МАЛЬВИДА. Уроки завтра будут в обычное время. Я надеюсь, это понятно.
ГЕРЦЕН. Конечно. Предоставьте это мне.
Их перебивают крики Ольги сверху. Мальвида бежит на шум. Саша и Тата тоже спешно выходят из-за стола, следуя за Мальви-дой.
Вдалеке слышны голоса Ольги, Натали и Мальвиды, которые сливаются в потоке русско-немецких стонов, утешений и споров. Входит ГОРНИЧНАЯ, чтобы убрать со стола. Герцен стонет про себя. Он берет "Полярную звезду" и возвращается к Огареву.
ГОРНИЧНАЯ (уходя). Я бы тоже закричала, если б проснулась, а у меня на кровати - русские!
Герцен и Огарев обнимаются и уходят в ту сторону, откуда доносится голос Натали. Она со смехом утешает Ольгу, которая постепенно успокаивается.
Июнь 1856 г.
В доме.
На сцене МАЛЬВИДА в дорожном платье и с большим чемоданом. Она ждет, когда Саша, Тата и Ольга придут прощаться. У ТАТЫ на ногах разные носки, но это становится заметно не сразу, а только со второго или третьего взгляда.
МАЛЬВИДА. Подойдите поближе, послушайте меня и постарайтесь запомнить эту минуту. Я вас никогда не забуду. Сегодня мы с вами прощаемся.
САША. ВЫ ОТ нас уезжаете?
МАЛЬВИДА. Да.
ТАТА. Почему?
САША. Я знаю почему. Мне очень жаль, мисс Мальвида.
Мальвида целует Сашу, затем Тату и Ольгу.
ТАТА. ВЫ прямо сейчас уезжаете?! МАЛЬВИДА. Да. (Зовет.)Миссис Блэйни!
Входит миссис Блэйни.
Пожалуйста, проводите детей к мадам Огаревой. Скажите господину Герцену, пожалуйста… просто скажите ему, что я пришлю за своим сундуком.
Миссис Блэйни. Я вас не осуждаю. В доме все наперекосяк, не знаешь, на каком ты свете…
МАЛЬВИДА. ДО свидания. (Указывая на носки Таты.) Одинаковые носки, пожалуйста, миссис Блэйни.
Миссис Блэйни. Ну что ж, пошли.
ТАТА (Мальвиде). Это как заноза, да?
МАЛЬВИДА. Будьте хорошими детьми. (Уходит.) Июнь 1856 г.
Тихий домашний уют, поздний вечер. ГЕРЦЕН и ОГАРЕВ СИДЯТ В креслах. ОЛЬГА, легко укрытая, спит на диване. НАТАЛИ сидит на полу подле дивана у ног Герцена.
НАТАЛ И. ЭТО ТО, О чем молилась Натали перед смертью. Твоя жена была святая, Александр. Именно потому, что она была святая, она оказалась беззащитна перед злом. (Огареву.) Не смотри на меня так. Александр понимает меня… Я не доверяла этому немецкому глисту с той минуты, когда увидела его… У нее было невинное и открытое сердце, мы все это знаем… и этот человек предал тебя.
ГЕРЦЕН выходит из комнаты.
ОГАРЕВ. Дорогая моя… когда он вернется, не забудь напомнить ему, что его мать и сын утонули.
НАТАЛИ. Разве нельзя говорить о том, что полностью изменило его жизнь? Что это за дружба?! Ему надо об этом говорить.
ОГАРЕВ. Я помню Колю в то последнее лето в Соколове. Счастливое маленькое существо, он даже не знал, что он глухой.
Входит ГЕРЦЕН С небольшой фотографией в рамке.
Ну вот, я был у врача. Он сказал, что я слишком МНОГО ПЬЮ. На меня это произвело впечатление. Он же никогда в жизни до этого меня не видел.
Герцен отдает фотографию Натали и возвращается в свое кресло.
ГЕРЦЕН. Тебе.
НАТАЛИ. О!.. Я ее помню именно такой!
ГЕРЦЕН. Она действительно была святая. Замечательная жена и товарищ, преданная мать, прекрасная душа…
НАТАЛИ. Это правда.
ГЕРЦЕН. И после всего - потеря Коли! - маленького Коли… Натали повторяла снова и снова: "Ему должно было быть так холодно и страшно, когда он увидел этих рыб и крабов!" Натали бросает взгляд на Огарева; Герцен вытирает глаза.
Так нельзя, так нельзя. Шесть лет без настоящего друга рядом! Ох, дорогие мои. (Огареву.)Ты тоже чуть не пропал. (Берет руку Натали в свои руки. Она преданно смотрит на него.) Ты спасла его. ОГАРЕВ. Спасла, да. Она взяла женатого человека, который стремительно катился в пропасть. Но вот нате же! - моя жена умерла, а я снова женат и снова качусь вниз, на этот раз уже без всякой спешки. НАТАЛИ. ТЫ был свободным мужчиной и попусту терял время на жену, которая сбежала от тебя с другим. ГЕРЦЕН. ЧТО Ж, хватит терять… Пора ему браться за дело. (В возбуждении.) Да! - новое издание. Не толстое и дорогое, как "Полярная звезда", и не три раза в год - а дешевый листок, который можно будет легко провозить контрабандой, - тысячи экземпляров - печатать один или два раза в месяц… писать о злоупотреблениях, не стесняясь имен… Как же его назвать? Я ждал тебя, сам того не зная. Герцен и Огарев! Мы сможем ясно видеть сны, которые снятся нашему народу. НАТАЛИ (восхищенно глядя на Герцена). Видеть сны, которые снятся твоему народу! ГЕ Р ц Е н. А потом разбудить его - словно колокол. ОГАРЕВ. Колокол! ГЕРЦЕН. КОЛОКОЛ!
НАТАЛИ. Ш-Ш-Ш! (Успокаивает Ольгу.) Когда они маленькие - они любят быть со взрослыми. Я понимаю детей, хотя своих у нас быть не может. (Целуя Огарева.) Ну, это же не секрет. Признаюсь, когда Ник мне об этом сказал, - было тяжело; но в этом есть свои преимущества, особенно когда Мария не давала ему развод и мы думали, что никогда не поженимся…
ГЕРЦЕН (смеясь). Твоя жена - замечательная женщина. Можно мне ее поцеловать?
Огарев милостиво взмахивает рукой. Герцен и Натали целомудренно целуются. Герцен берет Ольгу на руки.
ОГАРЕВ. ВОТ она жизнь - просыпаешься в собственной кровати и не знаешь, как там оказался.
ГЕРЦЕН уносит ОЛЬГУ. Огарев и Натали обмениваются долгими взглядами. Огарев с болью, а Натали - вызывающе.
НАТАЛИ. ЧТО?
ТУРГЕНЕВ. А…
ГЕРЦЕН. ЧТО?..
ГЕРЦЕН. Конечно. Предоставьте это мне.
Их перебивают крики Ольги сверху. Мальвида бежит на шум. Саша и Тата тоже спешно выходят из-за стола, следуя за Мальви-дой.
Вдалеке слышны голоса Ольги, Натали и Мальвиды, которые сливаются в потоке русско-немецких стонов, утешений и споров. Входит ГОРНИЧНАЯ, чтобы убрать со стола. Герцен стонет про себя. Он берет "Полярную звезду" и возвращается к Огареву.
ГОРНИЧНАЯ (уходя). Я бы тоже закричала, если б проснулась, а у меня на кровати - русские!
Герцен и Огарев обнимаются и уходят в ту сторону, откуда доносится голос Натали. Она со смехом утешает Ольгу, которая постепенно успокаивается.
Июнь 1856 г.
В доме.
На сцене МАЛЬВИДА в дорожном платье и с большим чемоданом. Она ждет, когда Саша, Тата и Ольга придут прощаться. У ТАТЫ на ногах разные носки, но это становится заметно не сразу, а только со второго или третьего взгляда.
МАЛЬВИДА. Подойдите поближе, послушайте меня и постарайтесь запомнить эту минуту. Я вас никогда не забуду. Сегодня мы с вами прощаемся.
