Стрелкова Ирина. Чет и нечет

повесть

ЛЕТО

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Полковник Степанов приехал в Чупчи ранней весной. На русском
севере, откуда Степанова перевели на новое место службы, громоздились
сугробы, почернелые и ощетинившиеся, солнце окуналось в ледяные лужи.
А тут, в Чупчи, степь цвела всеми красками: по чистой зелени разлились
озера алого степного мака, в небе - высокая синь, горы на горизонте то
рыжие, то лиловые. И прибегал в городок ветер, всласть вывалявшись в
степных травах.
Но уже к маю, лучшему месяцу русской весны, степные краски стали
угасать. Небо вылиняло, трава превратилась в бурьян, степь с белыми
солонцовыми проплешинами сделалась похожей на старую, вытертую шубу.
- Человек тоже не всю жизнь молодой, - говорил полковнику чабан
Садвакасов. - Молодой - глаза горят, кожа как шелк. Состарился - глаза
плачут, кожа высохла, сморщилась.
К чабану Садвакасову полковника возили майор Коротун и лейтенант
Рябов. Майор дольше всех других офицеров служил в Чупчи, а Рябов
родился и вырос в станице под Алма-Атой, знает казахский язык.
Впрочем, толмач не понадобился. Старый чабан сразу заговорил с
гостем по-русски.
Сидели они в юрте. Толстая кошма не пропускала зноя, понизу край
был приподнят: сквозь решетчатые стенки потягивало ветерком.
Садвакасов угощал гостей кумысом, взбалтывая его черпаком в большом
эмалированном тазу, налитом до половины. Пришел хмурый, диковатый на
вид подросток. Рябов обрадовался:
- Еркин! Давай шахматы.
Подросток вытащил откуда-то из-под одеял шахматную доску, высыпал
на кошму фигуры.
- Сколько тебе лет? - спросил Степанов.
- Пятнадцать будет, - ответил за подростка чабан.
Степанов подумал: "Ровесник моей Маши, Красивое имя - Еркин".
Разговаривая с хозяином, полковник нет-нет да и поглядывал: что
там шахматисты? Рябову приходилось туго, он морщился, беспрестанно
снимал и протирал очки. Диковатый подросток оставался безразличным.
- Интеллигентные люди в таких ситуациях признают себя
побежденными, - советовал Коротун.
Рябов потянул еще пару ходов и сдался.
- Давай тогыз-кумалак! - приказал сыну старик.
Еркин перевернул шахматную доску. На обратной стороне были
выдолблены продолговатые лунки.
- Тогыз-кумалак означает девять катышков, - перевел полковнику
Рябов, раскладывая черные шарики по лункам. - Игра идет в чет-нечет.
Вся хитрость в математическом расчете. Самая подходящая игра для
военных.
Лейтенант и подросток сражались азартно, загребали друг у друга
шарики из лунок...
На обратном пути Степанов спросил:
- Этот парнишка внук Садвакасова?
- Нет, - сказал Рябов, - сын, самый младший. А старший сын в
Алма-Ате живет. Геолог, академик Садвакасов. Давно зовет отца в город,
но старик ни в какую.
- Садвакасов себе цену знает, - заметил Коротун. - Поглядишь,
чабан как чабан, а все начальство к нему ездит.
Летом Садвакасов со своей отарой откочевал на юг, к горам.
Просторная юрта старика набилась мальчишками всех возрастов: съехались
на каникулы городские внучата чабана. Скучавший по своей ребятне, по
Вите и Маше, Степанов подумал: отдать бы Витю на все лето в эту
компанию - вот бы славно!
В конце августа Степанов встречал семью. Мимо катили горячие
пыльные вагоны, полковник искал глазами своих. Поезд загремел,
напротив Степанова повисли ступени, стертые до блеска. Сверху прыгнула
ему на шею дочь в узких джинсах, с рюкзаком за спиной.
- Машка! - выдохнул он.
- Пап, ты такой черный, не узнать!
Следом за Машей из вагона поплыли на платформу чемоданы, коробки.
Пассажиры из тех, что быстро сходятся в дороге, складывали на бетон
поклажу, подбадривали приятельскими репликами:
- Полный порядок.
