Страница:
пел без пижонства, нараспашку - с казахской и с русской удалью.
Старинный романс он перенял у Коротуиа. Только майор, когда пел,
изламывался весь от грустных чувств, а Нурлан откуда-то знал: это
поется со строгим лицом и не в тоске, а светло, счастливо.
У Еркина против воли горячо стало в груди, тревожные токи
побежали по крови. Думал про Нурлана: бесстыдный он, что ли? Сам
открылся напоказ. Думал про себя: "Я так никогда не смогу, не
вывернусь наружу - сдержусь, поводья не отпущу".
Еркин знал: Нурлан вовсе не сердцем живет, болтовней. Но
позавидовал Нурлановой открытости, осудил свою неизменную выдержку.
Всегда Еркин словно перепоясан тугим ремнем, всегда словно с удилами в
зубах: грызи - не перегрызешь за всю жизнь, не выплеснешь горя, не
разбросаешься радостью, как бросаются сластями на аульных свадьбах.
Нурлан последний раз ударил по струнам и пропел:
- Че-го при-е-ха-ли?
Колька выпалил:
- Тебя, дурака, проведать!
- Совет держать, - сказал Еркин. - Один ум хорошо, два лучше.
Отарбек тут же придрался:
- Ты, выходит, умный? А я, по-твоему, не советчик сыну моего
любимого брата?
- Простите, агай! Мы ждем вашего совета.
Отарбек важно выпятил нижнюю губу, сплюнул жвачку на выщербленный
пол и закатил торжественную речь. Нурлан талант. Нурлану не нужна
вонючая чупчинская школа. Вы хотите, чтобы он пас овец или в конторе
щелкал на счетах? Никогда! Таланту необходима вольная жизнь. Нурлан
внук Садыка. В любом доме ждет Нурлана заслуженный почет, еда и
ночлег. Пора вернуть в степь добрые традиции, когда певца кормила
домбра и он ни перед кем не ломал шапку.
Отарбек разглагольствовал напыщенно, крикливо. Однако, начав про
Нурлана, вскоре забыл обо всех талантах и несчастьях любимого
племянника и взахлеб заговорил о себе. Он, Отарбек, выдающийся сын
народа, загубленный злодейкой жизнью и завистниками одноаульцами. Если
бы не жена - ей каждый день давай еду! Если бы не председатель - ему
каждый день выходи на работу! Разве стал бы Отарбек в других условиях
заведующим каким-то клубом? Он бы высоко вознесся!..
Еркин насмешливо посапывал. В народе считается: все тазша -
большие хитрецы и ловкачи. А этот? Мешок дырявый, вся глупость наружу.
Колька наконец взорвался:
- Нурлан! Какого лешего ты молчишь!
Ржавый Гвоздь словно ждал, чтобы ему подали в спектакле нужную
реплику: голову скорбно уронил на грудь, пятерней вцепился в рыжие
патлы.
- Мне, Колян, теперь все равно! Саданут под сердце финский нож -
и точка. Отпел свою песню Акатов!
- Ты что? Сдурел?
- Нет! - Нурлан искусно дрогнул голосом. - Нет, Колька, друг ты
мой единственный! Мне теперь не найти спасения. Сам видишь: вынужден
скрываться. Но они меня и под землей достанут.
- Кто они?
- Тебе знать не надо. - Нурлан тяжело вздохнул. - Тебе, Колян,
жить да жить, а я человек конченый.
- Иди ты к лешему! - обозлился Колька.
- Прощай, - кротко поглядел Нурлан. - Ты меня не знаешь, я тебя
не знаю. Месть банды не только мне грозит, но и всем моим друзьям.
- Какая банда? - насторожился Отарбек.
Тут Ржавый Гвоздь развернулся! В красках расписал, будто бы
однажды помог милиции напасть на след крупной банды, окружить тайную
квартиру в Алма-Ате. Бандиты яростно сопротивлялись. Двое из них
перескочили дувал, оглушили милиционера и скрылись в неизвестном
направлении. Полковник, весь седой, много раз тяжело раненный в таких
схватках, мужественно сказал Нурлану: "Не буду от тебя скрывать - тебе
теперь надо остерегаться их кровавой мести". Полковник предложил
Нурлану: "Под чужим именем устроим тебя жить где-нибудь подальше, в
Сибири или на Кавказе". Но Нурлан решил: не буду трусом - и вернулся в
Чупчи...
- Однако здесь... - На этих словах голос Нурлана трагически
оборвался: пусть поработает фантазия слушателей!
- Не ожидал от тебя такой подлости! - Отарбек вскочил, заметался.
- Ты хочешь навести беду на мой дом? - Он кинул племяннику плащ, шарф.
- Я не трус, но у меня жена, дети!
Еркин встал, подмигнул Кольке: готово, спекся! Нурлану сказал
озабоченно:
- Твой дядя прав. Ты не должен прятаться у него в доме. Поедем.
- Поедем, - мрачно согласился Нурлан, берясь за чемоданишко.
- По стаканчику! На дорогу! - захлопотал Отарбек.
- Спасибо, агай! - отказался Еркин. - Нам нельзя туманить голову.
Думать будем, как Нурлану помочь. До свидания.
- Не поминайте лихом! - подыграл Еркину Колька.: Он давился от
смеха, до чего все лихо получилось! Другого бы пришлось уговаривать,
спорить до хрипоты, а Нурлан сам себя выставил из дома Отарбека. Сам!
Собственной своей бессовестной брехней!
Во дворе мелюзга слегка передралась, кому выполнить почетную
службу, и подвела нерасседланых лошадей.
- Ко мне за спину сядешь! - сказал Колька Нурлану.
- Счастливой дороги! - Отарбек вышел спровадить мальчишек и
убедиться, что соседи не очень-то любопытничают. - Лишнего не
болтайте. Где были, у кого. Длинный подол ноги опутывает, длинный язык
- шею.
Нурлан глянул на дядю изумленно: от него ли слышит?
Колька клятвенно стукнул кулаком в грудь:
- Могила!
Со двора взяли вскачь.
Крыши Тельмана остались далеко, приплюснулись к земле. Нурлан
завозился у Кольки за спиной, забарабанил кулаками по ватнику:
- Стой! Дальше не поеду!
Еркин, скакавший чуть впереди, остановился.
- Что там у вас?
- Думаете, связали, как барана, и повезли? - Нурлан скатился на
землю, глядел на ребят снизу вверх. - Думаете, и разговаривать с
Акатовым нечего? Хитрецы нашлись - выманили от дяди Отарбека. Я бы и
сам от него ушел!
- Куда? - Колька возмущенно завертелся в седло. - Куда ушел? Под
чужим именем на Кавказ?
Еркин высвободил ногу из стремени.
- Нурлан прав. Поговорим.
Неподалеку увидели развалины зимовки, отпустили лошадей, сели в
затишке, по-степному, на корточки. Нурлан охлопал карманы: закурить
бы. Поглядел на Кольку. Тот сроду не дымил, у Кудайбергеновых на этот
счет строго, но вытащил из-за пазухи пачку "Севера". У Нурлана нос
благодарно взмок: что ни говори, а есть на свете верная дружба.
- Поговорим! - Нурлан, старый курильщик, затянулся жадно. - Врал
я вам. Нет никакой банды, но все равно я кругом в дерьме. Люди
пальцами показывать будут: "Акатов - мазитовский хвост", "С Акатовым
не связывайся - продаст". Некуда мне деваться.
