Стивенсон Роберт Луис. Берег Фалез_а_

жителей стал по собственному почину приближаться ко мне там, где нас никто
не мог увидеть, хотя в мою лавку они по-прежнему опасались заглядывать. Я
уже мало-помалу осваивал их язык, а они почти все знали два-три слова
по-английски, и у нас порой завязывалось даже нечто вроде мимолетных бесед.
Толку от этих встреч, конечно, было мало, но все же у меня как-то полегчало
на сердце; это ведь не легко - чувствовать себя вроде как прокаженным.
И вот, когда первый месяц был уже на исходе, я сидел как-то в этой
бухте у края зарослей вместе с одним канаком и поглядывал на восток. Я
предложил ему табачку, и мы потолковали как умели. Этот канак лучше других
понимал английскую речь.
Я спросил его, есть ли здесь где-нибудь дорога к востоку.
- Раньше была дорога, - сказал он. - Теперь дорога ушла.
- И никто здесь не ходит? - спросил я.
- Плохо ходить, - сказал он. - Много, много дьяволы.
- Вот как! - сказал я. - В этих кустах дьяволы водятся?
- Дьяволы мужчины, дьяволы женщины, много, много дьяволы, - сообщил мой
собеседник. - Всегда там. Кто туда идти, назад не прийти.
Я подумал, что поскольку этот малый так хорошо осведомлен по части
дьяволов и так охотно о них говорит, а это для канака редкость, то мне,
пожалуй, стоит малость порасспросить его насчет меня самого и Юмы.
- А я тоже дьявол, ты как считаешь? - спросил я.
- Твой не дьявол, - постарался он меня успокоить. - Твой просто глупый
человек.
- А Юма - она дьявол? - продолжал я расспрашивать его.
- Нет, нет, она не дьявол. Дьявол сидит кусты, - сказал молодой канак.
Я смотрел прямо перед собой на чащу по ту сторону бухты и вдруг увидел,
как кусты на опушке раздвинулись, и Кейз с ружьем в руке ступил на черный,
ослепительно сверкавший песок. На Кейзе была легкая белая куртка, ствол
ружья поблескивал на солнце, вид у него был, прямо сказать, внушительный, и
крабы так и кинулись от него врассыпную по своим расщелинам.
- Послушай, приятель, - сказал я канаку. - Ты что-то врешь. Вон,
видишь, Эзе ходил туда и пришел обратно.
- Эзе не как другой. Эзе - Тияполо, - сказал мой собеседник. И, шепнув
мне "прощай", скользнул в заросли.
Я следил за тем, как Кейз обошел бухту, держась подальше от
накатывавшего на берег прибоя, и, не заметив меня, направился в сторону
поселка. Он шел, глубоко задумавшись, и птицы, верно чувствуя это, прыгали
по песку у самых его ног или с криками проносились у него над головой. Когда
он проходил неподалеку от меня, я заметил, что губы у него шевелятся, словно
он разговаривает сам с собой, и - что доставило мне особенное удовольствие -
увидел и мою отметину, все еще красовавшуюся у негр на лбу. Откроюсь вам до
конца: меня очень подмывало всадить хороший заряд свинца в его гнусную рожу,
только я тогда сдержался.
Все время, пока я наблюдал за ним, и потом, пока шел по его следам
домой, я твердил про себя туземное словечко, которое хорошо запомнил:
"тияполо". Чтобы не забыть, я еще придумал разложить его на составные части:
"ты-я-поло".
- Юма, - спросил я, придя домой, - что значит "тияполо"?
- Дьявол, - сказала она.
- А я думал, что дьявол по-вашему будет "айту", - " сказал я.
- Айту - тоже дьявол, только другой, - сказала она. - Айту живет в лес,
ест канаки. А Тияполо - главный дьявол, дьяволов вождь, живет в дом, как
ваш, христианский.
- Вон что, - сказал я. - Но мне это ничего не объясняет. Как это Кейз
может быть тияполо?
