Сзади раздался голос:
— Чего ты ищешь?
— Ничего, — буркнул Док, не оборачиваясь.
— Тут нет моллюсков.
— Знаю, — бросил Док. Верхний голос запел: «Хочу быть один. Надоели разговоры, объяснения, споры. Не желаю слушать. Сейчас мне выдадут какую-нибудь доморощенную океанологическую теорию. Лучше не оборачиваться».
— В море столько металла! — сказал голос сзади. — Магнием из одной кубической мили можно было бы вымостить всю страну. — «Везет мне на чокнутых, — подумал Док. — Магнитом, что ли, их ко мне тянет?»
— Я ясновидец, — сказал голос сзади.
Не вставая, Док стремительно обернулся, в нем закипала злость:
— Очень приятно! Я тоже ясновидец. А двум ясновидцам в одном месте тесно! — сроду он еще не был так невежлив с незнакомым человеком.
Незнакомец был крупный бородатый мужчина с живыми и ясными глазами здорового смышленого ребенка. Одет в драный комбинезон и выцветшую голубую рубаху. Ноги босы. На голове соломенная шляпа с двумя порядочными дырами в полях — явно, прежним ее хозяином была лошадь какого-нибудь фермера.
Доку стало занятно.
— Я имею обыкновение приглашать захожих людей отобедать со мной, — сказал ясновидец. — Конечно, в этом я не оригинал. То же делал Гарун-аль-Рашид. Пойдемте…
Док поднялся с корточек, в подколеньях покалывало как иголочками. Рядом с маленьким Доком ясновидец высился подобно башне. Глаза у него и впрямь как у смышленого, жизнерадостного ребенка; зато лицо словно из гранита высечено — такие лица были у пророков и патриархов; так же, наверное, выглядели святые, думал Док. Из обтрепанных рукавов голубой рубахи торчали руки — узловатые, как виноградная лоза; ладони одеты коричневым панцирем мозолей, иссечены порезами ракушек. В левой руке ясновидец держал дряхлые кеды. Видя, что Док смотрит на них, он сказал:
— Я их надеваю, когда захожу в море, — ракушки очень острые, приходится защищать ногу.
— Гаруна, — сказал Док, невольно смягчаясь, — посещали джинны, а также духи земли, огня и воды. Вас тоже навещают джинны? — и тут же подумал: «Господи, ну зачем я ввязался в этот дурацкий разговор? Надо поскорее сматываться, пока еще можно».
Ясновидец посмотрел сверху вниз в лицо Доку.
— Я живу один, — сказал он просто. — Живу на вольном воздухе. Ночью лежишь: волны плещут, сучья сосновые над головой чудно так чернеют… Конечно, от всего этого — от звуков, от тишины, от разноцветья и одиночества — у меня бывают видения. Да и у кого бы их не было…
— Но ведь вы в них не верите? — Док ожидал услышать в ответ «нет».
— По-моему, — отвечал ясновидец, — вера тут ни при чем. Вы видели, как солнце садится в океан? Какое оно делается плоское, как причудливо меняет очертанья? Неужели вы себе напоминаете, что это иллюзия, вызванная атмосферной пылью и преломлением света в воде?.. Наверное, просто наслаждаетесь красотой. А у вас не бывает видений?
— Нет.
— А когда вы слушаете музыку, разве вам не являются какие-то образы, воспоминания?
— Ну, это совсем другое дело…
—Не вижу разницы, — сказал ясновидец. — Прошу вас, обед готов.
Среди дюн, в местах, где искривленные ветром сосны сдерживают ползучий песок, образуются небольшие глубокие ложбины. В одной из таких ложбинок, в какой-нибудь сотне ярдов от берега, и жил ясновидец. Крохотная долинка была защищена от ветра. Сверху нависали сосновые сучья; душистая хвоя густо устилала песок. Над головами, в вершинах деревьев, гулял ветер, а на дне маленькой чаши было тихо и уютно; под корявыми ветвями постоянно царил полумрак. Сосны выжили лишь потому, что все время подлаживались к буйным силам стихии: росли кривыми да коренастыми, вытягивали по ветру руки-сучья, опекали стелющиеся растеньица, которые замедляют ход дюн. Под соснами горел костер, на плоских накаленных камнях, служивших плитой, в закопченных дочерна консервных банках дымилось какое-то варево.
— Рад вас приветствовать в своем доме, — сказал ясновидец. — Нас ждет чудесный обед.
Из развилки сосны он вынул большую жестянку, извлек из нее батон белого хлеба, отрезал два толстых ломтя. Потом из мокрой корзинки достал несколько морских ежей, расколол их о камень, положил на хлеб их гонады.
— Самцы сладкие, самки кислые. Я их смешиваю.
— Да, я их пробовал. — сказал Док, — Этот продукт очень богат белком. Итальянцы их едят. Говорят, они содержат вещества, усиливающие половое чувство.
Есть люди, которых никаким умным трепом не собьешь. Ясновидец был непобедимо прост.
— Теперь, — промолвил он, — попробуем вареных моллюсков. У меня есть булавка, чтоб удобней подцеплять. А морскую капусту вы любите? У нее изысканный вкус. Еще у меня есть сборная похлебка — нечто вроде буйабес. Не буду говорить из чего — догадайтесь сами.
— Я вижу, вы добываете всю пищу из моря?
— Нет, не всю. Хорошо бы, конечно… Жить было бы тогда проще. Я полностью получаю из моря свой белок, но увы, мой грешный желудок не может без крахмала. Я ем немного хлеба и картофеля. К морской пище хорошо что нибудь кислое — у меня есть уксус и лимоны. Балуюсь и пряными травами — розмарином, тимьяном, шалфеем, душицей…
— А как же саха`ра? — спросил Док. — Ведь в море их нет?..
Ясновидец потупился и несколько времени наблюдал за черным муравьем, который тщетно пытался преодолеть песчаный завал — песок осыпался у него из-под лапок. Наконец выговорил тихо:
— Я краду в магазине леденцы, — чувствовалось, что ему очень стыдно. — Ничего не могу с собой поделать…
— Плоть немощна…
— Это меня не волнует. Аппетит — вещь хорошая. Чем больше у человека желаний, тем он богаче. Но я ненавижу воровство. Меня учили, что воровать грех. Как стащу леденец, чуть не плачу от стыда. Все удовольствие пропадает. А я так люблю леденцы «Ребячья нежность»…
Они ели моллюсков, подцепляя их из раковин булавками и окуная в лимонный сок; потом похлебку — месиво из мидий, моллюсков, крабов и мелкой рыбешки, приправленное чесноком и розмарином. («Не всем это нравится», — сказал ясновидец.)
Поев, Док улегся на ковер из сосновых игл, закинул руки за голову. Ему было хорошо и покойно. Чистый воздух, мягкая сосновая подстилка… Густой запах хвои, водорослей и матэ… Пение ветра в кронах сосен… К Доку вернулся прежний душевный лад.
— Удивляюсь, — сказал он лениво. — Отчего вас до сих пор не посадят? Мы живем в такое время, что всех, кто не бегает, не суетится, считают опасными. Ну а если человек к тому же не верит, что близится конец света, это уж и вовсе подозрительно.
