Джон Стейнбек
«Благостный четверг»
ПРОЛОГ
1. ТАК ОНИ И ЖИЛИ…
2. ТРУДНАЯ ЖИЗНЬ ДЖОЗЕФА-МАРИИ
3. ВЫКРУТАСЫ (1)
4. ИНАЧЕ Б НЕ БЫЛО ИГРЫ
5. ПОЯВЛЯЕТСЯ СЮЗИ
6. МУКИ ТВОРЧЕСТВА
7. НЕ ВЕРЬ НАЧАЛУ, А ВЕРЬ КОНЦУ
8. ВЕЛИКАЯ КРОКЕТНАЯ ВОЙНА
9. ДУРАКОМ РОДИЛСЯ… ПРЕЗИДЕНТОМ ПОМРЕШЬ
10. В СТЕНЕ, НАС ОКРУЖАЮЩЕЙ, ЕСТЬ ЛАЗ, НАС ВОПРОШАЮЩИЙ
11. ТЯЖКИЕ ДУМЫ ЭЛЕНА
12. ЦВЕТОК НА ПОЧВЕ КАМЕНИСТОЙ
13. ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ПРЯМЫЕ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ
14. НЕЗАДАЧЛИВАЯ СРЕДА
15. ТЯЖКО В УЧЕНЬЕ
16. ЦВЕТОЧКИ СВ. МАКА МОНТЕРЕЙСКОГО
17. ОКРУТИЛА!
18. В ЧАС ДОСУГА
19. БЛАГОСТНЫЙ ЧЕТВЕРГ (1)
20. БЛАГОСТНЫЙ ЧЕТВЕРГ (2)
21. АЙ ДА ЧЕТВЕРГ!
22. ВО ВСЕОРУЖИИ
23. НОЧЬ ЛЮБВИ
24. ТОМИТЕЛЬНАЯ ПЯТНИЦА
25. БРЕХУНЯ
26. БУРЯ ПРИБЛИЖАЕТСЯ
27. О СЛАВНОХЛОПОТНЫЙ ДЕНЕК!
28. НОВЫЙ КУБЛА ХАН, ИЛИ ВИДЕНИЯ ВО СНЕ
29. О, ГОРЕ НАМ!..
30. НА СВЕТ ПОЯВЛЯЕТСЯ ПРЕЗИДЕНТ
31. ТЕРНИСТОЙ ТРОПОЮ ВЕЛИЧИЯ
32. ПОХОД ЗА ИСТИНОЙ
33. СУДЬБА СТУЧИТСЯ В ДВЕРЬ
34. ХОРОШАЯ СИДЯЧАЯ ВАННА
35. В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ КОМИЛЬФО
36. ЛАМА САВАХФАНИ
37. ГЛАВКА С БУЛАВКУ
38. ВЫКРУТАСЫ (2), ИЛИ ПРАЗДНЕСТВО БАБОЧЕК
39. И СНОВА У НАС В ГОСТЯХ БЛАГОСТНЫЙ ЧЕТВЕРГ
40. ПУСТЬ БУДЕТ В НАШЕЙ ЖИЗНИ ЛИШЬ ВЕСНА!
Элизабет с любовью посвящаю
Как-то вечером вытянулся Мак вольготно на своей постели в Королевской ночлежке и говорит:
— Прочитал я «Консервный Ряд» Стейнбека: слабовато. Я бы все это описал другим манером, — тут Мак перевернулся на живот, подпер рукою голову. — Оно понятно, критиковать легко… Но кой-чего я б ему все же присоветовал…
— Ну, и чего? — спросил Уайти I.
