— Почему?
— Я же говорю: не везет! Бывало, уже лежим... целуемся. И вдруг она начинает рассказывать, что сейчас не может... ну просто никак! Давай, говорит, завтра! Завтра все будет супер... а сегодня никак. Я каждый раз им верил. А они больше на свидания ни разу не приходили.
— Как же ты? В смысле, в первый раз?
— Не скажу. Это личное.
— Сколько тебе было лет?
— Семнадцать.
— Ха! Я в семнадцать лет уже сам девушек невинности лишал!
— Многих лишил?
— Очень. Больше десяти. Лорку, например. Да, Лорка?
— Гребень, ты идиот!
— Не обижайся, Лорка. Ты же нам родимая. Как пятно.
— Ты самый идиотский идиот из всех, которые...
— Зря обижаешься.
— Я не обижаюсь. Купи сигарет. У меня кончились.
— Тебе надо — ты и купи.
— Не ссорьтесь, — вылез из-за стола Артем. — Я схожу.
Даниил пил пиво, тер руками глаза и вспоминал. Она сказала, что полюбить — это не сложно... он сказал, что не знает, что такое любовь... она сказала, что сможет любить его, если он... нет, это было еще до этого.
Shit!
Когда он еще учился в университете, преподавательница психологии рассказывала на лекции об интересном феномене.
Один англичанин, работавший курьером, нес важный пакет. По дороге он напился и потерял его. Причем абсолютно не помнил где. С горя он решил не ходить на работу, а снова напиться. Выпив первое же виски, он все вспомнил, забрал пакет, донес до адресата, и потом у него все было о'кей.
История запомнилась. Иногда Даниил надеялся, что, чуть-чуть выпив с утра, обязательно вспомнит то, что навсегда ушло за грань последней порции вчерашнего алкоголя.
Ничего не вспоминалось. Следующим утром он снова чего-то не помнил. Так повторялось каждый день.
От стойки вернулся Артем:
— Говно бар. Туалетной бумаги в туалете нет. Сигарет тоже нет. На хрена мы сюда пришли? Пришлось купить японские папиросы.
— Японские? Никогда не курил японских папирос.
— Наверное, такие пахитоски курили «секигуновцы».
— Кто курил?
— Парни из «Рэнго секигун». Японские революционеры. Я тебе рассказывал.
— Ты? Мне? Не помню.
— Ты, как бы, никогда ничего не помнишь! Лет двадцать назад в Японии была организация «Рэнго секигун». Переводится — «Красная армия Японии». Как-то парни угнали стратегический бомбардировщик и собирались разбомбить Пентагон. Представляешь? Только их поймали. Об этом даже наш Писатель писал. Да, Данила?
Даниил покивал. Как же, как же. Писал что-то такое.
— Пентагон взорвать... не хухры-мухры.
— Взорвать Исаакиевский собор — тоже не хухры-мухры.
— Чего хорошего — взорвать собор? Памятник архитектуры — кому он мешает? И потом... ты сначала взорви. Убьют нас всех послезавтра — и делу конец.
— Да-а. Ко-не-е-ец... Еще по пиву?
Они выпили еще по кружке, поболтали еще о японцах и о том, какие ботинки Гребень видел в «Солдате удачи». Вообще-то он предпочитал английскую обувь. Но эти были тоже ничего.
Народу становилось больше. За соседним столом нарисовалась парочка крашеных блондинок. Девушки внимательно читали меню.
(так бы внимательно им читать мою книгу.)
Гребень выжидал долгих сорок секунд. Потом забрал свое пиво и ушел к блондинкам. Не садясь, он что-то сказал им, девушки посмеялись, и Гребень отправился покупать им алкоголь.
Артем страдал:
— Умеет же, гад!
Он вытащил из японской пачки папиросу и прикурил. Пачка была зеленая с желтым. У папирос был запах тлеющего мусора.
Вернувшись за стол к блондинкам, Гребень затянул одну из своих историй. Истории у него были длинные, с множеством отступлений и очень смешные. Всего их было три.
За время, пока Даниил болтался с ним по клубам, гребневские фазы обольщения девушек он успел выучить наизусть. История. Четыре кружки пива. Лаконичный оральный секс в ближайшем подходящем месте. Желательно безлюдном... хотя не обязательно. На прощание Гребень платит за такси подвыпившей возлюбленной.
Блондинки закатывали глаза под жирно накрашенные веки и интересовались, почему Гребень так странно выглядит?
— Странно?
— Ну, в смысле необычно. Вы так интересно одеты.
— Ну, как бы, что могу сказать? Это длинный разговор. Не дать ли слово коллеге? Коллега!
Гребень махнул рукой. Чуть не выронив сигарету, истосковавшийся Артем побежал на зов.
Даниил проводил его взглядом,
(да-да... знакомьтесь!.. это артем... а это... э-э-э... напомните, как вас зовут?..)
вытащил из пачки новую папиросу и поднял глаза на Лору.
— Как ты?
— О'кей. А ты? Зуб болит?
— Уже нет.
Даниил разглядывал истрепавшийся рукав куртки. Драная подкладка торчала наружу прямо из-под кожаного рукава.
— Лора, знаешь... Давай...
— Что?
— Давай уйдем отсюда?
(знаешь, что самое ужасное? то, что я не могу вспомнить, о чем мы с тобой договорились, лежа в постели.)
— Куда?
— Не знаю. Домой. Куда-нибудь...
Она смотрела на него. Он добавил:
— Не хочу с ними... С тобой хочу...
За соседним столом Гребень переходил от первой истории ко второй. Блондинки хихикали и прикрывали ладошками отсутствие некоторых коренных зубов.
Лора притронулась к руке, в которой Даниил держал пивную кружку.
— Хорошо. Давай уйдем. Только знаешь что? Давай я пойду первая, а потом мы встретимся. Просто чтобы вопросов не возникало.
— Давай.
— Где встретимся?
— Все равно где. Давай дома.
— Хорошо, — сказала она.
— Дождись меня.
Она пошла к выходу, а потом обернулась:
— Я дождусь... Приезжай...
28 сентября. Вечер
За полгода до этого. Весна
— Я же говорю: не везет! Бывало, уже лежим... целуемся. И вдруг она начинает рассказывать, что сейчас не может... ну просто никак! Давай, говорит, завтра! Завтра все будет супер... а сегодня никак. Я каждый раз им верил. А они больше на свидания ни разу не приходили.
— Как же ты? В смысле, в первый раз?
— Не скажу. Это личное.
— Сколько тебе было лет?
— Семнадцать.
— Ха! Я в семнадцать лет уже сам девушек невинности лишал!
— Многих лишил?
— Очень. Больше десяти. Лорку, например. Да, Лорка?