— Близится-то он близится, — сказал ясновидец. С первого дня творенья…
— Нет, правда, отчего вы до сих пор не за решеткой? Подумать только, человек счастлив без житейского хлама! В нашей стране это преступление.
— А меня и сажали — несколько раз. Кроме того, время от времени меня берут на обследование.
— Ах да, — сказал Док. — Вы ведь сумасшедший?..
— По-видимому, — сказал ясновидец. — Но я не опасный сумасшедший. А с леденцами меня ни разу не поймали! Я ворую ловко. И никогда не беру больше одного.
— Только не вздумайте собирать вокруг себя учеников, — посоветовал Док. — А то вас распнут как миленького.
— О, это мне вряд ли грозит. Я никого ничему не учу.
— Вот в этом я не уверен, — сказал Док. — Беда нашего проклятого времени в том, что хочешь не хочешь, а ввязываешься в жизнь общества. Может, вы и не проповедуете никаких антиобщественных идей. Зато ваше житие почище всяких проповедей.
— Просто я лентяй, — сказал ясновидец. — Вы когда нибудь пробовали парагвайский чай матэ?
— Нет.
— Сейчас попробуете. Он крепок и ароматен. От него немного слабит. Вы не возражаете, если я вам его подам в пивной бутылке?
— Ничуть.
— Пожалуйста. Осторожно, бутылка горячая. Прихватите прутиком.
Немного погодя ясновидец спросил:
— Что все-таки вас гложет? Или вы не хотите об этом говорить?
— Эх, кабы я сам знал… — вздохнул Док. — По правде говоря, сейчас отлегло, не пойму отчего.
— А-а, понятно, — сказал ясновидец. — Вы мне вот что скажите: есть у вас жена, дети?
— Нет.
— А хотите, чтоб были?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Знаете, — слазал вдруг ясновидец, — вчера ночью я видел русалку. Если помните, в небе стоял полумесяц, все окутывала легкая дымка. Ночь была не простая — черно-серо-белая, — ночь была цветная! У берега в одном месте есть подводный выступ. Отлив был сильный, вода с него сошла, и обнажилось каменное ложе, выстланное мягкими водорослями. Ну вот, подплыла туда русалка, забила хвостом, как семга на пороге, и взлетела на ложе из водорослей, и давай выгибать свои чудные белые руки как будто танцует! Долго я смотрел… Потом вода стала прибывать…
— Она вам, верно, приснилась? Или возникла в вашем воображении?
— Не знаю. Но если я смог такое вообразить, то это прекрасно! Все-таки скажите, чего вы хотите от жизни?
— Как бы это получше выразить… Я хотел бы все, что перевидал, передумал, все, что узнал, — сжать, связать воедино, очистить от постороннего сора, оставив одну нагую суть, чтобы мне наконец явился смысл вещей. Пока же у меня это не выходит…
— Может, вы к этому не готовы? А может, вам нужна помощь?
— Помощь?
— Есть вещи, которые человек не может делать один. Я бы, например, не отважился ни на что такое большое без… — он примолк.
Волны тяжко бились о берег; облако, превратившееся в лучах заходящего солнца в слиток червонного золота, медленно уплывало к востоку…
— Без чего? — спросил Док.
— Без любви, — ответил ясновидец. — Извините, но я вынужден вас покинуть. Мне надо на берег. Кажется, солнце дошло до того места, откуда дальше без меня опускаться не может. — Он поднялся, отряхивая сосновые иголки со своих потрепанных одежд.
— Я к вам еще наведаюсь, хорошо?
— Боюсь, вы меня не застанете, — сказал ясновидец. — Во мне живет беспокойство. Скорей всего, вы меня не застанете.
Док посмотрел ему вслед: ясновидец вскарабкался на край дюны; ветер вздернул поля соломенной шляпы — солнце высветило лицо и позолотило бороду.
Мак отправился к Доку узнавать день его рождения (кстати, Дока он не застал); другие тоже разошлись по делам. В Ночлежке остался один Элен: он сидел задумавшись в кресле-качалке. Лишь теперь начал он постигать своим неповоротливым умом суть речей Мака: Док не сможет написать книгу! Разумеется, мысль, что Док уже не прежний великий Док, все более овладевавшая жителями Консервного Ряда, была недоступна Элену; он только понимал — с Доком какая-то беда. Испытывать к Доку дружеское презрение он не мог — Док оставался для него величайшим из людей. Если бы у Элена спросили, когда конец света, — он отправил бы за ответом к Доку… Вот почему дума его была не о слабости Дока, а о предательстве друзей, которые усомнились… посмели усомниться в таком человеке!
Элен стукнул кулаком по подлокотнику, вскочил и пошел в заведение Могучей Иды. За стойкой стоял Эдди Элен скоренько пропустил два виски, а заплатил как за одну кока-колу…
Пройдя между двумя корпусами консервного завода, он очутился на берегу моря. Тут его сочувственное внимание привлекла чайка с перебитым крылом. Он погнался за ней — хотел помочь, — а она поплыла в море и утонула.
Док в беде! Для Элена это было вроде землетрясения; но кто же потрясатель?
Элен брел вдоль прибрежных скал, пока не вышел на пляж Пасифик-Грова. Коричневые от загара юноши стояли на руках перед восторженными девушками; Элен не обратил никакого внимания на эту акробатику. Он поднялся по дороге в город и осмотрел весь нижний этаж универсального магазина Холмана. Заведующий этажом сопровождал его неотступно — право, такой чести удостаивались немногие посетители. Элен был так задумчив, что даже не остановился у любимой витрины с блестящим слесарным инструментом…
Еще бы, разве можно, вырвав у человека почву из-под ног, ожидать, что он поведет себя нормально? На обратном пути Элен проходил мимо похоронного бюро; как раз собирались кого-то хоронить. В другую пору Элен с великой охотой присоединился бы к процессии. Теперь он смотрел равнодушно, как выносят все новые и новые венки — и ни малейшего участия не пробуждалось в душе его… Покойник мог проститься с мыслью, что Элен почтит присутствием его пышные похороны…
В Новом Монтерее Элен, вместо того чтоб обойти дерущихся собак, проложил дорогу прямо сквозь свору.
Все вышеописанные поступки немало бы обеспокоили его друзей, но если б друзья узнали его мысли, то попросту бы устрашились.