САША. ВЫ ОТ нас уезжаете?
МАЛЬВИДА. Да.
ТАТА. Почему?
САША. Я знаю почему. Мне очень жаль, мисс Мальвида.
Мальвида целует Сашу, затем Тату и Ольгу.
ТАТА. ВЫ прямо сейчас уезжаете?! МАЛЬВИДА. Да. (Зовет.)Миссис Блэйни!
Входит миссис Блэйни.
Пожалуйста, проводите детей к мадам Огаревой. Скажите господину Герцену, пожалуйста… просто скажите ему, что я пришлю за своим сундуком.
Миссис Блэйни. Я вас не осуждаю. В доме все наперекосяк, не знаешь, на каком ты свете…
МАЛЬВИДА. ДО свидания. (Указывая на носки Таты.) Одинаковые носки, пожалуйста, миссис Блэйни.
Миссис Блэйни. Ну что ж, пошли.
ТАТА (Мальвиде). Это как заноза, да?
МАЛЬВИДА. Будьте хорошими детьми. (Уходит.) Июнь 1856 г.
Тихий домашний уют, поздний вечер. ГЕРЦЕН и ОГАРЕВ СИДЯТ В креслах. ОЛЬГА, легко укрытая, спит на диване. НАТАЛИ сидит на полу подле дивана у ног Герцена.
НАТАЛ И. ЭТО ТО, О чем молилась Натали перед смертью. Твоя жена была святая, Александр. Именно потому, что она была святая, она оказалась беззащитна перед злом. (Огареву.) Не смотри на меня так. Александр понимает меня… Я не доверяла этому немецкому глисту с той минуты, когда увидела его… У нее было невинное и открытое сердце, мы все это знаем… и этот человек предал тебя.
ГЕРЦЕН выходит из комнаты.
ОГАРЕВ. Дорогая моя… когда он вернется, не забудь напомнить ему, что его мать и сын утонули.
НАТАЛИ. Разве нельзя говорить о том, что полностью изменило его жизнь? Что это за дружба?! Ему надо об этом говорить.
ОГАРЕВ. Я помню Колю в то последнее лето в Соколове. Счастливое маленькое существо, он даже не знал, что он глухой.
Входит ГЕРЦЕН С небольшой фотографией в рамке.
Ну вот, я был у врача. Он сказал, что я слишком МНОГО ПЬЮ. На меня это произвело впечатление. Он же никогда в жизни до этого меня не видел.
Герцен отдает фотографию Натали и возвращается в свое кресло.
ГЕРЦЕН. Тебе.
НАТАЛИ. О!.. Я ее помню именно такой!
ГЕРЦЕН. Она действительно была святая. Замечательная жена и товарищ, преданная мать, прекрасная душа…
НАТАЛИ. Это правда.
ГЕРЦЕН. И после всего - потеря Коли! - маленького Коли… Натали повторяла снова и снова: "Ему должно было быть так холодно и страшно, когда он увидел этих рыб и крабов!" Натали бросает взгляд на Огарева; Герцен вытирает глаза.
Так нельзя, так нельзя. Шесть лет без настоящего друга рядом! Ох, дорогие мои. (Огареву.)Ты тоже чуть не пропал. (Берет руку Натали в свои руки. Она преданно смотрит на него.) Ты спасла его. ОГАРЕВ. Спасла, да. Она взяла женатого человека, который стремительно катился в пропасть. Но вот нате же! - моя жена умерла, а я снова женат и снова качусь вниз, на этот раз уже без всякой спешки. НАТАЛИ. ТЫ был свободным мужчиной и попусту терял время на жену, которая сбежала от тебя с другим. ГЕРЦЕН. ЧТО Ж, хватит терять… Пора ему браться за дело. (В возбуждении.) Да! - новое издание. Не толстое и дорогое, как "Полярная звезда", и не три раза в год - а дешевый листок, который можно будет легко провозить контрабандой, - тысячи экземпляров - печатать один или два раза в месяц… писать о злоупотреблениях, не стесняясь имен… Как же его назвать? Я ждал тебя, сам того не зная. Герцен и Огарев! Мы сможем ясно видеть сны, которые снятся нашему народу. НАТАЛИ (восхищенно глядя на Герцена). Видеть сны, которые снятся твоему народу! ГЕ Р ц Е н. А потом разбудить его - словно колокол. ОГАРЕВ. Колокол! ГЕРЦЕН. КОЛОКОЛ!
НАТАЛИ. Ш-Ш-Ш! (Успокаивает Ольгу.) Когда они маленькие - они любят быть со взрослыми. Я понимаю детей, хотя своих у нас быть не может. (Целуя Огарева.) Ну, это же не секрет. Признаюсь, когда Ник мне об этом сказал, - было тяжело; но в этом есть свои преимущества, особенно когда Мария не давала ему развод и мы думали, что никогда не поженимся…
ГЕРЦЕН (смеясь). Твоя жена - замечательная женщина. Можно мне ее поцеловать?
Огарев милостиво взмахивает рукой. Герцен и Натали целомудренно целуются. Герцен берет Ольгу на руки.
ОГАРЕВ. ВОТ она жизнь - просыпаешься в собственной кровати и не знаешь, как там оказался.
ГЕРЦЕН уносит ОЛЬГУ. Огарев и Натали обмениваются долгими взглядами. Огарев с болью, а Натали - вызывающе.
НАТАЛИ. ЧТО?
ОГАРЕВ. Наташа! Наташа!
Она падает к Огареву на колени и начинает рыдать.
Январь 1857 г.
Ушца. ГЕРЦЕН И БЛАН одеты в траур, вместе укрываются от дождя.
БЛАН. Думаете, все заметили, что я опоздал?
ГЕРЦЕН. ВЫ опоздали?
БЛАН. Я вошел не в те ворота, а кладбище такое огромное…
ГЕРЦЕН. Не знаю. На меня все это наводит тоску.
БЛАН. Похороны наводят на вас тоску. Это ничего, нельзя же всегда быть оригинальным.
ГЕРЦЕН. Я имею в виду эмигрантов… Умирающие хоронят своих мертвых. Неудача, помноженная на смерть.
БЛАН. Ворцель не был неудачником… Правда, он умер до того, как достиг своей цели, но он исполнил свой долг.
ГЕРЦЕН. Какой?
БЛАН. Он принес себя в жертву своему делу, как положено мужчине.
ГЕ Р ц Е н. Почему так положено?
БЛАН. Потому что это наш человеческий долг - приносить себя в жертву ради благополучия общества.
ГЕРЦЕН. Мне неясно, каким образом общество достигнет благополучия, если все только и делают, что приносят себя в жертву и никто не получает удовольствия от жизни. Ворцель прожил в изгнании двадцать шесть лет. Он отказался от жены, от детей, от своих поместий, от своей страны. Кто от этого выиграл?
БЛАН. Будущее.
ГЕ р ц Е н. Ах да, будущее.
Они пожимают руки.
БЛАН. Надеюсь, мы увидимся до следующих похорон. Особенно если эти похороны будут ваши.
БЛАН уходит. Входит НАТАЛИ.
ГЕРЦЕН. Натали… как ты?.. Разве Ник не с тобой?
Натали качает головой. (Пауза.) Я вечно попадаю не на те похороны. Колю так и не нашли. Спасли девушку - служанку моей матери. Почему-то у нее в кармане оказалась одна Колина перчатка. Вот и все, что у нас осталось. Перчатка.
Действие второе
Май 1859 г.
Сад в доме Герцена. Зайти в сад можно как "с улицы", так и из дома. ГЕРЦЕН (47 лет) сидит в удобном дачном кресле. Рядом на траве полулежит Саша, теперь уже молодой человек (20 лет) с номером герценовского журнала "Колокол". "Взрослая" TATA, которой почти 15, бежит через сад и перекрикивается с НЯНЕЙ. У той под присмотром девятилетняя ОЛЬГА и коляска, в которой спит младенец (ЛИЗА); Няня идет за Татой. Данная сцена напоминает сон Герцена в начале пьесы.