— Гребень, ты идиот!
— Не обижайся, Лорка. Ты же нам родимая. Как пятно.
— Ты самый идиотский идиот из всех, которые...
— Зря обижаешься.
— Я не обижаюсь. Купи сигарет. У меня кончились.
— Тебе надо — ты и купи.
— Не ссорьтесь, — вылез из-за стола Артем. — Я схожу.
Даниил пил пиво, тер руками глаза и вспоминал. Она сказала, что полюбить — это не сложно... он сказал, что не знает, что такое любовь... она сказала, что сможет любить его, если он... нет, это было еще до этого.
Shit!
Когда он еще учился в университете, преподавательница психологии рассказывала на лекции об интересном феномене.
Один англичанин, работавший курьером, нес важный пакет. По дороге он напился и потерял его. Причем абсолютно не помнил где. С горя он решил не ходить на работу, а снова напиться. Выпив первое же виски, он все вспомнил, забрал пакет, донес до адресата, и потом у него все было о'кей.
История запомнилась. Иногда Даниил надеялся, что, чуть-чуть выпив с утра, обязательно вспомнит то, что навсегда ушло за грань последней порции вчерашнего алкоголя.
Ничего не вспоминалось. Следующим утром он снова чего-то не помнил. Так повторялось каждый день.
От стойки вернулся Артем:
— Говно бар. Туалетной бумаги в туалете нет. Сигарет тоже нет. На хрена мы сюда пришли? Пришлось купить японские папиросы.
— Японские? Никогда не курил японских папирос.
— Наверное, такие пахитоски курили «секигуновцы».
— Кто курил?
— Парни из «Рэнго секигун». Японские революционеры. Я тебе рассказывал.
— Ты? Мне? Не помню.
— Ты, как бы, никогда ничего не помнишь! Лет двадцать назад в Японии была организация «Рэнго секигун». Переводится — «Красная армия Японии». Как-то парни угнали стратегический бомбардировщик и собирались разбомбить Пентагон. Представляешь? Только их поймали. Об этом даже наш Писатель писал. Да, Данила?
Даниил покивал. Как же, как же. Писал что-то такое.
— Пентагон взорвать... не хухры-мухры.
— Взорвать Исаакиевский собор — тоже не хухры-мухры.
— Чего хорошего — взорвать собор? Памятник архитектуры — кому он мешает? И потом... ты сначала взорви. Убьют нас всех послезавтра — и делу конец.
— Да-а. Ко-не-е-ец... Еще по пиву?
Они выпили еще по кружке, поболтали еще о японцах и о том, какие ботинки Гребень видел в «Солдате удачи». Вообще-то он предпочитал английскую обувь. Но эти были тоже ничего.
Народу становилось больше. За соседним столом нарисовалась парочка крашеных блондинок. Девушки внимательно читали меню.
(так бы внимательно им читать мою книгу.)
Гребень выжидал долгих сорок секунд. Потом забрал свое пиво и ушел к блондинкам. Не садясь, он что-то сказал им, девушки посмеялись, и Гребень отправился покупать им алкоголь.
Артем страдал:
— Умеет же, гад!
Он вытащил из японской пачки папиросу и прикурил. Пачка была зеленая с желтым. У папирос был запах тлеющего мусора.
Вернувшись за стол к блондинкам, Гребень затянул одну из своих историй. Истории у него были длинные, с множеством отступлений и очень смешные. Всего их было три.
За время, пока Даниил болтался с ним по клубам, гребневские фазы обольщения девушек он успел выучить наизусть. История. Четыре кружки пива. Лаконичный оральный секс в ближайшем подходящем месте. Желательно безлюдном... хотя не обязательно. На прощание Гребень платит за такси подвыпившей возлюбленной.
Блондинки закатывали глаза под жирно накрашенные веки и интересовались, почему Гребень так странно выглядит?
— Странно?
— Ну, в смысле необычно. Вы так интересно одеты.
— Ну, как бы, что могу сказать? Это длинный разговор. Не дать ли слово коллеге? Коллега!
Гребень махнул рукой. Чуть не выронив сигарету, истосковавшийся Артем побежал на зов.
Даниил проводил его взглядом,
(да-да... знакомьтесь!.. это артем... а это... э-э-э... напомните, как вас зовут?..)
вытащил из пачки новую папиросу и поднял глаза на Лору.
— Как ты?
— О'кей. А ты? Зуб болит?
— Уже нет.
Даниил разглядывал истрепавшийся рукав куртки. Драная подкладка торчала наружу прямо из-под кожаного рукава.
— Лора, знаешь... Давай...
— Что?
— Давай уйдем отсюда?
(знаешь, что самое ужасное? то, что я не могу вспомнить, о чем мы с тобой договорились, лежа в постели.)
— Куда?
— Не знаю. Домой. Куда-нибудь...
Она смотрела на него. Он добавил:
— Не хочу с ними... С тобой хочу...
За соседним столом Гребень переходил от первой истории ко второй. Блондинки хихикали и прикрывали ладошками отсутствие некоторых коренных зубов.
Лора притронулась к руке, в которой Даниил держал пивную кружку.
— Хорошо. Давай уйдем. Только знаешь что? Давай я пойду первая, а потом мы встретимся. Просто чтобы вопросов не возникало.
— Давай.
— Где встретимся?
— Все равно где. Давай дома.
— Хорошо, — сказала она.
— Дождись меня.
Она пошла к выходу, а потом обернулась:
— Я дождусь... Приезжай...
28 сентября. Вечер
Неблагодарные блондинки сбежали, не попрощавшись. Зато за столом нарисовался немец. Настоящий немецкий немец, в серой футболке и модной стрижке, неплохо говорящий по-русски.
То ли Гребень по дороге в туалет с ним разговорился, то ли он сам, заскучав, к ним подсел. Когда Даниил обратил на него внимание, немец скалил кривые передние зубы, смеялся и дергал Артема за рукав.
Артем возмущался и заваливался на бок. На столе перед Артемом лежали остатки чипсов.
Они были куплены здравомыслящим, имеющим четкие жизненные убеждения мужчиной. Чипсы еще не успели кончиться, а вместо него за столом сидел представитель семейства млекопитающих, овладевший навыками питания материнским молоком и писанья под себя.
Гребень наклонялся и макал длинные волосы в кружку.
— Не люблю я ваших, американцев.
— Я не американец. Я из Германии.
— Не важно. Ты же меня понял?
— Понял.
— Не люблю я ваших... короче, западных.
— А я ваших chicks люблю.
— Кого-о-о? — ревел до краев налитый алкоголем Артем.
— А я бы хотел с американочкой... это самое...
— Ничего хорошего. Я пробовал.
— И чего?
— Тебе бы не понравилось.