Еркин вытянул камчой по сапогу.
- Если долго преследовать труса, он храбрецом станет!
- Тебе, Садвакасов, не чабаном быть! Тебе зубы дергать в
больнице. Или хирургом. Возьмешь ножик и - чик! - отхватишь у человека
полсердца. Вы, Садвакасовы, жалости не знаете.
Еркин занялся рукоятью камчи.
- Вернешься в Чупчи - заставишь всех себя уважать. Много сил
уйдет, много времени. Но постараешься - заставишь. А убежишь? - Еркин
поцокал языком. - Убежишь - дурная слава твоя еще долго проживет в
Чупчи, по всем аулам разлетится. Сколько человеку не прожить на земле,
сколько у нас в степи помнят нечестные дела.
Колька кивнул солидно:
- Он нрав. Вернешься - снимешь вину. Не сразу. Однако снимешь.
- Что снимешь? Всю шкуру снимешь, - заныл Нурлан. - И девчонки
задразнят. У них не языки, а жала каракуртов! - Рыжий артист картинно
схватился за голову и повалился на землю.
- Больно много ты о девчонках стал думать! - рассудительно
заметил Колька. - И вообще кончай свои спектакли. Думай, что будем в
школе говорить.
Нурлан лежа приоткрыл хитрый глаз:
- Что ни придумай, Голову не обдуришь.
- А его нет в школе. Через неделю вернется.
- Значит, для Гавриловны придумать! - обрадовано поднялся Нурлан.
- Так бы и сказал, а то тянешь. Для Гавриловны легче.
- Много придумаешь, много вопросов задавать будут. Мало
придумаешь, мало спросят. Скажешь, как было, - вовсе никакого
разговора, - рассуждал неспешно Еркин. - У тебя была причина в Тельман
податься? Была. У нас с Колькой была причина за тобой поехать? Была, О
чем говорить?
- Слушай, а он здорово придумал! - обрадовался Колька. - Коротко
и ясно. Поехали - приехали.
- Ладно! - Нурлан встал. - Темные вы люди. Не знаете: чем проще
роль, тем артисту труднее.
Что-то возникло вдали, где небо, сгустившись серо, сходилось со
степью.
- Летит! - вскочил Колька. - Вертолет. Военный.
Вертолет тянул низко над степью, покачивал округлым брюхом. Еркин
вспомнил: летом на джайляу неподалеку от садвакасовской юрты садился
такой же. Овцы повалили на его стрекот, окружили небесного гостя.
Привычка у них кидаться к вертолету, потому что зимой, когда буран
погуляет или когда вся степь в ледяной непробиваемой корке, на отгон
везут сено и тракторами и вертолетами. Рев мотора для современной овцы
- сладкая песня.
- Ищут кого-то, - определил Колька, когда винтокрылый на миг
завис над зимовкой.
- Меня? - трухнул Нурлан.
- Ну с чего, дурья башка, стали бы тебя с таким форсом искать?
Может, из солдат кто заплутал.
Вертолет удалился в сторону Жинишке-Кум.
- К чабанам полетел.
Оттуда, где скрылся вертолет, вскоре вынырнула машина "газик".
Колька присвистнул:
- А "газик"-то... К нам!
"Газик" не рыскал, бежал нацеленно, словно собака, учуявшая след.
- Солдат за рулем, - разглядел глазастый Колька. - Сейчас узнаем,
что тут армия ищет.
- Искусственный спутник ищут. Здесь у нас упал! А что? Вполне
возможно! - Нурлан стянул с шеи красный шарф, замахал, как флагом:
"Сюда! Спасите наши души! Идем ко дну!"
Метров за десять до мазара "газик" развернулся полукругом,
подкатил правым боком. В переднем оконце - майор знакомый. Спрыгнул на
землю:
- Послушайте, ребята. Вы сегодня не встречали в степи двоих из
вашей школы? Степанова и Мазитова.
- Они так далеко не ходят, - сказал Еркин.
- Сегодня могли и дальше забраться.
- Случилось что-нибудь?
- Да так... Ничего особенного. - Коротун не собирался вдаваться в
подробности. Он оглядел всех троих, словно на выбор, и остановил
взгляд на Нурлане.
- Вот что, парень. Поедешь со мной. Довезем до Чупчи, по дороге
покажешь, где еще можно пошарить. - Майор откинул переднее сиденье,
подтолкнул своего "кунака" вглубь.
"Газик" по-собачьи рванул песок задними колесами, умчал в сторону
поселка.
- Найдутся, никуда не денутся, - говорил солдат-шофер. - Я
пацаном сколько раз из дому бегал. Батя мой умер, он с войны инвалидом
пришел, на пять мирных лет только и хватило. Ну а мать больно скоро
замуж вышла. Отчим что? Неплохой мужик, я с ним сейчас вполне, а
пацаном в двенадцать лет злился: то на чердаке ночую, то поездом
укачу. Милиция поймает, вернет - я опять в бега... Три месяца в
психичке пролежал с такими же бегунами, как я. Оказывается,
заболевание есть психическое детское: из дому бегать... Обследовали
меня, расспрашивали, я чуть вправду умом не тронулся. Спасибо, отчим
приехал, забрал меня из дурдома под свою ответственность. Еще разок я
его подвел, до Одессы добрался. После как отрезало, не тянет.
Переболел и выздоровел. Может, и с ребятами в таком роде случилось.
Как вы считаете, товарищ майор?
- Разговорчики! - У майора, роняющего слезу над песней, имелся
для подчиненных другой, заскорузлый голос. - Не забывайте, произошло
неприятнейшее чепе в семье офицера. Лишняя болтовня дает пищу
обывательским слухам.
Нурлана словно мордой протащили по колючкам: так, так,
беспокоимся о чести мундира, боимся лишней болтовни!..
- Слушай, парень! - Коротун, кажется, забыл, что у Нурлана есть
имя. - Слушай, парень, что за тип у вас в поселке - Мазитов?
- Мазитов? - дурашливо переспросил Нурлан. - Отрицательный тип.
Могу охарактеризовать. Хотите? Устное сочинение на тему "Образ
Мазитова".
- Можешь не сочинять, - разрешил майор. - Вашего Мазитова сегодня
ночью арестовали. Мы получим о нем достаточные сведения из официальных
источников. Меня сейчас больше интересует его сын. Я к нему уже давно
присматривался.
- К Сашке? Думали, иностранный шпион?
Солдат за рулем фыркнул.
- Острить будешь в другом месте! - отрезал Коротун. - Сейчас
отвечай на вопросы. Давно ли сын Мазитова занимается темными делами?
- Вас понял! - Нурлан как бы со стороны удивился совершенному
своему спокойствию. - Ученик пятого класса Салман Мазитов... Запишите:
его настоящее имя Салман. Так вот, Салман Мазитов уже давно никакими
темными делами не занимается. Салман Мазитов послал ко всем чертям
своего дорогого папашу. Прошу занести эти мои показания в протокол. А
также ответить на мой вопрос: послал бы кто-нибудь военный вертолет
персонально за Сашкой Мазитовым? За ним одним?
- Ты брось выламываться! - прикрикнул Коротун. - Говори
нормальным языком.
- Есть говорить нормально! - отчеканил Нурлан. - Мой нормальный
язык - казахский. А вы по-казахски понимэ? Сколько лет здесь служите?
Почему до сих пор не изучили?
- Меня, парень, на такой крючок не поймаешь. Понял?