— Да мало ли чего… Вот хотя бы взять. Он как пишет: глава первая, глава вторая, глава третья… Номера — ладно, ничего не имею против. Но хорошо бы к ним по паре слов — про что глава. Мало ли, вдруг захочется перечитать какое-то место. Разве его по номеру отыщешь? А тут посмотрел в заголовок: ага, тебя-то мне и надо…
— А ведь верно…
— И еще, мне такие книжки нравятся, где много говорят. Сочинитель пускай лучше помалкивает. У кого какая внешность, я люблю сам угадывать. Как ты говоришь, таков ты, значит, и есть. Да чта там внешность, я все ихние мысли по разговору угадаю. Хотя, — прибавил он, — без описаний тоже не обойтись. Должен я знать, что какого цвета, чем пахнет, на что похоже? Да как оно кому нравится?.. Но все же лучше, когда этого поменьше…
— Ишь ты! Критикует — как пиво дует, — подал голос Уайти II. — Талант! А еще можешь?
— Чего ж не мочь… слушайте. Всякий писатель любит показывать свое искусство. И правда, посмотришь — ловок, красиво закрутил… Слова-то какие — поют. А я так сужу: пиши свои выкрутасы, коли охота, да только с делом не путай. Ты собери их грудой в начале книжки… А там уж как я пожелаю: захочу — вообще их читать не буду, а захочу — прочитаю потом, когда ясно, чем все кончится…
— Так и стал бы его учить? — не поверил Эдди.
— Спрашиваешь, — сказал Уайти II. — Наш Мак такой учитель, берегись. Дай ему волю, он привидений учить будет, как лучше страх нагонять. А то какого-то писателя…
— А что, я могу! Кончайте, скажу, ребята, кандальный звон да спиритизм… Все у вас по старинке… Я много чего могу… — Снова перевернулся на спину, уставился в полог над кроватью. Несколько времени молчал, потом сказал раздумчиво:
— Да… Так они и пошли бы у меня друг за дружкой…
— Кто, привидения? — спросил Эдди.
— Сам ты привидение… Главы…
1. Так они и жили…
2. Трудная жизнь Джозефа-Марии
3. Выкрутасы (1)
4. Иначе б не было игры
5. Появляется Сюзи
6. Муки творчества
7. Не верь началу, а верь концу
8. Великая крокетная война
9. Дураком родился… президентом помрешь
10. В стене, нас окружающей, есть лаз, нас вопрошающий
11. Тяжкие думы Элена
12. Цветок на почве каменистой
13. Параллельные прямые пересекаются
14. Незадачливая среда
15. Тяжко в ученье
16. Цветочки св. Мака Монтерейского
17. Окрутила!
18. В час досуга
19. Благостный четверг (1)
20. Благостный четверг (2)
21. Ай да четверг!
22. Во всеоружии
23. Ночь любви
24. Томительная пятница
25. Брехуня
26. Буря приближается
27. О славнохлопотный денек!
28. Новый Кубла Хан, или Видения во сне
29. О, горе нам!..
30. На свет появляется президент
31. Тернистой тропою величия
32. Поход за истиной
33. Судьба стучится в дверь
34. Хорошая сидячая ванна
35. В высшей степени комильфа
36. Лама савахфани?
37. Главка с булавку
38. Выкрутасы (2), или Празднество бабочек
39. И снова у нас в гостях Благостный четверг
40. Пусть будет в нашей жизни лишь весна!