- Сейчас ваши выйдут, товарищ полковник.
И вот по ступенькам спускается Наталья Петровна: светлый немятый
костюм, лакированные туфли именно на том вошедшем в моду каблуке, по
которому сходят с ума все офицерские жены в Чупчи. За ней невозмутимый
Витя с клеткой: в клетке мечется мелкий рыжий зверек.
- С приездом! - полковник притиснул сына к себе: все косточки
прощупываются! А вырос на целый вершок! Осторожно поцеловал жену в
напудренную щеку.
- Пап, а пап! - Витя потянул отца за рукав. - Мы с Машкой в
вагоне поспорили. Здесь настоящая пустыня?
- Полупустыня.
- Пап, а что во-он там? - Витя показал на глинобитный домик с
круглым куполом. - Древнее жилище?
- Могила. Мазар.
В конце платформы, вдоль железной дороги, метров на двести
выстроились деревянные щиты. Витя спрыгнул с платформы. Щиты
накренились под тяжестью навалившегося песка.
- Обычное явление, - сказал полковник сыну. - Движущийся песок.
- Бархан? Как же он движется, если даже ноги в нем не вязнут? -
Витя присел, копнул песок рукой. Сквозь корку пробивался неказистый
кустарник: кривые ветки, узкие серые листики. - Тут что-то растет!
- Саксаул. Песок только саксаулом и остановишь.
- Что вы там нашли? - нетерпеливо окликнула Наталья Петровна.
Степь, пески, саксаул... Конечно, не Россия. Но чего уж
вспоминать? Есть места и похуже Чупчи!
- Пошли к машине! - Наталье Петровне хотелось поскорее увидеть
военный городок.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Салман притащился в военный городок спозаранку.
Летом он дома не ночует. Мало ли в степи мазаров? Чтобы не
мерзнуть, Салман спроворил ватное одеяло. Невелика ценность. Соседка
купит себе в универмаге новое - побогаче, крытое зеленым или малиновым
шелком. А у матери не попросишь. В универмаге продают школьную форму,
но и ее Салману не купят. Мать сказала: "Пойдешь в школу - там дадут.
У школы денег много. Хотят, чтобы ты ходил на уроки, - пускай
покупают". В прошлом году ему выдали форму шерстяную, ботинки, пальто,
шапку. В школе боятся, что он бросит учиться и тогда их всех будут
ругать. Отчего этим не попользоваться? Отец учит Салмана: глупые люди
для того и существуют, чтобы умные их обманывали. Себя отец считает
самым умным в Чупчи, хотя работает всего-навсего сторожем в больнице.
Когда главный врач Доспаев ругает его за беспорядок, отец презрительно
сплевывает: "Зачем кричишь? Зарплата! Что можно требовать за такую
зарплату?"
Про зарплату отец рассуждает смело, потому что Мазитовы не
бедные. У них нет хорошей одежды, в доме нет дорогих вещей, но они не
нищие, слава аллаху! - говорит отец. У нищих денег ни копейки, а у
Мазитовых деньги есть, много денег - Салман знает, где они спрятаны.
Но это не такие деньги, как у всех. Все носят деньги в магазины,
покупают одежду, еду. У Мазитовых только отцова зарплата уходит из
дома, а большие деньги остаются и живут тайно, шуршат, как мыши.
Оттого Салман не любит бывать у себя дома. Зимой приходится - зимой
никуда не денешься, а летом он живет на воле.
Вчера Салман соображал проскочить в ларек военторга, сидел на
ступеньках, приглядывался. Подошла машина, стали чемоданы выгружать,
вылез мальчишка с клеткой. В клетке рыжая крыса. Салман поглядел и
сплюнул: "Зачем крысу привез?" Мальчишка ответил: "Это не крыса, а
хомяк". Старшая сестра на него закричала: "Витя! Помоги чемодан
дотащить!" Мальчишка с сестрой чемодан в дом понес, Салману клетку
оставил. Потом выскочил: "Эй ты! Пойдем покажу!" Привел в дом, показал
рыбок в воде - красиво. Вместе сели есть. Полковник тихо подсказал:
"Колбаса свиная. Может, тебе дома не разрешают свинину? Тогда ешь
котлеты, они из баранины". Салман в ответ покрутил головой - пускай
свинина, лишь бы пожирней.
