуешь? Пошевели для разнообразия мозгами.
Легги пребывал в растерянности. Как он ни старался, ему никак не удавалось отыскать на роль Американки такую, которая сгодилась бы для группы. Возможно, это было связано с тем, что Америка состояла из девяти разных культурных ареалов. С большими континентальными империями вечно не оберешься проблем.
– Она так плоха?
– Хуже не бывает! Неряха, хулиганка, лентяйка, грубиянка.
– Ничего себе!
– И верит собственным пресс-релизам.
От такой новости у Легги глаза полезли на лоб.
– Значит, дело серьезное...
– Меня уже тошнит от твоей тупой Американки. Пора что-то предпринять. Нам предстоит в Стамбуле серьезное выступление, а она плохо влияет на всех девушек.
– Я этим займусь, Тамара. Увидишь, все будет нормально. Не грусти. В персонале «Большой Семерки» грядут перемены. – Видя скептическую усмешку Тамары, он продолжил: – Тебя ждет большой сюрприз. – Он дружески подмигнул. – Тебе знакомо это имя – Пулат Романович Хохлов?
По выражению лица Тамары трудно было понять, как она относится к услышанному.
– Хохлов? Русский, что ли?
– Конечно русский. Пулат Хохлов, романтический герой войны, летчик-ас. Он поднимал Илы-14 из Кабула.
– Зачем ты мне рассказываешь об этом летчике? – настороженно спросила Тамара.
– Потому что это не просто летчик, Тамара, а твой пилот! Хохлов работал на тебя и на твоего мужа. Во время войны он летал в Азербайджан с контрабандой. Это тот, кто тебе нужен, детка!
– У меня и так полно мужиков, Легги. Даже слишком. Этот твой «тот, кто мне нужен» – перебор.
– Вы с Хохловым были такой сладкой парочкой! Он от тебя не отлипал. В вашу последнюю встречу ты повалила его на заднее сиденье автобуса.
Лицо Тамары стало каменным.
– Мне не нравятся такие речи!
– Я это не придумал, Тамара, – сказал Старлиц обиженно. – Я был тогда там с вами в автобусе. Вспомни: восьмидесятые годы, Нагорный Карабах. И красавчик русский в кожаной летной куртке, весь в медалях!
– Я никогда не вспоминаю о прошлом! – отчеканила Тамара ледяным тоном. – Прошлое для меня умерло. Как и те места.
– Он здесь, Тамара. Хохлов на Кипре.
Теперь Тамара была близка к панике.
– Русский здесь? В этом казино? Человек, знавший меня? Который может рассказать обо мне невесть что? – Она уставилась на Старлица с нескрываемым ужасом. – Ты сказал ему обо мне?
Все складывалось не совсем так, как он предполагал. Он понизил голос.
– Нет, Тамара, про тебя я ему не говорил. Про тебя Хохлов не знает.
– Врешь! – прорычала она. – Конечно ты наплел про меня этому русскому. Теперь он будет меня преследовать и распускать свой длинный русский язык без костей... Господи! – Она обхватила голову руками. – Мужчины такие дураки!
Только теперь Старлиц понял, какую допустил оплошность. Жизнь Тамары Динсмор сложилась настолько пестро, что не подлежала связному пересказу. Особенно беспорядочным был сценарий конца двадцатого столетия. К тому же аппарат воспроизведения не имел кнопки обратной перемотки.
– Русский ничего о тебе не знает, – повторил Старлиц беспечным тоном. – Я не обязан ничего ему рассказывать.
– Хохлов здесь, в казино, да? Где он? – Она испуганно оглянулась. – Чем он занимается? Наверняка он теперь в русской мафии...
– Послушай, Тамара, я все улажу, хорошо? Успокойся. Ты теперь стопроцентная американская бизнес-леди, миссис Динсмор из Лос-Анджелеса. А Пулат Хохлов – доходяга из Петербурга, охранник с одним легким. Не обращай на него внимания, вы принадлежите к разным вселенным. Подумаешь, даже если у тебя с ним кое-что было – это в прошлом, в другой жизни. Вчерашний день. Никому нет до этого никакого дела.
Но Тамару было не так-то просто успокоить.