Мыслить — вообще не просто. Для Элена же это был сущий подвиг. Разрозненные образы, обрывки воспоминаний, отдельные слова, осколки фраз толклись беспомощно у него в голове. Ни дать ни взять автомобильная пробка на бойком перекрестке; машины фырчат, сигналят, а Элен стоит посередке, размахивает руками — направо, налево, прямо — куда там, не разъехаться…
Добравшись до Консервного Ряда, Элен не пошел в Королевскую ночлежку, а улегся под черным кипарисом на пустыре, улегся по старой памяти: прежде, до Ночлежки, он много лет жил под этим деревом…
Мысли Элена не отличались сложностью. Спасибо, что они вообще были!.. Элен любил Дока. У Дока какая-то беда. Кто же виноват? То, что виноваты могли быть обстоятельства, а не люди, было выше понимания Элена. Надо спасать Дока, пускай даже для этого понадобится убить того, кто портит ему жизнь. Лишить человека живота Элен бы не убоялся — до этих пор он никого не убил только потому, что не было нужды и соответствующего настроения… Что там говорили про доково несчастье? Ничего конкретного, все растекается. Хотя стоп. Мак сказал, что Доку ни за что не написать книжку. Вот оно! Неужто Мак? Раз Мак так в этом уверен, значит, он и навредил? Да, как ни грустно, все сходилось на Маке. Мака Элен тоже любил, поэтому подумал: может, еще сговоримся по-доброму, не придется убивать?..
Под кипарисом становилось темно, так темно, что уж и читать нельзя (Элен всегда судил о свете по тому, можно ли читать, хотя книжек и в руки не брал). Зажегся фонарь над парадным входом в «Медвежий стяг». У Дока света не было. С холма, из окон Королевской ночлежки, лился тусклый свет керосиновой лампы… Снова и снова Элен пробовал вернуться к сладкому бездумью, да не тут то было. В голове неотвязно вертелось: «Мак виноват. Пускай все исправляет!»
Элен встал, отряхнулся от кипарисовых чешуек и направился домой. Он прошел вдоль ржавых труб, пересек колею железки, вот и родная тропка. Издалека, приглушенные корпусами консервного завода, долетали звуки трубы Какахуэте. Мальчишка играл «Шторм на море», и морские львы у Китайского мыса вторили ему лаем.
В Ночлежке вовсю шла игра в крестики-нолики. Играли на полу. Поблизости, чтоб далеко не ходить, стоял кувшин с вином.
— Вот и Элен, — сказал Мак. — Причаливай.
— Мак, — грустно сказал Элен, — пойдем выйдем…
— Что-что? — не понял Мак.
— А то, что ты сейчас огребешь!
— За что?
Этого вопроса Элен боялся больше всего. Как бы половчее ответить?
— Пойдем, там узнаешь.
— Элен, детка, что с тобой? — спросил Мак с ласковым участием. — Скажи, может, я чем помогу.
Элен почувствовал, как улетучивается его решимость.
— Что ты сделал с Доком?! — заорал он исступленно. — Кого хочешь, а Дока не тронь!!!
— А что я сделал? — удивился Мак. — Ничего я не сделал. Ну, разве раскрутил на доллар-другой, так ведь мы все из него деньги тянем. Помнится, и ты как-то раз…
— Зачем сказал, что ему не написать книжку?!
— Так ты об этом?
— А то о чем. Ишь как ты сразу забоялся!..
— Ладно, забоялся, забоялся, — облегченно сказал Мак. — Другой раз не забоюсь… Сядь отдохни. Отпей глоток из кувшина…
Все бросились приголубливать Элена. Он расчувствовался и чуть не плакал. Но все равно не мог забыть о несчастном Доке.
— Вы должны ему помочь, — твердил он. — Вы же знаете, как он мается. Помогите ему!
— Понимаешь, не в нас тут дело, — сказал Мак. — Вся беда в том, что он дал сомнению, аки червю, угнездиться в душе своей.
— Вот-вот, золотые слова, — подтвердил Уайти II.
— Отговорки, — мрачно сказал Элен. — Надо что-то делать…
Мак подумал, подумал, потом сказал:
— Ребята, а ведь Элен прав. Какие мы эгоисты! Самому лучшему другу не хотим помочь. Стыд! Спасибо, Элен — открыл глаза… Если б случилась беда со мной, хотел бы я, чтоб Элен был рядом. Советчик из него, может, и никудышный, зато он настоящий друг, никогда не предаст!
Элен в растерянности склонил голову набок. За свою жизнь он слышал так мало похвал…
— Вношу предложение, — продолжал тем временем Мак. — Встанем и выпьем за здоровье Элена — благородной души!
И все друзья — Мак, Эдди, Уайти I и Уайти II — встали и обступили Элена, и каждый по очереди выпил за него, лихо отставив локоть. Всем стало так хорошо, что захотелось еще… На третий раз Элен не выдержал:
— А нельзя… за что-нибудь такое выпить, чтоб и мне с вами?
— За Пасифик-Гров! — радостно провозгласил Эдди. Лед был сломан. Всех охватило благорасположение.
Пришлось почать очередной бочонок из погребов Эдди.
Эдди вынул пробку, чутко принюхался.
— Как же, как же, помню… Я сюда слил из абсентовой бутылки, мексиканцы не допили…
— Аромат-то, аромат, — сказал Мак. — Аж на всю комнату…
Чувство было такое, будто вернулись старые добрые времена. Вот если б еще Гай был здесь! Выпьем за старину Гая, за ушедшего друга!
Абсент, смягчивший вкус смеси, сообщил ему вместе с тем что-то невыразимо сладостное и старинное. И в обитателей Ночлежки словно вселился дух старинного джентльменства. «Только после вас», — говорили они друг другу прикладываясь ко вновь наполняемому кувшину.
— Вот будут у нас деньги, пойдем к Уолворту, купим наконец стаканы! — сказал Мак.
— Какие к черту стаканы! Мы же их перекокаем, — сказал Уайти II. — Но мне нравится твоя мысль!
Все вдруг осознали, что наступил один из тех моментов, когда история словно приостанавливается, выбирая, каким путем двигаться дальше. Осознали, что будут вспоминать эту ночь как начало новой эпохи. В такие минуты людей тянет к ораторству.
Мак утвердился, прислонясь к плите, и постучал по вытяжке — тише, мол!
— Джентльмены! Давайте поклянемся вытащить Дока из бездны отчаяния, в которой он пребывает…
— Помнится, как-то раз мы уже хотели сделать ему добро… — осторожно сказал Эдди. — Помните, как за лягушками ездили?..
Но Мак был безмятежен:
— Где нам было тогда — молодо-зелено. А теперь мы все продумаем — чтоб не оплошать!
Элен пребывал в умилении — вернулись старые дружные времена! — и речь его стала счастливо-бессвязной.
— За Пасифик-Гров, — уже в который раз повторял он.
Мак откинул дверцу плиты и сел на нее.
— Долго я думал, — оказал он, — все последние дни только и думаю…
— Ну, конечно, на что ты еще способен, — сказал Уайти II.
— Есть у меня одна идея… — продолжал Мак, не обращая на него внимания.
— Не мешай, дубина, — сказал Эдди.
— Это ты кому? — спросил Уайти II.
— Так, никому, — невинно отвечал Эдди, — но коль уж ты отозвался…
— Есть у меня одна идея… если вы, конечно, в состоянии воспринимать, — важно сказал Мак. — Предупреждаю, она может прийтись вам не по нутру. Все же обдумайте ее серьезно, поменьше эмоций… По-моему, Доку нужна жена…
— Что?! — вскричали все разом.