- Он не тияполо, - сказала она. - Он вроде тияполо. Совсем похож. Вроде
сын его. Эзе хочет, тияполо делает.
- Ловко устроился ваш Эзе, - сказал я. - И что же, к примеру, этот
тияполо для него делает?
Тут она понесла всякий вздор - так и посыпались разные диковинные
истории (вроде фокуса с монетой, которую Кейз, видите ли, вынул из головы
мистера Тарлтона); многие из этих хитростей были для меня яснее ясного, но в
других я не мог разобраться. А то, что более всего поражало канаков, совсем
не казалось мне удивительным: какое, подумаешь, чудо, что Кейз может ходить
в чащу, где якобы живут айту! Кое-кто из самых отчаянных смельчаков все же
отважился сопровождать его и слышал, как он разговаривал с мертвецами и
отдавал им приказания, а потом все эти смельчаки под его надежной охраной
вернулись домой целыми и невредимыми. Говорили, что у него там, в чаще, есть
часовня, в которой он поклоняется тияполо, и сам тняполо является ему.
Другие же клялись, что в этом нет никакого колдовства, а что он совершает
свои чудеса силой молитвы, и часовня - вовсе не часовня, а тюрьма, в которой
он держит в заключении самого опасного айту. Наму тоже ходил однажды вместе
с Кейзом в заросли и возвратился, славя господа за эти чудеса. В общем, я
начал мало-помалу понимать, какое положение занял в поселке этот человек и
какими средствами он этого достиг. Я видел, что это - твердый орешек, однако
не пал духом.
- Ну ладно, я сам погляжу на эту часовенку мистера Кейза, - сказал я. -
Тогда увидим, так ли уж будут его прославлять.
При этих словах Юма впала в ужасное волнение: если я уйду в заросли, то
никогда не возвращусь обратно; никто не смеет там появляться без дозволения
тияполо.
- Ну, а я положусь на господа бога, - сказал я. - Не такой уж я плохой
малый, Юма, не хуже других, и бог, думается мне, не даст меня в обиду.
Она помолчала, ответила не сразу.
- Я вот так думай, - начала она очень торжественно и вдруг спросила: -
Ваша Виктория - он большой вождь?
- Ну еще бы! - сказал я,
- Очень тебя любить? - продолжала Юма. Ухмыльнувшись, я заверил ее, что
наша старушка королева относится ко мне с большой симпатией.
- Вот видишь, - сказала она. - Виктория - он большой вождь, очень тебя
любить. И не может тебе помогай здесь, Фалеза. Никак не может помогай -
далеко. Маэа - он меньше вождь, живет здесь. Любит тебя - делай тебе хорошо.
Так и бог и тияполо. Бог - он большой вождь, много работа. Тияполо - он
меньше вождь; любит делать разное, много старайся.
- Мне придется отдать тебя на выучку мистеру Тарлтону, Юма, - сказал я.
- Твоя теология дала течь.
Так мы проспорили с ней весь вечер, и она столько порассказала мне
всяких историй об этой лесной чащобе и таящихся в ней опасностях, что всеми
этими страхами едва не довела себя до полного расстройства. Я, понятно, не
запомнил из них и половины, потому как не придавал большого значения ее
россказням. Но две истории запали мне в голову.