Сейчас Салман сидел на камешках под Витькиным балконом. Вчера они
сговорились пойти в степь за сусликом. Салман сдуру проболтался, что
добыть суслика очень просто: налить воды в нору до краев, и суслик
вылезет. Теперь он сидел и думал: полную нору налить не просто,
намаешься таскать. Прежде Салман никогда и шкурками не промышлял.
Подумаешь, деньги - копейки.
Не поднимаясь с земли, он исподлобья глядел на подбегавшего
Витьку. Сынок полковника не пара Салману: чистенькая светлая челочка
на лбу, сытый, в новеньких кедах, военная фляга на ремешке. На Алика
похож. Жил здесь, в городке, толстый Алик, мать ему в школу завтраки
возила. Все они Алики!
- На целый день пойдем! Пожрать я захватил! - Витька помахал
ведром, в ведре Салман увидел пакет вроде тех, какие привозили Алику.
- Не съедим, возле нор оставим. А сейчас на! - Витька вытащил из
кармана горсть конфет в бумажках. - Пососи - кисленькие. Должны
помогать от жажды, хотя я читал, что в пустыне перед походом надо
соленого наесться, а не сладкого.
- Зачем соленого? - Салман сунул конфету в рот. - Сладкое лучше.
Он гонял конфету языком и думал про Витю: какой-то непонятный.
Или, может, глупый?

В степи видно далеко, но арба появилась неожиданно, словно из-под
земли.
Старик в рваном пиджаке вел ишака. Лошадь, даже самая ленивая,
понимает, что везет, уважает хозяина. У ишака другой характер. На
суконной морде написано: плевать мне на вес. Ишак волок арбу,
груженную с верхом, волок без дороги, прямиком по степи. Увидел, как
два дурака льют воду в сусличью пору. Остановился, зубы оскалил.
Старик царапнул взглядом по Салману, по Витьке, прикрикнул на ишака и
вытянул его палкой по пыльному хребту.
За арбой, нарочно приотстав, плелся мальчишка в штанах с
заклепками, в рубашке навыпуск - рубашка расписная, как стенка в
детсаде: пальмы, обезьяны.
Витька простодушно загляделся на расписную рубашку, на
вздыбленные рыжие патлы мальчишки, из-за которых тот получил прозвище
Ржавый Гвоздь. Салман изготовился: Нурлан Акатов из восьмого "Б"
сейчас обязательно Витьку языком ткнет как шилом - такая уж у Ржавого
привычка. Однако Салману не пришлось огрызнуться - Нурлан молча прошел
мимо. "Ну дела..."
Сам он виду не подал, что старик с арбой его родной отец.
А Витька загляделся, как переваливались по неровной земле два
колеса арбы.
- Я теперь понял, почему древние делали у колесниц такие
высоченные колеса. Когда приходится ездить без дороги, то нужны либо
гусеницы, как у танка, либо всего два, а не четыре колеса. И чем
больше колеса в диаметре, тем лучше... Улавливаешь? Проходимость
повышается.
Салман на эти пустые слова ничего не ответил. Проходимость!
Ничего не понимает Витька. Колеса разглядел, а о тех, кто за арбой
тащится, - без всякого соображения. Куда же они ездили? Зачем?
Наверняка дело здесь нечисто. Для чего отец потянул с собой в степь
Ржавого Гвоздя? К чему приспосабливает? Ржавый, насколько Салман
знает, у отца кругом в долгу. А отец-то молчком проехал.
...Вода поднялась по край норы, но суслик еще не показывался. И
вдруг полез: крупнее и страшнее, чем он есть, - как старается показать
всякий зверь и даже человек в минуту опасности. Витька накрыл суслика
мешком, сунул в ведро.
Возле городка нагнали ползущую со степи отару. К ним верхом на
лошади, с палкой в руках подскакал Еркин.
- Зачем? - спросил он, показывая на ведро.