— Ну, жениться-то не обязательно, — поспешно поправился Мак, — сами понимаете…
Если бы не абсент, размягчивший ребят, быть бы Маку битым!
— Прошу не перебивать, — возвысил голос Мак. — Взглянем на проблему брака в масштабах страны. Почему у нас столько разводов? Да потому, что мужики выбирают себе жен сами! Вот и женятся на ком попало.
— По-моему, безопасней вообще не жениться, — сказал Уайти II.
— Что делать, не все могут удержаться от этого шага, — сказал Мак. — В общем, обдумайте, утром скажете.
Элен потянул Мака за рукав.
— Ты не шутишь?
— Нет, не шучу.
— А знаешь, что я с тобой сделаю, если с Доком что нибудь плохое выйдет?
— Да, — сказал Мак, — догадываюсь. И поделом мне тогда…
…Все другие обитатели Королевской ночлежки давно угомонились, а Элен долго лежал без сна. Его кровать, помимо ножек, имела четыре жидких столбика, покрытых стеганым одеялом на манер балдахина — однажды он увидел такую в кино и потом смастерил по памяти. Элен лежал, глядел на стеганые узоры. Голова шла кругом. Неужели нельзя помочь Доку как-нибудь проще, без этой чертовой женитьбы?.. Он пробрался к двери, выглянул наружу — у Дока в окне горела лампа с зеленым абажуром.
— Бедняга, — прошептал Элен.
Плохо спалось ему в эту ночь; снились ему громадные поганки…
Джо Элегант, повар в «Медвежьем стяге», был молод, тощ и бледнолиц. Он носил прямую челку, курил заграничные сигареты, вставляя их в длинный мундштук из слоновой кости, и любил придавать лицу сатирическое выражение. Воздушные пирожные его изготовления не имели равных в мире, так же как и массаж, который он делал девочкам перед субботним нашествием матросов. Джо видели только в завтрак, обед и ужин, остальное время он укрывался в маленькой пристройке, где были кухня и его комната. Заполночь оттуда доносился грохот пишущей машинки.
Как-то утром Сюзи села пить кофе; Джо Элегант вытирал столики.
— Хороший у тебя кофе, — оказала Сюзи.
— Спасибо за комплимент.
— Странно, что ты работаешь в таком заведении…
— Не волнуйтесь, это временное пристанище.
— Слушай, у меня есть отличный рецепт, как готовить гомбо. Хочешь дам?
— По вопросам меню — к Фауне.
— Не очень-то ты приветливый!
— А почему я должен быть приветливым?
Он как раз поравнялся с Сюзи. Сюзи быстро протянула руку, запустила пальцы ему за воротничок, потащила вниз — приблизилось моргающее лицо Джо.
— Ну ты… — начала она, потом опомнилась, разжала пальцы: «Тьфу, черт…»
Джо Элегант поспешно отступил — потирая горло, разглаживая воротничок.
— Прости, пожалуйста, — сказала Сюзи.
— Ладно уж…
— Сам виноват. Почему ты такой злой?
— Сами видите — эта жизнь не для меня…
— Какая ж тебе жизнь нужна?
— Боюсь, вы не поймете.
— Ты что, лучше других?
— Да нет. Просто не такой как все.
— Это уж точно, — усмехнулась Сюзи.
— Я пишу роман.
— Да ну! Про что? Дашь почитать?
— Вряд ли вам понравится.
— Это почему?
— Непонятно будет…
— Зачем же писать, если непонятно?
— Я пишу не для широких масс.
— Ух ты, здорово сказал! Значит, я — массы? Ты, наверное, и пишешь здорово?..
Джо Элегант сглотнул, держась за горло.
— Я вам как-нибудь почитаю отрывки.
— Ладно. Но ты же сказал, я не пойму…
— Ничего, я буду объяснять по ходу дела.
— Хорошо, а то я такая бестолковая…
— Скажите, вы любите шоколадное пирожное с орехами?
— Ага.
— Тогда я испеку. Может, зайдете как нибудь. Чаю попьем…
— Конечно, зайду.
— А ты хороший парень, Джо. Кофейку не осталось?
— Сейчас свежий сварю.
Док провел бессонную ночь. Голова пухла: желтые блокноты, ясновидцы, осьминоги!.. В другое время он сел бы в бессонье работать, или почитал бы что-нибудь, но теперь, стоит зажечь лампу, — в глаза навязчиво лезут желтый блокнот да строй карандашей…
Когда над заливом занялся рассвет, Док решил: нужно проветриться, совершить длительную прогулку — хотя бы на другой конец полуострова, в Кармел, только не прямой дорогой, а в обход, берегом моря. Он встал, зажег свет (в лаборатории было еще темно), сварил кофе…
Разглядев, что у соседа свет, Могучая Ида поставила в полиэтиленовую сумку бутылку с коричневым напитком без опознавательных знаков, вышла из кафе, пересекла улицу и постучалась к Доку.
— Док, ты не мог бы взять пробу?
— Что это хоть такое? — спросил Док. — Говорят, виски. Мне важно, чтоб никто от него не помер. В Сосновом каньоне делают, предлагают дешево большую партию.
— Но это же против закона…
— А если кто умрет, это по закону?
Вот и выбирай между подпольной торговлей и убийством. Вечно меня втягивают в какие-то аферы, грустно подумал Док. Преступлением это не назовешь, но и хорошим делом тоже.
Он быстро произвел химический анализ:
— Конечно, не яд, но на пользу вряд ли кому пойдет… Есть толика сивушного масла. Но в общем, не намного хуже «Старой тенисовки».
— Вот и спасибо. Чем же мне тебя отблагодарить?
— Ну, пришли как-нибудь бутылочку… только не этого напитка.
— Тогда «Старого портного». Сойдет?
— Слушай, — сказал Док. — Я ведь по твоему лицу вижу — еще что-то хочешь сказать. Так говори, не тяни.
— Док, это правда… что у тебя что-то неладно?
— У меня? С чего ты взяла?
— Да вот, люди говорят.
— Что за бред! У меня все хорошо!.. — сердито сказал Док. — Обхаживают как больного! Ну что, по-твоему, со мной случилось?
— Не знаю, но если понадобится помощь… — только и сказала Ида и поспешно удалилась, нарочно оставив бутылку.
Док взял ее, сделал маленький глоток, скорчил гримасу. Потом отхлебнул побольше. Сердце сердито колотилось. От жалости друзей еще тоскливей на душе. От жалости один шаг до презрения. Док сжал зубы: «Все равно весной поеду в Ла-Джоллу! Все равно куплю новый микроскоп!» А нижний голос шепнул чуть слышно: «Ну хоть бы кто тебя согрел…»
Док сел к столу и, полный злого своеволия, зачем-то написал: «Параллельные прямые пересекаются!» Снова отхлебнул из бутылки и вскрыл вчерашнюю почту. Оклендский политехникум шлет заказ на шесть комплектов препаратов для микроскопа — стадии развития зародыша морской звезды. Слава богу: старая верная работа! Док подхватил ведерки и корзинки, забросил их, вместе с резиновыми сапогами, в свою машину-развалюху и покатил к бухте Большого прилива.