– Ты-то еще помнишь! Почему? – спросила она пронзительным голосом. Ее газельи глаза под тяжелыми веками были полны боли. – Почему ты помнишь все это старье, все, что было в старом мире? Только и делаешь, что облизываешь губы, закатываешь глаза, смеешься надо мной. Ненавижу тебя!
– Попытайся понять, Тамара, – взмолился Старлиц со вздохом. – Ты – профессионал, человек огромного опыта, колоссальная ценность для моего проекта. Но если ты хочешь по-прежнему получать от меня денежки, то привыкай ко мне, какой я есть. Согласен, у меня имеются недостатки. Но я остаюсь собой здесь и сейчас, я был собой там и тогда. Я – это всегда я, и я собираюсь собой и остаться. Я проявил сентиментальность с этим русским. Согласен, зря. Признаю свою оплошность. Тема раз и навсегда снимается с обсуждения.
Так что улыбочку, моя милая! Все отлично, ты же из Лос-Анджелеса! На всякий случай проглоти пару таблеток хальциона [5].
Заключительные слова проповеди привели Тамару в чувство.
– У тебя есть хальцион? У меня не осталось ни одной таблетки.
– Держи. – Старлиц спокойно вытряс две таблетки в Тамарину ладонь. – Вообще-то я припас их для Итальянки, но тебе они нужнее.
Тамара подозвала официанта с бабочкой на шее и взяла с его подноса двойной бренди.
– Не надо больше таких сюрпризов, хорошо? Ненавижу сюрпризы.
– Договорились.
Тамара сделала большой глоток и подняла влажные глаза. Сахар с ободка бокала остался у нее на верхней губе.
– Мне противопоказаны сюрпризы, Легги. Их было в моей жизни слишком много.
– Все в порядке, Тамара. Я обещал.
– И прогони Американку! Сегодня же, пока у нас еще есть возможность нанять вместо нее другую. – Тамара запила таблетки и удалилась, громко стуча каблучками.
К Старлицу немедленно устремилась Француженка. Она выгодно отличалась от остальных участниц группы: о ней хорошо писала пресса, она, в отличие от остальных шестерых, умела петь и танцевать. Сейчас на Француженке был полосатый бюстгальтер, мини-юбочка расцветки французского триколора и красный колпачок под Марианну. Она знала, что сценические костюмы в группе ниже всякой критики, но профессионально мирилась с этим.
Француженка привела с собой Канадку. На той была клетчатая юбочка и шляпка без полей, зато она немного изъяснялась по-французски, что сближало ее с Француженкой. Канадка была вежливой, скромной, предпочитала держаться в тени и в делах группы была почти незаметна. Эта маленькая блондиночка была третьей Канадкой по счету в «Большой Семерке». (Первые две сами злобно порвали с группой, узнав, что она не будет гастролировать в США.)
– Comment allez-vous, la Francaise? [6]
Та состроила кислую мину.
– Хватит издеваться над моим языком!
– Ладно, не буду. Неплохой вечер, да, Канадка?
– У нас к тебе просьба, – произнесла Француженка официальным тоном.
– Выкладывайте, – сказал Старлиц с настороженностью.
– Мы хотим, чтобы сегодня выступила Турчанка, – сообщила Канадка.
– Гонка Уц? Зачем вам это надо?
– Я разговаривала с Гонкой, – сказала Француженка. – Ей никак не удается пробиться в музыкальном бизнесе. Это так грустно! Мы – знаменитые музыканты, и мы хотим ей помочь.
– Вы же знаете, что Гонке не место в «Большой Семерке». Она не владеет английским языком.
Француженка нетерпеливо закивала.
– Английский, английский... Знаю. Да и вообще, кому нужна Турчанка в «Большой Семерке»? Мне она не нужна. Но Гонка говорит по-французски! У нее хороший французский, с правильной грамматикой, не то что у этой...
– Полегче! – обиделась Канадка.
– Гонка поет по-турецки. У нее классическая турецкая певческая подготовка, она может исполнять старинные песни. Вот я и подумала: если она споет здесь, в большом казино господина Алтимбасака, то это поможет ей в будущем. После этого она сможет попасть на радио или в ночной клуб.
– Гм... – Старлиц немного поразмыслил. – Конечно, если бы сегодня выступали вы, девочки, то я бы ни за что не пустил на сцену любительницу из местных. А так... Как твое мнение, Канадка?
Канадка была очень довольна, что к ней обратились за советом, и гордо выпрямила стройную спинку.