Для Монтерея и Консервного Ряда война не прошла бесследно; воевать по-настоящему мало кому довелось, но дел всем хватило. И ран оказалось немало…
Особенно отличились консервные промыслы. По случаю войны отменили ограничения на лов. Из патриотических чувств сардин выбрали подчистую, а теперь их не воротишь никаким патриотизмом. Помните, у Л. Кэрролла в «Алисе» устриц «всех съели до одной»? Сардинам повезло не больше. Старая история! В благородном порыве свели западные леса; а теперь вот сосем из калифорнийской земли воду, да так споро, что никакой ливень дела не поправит. Окажемся среди пустыни — наплачемся… Консервному Ряду уже сейчас не до смеха: сардин выловили, законсервировали и всех до одной съели. Как вымер консервный завод. Лишь похаживает между цехов одинокий сторож, да ветер гремит по серебристо-жемчужным рифленым кровлям… На улице не фырчат грузовики. Кругом тихо и пусто…
Беспокойное это было время — война… Дока призвали. На кого оставить Западную биологическую лабораторию? Упросил приглядеть за ней старого своего приятеля Брехуню… Служил Док техником-сержантом в подразделении по профилактике венерических болезней. К службе относился по-философски. Имея вволю казенного спирта, весело коротал свободное время. Подружился со всей частью, от следующего чина отбрыкивался. Война кончилась, тут бы и домой; но в награду за верную службу правительство оставило Дока в армии, доверило навести порядок в бумагах: ему, как главному виновнику беспорядка, работа была как раз по плечу. Через два года после победы Док вышел с почестями в отставку…
И вот он на крыльце своего дома. Дверь от сырости разбухла, насилу открыл. Похоже, Брехуня в лаборатории давненько не был… Всюду пыль, плесень. В раковине гора грязных кастрюль и сковородок. Инструменты — ржавые, клетки — пустые. Док опустился на старенький стул, на душе кошки заскребли. Выругал Брехуню — негромко, но с чувством. Потом поднялся, вышел на безмолвную улицу, ноги сами понесли его в лавку Ли Чонга за пивом. За прилавком стоял хорошо одетый молодой человек, по обличью мексиканец. Тут только Док вспомнил, что Ли Чонга больше нет.
— Пива, — сказал Док. — Две кварты.
— Сейчас сделаем, — сказал Патрон.
— Мак сюда заглядывает?
— А как же.
— Передайте ему, что я его жду.
— Я — это кто?
— Скажите ему, Док вернулся.
— Ладно, Док, — сказал Патрон. — Такое пиво устроит?
— Лишь бы пенилось…
Док с Маком допоздна засиделись в лаборатории. Пиво уже не казалось забористым, и на столе появилась бутылка виски «Старый Тенесси» («Старая тенисовка», как говорят в Монтерее), а Мак все отчитывался, как жили-поживали без Дока…
Кругом перемены. Одних не стало, других будто подменили — неизвестно, что хуже. С грустью называл Мак имена — и живых, и мертвых. Погиб на войне Гай: пялился в небо во время лондонской бомбежки, ну и накрыло осколком зенитки. Жена горевала недолго, получила страховку — и снова замуж. А в Королевской ночлежке чтут память Гая: постель его сохраняют в неприкосновенности, никому не позволяют даже присесть на нее.
А что было с Уайти! Поступил на военный завод в Окленде и на другой день сломал ногу. Целых три месяца в госпитале пролежал, жил как король. Пухлые подушки, белоснежное белье… От нечего делать выучился играть на губной гармошке. Теперь можно всю жизнь играть да радоваться.
Да! У него теперь есть тезка — Уайти II. Вот уж парень так парень. Пошел в морскую пехоту, в Первую дивизию, и — за границу с пополнением. Воевал. Говорят даже (не он, люди говорят), будто наградили его Бронзовой звездой. Никто ее не видел, скорее всего потерял; а там кто знает… Боевой! До сих пор бесится, что командир отобрал у него банку заспиртованных в бренди ушей. Уайти мечтал поставить трофей дома на полочку над кроватью: пусть все видят, как служил родине.
Эдди все эти годы работал у Могучей Иды, в кафе «Ла Ида». Врач призывной комиссии глянул в его медицинскую карту, а там такие болезни, что Эдди, почитай, уже лет десять должен червей кормить. Как всех годных в армию позабирали, Ида его в бармены определила. Вот он обрадовался! Стал потихоньку отливать вино и виски в маленькие бочонки. Наполнит бочонок, заткнет хорошенько и зароет в укромном месте. Так что теперь Королевская ночлежка — единственная в округе Монтерей, у которой собственные винные погреба.