— Чего-о-о?
— Эх, пришел бы ты на пару часиков пораньше, мы б тебя с Лорой познакомили! Такая девушка!
Артем, теряя связь с реальностью, переводил взгляд с одного на другого. Даниилу было неприятно слушать, как они обсуждают Лору... он хотел вмешаться, сказать, чтобы они заткнулись.
Вместо этого он поперемигивался с девушками за соседним столиком. Скоро к девушкам пришел кавалер, и они все вместе ушли. Потом он прикурил сигарету, а она выпала из онемевших губ и упала на пол. Пришлось прикуривать новую.
Потом в памяти образовался некоторый провал... скорее всего, не очень долгий, а потом немец ушел в туалет, и Даниил услышал, как Артем, склоняясь к самому уху Гребня, предлагает ткнуть немца ножом.
— Зачем?
— Деньги отнимем.
— Ты думаешь, у него много денег?
Он тоже был пьян, но не так, как Артем. Он слегка отставлял локоть, чтобы Артем на него не свалился.
Обшитые деревом стены грустно вращались вокруг макушки Даниила. Говорить не хотелось... все равно не получится.
Держась обеими руками за липкую крышку стола, он приподнялся со стула.
— Короче, это... Знаете, чего?..
— Чего?
— Я пошел.
— Н-н-не понял?
— Пока, — сказал Даниил и, не оборачиваясь, порулил к выходу.
— Писатель! Ты куда? Да погоди! Сейчас вместе пойдем!
Он не обращал внимания. Сегодняшнюю ночь он должен был провести с ней. Потому что никакой другой ночи у них может и не быть, ведь правда?
Лора зашла в квартиру, скинула куртку и, не разуваясь, прошла в комнату. В квартире пахло остатками вчерашней еды. Она включила радио, упала в кресло, прикурила, киношным жестом далеко отбросила спичку и с минутку подумала: а не попить ли пива?
Она прошлась по квартире, забрела в дальнюю комнату, легла на кровать. Каждую ночь... а иногда и не только ночь... на этой кровати... как бы это сформулировать?.. кровать была насквозь пропитана... нет, не так... в общем, если бы эта кровать была женского пола, то в квартире было бы уже две кровати.
Сегодня в баре Гребень сказал, что был ее первым мужчиной.
Ну да... был... и чего?
Подруга, вместе с которой они учились в художественном училище, пригласила ее в гости. Остальные приглашенные считались художниками. В основном они расписывали пасхальные яйца, которые потом продавали пожилым европейским и японским туристам.
Публика была ничего, но вечеринка в целом — ужас. Один из гостей порывался сыграть на гитаре. Хозяйка многократно повторяла: «Терпеть не могу собачий вой» — и прибавляла громкости в радио.
Гребня она заметила не сразу. Боґльшую часть времени он проводил на кухне... вроде бы что-то там нюхал... а может быть, и нет.
Почти совсем утром в квартире осталось всего несколько человек. Большинство спало. Она докуривала последнюю сигарету и понимала, что уйти нужно было еще вчера. Он сидел напротив и молчал. Потом встал, молча подошел к ней... расстегнул ремень... ладонью пригнул ее голову.
Только при следующей встрече он спросил, как ее зовут.
Несколько раз в разных компаниях они вместе пили алкоголь. Как-то он спросил, а она ответила, кивнула головой... да, она девушка... мужчин еще не было... он засмеялся и пропел: «Like a virgin!»
Нельзя сказать, что он настаивал на традиционном сексе. Просто так вышло, что она согласилась, чтобы первым был он. Вернее, не стала возражать.
После этого встал вопрос: где? Гребень позвонил приятелю, тот сказал, что проблемы никакой. Только у него гости, ничего? Лора пожала плечами. Она не совсем поняла, что приятель имеет в виду.
Квартира, в которую они приехали, располагалась на первом этаже. Стены в парадной были расписаны пульверизатором. Часть надписей, возможно, была выполнена на санскрите... или иврите... прочесть их было трудно.
Выделялась художественная картина: повешенный на длинной веревке Санта-Клаус сжимает в костенеющей руке мешок подарков. Над его головой читалось: «Dead Moroz».
Внутри квартиры они застали молодых людей, которые выпаривали из лекарства «Солутан» наркотическое вещество эфедрин. Гости по одному заходили в дальнюю комнату и делали себе инъекцию.
Две минуты острого, как приступ, удовольствия... потом они занимали очередь с конца и опять ждали возможности оказаться в темной комнате.
Лора не могла поверить, что все произойдет именно здесь. В комнату они зашли только спустя несколько часов. «Вы же недолго, да?» — вежливо спросил у них хозяин квартиры.
Гребень сказал, чтобы она снимала джинсы. В темноте она почти не видела его. Она боялась, что будет больно... но ей почти не было больно.
(что ты делаешь?.. я не могу так... ну, пожалуйста... погоди!!!
спустя две минуты:
а вдруг я буду беременна?)
Потом он долго сидел на кухне, курил и разговаривал с молодыми людьми. Она долго ждала его, сидя на табуретке в прихожей. Не хотелось даже плакать.
В метро они успели. Это была даже не последняя электричка. После темной комнаты, темной прихожей и темной улицы она щурила глаза. Потом опустила взгляд на свои светло-голубые джинсы «Cimarron» и все-таки заплакала.
На джинсах расползалось черное пятно ее крови. Все пассажиры в вагоне видели это пятно... понимали, ОТКУДА она едет... им было лень даже смеяться над ней.
С тех пор прошло два года. Теперь она лежала на кровати и курила. Зачем врать самой себе? Она оказалась здесь случайно. Она не собиралась проводить жизнь в пивнушках и болтать о революции с парнями, одетыми, как драгдилеры из gangsta-movie.
Всю жизнь находился кто-то, кто брал ее за руку и с плейбойской ухмылочкой говорил: «Пойдем, подруга, со мной». Она шла, соглашалась на то, что ей предлагали. Чем еще следовало заполнять странное богатство долгих лет жизни?
Большинство подружек успели устроиться на работу, съехать от осточертевших родителей, обзавестись мужьями, родить по ребенку. Сперва она тоже собиралась действовать по не ею разработанному плану. Ей нравилось, с ногами забравшись на диван, вязать... интересно, пальцы еще помнят, как это делается?
Потом она забыла, что ее тело умеет рожать детей... что где-то на свете есть те, кто просыпается по утрам и в электричках метро едет на работу. Просто у нее получилась немного другая жизнь.
(идиотизм! жить осталось два дня, а время уходит на то, чтобы дождаться парня, который, скорее всего, еще час назад был не в состоянии встать со стула.)