Милях в шести от поселка есть небольшая, хорошо укрытая бухта; ее
называют Фанга-Анаана, что значит "залив многих пещер". Я и сам видел эту
бухту с моря, довольно близко - ближе мои матросы уже не отваживались к ней
подойти. Это небольшая полоска желтого песка; вокруг нависли черные скалы с
зияющими черными пастями пещер. На скалах высокие, оплетенные лианами
деревья, а в середине каскадом низвергается большой ручей. Так вот, сказала
Юма, однажды там проплывала лодка с шестью молодыми канаками из Фалезы, и
все шесть, по словам Юмы, были "очень прекрасные" - на свою погибель. Дул
крепкий ветер, море было бурное, гребцы очень устали и заморились, их томила
жажда, так как у них кончился запас пресной воды, и когда они проплывали
мимо Фанга-Анаана и увидели светлый водопад и тенистый берег, один из них
предложил высадиться и напиться, и так как это были отчаянные головы, то все
согласились с ним, кроме самого молодого. Его звали Лоту. Это был хороший
юноша, очень разумный. Он стал уговаривать остальных, объяснять им, что
высаживаться на этот берег - безумие, ибо бухта населена духами, и
дьяволами, и покойниками, и ни одной живой души нет здесь ближе, чем за
шесть миль в одну сторону и за двенадцать - в другую. Но остальные только
посмеялись его словам, ну, и раз их было пятеро, а он один, то они, понятно,
подогнали лодку, причалили и высадились на берег. Это было необыкновенно
приятное местечко, рассказывал Лоту, и вода чистая-чистая. Высадившись, они
обошли всю бухту, но окружавшие ее скалы были неприступны, и от этого у них
совсем полегчало на душе, и они уселись на берегу, чтобы подкрепиться пищей,
которую захватили с собой. Однако не успели они присесть на песок, как из
черной зияющей пасти одной из пещер появились шесть таких красивых девушек,
каких они еще отродясь не видали: груди их были прекрасны, волосы украшены
цветами, на шее ожерелья из алых семян. И девушки начали шутить с юношами, а
юноши тоже отвечали им шутками. Все, кроме Лоту. Один Лоту понимал, что
обыкновенная женщина не может находиться в таком месте, и убежал от них
прочь; бросившись на дно лодки, он закрыл лицо руками и стал читать молитвы.
И все время, пока там, на берегу, веселились, Лоту только и делал, что
молился, и потому ничего больше не слышал и не видел, пока его приятели не
возвратились к лодке и не растолкали его, после чего лодка снова вышла в
открытое море, бухта опустела и шесть девушек сгинули, словно их и не
бывало. Но Лоту был ужасно напуган, особенно потому, что ни один из пятерых
его друзей совсем ничего не помнил, и все они были как пьяные: пели,
смеялись и по-всякому дурачились в лодке. Ветер начал крепчать, поднялись
невиданной высоты волны. В такую погоду ни один человек не стал бы править в
открытое море, а поспешил бы скорее домой, но пятеро юношей были словно
безумные и, поставив все паруса, гнали лодку прямо в открытое море. Лоту
принялся вычерпывать из лодки воду. Никто и не подумал ему помочь, все
по-прежнему только пели, забавлялись и, хохоча во всю глотку, несли какой-то
несусветный вздор, совсем непонятный нормальному человеку. И так целый день
Лоту, борясь за жизнь, вычерпывал воду из лодки, промок до нитки от пота и
холодных морских брызг, но никто не обращал на него никакого внимания. И все
они против всякого ожидания благополучно добрались в такую страшную бурю до
ПапаМалулу, где пальмы так и скрипели, качаясь на ветру, и кокосовые орехи
летали над поселком, словно пушечные ядра. Но в ту же ночь все пятеро юношей
тяжко заболели, и уже до самой смерти никто из них не произнес больше ни
единого разумного слова.
- Так ты, значит, веришь всем этим небылицам? - спросил я Юму.
Она отвечала, что эта история всем хорошо известна и с красивыми
молодыми людьми подобные вещи происходили здесь не раз. Этот случай только
тем отличен от других, что тут погибли сразу пятеро в один день, и погибли
от любви дьявола в женском обличье, от дьяволиц. Их гибель наделала немало
шуму на острове, и только безумный может в ней сомневаться.
- Ну, так или иначе, - сказал я, - за меня ты можешь не бояться. Эти
ваши чертовки не в моем вкусе. Ты единственная женщина, которая мне нужна, и
единственная чертовка, если уж на то пошло.