— Чего ты ищешь?
— Ничего, — буркнул Док, не оборачиваясь.
— Тут нет моллюсков.
— Знаю, — бросил Док. Верхний голос запел: «Хочу быть один. Надоели разговоры, объяснения, споры. Не желаю слушать. Сейчас мне выдадут какую-нибудь доморощенную океанологическую теорию. Лучше не оборачиваться».
— В море столько металла! — сказал голос сзади. — Магнием из одной кубической мили можно было бы вымостить всю страну. — «Везет мне на чокнутых, — подумал Док. — Магнитом, что ли, их ко мне тянет?»
— Я ясновидец, — сказал голос сзади.
Не вставая, Док стремительно обернулся, в нем закипала злость:
— Очень приятно! Я тоже ясновидец. А двум ясновидцам в одном месте тесно! — сроду он еще не был так невежлив с незнакомым человеком.
Незнакомец был крупный бородатый мужчина с живыми и ясными глазами здорового смышленого ребенка. Одет в драный комбинезон и выцветшую голубую рубаху. Ноги босы. На голове соломенная шляпа с двумя порядочными дырами в полях — явно, прежним ее хозяином была лошадь какого-нибудь фермера.
Доку стало занятно.
— Я имею обыкновение приглашать захожих людей отобедать со мной, — сказал ясновидец. — Конечно, в этом я не оригинал. То же делал Гарун-аль-Рашид. Пойдемте…
Док поднялся с корточек, в подколеньях покалывало как иголочками. Рядом с маленьким Доком ясновидец высился подобно башне. Глаза у него и впрямь как у смышленого, жизнерадостного ребенка; зато лицо словно из гранита высечено — такие лица были у пророков и патриархов; так же, наверное, выглядели святые, думал Док. Из обтрепанных рукавов голубой рубахи торчали руки — узловатые, как виноградная лоза; ладони одеты коричневым панцирем мозолей, иссечены порезами ракушек. В левой руке ясновидец держал дряхлые кеды. Видя, что Док смотрит на них, он сказал:
— Я их надеваю, когда захожу в море, — ракушки очень острые, приходится защищать ногу.
— Гаруна, — сказал Док, невольно смягчаясь, — посещали джинны, а также духи земли, огня и воды. Вас тоже навещают джинны? — и тут же подумал: «Господи, ну зачем я ввязался в этот дурацкий разговор? Надо поскорее сматываться, пока еще можно».
Ясновидец посмотрел сверху вниз в лицо Доку.
— Я живу один, — сказал он просто. — Живу на вольном воздухе. Ночью лежишь: волны плещут, сучья сосновые над головой чудно так чернеют… Конечно, от всего этого — от звуков, от тишины, от разноцветья и одиночества — у меня бывают видения. Да и у кого бы их не было…
— Но ведь вы в них не верите? — Док ожидал услышать в ответ «нет».
— По-моему, — отвечал ясновидец, — вера тут ни при чем. Вы видели, как солнце садится в океан? Какое оно делается плоское, как причудливо меняет очертанья? Неужели вы себе напоминаете, что это иллюзия, вызванная атмосферной пылью и преломлением света в воде?.. Наверное, просто наслаждаетесь красотой. А у вас не бывает видений?
— Нет.
— А когда вы слушаете музыку, разве вам не являются какие-то образы, воспоминания?
— Ну, это совсем другое дело…
—Не вижу разницы, — сказал ясновидец. — Прошу вас, обед готов.
Среди дюн, в местах, где искривленные ветром сосны сдерживают ползучий песок, образуются небольшие глубокие ложбины. В одной из таких ложбинок, в какой-нибудь сотне ярдов от берега, и жил ясновидец. Крохотная долинка была защищена от ветра. Сверху нависали сосновые сучья; душистая хвоя густо устилала песок. Над головами, в вершинах деревьев, гулял ветер, а на дне маленькой чаши было тихо и уютно; под корявыми ветвями постоянно царил полумрак. Сосны выжили лишь потому, что все время подлаживались к буйным силам стихии: росли кривыми да коренастыми, вытягивали по ветру руки-сучья, опекали стелющиеся растеньица, которые замедляют ход дюн. Под соснами горел костер, на плоских накаленных камнях, служивших плитой, в закопченных дочерна консервных банках дымилось какое-то варево.
— Рад вас приветствовать в своем доме, — сказал ясновидец. — Нас ждет чудесный обед.
Из развилки сосны он вынул большую жестянку, извлек из нее батон белого хлеба, отрезал два толстых ломтя. Потом из мокрой корзинки достал несколько морских ежей, расколол их о камень, положил на хлеб их гонады.
— Самцы сладкие, самки кислые. Я их смешиваю.
— Да, я их пробовал. — сказал Док, — Этот продукт очень богат белком. Итальянцы их едят. Говорят, они содержат вещества, усиливающие половое чувство.
Есть люди, которых никаким умным трепом не собьешь. Ясновидец был непобедимо прост.
— Теперь, — промолвил он, — попробуем вареных моллюсков. У меня есть булавка, чтоб удобней подцеплять. А морскую капусту вы любите? У нее изысканный вкус. Еще у меня есть сборная похлебка — нечто вроде буйабес. Не буду говорить из чего — догадайтесь сами.
— Я вижу, вы добываете всю пищу из моря?
— Нет, не всю. Хорошо бы, конечно… Жить было бы тогда проще. Я полностью получаю из моря свой белок, но увы, мой грешный желудок не может без крахмала. Я ем немного хлеба и картофеля. К морской пище хорошо что нибудь кислое — у меня есть уксус и лимоны. Балуюсь и пряными травами — розмарином, тимьяном, шалфеем, душицей…
— А как же саха`ра? — спросил Док. — Ведь в море их нет?..
Ясновидец потупился и несколько времени наблюдал за черным муравьем, который тщетно пытался преодолеть песчаный завал — песок осыпался у него из-под лапок. Наконец выговорил тихо:
— Я краду в магазине леденцы, — чувствовалось, что ему очень стыдно. — Ничего не могу с собой поделать…
— Плоть немощна…
— Это меня не волнует. Аппетит — вещь хорошая. Чем больше у человека желаний, тем он богаче. Но я ненавижу воровство. Меня учили, что воровать грех. Как стащу леденец, чуть не плачу от стыда. Все удовольствие пропадает. А я так люблю леденцы «Ребячья нежность»…
Они ели моллюсков, подцепляя их из раковин булавками и окуная в лимонный сок; потом похлебку — месиво из мидий, моллюсков, крабов и мелкой рыбешки, приправленное чесноком и розмарином. («Не всем это нравится», — сказал ясновидец.)
Поев, Док улегся на ковер из сосновых игл, закинул руки за голову. Ему было хорошо и покойно. Чистый воздух, мягкая сосновая подстилка… Густой запах хвои, водорослей и матэ… Пение ветра в кронах сосен… К Доку вернулся прежний душевный лад.
— Удивляюсь, — сказал он лениво. — Отчего вас до сих пор не посадят? Мы живем в такое время, что всех, кто не бегает, не суетится, считают опасными. Ну а если человек к тому же не верит, что близится конец света, это уж и вовсе подозрительно.
