— Кто?
Тип наклонился и на ухо сказал Полковнику, кто.
— Откуда-откуда?
— Точно вам говорю. Прежде чем начинать, вы бы с ними поговорили.
На огражденную решетками и тройным кордоном площадь начинали прибывать пожарные машины. Милиционеры не пускали их ближе первого кордона. Пожарные, перекрикивая шум моторов, надрываясь, орали.
Вместе с милицейским начальником Полковник побродил между большими рычащими машинами. У «Волги» были государственные номера. Сам Полковник давно пересел на служебный «SAAB».
(«волга»... смешно... почему «волга»?)
Перед машиной стоял охранник в зеркальных очках и пиджаке. Он открыл дверцу:
— Садитесь внутрь. Быстро!
От этого тона Полковник вскинул голову... будто кто-то высморкался в его мундир... будто он увидел, как лезут в постель к его жене. Потом он снова опустил голову и все-таки сел в машину.
Тип в милицейской форме остался ждать снаружи. Сквозь незакрытую дверцу «Волги» до него долетали обрывки разговора:
— Так точно!.. Да, товарищ майор!.. Все понял!..
— Вы все поняли?
— Так точно!
— Особенное внимание обратите на тех, кого я вам описал...
А потом тот, кого называли «майором», добавил фразу, которую должен был услышать, наверное, только Полковник, но которую милиционер услышал тоже:
— Ни один из них с колоннады уйти не должен. Вообще ни один.
— Что это?
— Это рация. Моя рация.
— Густав... Зачем тебе рация, Густав?! С кем ты разговариваешь?!
— Сядь! Убери руку от детонатора! Я все объясню! Конкретно тебе ничто не угрожает, слышишь?
— Густав, что ты затеял?
— Можешь больше не называть меня Густавом. Можешь называть меня по званию. Просто Капитан.
И он назвал организацию, в которой работает.
А Даниил-то думал — кого Густав ему напоминает?
(антитеррористической деятельностью у нас в стране занимаются несколько независимых друг от друга структур. у кого-то из них в движении есть свой человек.)
Подняться на колоннаду. Прострелить живот охраннику. Взять в заложники премьера могучей азиатской империи. И узнать, что рядом с тобой стоит офицер спецслужбы!
Гребень затравленно озирался. Переводил взгляд с Густава на Артема, а с него на Даниила.
— Успокойся и выслушай. Я ВСЕ ОБЪЯСНЮ!
— Что ты объяснишь?
— Все! Сядь!
— Что здесь можно объяснить?!
— Опусти ствол. Или я тебя пристрелю.
Внизу суетились люди и выли сирены машин с государственными номерами, а они стояли вокруг распластанного на металлическом полу японца и смотрели друг на друга. Пальцы впивались в курки, но никто не торопился выстрелить первым. Никто никуда не спешил.
Потом Гребень убрал дуло автомата от лица японца и сделал шаг в сторону.
— Хорошо. Можешь сказать, что ты хотел. Я слушаю.
У Густава появилась немного смущенная улыбка. Будто он пукнул при дамах, но ведь он не специально! с кем не бывает? Да, он работал на Контору, а что здесь такого? Поверьте, парни, так было лучше для вас. Вы хотели сыграть и выиграть? Вы сыграли и выиграли!
— Думаешь почему мы смогли его взять? Ты думаешь, иностранного премьера можно вот так взять в заложники? Открой глаза! Нас прикрывали! Нас всю дорогу прикрывали! Нас и дальше будут прикрывать. Можете считать, что отныне вы на государственной службе. Вам, парни, ничто не угрожает.
— Как ты мог?!
— Я хоть раз тебя обманывал?
— Ты врал нам с самого начала!
— Я просто не говорил ВСЕЙ правды. А теперь сказал. Я не подставлял вас раньше. Не подставлю и теперь. Все идет по плану.
— А как же решение Бюро?
— Какого Бюро?
— А как же решение? Наша информационная акция?
— Не было никакого решения! Не было Бюро, не было решения...
— Ты с самого начала знал, что никакой акции не будет? Что подумают люди из Бюро?
— Бюро — это я. Всех этих деятелей повязали почти год назад. Уже очень давно все «Прямое действие» — это я. Просто вы об этом не знали.
— Сука.
— Я?
— Нет, я! Из-за тебя мы здесь! Нас сейчас мочить начнут!
— Не начнут. Я специально пошел сюда вместе с вами. Операция прошла удачно. Ты попадаешь под программу защиты лиц, сотрудничающих с Конторой. Ты получишь деньги и документы на другое имя. Сможешь уехать из страны.
Он повернулся к Артему с Даниилом:
— Вы тоже получите все, что причитается. Ты, Данила, можешь забрать деньги, о которых договаривался со своим Майором. Деньги приготовлены. Ждут тебя внизу. А тебе, Артем, я хочу предложить работать со мной в паре. Я к тебе присмотрелся и понял — ты сможешь...
Густав говорил медленно, как гвозди вбивая им в голову каждое слово. Они стояли и молчали.
— А как же?..
— Что?
— Я не понимаю. Если ты работаешь на НИХ... если ты с самого начала работал на них... зачем ты нас сюда приволок?
— Честно?
— Честно.
— Понимаешь, Артемка, наша с тобой Контора получает деньги из международных фондов. Большие деньги. Эти деньги перечисляют, чтобы мы развивали программы по борьбе с терроризмом. Последнее время финансирование свернули... Акция была необходима... Со временем я объясню подробнее. Ведь теперь мы работаем вместе, да?
— Все-таки ты сука...
— Ты думаешь, я один сука? Между прочим, Писатель тоже наш человек. С самого начала был наш.
— Писатель, это правда?
Парни, как механизмы, повернули головы. У Артема был охрипший голос.
— Ну ладно — он... Но ведь мы с тобой...
Еще у него были огромные глаза. Даниил попробовал ответить. Ничего путевого из этого не вышло.
— Все! Кладем оружие и спускаемся! По одному! То, что я сказал, остается в силе. Если не соглашаетесь — вы трупы. Если соглашаетесь — можете считать, что сегодня самый удачный день в вашей жизни.
Моросящий дождь все стучал и стучал по жестяному козырьку. Гребень снял руки с приклада автомата... опустил руки. Даниилу показалось, что сейчас он заплачет.
— Нет. Это неправда.
— Что «неправда»?
— Все неправда. Я никогда не работал на спецслужбу. Он врет.
— Хватит, Данила. Все кончено. Зачем тебе эти понты?
Артем с Гребнем смотрели только на него. Так смотрят на доктора родственники онкологических больных.
— Не слушайте его. Не знаю, что он себе навоображал, но это вранье. Понятия не имею, что он имеет в виду. И вообще, парни, нас тут трое, а он один. Может, пристрелим умника?