Где-то на середине первой бутылки «Старой тенисовки» Мак поведал Доку о кончине Доры Флад. Умерла Дора во сне; «Медвежий стяг» осиротел. Девочки затосковали. Закрылись, повесили табличку «Учет». Три дня пили горькую одни, без мужчин. Сквозь стены было слышно, как отпевали Дору на три голоса, песни все такие хорошие: «Христос-спаситель», «Покоится прах глубоко под землей», «Лазарет Сейнт-Джеймс» [Первые две — духовного содержания, третья — популярная песня Л. Армстронга (Здесь и далее примечания переводчика).]. А уж рыдали-то, рыдали — жалобнее койотов…
«Медвежий стяг» перешел к ближайшей родственнице Доры — ее старшей сестре. Она из Сан-Франциско. Заведовала ночной благотворительной миссией на Гауэрд-стрит (между прочим, дело прибыльное!). Она с самого начала была совладелицей «Медвежьего стяга» — только никто не знал. И все чудные правила и порядки шли, оказывается, от нее. Вот, например: Дора хотела назвать заведение «Одинокая звезда», в память о своих молодых днях в Форт-Уэрте, а сестра настояла: пусть будет «Медвежий стяг» — в честь штата Калифорния [Техас, где расположен город Форт-Уэрт, носит прозвище «Штат одинокой звезды», а Калифорния, где находится Монтерей, — «медвежий штат». Говорит, штатные шлюхи должны славить свой штат! Новую работу считает не хуже старой: что та, что другая — на благо общества. Мастерица составлять гороскопы. Завела новые порядки: «Медвежий стяг» теперь, по крайней мере в нерабочие часы, напоминает пансион благородных девиц. По-настоящему ее звать Флора, но еще в ночной миссии пристало к ней другое имя. Как-то ел у нее суп — бродяга из образованных — и говорит напоследок: «Знаете, Флора, по-моему, в вас больше от фауны». «Как говоришь? Фауна? А ведь ничего», и велела всем звать себя Фауной.
Да, невеселые дела… Но о самом печальном Мак все не решался заговорить, язык не поворачивался. Может, рассказать пока об Анри Художнике?..
В том, что Анри уехал, Мак в какой-то степени винил себя. А дело было так. Анри построил лодку — отличное маленькое судно, и даже с каютой. Построил в лесу, потому что боялся океана. Лодка стояла на бетонных стапелях, и он был счастлив. И вот — чего не сделаешь от скуки — Мак с ребятами подшутили над ним. Наколупали с прибрежных камней ракушек и прилепили к днищу лодки быстросохнущим клеем. Ох и расстроился Анри! И рассказать о неприятности было некому: один Док мог бы понять и успокоить, но Док в армии. Анри выскоблил начисто днище, покрасил: не успела краска высохнуть, ребята опять за свое — на этот раз еще и водорослей налепили. Как им потом было стыдно, да поздно. Анри продал лодку и насовсем уехал из города. Его стали мучить кошмары: спит он у себя в каюте, ни о чем не подозревает, а лодка бороздит океанские волны…
Вот еще новость. Хочешь верь, хочешь нет, Элен тоже был в армии. После демобилизации солдаты могут без экзаменов поступать в университет. Элен не растерялся, поставил птичку на бланке заявления и очутился в Калифорнийском университете, на отделении астрофизики. Через три месяца приемная неразбериха улеглась, и он сразу же обратил на себя внимание. Особенно психологов. Но Элена уже потянуло домой, а удерживать человека против воли — нет закона… Элен потом не раз задавался вопросом, какую это науку он чуть было не научил. Хотел спросить у Дока, да забыл мудреное слово…
Док разлил остаток первой бутылки «Старой тенисовки».
— Про всех ты рассказал, Мак, а про себя молчишь. Ты-то как жил?
— Я-то? Я был тут, смотрел, чтобы все было в ажуре…
Да, Мак следил, чтобы все было в ажуре, а еще обсуждал боевые действия с каждым встречным. О войне отзывался с уважением, говорил: «Война — это вам не куриная жопа». После войны заинтересовался испытаниями атомной бомбы: еще бы, вся страна взбудоражена. За открытие запасов урана назначили огромное вознаграждение; в душе Мака началась цепная реакция. Он купил подержанный счетчик Гейгера.