- Я вас прекрасно понял! - ухмыльнулся Нурлан. - Так вот насчет
каракуля. Мазитову помогал я.
- Врешь!
Нурлан набрал побольше воздуха и захохотал, как хохочут негодяи в
американских фильмах: ха! ха! ха!
- Да брось ты выламываться! - попросил Коротун обыкновенным
голосом. - Дело-то ведь серьезное. Уголовное дело. Ты мне, Нурлан,
толком объясни.
Нурлана заело: "Вспомнили наконец мое имя?"
Коротун заговорил вроде бы даже ласково:
- Давай, Нурлан, выкладывай все по правде. Я ж тебе друг.
Скучно стало, как барану, которому горло перерезали. Почему же вы
раньше доброго слова сказать не могли? Теперь что? Какая может быть
теперь правда?
- По правде, товарищ майор, ничего не получится.
- Ну смотри. - Коротун вроде бы даже обиделся. - Тебе же хуже.
- Вы меня но пугайте! - взорвался Нурлан. - Я пуганый.
- Вот ты как заговорил?
Нурлапа понесло, как легкое семечко степным ветром. Он выложил
Коротуну про все свои делишки с Мазитовым.
Майор слушал и все больше мрачнел. Обманулся он, оказывается, в
этом мальчишке. Думал, душа у него светлая, сердце отзывчивое. А на
поверку дрянной человечишка, мозгляк и трус.
Коротун так и сказал Нурлану.
У Нурлана враз заныли все зубы: "Скука зеленая! Чего я с ним в
откровенность полез? Какая мне нужда Сашку защищать?"
- С таким, как ты, на фронте, - пилил майор, - с таким пропадешь.
Я бы с таким в разведку не пошел.
Нурлан подскочил, ударился башкой в брезент.
- Надоело! Выпустите меня!
Но из "газика" с заднего сиденья сам не уйдешь - надо, чтобы
вылез сидящий впереди.
- Ты старшего выслушай. Для пользы твоей говорится. Можешь не
беспокоиться, в городок к себе не увезу. Высадим в поселке.
- Да плевал я!
Он в самом деле дурак с длинным языком: нашел у кого искать
поддержки, сочувствия, хотя бы желания выслушать, понять!
На краю поселка шофер притормозил. Майор не шевельнулся на
переднем сиденье. Шофер вылез:
- Давай, парень, вытряхивайся!
- Чао! - Нурлан решительно пошагал в интернат.
Ух и порасскажет же он сейчас - у всех глаза на лоб повылазят!
На какой-то большой станции Салману удалось приоткрыть дверь.
Сразу налетели люди, Витьку положили на носилки, куда-то понесли.
Салмана крепко держал за руку парень с повязкой дружинника. Так Салман
очутился в детском приемнике, в компании очень толковых ребят. Он у
них и куревом разжился, и поднабрался кое-чего полезного. Народ был
опытный, со всех концов страны.
Один пацан постарше Салмана года на три. "В седьмом классе учусь.
Надо бы в восьмом, да на второй год оставался. И все из-за того, что к
отцу бегаю. Отец у меня морской адмирал во Владивостоке. Я к нему
бегаю".
Салман удивился: "Зачем много раз бегать? Надо один раз". Пацан
улыбнулся печально: "Это кажется - просто. Ты сам попробуй".
Салман про отца-вора не сказал, только про Витю: что в вагоне
случилось. "Хана твоему корешу. В прошлом году на Алма-Ате-первой
распечатали вагон, а там покойники, пацаны местные. И уехать никуда не
уехали. На одну ночь закрылись от милиции - и кранты". У Салмана чуть
не отнялись руки-ноги, но он свой подлый страх усмирил: "Я-то живой.
Отчего же Витьке кранты? Ну, слабже он меня. В котельной не ночевал, в
мазарах не жил. Непривычный к плохому. Понятное дело, сомлел. Но ведь
теплый был. Не мог он. Я-то живой, не сдох!"
Воспитатель нудил: "Когда вспомнишь, как тебя зовут, откуда
прибыл - приди и скажи". После снова заглянул, напомнил: "Ну как?
Думаешь?" Салман сказал правду: "Думаю". Он очень сильно думал: как из
приемника убежать?
Утром ели за длинным столом котлеты с кашей. Салман шепнул сыну
адмирала:
- Давай вместе убегать.
- Отсюда не убежишь. Милиционер у ворот. И вообще... Я не могу
сейчас во Владивосток ехать. Отцовская эскадра вчера ушла в плавание.
Придет через полгода. У меня самые точные сведения. А откуда -
объяснить не могу. Военная тайна.
- Полгода... - Салман от души посочувствовал. - Чего же ты
полгода делать будешь?
- Подожду. Мать за мной приедет. Ей телеграмму дали. Поживу дома.
А через полгода сбегу, отец меня возьмет юнгой.
- Лучше сразу во Владивосток, - сказал Салман. - Чего тянуть?
- Мать жалко... - Сын адмирала отвернулся, зашмыгал носом.
Милиционер открыл ворота грузовику. Воспитатель вышел на крыльцо:
- Не надоело вам, голуби, лодырничать? Все дети учатся, а вы от
ученья бегаете. Идите потрудитесь немного. Матрацы на дезинфекцию пора
свозить.
И вот тут-то Салман все шустро сообразил, но виду не подал, даже
с лавочки не стронулся.
- Адмирал, иди матрацы таскать! - орали из кладовки. - Адмирал,
поднимай паруса, плыви сюда!
Беглый народ волок матрацы, кидал в кузов, плясал на мягком.
- Тебе, Иван Непомнящий, особое приглашение требуется? - ехидно
спросил воспитатель.
Салман встал с лавочки будто нехотя, но все жилки в нем
натянулись: не упустить бы случай! Сын адмирала матрацем Салмана
прихлопнул - никто и не заметил. Верный парень.
С грузовика он изловчился смыться в тихом месте. Шофер зашел в
дом, а позади, в проулке, никого. Салман выполз из-под матрацев,
перевалился через борт - и бежать.
...Табличка на заборе: "Больница". Проходная. Тетки с узелками.
Салман остерегся лезть в проходную - к теткам пристроился разузнать.
Они его надежд не обманули. У них как раз беседа шла - ах! ах! - про
мальчика из седьмой палаты. Там у одной из теток сын лежит: рыбой
отравился. Так вот, в ту самую седьмую палату, где после промывания
желудка вполне поправляется теткин сын, вчера привезли со станции
мальчика. Лежит, в себя не приходит, а кто такой и откуда -
неизвестно.
- Помрет, а мать, бедняжка, и на могилку не придет.
- Раскаркались! - прикрикнул на теток Салман.
Там Витька - в седьмой палате!
Скрип, скрип - открылась больничная проходная, выглянул дяденька
в синем халате, больничный сторож. Барыга, сразу видно.
- Вы бы, девушки, шли по домам. Нечего тут дожидаться.
Салман жалобно заскулил:
- Дяденька! Мне в седьмую палату. Мальчик там отравленный, вчера
со станции привезли.
- А ты ему кто?
- Брат!
- Интересно... - сторож оглядел его. - Значит, брат? - Синий
халат раздулся от смеха. - Обмануть хочешь? Нехорошо, нехорошо. Тоже
еще брат нашелся. Блондинчик он, а ты копченый. Разная у вас нация.
Так что уходи отсюдова, чтобы я тебя больше не видел. Ну, скажи по
совести, какая ты ему родня?