Валяться ей надоело, она перевернулась со спины на живот, потом обратно, потом совсем скатилась с дивана и, не обращая внимания на то, что делает, скинула тряпки, наваленные для маскировки поверх ящика с тротилом.
Боґльшую часть Густав сразу увез на другую, только ему известную квартиру. Оставшегося тротила должно хватить, чтобы их группе дали попасть в телевизор и рассказать правду.
Правду о том, что люди живут неправильно... хотят не того, чего стоит хотеть... стремятся не к тому, к чему стоит стремиться. Сама она так и не поняла, как ей стоит жить. Зато собирается научить других.
Сразу после рекламы
(не-хотите-ли-купить-того-говна-которое-мы-уже-давно-не-знаем-кому-бы-вдуть?..)
в радио затренькали на гитарах полысевшие красавцы из «U2». Возможно, у себя в Дублине парни когда-то тоже выслушивали от девушек, что те терпеть не могут собачий вой.
Она прикурила новую сигарету, сняла с ящика крышку, посмотрела на одинаковые тротиловые шашечки и подумала, что нет, наверное, она все-таки знает, как ПРАВИЛЬНО. Сейчас знает...
Это значит — вот так сидеть и ждать того, кто приедет к ней. Не важно, что никакой любви между ними нет, — она будет. Может быть, прямо сегодня она полюбит его — ведь это несложно.
Полюбить... ждать... дождаться... как бы это поточнее?.. это настоящее. Когда он и она вместе. В здравии и болезни, горе и радости.
Сигарета обжигала ей пальцы. Она не обращала внимания. Она ждала, когда наконец раздастся звонок в дверь, он войдет и обнимет ее. Войдет, чтобы больше никуда не уезжать.
Такси он поймал почти сразу. За рулем сидел молодой парень. Даниил согласился на предложенную им цену, не торгуясь.
С разговорами парень не лез. Это было здорово. Они ехали вдоль заброшенных железнодорожных разъездов и кирпичных складов с закопченными стенами. Снаружи было темно. Стены казались бесконечными.
В самых неожиданных местах фары выхватывали из темноты не по сезону одетых дамочек, стоявших, не поднимая руки, на обочине. Чаще попадались милиционеры в тяжелых бронежилетах, касках и с автоматами через плечо.
Машина ныряла в норы подземных переездов, виляла среди груд битого кирпича и вброд перебиралась через мутные лужи. Снаружи моросил сентябрьский дождь. Там было холодно, а внутри машины тепло. Горел уютный зеленый огонек радиоприемника. Под спиной пружинило кожаное кресло.
Ехать бы и ехать.
Дорогу было видно далеко вперед. От этого и оттого, что музыка в машине играла негромкая, ему было необыкновенно хорошо... спокойно.
Он ехал к девушке, которая его ждет. Ему предстоит проснуться в одной постели с той, к которой он едет в теплой и уютной машине.
— Здесь куда?
— Налево... Прямо... И во двор...
Машина взвизгнула тормозами и застыла перед пузатым и злым милиционером. Милиционер махал жезлом:
— Отъезжай! Ну, чего встал, стояґло? Отъезжай!
Парень вывернул шею и принялся сдавать назад. Из двора, грозно и неторопливо, на них выезжал бронетранспортер. С огромными колесами и автоматчиком в каске на броне.
Выпустив облачко вонючего дыма, бронетранспортер завращал многочисленными колесами, развернулся и отполз, перекрыв въезд во двор.
— Веселенький у тебя тут, брат, райончик.
Пытаясь протрезветь, Даниил смотрел на бронетранспортер. Протрезветь удавалось плохо.
К окошку водителя подошел милиционер.
— Вы во двор? Живете там?
— А в чем дело?
Голос у Даниила оказался высокий, истерично-пьяный. Милиционер скривился:
— Сейчас туда нельзя. Объезжайте по соседней улице.
Водитель, едва не задев махину бронетранспортера, развернулся, отъехал за угол, и Даниил полез за деньгами. Холода он больше не чувствовал. Воротник кожаной куртки противно прилипал к голой шее.
Раздавался шум множества работающих моторов, мелькали огни, было слышно, как рыкающий голос отдает во дворе неразборчивые команды. Даниил выкинул сигарету, сунул руки в карманы и в обход, через два проходных подъезда, зашел во двор.
Двор был заставлен машинами — пожарными, «скорой помощи», с эмблемами МЧС, МВД, ФСБ и АБВГД. Кучками стояли плечистые парни в камуфляже. Между машинами бродили полураздетые люди, завернутые в одинаковые серые одеяла.
Медики в белых халатах выносили кого-то на носилках. Вперед ногами и с головой накрыв простыней.
Голос в мегафоне бубнил:
— «Пятый!» Подойти к Шерстобитову! Повторяю, «пятый»!..
По диагонали через двор лежали длинные тени. Асфальт на дорожках был потрескавшийся. Непослушными, пьяными ногами он запинался о выбоины.
Люди переговаривались вполголоса. Несколько мужчин в накинутых поверх рубашек куртках. Старуха в платке. Молодая женщина.
— У вас тоже окна выбило? У меня все четыре окна вдребезги. А ведь скоро зима. И каждое стекло — пол моей зарплаты. Как их теперь вставлять?
— Говорят, в таких случаях выплачивают компенсацию. Всем пострадавшим, за счет государства.
— У нас? В нашей стране? Людям от государства?
— Извините... извините, что перебиваю... а что случилось?
Даниил старался как можно тщательнее выговаривать слова. Чтобы не дышать на окружающих водкой, он отворачивал голову в сторону.
— Вы не знаете?
— Нет.
— Взрыв... Произошел взрыв...
— Что взорвалось?
— Газ, наверное. Газовая колонка.
— Да какой газ?! Где у нас в доме газовая колонка? Это бомба! Кому-то подложили бомбу!
— Я имею в виду: ГДЕ взорвалось?
— Да вот же!
Мужчина вскинул руку. Подчиняясь его жесту, Даниил задрал голову. Сперва он ничего не увидел. Над ним было мертвое небо. Не узнавая, не находя привычных квадратов окон, он сместил взгляд чуть в сторону, и тогда до него полностью дошло.
Квартиры больше не было. Вместо пяти этажей в его доме теперь было три. Вместо двух верхних чернели обугленные стены и хлюпала, стекая по стенам, мокрая пена пожарных брандспойтов.
Запинаясь о неровный асфальт, он пошел к своей парадной. Почти у самой двери зажмурился и опустил голову.
Когда он снова открыл глаза, рядом стоял тощий врач в белом халате.
— Вы врач?
— Вам нужна помощь?
— Кого-нибудь нашли?
— В смысле?
— Кого-нибудь из разрушенных квартир? Кто-нибудь спасся? Выжил?
Врач ответил коротко:
— Нет.