ГЕРЦЕН (Саше). Мы теперь переправляем в Москву пять тысяч экземпляров! Миссис Блэйни. Тата! Тата!
TATA. ВОТ хочу и буду! Вы не моя няня!
Миссис Блэйни. Посмотрим, что скажет на это мадам Огарева!
ГЕРЦЕН (продолжая говорить Саше). Саша, ты слушаешь? "Колокол" читают десятки тысяч учителей, чиновников.
ТАТА забегает в дом, который может быть виден или нет, и оттуда немедленно доносится ее спор с Натали.
ОЛЬГА (между тем). Я не хочу чаю!
Миссис Блэйни. Только ты не начинай дурить…
ГЕРЦЕН (Саше). Мы с Огаревым были первыми социалистами в России, еще до того, как сами узнали, что такое социализм.
ОГАРЕВ, возвращающийся с прогулки, заходит в сад. В его облике есть что-то неблагополучное.
ОЛЬГА (начинает плакать.) Меня нельзя заставлять…
ГЕ Р ц Е н. Мы читали все, что могли достать. Мы много позаимствовали у Руссо, Сен-Симона, Фурье…
ТАТА с гневом выбегает из дома.
TATA. Я покончу с собой!
ОГАРЕВ. (Тате). Что случилось?
ГЕРЦЕН…Леру, Кабе…
TATA. Она считает меня ребенком.
Миссис Б л эй ни. Не груби!
TATA. He вы - она!
ОГАРЕВ. Тата, Тата… Дай я вытру тебе лицо…
TATA. И вы тоже!
Миссис Блэйни. Ты разбудишь Лизу.
ГЕРЦЕН. Позже мы взялись за Прудона, за Блана… •1 ТАТА, не задерживаясь, убегает. Младенец начинает плакать. Огарев наклоняется над коляской и успокоительно гукает. Сердитая НАТАЛИ выходит из дома.
Миссис Блэйни (в коляску). Вот смотри, папочка пришел.
НАТАЛИ. Свекла! Вы видели?
ГЕРЦЕН (Саше). У Прудона мы взяли уничтожение власти…
HAT АЛИ (Миссис Блэйни). А с ней что такое?
Миссис Блэйни. Говорит, что не будет пить чай.
ОЛЬГА (сердито). Я сказала, что не стану пить эту жирную гадость!
ГЕ Р ц Е н (Ольге). Иди, поцелуй меня.
НАТАЛИ. Не дам я тебе никакого жира. Перестань плакать, а то я тебе клизму поставлю.
ГЕ Р ц Е н. У Руссо - благородство человека в его первооснове…
Огарев здоровается с Натали, которая порывисто его обнимает и начинает рыдать. (Саше.) У Фурье - гармоничное общество, уничтожение конкуренции…
Миссис Блэйни увозит коляску в дом. Натали прерывает объятие и следует за миссис Блэйни.
НАТАЛИ (Ольге). Пойдем, ты устала, вот и все! Пораньше ляжешь спать!
ОЛЬГА. Я не устала! Не устала! (Непокорно отступает в сад и исчезает из виду.) ГЕРЦЕН (между тем). У Блана - центральную роль рабочих…
ОГАРЕВ. Перестань морочить голову бедному мальчику; он будет врачом.
ГЕРЦЕН. У Сен-Симона…
ОГАРЕВ (ностальгически). Ах, Сен-Симон. Оправдание плоти.
САША. Это как?
ОГАРЕВ. Нам всем возвращают наши тела, которых нас лишило христианское чувство вины. Да, это было отлично придумано, сен-симоновская утопия… устройством общества занимаются ученые, и сколько угодно этого самого, ну сам знаешь чего.
ГЕРЦЕН. Прости меня, но там было развитие всей человеческой природы, нравственной, моральной, интеллектуальной, художественной, а не только нашей чувственности… в отношении которой некоторым из нас не требовалось особого поощрения.
ОГАРЕВ. Да, но без стыда, без исповедей и клятв никогда больше этого не делать.
ГЕ Р Ц Е Н. Я имел в виду тебя.
О г А р Е в. Я тоже имел в виду себя.
ГЕРЦЕН. Будь другом, принеси мне бокал красного вина.
ОГАРЕВ. Когда доходило до любви, я был вполне исправимым романтиком. И рюмку водки.
Саша смотрит на Герцена, который пожимает плечами; Саша уходит.
ГЕРЦЕН. ЭТО не я. Это Натали. Она винит себя за тебя и притом не считает нужным это скрывать.
ОГАРЕВ. Послушай, Саша, не спрашивай ты все время у Натали, сердится она или нет. Если у нее недовольное выражение, не обращай внимания, тогда, может быть, дело пойдет лучше.
ГЕРЦЕН (задумчиво). Да. Хорошо.
ОГАРЕВ (задумчиво). С другой стороны, если не обращать внимания, то может выйти еще хуже. Я не знаю, это трудный вопрос.
ГЕ Р Ц Е Н. Ну да, ты прав. Я не могу уследить за ее логикой.
ОГАРЕВ. НО МЫ должны ее успокаивать, мы должны ей помочь.
ГЕРЦЕН. ТЫ прав. Но и ты тоже хорош. Когда ты напиваешься, она говорит, что мы испортили твою жизнь. Я не знаю, что ей нужно. Сначала она хотела тебя, потом меня, потом пять минут она сходила с ума от счастья, что мы все любим друг друга, потом она решила, что ее любовь ко мне была чудовищна и она должна быть за нее наказана. Во сне она видит меня с другими женщинами, и мне приходится это отрицать, хотя это был вовсе не мой сон, а ее. Она истерична. Единственное, что ее успокаивает, - это интимные отношения. Если бы только она не забеременела.
ОГАРЕВ. Если бы только ты не сделал ее беременной.
ГЕРЦЕН. Да, ты прав. Хочешь знать, как это случилось?
ОГАРЕВ. Может, пожалеешь меня?
ГЕ р ц Е н. Это было в ту ночь, когда мы узнали, что царь созвал комитеты по отмене крепостного права - и сделал так, чтобы об этом все узнали! - в России, где все происходит по секрету. Это означало, что мы одержали победу. Раскрепощение было делом решенным, оставалось договориться о мелочах, но сдержать это было уже нельзя, это должно было совершиться. Я чувствовал себя каким-то завоевателем.
ОГАРЕВ. Да, да, достаточно, вопрос исчерпан. (Пауза.) И вот Лизе почти уже год.
ГЕРЦЕН. ЧТО Ж, МЫ знали, что договориться о мелочах будет трудно.
Входит САША С бокалом красного вина, аккуратно доставая рюмку водки из кармана. Он протягивает Герцену вино, а Огареву - водку. Огарев пьет залпом. Саша кладет пустую рюмку в карман.
ОГАРЕВ (между тем). Крестьяне не могут ждать, пока у Лизы появятся внуки. И "Колокол" тоже не может…
ГЕРЦЕН. МЫ заявили свою позицию - отмена пером или топором, только топор приведет к катастрофе.
ОГАРЕВ. Мне эта позиция не кажется предельно ясной…
САША. Там Натали с каким-то гостем.
Из дома выходит ТУРГЕНЕВ; он в цилиндре и с бутоньеркой в петлице смокинга.
Ту р г Е н Е в. Друзья!
ГЕ р ц Е н. Тургенев!.. Возвращение скитальца.
Ту р г Е н Е в. О, мне всегда казалось, что я русский путешественник. Как вы поживаете, господа? Саша уже совсем молодой человек… А Ольга с нами? Нет, не с нами. Так что я не смогу отправить ее в дом…
ГЕРЦЕН. Какие новости? Рассказывай немедленно.
ТУРГЕНЕВ. Прежде всего успокойте меня, скажите, что ружье, которое я заказал у Ланга, было доставлено к вам в целости и сохранности.
ГЕРЦЕН. ОНО здесь. Мы его даже не вынимали из ящика.
ТУРГЕНЕВ. Ну, слава богу. Я беспокоился, учитывая вашу привычку переезжать с места на место, будто за вами гонится полиция.