Салман оскалил острые зубы.
- Брат!
- Ты, я гляжу, вредный! Чего тут крутишься? Воровать пришел?
Из проходной вышел дяденька с портфелем.
- Можно на минуточку? - окликнул его сторож. - Как там у вас,
доктор, мальчик отравленный? Помер? - И глазом поводит на Салмана.
- Мальчик? Пока в тяжелом состоянии. - Доктор посмотрел на
Салмана. - А это что за явление?
- Крутится у ворот и брешет, будто отравленный ему родной брат.
Так я и поверил! Нация совсем другая.
- Но почему так уже сразу и не верить? - засомневался доктор. -
Ты, говоришь, брат?
- Папка нас бросил, мамка замуж вышла, - радостно зачастил
Салман, - мы к бабушке едем...
- Что ж, пойдем к брату. - Он взял Салмана за плечо, подтолкнул в
проходную. - Плохо твоему брату. Надо бы мать телеграммой вызвать.
Если мать не хочешь - бабушку. Адрес скажешь?
- Не скажу. Брата вылечить - он скажет.
- Такой, значит, выдвигаешь ультиматум?
Салман вопроса не понял, промолчал.
- Так это ты сегодня из приемника утек?
- Ну, я! - буркнул Салман.
- Если не возражаешь, я в приемник позвоню, скажу им, чтобы тебя
не искали.
В тесной комнатушке молодой врач надел халат, нарядил Салмана в
больничную пижаму. На белой тумбочке - белый телефон. Салману слышно,
как наговаривают из приемника:
- Вы этот народ не знаете, а мы знаем. Все он врет. И убежит он
от вас. Знаем мы этих бегунов не первый год. Все говорят, что папка
бросил, мамка замуж вышла. Да, поголовно. Да, все едут к добрым
бабушкам. Есть у нас один, к отцу-адмиралу бегает, но он, поверьте,
исключение.
На эти наговоры молодой врач возражает твердо:
- Я за него отвечаю! Никуда он от своего брата не уйдет! Адрес?
Нет, адреса он пока не сообщил. Как зовут? - прикрыл ладонью трубку,
вопросительно поглядел на Салмана.
- Сашка, - выдавил Салман.
- Его зовут Саша. Он мне сейчас очень нужен. С тем, с другим?
Плохо пока. Его фамилия? - Он опять прикрыл ладонью трубку. - Фамилию
брата скажешь?
- Вылечи - он скажет! - уперся Салман.
Он рассчитал наверняка: Витю в больнице пусть вылечат, Внтя сам
все расскажет. Салмана хоть бей, хоть пытай - не дознаетесь. Витин
отец - полковник, командир части. Его фамилию, адрес нельзя говорить.
У Витькиного отца на груди шрам от фашистской пули, ему плохие вести
опасны. Салманово дело молчать. Витю пускай лечат. Витя скажет. Люди
разберутся: Витя не вор. Мазитов пускай вор, фамилия испорченная,
можно сказать, а сейчас он с Витькой как брат с братом - не Мазитов,
неизвестно кто. Сашкой зовут - на том и хватит.
Витя лежал за стеклянной загородкой, лицо на подушке синее.
Салман руками в спинку кровати впился - никуда он отсюда не уйдет. Его
и не гнали. Табурет под колени двинули: сиди. Он сидел, смотрел: течет
кровь по стеклянным трубкам, длинная игла входит в Витькину руку,
светлая жидкость мелеет в стеклянном пузырьке.
Ночью он вышел в коридор, разбудил дежурную сестру, задремавшую
за столиком:
- Адрес пиши! Матери телеграмму!
- Какой адрес? - отмахнулась она. - Спят все. Иди ложись. Тебе
постелили вон там на диване.
Утром, заглянув за стеклянную ширму, молодой врач увидел: Салман
сидит на табуретке, не спит.
"Ну характер у стервеца!"
Салман не пропустил минуты, как начало теплеть лицо на подушке,
щелочкой глянул Витькин глаз и тихо, радостно прояснился:
- Сашка... живой...
По щекам Салмана побежали слезы, и он засмеялся.
- Дайте ему валерьянки! - приказал врач.
Степановы всю ночь не спали. У Натальи Петровны начался сердечный
приступ, прибегала Мария Семеновна, делала уколы, ругательски ругала
этого мерзавца Сашку Мазитова. Пунктуально каждый, час звонил Коротун:
пока ничего нового, никаких известий.
Витин портфель Маша спрятала у себя в комнате, чтобы никому не
попадался на глаза, не расстраивал. Маша вынула из портфеля книжки,
тетради - все аккуратное, чистенькое. Ничего не нашлось в Витином
портфеле такого, что могло бы объяснить: почему он вместе с Сашкой
удрал из Чупчи.
Ночью пошел снег. Он летал над степью и словно боялся касаться
земли.
Утром у школьных ворот Машу ждал Еркин в длинном косматом тулупе.
Было еще темно.
- Если бы ты не приехала, - сказал Еркин, - я бы не пошел в
школу, я бы пошел к тебе.
Еркину казалось: из одной жизни он переместился в другую. Сам
остался тот же, но вокруг все стало другое, непривычное. И степь, куда
он после уроков брел вместе с Машей, стала другой; они шли без дороги
но черно-белой земле, как по другой, неизвестной Еркину планете.
Далеко отсюда до весны, до зеленой степи, до озер алого мака, в
которые кидаешься с седла. И Маша там никогда не бывала - в сагатской
весне.
- Знаешь, мама говорит: все дети как дети; а ты с Витей как кошка
с собакой. Я больше всех виновата: сестра, а не знала, не
догадывалась... Знаешь, ты тогда пришел, я звонок слышала, но не
подумала... На Сашку разозлилась, что меня не позвал, но он ведь не
нарочно... Знаешь, мы все время ездим, я в поезде родилась, это всегда
со мной, в характере осталось.
Она рассказывала ему обо всем.
Еркин тоже рассказывал свое, все, что само всплывало в памяти.
Никого нет, они вдвоем в степи, но Еркин все время чувствовал
чей-то настороженный взгляд. Переменившаяся сегодня степь глядела на
них во все глаза: кто вы такие? Зачем складываете вместе свою память?
В какую дальнюю дорогу снаряжаетесь?
На пути из поселка в городок стоит мазар, сложенный, как и в
старину, из саманного необожженного кирпича, но с дверцей из железного
прута, - заказ райисполкома, искусно выполненный местным кузнецом,
отцом Кольки Кудайбергенова. Здесь похоронен член Союза писателей акын
Садык, Нурланов дед.
- Я внутрь уже заглядывала, - сказала Маша. - А войти можно? Не
запрещается?
- Можно.
Железная дверца, крашенная голубой краской, скрипнула сварливо.
Они вдохнули мерзлую глиняную пыль, перемешанную с сухим снегом. На
стенке низко - слишком низко! - нацарапано: "Амина".
Разве Еркин не знал, кого частенько прячут разбросанные в степи
полуразваленные и новые мазары? Знал. Он отвел глаза от имени,
нацарапанного слишком близко к земле.
Амина... Этим летом на джайляу он ее возненавидел. Идет, бедрами
качает - мужчины, отцы взрослых сыновей, поворачивают бороды ей вслед.