(ну вот и все... на этот раз — совсем-совсем все...)
То ли Гребень по дороге в туалет с ним разговорился, то ли он сам, заскучав, к ним подсел. Когда Даниил обратил на него внимание, немец скалил кривые передние зубы, смеялся и дергал Артема за рукав.
Артем возмущался и заваливался на бок. На столе перед Артемом лежали остатки чипсов.
Они были куплены здравомыслящим, имеющим четкие жизненные убеждения мужчиной. Чипсы еще не успели кончиться, а вместо него за столом сидел представитель семейства млекопитающих, овладевший навыками питания материнским молоком и писанья под себя.
Гребень наклонялся и макал длинные волосы в кружку.
— Не люблю я ваших, американцев.
— Я не американец. Я из Германии.
— Не важно. Ты же меня понял?
— Понял.
— Не люблю я ваших... короче, западных.
— А я ваших chicks люблю.
— Кого-о-о? — ревел до краев налитый алкоголем Артем.
— А я бы хотел с американочкой... это самое...
— Ничего хорошего. Я пробовал.
— И чего?
— Тебе бы не понравилось.
— Чего-о-о?
— Эх, пришел бы ты на пару часиков пораньше, мы б тебя с Лорой познакомили! Такая девушка!
Артем, теряя связь с реальностью, переводил взгляд с одного на другого. Даниилу было неприятно слушать, как они обсуждают Лору... он хотел вмешаться, сказать, чтобы они заткнулись.
Вместо этого он поперемигивался с девушками за соседним столиком. Скоро к девушкам пришел кавалер, и они все вместе ушли. Потом он прикурил сигарету, а она выпала из онемевших губ и упала на пол. Пришлось прикуривать новую.
Потом в памяти образовался некоторый провал... скорее всего, не очень долгий, а потом немец ушел в туалет, и Даниил услышал, как Артем, склоняясь к самому уху Гребня, предлагает ткнуть немца ножом.
— Зачем?
— Деньги отнимем.
— Ты думаешь, у него много денег?
Он тоже был пьян, но не так, как Артем. Он слегка отставлял локоть, чтобы Артем на него не свалился.
Обшитые деревом стены грустно вращались вокруг макушки Даниила. Говорить не хотелось... все равно не получится.
Держась обеими руками за липкую крышку стола, он приподнялся со стула.
— Короче, это... Знаете, чего?..
— Чего?
— Я пошел.
— Н-н-не понял?
— Пока, — сказал Даниил и, не оборачиваясь, порулил к выходу.
— Писатель! Ты куда? Да погоди! Сейчас вместе пойдем!
Он не обращал внимания. Сегодняшнюю ночь он должен был провести с ней. Потому что никакой другой ночи у них может и не быть, ведь правда?
Лора зашла в квартиру, скинула куртку и, не разуваясь, прошла в комнату. В квартире пахло остатками вчерашней еды. Она включила радио, упала в кресло, прикурила, киношным жестом далеко отбросила спичку и с минутку подумала: а не попить ли пива?
Она прошлась по квартире, забрела в дальнюю комнату, легла на кровать. Каждую ночь... а иногда и не только ночь... на этой кровати... как бы это сформулировать?.. кровать была насквозь пропитана... нет, не так... в общем, если бы эта кровать была женского пола, то в квартире было бы уже две кровати.
Сегодня в баре Гребень сказал, что был ее первым мужчиной.
Ну да... был... и чего?
Подруга, вместе с которой они учились в художественном училище, пригласила ее в гости. Остальные приглашенные считались художниками. В основном они расписывали пасхальные яйца, которые потом продавали пожилым европейским и японским туристам.
Публика была ничего, но вечеринка в целом — ужас. Один из гостей порывался сыграть на гитаре. Хозяйка многократно повторяла: «Терпеть не могу собачий вой» — и прибавляла громкости в радио.
Гребня она заметила не сразу. Боґльшую часть времени он проводил на кухне... вроде бы что-то там нюхал... а может быть, и нет.
Почти совсем утром в квартире осталось всего несколько человек. Большинство спало. Она докуривала последнюю сигарету и понимала, что уйти нужно было еще вчера. Он сидел напротив и молчал. Потом встал, молча подошел к ней... расстегнул ремень... ладонью пригнул ее голову.
Только при следующей встрече он спросил, как ее зовут.
Несколько раз в разных компаниях они вместе пили алкоголь. Как-то он спросил, а она ответила, кивнула головой... да, она девушка... мужчин еще не было... он засмеялся и пропел: «Like a virgin!»
Нельзя сказать, что он настаивал на традиционном сексе. Просто так вышло, что она согласилась, чтобы первым был он. Вернее, не стала возражать.
После этого встал вопрос: где? Гребень позвонил приятелю, тот сказал, что проблемы никакой. Только у него гости, ничего? Лора пожала плечами. Она не совсем поняла, что приятель имеет в виду.
Квартира, в которую они приехали, располагалась на первом этаже. Стены в парадной были расписаны пульверизатором. Часть надписей, возможно, была выполнена на санскрите... или иврите... прочесть их было трудно.
Выделялась художественная картина: повешенный на длинной веревке Санта-Клаус сжимает в костенеющей руке мешок подарков. Над его головой читалось: «Dead Moroz».
Внутри квартиры они застали молодых людей, которые выпаривали из лекарства «Солутан» наркотическое вещество эфедрин. Гости по одному заходили в дальнюю комнату и делали себе инъекцию.
Две минуты острого, как приступ, удовольствия... потом они занимали очередь с конца и опять ждали возможности оказаться в темной комнате.
Лора не могла поверить, что все произойдет именно здесь. В комнату они зашли только спустя несколько часов. «Вы же недолго, да?» — вежливо спросил у них хозяин квартиры.
Гребень сказал, чтобы она снимала джинсы. В темноте она почти не видела его. Она боялась, что будет больно... но ей почти не было больно.
(что ты делаешь?.. я не могу так... ну, пожалуйста... погоди!!!
спустя две минуты:
а вдруг я буду беременна?)
Потом он долго сидел на кухне, курил и разговаривал с молодыми людьми. Она долго ждала его, сидя на табуретке в прихожей. Не хотелось даже плакать.
В метро они успели. Это была даже не последняя электричка. После темной комнаты, темной прихожей и темной улицы она щурила глаза. Потом опустила взгляд на свои светло-голубые джинсы «Cimarron» и все-таки заплакала.
На джинсах расползалось черное пятно ее крови. Все пассажиры в вагоне видели это пятно... понимали, ОТКУДА она едет... им было лень даже смеяться над ней.
С тех пор прошло два года. Теперь она лежала на кровати и курила. Зачем врать самой себе? Она оказалась здесь случайно. Она не собиралась проводить жизнь в пивнушках и болтать о революции с парнями, одетыми, как драгдилеры из gangsta-movie.