– Я согласна с Француженкой. Голоса меньшинств тоже достойны внимания. К тому же сегодня все микрофоны наши, так что обойдется без лишних расходов.
– Мне по душе твоя логика, Канадка. И мнение твое очень ценно. Но скажите, вы обсуждали это с Мехметом Озбеем?
– Мехметкику очень понравилась эта идея, – призналась Француженка. – Он сказал, что мы чрезвычайно великодушны.
– Мы тоже очень нравимся господину Озбею, – сказала Канадка, сверкая синими глазами из глубоких темных озер теней. – Он знает все наши песни наизусть!
Легги поскреб для порядку свой двойной подбородок.
– Все равно нельзя просто выпихнуть его подружку на сцену и сунуть ей микрофон. В этом, как и во всем остальном, существуют определенные правила. Мы должны действовать осторожно, это ведь тоже политика. – Он выдержал глубокомысленную паузу. – Твои предложения, Француженка?
Француженка покачалась на высоченных платформах.
– Моя мать говорит, что Мехмет Озбей – типичный представитель прозападной элиты третьего мира, действующий строго в интересах своего класса и пола.
Старлиц согласно покивал.
– Еще моя мать говорит, что музыка турецких кабаре – это естественный способ пролетарского самовыражения, несмотря на ее патриархальное звучание.
Старлиц перешел к почесыванию шеи.
– Что ж, так тому и быть. А как у вашей подружки Гонки с пением под записанный аккомпанемент? Настоящих музыкантов-турков нам для нее не найти.
Француженка тут же достала из-под шапочки тридцатиминутную аудиокассету. Старлиц был без очков, поэтому поднес кассету к самым глазам, чтобы прочесть, щурясь, надпись синей шариковой ручкой: «Масерреф Ханим Сегах Газель».
– Ничего себе... Вы это слушали?
– Чего ради нам слушать всякое турецкое старье? – возмутилась Француженка. – Никакого коммерческого интереса!
– И вообще, это дело Лайэма, – напомнила Канадка.
– Что ж, уговорили, – сказал Старлиц. – Я проиграю эту пленку Лайэму. А вы тем временем подскажите Озбею, что ему нужен конферансье, который представит ее по-турецки.
Старлиц передал кассету Лайэму и договорился с осветителями. Он оценил такт, проявленный Озбеем. Если бы тот попросил за Гонку напрямую, то это походило бы на выкручивание рук. Другое дело – добиваться своего через исполнителей, принятый в музыкальном бизнесе способ. Если Гонка оскандалится, то виноватых не окажется, кроме нее самой. Все остальные, включая Озбея, выходили сухими из воды. В случае успеха лавры достанутся всем, в том числе ему. Озбей поступил профессионально.
Взяв ситуацию под контроль, Старлиц отправился на поиски Американки. Та сбежала с вечеринки в наркотическом перевозбуждении. Ее, как всегда, прикрывала Британка.
Британка тщательно работала над своим сценическим имиджем. Вопреки всем ожиданиям и традиции, она приобрела исключительную легкость и живость, почти сравнявшись сценической гибкостью с Итальянкой. Казалось, внутри у Британки рухнул психологический барьер: она разделалась с остатками имперского величия и растопила последний ледок сдержанности. Теперь ее веселость отдавала дешевкой и низкопробностью.
Легги поймал Британку и принудил ее к беседе тет-а-тет.
– Что творится с нашей Янки?
Британка нахмурилась.
– Не набрасывайся на нее, Легги. У нее доброе сердце и самые лучшие намерения.
– Ладно, ты просто мне скажи, куда она подевалась.
– С Американкой все в порядке. Лучше взгляни на Японку! – наябедничала Британка. – Вот у кого крыша поехала!
Легги подозрительно покосился на Японку, одетую в мини-кимоно в форме осеннего листка, которая безразлично гримасничала для фотографов. У нее продолжался приступ мрачного самосозерцания. Впрочем, Японка, в отличие от Американки, всегда вовремя и без нареканий выдавала положенную продукцию.
– Что ж, у Японки небольшая депрессия. Ничего странного, «чудо-хлеб» и шоколадка мигом приведут ее в чувство.
– А по-моему, это клиническая депрессия.