Кенжегали ее встретил - городской человек, ученый! - и тоже закосил
глазами. Наверное, и раньше такое происходило при Еркине, но он умел
понимающе отворачиваться. Натыкался, ночью в траве на парня с девушкой
Старинный романс он перенял у Коротуиа. Только майор, когда пел,
изламывался весь от грустных чувств, а Нурлан откуда-то знал: это
поется со строгим лицом и не в тоске, а светло, счастливо.
У Еркина против воли горячо стало в груди, тревожные токи
побежали по крови. Думал про Нурлана: бесстыдный он, что ли? Сам
открылся напоказ. Думал про себя: "Я так никогда не смогу, не
вывернусь наружу - сдержусь, поводья не отпущу".
Еркин знал: Нурлан вовсе не сердцем живет, болтовней. Но
позавидовал Нурлановой открытости, осудил свою неизменную выдержку.
Всегда Еркин словно перепоясан тугим ремнем, всегда словно с удилами в
зубах: грызи - не перегрызешь за всю жизнь, не выплеснешь горя, не
разбросаешься радостью, как бросаются сластями на аульных свадьбах.
Нурлан последний раз ударил по струнам и пропел:
- Че-го при-е-ха-ли?
Колька выпалил:
- Тебя, дурака, проведать!
- Совет держать, - сказал Еркин. - Один ум хорошо, два лучше.
Отарбек тут же придрался:
- Ты, выходит, умный? А я, по-твоему, не советчик сыну моего
любимого брата?
- Простите, агай! Мы ждем вашего совета.
Отарбек важно выпятил нижнюю губу, сплюнул жвачку на выщербленный
пол и закатил торжественную речь. Нурлан талант. Нурлану не нужна
вонючая чупчинская школа. Вы хотите, чтобы он пас овец или в конторе
щелкал на счетах? Никогда! Таланту необходима вольная жизнь. Нурлан
внук Садыка. В любом доме ждет Нурлана заслуженный почет, еда и
ночлег. Пора вернуть в степь добрые традиции, когда певца кормила
домбра и он ни перед кем не ломал шапку.
Отарбек разглагольствовал напыщенно, крикливо. Однако, начав про
Нурлана, вскоре забыл обо всех талантах и несчастьях любимого
племянника и взахлеб заговорил о себе. Он, Отарбек, выдающийся сын
народа, загубленный злодейкой жизнью и завистниками одноаульцами. Если
бы не жена - ей каждый день давай еду! Если бы не председатель - ему
каждый день выходи на работу! Разве стал бы Отарбек в других условиях
заведующим каким-то клубом? Он бы высоко вознесся!..
Еркин насмешливо посапывал. В народе считается: все тазша -
большие хитрецы и ловкачи. А этот? Мешок дырявый, вся глупость наружу.
Колька наконец взорвался:
- Нурлан! Какого лешего ты молчишь!
Ржавый Гвоздь словно ждал, чтобы ему подали в спектакле нужную
реплику: голову скорбно уронил на грудь, пятерней вцепился в рыжие
патлы.
- Мне, Колян, теперь все равно! Саданут под сердце финский нож -
и точка. Отпел свою песню Акатов!
- Ты что? Сдурел?
- Нет! - Нурлан искусно дрогнул голосом. - Нет, Колька, друг ты
мой единственный! Мне теперь не найти спасения. Сам видишь: вынужден
скрываться. Но они меня и под землей достанут.
- Кто они?
- Тебе знать не надо. - Нурлан тяжело вздохнул. - Тебе, Колян,
жить да жить, а я человек конченый.
- Иди ты к лешему! - обозлился Колька.
- Прощай, - кротко поглядел Нурлан. - Ты меня не знаешь, я тебя
не знаю. Месть банды не только мне грозит, но и всем моим друзьям.
- Какая банда? - насторожился Отарбек.
Тут Ржавый Гвоздь развернулся! В красках расписал, будто бы
однажды помог милиции напасть на след крупной банды, окружить тайную
квартиру в Алма-Ате. Бандиты яростно сопротивлялись. Двое из них
перескочили дувал, оглушили милиционера и скрылись в неизвестном
направлении. Полковник, весь седой, много раз тяжело раненный в таких
схватках, мужественно сказал Нурлану: "Не буду от тебя скрывать - тебе
теперь надо остерегаться их кровавой мести". Полковник предложил
Нурлану: "Под чужим именем устроим тебя жить где-нибудь подальше, в
Сибири или на Кавказе". Но Нурлан решил: не буду трусом - и вернулся в
Чупчи...
- Однако здесь... - На этих словах голос Нурлана трагически
оборвался: пусть поработает фантазия слушателей!
- Не ожидал от тебя такой подлости! - Отарбек вскочил, заметался.
- Ты хочешь навести беду на мой дом? - Он кинул племяннику плащ, шарф.
- Я не трус, но у меня жена, дети!
Еркин встал, подмигнул Кольке: готово, спекся! Нурлану сказал
озабоченно:
- Твой дядя прав. Ты не должен прятаться у него в доме. Поедем.
- Поедем, - мрачно согласился Нурлан, берясь за чемоданишко.
- По стаканчику! На дорогу! - захлопотал Отарбек.
- Спасибо, агай! - отказался Еркин. - Нам нельзя туманить голову.
Думать будем, как Нурлану помочь. До свидания.
- Не поминайте лихом! - подыграл Еркину Колька.: Он давился от
смеха, до чего все лихо получилось! Другого бы пришлось уговаривать,
спорить до хрипоты, а Нурлан сам себя выставил из дома Отарбека. Сам!
Собственной своей бессовестной брехней!
Во дворе мелюзга слегка передралась, кому выполнить почетную
службу, и подвела нерасседланых лошадей.
- Ко мне за спину сядешь! - сказал Колька Нурлану.
- Счастливой дороги! - Отарбек вышел спровадить мальчишек и
убедиться, что соседи не очень-то любопытничают. - Лишнего не
болтайте. Где были, у кого. Длинный подол ноги опутывает, длинный язык
- шею.
Нурлан глянул на дядю изумленно: от него ли слышит?
Колька клятвенно стукнул кулаком в грудь:
- Могила!
Со двора взяли вскачь.
Крыши Тельмана остались далеко, приплюснулись к земле. Нурлан
завозился у Кольки за спиной, забарабанил кулаками по ватнику:
- Стой! Дальше не поеду!
Еркин, скакавший чуть впереди, остановился.
- Что там у вас?
- Думаете, связали, как барана, и повезли? - Нурлан скатился на
землю, глядел на ребят снизу вверх. - Думаете, и разговаривать с
Акатовым нечего? Хитрецы нашлись - выманили от дяди Отарбека. Я бы и
сам от него ушел!
- Куда? - Колька возмущенно завертелся в седло. - Куда ушел? Под
чужим именем на Кавказ?
Еркин высвободил ногу из стремени.
- Нурлан прав. Поговорим.
Неподалеку увидели развалины зимовки, отпустили лошадей, сели в
затишке, по-степному, на корточки. Нурлан охлопал карманы: закурить
бы. Поглядел на Кольку. Тот сроду не дымил, у Кудайбергеновых на этот
счет строго, но вытащил из-за пазухи пачку "Севера". У Нурлана нос
благодарно взмок: что ни говори, а есть на свете верная дружба.
- Поговорим! - Нурлан, старый курильщик, затянулся жадно. - Врал
я вам. Нет никакой банды, но все равно я кругом в дерьме. Люди
пальцами показывать будут: "Акатов - мазитовский хвост", "С Акатовым
не связывайся - продаст". Некуда мне деваться.
Еркин вытянул камчой по сапогу.