Витя стал обстоятельно рассказывать: будет держать суслика дома,
в клетке, изучать его повадки.
- Зачем дома? Суслика в степи смотреть надо. - Еркин толкнул
коленями лошадь, потрусил к своей отаре.
- Эй, пастух! - крикнул Витя. - Дай на лошади покататься!
Еркин оглянулся:
- На лошади не катаются. Не велосипед.
- Ты его знаешь? - спросил Витя Салмана.
- Еркина? У своего отца помощником работает. Хорошие деньги
получает. Богато живут. Да вон ихняя юрта!
Юрта Садвакасовых виднелась в степи меж военным городком и
поселком.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В юрте Садвакасовых праздник: из Алма-Аты приехал старший сын,
известный геолог, академик Кенжегали Мусабаевич Садвакасов. Чабан
зарезал двух баранов, позвал женщин варить бесбармак. Затрещал курай
под казаном, забурлила вода. Пока мясо варилось, подъезжали родичи и
соседи.
Прислуживал гостям Еркин.
Академик сидел на кошме, брад мясо с блюда руками и за едой
рассказывал, как в детстве пас овец.
Еркин видел: отцу не правится разговор, затеянный Кенжегали. Ну,
пас и пас. Все пасли. Из всех гостей только полковник не нас в детстве
овец. Так думал Еркин, хотя в казахских семьях младшим не положено
осуждать старших.
Кенжегали вспоминал, как в войну, когда отец был на фронте и он
за него оставался с отарой, ему довелось носить тулуп на голом теле. В
тулупе заводились насекомые, Кенжегали клал его на муравейник. Муравьи
быстро уничтожали всех паразитов.
- Вам знаком такой древний способ дезинсекции? - спросил
Кенжегали сидящего рядом председателя райисполкома.
- Я этого способа уже не застал, - засмеялся председатель. -
Думаю, что и старики о нем забыли. У вас, Кенжеке, замечательная
память.
- А вот я помню... - продолжал Кенжегали. - Зимой приходилось
бегать босиком по снегу. Ноги в коросте, руки тоже. Однако я имел
смелость влюбиться в девчонку, которая приходила на уроки в кружевном
воротничке, в кружевных манжетках.
- Вы, Кенжеке, были первым учеником, - вставил директор школы
Ахметов, имевший у ребят прозвище Голова. - Наш завуч Серафима
Гавриловна хорошо вас помнит и часто приводит в пример.
- Серафима Гавриловна! - Садвакасов улыбнулся. - Она приехала в
Чупчи, когда я кончал десятый класс. Молодая, но ужасно строгая!
Только и слышишь: "Садвакасов, не отвлекайся! Садвакасов, ты опять
загляделся на свою соседку!"
Все засмеялись, Еркин тоже. Но с кем же тогда сидел Кенжегали?
Кто та девочка в кружевном воротничке? Постойте...
Да это же Софья Казимировна, мать Саулешки! Ее отца, врача
Казимира Людвиговича, часто вспоминают старики. Значит, это в нее был
влюблен Кенжегали. Теперь понятно, почему однажды Саулешкина мать
сказала Еркину: "Ты похож на старшего брата. У всех Садвакасовых
способности к математике". Может быть, дочери врача все-таки нравился
Кенжегали, но он уехал из Чупчи, выбрал профессию, которая никогда не
приведет его домой. А Софья Казимировна вышла замуж за Доспаева - они
вместе учились в Москве, в медицинском институте - и привезла его в
Чупчи. Отец говорит: у нее в роду все привязаны к степи покрепче самих
казахов. Прадед Софьи Казимировны был сослан сюда царем. В Чупчи
ссыльный поляк построил первую в степи больничку. С тех пор в его роду
все врачи. Доспаев замечательный врач. В Чупчи его уважают, как
уважали отца Софьи Казимировны, погибшего на войне.