Всю жизнь находился кто-то, кто брал ее за руку и с плейбойской ухмылочкой говорил: «Пойдем, подруга, со мной». Она шла, соглашалась на то, что ей предлагали. Чем еще следовало заполнять странное богатство долгих лет жизни?
Большинство подружек успели устроиться на работу, съехать от осточертевших родителей, обзавестись мужьями, родить по ребенку. Сперва она тоже собиралась действовать по не ею разработанному плану. Ей нравилось, с ногами забравшись на диван, вязать... интересно, пальцы еще помнят, как это делается?
Потом она забыла, что ее тело умеет рожать детей... что где-то на свете есть те, кто просыпается по утрам и в электричках метро едет на работу. Просто у нее получилась немного другая жизнь.
(идиотизм! жить осталось два дня, а время уходит на то, чтобы дождаться парня, который, скорее всего, еще час назад был не в состоянии встать со стула.)
Валяться ей надоело, она перевернулась со спины на живот, потом обратно, потом совсем скатилась с дивана и, не обращая внимания на то, что делает, скинула тряпки, наваленные для маскировки поверх ящика с тротилом.
Боґльшую часть Густав сразу увез на другую, только ему известную квартиру. Оставшегося тротила должно хватить, чтобы их группе дали попасть в телевизор и рассказать правду.
Правду о том, что люди живут неправильно... хотят не того, чего стоит хотеть... стремятся не к тому, к чему стоит стремиться. Сама она так и не поняла, как ей стоит жить. Зато собирается научить других.
Сразу после рекламы
(не-хотите-ли-купить-того-говна-которое-мы-уже-давно-не-знаем-кому-бы-вдуть?..)
в радио затренькали на гитарах полысевшие красавцы из «U2». Возможно, у себя в Дублине парни когда-то тоже выслушивали от девушек, что те терпеть не могут собачий вой.
Она прикурила новую сигарету, сняла с ящика крышку, посмотрела на одинаковые тротиловые шашечки и подумала, что нет, наверное, она все-таки знает, как ПРАВИЛЬНО. Сейчас знает...
Это значит — вот так сидеть и ждать того, кто приедет к ней. Не важно, что никакой любви между ними нет, — она будет. Может быть, прямо сегодня она полюбит его — ведь это несложно.
Полюбить... ждать... дождаться... как бы это поточнее?.. это настоящее. Когда он и она вместе. В здравии и болезни, горе и радости.
Сигарета обжигала ей пальцы. Она не обращала внимания. Она ждала, когда наконец раздастся звонок в дверь, он войдет и обнимет ее. Войдет, чтобы больше никуда не уезжать.
Такси он поймал почти сразу. За рулем сидел молодой парень. Даниил согласился на предложенную им цену, не торгуясь.
С разговорами парень не лез. Это было здорово. Они ехали вдоль заброшенных железнодорожных разъездов и кирпичных складов с закопченными стенами. Снаружи было темно. Стены казались бесконечными.
В самых неожиданных местах фары выхватывали из темноты не по сезону одетых дамочек, стоявших, не поднимая руки, на обочине. Чаще попадались милиционеры в тяжелых бронежилетах, касках и с автоматами через плечо.
Машина ныряла в норы подземных переездов, виляла среди груд битого кирпича и вброд перебиралась через мутные лужи. Снаружи моросил сентябрьский дождь. Там было холодно, а внутри машины тепло. Горел уютный зеленый огонек радиоприемника. Под спиной пружинило кожаное кресло.
Ехать бы и ехать.
Дорогу было видно далеко вперед. От этого и оттого, что музыка в машине играла негромкая, ему было необыкновенно хорошо... спокойно.
Он ехал к девушке, которая его ждет. Ему предстоит проснуться в одной постели с той, к которой он едет в теплой и уютной машине.
— Здесь куда?
— Налево... Прямо... И во двор...
Машина взвизгнула тормозами и застыла перед пузатым и злым милиционером. Милиционер махал жезлом:
— Отъезжай! Ну, чего встал, стояґло? Отъезжай!
Парень вывернул шею и принялся сдавать назад. Из двора, грозно и неторопливо, на них выезжал бронетранспортер. С огромными колесами и автоматчиком в каске на броне.
Выпустив облачко вонючего дыма, бронетранспортер завращал многочисленными колесами, развернулся и отполз, перекрыв въезд во двор.
— Веселенький у тебя тут, брат, райончик.
Пытаясь протрезветь, Даниил смотрел на бронетранспортер. Протрезветь удавалось плохо.
К окошку водителя подошел милиционер.
— Вы во двор? Живете там?
— А в чем дело?
Голос у Даниила оказался высокий, истерично-пьяный. Милиционер скривился:
— Сейчас туда нельзя. Объезжайте по соседней улице.
Водитель, едва не задев махину бронетранспортера, развернулся, отъехал за угол, и Даниил полез за деньгами. Холода он больше не чувствовал. Воротник кожаной куртки противно прилипал к голой шее.
Раздавался шум множества работающих моторов, мелькали огни, было слышно, как рыкающий голос отдает во дворе неразборчивые команды. Даниил выкинул сигарету, сунул руки в карманы и в обход, через два проходных подъезда, зашел во двор.
Двор был заставлен машинами — пожарными, «скорой помощи», с эмблемами МЧС, МВД, ФСБ и АБВГД. Кучками стояли плечистые парни в камуфляже. Между машинами бродили полураздетые люди, завернутые в одинаковые серые одеяла.
Медики в белых халатах выносили кого-то на носилках. Вперед ногами и с головой накрыв простыней.
Голос в мегафоне бубнил:
— «Пятый!» Подойти к Шерстобитову! Повторяю, «пятый»!..
По диагонали через двор лежали длинные тени. Асфальт на дорожках был потрескавшийся. Непослушными, пьяными ногами он запинался о выбоины.
Люди переговаривались вполголоса. Несколько мужчин в накинутых поверх рубашек куртках. Старуха в платке. Молодая женщина.
— У вас тоже окна выбило? У меня все четыре окна вдребезги. А ведь скоро зима. И каждое стекло — пол моей зарплаты. Как их теперь вставлять?
— Говорят, в таких случаях выплачивают компенсацию. Всем пострадавшим, за счет государства.
— У нас? В нашей стране? Людям от государства?
— Извините... извините, что перебиваю... а что случилось?
Даниил старался как можно тщательнее выговаривать слова. Чтобы не дышать на окружающих водкой, он отворачивал голову в сторону.
— Вы не знаете?
— Нет.
— Взрыв... Произошел взрыв...
— Что взорвалось?
— Газ, наверное. Газовая колонка.