ОГАРЕВ. Саша, может быть, предложишь гостю выпить…
ТУРГЕНЕВ. Нет, ничего не нужно. (Саше.) У меня поручение от Натали. Она просит разыскать Тату, живую или мертвую, и тогда больше ни слова не будет сказано сам знаешь о чем.
САША. Я не знаю о чем. (Смеется.) Тату?
Ту р г Е н Е в. Я только цитирую… И Ольгу, если увидишь.
САША. Она всегда прячется. Вы собираетесь в оперу?
ТУРГЕНЕВ (сбит). В оперу?.. Почему?
ОГАРЕВ. ОН имеет в виду твой наряд.
Она падает к Огареву на колени и начинает рыдать.
Январь 1857 г.
Ушца. ГЕРЦЕН И БЛАН одеты в траур, вместе укрываются от дождя.
БЛАН. Думаете, все заметили, что я опоздал?
ГЕРЦЕН. ВЫ опоздали?
БЛАН. Я вошел не в те ворота, а кладбище такое огромное…
ГЕРЦЕН. Не знаю. На меня все это наводит тоску.
БЛАН. Похороны наводят на вас тоску. Это ничего, нельзя же всегда быть оригинальным.
ГЕРЦЕН. Я имею в виду эмигрантов… Умирающие хоронят своих мертвых. Неудача, помноженная на смерть.
БЛАН. Ворцель не был неудачником… Правда, он умер до того, как достиг своей цели, но он исполнил свой долг.
ГЕРЦЕН. Какой?
БЛАН. Он принес себя в жертву своему делу, как положено мужчине.
ГЕ Р ц Е н. Почему так положено?
БЛАН. Потому что это наш человеческий долг - приносить себя в жертву ради благополучия общества.
ГЕРЦЕН. Мне неясно, каким образом общество достигнет благополучия, если все только и делают, что приносят себя в жертву и никто не получает удовольствия от жизни. Ворцель прожил в изгнании двадцать шесть лет. Он отказался от жены, от детей, от своих поместий, от своей страны. Кто от этого выиграл?
БЛАН. Будущее.
ГЕ р ц Е н. Ах да, будущее.
Они пожимают руки.
БЛАН. Надеюсь, мы увидимся до следующих похорон. Особенно если эти похороны будут ваши.
БЛАН уходит. Входит НАТАЛИ.
ГЕРЦЕН. Натали… как ты?.. Разве Ник не с тобой?
Натали качает головой. (Пауза.) Я вечно попадаю не на те похороны. Колю так и не нашли. Спасли девушку - служанку моей матери. Почему-то у нее в кармане оказалась одна Колина перчатка. Вот и все, что у нас осталось. Перчатка.
Действие второе
Май 1859 г.
Сад в доме Герцена. Зайти в сад можно как "с улицы", так и из дома. ГЕРЦЕН (47 лет) сидит в удобном дачном кресле. Рядом на траве полулежит Саша, теперь уже молодой человек (20 лет) с номером герценовского журнала "Колокол". "Взрослая" TATA, которой почти 15, бежит через сад и перекрикивается с НЯНЕЙ. У той под присмотром девятилетняя ОЛЬГА и коляска, в которой спит младенец (ЛИЗА); Няня идет за Татой. Данная сцена напоминает сон Герцена в начале пьесы.
ГЕРЦЕН (Саше). Мы теперь переправляем в Москву пять тысяч экземпляров! Миссис Блэйни. Тата! Тата!
TATA. ВОТ хочу и буду! Вы не моя няня!
Миссис Блэйни. Посмотрим, что скажет на это мадам Огарева!
ГЕРЦЕН (продолжая говорить Саше). Саша, ты слушаешь? "Колокол" читают десятки тысяч учителей, чиновников.
ТАТА забегает в дом, который может быть виден или нет, и оттуда немедленно доносится ее спор с Натали.
ОЛЬГА (между тем). Я не хочу чаю!
Миссис Блэйни. Только ты не начинай дурить…
ГЕРЦЕН (Саше). Мы с Огаревым были первыми социалистами в России, еще до того, как сами узнали, что такое социализм.
ОГАРЕВ, возвращающийся с прогулки, заходит в сад. В его облике есть что-то неблагополучное.
ОЛЬГА (начинает плакать.) Меня нельзя заставлять…
ГЕ Р ц Е н. Мы читали все, что могли достать. Мы много позаимствовали у Руссо, Сен-Симона, Фурье…
ТАТА с гневом выбегает из дома.
TATA. Я покончу с собой!
ОГАРЕВ. (Тате). Что случилось?
ГЕРЦЕН…Леру, Кабе…
TATA. Она считает меня ребенком.
Миссис Б л эй ни. Не груби!
TATA. He вы - она!
ОГАРЕВ. Тата, Тата… Дай я вытру тебе лицо…
TATA. И вы тоже!
Миссис Блэйни. Ты разбудишь Лизу.
ГЕРЦЕН. Позже мы взялись за Прудона, за Блана… •1 ТАТА, не задерживаясь, убегает. Младенец начинает плакать. Огарев наклоняется над коляской и успокоительно гукает. Сердитая НАТАЛИ выходит из дома.
Миссис Блэйни (в коляску). Вот смотри, папочка пришел.
НАТАЛИ. Свекла! Вы видели?
ГЕРЦЕН (Саше). У Прудона мы взяли уничтожение власти…
HAT АЛИ (Миссис Блэйни). А с ней что такое?
Миссис Блэйни. Говорит, что не будет пить чай.
ОЛЬГА (сердито). Я сказала, что не стану пить эту жирную гадость!
ГЕ Р ц Е н (Ольге). Иди, поцелуй меня.
НАТАЛИ. Не дам я тебе никакого жира. Перестань плакать, а то я тебе клизму поставлю.
ГЕ Р ц Е н. У Руссо - благородство человека в его первооснове…
Огарев здоровается с Натали, которая порывисто его обнимает и начинает рыдать. (Саше.) У Фурье - гармоничное общество, уничтожение конкуренции…
Миссис Блэйни увозит коляску в дом. Натали прерывает объятие и следует за миссис Блэйни.
НАТАЛИ (Ольге). Пойдем, ты устала, вот и все! Пораньше ляжешь спать!
ОЛЬГА. Я не устала! Не устала! (Непокорно отступает в сад и исчезает из виду.) ГЕРЦЕН (между тем). У Блана - центральную роль рабочих…
ОГАРЕВ. Перестань морочить голову бедному мальчику; он будет врачом.
ГЕРЦЕН. У Сен-Симона…
ОГАРЕВ (ностальгически). Ах, Сен-Симон. Оправдание плоти.
САША. Это как?
ОГАРЕВ. Нам всем возвращают наши тела, которых нас лишило христианское чувство вины. Да, это было отлично придумано, сен-симоновская утопия… устройством общества занимаются ученые, и сколько угодно этого самого, ну сам знаешь чего.
ГЕРЦЕН. Прости меня, но там было развитие всей человеческой природы, нравственной, моральной, интеллектуальной, художественной, а не только нашей чувственности… в отношении которой некоторым из нас не требовалось особого поощрения.
ОГАРЕВ. Да, но без стыда, без исповедей и клятв никогда больше этого не делать.
ГЕ Р Ц Е Н. Я имел в виду тебя.
О г А р Е в. Я тоже имел в виду себя.
ГЕРЦЕН. Будь другом, принеси мне бокал красного вина.
ОГАРЕВ. Когда доходило до любви, я был вполне исправимым романтиком. И рюмку водки.
Саша смотрит на Герцена, который пожимает плечами; Саша уходит.
ГЕРЦЕН. ЭТО не я. Это Натали. Она винит себя за тебя и притом не считает нужным это скрывать.
ОГАРЕВ. Послушай, Саша, не спрашивай ты все время у Натали, сердится она или нет. Если у нее недовольное выражение, не обращай внимания, тогда, может быть, дело пойдет лучше.
ГЕРЦЕН (задумчиво). Да. Хорошо.
ОГАРЕВ (задумчиво). С другой стороны, если не обращать внимания, то может выйти еще хуже. Я не знаю, это трудный вопрос.