Академик Садвакасов давно не бывал в родных краях. У городских
Садвакасовых считалось, что Еркин закончит школу в Чупчи, а учиться
дальше приедет в Алма-Ату. Но гостившая летом у деда садвакасовская
ребятня привезла новость: Еркин собрался пойти в чабаны. Городские
Садвакасовы забеспокоились. Брат академика Мажит, начальник шахты в
Караганде, сказал так: время назад не поворачивает, уголь обратно в
пласт не укладывают. И на совете было решено: за Еркина пора взяться
всерьез.
Академик вышел с гостями из юрты.
- Мусеке, - обратился к хозяину на прощание председатель
райисполкома, - почему вы не подаете заявку на "Волгу"? Передовым
чабанам мы выделяем в первую очередь.
- Не нужна. - Кенжегали услышал в отцовском голосе знакомое
упрямство. - "Газик" везде пройдет, правильная машина. Ты мне "газик"
продашь?
- Чего не могу, того не могу. "Газики" продаем колхозам. Частным
лицам запрещено.
- Неправильно запретили. Я в Москву напишу. Пусть вынесут
постановление: чабанам продавать козел-машины. Государству перед
чабаном стыдно. Работает старик, а что ему надо - не продают. Мой
мальчишка мне сказку читал. Одному старику служила волшебная рыба.
Старик у нее ничего не просил! Ему надо - он заработает. Старуха дом
просила - рыба дала дом. Шубу просила - бери шубу. Нахальная старуха.
Совесть потеряла, приказывает: молодой меня сделай, дочерью хана.
Сказала нахальные слова - все у нее пропало. Дом развалился, шуба
развалилась, ковры, машина швейная - ничего не осталось у старухи.
- Значит, и швейная машина развалилась? - переспросил
председатель райисполкома. - Значит, так и написано в сказке Пушкина?
- Пошкин? Правильно. Сказки Пошкина. Мой мальчишка читал. Не
Еркин, нет, а вот он. - Старик показал на академика. - Я помню сказку,
не забыл.
- С вами не соскучишься, Мусеке! - проворчал председатель,
залезая в машину.
Академик тихо посмеивался: да, с отцом не соскучишься.
В знакомых алма-атинских семьях он видел неслышных, как тени,
стариков и старух, взятых из аула в город, чтобы дожили свои годы
ухоженными и присмотренными. Хотел ли он для отца такой же участи?
Нет. Кенжегали не мог считать себя плохим сыном. Он казах, а у казахов
нет плохих сыновей, как нет и брошенных стариков, бегающих по судам
насчет алиментов с родных детей. Кенжегали знал: его отец, давший
жизнь стольким удачливым и обеспеченным Садвакасовым, живущим в
городских комфортабельных квартирах, будет до конца дней жить в степи
и гонять свою отару с летних пастбищ на зимние, с зимних - на летние.
Но кто же заменит ему Еркина, которому надо учиться дальше?
Он перебирал в памяти аульную родню: кто?
В степи темнело, резче потянуло запахами сгрудившейся на ночь
отары. Вместе с Еркином, гонявшим на отцовской лошаденке в кино,
прискакал парень постарше на гнедом иноходце. Сразу видно, что не
чабан, а табунщик.
- Агай, это Исабек, - сказал Еркин.
Кенжегали с любопытством оглядел приземистого, широкого в плечах
родича.
- Рад тебя видеть, Исабек. Садись, поговорим.
Много лет назад, приехав в Чупчи, Кенжегали обратил внимание на
туповатого малыша, целыми днями копошившегося в одиночку возле юрты.
Года три было Исабеку, но он еще не научился говорить. Отец и мать -
оба молчаливые. Как научишься? Юрта в степи, рядом никакого жилья,
никаких соседей с детишками.
Сейчас, разговаривая с Исабеком, Кенжегали презрительно
посапывал, углы рта ползли вниз: очень неразвит, очень.
Исабек ежился под взглядом именитого родича, но, воспитанный
по-аульному, не смел подняться без разрешения. Наконец академик его
отпустил, Исабек мгновенно вскочил на своего иноходца и скрылся в
темноте.
"Вот и помощник отцу взамен Еркина", - подумал Кенжегали.