– Твоего мнения никто не спрашивает. У тебя другая задача, гораздо более почетная: привести в чувство Американку. Сама знаешь, ты в этом деле профессионалка. Что она с собой натворила? Опять наркотики?
Блестящие губки Британки сложились в рассудительную гримаску.
– Полагаю, отчасти дело в этом.
– То есть как «отчасти»? Наша Янки употребляет больше кокаина, чем остальные шесть вместе взятые.
Японка и Итальянка охотно присоединились к беседе: они почуяли, что пахнет жареным.
– Просто у нее честолюбие, – объяснила Британка, приподнимая для убедительности узкие плечики. – Она все время изобретает для всех нас разные крупные проекты. Когда мы отказываемся ее слушаться, она занимает у нас много денег и все делает сама.
– Американка не может играть в команде, – присовокупила Японка, топая по ковру огромным сабо.
– Она очень-очень большая примадонна, – сказала Итальянка, презрительно щелкая пальцами.
– Куда она пошла? – снова спросил Легги. Британка вздохнула, признавая поражение.
– Убежала нюхать кокаин и реветь.
– Куда?
– Туда, где нет камер. К малому бассейну, наверное.
На сцене появился турецкий радиоведущий, чтобы объявить о дебюте мисс Уц. Было видно, как неумело он разыгрывает энтузиазм, перекрикивая писк зафонившего микрофона. Легги поспешил удалиться.
Американку он нашел в белом пластмассовом шезлонге рядом с осушенным бассейном. На ней по-прежнему была звездно-полосатая мини-юбка, она беспрерывно сморкалась в бумажный платок.
– В чем дело, Американка?
Она подняла голову.
– Хватит с меня этой клички! Между прочим, у меня есть имя.
Старлиц присел на край шезлонга и сложил на груди мясистые руки.
– Что это тебя нынче так разобрало, Мелани?
У нее были красные от слез глаза.
– Все получается совсем не так, как ты обещал.
– Деньги-то хорошие, – напомнил Старлиц. Американка в ответ выразительно высморкалась. – Классный отель. Сбалансированная диета. Занятия аэробикой.
– Когда ты меня нанимал, ты предупреждал, что «Большая Семерка» – фальшивка, просто способ заработать. – Американка прерывисто вздохнула. – Но я все равно не поняла, что это значит.
– Разве это не очевидно? Я ничего от тебя не скрыл.
– Я не поняла, что ты сказал это совершенно серьезно.
Старлиц пожал плечами.
– Мы устроили аферу на поп-сцене и сшибаем баксы. Почему это тебя огорчает? Ты же американка, черт возьми!
– Потому что это даже не весело. Я думала, что хотя бы повеселюсь. Но участвовать в стопроцентном надувательстве – это такая нестерпимая скука! Все равно что торговать хот-догами. Летишь на самолете, потом сидишь в автобусе или лимузине, а потом трясешь на сцене задницей и распеваешь эти дурацкие, дурацкие стишки!
– Неправда, стихи «Большой Семерки» – это гениально, детка. В них использованы фрагменты из всех международных хитов двадцатого века, пропущенные через переводческую программу из четырехсот базовых английских слов. На нас работает высочайшая технология.
– Я выучила наизусть всю эту чепуху, освоила все танцевальные движения. Но со мной-то как быть? Как насчет меня?
– В каком смысле? – не понял Старлиц.
– В прямом. Как насчет меня, артистки Мелани Рей Айзенберг?
– Пойми, Мелани, проект «Большая Семерка» не имеет к тебе лично никакого отношения. Он сворачивается с наступлением двухтысячного года. После этого ты улетишь к себе в Бейкерсфилд с чеком на крупную сумму. Об этом мы и договорились, помнишь?
– Эта идиотская сделка не позволяет мне быть самой собой! Я чувствую себя персонажем из детской мультяшки, какой-то куклой, надутой воздухом...
– Ну и что? Зато ты поп-звезда. У тебя лимузины и массажистка.
– Я могла бы быть звездой и оставаться собой.
– А вот и нет! Ты уж прости. – Старлиц изо всех сил замотал головой. – И думать об этом забудь! Это совершенно невозможно по определению.
Мелани выпятила нижнюю губу.
– Это все твои речи, твои мысли. Я уже хлебнула музыкального бизнеса и считаю по-другому.
Старлиц поскреб в затылке.