Счетчик зажужжал на монтерейской автобусной станции. И Мак последовал за ним сначала в Сан-Франциско, потом в Мэрисвиль, в Сакраменто, в Портленд. Он так увлекся этим ученым занятием, что поначалу не заметил симпатичную молодую попутчицу. Потом, в дороге, ликвидировал это упущение; как не раз уже с ним бывало, одним началось, да с другим переплелось. Разговорились: девушка ехала далеко — в Джексонвиль, штат Флорида. Мак расстался бы с ней в Такоме, но счетчик Гейгера влек его дальше на восток. Так вместе пропутешествовали они до Салайны, штат Канзас. Был знойный, душный день, по стеклам автобуса ползали мухи. Девушка прихлопнула муху и разбила часы, и тут только Мак обнаружил источник радиоактивности — светящийся циферблат. Дорожный роман — это, конечно, хорошо, но в возрасте Мака нужен интерес посолиднее. Обратно в Монтерей Мак прибыл на грузовой железнодорожной платформе, вместе со средним танком, следовавшим на базу в Форт-Орд. По пути выиграл несколько долларов у сопровождающего. Господи, как хорошо, снова дома… Мак выдраил Королевскую ночлежку. Вдоль фасада посадил вьюнки. И стал вместе с Эдди готовиться к встрече героев. Герои сбредались по одному, долго не утихало веселье…
Золотое облако меланхолии окутало Дока с Маком… Из паров «Старой тенисовки» выплывало былое, лица друзей — ушедших или переменившихся… И оба они знали, что избегают главного, рассказывают байки, чтобы не касаться больного места. Но вот уж обо всем поговорили, деваться некуда…
— Как тебе новый хозяин лавки? — отважно приступил Док.
— Ничего, занятный малый. Только, — голос Мака задрожал, — никогда не заменит он Ли Чонга! Не будет у нас второго такого друга…
— Что говорить, золотой был человек, — сказал Док.
— И в делах хват, — сказал Мак.
— Умная голова… — сказал Док.
— Обо всех заботился… — сказал Мак
— А о нем никто… — сказал Док.
Они наперебой расхваливали Ли Чонга, наделяя его такими достоинствами, что он сам не узнал бы себя — до того вышел пригож да умен. Пока один рассказывал очередную историю из жизни почтенного китайского негоцианта, другой ерзал на стуле от нетерпения — сейчас еще не то вспомню. И вот уже Ли Чонг как бы и не человек, а эдакий ангел коварства и демон доброты. Так создаются боги… Да вот беда, бутылка незаметно опустела; Мака взяла досада — ну, теперь жди, Ли Чонгу достанется.
— Хитрый был, шельма! — заворчал Мак. — Уехал, никому ни слова. И помощи не попросил. Друг, называется…
— Может, боялся, начнете отговаривать? Мне-то написал, знал, что я далеко…
— Да, — сказал Мак. — Вот уж никогда не отгадаешь, что у китаезы на уме. Ну, скажи, Док, разве кто мог подумать, что он такой подвох готовит?
В самом деле, отъезд Ли Чонга был как гром среди ясного неба. Ли Чонг столько лет правил своей торговой империей — никому и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день он продаст все добро и уедет. Казалось, он вечен — так долго его лавка всех кормила, поила, одевала, так прочно вошел он в жизнь Консервного Ряда… Своеволен и загадочен восточный ветер, прихотливые повороты восточного ума ему сродни. Нетрудно вообразить капитана, который мечтает у себя в каюте: сойти бы на берег, завести бакалейную лавку. Лавочнику не страшен шторм, не грозит течь. А вот чтобы лавочник мечтал о море… Да, да — щелкая на счетах, ставя на прилавок «Старую тенисовку», нарезая огромным ножом тончайшие ломтики бекона — Ли Чонг мечтал о море! Ему снились пальмы, полинезийцы… О планах своих он никому не говорил, советов ничьих не спрашивал (кого-кого, а советчиков нашлось бы хоть отбавляй). И вот в один прекрасный день он продал лавку, купил шхуну и поплыл торговать в Южные Моря. В трюм шхуны погрузил все, что было в лавке и на складе: консервы, резиновые сапоги, головные уборы, иглы, наборы инструментов, комплекты для фейерверка, каландры; даже стеклянные витринки с золочеными запонками и зажигалками. Вот он уже стоит на капитанском мостике своей шхуны; вот шхуна отошла от причала, обогнула Сосновый мыс, миновала звуковой буй и растворилась в закате… И если не затонула где-то, покачивается сейчас у какого-нибудь сказочного острова. Ли Чонг нежится в гамаке под палубным тентом, а вокруг радостно галдят прекрасные полунагие полинезийки, разглядывают заморские диковины — консервированные помидоры, полосатые шоферские кепочки…
— Но все-таки, почему он уехал? — никак не мог успокоиться Мак.