ГЕ Р Ц Е Н. Ну да, ты прав. Я не могу уследить за ее логикой.
ОГАРЕВ. НО МЫ должны ее успокаивать, мы должны ей помочь.
ГЕРЦЕН. ТЫ прав. Но и ты тоже хорош. Когда ты напиваешься, она говорит, что мы испортили твою жизнь. Я не знаю, что ей нужно. Сначала она хотела тебя, потом меня, потом пять минут она сходила с ума от счастья, что мы все любим друг друга, потом она решила, что ее любовь ко мне была чудовищна и она должна быть за нее наказана. Во сне она видит меня с другими женщинами, и мне приходится это отрицать, хотя это был вовсе не мой сон, а ее. Она истерична. Единственное, что ее успокаивает, - это интимные отношения. Если бы только она не забеременела.
ОГАРЕВ. Если бы только ты не сделал ее беременной.
ГЕРЦЕН. Да, ты прав. Хочешь знать, как это случилось?
ОГАРЕВ. Может, пожалеешь меня?
ГЕ р ц Е н. Это было в ту ночь, когда мы узнали, что царь созвал комитеты по отмене крепостного права - и сделал так, чтобы об этом все узнали! - в России, где все происходит по секрету. Это означало, что мы одержали победу. Раскрепощение было делом решенным, оставалось договориться о мелочах, но сдержать это было уже нельзя, это должно было совершиться. Я чувствовал себя каким-то завоевателем.
ОГАРЕВ. Да, да, достаточно, вопрос исчерпан. (Пауза.) И вот Лизе почти уже год.
ГЕРЦЕН. ЧТО Ж, МЫ знали, что договориться о мелочах будет трудно.
Входит САША С бокалом красного вина, аккуратно доставая рюмку водки из кармана. Он протягивает Герцену вино, а Огареву - водку. Огарев пьет залпом. Саша кладет пустую рюмку в карман.
ОГАРЕВ (между тем). Крестьяне не могут ждать, пока у Лизы появятся внуки. И "Колокол" тоже не может…
ГЕРЦЕН. МЫ заявили свою позицию - отмена пером или топором, только топор приведет к катастрофе.
ОГАРЕВ. Мне эта позиция не кажется предельно ясной…
САША. Там Натали с каким-то гостем.
Из дома выходит ТУРГЕНЕВ; он в цилиндре и с бутоньеркой в петлице смокинга.
Ту р г Е н Е в. Друзья!
ГЕ р ц Е н. Тургенев!.. Возвращение скитальца.
Ту р г Е н Е в. О, мне всегда казалось, что я русский путешественник. Как вы поживаете, господа? Саша уже совсем молодой человек… А Ольга с нами? Нет, не с нами. Так что я не смогу отправить ее в дом…
ГЕРЦЕН. Какие новости? Рассказывай немедленно.
ТУРГЕНЕВ. Прежде всего успокойте меня, скажите, что ружье, которое я заказал у Ланга, было доставлено к вам в целости и сохранности.
ГЕРЦЕН. ОНО здесь. Мы его даже не вынимали из ящика.
ТУРГЕНЕВ. Ну, слава богу. Я беспокоился, учитывая вашу привычку переезжать с места на место, будто за вами гонится полиция.
ОГАРЕВ. Саша, может быть, предложишь гостю выпить…
ТУРГЕНЕВ. Нет, ничего не нужно. (Саше.) У меня поручение от Натали. Она просит разыскать Тату, живую или мертвую, и тогда больше ни слова не будет сказано сам знаешь о чем.
САША. Я не знаю о чем. (Смеется.) Тату?
Ту р г Е н Е в. Я только цитирую… И Ольгу, если увидишь.
САША. Она всегда прячется. Вы собираетесь в оперу?
ТУРГЕНЕВ (сбит). В оперу?.. Почему?
ОГАРЕВ. ОН имеет в виду твой наряд.
ТУРГЕНЕВ. А…
ОГАРЕВ. Как обстоят дела с твоей оперной певицей?
ТУРГЕНЕВ. Огарев, это несколько бесцеремонно.
ОГАРЕВ. Ну, я несколько пьян. (Саше.) Он собирается в свой клуб.
ТУ Р Г Е Н Е в (Саше). Живую или мертвую.
САША уходит, зовя Тату. (Конфиденциально.) Небольшое затруднение, связанное со свекольным соком на щеках. (Огареву.). Я езжу в клуб. Я состою членом в "Атенеуме". Полагаю, вы согласитесь, что никому из ваших курьеров не удавалось заметать свои следы с таким шиком. Я оставил в доме пакет с письмами и последний номер "Современника", хотя, видит Бог, удовольствия он вам не доставит. Каким образом журнал, основанный Пушкиным, попал в руки этих литературных якобинцев? А на прошлой неделе, в Париже, я познакомился с Дантесом, убийцей Пушкина. И никогда не угадаете где. На обеде в российском посольстве! Вот что наши властители думают о литературе.
ОГАРЕВ. ТЫ оттуда ушел?
ТУРГЕНЕВ. Ушел? Нет. Да, следовало бы. Мне это не пришло в голову. Может быть, зайдем в дом? Здесь сыро.
ГЕ р ц Е н. В доме тоже сыро. Брось, с тобой все в порядке.
ТУРГЕНЕВ. Откуда ты знаешь? У тебя же нет моего мочевого пузыря.
ОГАРЕВ. СКОЛЬКО ТЫ был в Париже?
ТУ Р Г Е Н Е В. ПОЧТИ нисколько; я был… за городом, охотился. (Огареву.) Да, с моими друзьями - Виардо.
ОГАРЕВ. Ходят слухи, знаешь ли, что она тебе ни разу не позволила… Это возмутительно! (Уходит по направлению к дому.) ТУ Р Г Е Н Е В. Что с ним такое?»] ГЕРЦЕН. Ему нужно выпить.
ТУРГЕНЕВ. Сомневаюсь.
ГЕРЦЕН. Какие новости из дома?
ТУРГЕНЕВ. Собираюсь отдать свой новый роман Каткову.
ГЕРЦЕН. В "Русский вестник"? Все подумают, что ты присоединился к лагерю реакционеров.
ТУРГЕНЕВ. ЧТО поделаешь. Ты же видел, что эти бандиты, Чернышевский с Добролюбовым, сделали с "Современником". Они меня презирают. У меня еще осталось чувство достоинства… Ну, не говоря уже о художественных принципах. А ведь я защищал Чернышевского, помнишь, когда в своей первой статье он вдруг открыл, что нарисованное яблоко нельзя съесть, а значит, искусство - бедный родственник реальной жизни. Я тогда его поддержал. "Да, - говорил я, -да, пусть это бред недоразвитого фанатика, вонючая отрыжка стервятника, ничего не понимающего в искусстве, но, - говорил я, - тут есть нечто, что нельзя оставить без внимания; этот человек почувствовал связь с чем-то насущным в наш век". Я пригласил его на обед. Это его не остановило, и он использовал мой последний рассказ как дубину, которой он меня же и поколотил за то, что герой моего рассказа - нерешительный любовник! Очевидно, это означает, что он либерал. Ах да, вот еще что. Слово "либерал" теперь стало ругательным, как "недоумок" или "лицемер"… Оно означает любого, кто предпочитает мирные реформы насильственной революции - то есть таких, как ты и твой "Колокол". Наше поколение кающихся дворян выглядит очень некрасиво, Добролюбову, знаете ли, всего лет двенадцать - не больше. В любом случае он ребенок, пусть ему будет хоть двадцать два. Меня познакомили с ним, когда я заглянул в редакцию. Угрюмый тип, совершенно без чувства юмора, фанатик, мне от него не по себе стало. Я пригласил его на обед. Вы знаете, что он ответил? Он сказал: "Иван Сергеевич, давайте оставим наш разговор. Мне от него делается скучно". И отошел в дальний угол комнаты. Я - их ведущий автор! То есть я им был. (Пауза.) В них есть что-то любопытное. ГЕРЦЕН. "Very dangerous!"1 Эти люди, кажется, читают только ту часть "Колоко1 "Очень опасно!" (англ.) ла", которая приводит их в ярость. Чернышевский нас осуждает за то, что мы поддерживаем царя в его борьбе с рабовладельцами. Но, будь то реформа сверху или революция снизу, мы сходимся на том, что освобождение крестьян есть абсолютная цель. ТУ р г Е н Е в. А потом что? "Колокол" скромничает, как старая дева, но время от времени вы с Огаревым не можете удержаться, чтобы не задрать ваши юбки и не показать, что под ними прячется; а там - глядь! - русский мужик! Он совсем другой, чем эти западные крестьяне, такой простой и неиспорченный; вот только подождите, и он покажет всем этим французским интеллектуалам, как русский социализм искупит их обанкротившуюся революцию и раздавит капитализм в колыбели, в то время как буржуазный Запад идет своей дорогой к голоду, войне, чуме и бесполезной мишуре сомнительного вкуса.