- Если долго преследовать труса, он храбрецом станет!
- Тебе, Садвакасов, не чабаном быть! Тебе зубы дергать в
больнице. Или хирургом. Возьмешь ножик и - чик! - отхватишь у человека
полсердца. Вы, Садвакасовы, жалости не знаете.
Еркин занялся рукоятью камчи.
- Вернешься в Чупчи - заставишь всех себя уважать. Много сил
уйдет, много времени. Но постараешься - заставишь. А убежишь? - Еркин
поцокал языком. - Убежишь - дурная слава твоя еще долго проживет в
Чупчи, по всем аулам разлетится. Сколько человеку не прожить на земле,
сколько у нас в степи помнят нечестные дела.
Колька кивнул солидно:
- Он нрав. Вернешься - снимешь вину. Не сразу. Однако снимешь.
- Что снимешь? Всю шкуру снимешь, - заныл Нурлан. - И девчонки
задразнят. У них не языки, а жала каракуртов! - Рыжий артист картинно
схватился за голову и повалился на землю.
- Больно много ты о девчонках стал думать! - рассудительно
заметил Колька. - И вообще кончай свои спектакли. Думай, что будем в
школе говорить.
Нурлан лежа приоткрыл хитрый глаз:
- Что ни придумай, Голову не обдуришь.
- А его нет в школе. Через неделю вернется.
- Значит, для Гавриловны придумать! - обрадовано поднялся Нурлан.
- Так бы и сказал, а то тянешь. Для Гавриловны легче.
- Много придумаешь, много вопросов задавать будут. Мало
придумаешь, мало спросят. Скажешь, как было, - вовсе никакого
разговора, - рассуждал неспешно Еркин. - У тебя была причина в Тельман
податься? Была. У нас с Колькой была причина за тобой поехать? Была, О
чем говорить?
- Слушай, а он здорово придумал! - обрадовался Колька. - Коротко
и ясно. Поехали - приехали.
- Ладно! - Нурлан встал. - Темные вы люди. Не знаете: чем проще
роль, тем артисту труднее.
Что-то возникло вдали, где небо, сгустившись серо, сходилось со
степью.
- Летит! - вскочил Колька. - Вертолет. Военный.
Вертолет тянул низко над степью, покачивал округлым брюхом. Еркин
вспомнил: летом на джайляу неподалеку от садвакасовской юрты садился
такой же. Овцы повалили на его стрекот, окружили небесного гостя.
Привычка у них кидаться к вертолету, потому что зимой, когда буран
погуляет или когда вся степь в ледяной непробиваемой корке, на отгон
везут сено и тракторами и вертолетами. Рев мотора для современной овцы
- сладкая песня.
- Ищут кого-то, - определил Колька, когда винтокрылый на миг
завис над зимовкой.
- Меня? - трухнул Нурлан.
- Ну с чего, дурья башка, стали бы тебя с таким форсом искать?
Может, из солдат кто заплутал.
Вертолет удалился в сторону Жинишке-Кум.
- К чабанам полетел.
Оттуда, где скрылся вертолет, вскоре вынырнула машина "газик".
Колька присвистнул:
- А "газик"-то... К нам!
"Газик" не рыскал, бежал нацеленно, словно собака, учуявшая след.
- Солдат за рулем, - разглядел глазастый Колька. - Сейчас узнаем,
что тут армия ищет.
- Искусственный спутник ищут. Здесь у нас упал! А что? Вполне
возможно! - Нурлан стянул с шеи красный шарф, замахал, как флагом:
"Сюда! Спасите наши души! Идем ко дну!"
Метров за десять до мазара "газик" развернулся полукругом,
подкатил правым боком. В переднем оконце - майор знакомый. Спрыгнул на
землю:
- Послушайте, ребята. Вы сегодня не встречали в степи двоих из
вашей школы? Степанова и Мазитова.
- Они так далеко не ходят, - сказал Еркин.
- Сегодня могли и дальше забраться.
- Случилось что-нибудь?
- Да так... Ничего особенного. - Коротун не собирался вдаваться в
подробности. Он оглядел всех троих, словно на выбор, и остановил
взгляд на Нурлане.
- Вот что, парень. Поедешь со мной. Довезем до Чупчи, по дороге
покажешь, где еще можно пошарить. - Майор откинул переднее сиденье,
подтолкнул своего "кунака" вглубь.
"Газик" по-собачьи рванул песок задними колесами, умчал в сторону
поселка.
- Найдутся, никуда не денутся, - говорил солдат-шофер. - Я
пацаном сколько раз из дому бегал. Батя мой умер, он с войны инвалидом
пришел, на пять мирных лет только и хватило. Ну а мать больно скоро
замуж вышла. Отчим что? Неплохой мужик, я с ним сейчас вполне, а
пацаном в двенадцать лет злился: то на чердаке ночую, то поездом
укачу. Милиция поймает, вернет - я опять в бега... Три месяца в
психичке пролежал с такими же бегунами, как я. Оказывается,
заболевание есть психическое детское: из дому бегать... Обследовали
меня, расспрашивали, я чуть вправду умом не тронулся. Спасибо, отчим
приехал, забрал меня из дурдома под свою ответственность. Еще разок я
его подвел, до Одессы добрался. После как отрезало, не тянет.
Переболел и выздоровел. Может, и с ребятами в таком роде случилось.
Как вы считаете, товарищ майор?
- Разговорчики! - У майора, роняющего слезу над песней, имелся
для подчиненных другой, заскорузлый голос. - Не забывайте, произошло
неприятнейшее чепе в семье офицера. Лишняя болтовня дает пищу
обывательским слухам.
Нурлана словно мордой протащили по колючкам: так, так,
беспокоимся о чести мундира, боимся лишней болтовни!..
- Слушай, парень! - Коротун, кажется, забыл, что у Нурлана есть
имя. - Слушай, парень, что за тип у вас в поселке - Мазитов?
- Мазитов? - дурашливо переспросил Нурлан. - Отрицательный тип.
Могу охарактеризовать. Хотите? Устное сочинение на тему "Образ
Мазитова".
- Можешь не сочинять, - разрешил майор. - Вашего Мазитова сегодня
ночью арестовали. Мы получим о нем достаточные сведения из официальных
источников. Меня сейчас больше интересует его сын. Я к нему уже давно
присматривался.
- К Сашке? Думали, иностранный шпион?
Солдат за рулем фыркнул.
- Острить будешь в другом месте! - отрезал Коротун. - Сейчас
отвечай на вопросы. Давно ли сын Мазитова занимается темными делами?
- Вас понял! - Нурлан как бы со стороны удивился совершенному
своему спокойствию. - Ученик пятого класса Салман Мазитов... Запишите:
его настоящее имя Салман. Так вот, Салман Мазитов уже давно никакими
темными делами не занимается. Салман Мазитов послал ко всем чертям
своего дорогого папашу. Прошу занести эти мои показания в протокол. А
также ответить на мой вопрос: послал бы кто-нибудь военный вертолет
персонально за Сашкой Мазитовым? За ним одним?
- Ты брось выламываться! - прикрикнул Коротун. - Говори
нормальным языком.
- Есть говорить нормально! - отчеканил Нурлан. - Мой нормальный
язык - казахский. А вы по-казахски понимэ? Сколько лет здесь служите?
Почему до сих пор не изучили?
- Меня, парень, на такой крючок не поймаешь. Понял?