— Да какой газ?! Где у нас в доме газовая колонка? Это бомба! Кому-то подложили бомбу!
— Я имею в виду: ГДЕ взорвалось?
— Да вот же!
Мужчина вскинул руку. Подчиняясь его жесту, Даниил задрал голову. Сперва он ничего не увидел. Над ним было мертвое небо. Не узнавая, не находя привычных квадратов окон, он сместил взгляд чуть в сторону, и тогда до него полностью дошло.
Квартиры больше не было. Вместо пяти этажей в его доме теперь было три. Вместо двух верхних чернели обугленные стены и хлюпала, стекая по стенам, мокрая пена пожарных брандспойтов.
Запинаясь о неровный асфальт, он пошел к своей парадной. Почти у самой двери зажмурился и опустил голову.
Когда он снова открыл глаза, рядом стоял тощий врач в белом халате.
— Вы врач?
— Вам нужна помощь?
— Кого-нибудь нашли?
— В смысле?
— Кого-нибудь из разрушенных квартир? Кто-нибудь спасся? Выжил?
Врач ответил коротко:
— Нет.
(ну вот и все... на этот раз — совсем-совсем все...)
За полгода до этого. Весна
Идеолог левого терроризма Хуан-Карлос Маригелла писал:
«Физическое истребление предателей даже более оправданно, чем убийство врагов! Добиваясь торжества нашей идеи, нашей истины, мы не можем испытывать сомнений!»
Руководствуясь этим принципом, современные террористы не оставляют предателям ни единого шанса.
Карло Фьорони, член «Красных бригад», выдавший полиции троих товарищей, был повешен уже на следующий день. У Патрисио Печо, руководителя одной из ячеек «Бригад», перешедшего на сторону властей, боевики вырезали всю семью.
Чтобы вопросов, почему свершилось возмездие, не возникало, «бригадисты» отмечают трупы предателей особым знаком: им в гортань забивают большие куски битого стекла.
Наиболее жестокими расправами над изменниками прославилась японская организация «Рэнго Секигун» — «Красная армия Японии».
На учредительной конференции «красноармейцы» приняли решение «взорвать штаб-квартиру Интерпола и министерство обороны Японии, а также стереть буржуазию с лица земли».
Выполняя резолюцию, в начале 1970-х боевики захватили самолет с несколькими министрами Японии и угнали его в коммунистическую Северную Корею. В 1980-х они обстреливали ракетами класса «земля — воздух» консульства европейских капиталистических стран.
Их самая громкая акция была проведена в 1990-м. Тогда «красноармейцы» осмелели настолько, что с борта угнанного стратегического бомбардировщика пытались забросать бомбами Пентагон.
Несколько лет назад в одной из своих групп руководители «Армии» обнаружили ростки измены. Для их искоренения был сформирован карательный отряд.
Когда в квартиру, где пытались укрыться предатели, прибыла полиция, первых прошедших внутрь офицеров пришлось выносить.
Обезображенные трупы устилали пол огромного помещения. У предателей были вырваны языки и раскаленными металлическими штырями выжжены глаза. Один из изменников был повешен на собственном вырезанном из живота кишечнике.
Беременной девушке, входившей в состав провинившейся группы, боевики положили на живот доску и прыгали на ней до тех пор, пока не случился выкидыш.
Террористы всегда помнят главный принцип конспирации: «Кто не молчит, тот должен умереть!»
Иногда, перед тем как отправиться на доклад к Майору, Даниил перечитывал эту страницу и улыбался. За ним стояла машина настолько огромная и грозная, что он чувствовал себя в абсолютной безопасности.
Да, он общался с подонками и у него больше не было работы. Зато теперь он ничего не боялся, не испытывал недостатка в деньгах и жил, как хотел. Вернее, не так. Он жил, как хотел, но чересчур много пил.
Это его «много пил» началось именно тогда. Он не хотел пить... не хотел пить ТАК... хотел пить реже. Все равно он был похмелен и пьян, пьян и похмелен каждый день.
На полчасика оставив Полину, он вышел поговорить с приятелями. Было понятно, что «полчасика» — это вряд ли. Он все равно сказал: «Скоро буду. Без меня не ложись», и ушел.
Ближе к полуночи, растеряв приятелей, он обнаружил за соседним столиком «Кактус-клаба» коллег из городской газеты, для которой когда-то писал. Дальше они клубили вместе.
Он еще помнил, как они ехали в такси и за рулем сидел огромный, наверное, два сорок ростом, парень. В «девятке» он выглядел, как биг-мак в упаковке от чизбургера. Помнил, как во всю ночь работающей кантине они договорились пройти внутрь вшестером, заплатив только за троих. Дальше с памятью начались проблемы...
Танцуя, он забрался на сцену. Охрана довольно вежливо попросила его «покинуть». В следующем клубе (ехали опять на машине, но кто платил?), не добежав до туалета, в коридоре на пол блевал известный телеведущий (или этого не было?). Что запомнилось хорошо — финал вечеринки.
Вместе с долговязой рыжей девицей он был заперт в женском туалете «Корсара». Она стояла спиной к нему, со спущенными ниже колен белыми трусами. В тусклом свете они смотрелись особенно белыми. Девица громко и неприлично стонала, всхлипывала, хрипела и говорила «fuck!».
Продолжалось это долго. В дверь иногда стучали. Задыхаясь, рыжая выкрикивала: «Занято!» Потом она торопливым детским жестом натягивала обратно свои белоснежные трусы, а он прикуривал и, морщась, кривя губы от дыма, движениями сильного мужчины застегивал ширинку.
Девица за руку провела его сквозь строй столпившихся у входа в туалет дамочек. Те обалдели от подобной наглости. Потом девица растворилась в ночи. А он побежал к Полине.
Весь день он говорил ей ласковые слова и виновато заглядывал в глаза. Она не могла понять, в чем дело, и говорила: «С ума сошел?» Не дожидаясь вечера, он все-таки затащил ее в постель и раз и навсегда решил, что лучше ее на свете нет... зачем ему кто-то еще? и чтобы он?! когда-нибудь еще?! ей?! своей Полинке?! изменил?!
Прошло две недели. Возвращаясь из «Mad Dog'a», на заднем сиденье такси он слушал, с какими утробными всхлипываниями возится, уткнувшись лицом в его ширинку крашеная блондинка. Таксист всю дорогу мужественно не оборачивался.
Утром Даниил снова целовал золотые волосы Полины. Да чтобы я?! когда-нибудь еще?!
Это была не его вина. Просто в то время он слишком много пил.
Раньше по утрам он вскакивал, приводил себя в порядок и садился работать. Сесть за компьютер, громко включить радио, поставить перед собой чашку с горячим кофе.