Разговор с младшим братом он начал издалека:
- В Нью-Йорке к нам подошел несчастный человек. Русский. Спросил,
нет ли у нас с собой горсти земли. Он хотел отнести родной земли на
могилу матери. Я тогда подумал, что кочевой народ не придавал земле
такого значения. Чтобы напомнить казаху о родине, ему послали емшан -
степную полынь. Сейчас люди все больше интересуются древними обычаями,
жизнью предков. Один мой институтский товарищ, он теперь большое
начальство, ездил к себе в аул, привез дедово седло, повесил в
кабинете. Финская мебель, африканские маски, чешский хрусталь, дедово
седло. Это уже не обычай. Это другое. Интерьер.
Кенжегали говорил медленно, словно не с Еркином, с самим собой.
- Мы с тобой давно не виделись, малыш. Ты вырос... Как отец? Не
болеет?
- Шишка весной распухла на ноге. Сакен Мамутович: вырезал.
- Почему не повезли в Алма-Ату?
- Доспаев сказал - не надо беспокоить.
- Ты тоже упрямый? Как и отец?
- Не знаю.
- А как вон та звезда называется, знаешь!
- Пастуший кол! Другое название: Полярная звезда. Пастуший кол,
по-моему, верней. Все звезды ходят по кругу, а Кол всегда на месте. К
нему привязаны две лошади.
В небе вызвездило по-степному: негусто, неярко.
- Смотрите, агай! - обрадовался Еркин. - Вон спутник летит.
Среди россыпи звезд пробиралась одна, ничем неотличимая от
остальных, кроме движения.
- Агай, вы бывали в Байконуре?
- Я знаю тот Байконур, где шахты. А космодром от старого
Байконура далеко.
- А-а... - протянул Еркин.
- Я вижу, отец водит дружбу с этими, из военного городка?
- Полковник Степанов часто приезжает. Он сказал отцу: дороги надо
строить в степи. Первое условие цивилизации.
- Еще что советовал?
- Не понимает, зачем нужен зимний отгон. Запаси кормов на всю
зиму - и не надо чабану гонять овец по снегу, мерзнуть на ветру.
- Что ответил отец? - Кенжегали неожиданно ощутил, что все это
задевает его за живое.
- Спасибо сказал за добрый совет. А как будет выполнять, сказал,
не знаю. Ученые зоотехники норму придумали такую - одна овца на
двадцать гектаров. Кто скажет - много, кто скажет - мало. Трава бывает
густая, бывает совсем плешивая, - в голосе Еркина старший брат услышал
отцовские интонации. - Овца ходит, траву щиплет. Густую, плешивую -
какая есть. Другой работы овца не делает. Утром щиплет, днем щиплет,
вечером щиплет - целый день. Отпуска у председателя не просит, зубы на
ремонт не ставит, запасных частей овце не надо. Сама не заметила -
двадцать гектаров за год выщипала. Кто за нее так сделает? Кто
двадцать гектаров плешивой травы машиной ощиплет? Кто овце в кошару
принесет? Так отец Степанову объяснил. Полковник смеялся: век живи -
век учись.
- Я вижу, ты и сам думаешь о том, как жить дальше чабанам?
- Все чабаны думают жить дальше. Ребята тоже думают. Ночью
соберемся, разговариваем. Спорим, красиво ли станет на земле, если
везде поля распашут, вырастят сады? Или, может быть, разная природа
нужна: степи, пески, озера горькие. Волк тоже нужен, каракурт. Сайгак
нужен. Заяц. Раньше у нас в степи только песчаный заяц водился, теперь
русак пришел. Он сюда с запада идет. Ученые подсчитали - за год
продвигается на сто километров.
- Интересуешься экологией? Перспективная наука. Будешь первым
Садвакасовым, который поступит на биофак.
Еркин мотнул головой:
- Я хочу остаться здесь.
- Несерьезный разговор! Выбрось из головы все эти традиции рода и
все прочее из старого сгнившего сундука. Твое поколение должно
выбирать свой путь. Думай о будущем, а не о прошлом.
- Скажите, агай, отчего так получается? Если говоришь - пойду в
чабаны, то думают, что ты идешь в прошлое, где бедность и темнота. Или
хвалят бесстыдно, будто ты герой и совершаешь разные подвиги. Я читал
- сейчас пишут про целинников: какие смелые - не побоялись поехать в
Казахстан! Если они смелые, то кто же тогда мы?