На это она отвечала, что дьяволы бывают разные и одного она видела
собственными глазами. Она однажды пошла одна в соседнюю бухту и, верно,
слишком приблизилась к нехорошему месту. Она вышла на каменистое плато, где
росло много молодых яблонь в четыре-пять футов высотой; кругом поднимались
крутые лесистые склоны холма, и она стала у подножия, в тени. Начинался
сезон дождей, и небо было хмурое, ветер налетал порывами, то срывал листву,
и она кружилась в воздухе, то замирал, и кругом становилось тихо, как в
доме. Во время одного такого затишья большая стая птиц и множество летучих
мышей вдруг выпорхнули из лесу, словно их что-то вспугнуло. И тут она
услышала шорох где-то поблизости и увидела, что на опушку леса выходит, как
ей сначала подумалось, худой старый сивый кабан. Он шел и, казалось,
размышлял, точно человек, и тут, глядя, как он приближается, она вдруг
поняла, что это не кабан, а какое-то существо вроде человека и наделенное
человеческим разумом. Тогда она бросилась бежать, а кабан погнался за нею,
погнался с таким диким ревом, что все так и сотрясалось вокруг.
- Жаль, что там не было меня с ружьем, - сказал я. - Тогда этот боров
заревел бы еще не так, самому себе на удивление.
Но Юма сказала, что никакое ружье тут не поможет, потому что такие
существа - это души умерших.
За таким приятным разговором скоротали мы с божьей помощью вечерок.
Однако все эти россказни не изменили, понятно, моего решения, и на следующий
день, взяв ружье и добрый нож, я отправился на разведку. Я подошел как можно
ближе к тому месту, откуда вышел тогда из зарослей Кейз; если у него
действительно что-то устроено в чаще, так там, думалось мне, должна быть
тропа. Дикие места, где почти не ступала нога туземца, начинались за неким
подобием каменной стены, вернее, просто за грудой валунов. Говорили, что эта
каменная кладка тянется через весь остров, но, откуда это известно, нельзя
понять, так как вряд ли кто-нибудь за Последние сто лет прошел этим путем.
Туземцы все больше держатся ближе к морю, и их маленькие селения разбросаны
по побережью, а эта часть острова поднимается черт знает как высоко,
камениста, и склоны утесов и скал очень круты. По эту сторону каменной гряды
заросли расчищены; тут растут и кокосовые пальмы, и дикие яблони, и гуавы, и
огромное количество мимоз. А по ту сторону начинаются дикие заросли - густые
и высоченные деревья, что твои корабельные мачты. Лианы свешиваются с них,
словно снасти, а в разветвлениях растут чудовищные орхидеи, похожие на
губки. Местами, где нет подлеска, почва покрыта валунами. Я видел много
зеленых голубей и мог бы славно на них поохотиться, только у меня были
другие намерения. Бесчисленные бабочки кружились над землей, точно опавшие
листья. Временами я слышал пение птиц, временами - завывание ветра над
головой, и заунывно доносился до меня шум морского прибоя.
Тому, кто еще не побывал в тропических лесах совсем один, трудно
понять, какое странное чувство испытываешь, попав сюда. В самый ясный день
здесь сумрачно. Вокруг чаща, и кажется, что ей нет и не будет конца. В какую
сторону ни погляди, везде перед тобой смыкаются деревья, ветви кустарников
переплетаются, как пальцы рук, а прислушайся - и всякий раз тебе почудится,
что ты услышал что-то новое: то словно чьи-то голоса, то детский смех, то
удары топора где-то далеко-далеко впереди, а то вдруг что-то, крадучись,
пробежит совсем рядом, да так внезапно, что подскочишь на месте и рука
невольно потянется к оружию. Сколько ни тверди себе, что ты совсем один, и
вокруг только деревья да птицы, все равно сам себе не веришь: куда бы ты ни
поглядел, чудится тебе, что отовсюду кто-то за тобой наблюдает. Может,
скажете, что это россказни Юмы вывели меня из равновесия? Нет, я не придаю
значения этой болтовне. Просто в тропических лесах на человека всегда
нападает такое, вот и все.