— Данила, ты сумасшедший?
Даниил вытащил из кармана сигареты, прикурил и убрал пачку обратно.
— Не знаю. Может быть. Наверное, я сумасшедший. Но я — не сука. По крайней мере не такая сука, как ты. Отсюда по собственной воле я не уйду. Мы поднялись делать дело? Давайте делать дело.
Все смотрели на него. Даниил курил и, усмехаясь, разглядывал их лица. У сигареты был отличный вкус.
— Ты серьезно? Не уйдешь?
— Не уйду.
— А я-то подумал...
— Ты что, не знаешь меня?
— Знаю. Просто когда говорят такие вещи... Сам понимаешь...
Артем широко улыбнулся.
— Дай, как бы, Писатель, сигарету, что ли.
— Свои кури. У меня мало.
— Вот и хорошо, что мало. Здоровее будешь.
Он вытащил из пачки Даниила сигарету, прикурил и кивнул в сторону заложников:
— Что будем делать с ними?
— Как я понимаю, эфира на телевидении нам не дадут. Или дадут, а, Густав? Я думаю, ребят можно отпустить. Нам тут и без них вроде не скучно...
Гребень подошел к лежащим заложникам.
— Всех?
— Всех.
— Может...
— Да брось ты. Нам бы между собой разобраться.
Гребень велел им встать и построиться. Одежда у стоящих людей была мокрая, слипшаяся, перепачканная ржавчиной. По лицам, прокладывая дорожки в грязи, текли капли дождя... или слезы?
— С вами — все. Можете идти.
Сперва нерешительно, а потом почти вприпрыжку заложники двинулись к выходу. Старичок-скандинав поддерживал свою старушку под локоть. Упитанные мужчины из сопровождения японца вжимали головы в почти белые воротники рубашек.
Лежать оставались только японец и давящаяся слезами девушка-переводчица. Артем наклонился к ним и помахал рукой в сторону выхода:
— Але! милые! идите отсюда!
Девушка перевела. Премьер поднял серое лицо. Потом поднялся на ноги. Артем махал руками у него перед носом.
— Нерусский? Не понимаешь? По губам читай: «По-шел-на-хер!»
Даниил докурил, бросил сигарету вниз и огляделся. Странное дело: дождь все еще лил. Ветер все еще завывал. Город был все еще серым. Больше это его не трогало.
— Хорошо-то как!
— Ага.
— Как бы, неплохо начать отсюда выбираться.
— Да. Неплохо.
Они разом посмотрели на Густава. Артем, не поднимаясь с корточек, сказал:
— Знаете, парни? Вы идите, а я его задержу.
— Ты?! Меня?! Задержишь?!
— Да. Я. Тебя. Задержу. Идите, парни, и, если получится, убейте внизу несколько ублюдков вроде этого.
— Не катит. Уходить — так, как бы, всем вместе. Сначала этого вниз сбросим, а потом пойдем.
— Вы это серьезно?
— Вполне.
— Не хотите сдаться на моих условиях?
— Засунь свои условия себе, как бы, в задницу.
— Артем, ты тоже не хочешь сдаться?
— Нет.
— Данила?
— Да пошел ты...
Густав не спеша вытащил пистолет из-за пояса.
— Мне казалось, что из вас может выйти толк. Я ошибся. Прощайте.
— Готовы?
— Так точно.
— Как они стоят, запомнили?
— Так точно.
Снайперы были рассажены вдоль бортов. Старший группы поерзал, поудобнее усаживаясь на полу, и сквозь прорези в маске поглядел в лицо Полковнику.
Полковник, пригибаясь, чтобы не задеть макушкой железный потолок, прошел в кабину, сел в кресло рядом с пилотом и нацепил наушники с микрофоном.
— Первый! слышишь меня?
— Слышу хорошо, товарищ полковник, прием.
— Ориентируйся на первые выстрелы. Как только снайперы стартуют — оба взвода должны рвать наверх, как русские борзые. Понял меня?
Он махнул пилоту рукой: «Взлетаем!» Парни в камуфляже аккуратно сняли борт с машины. Лопасти крошечного вертолета задрожали, будто планировали прямо сейчас забиться в истерике.
Земля наклонилась, прицелилась дать Полковнику по лбу... он понял, что вертолет оторвался от земли. Такие шестиместные (пилот, командир группы и по два спайпера с каждого борта) машины он пробовал использовать еще там... в Анголе... сколько же лет назад это было?
Если противник засел, скажем, в ущелье... где-нибудь на высоте... если он считает, что застрахован от сюрпризов... то и пусть себе считает. Грузишь вертолет в фургон (кто догадается, что вертолет можно привезти в машине?) и подъезжаешь к объекту как можно ближе.
Вертолет взлетает почти беззвучно. Когда противник увидит, как на него выныривает вся в прожекторах морда вертолета, одновременно врубаются все сирены, и тут же с земли его начинает поддерживать артиллерия... в лучшем случае у него хватит времени помолиться. Какой-нибудь очень короткой молитвой.
— Отсчет высоты пошел. До контактного уровня осталось двенадцать метров... Десять... Семь... Четыре...
Оборачиваясь к замершим снайперам, Полковник повторил:
— Четыре. Мы начинаем.
Справиться не то что с тремя, а даже с тридцатью тремя такими, как эти, для Густава было просто, будто потушить окурок о спящую кошку. Перед началом операции руководство его Конторы просчитало все до деталей. Он был уверен, что сюрпризов не будет.
И все-таки он проиграл.
Уехать из страны... жить в лучших отелях мира... делать секс с влажногубыми мулатками. Занимайся чем хочешь — у тебя столько денег, что ты можешь позволить себе все.
Они должны были согласиться, поверить ему, сложить оружие, сдаться, подставить затылки. Тогда он аккуратно, одного за другим, перестрелял бы их, как собак.
Но они не согласились. А когда японец скрылся в дверном проеме и Густав мог начинать — было уже поздно.
Из-под колоннады, ревя сиренами и слепя прожекторами, выплыл вертолет. В эту секунду растерялись все, но Артем пришел в себя даже быстрее, чем Густав. Даниил успел заметить, как, изогнувшись дугой, мелькнуло в опасной близости от края его большое и грузное тело.
Они рухнули на пол и замерли.
Артем обеими руками сжимал провода детонатора:
— Бегите! Я взрываю!
Одновременно с его криком Даниил услышал, как о камень плющатся пули снайперов.
Краем глаза Даниил видел, как, переползая через окончательно замершего охранника, к нему карабкается Гребень. У него было безумное лицо. Снаружи бешено ревели сирены.
Густав орал:
— Артем, они убьют нас всех! Я знаю этих людей! Подними руки и отойди от детонатора! Они убьют нас всех!