— Кто его знает… — сказал Док. — Кто знает, что у человека в душе… Кто знает, чего ему хочется…
— Не найти ему в чужих краях счастья, — вздохнул Мак, — среди чужого народа… Знаешь, что я думаю? Это все чертово кино! Помнишь, он по четвергам закрывался раньше? Это потому, что привозили новую ленту. Ни одного фильма не пропускал. Кино ему голову и заморочило! Это мы с тобой знаем, что там одно вранье… Нет, не видать ему счастья. Ну ничего, намытарится и вернется домой как миленький…
Док оглядел свою заброшенную лабораторию.
— Лучше б уж я был там, вместе с Ли… — вырвалось у него.
— И я, — сказал Мак. — Эти островитянки сведут его в могилу. Он ведь не молоденький…
— Да, Мак, — сказал Док. — По правде, нам бы надо быть там… защитить его… от самого себя… Как думаешь, не сходить ли мне еще за одной? Или лучше давай спать?
— А ты брось монетку.
— Брось-ка ты. Что-то я не уверен, что хочу спать. Если бросишь ты, по-нашему выпадет…
Мак подбросил монету и, конечно, угадал.
— Сиди, Док, я сам, я мигом…
И в самом деле, быстро вернулся.
Мак принес еще одну бутылку «Старой тенисовки», налил Доку, себе…
— Слушай, — сказал Док, — что он за малый? Ну этот… мексиканец… новый хозяин лавки…
— Хороший малый, — сказал Мак. — Звать его Ривас, Джозеф-Мария. Одеться любит — как на картинке. А уж хитер!.. Хитер, да только все сам впросак попадает. И смех и грех с этим Джозефом…
— Да что такое, расскажи.
— Понимаешь, давно я к нему приглядываюсь. Кое что он сам рассказал, а на остальное у нас своя голова имеется. Хитрец он, каких не сыщешь. Но хитрость ведь какая штука: заведется в человеке, глядишь, он и самого себя перехитрит. Вот и с ним то же…
— Ну-ка, расскажи толком…
— Вы с ним самые что ни на есть противоположные люди. Ты у нас хороший, ученый, всем взял. Одного у тебя нет — хитрости; душа нараспашку. За то мы тебя и бережем: простую душу обидеть грех. А Джозеф-Мария? Финтит, хитрит, где только можно, повадка у него такая. Так за одну эту повадку — не говоря уж за дело — ему всю жизнь и достается. А ведь вообще-то он неплохой человек!
— Да откуда он здесь взялся?
— Долгая история. Ладно, слушай…
Мак сказал верно. Док с Джозефом-Марией были полная противоположность; но противоположность зыбкая — так колеблются чашки весов. Док — человек на редкость добропорядочный. Предоставь его себе, будет неукоснительно следовать букве закона, даже самого пустяшного дорожного знака не нарушит. Не по своей воле ввязывался он порой в сомнительные дела: друзья впутывали. Могучая Ида, для которой закона о продаже спиртных напитков как бы и не было; обитательницы «Медвежьего стяга» — их занятие хоть и пользовалось благосклонностью населения, у Закона восторга не вызывало; и, конечно, Мак с ребятами, которые с незапамятных времен мирно жили под сенью закона о бродяжничестве, сумев обернуть его себе на пользу. Все они притча во языцех Монтерея, воришки, мелкие жулики, тунеядцы — вечно что-нибудь умышляют против добрых граждан; ничем их не исправишь, остается ими гордиться! Однако Мак и его товарищи по сравнению с Джозефом-Марией невинные ягнята.