Когда я поднялся выше - лес-то здесь стоит на крутом склоне, и ты
лезешь вверх, словно по лестнице, - снова начал завывать ветер, и листва
закачалась и зашелестела, пропуская лучи солнца. Это было мне уже больше по
душе: деревья шелестели ровно, никакие неожиданные звуки не нагоняли здесь
на тебя страх. Пройдя дальше, я попал в густые заросли так называемой дикой
кокосовой пальмы с очень красивыми красными плодами, и вдруг сквозь шум
ветра до меня донеслись звуки пения, да такие странные, ни на что не
похожие. Я мог, понятно, уговаривать себя, что это шум ветра в ветвях
деревьев, но ведь я же понимал, что это не так. Я мог твердить себе, что это
пение какой-то птицы, однако я еще отродясь не слыхал, чтобы какая-нибудь
птица пела так. Звуки эти крепли, разрастались, замирали и возникали снова,
и то мне казалось, что это похоже на плач, только мелодичнее, а то вдруг
чудилось, будто я слышу звуки арфы. Но в одном я был уже твердо уверен:
звуки эти были слишком уж красивы для такого места, и потому было в них
что-то зловещее. Можете сколько угодно смеяться надо мной, но в эту минуту
мне, признаться, припомнились шесть прекрасных дев, появившиеся в своих алых
ожерельях из пещеры на Фанга-Анаана, и я подумал: уж не их ли это пение
слышится мне? Мы смеемся над туземцами и их суевериями, а вот, заметьте, как
часто представители торговых фирм, попав на острова, заражаются этими
суевериями, а ведь среди них есть и образованные европейцы, которые были
бухгалтерами или клерками у себя на родине. Я уверен, что есть места, где
суеверия просто растут из почвы, как плевелы, и когда я стоял там и
прислушивался к этим мелодичным стенаниям, меня трясло, как в лихорадке.
Можете назвать меня трусом за этот испуг, а я так считаю, что проявил
большую отвагу, продолжая идти вперед. Но теперь я двигался осторожно, держа
палец на спусковом крючке и поглядывая по сторонам, как охотник. Я был готов
к тому, что за каким-нибудь кустом увижу молодую красавицу, и даже исполнен
решимости (в случае, если действительно увижу) угостить ее хорошим зарядом
утиной дроби. И в самом деле, не прошел я двух-трех шагов, как увидел нечто
странное: налетел сильный порыв ветра, листва на вершинах деревьев
заколыхалась, и на секунду моим глазам открылся какой-то предмет, висящий на
дереве. Ветер тут же стих, листва сомкнулась, и предмет скрылся из виду.
Скажу вам истинную правду: я уже ждал, что увижу айту, и если бы этот
предмет был похож на кабана или женщину, это не потрясло бы меня до такой
степени, как то, что я увидел, А увидел-то я нечто квадратное, и при мысли о
том, что живое, да еще поющее существо может иметь квадратную форму, мне
стало нехорошо. Я постоял еще немного, чтобы убедиться, что звуки пения
несутся именно оттуда. Наконец мало-помалу я пришел в себя.
"Ну что же, - сказал я себе, - если это и в самом деле так, если я
попал куда-то, где живут квадратные существа и даже поют, значит, верно, мне
здесь и пропадать. А уж если пропадать, то, как говорится, с музыкой",
Все же я подумал, что, чем черт не шутит, может, в таких случаях не
мешает и помолиться, и, плюхнувшись на колени, громко вознес к небу свои
мольбы. И все это время, пока я молился, странные звуки продолжали
доноситься с верхушки дерева; они то затихали, то опять становились громче,
и хоть вы меня зарежьте, а была в них какая-то музыка, только, понимаете, не
человеческая, непонятная какая-то, ну, словом, не такая, чтобы ее можно было
насвистать.