Гребень был уже близко. Он, словно большое насекомое, перебирал руками-ногами и двигался к выходу. Даниил приподнялся на локте, кинул взгляд в сторону вертолета и тут же нырнул обратно.
— Бегите, парни! Я взрываю!
— А ты? — успел крикнуть Даниил, но ответить Артем не успел.
На стенку брызнуло черным. Перед глазами танцевали угольки, а вокруг не происходило больше ничего особенного. Не надо было никуда спешить. Можно было посмотреть в глаза Артему и увидеть, что ему больно, но пока он держится.
(fuck!.. умирать-то как неохота.)
Вертолет все ревел. Он почти нависал над ними. Тень от него почти накрывала ползущего в сторону выхода Гребня.
— Бегите, блядь! Я взрываю!
Приняв решение не умом (какой уж тут ум?), а тем, что ниже диафрагмы, Даниил рванул с места и, пригибаясь как можно ниже, побежал. Каждый шаг... словно новая строчка на экране зависающего компьютера... Даниил просто считал шаги и боялся оглянуться, чтобы посмотреть, как там сзади.
Он бежал, а за краем колоннады, ревущий и страшный, висел вертолет. Даже пригнувшись, он ощущал на себе сосредоточенные взгляды снайперов. Он уже видел выход с колоннады, но чувствовал, что добежать до него не успеет, и, когда до двери оставалось несколько метров, он не выдержал и прыгнул, а взрыва все не было, и повисшая ватная тишина... куда только делись сирены?.. давила на уши, а пульс бился в ушах, сотрясая колонны и давно, наверное, взбудоражив весь город, но когда у него за спиной наконец рвануло, он уже летел, раскинутыми руками чувствуя холодный осенний воздух, и только потом на другой от него стороне планеты на волю вырвался ослепительный свет, и все сделалось пусто и безвидно, и продолжалось это не просто вечность, а сразу несколько вечностей подряд.
Миры возникали, успевали надоесть и исчезали, а вокруг по-прежнему была пустота.
Небеса обрушились на землю, и больше он не помнил ничего.
Совсем, совсем ничего.
1 октября. Два года спустя
Тип наклонился и на ухо сказал Полковнику, кто.
— Откуда-откуда?
— Точно вам говорю. Прежде чем начинать, вы бы с ними поговорили.
На огражденную решетками и тройным кордоном площадь начинали прибывать пожарные машины. Милиционеры не пускали их ближе первого кордона. Пожарные, перекрикивая шум моторов, надрываясь, орали.
Вместе с милицейским начальником Полковник побродил между большими рычащими машинами. У «Волги» были государственные номера. Сам Полковник давно пересел на служебный «SAAB».
(«волга»... смешно... почему «волга»?)
Перед машиной стоял охранник в зеркальных очках и пиджаке. Он открыл дверцу:
— Садитесь внутрь. Быстро!
От этого тона Полковник вскинул голову... будто кто-то высморкался в его мундир... будто он увидел, как лезут в постель к его жене. Потом он снова опустил голову и все-таки сел в машину.
Тип в милицейской форме остался ждать снаружи. Сквозь незакрытую дверцу «Волги» до него долетали обрывки разговора:
— Так точно!.. Да, товарищ майор!.. Все понял!..
— Вы все поняли?
— Так точно!
— Особенное внимание обратите на тех, кого я вам описал...
А потом тот, кого называли «майором», добавил фразу, которую должен был услышать, наверное, только Полковник, но которую милиционер услышал тоже:
— Ни один из них с колоннады уйти не должен. Вообще ни один.
— Что это?
— Это рация. Моя рация.
— Густав... Зачем тебе рация, Густав?! С кем ты разговариваешь?!
— Сядь! Убери руку от детонатора! Я все объясню! Конкретно тебе ничто не угрожает, слышишь?
— Густав, что ты затеял?
— Можешь больше не называть меня Густавом. Можешь называть меня по званию. Просто Капитан.
И он назвал организацию, в которой работает.
А Даниил-то думал — кого Густав ему напоминает?
(антитеррористической деятельностью у нас в стране занимаются несколько независимых друг от друга структур. у кого-то из них в движении есть свой человек.)
Подняться на колоннаду. Прострелить живот охраннику. Взять в заложники премьера могучей азиатской империи. И узнать, что рядом с тобой стоит офицер спецслужбы!
Гребень затравленно озирался. Переводил взгляд с Густава на Артема, а с него на Даниила.
— Успокойся и выслушай. Я ВСЕ ОБЪЯСНЮ!
— Что ты объяснишь?
— Все! Сядь!
— Что здесь можно объяснить?!
— Опусти ствол. Или я тебя пристрелю.
Внизу суетились люди и выли сирены машин с государственными номерами, а они стояли вокруг распластанного на металлическом полу японца и смотрели друг на друга. Пальцы впивались в курки, но никто не торопился выстрелить первым. Никто никуда не спешил.
Потом Гребень убрал дуло автомата от лица японца и сделал шаг в сторону.
— Хорошо. Можешь сказать, что ты хотел. Я слушаю.
У Густава появилась немного смущенная улыбка. Будто он пукнул при дамах, но ведь он не специально! с кем не бывает? Да, он работал на Контору, а что здесь такого? Поверьте, парни, так было лучше для вас. Вы хотели сыграть и выиграть? Вы сыграли и выиграли!
— Думаешь почему мы смогли его взять? Ты думаешь, иностранного премьера можно вот так взять в заложники? Открой глаза! Нас прикрывали! Нас всю дорогу прикрывали! Нас и дальше будут прикрывать. Можете считать, что отныне вы на государственной службе. Вам, парни, ничто не угрожает.
— Как ты мог?!
— Я хоть раз тебя обманывал?
— Ты врал нам с самого начала!
— Я просто не говорил ВСЕЙ правды. А теперь сказал. Я не подставлял вас раньше. Не подставлю и теперь. Все идет по плану.
— А как же решение Бюро?
— Какого Бюро?
— А как же решение? Наша информационная акция?
— Не было никакого решения! Не было Бюро, не было решения...
— Ты с самого начала знал, что никакой акции не будет? Что подумают люди из Бюро?
— Бюро — это я. Всех этих деятелей повязали почти год назад. Уже очень давно все «Прямое действие» — это я. Просто вы об этом не знали.
— Сука.
— Я?
— Нет, я! Из-за тебя мы здесь! Нас сейчас мочить начнут!
— Не начнут. Я специально пошел сюда вместе с вами. Операция прошла удачно. Ты попадаешь под программу защиты лиц, сотрудничающих с Конторой. Ты получишь деньги и документы на другое имя. Сможешь уехать из страны.