— Близится-то он близится, — сказал ясновидец. С первого дня творенья…
— Нет, правда, отчего вы до сих пор не за решеткой? Подумать только, человек счастлив без житейского хлама! В нашей стране это преступление.
— А меня и сажали — несколько раз. Кроме того, время от времени меня берут на обследование.
— Ах да, — сказал Док. — Вы ведь сумасшедший?..
— По-видимому, — сказал ясновидец. — Но я не опасный сумасшедший. А с леденцами меня ни разу не поймали! Я ворую ловко. И никогда не беру больше одного.
— Только не вздумайте собирать вокруг себя учеников, — посоветовал Док. — А то вас распнут как миленького.
— О, это мне вряд ли грозит. Я никого ничему не учу.
— Вот в этом я не уверен, — сказал Док. — Беда нашего проклятого времени в том, что хочешь не хочешь, а ввязываешься в жизнь общества. Может, вы и не проповедуете никаких антиобщественных идей. Зато ваше житие почище всяких проповедей.
— Просто я лентяй, — сказал ясновидец. — Вы когда нибудь пробовали парагвайский чай матэ?
— Нет.
— Сейчас попробуете. Он крепок и ароматен. От него немного слабит. Вы не возражаете, если я вам его подам в пивной бутылке?
— Ничуть.
— Пожалуйста. Осторожно, бутылка горячая. Прихватите прутиком.
Немного погодя ясновидец спросил:
— Что все-таки вас гложет? Или вы не хотите об этом говорить?
— Эх, кабы я сам знал… — вздохнул Док. — По правде говоря, сейчас отлегло, не пойму отчего.
— А-а, понятно, — сказал ясновидец. — Вы мне вот что скажите: есть у вас жена, дети?
— Нет.
— А хотите, чтоб были?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Знаете, — слазал вдруг ясновидец, — вчера ночью я видел русалку. Если помните, в небе стоял полумесяц, все окутывала легкая дымка. Ночь была не простая — черно-серо-белая, — ночь была цветная! У берега в одном месте есть подводный выступ. Отлив был сильный, вода с него сошла, и обнажилось каменное ложе, выстланное мягкими водорослями. Ну вот, подплыла туда русалка, забила хвостом, как семга на пороге, и взлетела на ложе из водорослей, и давай выгибать свои чудные белые руки как будто танцует! Долго я смотрел… Потом вода стала прибывать…
— Она вам, верно, приснилась? Или возникла в вашем воображении?
— Не знаю. Но если я смог такое вообразить, то это прекрасно! Все-таки скажите, чего вы хотите от жизни?
— Как бы это получше выразить… Я хотел бы все, что перевидал, передумал, все, что узнал, — сжать, связать воедино, очистить от постороннего сора, оставив одну нагую суть, чтобы мне наконец явился смысл вещей. Пока же у меня это не выходит…
— Может, вы к этому не готовы? А может, вам нужна помощь?
— Помощь?
— Есть вещи, которые человек не может делать один. Я бы, например, не отважился ни на что такое большое без… — он примолк.
Волны тяжко бились о берег; облако, превратившееся в лучах заходящего солнца в слиток червонного золота, медленно уплывало к востоку…
— Без чего? — спросил Док.
— Без любви, — ответил ясновидец. — Извините, но я вынужден вас покинуть. Мне надо на берег. Кажется, солнце дошло до того места, откуда дальше без меня опускаться не может. — Он поднялся, отряхивая сосновые иголки со своих потрепанных одежд.
— Я к вам еще наведаюсь, хорошо?
— Боюсь, вы меня не застанете, — сказал ясновидец. — Во мне живет беспокойство. Скорей всего, вы меня не застанете.
Док посмотрел ему вслед: ясновидец вскарабкался на край дюны; ветер вздернул поля соломенной шляпы — солнце высветило лицо и позолотило бороду.
Мак отправился к Доку узнавать день его рождения (кстати, Дока он не застал); другие тоже разошлись по делам. В Ночлежке остался один Элен: он сидел задумавшись в кресле-качалке. Лишь теперь начал он постигать своим неповоротливым умом суть речей Мака: Док не сможет написать книгу! Разумеется, мысль, что Док уже не прежний великий Док, все более овладевавшая жителями Консервного Ряда, была недоступна Элену; он только понимал — с Доком какая-то беда. Испытывать к Доку дружеское презрение он не мог — Док оставался для него величайшим из людей. Если бы у Элена спросили, когда конец света, — он отправил бы за ответом к Доку… Вот почему дума его была не о слабости Дока, а о предательстве друзей, которые усомнились… посмели усомниться в таком человеке!
Элен стукнул кулаком по подлокотнику, вскочил и пошел в заведение Могучей Иды. За стойкой стоял Эдди Элен скоренько пропустил два виски, а заплатил как за одну кока-колу…
Пройдя между двумя корпусами консервного завода, он очутился на берегу моря. Тут его сочувственное внимание привлекла чайка с перебитым крылом. Он погнался за ней — хотел помочь, — а она поплыла в море и утонула.
Док в беде! Для Элена это было вроде землетрясения; но кто же потрясатель?
Элен брел вдоль прибрежных скал, пока не вышел на пляж Пасифик-Грова. Коричневые от загара юноши стояли на руках перед восторженными девушками; Элен не обратил никакого внимания на эту акробатику. Он поднялся по дороге в город и осмотрел весь нижний этаж универсального магазина Холмана. Заведующий этажом сопровождал его неотступно — право, такой чести удостаивались немногие посетители. Элен был так задумчив, что даже не остановился у любимой витрины с блестящим слесарным инструментом…
Еще бы, разве можно, вырвав у человека почву из-под ног, ожидать, что он поведет себя нормально? На обратном пути Элен проходил мимо похоронного бюро; как раз собирались кого-то хоронить. В другую пору Элен с великой охотой присоединился бы к процессии. Теперь он смотрел равнодушно, как выносят все новые и новые венки — и ни малейшего участия не пробуждалось в душе его… Покойник мог проститься с мыслью, что Элен почтит присутствием его пышные похороны…
В Новом Монтерее Элен, вместо того чтоб обойти дерущихся собак, проложил дорогу прямо сквозь свору.
Все вышеописанные поступки немало бы обеспокоили его друзей, но если б друзья узнали его мысли, то попросту бы устрашились.