Покончив честь по чести с молитвами, я положил на землю ружье, взял в
зубы нож, подошел прямо к дереву и полез наверх. Скажу вам начистоту: сердце
у меня захолонуло от страха, но, поднявшись немного повыше, я снова на
секунду увидел эту штуку и почувствовал некоторое облегчение, потому как она
больше всего походила на ящик. Когда же наконец я до нее добрался, то тут
уже едва не свалился с дерева: такой меня разобрал смех.
Это и вправду был ящик, ящик, и только, да еще самый обыкновенный -
из-под парафиновых свечей, и с фабричной этикеткой. И на ящик этот были
натянуты струны от банджо, которые звенели при каждом дуновении ветра.
Кажется, такую штуку называют эолова арфа, а что это значит - бог весть.
"Ну, мистер Кейз, - сказал я себе, - один разок вы сумели нагнать на
меня страху, но посмотрим, удастся ли вам это снова". И я слез с дерева и
зашагал дальше в поисках штаб-квартиры моего противника, которая, как я
рассудил, должна была находиться где-нибудь поблизости.
Чаща тут была непролазная, и я ничего не видел дальше своего носа. Мне
приходилось с силой продираться сквозь заросли и не раз пускать в ход нож,
обрубая плети лиан, а порой даже и валить одним ударом какое-нибудь деревцо.
Я называю их деревьями за величину, а в сущности, это были скорее какие-то
огромные травы, сочные и мясистые, как морковь. "Когда-то это место было
расчищено, сорняки-то разрослись не так давно", - подумал я, продираясь
сквозь них, и внезапно наткнулся на высокую груду камней, и сразу же понял,
что это уже дело рук человеческих. Бог его знает, когда это было сложено и
когда покинуто, - ведь в эту часть острова никто не заглядывал еще задолго
до появления здесь европейцев. А через несколько шагов я набрел и на ту
тропинку, которую все время искал. Она была узкая, но хорошо убитая, и я
понял, что у Кейза, должно быть, немало последователей. И в самом деле,
здесь вошло в моду показывать свою отвагу, углубляясь в заросли вслед за
Кейзом, и юноша не считался взрослым, пока не сделает себе татуировку на
бедрах, во-первых, и не поглядит на дьяволов Эзе, во-вторых. Все это очень
характерно для канаков, но если вдуматься хорошенько - так и для европейцев
тоже.
Пройдя немного по этой тропке, я внезапно встал как вкопанный и начал
тереть себе глаза. Передо мной возвышалась стена, тропинка уходила в пролом
в этой стене. Стена была очень древняя, полуразрушенная, но когда-то искусно
сложенная из огромных камней: никто из нынешних обитателей острова не мог бы
даже помыслить о подобном сооружении. И на верху этой стены стояли в ряд
престранные фигуры - не то идолы, не то пугала, не то еще что-то. Их
вырезанные из дерева и раскрашенные лица были необычайно безобразны, вместо
глаз и зубов были вставлены раковины. Волосы и очень яркие одежды их
развевались на ветру, а некоторые из них даже приводились в движение, как
марионетки. Дальше к западу есть острова, где и по сию пору умеют делать
такие фигурки, но на этом острове, если даже их когда-нибудь и изготовляли,
это ремесло давно умерло и стерлось в памяти здешнего населения.
Примечательно было то, что все эти пугала производили впечатление совсем
новеньких, прямо как из лавки.
Мне вспомнилось вдруг, как Кейз в первую нашу встречу признался, что
ловко умеет подделывать местные диковинки; да и многие торговцы на островах
зарабатывали этим нехитрым ремеслом неплохие денежки. И тут мне стало ясно
все: я понял, что эта выставка служила двойной цели - Кейз сушил здесь свои
диковинки и одновременно напускал страху на тех, кто приходил сюда вместе с
ним.
И заметьте, что все это время эоловы арфы не переставали звучать вокруг
меня в вершинах деревьев, что, конечно, усиливало впечатление, а какая-то
зеленовато-желтая птичка начала буквально у меня на глазах (вероятно, она
строила себе гнездо) выщипывать волосы из головы одного пугала.