Он повернулся к Артему с Даниилом:
— Вы тоже получите все, что причитается. Ты, Данила, можешь забрать деньги, о которых договаривался со своим Майором. Деньги приготовлены. Ждут тебя внизу. А тебе, Артем, я хочу предложить работать со мной в паре. Я к тебе присмотрелся и понял — ты сможешь...
Густав говорил медленно, как гвозди вбивая им в голову каждое слово. Они стояли и молчали.
— А как же?..
— Что?
— Я не понимаю. Если ты работаешь на НИХ... если ты с самого начала работал на них... зачем ты нас сюда приволок?
— Честно?
— Честно.
— Понимаешь, Артемка, наша с тобой Контора получает деньги из международных фондов. Большие деньги. Эти деньги перечисляют, чтобы мы развивали программы по борьбе с терроризмом. Последнее время финансирование свернули... Акция была необходима... Со временем я объясню подробнее. Ведь теперь мы работаем вместе, да?
— Все-таки ты сука...
— Ты думаешь, я один сука? Между прочим, Писатель тоже наш человек. С самого начала был наш.
— Писатель, это правда?
Парни, как механизмы, повернули головы. У Артема был охрипший голос.
— Ну ладно — он... Но ведь мы с тобой...
Еще у него были огромные глаза. Даниил попробовал ответить. Ничего путевого из этого не вышло.
— Все! Кладем оружие и спускаемся! По одному! То, что я сказал, остается в силе. Если не соглашаетесь — вы трупы. Если соглашаетесь — можете считать, что сегодня самый удачный день в вашей жизни.
Моросящий дождь все стучал и стучал по жестяному козырьку. Гребень снял руки с приклада автомата... опустил руки. Даниилу показалось, что сейчас он заплачет.
— Нет. Это неправда.
— Что «неправда»?
— Все неправда. Я никогда не работал на спецслужбу. Он врет.
— Хватит, Данила. Все кончено. Зачем тебе эти понты?
Артем с Гребнем смотрели только на него. Так смотрят на доктора родственники онкологических больных.
— Не слушайте его. Не знаю, что он себе навоображал, но это вранье. Понятия не имею, что он имеет в виду. И вообще, парни, нас тут трое, а он один. Может, пристрелим умника?
— Данила, ты сумасшедший?
Даниил вытащил из кармана сигареты, прикурил и убрал пачку обратно.
— Не знаю. Может быть. Наверное, я сумасшедший. Но я — не сука. По крайней мере не такая сука, как ты. Отсюда по собственной воле я не уйду. Мы поднялись делать дело? Давайте делать дело.
Все смотрели на него. Даниил курил и, усмехаясь, разглядывал их лица. У сигареты был отличный вкус.
— Ты серьезно? Не уйдешь?
— Не уйду.
— А я-то подумал...
— Ты что, не знаешь меня?
— Знаю. Просто когда говорят такие вещи... Сам понимаешь...
Артем широко улыбнулся.
— Дай, как бы, Писатель, сигарету, что ли.
— Свои кури. У меня мало.
— Вот и хорошо, что мало. Здоровее будешь.
Он вытащил из пачки Даниила сигарету, прикурил и кивнул в сторону заложников:
— Что будем делать с ними?
— Как я понимаю, эфира на телевидении нам не дадут. Или дадут, а, Густав? Я думаю, ребят можно отпустить. Нам тут и без них вроде не скучно...
Гребень подошел к лежащим заложникам.
— Всех?
— Всех.
— Может...
— Да брось ты. Нам бы между собой разобраться.
Гребень велел им встать и построиться. Одежда у стоящих людей была мокрая, слипшаяся, перепачканная ржавчиной. По лицам, прокладывая дорожки в грязи, текли капли дождя... или слезы?
— С вами — все. Можете идти.
Сперва нерешительно, а потом почти вприпрыжку заложники двинулись к выходу. Старичок-скандинав поддерживал свою старушку под локоть. Упитанные мужчины из сопровождения японца вжимали головы в почти белые воротники рубашек.
Лежать оставались только японец и давящаяся слезами девушка-переводчица. Артем наклонился к ним и помахал рукой в сторону выхода:
— Але! милые! идите отсюда!
Девушка перевела. Премьер поднял серое лицо. Потом поднялся на ноги. Артем махал руками у него перед носом.
— Нерусский? Не понимаешь? По губам читай: «По-шел-на-хер!»
Даниил докурил, бросил сигарету вниз и огляделся. Странное дело: дождь все еще лил. Ветер все еще завывал. Город был все еще серым. Больше это его не трогало.
— Хорошо-то как!
— Ага.
— Как бы, неплохо начать отсюда выбираться.
— Да. Неплохо.
Они разом посмотрели на Густава. Артем, не поднимаясь с корточек, сказал:
— Знаете, парни? Вы идите, а я его задержу.
— Ты?! Меня?! Задержишь?!
— Да. Я. Тебя. Задержу. Идите, парни, и, если получится, убейте внизу несколько ублюдков вроде этого.
— Не катит. Уходить — так, как бы, всем вместе. Сначала этого вниз сбросим, а потом пойдем.
— Вы это серьезно?
— Вполне.
— Не хотите сдаться на моих условиях?
— Засунь свои условия себе, как бы, в задницу.
— Артем, ты тоже не хочешь сдаться?
— Нет.
— Данила?
— Да пошел ты...
Густав не спеша вытащил пистолет из-за пояса.
— Мне казалось, что из вас может выйти толк. Я ошибся. Прощайте.
— Готовы?
— Так точно.
— Как они стоят, запомнили?
— Так точно.
Снайперы были рассажены вдоль бортов. Старший группы поерзал, поудобнее усаживаясь на полу, и сквозь прорези в маске поглядел в лицо Полковнику.
Полковник, пригибаясь, чтобы не задеть макушкой железный потолок, прошел в кабину, сел в кресло рядом с пилотом и нацепил наушники с микрофоном.
— Первый! слышишь меня?
— Слышу хорошо, товарищ полковник, прием.
— Ориентируйся на первые выстрелы. Как только снайперы стартуют — оба взвода должны рвать наверх, как русские борзые. Понял меня?
Он махнул пилоту рукой: «Взлетаем!» Парни в камуфляже аккуратно сняли борт с машины. Лопасти крошечного вертолета задрожали, будто планировали прямо сейчас забиться в истерике.
Земля наклонилась, прицелилась дать Полковнику по лбу... он понял, что вертолет оторвался от земли. Такие шестиместные (пилот, командир группы и по два спайпера с каждого борта) машины он пробовал использовать еще там... в Анголе... сколько же лет назад это было?
Если противник засел, скажем, в ущелье... где-нибудь на высоте... если он считает, что застрахован от сюрпризов... то и пусть себе считает. Грузишь вертолет в фургон (кто догадается, что вертолет можно привезти в машине?) и подъезжаешь к объекту как можно ближе.