– Учти, Мелани, ты хочешь сама подлезть под гильотину, которая мигом покончит с твоей карьерой. Позволь тебя предостеречь. Превратиться в самостоятельную певичку, сочиняющую для себя песенки, – все равно что поставить на себе крест. Ты для такой жизни не приспособлена. Ты – сама нормальность. Ты посредственность.
– Согласна, я была нормальной посредственностью до того, как за меня взялся ты. С тех пор я проехала с выступлениями Польшу, Таиланд, Словению. Моя жизнь превратилась в сплошной кретинизм.
Старлиц тяжко вздохнул.
– Послушай, я хочу тебе помочь. Давай, я набросаю сценарий твоего будущего. Так ты лучше поймешь, что тебя ждет. – Он выпрямился и хрустнул суставами пальцев. – Начнем с выигрышной предпосылки: предположим, ты очень талантлива. Будем исходить из того, что ты исполнительница собственных песен с колоссальным музыкальным дарованием. Сообразительная, упорная, блондинка, родом из Калифорнии, скулы у тебя такие высокие, что за них не жалко жизнь положить. Ну, выигрываешь ты несколько премий «Грэмми», критики тебя обожают, твои записи расходятся лучше хот-догов...
– Да? – От интереса Мелани привстала. – До чего заманчиво звучит! Класс!
– Сними розовые очки: время не стоит на месте. Вкалываешь, вкалываешь, расходуешь себя, а потом внешность становится уже не той, голос пропадает. Глядь – а тебе уже сорок. Как женщина ты можешь рассчитывать прожить после этого еще целых сорок пять лет. И годы эти выглядят уже совсем не симпатично, детка. Ты будешь сидеть взаперти в своем замке в Малибу, жечь тайские палочки и малевать плохие абстрактные картины, чтобы совсем не сбрендить. Будешь бродить, от всех скрываясь, как Говард Хьюз, слушать старые альбомы Билли Холидей и размышлять, не сделать ли косметическую операцию.
Мелани пожала плечами.
– Но мне уже стукнет сорок! Я уже буду старой.
– Ничего подобного, какая же это старость? Просто с тобой будет покончено. Журналы уже на захотят помещать тебя на обложках. Твоя жаркая ночь – это ссора и увольнение горничной. Твоя поп-жизнь в прошлом, никто тебя не слушает, никто не покупает твои песни. Для искренних фолк– и рок-песен в исполнении стареющих миллионерш нет рынка сбыта. Тебе остается судиться с владельцами твоей торговой марки, ругаться с критиками, уволить агента и рекламщика. Претензий ко всем вокруг у тебя больше, чем у Сербии. Осталась ты одна, твои старые часы, твой худеющий кошелек. Разве это успех? А все потому, что ты выбрала путь настоящей поп-певицы! Все потому, что всегда сохраняла верность себе.
– Ты нарочно сгущаешь краски. Я так плохо не кончу.
Старлиц внимательно на нее посмотрел и пожал плечами.
– Действительно, ты права, Мелани. С тобой этого никогда не произойдет. Ведь у тебя нет таланта. Более того, у тебя неважное образование и не густо с мозгами. Но все это не беда! Ты молода, у тебя впереди еще шестьдесят долгих лет в новом веке. В «Большой Семерке» у тебя закружилась голова, но непоправимого вреда это тебе еще не причинило. Ты способна оставить этот мелкий эпизод позади.
От ужасного подозрения она побелела.
– Что ты имеешь в виду?
– То, как могло бы сложиться твое будущее. Как ты могла бы его выстроить, ни о чем не сожалея. Как много могла бы получить. Пробудешь с «Большой Семеркой», с нами до конца, до наступления двухтысячного года. Заберешь деньги – большие деньги. И мотаешь домой, а там выходишь замуж за студента-медика.
– Что?! – От неожиданности она разинула рот.
– Муж-врач – это большая удача, детка. Достойный итог карьеры поп-исполнительницы. Всю последующую жизнь ты будешь ослепительной звездой, занимающейся шоу-бизнесом для него одного. У тебя хватит денег, чтобы он мог выучиться на доктора. Замечательная возможность, которой глупо не воспользоваться. Ты сможешь выбрать себе самого умного и старательного студента. А уж он-то будет рад до беспамятства, это я почти гарантирую. Ты будешь жить припеваючи, детка!