С похмелья все упрощалось, становилось примитивным, направленным на самое близкое. Теперь по утрам
(в два часа пополудни)
он сидел со вчерашними собутыльниками в городских скверах и радовался, что жив.
— Голуби пошли какие-то больные. Облезлые. Смотрите! У них же на лапах пальцев нет!
— Голуби заразу переносят. Могут даже сифилисом заразить.
— Один раз я делал секс на крыше Университета. Знаете? На Васильевском. С собой у нас было две бутылки шампанского. Но только один презерватив. Мы долго делали секс, а иногда прерывались и пили шампанское. Большими глотками...
— Слово-то какое — «прерывались».
«Физическое истребление предателей даже более оправданно, чем убийство врагов! Добиваясь торжества нашей идеи, нашей истины, мы не можем испытывать сомнений!»
Руководствуясь этим принципом, современные террористы не оставляют предателям ни единого шанса.
Карло Фьорони, член «Красных бригад», выдавший полиции троих товарищей, был повешен уже на следующий день. У Патрисио Печо, руководителя одной из ячеек «Бригад», перешедшего на сторону властей, боевики вырезали всю семью.
Чтобы вопросов, почему свершилось возмездие, не возникало, «бригадисты» отмечают трупы предателей особым знаком: им в гортань забивают большие куски битого стекла.
Наиболее жестокими расправами над изменниками прославилась японская организация «Рэнго Секигун» — «Красная армия Японии».
На учредительной конференции «красноармейцы» приняли решение «взорвать штаб-квартиру Интерпола и министерство обороны Японии, а также стереть буржуазию с лица земли».
Выполняя резолюцию, в начале 1970-х боевики захватили самолет с несколькими министрами Японии и угнали его в коммунистическую Северную Корею. В 1980-х они обстреливали ракетами класса «земля — воздух» консульства европейских капиталистических стран.
Их самая громкая акция была проведена в 1990-м. Тогда «красноармейцы» осмелели настолько, что с борта угнанного стратегического бомбардировщика пытались забросать бомбами Пентагон.
Несколько лет назад в одной из своих групп руководители «Армии» обнаружили ростки измены. Для их искоренения был сформирован карательный отряд.
Когда в квартиру, где пытались укрыться предатели, прибыла полиция, первых прошедших внутрь офицеров пришлось выносить.
Обезображенные трупы устилали пол огромного помещения. У предателей были вырваны языки и раскаленными металлическими штырями выжжены глаза. Один из изменников был повешен на собственном вырезанном из живота кишечнике.
Беременной девушке, входившей в состав провинившейся группы, боевики положили на живот доску и прыгали на ней до тех пор, пока не случился выкидыш.
Террористы всегда помнят главный принцип конспирации: «Кто не молчит, тот должен умереть!»
Иногда, перед тем как отправиться на доклад к Майору, Даниил перечитывал эту страницу и улыбался. За ним стояла машина настолько огромная и грозная, что он чувствовал себя в абсолютной безопасности.
Да, он общался с подонками и у него больше не было работы. Зато теперь он ничего не боялся, не испытывал недостатка в деньгах и жил, как хотел. Вернее, не так. Он жил, как хотел, но чересчур много пил.
Это его «много пил» началось именно тогда. Он не хотел пить... не хотел пить ТАК... хотел пить реже. Все равно он был похмелен и пьян, пьян и похмелен каждый день.
На полчасика оставив Полину, он вышел поговорить с приятелями. Было понятно, что «полчасика» — это вряд ли. Он все равно сказал: «Скоро буду. Без меня не ложись», и ушел.
Ближе к полуночи, растеряв приятелей, он обнаружил за соседним столиком «Кактус-клаба» коллег из городской газеты, для которой когда-то писал. Дальше они клубили вместе.
Он еще помнил, как они ехали в такси и за рулем сидел огромный, наверное, два сорок ростом, парень. В «девятке» он выглядел, как биг-мак в упаковке от чизбургера. Помнил, как во всю ночь работающей кантине они договорились пройти внутрь вшестером, заплатив только за троих. Дальше с памятью начались проблемы...
Танцуя, он забрался на сцену. Охрана довольно вежливо попросила его «покинуть». В следующем клубе (ехали опять на машине, но кто платил?), не добежав до туалета, в коридоре на пол блевал известный телеведущий (или этого не было?). Что запомнилось хорошо — финал вечеринки.
Вместе с долговязой рыжей девицей он был заперт в женском туалете «Корсара». Она стояла спиной к нему, со спущенными ниже колен белыми трусами. В тусклом свете они смотрелись особенно белыми. Девица громко и неприлично стонала, всхлипывала, хрипела и говорила «fuck!».
Продолжалось это долго. В дверь иногда стучали. Задыхаясь, рыжая выкрикивала: «Занято!» Потом она торопливым детским жестом натягивала обратно свои белоснежные трусы, а он прикуривал и, морщась, кривя губы от дыма, движениями сильного мужчины застегивал ширинку.
Девица за руку провела его сквозь строй столпившихся у входа в туалет дамочек. Те обалдели от подобной наглости. Потом девица растворилась в ночи. А он побежал к Полине.
Весь день он говорил ей ласковые слова и виновато заглядывал в глаза. Она не могла понять, в чем дело, и говорила: «С ума сошел?» Не дожидаясь вечера, он все-таки затащил ее в постель и раз и навсегда решил, что лучше ее на свете нет... зачем ему кто-то еще? и чтобы он?! когда-нибудь еще?! ей?! своей Полинке?! изменил?!
Прошло две недели. Возвращаясь из «Mad Dog'a», на заднем сиденье такси он слушал, с какими утробными всхлипываниями возится, уткнувшись лицом в его ширинку крашеная блондинка. Таксист всю дорогу мужественно не оборачивался.
Утром Даниил снова целовал золотые волосы Полины. Да чтобы я?! когда-нибудь еще?!
Это была не его вина. Просто в то время он слишком много пил.
Раньше по утрам он вскакивал, приводил себя в порядок и садился работать. Сесть за компьютер, громко включить радио, поставить перед собой чашку с горячим кофе.
С похмелья все упрощалось, становилось примитивным, направленным на самое близкое. Теперь по утрам
(в два часа пополудни)
он сидел со вчерашними собутыльниками в городских скверах и радовался, что жив.
— Голуби пошли какие-то больные. Облезлые. Смотрите! У них же на лапах пальцев нет!
— Голуби заразу переносят. Могут даже сифилисом заразить.
— Один раз я делал секс на крыше Университета. Знаете? На Васильевском. С собой у нас было две бутылки шампанского. Но только один презерватив. Мы долго делали секс, а иногда прерывались и пили шампанское. Большими глотками...
— Слово-то какое — «прерывались».