Чем бы Джозеф-Мария в жизни ни занимался, он всегда был не в ладах с Законом. Так повелось с детства. С младых ногтей он был решительным противником частной собственности на отчуждаемое имущество. Мальчишкой он был главарем банды в родном Лос-Анджелесе. В возрасте восьми лет шастал по бильярдным: завидев его, завсегдатаи, морские офицеры, хватались за карманы и скорей гнали его вон. Когда в мексиканском районе Лос-Анджелеса начались драки между местными бандами, Джозеф-Мария стал видной фигурой. Он открыл передвижную оружейную лавку, где всегда имелись пугачи, ножики с выкидным лезвием, кастеты, а для самых бедных покупателей — носки, туго набитые песком, — дешевое, но безотказное оружие. В двенадцать лет он попал в школу для трудновоспитуемых, а через два года окончил ее с отличием, приобретя заодно кучу воровских профессий. Милый четырнадцатилетний мальчик с чистыми голубыми глазами и ангельским голосом… Никакой сейф не смог бы устоять перед ним; даже такой невинный инструмент, как стетоскоп, в его руках превращался в отмычку. А как он лазил! Ему ничего не стоило по стене забраться на второй этаж, как будто на руках и ногах были присоски. Много чего он умел, вором, однако ж, не стал — больно велик риск. Малый он был с головой. Уж если чистить, думал он, так собственного партнера. Еще хорошо, наверное, шантажировать, создавать дутые акционерные общества, тайком от властей поднимать со дна затонувшие испанские сокровища. Впрочем, и здесь у него до дела не доходило — полиции так никогда и не удалось завести на него досье. Он не желал биться в открытую с Законом: мечтал о совершенно особенном поприще, где бы его преступные наклонности удовлетворялись безопасным образом. Но только он задумался о настоящем призвании, как забродили в нем юные мужские соки, и на несколько лет его мысли и поступки приобрели иное направление; в эти годы он не подымался выше мелких афер. Когда же глаза его опять начали ясно видеть — тут бы и приняться за дело! — его взяли и зацапали в армию. Там берегли от дурных поступков как могли. Уволили, правда, без наград, без почестей, но это был тот редкий случай, когда надо радоваться, что тебя не оценили по заслугам.
Снова оказавшись хозяином самому себе, Джозеф-Мария совсем было вышел на свою дорогу, но снова сбился с пути. Попал под влияние отца Мэрфи, хитрого молодого священника, который заманил его в лоно матери-церкви (ведь он был ей законный сын). Джозеф-Мария полюбил исповедь, отпущение грехов и скромно надеялся, подобно Франсуа Вийону, что под прикрытием сутаны его таланты не пропадут. Отец Мэрфи учил, что нужно трудиться честно в поте лица своего. Джозефа-Марию это откровение потрясло; оправившись от потрясения, он решил, что, пожалуй, стоит попробовать. (Вообще не такой уж он был пропащий тип; по крайней мере, в отличие от Вийона сумел удержаться от кражи церковного имущества.) С помощью пастыря, который имел влияние в муниципалитете, Джозеф-Мария получил почтенное место. Теперь состоял он у города на службе, зарплату получал по чеку в городском банке — и не боялся оставлять там отпечатки пальцев.
Есть в Лос-Анджелесе замечательная площадь, называется она на мексиканский лад — Пласа. На ней садики, пальмы в кадках и множество цветов. Пласа — местная достопримечательность, гордость города; тут всегда толкутся туристы: еще бы, такой мексиканской экзотики не найдешь и в самой Мексике… И вот Джозефа-Марию приставили ухаживать за растениями на площади. Работа приятная, необременительная; разгуливая по Пласе, он к тому же потихоньку поторговывал порнографическими открытками. Конечно, на этом не разбогатеешь, зато живешь честно (или почти честно) — честности Джозеф-Мария предавался так, как иные предаются пороку…