Вертолет взлетает почти беззвучно. Когда противник увидит, как на него выныривает вся в прожекторах морда вертолета, одновременно врубаются все сирены, и тут же с земли его начинает поддерживать артиллерия... в лучшем случае у него хватит времени помолиться. Какой-нибудь очень короткой молитвой.
— Отсчет высоты пошел. До контактного уровня осталось двенадцать метров... Десять... Семь... Четыре...
Оборачиваясь к замершим снайперам, Полковник повторил:
— Четыре. Мы начинаем.
Справиться не то что с тремя, а даже с тридцатью тремя такими, как эти, для Густава было просто, будто потушить окурок о спящую кошку. Перед началом операции руководство его Конторы просчитало все до деталей. Он был уверен, что сюрпризов не будет.
И все-таки он проиграл.
Уехать из страны... жить в лучших отелях мира... делать секс с влажногубыми мулатками. Занимайся чем хочешь — у тебя столько денег, что ты можешь позволить себе все.
Они должны были согласиться, поверить ему, сложить оружие, сдаться, подставить затылки. Тогда он аккуратно, одного за другим, перестрелял бы их, как собак.
Но они не согласились. А когда японец скрылся в дверном проеме и Густав мог начинать — было уже поздно.
Из-под колоннады, ревя сиренами и слепя прожекторами, выплыл вертолет. В эту секунду растерялись все, но Артем пришел в себя даже быстрее, чем Густав. Даниил успел заметить, как, изогнувшись дугой, мелькнуло в опасной близости от края его большое и грузное тело.
Они рухнули на пол и замерли.
Артем обеими руками сжимал провода детонатора:
— Бегите! Я взрываю!
Одновременно с его криком Даниил услышал, как о камень плющатся пули снайперов.
Краем глаза Даниил видел, как, переползая через окончательно замершего охранника, к нему карабкается Гребень. У него было безумное лицо. Снаружи бешено ревели сирены.
Густав орал:
— Артем, они убьют нас всех! Я знаю этих людей! Подними руки и отойди от детонатора! Они убьют нас всех!
Гребень был уже близко. Он, словно большое насекомое, перебирал руками-ногами и двигался к выходу. Даниил приподнялся на локте, кинул взгляд в сторону вертолета и тут же нырнул обратно.
— Бегите, парни! Я взрываю!
— А ты? — успел крикнуть Даниил, но ответить Артем не успел.
На стенку брызнуло черным. Перед глазами танцевали угольки, а вокруг не происходило больше ничего особенного. Не надо было никуда спешить. Можно было посмотреть в глаза Артему и увидеть, что ему больно, но пока он держится.
(fuck!.. умирать-то как неохота.)
Вертолет все ревел. Он почти нависал над ними. Тень от него почти накрывала ползущего в сторону выхода Гребня.
— Бегите, блядь! Я взрываю!
Приняв решение не умом (какой уж тут ум?), а тем, что ниже диафрагмы, Даниил рванул с места и, пригибаясь как можно ниже, побежал. Каждый шаг... словно новая строчка на экране зависающего компьютера... Даниил просто считал шаги и боялся оглянуться, чтобы посмотреть, как там сзади.
Он бежал, а за краем колоннады, ревущий и страшный, висел вертолет. Даже пригнувшись, он ощущал на себе сосредоточенные взгляды снайперов. Он уже видел выход с колоннады, но чувствовал, что добежать до него не успеет, и, когда до двери оставалось несколько метров, он не выдержал и прыгнул, а взрыва все не было, и повисшая ватная тишина... куда только делись сирены?.. давила на уши, а пульс бился в ушах, сотрясая колонны и давно, наверное, взбудоражив весь город, но когда у него за спиной наконец рвануло, он уже летел, раскинутыми руками чувствуя холодный осенний воздух, и только потом на другой от него стороне планеты на волю вырвался ослепительный свет, и все сделалось пусто и безвидно, и продолжалось это не просто вечность, а сразу несколько вечностей подряд.
Миры возникали, успевали надоесть и исчезали, а вокруг по-прежнему была пустота.
Небеса обрушились на землю, и больше он не помнил ничего.
Совсем, совсем ничего.
1 октября. Два года спустя
Даниил вошел в квартиру, запер за собой дверь, снял куртку, повесил ее в шкаф, помыл руки, не разуваясь, прошагал в гостиную, включил телевизор и сел на диван.
В телевизоре широко, будто готовясь откусить от громадного гамбургера, улыбался диктор. Даниил откинулся на спинку дивана и ладонями потер глаза.
Несколько минут он сидел и пытался сосредоточиться на том, что несла телевизионная говорящая голова. Сосредоточиться не получалось.
День был окончен. Оставалось прожить вечер. Еще один вечер его жизни.
Ничего не произойдет. Он посмотрит телевизор, разденется, ляжет в постель и уснет. Завтра встанет и начнет все сначала.
Даниил запрокинул голову и коснулся затылком плюшевой спинки дивана. Закурил. Потянулся за программкой... ничего интересного.
Дым от сигареты тоненькой струйкой утекал под потолок. Стараясь не уронить пепел на палас, он встал с дивана и вернулся в прихожую.
Все как обычно.
Он скинул ботинки и брюки, залез в душ, собираясь с силами, посидел перед телевизором и пошел ужинать. Варить пельмени. У пельменей был вкус — словно однажды кто-то уже пытался их прожевать.
Можно было бы пойти в кафе, но обойдется дороже, а следующую порцию гонораров неизвестно когда еще удастся из нынешнего редактора выжать.
Завтра неплохо бы встретиться с редактором цветной газеты, который собирался заказать ему статью... и позвонить в Москву: когда они заплатят наконец за его августовский материал?.. ремонтом надо заняться... потолок черт знает на что похож... а может, лучше не ремонтом, а купить новый пиджак, старый надоел... и вообще, нормальные люди ремонтом занимаются летом... но какого хрена ждать лета, если деньги пока есть, а летом, может, не будет... летом он, может, на море поедет... или не на море... все равно куда-нибудь поедет... чего сидеть в городе?.. главное, чтобы газета, для которой он подрядился писать, не закрылась... а если закроется, можно будет написать роман... за романы тоже неплохо платят. Правда, не все...
Он поставил тарелку в раковину, прикурил от горевшего на плите голубого пламени и подошел к окну. За окном была всегдашняя ночь его новой жизни.
Морщась от отвращения, он сполоснул тарелку, поставил ее в сушилку и вернулся в комнату. На экране все еще улыбался кретин ведущий... или это был уже другой? Даниил попереключал каналы и понял, что ничего веселее ему все равно не найти.