– Мне предстоит превратиться в домохозяйку! Я звезда!
– Забудь ты всю эту чушь, Мелани! Лучше нарожай детей. Ты сейчас очень далека от реальности, но дети вернут тебя с небес на землю. Когда ты женщина с детьми, ты всегда знаешь, кто ты такая и что от тебя требуется. Это именно то, что нужно для посредственности. Два-три малыша, милый домик, муж, который благодарен тебе по гроб жизни и без ума от тебя. У тебя появятся корни, ты будешь полноценным человеком, важным для людей, которые важны тебе. Это и есть счастье.
– Ты меня пугаешь, – сказала Мелани.
– Теперь ты знаешь свой наилучший сценарий. Прямой бросок. А наихудший сценарий тебе лучше не знать.
Она смело уставилась ему в лицо.
– Знаю я, что ты затеял! Другие не догадываются, а я знаю. Мне сердце подсказывает, что ты меня обкрадываешь. Не знаю, что именно ты у меня воруешь, но уже чувствую себя обворованной. Ты нас подобрал, собрал вместе, разрекламировал и продал, но мы все равно ненастоящие. Мы – пустое место. Ты не позволяешь нам себя проявить.
– Тебя это не устраивает?
– Не устраивает, потому что все это подделка. Ненастоящее! Пустота! Мне наплевать, сколько у меня будет денег. К чертям деньги, я не могу больше этого выносить!
– Как хочешь, – проговорил Старлиц с усталым вздохом. – Позволь, я переведу тебе то, что слышу от тебя. Ты твердишь, что тебе подавай честность.
– Вот именно! – просияла она. – Именно это я и говорю.
– Ты хочешь быть искренней с самой собой и отбросить всю эту пустую, бессмысленную, корыстную суету.
– Да!
– Что ж, в моем проекте это недостижимо. Я этого с самого начала совершенно не скрывал. Так что ты уволена.
– Ты не можешь меня уволить, я сама ухожу.
– Чудесно, так даже лучше. – Старлиц полез в задний карман. – Со счета «Большой Семерки» я не смогу снять для тебя ни гроша, потому что бухгалтер Ник этого не допустит. Но я не зверь, я окажу тебе личную услугу. Держи сто долларов. Этого тебе хватит, чтобы добраться до Стамбула. Оттуда самолеты летают во все концы света. Позвонишь родителям и купишь билет, куда захочешь.
Она смотрела на смятую стодолларовую бумажку, не веря своим глазам.
– Минуточку! Ты не можешь просто так дать мне пинка и бросить в чужой стране.
– Еще как могу! Только этим и занимаюсь.
– Не путай меня с Японкой, понял? Я американка. Я тебя засужу.
– Ты будешь не первой, кто попытается это сделать. Но я бы тебе не советовал тратить мамины и папины денежки на панамскую юридическую систему. Хочешь быть честной с собой – умей нести ответственность за свои поступки. Ты внесла хаос в мои дела, подкинула мне массу лишней работенки и беготни, но я это переживу. Я не помню зла. Всего хорошего.
Старлиц был вне себя. Он разыскал Тургута Алтимбасака и попросил поменять замки в номерах Американки и ее личного персонала. Владелец казино был воплощением любезности и готовности услужить.
– Я понимаю ваши трудности, мистер Старлиц. Мы все сделаем так, как вы говорите.
– Миссис Динсмор и ее помощники вышвырнут сегодня на улицу много вещей. Пусть привратники не обращают на это внимания.
Алтимбасак бесстрастно перебирал четки.
– Как настроение у мистера Озбея?
– Почему вы меня спрашиваете?
– Вы могли бы поговорить с ним обо мне... Вы его деловой партнер, я знаю, что он к вам прислушивается.
Старлиц нахмурился.
– Вы предоставили Озбею ваш лучший пентхаус, соседние комнаты для его охраны, личный будуар для любовницы? Лимузины под рукой, факсы гудят, выпивки хоть залейся?
– Разумеется, все именно так и сделано, как же иначе!
– Ну, если его даже это не смягчило, значит, его уже ничем не проймешь.
– У мистера Озбея очень могущественные друзья. – Алтимбасак понизил голос до шепота. – У него много друзей в MHP, в ANAP. Не хочу, чтобы он считал, что я состою в DHKC, тем более в PKK! [7]