Вы просто сентиментальные фантазеры. Перед вами человек, который сделал себе имя на русских крестьянах, и они ничем не отличаются от итальянских, французских или немецких крестьян.
Консерваторы par excellence1. Дайте им L время, и они перегонят любого француза в своей тяге к буржуазным ценностям и в серости среднего класса. Мы европейцы, мы просто опаздываем, вот и все. Вы не возражаете, если я опорожню свой мочевой пузырь на ваши лавры? (Отходит.) ГЕРЦЕН. А разве вы этого еще не сделали? Ну и что, если мы кузены в европейской семье? Это не означает, что мы обязаны развиваться точно так же, зная, куда это приведет. (Сердито.) Я не могу продолжать этот разговор, пока ты…
Его перебивает испуганное восклицание Тургенева из-за сцены. ОЛЬГА выбегает из-за лавровых зарослей, пробегает мимо и скрывается. Тургенев возвращается в замешательстве.
ТУ Р г Е Н Е В. Подслушивала. Убежала, словно лань. Вот такого роста. Должно быть, пропавшая Ольга.
Входят TATA И САША. ОГАРЕВ и НАТАЛИ выходят из дома.
ГЕРЦЕН. Там у нее дрозд живет. В гнезде. 1 типичные (фр-)НАТАЛИ (зовет Ольгу). Оля! Домой!.. Ольга бежит к дому.
ТА т А (Тургеневу). Там у нашего дрозда гнездо.
САША (о Тате). Живая.
НАТАЛИ. Тата, вот ты где… У меня что-то есть для тебя.
TATA. Что?
НАТАЛ И. Ну, я не стану говорить, раз у тебя такое лицо… На, держи. (Дает Тате маленькую баночку с румянами.) TATA. Румяна?.. О, спасибо, Натали… Извини меня.
Натали и Тата заключают друг друга в объятия со слезами, благодарностями, извинениями, прощениями и т.д.
ГЕРЦЕН (Тургеневу). Ты все успел?
Тургенев отрицательно качает головой.
ТАТА. Можно, я пойду попробую? НАТАЛ И. Дай-ка я. ГЕ р ц Е н. Что тут у вас?
Натали слегка румянит щеки Тэты.
НАТАЛИ. Женские дела. Смотри, не выходи так на улицу.
ГЕРЦЕН (Саше). Покажи Тургеневу, где у нас…
САША (указывая на лавровые заросли). Там.
ТУРГЕНЕВ. Как все выросли. (Саше.) Натали сказала, что ты собираешься учиться в Швейцарии.
САША. Да, на медицинском факультете. Я буду приезжать домой на каникулы.
ГЕРЦЕН (Тургеневу). Оставайся обедать.
НАТАЛИ. ОН не может, он идет в оперу.
ТАТА. Я хочу посмотреть на себя в зеркало. (Уходит к дому.) Ту р г Е н Е в. Да, да, мне и в самом деле пора.
ОГАРЕв. А-а. Отлично.
ТУРГЕНЕВ уходит вместе с САШЕЙ. Герцен, Натали и Огарев рассаживаются.
ГЕРЦЕН (пауза). Ну, как ты сегодня? Все еще сердишься? Нет, скажи. Сердишься или нет? Ох, вижу, что сердишься.
НАТАЛИ. Почему, с чего ты взял?
ГЕРЦЕН. ТЫ сердишься, не отрицай. Это оттого, что я сказал вчера про вывеску в зоопарке.
НАТАЛИ. ЧТО ТЫ сказал?
ГЕ Р ц Е н. Послушай, нельзя принимать каждое случайное слово на свой счет.
Н АТАЛ и. Я не понимаю, о чем ты говоришь. ГЕРЦЕН. Только теперь не сердись.
ОГАРЕВ, выведенный из себя, резко уходит к дому. Натали начинает плакать.
И он тоже - одни нервы. Не плачь, пожалуйста. Н АТАЛ И. Ему больно. Мы разбили ему сердце. Злейший враг не мог ранить его сильнее. ГЕРЦЕН. Он пошел выпить. НАТАЛИ. А почему, ты думаешь, он пьет? ГЕРЦЕН. АХ, перестань, перестань. В университете Огарев пил спирт из пробирок. Н АТАЛ и. Ты все время так прав. Даже когда ты не прав. Ник, который в самом деле прав, один не поднимает шума из-за… из-за этой нелепой мечты о прекрасной жизни втроем, которая возвышается над ежедневной мелочностью, над обыкновенными человеческими недостатками, в основном моими, я знаю… ГЕРЦЕН. Вовсе нет, только - ты не должна так… НАТАЛИ. Если бы только Николай мог любить меня с твоим безразличием. ГЕРЦЕН. Натали, Натали…
HAT АЛ и. Нет, я больше так не могу. Я думала об этом. Я уезжаю домой, в Россию. Я сказала Нику.
ТУРГЕНЕВ. Огарев, это несколько бесцеремонно.
ОГАРЕВ. Ну, я несколько пьян. (Саше.) Он собирается в свой клуб.
ТУ Р Г Е Н Е в (Саше). Живую или мертвую.
САША уходит, зовя Тату. (Конфиденциально.) Небольшое затруднение, связанное со свекольным соком на щеках. (Огареву.). Я езжу в клуб. Я состою членом в "Атенеуме". Полагаю, вы согласитесь, что никому из ваших курьеров не удавалось заметать свои следы с таким шиком. Я оставил в доме пакет с письмами и последний номер "Современника", хотя, видит Бог, удовольствия он вам не доставит. Каким образом журнал, основанный Пушкиным, попал в руки этих литературных якобинцев? А на прошлой неделе, в Париже, я познакомился с Дантесом, убийцей Пушкина. И никогда не угадаете где. На обеде в российском посольстве! Вот что наши властители думают о литературе.
ОГАРЕВ. ТЫ оттуда ушел?
ТУРГЕНЕВ. Ушел? Нет. Да, следовало бы. Мне это не пришло в голову. Может быть, зайдем в дом? Здесь сыро.
ГЕ р ц Е н. В доме тоже сыро. Брось, с тобой все в порядке.
ТУРГЕНЕВ. Откуда ты знаешь? У тебя же нет моего мочевого пузыря.
ОГАРЕВ. СКОЛЬКО ТЫ был в Париже?
ТУ Р Г Е Н Е В. ПОЧТИ нисколько; я был… за городом, охотился. (Огареву.) Да, с моими друзьями - Виардо.
ОГАРЕВ. Ходят слухи, знаешь ли, что она тебе ни разу не позволила… Это возмутительно! (Уходит по направлению к дому.) ТУ Р Г Е Н Е В. Что с ним такое?»] ГЕРЦЕН. Ему нужно выпить.
ТУРГЕНЕВ. Сомневаюсь.
ГЕРЦЕН. Какие новости из дома?
ТУРГЕНЕВ. Собираюсь отдать свой новый роман Каткову.
ГЕРЦЕН. В "Русский вестник"? Все подумают, что ты присоединился к лагерю реакционеров.