Он лег наконец во весь рост и почувствовал, как устал за день. Болела спина, чесались белки глаз. Сегодня он рано встал. Сходить купить пива? Попробовать уснуть? С тех пор как Даниил вышел из тюрьмы, он не любил спать.
Изолятор, в котором он сидел, был ведомственный. Двух-трехместные камеры, сносное питание. Вместо параши — стандартный унитаз. К нему в камеру никого не подселяли. Это было хорошо.
Даниил целыми днями лежал на правом, менее поврежденном боку и разглядывал трещинки на бетонном полу. За девять месяцев он запомнил их хорошо. Стоило ему зажмурить глаза, и они до сих пор причудливым узором проплывали под веками.
Считается, что те, кто попадает в тюрьму, мечтают поскорее вернуться домой. Даниил, оказавшись дома, всего лишь до поздней ночи смотрел телевизор, листал глянцевые журналы двухлетней давности, а измотав себя усталостью, засыпал — как проваливался. И никогда не видел снов.
Заранее зная, что будет жалеть, он встал с кровати и сделал то, что давно собирался. Как-никак сегодня круглая дата. Два года. Он подошел к письменному столу, выдвинул нижний ящик и достал полароидную фотографию. Она была поцарапанной, потрескавшейся и серой от прикосновения жирных пальцев.
Как фотография выжила в том бардаке, который творился с ним последние двадцать с лишним месяцев, он не знал. С фотографии на него смотрело его вчера.
Смеющиеся, уже с утра пьяные, молодые. Они еще не знают, что скоро все до единого будут мертвы. А он останется и будет вынужден жить дальше.
Из тюрьмы он вышел четыре месяца назад. В самом начале лета, которое выдалось ранним и жарким. На Марсовом поле отцветала сирень. Каждое утро он просыпался от слепящего сквозь окно солнца и чувствовал запах расплавленного асфальта.
Он залезал в душ, а потом сидел и подолгу не мог понять, чем же следует сегодня заниматься... чему посвятить еще не прожитый день. Во сколько бы он ни вставал, ему казалось, что за окном ночь и пора ложиться спать. Впрочем, со временем он втянулся.
Первые полгода, проведенные в тюрьме, он почти не помнил — лежал в больнице. Ожог — двенадцать процентов кожи. Его несколько раз оперировали. Из академии специально приезжало седенькое светило с собственными ассистентами.
Теперь шрамы он почти не чувствовал. Они побелели и не беспокоили его. Первое же время заживающие ожоги страшно чесались. Особенно один, самый большой, на груди.
Как только он смог нормально ходить, его перевели в специзолятор под Выборгом, и начались допросы.
Фотография выжила, а люди, на ней изображенные, — нет. Предметы всегда долговечнее хрупких человеческих существ. Тощий Гребень, пузатый Артем, коротко стриженная Лора, он сам с отросшими ниже плеч волосами. Вместе во все дни до скончания века...
— Вы признаете, что совместно с гражданами Иващенко, Гусевым и Докучаевым вступили в преступный сговор, имеющий целью террористический акт в отношении премьер-министра Японии, господина Фукоку?
— Признаю.
— Кто еще участвовал в планировании и проведении данного теракта?
— Никто.
— То есть вы собирались провести его вчетвером?
— Впятером.
— Кто был вашим пятым соучастником?
— Теперь это не важно. Пятой была девушка. Ее звали Лора. Теперь она мертва.
Он поднес фотографию к глазам. Просто картонный квадратик, в центре которого похмельный Артем смешно нахмурился в объектив. В то утро у него расстроился желудок.
В протоколе, с которым ему дали ознакомиться, значилось: «Тела террористов, известных под псевдонимами „Густав“ и „Артем“ (настоящие фамилии — Докучаев и Иващенко), поступили к судебно-медицинскому эксперту в виде, обезображенном настолько, что опознанию не подлежали».
Какое, в задницу, опознание? Перед тем как его, с сожженной кожей, истекающего кровью, увезли на реанимационной машине от собора, он видел, что взрывом был выворочен целый пролет балюстрады. Говорят, куски гранита забросило чуть не на другой берег Невы.
То, что они с Гребнем успели добежать почти до выхода, спасло им жизнь. Даниил пострадал больше. Гребень — меньше. В камеру выборгского изолятора он попал месяца за четыре до Даниила.
Первый раз Даниил видел его на очной ставке, устроенной им прошлой зимой. Даниил ковылял по коридору на костылях. Навстречу шел, зажатый по бокам мордастыми конвоирами, Гребень.
— Писатель! Ёбты! А я думал, эти гандоны тебя уже убили!
Он отпихнул конвоиров, он бросился к Даниилу, он блестел зубами, а когда конвоиры заломили ему руки, не переставая улыбаться, наклонился к тому, что был поближе, и спросил, почему тот редко заходит в камеры?.. ведь зэки любят таких... пухлогубеньких.
Конвоир изменился в лице и несколько раз ударил его пониже ребер. Гребень не перестал улыбаться. У него была злая улыбка сильного и свободного животного.
Второй и последний раз Даниил видел его сразу после Нового года. Протухший взгляд, грязная одежда. Этот пижон перестал даже умываться. У него не было двух передних зубов. Через левую бровь тянулся большой белый шрам...
Еще полтора месяца спустя он повесился в камере на скрученной в жгут простыне.
(как бы, не могу я жить вместе со жлобьем. у меня, как бы, конституция для этого чересчур тонкая, поняли?)
А вот Даниилу повезло. По крайней мере, так ему казалось, когда он вышел за выкрашенные зеленым ворота изолятора.
Столичные газеты поместили материалы о взрыве на первой полосе. Для некоторых из этих газет Даниил раньше писал. Авторы высказывали сомнения в том, что известный журналист Сорокин действительно мог иметь отношение к организации взрыва.
При чем здесь писатель? Пусть нам назовут имена настоящих организаторов этой варварской акции! Версию о том, что спецслужбы взяли совсем не того, кого следовало, подхватили говорящие головы из телевизора.
За две недели до суда в камеру к Даниилу пришел Майор. Даниил не видел его почти год, но он совершенно не изменился. Тот же серый пиджак, то же незапоминающееся лицо.
В результате суд вышел скомканным. Еще через три недели Даниил был дома. С формулировкой: «Вина не доказана». Судья особенно напирал на то, что японец остался жив, а Даниил несколько лет назад писал о терроризме книгу. Какая между этим связь, Даниил не понял, но спрашивать не стал.
Он огляделся и обнаружил себя на с детства знакомом плюшевом диване. Где с тех пор и пребывал, не отвечая на просьбы об интервью и заворачивая приглашения поучаствовать в модных ток-шоу. Майор может быть доволен: как они и договаривались, никто не узнает о том, что же на самом деле произошло на колоннаде Исаакиевского собора.