- Я тебя не понимаю... Чего же ты хочешь?
- Я хочу жить в Чупчи. Хочу, чтобы у нас в степи было много
людей, много света, много тепла.
- И что ты собираешься делать? - серьезно спросил старший брат.
- Я вот о чем думал, агай. Вы только не смейтесь. Сайгаки у нас в
степи обходятся без чабанов. Считалось, они вымирают, а взяли под
охрану - и сайгаки расплодились. Вот я и думал... Человек может
вернуть овце все, что у нее было, пока она не стала домашним животным.
Когда-то у человека никакого орудия не было, кроме палки. Вот он и
стал пастухом. Я читал: в Австралии овец сторожат автоматы. Но зачем
улучшать с помощью новой техники все ту же палку? Человек должен
отпустить некоторых домашних животных на свободу. И научиться, как
брать в степи сколько нужно мяса, шерсти...
- Брать в степи... А что ей давать - об этом ты думал?
- Надо улучшать пастбища. Садить саксаул. Рыть колодцы.
- Я вижу, ты много читаешь фантастики? - усмехнулся старший брат.
- Этот вопрос мне уже задавали! - Еркин надулся.
- Прости, Еркин, я не хотел тебя обидеть. Но век батыров прошел.
Мы живем в век науки. Все, о чем ты мечтаешь... Ты и твои товарищи,
когда вам не спится ночью... Чтобы все это осуществить, надо стать не
чабаном, а биологом или партийным работником. Что может сделать чабан
для изменения природы овцы?
- Сделает что может. Чего не может, того не сделает.
Старший брат снисходительно хмыкнул: детский максимализм!
Он подумал о своей голодной диковатой юности. Его ровесники
упрямо рвались из аула, пробивались наверх, как должное принимая все
скидки, которые делались молодым национальным кадрам в науке, в
промышленности. А Еркин с той же силой бьется в противоположном
направлении. И не отец уговорил его идти в чабаны, совсем нет, Еркин
сам решил.
С неба послышались металлические трубные звуки. Кенжегали поднял
голову и увидел, как высветлился Млечный Путь, по-казахски Птичья
дорога. Трубы пели наверху. Журавли летели на чужбину. Академику снова
вспомнился русский в Нью-Йорке и его просьба о горстке земли. А чего
бы попросил казах? Ведь есть и казахи, заброшенные на чужбину. Тоже
горсть земли с дорогих сердцу могил, соленой степной земли? Черных
заветренных камешков с холма? Глиняную корку такыра? Ломкий пучок
степной полыни? Серый колобок курта со следами слепивших его женских
пальцев, с прилипшими полосками овечьей шерсти? Он слишком подолгу не
бывал дома, в своем родном Чупчи. Занятый работой, он вспоминал о нем
лишь в те минуты, когда вместе с делегациями гостей приезжал в те
места под Алма-Атой, где в декорированных юртах угощают кониной,
кумысом, бесбармаком, не забывая в то же время и о коньяке, лимонах,
боржоми. И все же он увезет отсюда и младшего брата, отнюдь не для
городских развлечений. Еркина ожидал труд не менее тяжелый, чем
вековечный дедовский труд здесь, в степи, - вот о чем надо с ним
говорить, настраивать мальчишку. Скоро ему пятнадцать. По степному
счету - возраст совершеннолетия. А по городскому?.. Кенжегали вспомнил
своих ребят, их особую школу с английским языком. По-городскому
пятнадцать лет - самый трудный возраст.
- Ты, наверное, спать хочешь?
- Нет, я люблю вот так сидеть. Мы с ребятами до света досиживаем.
- Все казахи полуночники. У нас это в крови. Слушай, Еркин... -
Кенжегали тихо засмеялся, - но ведь по ночам вы с ребятами не только
думаете о будущем. О девчонках, видимо, тоже. Я-то помню. В городах
мальчишки теряют голову весной, а в аулах - летом, на джайляу. Ваше
поколение не забыло ак-суек*? (* Ак-суек - белая кость, национальная