ТУРГЕНЕВ. ЧТО поделаешь. Ты же видел, что эти бандиты, Чернышевский с Добролюбовым, сделали с "Современником". Они меня презирают. У меня еще осталось чувство достоинства… Ну, не говоря уже о художественных принципах. А ведь я защищал Чернышевского, помнишь, когда в своей первой статье он вдруг открыл, что нарисованное яблоко нельзя съесть, а значит, искусство - бедный родственник реальной жизни. Я тогда его поддержал. "Да, - говорил я, -да, пусть это бред недоразвитого фанатика, вонючая отрыжка стервятника, ничего не понимающего в искусстве, но, - говорил я, - тут есть нечто, что нельзя оставить без внимания; этот человек почувствовал связь с чем-то насущным в наш век". Я пригласил его на обед. Это его не остановило, и он использовал мой последний рассказ как дубину, которой он меня же и поколотил за то, что герой моего рассказа - нерешительный любовник! Очевидно, это означает, что он либерал. Ах да, вот еще что. Слово "либерал" теперь стало ругательным, как "недоумок" или "лицемер"… Оно означает любого, кто предпочитает мирные реформы насильственной революции - то есть таких, как ты и твой "Колокол". Наше поколение кающихся дворян выглядит очень некрасиво, Добролюбову, знаете ли, всего лет двенадцать - не больше. В любом случае он ребенок, пусть ему будет хоть двадцать два. Меня познакомили с ним, когда я заглянул в редакцию. Угрюмый тип, совершенно без чувства юмора, фанатик, мне от него не по себе стало. Я пригласил его на обед. Вы знаете, что он ответил? Он сказал: "Иван Сергеевич, давайте оставим наш разговор. Мне от него делается скучно". И отошел в дальний угол комнаты. Я - их ведущий автор! То есть я им был. (Пауза.) В них есть что-то любопытное. ГЕРЦЕН. "Very dangerous!"1 Эти люди, кажется, читают только ту часть "Колоко1 "Очень опасно!" (англ.) ла", которая приводит их в ярость. Чернышевский нас осуждает за то, что мы поддерживаем царя в его борьбе с рабовладельцами. Но, будь то реформа сверху или революция снизу, мы сходимся на том, что освобождение крестьян есть абсолютная цель. ТУ р г Е н Е в. А потом что? "Колокол" скромничает, как старая дева, но время от времени вы с Огаревым не можете удержаться, чтобы не задрать ваши юбки и не показать, что под ними прячется; а там - глядь! - русский мужик! Он совсем другой, чем эти западные крестьяне, такой простой и неиспорченный; вот только подождите, и он покажет всем этим французским интеллектуалам, как русский социализм искупит их обанкротившуюся революцию и раздавит капитализм в колыбели, в то время как буржуазный Запад идет своей дорогой к голоду, войне, чуме и бесполезной мишуре сомнительного вкуса.
Вы просто сентиментальные фантазеры. Перед вами человек, который сделал себе имя на русских крестьянах, и они ничем не отличаются от итальянских, французских или немецких крестьян.
Консерваторы par excellence1. Дайте им L время, и они перегонят любого француза в своей тяге к буржуазным ценностям и в серости среднего класса. Мы европейцы, мы просто опаздываем, вот и все. Вы не возражаете, если я опорожню свой мочевой пузырь на ваши лавры? (Отходит.) ГЕРЦЕН. А разве вы этого еще не сделали? Ну и что, если мы кузены в европейской семье? Это не означает, что мы обязаны развиваться точно так же, зная, куда это приведет. (Сердито.) Я не могу продолжать этот разговор, пока ты…
Его перебивает испуганное восклицание Тургенева из-за сцены. ОЛЬГА выбегает из-за лавровых зарослей, пробегает мимо и скрывается. Тургенев возвращается в замешательстве.
ТУ Р г Е Н Е В. Подслушивала. Убежала, словно лань. Вот такого роста. Должно быть, пропавшая Ольга.
Входят TATA И САША. ОГАРЕВ и НАТАЛИ выходят из дома.
ГЕРЦЕН. Там у нее дрозд живет. В гнезде. 1 типичные (фр-)НАТАЛИ (зовет Ольгу). Оля! Домой!.. Ольга бежит к дому.
ТА т А (Тургеневу). Там у нашего дрозда гнездо.
САША (о Тате). Живая.
НАТАЛИ. Тата, вот ты где… У меня что-то есть для тебя.
TATA. Что?
НАТАЛ И. Ну, я не стану говорить, раз у тебя такое лицо… На, держи. (Дает Тате маленькую баночку с румянами.) TATA. Румяна?.. О, спасибо, Натали… Извини меня.
Натали и Тата заключают друг друга в объятия со слезами, благодарностями, извинениями, прощениями и т.д.
ГЕРЦЕН (Тургеневу). Ты все успел?
Тургенев отрицательно качает головой.
ТАТА. Можно, я пойду попробую? НАТАЛ И. Дай-ка я. ГЕ р ц Е н. Что тут у вас?
Натали слегка румянит щеки Тэты.
НАТАЛИ. Женские дела. Смотри, не выходи так на улицу.
ГЕРЦЕН (Саше). Покажи Тургеневу, где у нас…
САША (указывая на лавровые заросли). Там.
ТУРГЕНЕВ. Как все выросли. (Саше.) Натали сказала, что ты собираешься учиться в Швейцарии.
САША. Да, на медицинском факультете. Я буду приезжать домой на каникулы.
ГЕРЦЕН (Тургеневу). Оставайся обедать.
НАТАЛИ. ОН не может, он идет в оперу.
ТАТА. Я хочу посмотреть на себя в зеркало. (Уходит к дому.) Ту р г Е н Е в. Да, да, мне и в самом деле пора.
ОГАРЕв. А-а. Отлично.
ТУРГЕНЕВ уходит вместе с САШЕЙ. Герцен, Натали и Огарев рассаживаются.
ГЕРЦЕН (пауза). Ну, как ты сегодня? Все еще сердишься? Нет, скажи. Сердишься или нет? Ох, вижу, что сердишься.
НАТАЛИ. Почему, с чего ты взял?
ГЕРЦЕН. ТЫ сердишься, не отрицай. Это оттого, что я сказал вчера про вывеску в зоопарке.
НАТАЛИ. ЧТО ТЫ сказал?
ГЕ Р ц Е н. Послушай, нельзя принимать каждое случайное слово на свой счет.
Н АТАЛ и. Я не понимаю, о чем ты говоришь. ГЕРЦЕН. Только теперь не сердись.
ОГАРЕВ, выведенный из себя, резко уходит к дому. Натали начинает плакать.
И он тоже - одни нервы. Не плачь, пожалуйста. Н АТАЛ И. Ему больно. Мы разбили ему сердце. Злейший враг не мог ранить его сильнее. ГЕРЦЕН. Он пошел выпить. НАТАЛИ. А почему, ты думаешь, он пьет? ГЕРЦЕН. АХ, перестань, перестань. В университете Огарев пил спирт из пробирок. Н АТАЛ и. Ты все время так прав. Даже когда ты не прав. Ник, который в самом деле прав, один не поднимает шума из-за… из-за этой нелепой мечты о прекрасной жизни втроем, которая возвышается над ежедневной мелочностью, над обыкновенными человеческими недостатками, в основном моими, я знаю… ГЕРЦЕН. Вовсе нет, только - ты не должна так… НАТАЛИ. Если бы только Николай мог любить меня с твоим безразличием. ГЕРЦЕН. Натали, Натали…
HAT АЛ и. Нет, я больше так не могу. Я думала об этом. Я уезжаю домой, в Россию. Я сказала Нику.
ГЕРЦЕН. ЧТО?..
HAT АЛ и. Он говорит, что я не должна приносить себя в жертву, - что я должна позволить себе наслаждаться твоей любовью, но…
ГЕРЦЕН. Как ты можешь уехать в Россию, как ты можешь оставить детей?
Н АТАЛ и. Я могу взять Лизу.
ГЕРЦЕН. Забрать нашу дочь в Россию? На сколько?
НАТАЛИ. Не знаю. Я хочу увидеться с сестрой.
ГЕРЦЕН. А Ольга? Кто за ней будет смотреть?
НАТАЛИ. Мальвида будет.
ГЕРЦЕН. Мальвида?.. Откуда ты знаешь? О Господи, почему я все узнаю последним?..