Когда-то он влез в эту историю ради того, чтобы написать книгу, получить деньги и уехать с НЕЙ на необитаемый островок. Островок, на котором он приземлился, оказался действительно необитаемым. Размером он был всего-навсего с плюшевый диван.
Даниил, кряхтя, поднялся, выключил телевизор, включил радио. Покрутил колесико настройки, остановился на «Хит-FM 90.6», немного убавил громкость, снова взял со стола полароидный снимок.
Самым ужасным в его новой жизни были вечера, когда он оказывался дома один и понятия не имел, чем занять отломившийся бонус — несколько десятков лет предстоящей жизни.
Когда он вернулся в квартиру родителей на Моховой, те устроили ему праздничный ужин. Отец рассказывал старые, запомнившиеся Даниилу еще с детства анекдоты. Он одолжил ему денег, и Даниил снял квартиру, перевез мебель, купил телевизор и кое-что из одежды.
Теперь у него было вроде бы все. Можно было начинать все снова.
Он закрыл глаза и, не шевелясь, выкурил сигарету. Сходил на кухню, попил воды, вернулся в комнату и выкурил еще одну. Потом включил маленький ночник на стене, выключил верхний свет и стал не торопясь стаскивать рубашку, футболку, брюки, мягкие, удобные семейные трусы с пуговичкой на ширинке...
Времена, когда он носил камуфляжные футболки и кожаные джинсы, как у Пола Хьюсона из «U2», прошли.
Строители нового мира. Парни в черной садо-мазо коже и футболках с апокалипсическими надписями. Пьяная и веселая заря нового века. Какого хрена?!
Пили, делали секс, носили в карманах кожаных курток большие металлические пистолеты. И что? От нового мира остался сгнивший труп с разломанными шейными позвонками и полведра брызг, опознанию не подлежащих.
(вижу: поднимается с колен моя родина! вижу: приходит она — революция!)
Еще остался он, Даниил Сорокин. Тоже ненадолго. Тридцать лет. Впереди еще столько же, но — по нисходящей. Девушки постепенно перестают улыбаться тебе на вечеринках. После третьего коктейля в боку начинает ворочаться дырявая печень.
В телевизоре широко, будто готовясь откусить от громадного гамбургера, улыбался диктор. Даниил откинулся на спинку дивана и ладонями потер глаза.
Несколько минут он сидел и пытался сосредоточиться на том, что несла телевизионная говорящая голова. Сосредоточиться не получалось.
День был окончен. Оставалось прожить вечер. Еще один вечер его жизни.
Ничего не произойдет. Он посмотрит телевизор, разденется, ляжет в постель и уснет. Завтра встанет и начнет все сначала.
Даниил запрокинул голову и коснулся затылком плюшевой спинки дивана. Закурил. Потянулся за программкой... ничего интересного.
Дым от сигареты тоненькой струйкой утекал под потолок. Стараясь не уронить пепел на палас, он встал с дивана и вернулся в прихожую.
Все как обычно.
Он скинул ботинки и брюки, залез в душ, собираясь с силами, посидел перед телевизором и пошел ужинать. Варить пельмени. У пельменей был вкус — словно однажды кто-то уже пытался их прожевать.
Можно было бы пойти в кафе, но обойдется дороже, а следующую порцию гонораров неизвестно когда еще удастся из нынешнего редактора выжать.
Завтра неплохо бы встретиться с редактором цветной газеты, который собирался заказать ему статью... и позвонить в Москву: когда они заплатят наконец за его августовский материал?.. ремонтом надо заняться... потолок черт знает на что похож... а может, лучше не ремонтом, а купить новый пиджак, старый надоел... и вообще, нормальные люди ремонтом занимаются летом... но какого хрена ждать лета, если деньги пока есть, а летом, может, не будет... летом он, может, на море поедет... или не на море... все равно куда-нибудь поедет... чего сидеть в городе?.. главное, чтобы газета, для которой он подрядился писать, не закрылась... а если закроется, можно будет написать роман... за романы тоже неплохо платят. Правда, не все...
Он поставил тарелку в раковину, прикурил от горевшего на плите голубого пламени и подошел к окну. За окном была всегдашняя ночь его новой жизни.
Морщась от отвращения, он сполоснул тарелку, поставил ее в сушилку и вернулся в комнату. На экране все еще улыбался кретин ведущий... или это был уже другой? Даниил попереключал каналы и понял, что ничего веселее ему все равно не найти.
Он лег наконец во весь рост и почувствовал, как устал за день. Болела спина, чесались белки глаз. Сегодня он рано встал. Сходить купить пива? Попробовать уснуть? С тех пор как Даниил вышел из тюрьмы, он не любил спать.
Изолятор, в котором он сидел, был ведомственный. Двух-трехместные камеры, сносное питание. Вместо параши — стандартный унитаз. К нему в камеру никого не подселяли. Это было хорошо.
Даниил целыми днями лежал на правом, менее поврежденном боку и разглядывал трещинки на бетонном полу. За девять месяцев он запомнил их хорошо. Стоило ему зажмурить глаза, и они до сих пор причудливым узором проплывали под веками.
Считается, что те, кто попадает в тюрьму, мечтают поскорее вернуться домой. Даниил, оказавшись дома, всего лишь до поздней ночи смотрел телевизор, листал глянцевые журналы двухлетней давности, а измотав себя усталостью, засыпал — как проваливался. И никогда не видел снов.
Заранее зная, что будет жалеть, он встал с кровати и сделал то, что давно собирался. Как-никак сегодня круглая дата. Два года. Он подошел к письменному столу, выдвинул нижний ящик и достал полароидную фотографию. Она была поцарапанной, потрескавшейся и серой от прикосновения жирных пальцев.
Как фотография выжила в том бардаке, который творился с ним последние двадцать с лишним месяцев, он не знал. С фотографии на него смотрело его вчера.
Смеющиеся, уже с утра пьяные, молодые. Они еще не знают, что скоро все до единого будут мертвы. А он останется и будет вынужден жить дальше.
Из тюрьмы он вышел четыре месяца назад. В самом начале лета, которое выдалось ранним и жарким. На Марсовом поле отцветала сирень. Каждое утро он просыпался от слепящего сквозь окно солнца и чувствовал запах расплавленного асфальта.
Он залезал в душ, а потом сидел и подолгу не мог понять, чем же следует сегодня заниматься... чему посвятить еще не прожитый день. Во сколько бы он ни вставал, ему казалось, что за окном ночь и пора ложиться спать. Впрочем, со временем он втянулся.