- Я вас прекрасно понял! - ухмыльнулся Нурлан. - Так вот насчет
каракуля. Мазитову помогал я.
- Врешь!
Нурлан набрал побольше воздуха и захохотал, как хохочут негодяи в
американских фильмах: ха! ха! ха!
- Да брось ты выламываться! - попросил Коротун обыкновенным
голосом. - Дело-то ведь серьезное. Уголовное дело. Ты мне, Нурлан,
толком объясни.
Нурлана заело: "Вспомнили наконец мое имя?"
Коротун заговорил вроде бы даже ласково:
- Давай, Нурлан, выкладывай все по правде. Я ж тебе друг.
Скучно стало, как барану, которому горло перерезали. Почему же вы
раньше доброго слова сказать не могли? Теперь что? Какая может быть
теперь правда?
- По правде, товарищ майор, ничего не получится.
- Ну смотри. - Коротун вроде бы даже обиделся. - Тебе же хуже.
- Вы меня но пугайте! - взорвался Нурлан. - Я пуганый.
- Вот ты как заговорил?
Нурлапа понесло, как легкое семечко степным ветром. Он выложил
Коротуну про все свои делишки с Мазитовым.
Майор слушал и все больше мрачнел. Обманулся он, оказывается, в
этом мальчишке. Думал, душа у него светлая, сердце отзывчивое. А на
поверку дрянной человечишка, мозгляк и трус.
Коротун так и сказал Нурлану.
У Нурлана враз заныли все зубы: "Скука зеленая! Чего я с ним в
откровенность полез? Какая мне нужда Сашку защищать?"
- С таким, как ты, на фронте, - пилил майор, - с таким пропадешь.
Я бы с таким в разведку не пошел.
Нурлан подскочил, ударился башкой в брезент.
- Надоело! Выпустите меня!
Но из "газика" с заднего сиденья сам не уйдешь - надо, чтобы
вылез сидящий впереди.
- Ты старшего выслушай. Для пользы твоей говорится. Можешь не
беспокоиться, в городок к себе не увезу. Высадим в поселке.
- Да плевал я!
Он в самом деле дурак с длинным языком: нашел у кого искать
поддержки, сочувствия, хотя бы желания выслушать, понять!
На краю поселка шофер притормозил. Майор не шевельнулся на
переднем сиденье. Шофер вылез:
- Давай, парень, вытряхивайся!
- Чао! - Нурлан решительно пошагал в интернат.
Ух и порасскажет же он сейчас - у всех глаза на лоб повылазят!
На какой-то большой станции Салману удалось приоткрыть дверь.
Сразу налетели люди, Витьку положили на носилки, куда-то понесли.
Салмана крепко держал за руку парень с повязкой дружинника. Так Салман
очутился в детском приемнике, в компании очень толковых ребят. Он у
них и куревом разжился, и поднабрался кое-чего полезного. Народ был
опытный, со всех концов страны.
Один пацан постарше Салмана года на три. "В седьмом классе учусь.
Надо бы в восьмом, да на второй год оставался. И все из-за того, что к
отцу бегаю. Отец у меня морской адмирал во Владивостоке. Я к нему
бегаю".
Салман удивился: "Зачем много раз бегать? Надо один раз". Пацан
улыбнулся печально: "Это кажется - просто. Ты сам попробуй".
Салман про отца-вора не сказал, только про Витю: что в вагоне
случилось. "Хана твоему корешу. В прошлом году на Алма-Ате-первой
распечатали вагон, а там покойники, пацаны местные. И уехать никуда не
уехали. На одну ночь закрылись от милиции - и кранты". У Салмана чуть
не отнялись руки-ноги, но он свой подлый страх усмирил: "Я-то живой.
Отчего же Витьке кранты? Ну, слабже он меня. В котельной не ночевал, в
мазарах не жил. Непривычный к плохому. Понятное дело, сомлел. Но ведь
теплый был. Не мог он. Я-то живой, не сдох!"
Воспитатель нудил: "Когда вспомнишь, как тебя зовут, откуда
прибыл - приди и скажи". После снова заглянул, напомнил: "Ну как?
Думаешь?" Салман сказал правду: "Думаю". Он очень сильно думал: как из
приемника убежать?
Утром ели за длинным столом котлеты с кашей. Салман шепнул сыну
адмирала:
- Давай вместе убегать.
- Отсюда не убежишь. Милиционер у ворот. И вообще... Я не могу
сейчас во Владивосток ехать. Отцовская эскадра вчера ушла в плавание.
Придет через полгода. У меня самые точные сведения. А откуда -
объяснить не могу. Военная тайна.
- Полгода... - Салман от души посочувствовал. - Чего же ты
полгода делать будешь?
- Подожду. Мать за мной приедет. Ей телеграмму дали. Поживу дома.
А через полгода сбегу, отец меня возьмет юнгой.
- Лучше сразу во Владивосток, - сказал Салман. - Чего тянуть?
- Мать жалко... - Сын адмирала отвернулся, зашмыгал носом.
Милиционер открыл ворота грузовику. Воспитатель вышел на крыльцо:
- Не надоело вам, голуби, лодырничать? Все дети учатся, а вы от
ученья бегаете. Идите потрудитесь немного. Матрацы на дезинфекцию пора
свозить.
И вот тут-то Салман все шустро сообразил, но виду не подал, даже
с лавочки не стронулся.
- Адмирал, иди матрацы таскать! - орали из кладовки. - Адмирал,
поднимай паруса, плыви сюда!
Беглый народ волок матрацы, кидал в кузов, плясал на мягком.
- Тебе, Иван Непомнящий, особое приглашение требуется? - ехидно
спросил воспитатель.
Салман встал с лавочки будто нехотя, но все жилки в нем
натянулись: не упустить бы случай! Сын адмирала матрацем Салмана
прихлопнул - никто и не заметил. Верный парень.
С грузовика он изловчился смыться в тихом месте. Шофер зашел в
дом, а позади, в проулке, никого. Салман выполз из-под матрацев,
перевалился через борт - и бежать.
...Табличка на заборе: "Больница". Проходная. Тетки с узелками.
Салман остерегся лезть в проходную - к теткам пристроился разузнать.
Они его надежд не обманули. У них как раз беседа шла - ах! ах! - про
мальчика из седьмой палаты. Там у одной из теток сын лежит: рыбой
отравился. Так вот, в ту самую седьмую палату, где после промывания
желудка вполне поправляется теткин сын, вчера привезли со станции
мальчика. Лежит, в себя не приходит, а кто такой и откуда -
неизвестно.
- Помрет, а мать, бедняжка, и на могилку не придет.
- Раскаркались! - прикрикнул на теток Салман.
Там Витька - в седьмой палате!
Скрип, скрип - открылась больничная проходная, выглянул дяденька
в синем халате, больничный сторож. Барыга, сразу видно.
- Вы бы, девушки, шли по домам. Нечего тут дожидаться.
Салман жалобно заскулил:
- Дяденька! Мне в седьмую палату. Мальчик там отравленный, вчера
со станции привезли.
- А ты ему кто?
- Брат!
- Интересно... - сторож оглядел его. - Значит, брат? - Синий
халат раздулся от смеха. - Обмануть хочешь? Нехорошо, нехорошо. Тоже
еще брат нашелся. Блондинчик он, а ты копченый. Разная у вас нация.
Так что уходи отсюдова, чтобы я тебя больше не видел. Ну, скажи по
совести, какая ты ему родня?
Салман оскалил острые зубы.