H АТАЛ и. Я еду в Россию! Я принесла здесь столько вреда. Ник убивается из-за меня!
Звук выстрела. Натали вскакивает и бежит к дому, навстречу Огареву, который держит открытое письмо. Натали, рыдая, падает к нему на грудь.
ОГАРЕВ. Ну, полно, полно… полно, полно… что такое? Посмотри, что я получил - письмо от Бакунина! - из Сибири!
ГЕРЦЕН. ОТ Бакунина! Он на свободе?
ОГАРЕВ. Отправлен на поселение.
ГЕРЦЕН. Слава Богу! Он в порядке?
ОГАРЕВ. Судя по всему, не хуже, чем прежде. Письмо с обвинениями в адрес "Колокола".
НАТАЛИ (Огареву). Я сказала Александру - я уезжаю домой!
НАТАЛИ уходит. Герцен берет письмо и начинает читать.
О г А Р Е в. И вот еще что. (Достает из кармана конверт.) Из российского посольства - официальное предписание вернуться… Я не могу его исполнить, так что… они теперь не пустят Натали домой, мы оба станем изгнанниками. Она будет ужасно…
Входит ТУРГЕНЕВ СО СВОИМ новым двуствольным ружьем.
ТУ р г Е н Е в. Твой сын - шутник. Я его спросил, нет ли здесь у вас хищных птиц, а он весьма любезно позволил мне пострелять в его воздушного змея.
Пятясь, входит САША. ОН тянет почти вертикально бечевку воздушного змея. Тургенев прицеливается и стреляет из второго ствола.
ГЕРЦЕН. Это какой-то сон.
Дрозд поет в лавровых зарослях. Тургенев понарошку прицеливается в него.
Июнь 1859 г.
Газовый фонарь высвечивает небольшое пространство: угол улицы в трущобах Вест-энда. Слышны пьяные споры, смех, треньканье пианолы. На сцене ОГАРЕВ и МЭРИ СЕТЕРЛЕНД.
МЭРИ, 30 лет, находится не на самом дне общества или проституции. По-английски она говорит грамотно, с рабочим лондонским выговором. Огарев говорит на плохом английском с сильным русским акцентом. Нижеследующий диалог не учитывает их произношения.
ОГАРЕВ. Мэри!
МЭРИ. ЭТО снова ты. (Дружелюбно.) Хочешь со мной пойти? (Огарев запинается в поиске слов.) Тебе ведь со мной было хорошо, да? (Огарев кивает.) Ну и что тогда лицо такое кислое?
ОГАРЕВ. Я думал, мы договорились. Но ты права, конечно. И кроме того, тридцать шиллингов - небольшие деньги. МЭРИ. Господи, у тебя акцент - просто хронический. ОГАРЕВ. Как Генри?
М э Р и. О, так ты запомнил, как его зовут. ОГАРЕВ. Конечно.
МЭРИ. Теперь ты послушай меня. Я помню, что ты мне тогда сказал. Но такое легко сказать, за это денег не берут. Откуда я знаю - может, я тебя тогда в последний раз видела. ОГАРЕВ. НО Я говорил всерьез. МЭРИ. Все вы всерьез. ОГАРЕВ. НО Я и сейчас всерьез. МЭРИ (изучает его). А ты ведь и вправду, кажется, всерьез. Ну ладно. За проживание Генри я плачу семнадцать шиллингов шесть пенсов в неделю. Если он будет со мной, мы вполне справимся на тридцать шиллингов, и ты ко мне сможешь приходить, и никого у меня больше не будет, это точно. ОГАРЕВ. Тогда все хорошо. Давай встретимся на мосту Патни завтра в двенадцать, и мы найдем тебе с Генри нормальное жилье. МЭРИ. Патни! Это что, там и коровы будут? ОГАРЕВ. Возможно.
ГЕРЦЕН. Как ты можешь уехать в Россию, как ты можешь оставить детей?
Н АТАЛ и. Я могу взять Лизу.
ГЕРЦЕН. Забрать нашу дочь в Россию? На сколько?
НАТАЛИ. Не знаю. Я хочу увидеться с сестрой.
ГЕРЦЕН. А Ольга? Кто за ней будет смотреть?
НАТАЛИ. Мальвида будет.
ГЕРЦЕН. Мальвида?.. Откуда ты знаешь? О Господи, почему я все узнаю последним?..
H АТАЛ и. Я еду в Россию! Я принесла здесь столько вреда. Ник убивается из-за меня!
Звук выстрела. Натали вскакивает и бежит к дому, навстречу Огареву, который держит открытое письмо. Натали, рыдая, падает к нему на грудь.
ОГАРЕВ. Ну, полно, полно… полно, полно… что такое? Посмотри, что я получил - письмо от Бакунина! - из Сибири!
ГЕРЦЕН. ОТ Бакунина! Он на свободе?
ОГАРЕВ. Отправлен на поселение.
ГЕРЦЕН. Слава Богу! Он в порядке?
ОГАРЕВ. Судя по всему, не хуже, чем прежде. Письмо с обвинениями в адрес "Колокола".
НАТАЛИ (Огареву). Я сказала Александру - я уезжаю домой!
НАТАЛИ уходит. Герцен берет письмо и начинает читать.
О г А Р Е в. И вот еще что. (Достает из кармана конверт.) Из российского посольства - официальное предписание вернуться… Я не могу его исполнить, так что… они теперь не пустят Натали домой, мы оба станем изгнанниками. Она будет ужасно…
Входит ТУРГЕНЕВ СО СВОИМ новым двуствольным ружьем.
ТУ р г Е н Е в. Твой сын - шутник. Я его спросил, нет ли здесь у вас хищных птиц, а он весьма любезно позволил мне пострелять в его воздушного змея.
Пятясь, входит САША. ОН тянет почти вертикально бечевку воздушного змея. Тургенев прицеливается и стреляет из второго ствола.
ГЕРЦЕН. Это какой-то сон.
Дрозд поет в лавровых зарослях. Тургенев понарошку прицеливается в него.
Июнь 1859 г.
Газовый фонарь высвечивает небольшое пространство: угол улицы в трущобах Вест-энда. Слышны пьяные споры, смех, треньканье пианолы. На сцене ОГАРЕВ и МЭРИ СЕТЕРЛЕНД.
МЭРИ, 30 лет, находится не на самом дне общества или проституции. По-английски она говорит грамотно, с рабочим лондонским выговором. Огарев говорит на плохом английском с сильным русским акцентом. Нижеследующий диалог не учитывает их произношения.
ОГАРЕВ. Мэри!
МЭРИ. ЭТО снова ты. (Дружелюбно.) Хочешь со мной пойти? (Огарев запинается в поиске слов.) Тебе ведь со мной было хорошо, да? (Огарев кивает.) Ну и что тогда лицо такое кислое?
ОГАРЕВ. Я думал, мы договорились. Но ты права, конечно. И кроме того, тридцать шиллингов - небольшие деньги. МЭРИ. Господи, у тебя акцент - просто хронический. ОГАРЕВ. Как Генри?
М э Р и. О, так ты запомнил, как его зовут. ОГАРЕВ. Конечно.
МЭРИ. Теперь ты послушай меня. Я помню, что ты мне тогда сказал. Но такое легко сказать, за это денег не берут. Откуда я знаю - может, я тебя тогда в последний раз видела. ОГАРЕВ. НО Я говорил всерьез. МЭРИ. Все вы всерьез. ОГАРЕВ. НО Я и сейчас всерьез. МЭРИ (изучает его). А ты ведь и вправду, кажется, всерьез. Ну ладно. За проживание Генри я плачу семнадцать шиллингов шесть пенсов в неделю. Если он будет со мной, мы вполне справимся на тридцать шиллингов, и ты ко мне сможешь приходить, и никого у меня больше не будет, это точно. ОГАРЕВ. Тогда все хорошо. Давай встретимся на мосту Патни завтра в двенадцать, и мы найдем тебе с Генри нормальное жилье. МЭРИ. Патни! Это что, там и коровы будут? ОГАРЕВ. Возможно.