Первые полгода, проведенные в тюрьме, он почти не помнил — лежал в больнице. Ожог — двенадцать процентов кожи. Его несколько раз оперировали. Из академии специально приезжало седенькое светило с собственными ассистентами.
Теперь шрамы он почти не чувствовал. Они побелели и не беспокоили его. Первое же время заживающие ожоги страшно чесались. Особенно один, самый большой, на груди.
Как только он смог нормально ходить, его перевели в специзолятор под Выборгом, и начались допросы.
Фотография выжила, а люди, на ней изображенные, — нет. Предметы всегда долговечнее хрупких человеческих существ. Тощий Гребень, пузатый Артем, коротко стриженная Лора, он сам с отросшими ниже плеч волосами. Вместе во все дни до скончания века...
— Вы признаете, что совместно с гражданами Иващенко, Гусевым и Докучаевым вступили в преступный сговор, имеющий целью террористический акт в отношении премьер-министра Японии, господина Фукоку?
— Признаю.
— Кто еще участвовал в планировании и проведении данного теракта?
— Никто.
— То есть вы собирались провести его вчетвером?
— Впятером.
— Кто был вашим пятым соучастником?
— Теперь это не важно. Пятой была девушка. Ее звали Лора. Теперь она мертва.
Он поднес фотографию к глазам. Просто картонный квадратик, в центре которого похмельный Артем смешно нахмурился в объектив. В то утро у него расстроился желудок.
В протоколе, с которым ему дали ознакомиться, значилось: «Тела террористов, известных под псевдонимами „Густав“ и „Артем“ (настоящие фамилии — Докучаев и Иващенко), поступили к судебно-медицинскому эксперту в виде, обезображенном настолько, что опознанию не подлежали».
Какое, в задницу, опознание? Перед тем как его, с сожженной кожей, истекающего кровью, увезли на реанимационной машине от собора, он видел, что взрывом был выворочен целый пролет балюстрады. Говорят, куски гранита забросило чуть не на другой берег Невы.
То, что они с Гребнем успели добежать почти до выхода, спасло им жизнь. Даниил пострадал больше. Гребень — меньше. В камеру выборгского изолятора он попал месяца за четыре до Даниила.
Первый раз Даниил видел его на очной ставке, устроенной им прошлой зимой. Даниил ковылял по коридору на костылях. Навстречу шел, зажатый по бокам мордастыми конвоирами, Гребень.
— Писатель! Ёбты! А я думал, эти гандоны тебя уже убили!
Он отпихнул конвоиров, он бросился к Даниилу, он блестел зубами, а когда конвоиры заломили ему руки, не переставая улыбаться, наклонился к тому, что был поближе, и спросил, почему тот редко заходит в камеры?.. ведь зэки любят таких... пухлогубеньких.
Конвоир изменился в лице и несколько раз ударил его пониже ребер. Гребень не перестал улыбаться. У него была злая улыбка сильного и свободного животного.
Второй и последний раз Даниил видел его сразу после Нового года. Протухший взгляд, грязная одежда. Этот пижон перестал даже умываться. У него не было двух передних зубов. Через левую бровь тянулся большой белый шрам...
Еще полтора месяца спустя он повесился в камере на скрученной в жгут простыне.
(как бы, не могу я жить вместе со жлобьем. у меня, как бы, конституция для этого чересчур тонкая, поняли?)
А вот Даниилу повезло. По крайней мере, так ему казалось, когда он вышел за выкрашенные зеленым ворота изолятора.
Столичные газеты поместили материалы о взрыве на первой полосе. Для некоторых из этих газет Даниил раньше писал. Авторы высказывали сомнения в том, что известный журналист Сорокин действительно мог иметь отношение к организации взрыва.
При чем здесь писатель? Пусть нам назовут имена настоящих организаторов этой варварской акции! Версию о том, что спецслужбы взяли совсем не того, кого следовало, подхватили говорящие головы из телевизора.
За две недели до суда в камеру к Даниилу пришел Майор. Даниил не видел его почти год, но он совершенно не изменился. Тот же серый пиджак, то же незапоминающееся лицо.
В результате суд вышел скомканным. Еще через три недели Даниил был дома. С формулировкой: «Вина не доказана». Судья особенно напирал на то, что японец остался жив, а Даниил несколько лет назад писал о терроризме книгу. Какая между этим связь, Даниил не понял, но спрашивать не стал.
Он огляделся и обнаружил себя на с детства знакомом плюшевом диване. Где с тех пор и пребывал, не отвечая на просьбы об интервью и заворачивая приглашения поучаствовать в модных ток-шоу. Майор может быть доволен: как они и договаривались, никто не узнает о том, что же на самом деле произошло на колоннаде Исаакиевского собора.
Когда-то он влез в эту историю ради того, чтобы написать книгу, получить деньги и уехать с НЕЙ на необитаемый островок. Островок, на котором он приземлился, оказался действительно необитаемым. Размером он был всего-навсего с плюшевый диван.
Даниил, кряхтя, поднялся, выключил телевизор, включил радио. Покрутил колесико настройки, остановился на «Хит-FM 90.6», немного убавил громкость, снова взял со стола полароидный снимок.
Самым ужасным в его новой жизни были вечера, когда он оказывался дома один и понятия не имел, чем занять отломившийся бонус — несколько десятков лет предстоящей жизни.
Когда он вернулся в квартиру родителей на Моховой, те устроили ему праздничный ужин. Отец рассказывал старые, запомнившиеся Даниилу еще с детства анекдоты. Он одолжил ему денег, и Даниил снял квартиру, перевез мебель, купил телевизор и кое-что из одежды.
Теперь у него было вроде бы все. Можно было начинать все снова.
Он закрыл глаза и, не шевелясь, выкурил сигарету. Сходил на кухню, попил воды, вернулся в комнату и выкурил еще одну. Потом включил маленький ночник на стене, выключил верхний свет и стал не торопясь стаскивать рубашку, футболку, брюки, мягкие, удобные семейные трусы с пуговичкой на ширинке...
Времена, когда он носил камуфляжные футболки и кожаные джинсы, как у Пола Хьюсона из «U2», прошли.
Строители нового мира. Парни в черной садо-мазо коже и футболках с апокалипсическими надписями. Пьяная и веселая заря нового века. Какого хрена?!
Пили, делали секс, носили в карманах кожаных курток большие металлические пистолеты. И что? От нового мира остался сгнивший труп с разломанными шейными позвонками и полведра брызг, опознанию не подлежащих.
(вижу: поднимается с колен моя родина! вижу: приходит она — революция!)
Еще остался он, Даниил Сорокин. Тоже ненадолго. Тридцать лет. Впереди еще столько же, но — по нисходящей. Девушки постепенно перестают улыбаться тебе на вечеринках. После третьего коктейля в боку начинает ворочаться дырявая печень.