Мыслить — вообще не просто. Для Элена же это был сущий подвиг. Разрозненные образы, обрывки воспоминаний, отдельные слова, осколки фраз толклись беспомощно у него в голове. Ни дать ни взять автомобильная пробка на бойком перекрестке; машины фырчат, сигналят, а Элен стоит посередке, размахивает руками — направо, налево, прямо — куда там, не разъехаться…
Добравшись до Консервного Ряда, Элен не пошел в Королевскую ночлежку, а улегся под черным кипарисом на пустыре, улегся по старой памяти: прежде, до Ночлежки, он много лет жил под этим деревом…
Мысли Элена не отличались сложностью. Спасибо, что они вообще были!.. Элен любил Дока. У Дока какая-то беда. Кто же виноват? То, что виноваты могли быть обстоятельства, а не люди, было выше понимания Элена. Надо спасать Дока, пускай даже для этого понадобится убить того, кто портит ему жизнь. Лишить человека живота Элен бы не убоялся — до этих пор он никого не убил только потому, что не было нужды и соответствующего настроения… Что там говорили про доково несчастье? Ничего конкретного, все растекается. Хотя стоп. Мак сказал, что Доку ни за что не написать книжку. Вот оно! Неужто Мак? Раз Мак так в этом уверен, значит, он и навредил? Да, как ни грустно, все сходилось на Маке. Мака Элен тоже любил, поэтому подумал: может, еще сговоримся по-доброму, не придется убивать?..
Под кипарисом становилось темно, так темно, что уж и читать нельзя (Элен всегда судил о свете по тому, можно ли читать, хотя книжек и в руки не брал). Зажегся фонарь над парадным входом в «Медвежий стяг». У Дока света не было. С холма, из окон Королевской ночлежки, лился тусклый свет керосиновой лампы… Снова и снова Элен пробовал вернуться к сладкому бездумью, да не тут то было. В голове неотвязно вертелось: «Мак виноват. Пускай все исправляет!»
Элен встал, отряхнулся от кипарисовых чешуек и направился домой. Он прошел вдоль ржавых труб, пересек колею железки, вот и родная тропка. Издалека, приглушенные корпусами консервного завода, долетали звуки трубы Какахуэте. Мальчишка играл «Шторм на море», и морские львы у Китайского мыса вторили ему лаем.
В Ночлежке вовсю шла игра в крестики-нолики. Играли на полу. Поблизости, чтоб далеко не ходить, стоял кувшин с вином.
— Вот и Элен, — сказал Мак. — Причаливай.
— Мак, — грустно сказал Элен, — пойдем выйдем…
— Что-что? — не понял Мак.
— А то, что ты сейчас огребешь!
— За что?
Этого вопроса Элен боялся больше всего. Как бы половчее ответить?
— Пойдем, там узнаешь.
— Элен, детка, что с тобой? — спросил Мак с ласковым участием. — Скажи, может, я чем помогу.
Элен почувствовал, как улетучивается его решимость.
— Что ты сделал с Доком?! — заорал он исступленно. — Кого хочешь, а Дока не тронь!!!
— А что я сделал? — удивился Мак. — Ничего я не сделал. Ну, разве раскрутил на доллар-другой, так ведь мы все из него деньги тянем. Помнится, и ты как-то раз…
— Зачем сказал, что ему не написать книжку?!
— Так ты об этом?
— А то о чем. Ишь как ты сразу забоялся!..
— Ладно, забоялся, забоялся, — облегченно сказал Мак. — Другой раз не забоюсь… Сядь отдохни. Отпей глоток из кувшина…
Все бросились приголубливать Элена. Он расчувствовался и чуть не плакал. Но все равно не мог забыть о несчастном Доке.
— Вы должны ему помочь, — твердил он. — Вы же знаете, как он мается. Помогите ему!
— Понимаешь, не в нас тут дело, — сказал Мак. — Вся беда в том, что он дал сомнению, аки червю, угнездиться в душе своей.
— Вот-вот, золотые слова, — подтвердил Уайти II.
— Отговорки, — мрачно сказал Элен. — Надо что-то делать…
Мак подумал, подумал, потом сказал:
— Ребята, а ведь Элен прав. Какие мы эгоисты! Самому лучшему другу не хотим помочь. Стыд! Спасибо, Элен — открыл глаза… Если б случилась беда со мной, хотел бы я, чтоб Элен был рядом. Советчик из него, может, и никудышный, зато он настоящий друг, никогда не предаст!
Элен в растерянности склонил голову набок. За свою жизнь он слышал так мало похвал…
— Вношу предложение, — продолжал тем временем Мак. — Встанем и выпьем за здоровье Элена — благородной души!
И все друзья — Мак, Эдди, Уайти I и Уайти II — встали и обступили Элена, и каждый по очереди выпил за него, лихо отставив локоть. Всем стало так хорошо, что захотелось еще… На третий раз Элен не выдержал:
— А нельзя… за что-нибудь такое выпить, чтоб и мне с вами?
— За Пасифик-Гров! — радостно провозгласил Эдди. Лед был сломан. Всех охватило благорасположение.
Пришлось почать очередной бочонок из погребов Эдди.
Эдди вынул пробку, чутко принюхался.
— Как же, как же, помню… Я сюда слил из абсентовой бутылки, мексиканцы не допили…
— Аромат-то, аромат, — сказал Мак. — Аж на всю комнату…
Чувство было такое, будто вернулись старые добрые времена. Вот если б еще Гай был здесь! Выпьем за старину Гая, за ушедшего друга!
Абсент, смягчивший вкус смеси, сообщил ему вместе с тем что-то невыразимо сладостное и старинное. И в обитателей Ночлежки словно вселился дух старинного джентльменства. «Только после вас», — говорили они друг другу прикладываясь ко вновь наполняемому кувшину.
— Вот будут у нас деньги, пойдем к Уолворту, купим наконец стаканы! — сказал Мак.
— Какие к черту стаканы! Мы же их перекокаем, — сказал Уайти II. — Но мне нравится твоя мысль!
Все вдруг осознали, что наступил один из тех моментов, когда история словно приостанавливается, выбирая, каким путем двигаться дальше. Осознали, что будут вспоминать эту ночь как начало новой эпохи. В такие минуты людей тянет к ораторству.
Мак утвердился, прислонясь к плите, и постучал по вытяжке — тише, мол!
— Джентльмены! Давайте поклянемся вытащить Дока из бездны отчаяния, в которой он пребывает…
— Помнится, как-то раз мы уже хотели сделать ему добро… — осторожно сказал Эдди. — Помните, как за лягушками ездили?..
Но Мак был безмятежен:
— Где нам было тогда — молодо-зелено. А теперь мы все продумаем — чтоб не оплошать!
Элен пребывал в умилении — вернулись старые дружные времена! — и речь его стала счастливо-бессвязной.
— За Пасифик-Гров, — уже в который раз повторял он.
Мак откинул дверцу плиты и сел на нее.
— Долго я думал, — оказал он, — все последние дни только и думаю…
— Ну, конечно, на что ты еще способен, — сказал Уайти II.
— Есть у меня одна идея… — продолжал Мак, не обращая на него внимания.
— Не мешай, дубина, — сказал Эдди.
— Это ты кому? — спросил Уайти II.
— Так, никому, — невинно отвечал Эдди, — но коль уж ты отозвался…
— Есть у меня одна идея… если вы, конечно, в состоянии воспринимать, — важно сказал Мак. — Предупреждаю, она может прийтись вам не по нутру. Все же обдумайте ее серьезно, поменьше эмоций… По-моему, Доку нужна жена…
— Что?! — вскричали все разом.
— Ну, жениться-то не обязательно, — поспешно поправился Мак, — сами понимаете…
Если бы не абсент, размягчивший ребят, быть бы Маку битым!