Сделав еще несколько шагов, я открыл главную диковину этой кунсткамеры.
Прежде всего я увидел продолговатую насыпь, изгибавшуюся под углом. Я
разгреб землю руками; под землей оказался натянутый на деревянную раму
брезент. Все это очень смахивало на крышу погреба. Устроен он был на самой
вершине холма, а вход находился с другой стороны, между двумя скалами, и был
похож на вход в пещеру. Я прошел туда, обогнул скалу, заглянул внутрь и
увидел перед собой сверкающий лик. Он был огромен и страшен, как
карнавальная маска, и то темнел, то светлел, а по временам словно дымился.
"Ого! - подумал я. - Люминесцентные краски!"
Изобретательность этого человека, признаться, даже восхитила меня. С
помощью ручного инструмента и нескольких самых простых приспособлений он
соорудил грозного дьявола и его капище. И бедный канак тащится сюда сквозь
мрак под зловещее завывание арф, несущееся со всех сторон, видит этот
светящийся лик в глубине темной норы и уходит отсюда в твердой уверенности,
будто такой навидался здесь чертовщины, что уже до конца жизни хватит. Ведь
понять ход мыслей такого канака не представляет никакого труда. Стоит
оглянуться на самих себя, вспомнить, какими мы были лет так от десяти до
пятнадцати, и перед нами встанет обыкновенный средний канак. Некоторые из
них набожны, совершенно так же, как бывают набожны подростки, и большинство
- тоже совсем как подростки - в общем-то довольно честный народ, а если и
стянут что-нибудь, то скорее забавы ради; их ничего не стоит напугать
насмерть, пожалуй, им это даже доставляет удовольствие. Я вспомнил одного
мальчишку, с которым мы вместе учились в школе, - так он проделывал
совершенно такие же штуки, как Кейз. Только он ничего не умел, этот
мальчишка, и ничего не мог устроить, у него не было ни люминесцентных
красок, ни эоловых арф - он просто очень решительно и смело объявил себя
колдуном и пугал нас так, что мы дурели от страха, и нам это нравилось. И я
вспомнил еще, как учитель высек однажды этого мальчишку и как мы все были
поражены, увидев, что нашему колдуну достается по заднице совсем как и нам.
И тут я подумал, что неплохо бы так же вот всыпать и мистеру Кейзу. А в
следующую минуту, представьте, план уже созрел у меня в голове.
Я направился обратно по тропинке. Теперь, когда я ее отыскал, путь
отсюда оказался совсем легким и простым, но едва я вышел из чащи и ступил на
черный песок, как передо мной вырос сам мистер Кейз собственной персоной. Я
взял ружье наизготовку, и мы зашагали навстречу друг другу, не обменявшись
ни единым словом, и каждый краем глаза следил за другим. Вот мы поравнялись,
сделали еще по шагу, и тотчас оба, словно солдаты на плацу, повернулись и
замерли на месте, лицом друг к другу. У нас, как вы понимаете, была в голове
одна и та же мысль: каждый боялся, что другой выстрелит ему в спину.
- Вы не подстрелили никакой дичи, - сказал Кейз.
- Я не собирался охотиться сегодня, - сказал я.
- Да по мне провалитесь вы хоть к черту на рога, - ' сказал он.
- И вы туда же, - сказал я.
И мы продолжали стоять, не двигаясь. Оба мы трусили, и оба не хотели
этого показать. Потом Кейз рассмеялся.
- Однако не можем же мы торчать здесь так целый день, - сказал он.
- Я вас не задерживаю, - сказал я. Он снова рассмеялся.
- Послушайте, Уилтшир, вы что, меня за дурака считаете? - спросил он.
- Нет, скорее за негодяя, если это вам так интересно знать, - сказал я.
- Неужели вы думаете, что я могу что-нибудь выгадать, пристрелив вас
здесь, на этом открытом берегу? - спросил он. - Я этого не думаю. Канаки
каждый день приходят сюда ловить рыбу. Быть может, не один десяток их