- Брат!
- Ты, я гляжу, вредный! Чего тут крутишься? Воровать пришел?
Из проходной вышел дяденька с портфелем.
- Можно на минуточку? - окликнул его сторож. - Как там у вас,
доктор, мальчик отравленный? Помер? - И глазом поводит на Салмана.
- Мальчик? Пока в тяжелом состоянии. - Доктор посмотрел на
Салмана. - А это что за явление?
- Крутится у ворот и брешет, будто отравленный ему родной брат.
Так я и поверил! Нация совсем другая.
- Но почему так уже сразу и не верить? - засомневался доктор. -
Ты, говоришь, брат?
- Папка нас бросил, мамка замуж вышла, - радостно зачастил
Салман, - мы к бабушке едем...
- Что ж, пойдем к брату. - Он взял Салмана за плечо, подтолкнул в
проходную. - Плохо твоему брату. Надо бы мать телеграммой вызвать.
Если мать не хочешь - бабушку. Адрес скажешь?
- Не скажу. Брата вылечить - он скажет.
- Такой, значит, выдвигаешь ультиматум?
Салман вопроса не понял, промолчал.
- Так это ты сегодня из приемника утек?
- Ну, я! - буркнул Салман.
- Если не возражаешь, я в приемник позвоню, скажу им, чтобы тебя
не искали.
В тесной комнатушке молодой врач надел халат, нарядил Салмана в
больничную пижаму. На белой тумбочке - белый телефон. Салману слышно,
как наговаривают из приемника:
- Вы этот народ не знаете, а мы знаем. Все он врет. И убежит он
от вас. Знаем мы этих бегунов не первый год. Все говорят, что папка
бросил, мамка замуж вышла. Да, поголовно. Да, все едут к добрым
бабушкам. Есть у нас один, к отцу-адмиралу бегает, но он, поверьте,
исключение.
На эти наговоры молодой врач возражает твердо:
- Я за него отвечаю! Никуда он от своего брата не уйдет! Адрес?
Нет, адреса он пока не сообщил. Как зовут? - прикрыл ладонью трубку,
вопросительно поглядел на Салмана.
- Сашка, - выдавил Салман.
- Его зовут Саша. Он мне сейчас очень нужен. С тем, с другим?
Плохо пока. Его фамилия? - Он опять прикрыл ладонью трубку. - Фамилию
брата скажешь?
- Вылечи - он скажет! - уперся Салман.
Он рассчитал наверняка: Витю в больнице пусть вылечат, Внтя сам
все расскажет. Салмана хоть бей, хоть пытай - не дознаетесь. Витин
отец - полковник, командир части. Его фамилию, адрес нельзя говорить.
У Витькиного отца на груди шрам от фашистской пули, ему плохие вести
опасны. Салманово дело молчать. Витю пускай лечат. Витя скажет. Люди
разберутся: Витя не вор. Мазитов пускай вор, фамилия испорченная,
можно сказать, а сейчас он с Витькой как брат с братом - не Мазитов,
неизвестно кто. Сашкой зовут - на том и хватит.
Витя лежал за стеклянной загородкой, лицо на подушке синее.
Салман руками в спинку кровати впился - никуда он отсюда не уйдет. Его
и не гнали. Табурет под колени двинули: сиди. Он сидел, смотрел: течет
кровь по стеклянным трубкам, длинная игла входит в Витькину руку,
светлая жидкость мелеет в стеклянном пузырьке.
Ночью он вышел в коридор, разбудил дежурную сестру, задремавшую
за столиком:
- Адрес пиши! Матери телеграмму!
- Какой адрес? - отмахнулась она. - Спят все. Иди ложись. Тебе
постелили вон там на диване.
Утром, заглянув за стеклянную ширму, молодой врач увидел: Салман
сидит на табуретке, не спит.
"Ну характер у стервеца!"
Салман не пропустил минуты, как начало теплеть лицо на подушке,
щелочкой глянул Витькин глаз и тихо, радостно прояснился:
- Сашка... живой...
По щекам Салмана побежали слезы, и он засмеялся.
- Дайте ему валерьянки! - приказал врач.
Степановы всю ночь не спали. У Натальи Петровны начался сердечный
приступ, прибегала Мария Семеновна, делала уколы, ругательски ругала
этого мерзавца Сашку Мазитова. Пунктуально каждый, час звонил Коротун:
пока ничего нового, никаких известий.
Витин портфель Маша спрятала у себя в комнате, чтобы никому не
попадался на глаза, не расстраивал. Маша вынула из портфеля книжки,
тетради - все аккуратное, чистенькое. Ничего не нашлось в Витином
портфеле такого, что могло бы объяснить: почему он вместе с Сашкой
удрал из Чупчи.
Ночью пошел снег. Он летал над степью и словно боялся касаться
земли.
Утром у школьных ворот Машу ждал Еркин в длинном косматом тулупе.
Было еще темно.
- Если бы ты не приехала, - сказал Еркин, - я бы не пошел в
школу, я бы пошел к тебе.
Еркину казалось: из одной жизни он переместился в другую. Сам
остался тот же, но вокруг все стало другое, непривычное. И степь, куда
он после уроков брел вместе с Машей, стала другой; они шли без дороги
но черно-белой земле, как по другой, неизвестной Еркину планете.
Далеко отсюда до весны, до зеленой степи, до озер алого мака, в
которые кидаешься с седла. И Маша там никогда не бывала - в сагатской
весне.
- Знаешь, мама говорит: все дети как дети; а ты с Витей как кошка
с собакой. Я больше всех виновата: сестра, а не знала, не
догадывалась... Знаешь, ты тогда пришел, я звонок слышала, но не
подумала... На Сашку разозлилась, что меня не позвал, но он ведь не
нарочно... Знаешь, мы все время ездим, я в поезде родилась, это всегда
со мной, в характере осталось.
Она рассказывала ему обо всем.
Еркин тоже рассказывал свое, все, что само всплывало в памяти.
Никого нет, они вдвоем в степи, но Еркин все время чувствовал
чей-то настороженный взгляд. Переменившаяся сегодня степь глядела на
них во все глаза: кто вы такие? Зачем складываете вместе свою память?
В какую дальнюю дорогу снаряжаетесь?
На пути из поселка в городок стоит мазар, сложенный, как и в
старину, из саманного необожженного кирпича, но с дверцей из железного
прута, - заказ райисполкома, искусно выполненный местным кузнецом,
отцом Кольки Кудайбергенова. Здесь похоронен член Союза писателей акын
Садык, Нурланов дед.
- Я внутрь уже заглядывала, - сказала Маша. - А войти можно? Не
запрещается?
- Можно.
Железная дверца, крашенная голубой краской, скрипнула сварливо.
Они вдохнули мерзлую глиняную пыль, перемешанную с сухим снегом. На
стенке низко - слишком низко! - нацарапано: "Амина".
Разве Еркин не знал, кого частенько прячут разбросанные в степи
полуразваленные и новые мазары? Знал. Он отвел глаза от имени,
нацарапанного слишком близко к земле.
Амина... Этим летом на джайляу он ее возненавидел. Идет, бедрами
качает - мужчины, отцы взрослых сыновей, поворачивают бороды ей вслед.
Кенжегали ее встретил - городской человек, ученый! - и тоже закосил
глазами. Наверное, и раньше такое происходило при Еркине, но он умел
понимающе отворачиваться. Натыкался, ночью в траве на парня с девушкой