— Прошу не перебивать, — возвысил голос Мак. — Взглянем на проблему брака в масштабах страны. Почему у нас столько разводов? Да потому, что мужики выбирают себе жен сами! Вот и женятся на ком попало.
— По-моему, безопасней вообще не жениться, — сказал Уайти II.
— Что делать, не все могут удержаться от этого шага, — сказал Мак. — В общем, обдумайте, утром скажете.
Элен потянул Мака за рукав.
— Ты не шутишь?
— Нет, не шучу.
— А знаешь, что я с тобой сделаю, если с Доком что нибудь плохое выйдет?
— Да, — сказал Мак, — догадываюсь. И поделом мне тогда…
…Все другие обитатели Королевской ночлежки давно угомонились, а Элен долго лежал без сна. Его кровать, помимо ножек, имела четыре жидких столбика, покрытых стеганым одеялом на манер балдахина — однажды он увидел такую в кино и потом смастерил по памяти. Элен лежал, глядел на стеганые узоры. Голова шла кругом. Неужели нельзя помочь Доку как-нибудь проще, без этой чертовой женитьбы?.. Он пробрался к двери, выглянул наружу — у Дока в окне горела лампа с зеленым абажуром.
— Бедняга, — прошептал Элен.
Плохо спалось ему в эту ночь; снились ему громадные поганки…
Джо Элегант, повар в «Медвежьем стяге», был молод, тощ и бледнолиц. Он носил прямую челку, курил заграничные сигареты, вставляя их в длинный мундштук из слоновой кости, и любил придавать лицу сатирическое выражение. Воздушные пирожные его изготовления не имели равных в мире, так же как и массаж, который он делал девочкам перед субботним нашествием матросов. Джо видели только в завтрак, обед и ужин, остальное время он укрывался в маленькой пристройке, где были кухня и его комната. Заполночь оттуда доносился грохот пишущей машинки.
Как-то утром Сюзи села пить кофе; Джо Элегант вытирал столики.
— Хороший у тебя кофе, — оказала Сюзи.
— Спасибо за комплимент.
— Странно, что ты работаешь в таком заведении…
— Не волнуйтесь, это временное пристанище.
— Слушай, у меня есть отличный рецепт, как готовить гомбо. Хочешь дам?
— По вопросам меню — к Фауне.
— Не очень-то ты приветливый!
— А почему я должен быть приветливым?
Он как раз поравнялся с Сюзи. Сюзи быстро протянула руку, запустила пальцы ему за воротничок, потащила вниз — приблизилось моргающее лицо Джо.
— Ну ты… — начала она, потом опомнилась, разжала пальцы: «Тьфу, черт…»
Джо Элегант поспешно отступил — потирая горло, разглаживая воротничок.
— Прости, пожалуйста, — сказала Сюзи.
— Ладно уж…
— Сам виноват. Почему ты такой злой?
— Сами видите — эта жизнь не для меня…
— Какая ж тебе жизнь нужна?
— Боюсь, вы не поймете.
— Ты что, лучше других?
— Да нет. Просто не такой как все.
— Это уж точно, — усмехнулась Сюзи.
— Я пишу роман.
— Да ну! Про что? Дашь почитать?
— Вряд ли вам понравится.
— Это почему?
— Непонятно будет…
— Зачем же писать, если непонятно?
— Я пишу не для широких масс.
— Ух ты, здорово сказал! Значит, я — массы? Ты, наверное, и пишешь здорово?..
Джо Элегант сглотнул, держась за горло.
— Я вам как-нибудь почитаю отрывки.
— Ладно. Но ты же сказал, я не пойму…
— Ничего, я буду объяснять по ходу дела.
— Хорошо, а то я такая бестолковая…
— Скажите, вы любите шоколадное пирожное с орехами?
— Ага.
— Тогда я испеку. Может, зайдете как нибудь. Чаю попьем…
— Конечно, зайду.
— А ты хороший парень, Джо. Кофейку не осталось?
— Сейчас свежий сварю.
Док провел бессонную ночь. Голова пухла: желтые блокноты, ясновидцы, осьминоги!.. В другое время он сел бы в бессонье работать, или почитал бы что-нибудь, но теперь, стоит зажечь лампу, — в глаза навязчиво лезут желтый блокнот да строй карандашей…
Когда над заливом занялся рассвет, Док решил: нужно проветриться, совершить длительную прогулку — хотя бы на другой конец полуострова, в Кармел, только не прямой дорогой, а в обход, берегом моря. Он встал, зажег свет (в лаборатории было еще темно), сварил кофе…
Разглядев, что у соседа свет, Могучая Ида поставила в полиэтиленовую сумку бутылку с коричневым напитком без опознавательных знаков, вышла из кафе, пересекла улицу и постучалась к Доку.
— Док, ты не мог бы взять пробу?
— Что это хоть такое? — спросил Док. — Говорят, виски. Мне важно, чтоб никто от него не помер. В Сосновом каньоне делают, предлагают дешево большую партию.
— Но это же против закона…
— А если кто умрет, это по закону?
Вот и выбирай между подпольной торговлей и убийством. Вечно меня втягивают в какие-то аферы, грустно подумал Док. Преступлением это не назовешь, но и хорошим делом тоже.
Он быстро произвел химический анализ:
— Конечно, не яд, но на пользу вряд ли кому пойдет… Есть толика сивушного масла. Но в общем, не намного хуже «Старой тенисовки».
— Вот и спасибо. Чем же мне тебя отблагодарить?
— Ну, пришли как-нибудь бутылочку… только не этого напитка.
— Тогда «Старого портного». Сойдет?
— Слушай, — сказал Док. — Я ведь по твоему лицу вижу — еще что-то хочешь сказать. Так говори, не тяни.
— Док, это правда… что у тебя что-то неладно?
— У меня? С чего ты взяла?
— Да вот, люди говорят.
— Что за бред! У меня все хорошо!.. — сердито сказал Док. — Обхаживают как больного! Ну что, по-твоему, со мной случилось?
— Не знаю, но если понадобится помощь… — только и сказала Ида и поспешно удалилась, нарочно оставив бутылку.
Док взял ее, сделал маленький глоток, скорчил гримасу. Потом отхлебнул побольше. Сердце сердито колотилось. От жалости друзей еще тоскливей на душе. От жалости один шаг до презрения. Док сжал зубы: «Все равно весной поеду в Ла-Джоллу! Все равно куплю новый микроскоп!» А нижний голос шепнул чуть слышно: «Ну хоть бы кто тебя согрел…»
Док сел к столу и, полный злого своеволия, зачем-то написал: «Параллельные прямые пересекаются!» Снова отхлебнул из бутылки и вскрыл вчерашнюю почту. Оклендский политехникум шлет заказ на шесть комплектов препаратов для микроскопа — стадии развития зародыша морской звезды. Слава богу: старая верная работа! Док подхватил ведерки и корзинки, забросил их, вместе с резиновыми сапогами, в свою машину-развалюху и покатил к бухте Большого прилива.