Стругацкий Аркадий Натанович. Возвращение

   Из темноты зала изо всех сил бежала маленькая девушка в развевающемся халате. Она кинулась прямо к Каспаро, сильно оттолкнув Званцева.
   — Валерий Константинович, — сказала она отчаянно, — остался только один свободный сектор…
   — Больше не нужно, — сказал Каспаро. Он поднялся и наткнулся на Званцева. — Кто вы? — спросил он устало.
   — Я Званцев, океанолог, — сказал Званцев тихо. — Я хотел поговорить с академиком Окада.
   — Это невозможно, — произнес Каспаро. — Академик Окада умер.
   Он перегнулся через пульт и один за другим повернул четыре рубильника. Ослепительный свет вспыхнул под потолком огромного зала.
   Было уже совсем светло, когда Званцев спустился в вестибюль. В огромные окна вливался сероватый свет туманного утра, но чувствовалось, что вот-вот проглянет солнце и день будет ясный. В вестибюле никого не было. На диване валялось скомканное покрывало. Несколько свечей догорали на столе между банками и блюдами с едой. Званцев оглянулся на лестницу. Наверху шумели голоса. Где-то там был Михайлов, который обещал проводить Званцева.
   Званцев подошел к дивану и сел. По лестнице спустились трое молодых людей. Один подошел к столу и принялся жадно есть прямо руками. Он двигал тарелки, уронил бутылку с лимонадом, подхватил ее и стал пить из горлышка. Второй спал на ходу, еле ворочая глазами. Третий, придерживая его за плечи, возбужденно говорил:
   — …Каспаро говорил Краснову. Только это и сказал. И тут же старик повалился прямо на пульт. Мы его подхватили и отнесли в кабинет, а там спит Сережка Круглов. Так мы их рядом и положили.
   — Даже не верится, — невнятно сказал первый; он жевал. — Неужели так много успели?
   — Вот черт, сколько раз тебе повторять!.. Девяносто восемь процентов. С какими-то десятитысячными, я не запомнил.
   — Неужели девяносто восемь?
   — Ты, я вижу, совсем отупел — не понимаешь, что тебе говорят!
   — Я понимаю, но я не верю. — Тот, что ел, вдруг сел и придвинул к себе банку с консервами. — Не верится. Казалось, дело совсем плохо…
   — Р-ребята, — пробормотал сонный, — пойдемте, а? Сил нет…
   Все трое вдруг засуетились и вышли. По лестнице спускались всё новые и новые люди. Сонные, еле передвигающие ноги. Возбужденные, с опухшими глазами, с хриплыми от долгого молчания голосами.
   На похороны это не похоже, подумал Званцев. Он знал, что Окада умер, но в это не верилось. Казалось, что академик просто заснул, только никто пока не знает, как его разбудить. Ничего, узнают. Девяносто восемь процентов, подумал он. Совсем не плохо. Ему было очень странно, что он не испытывал горечи утраты. Горя не было. Он ощущал только что-то вроде недовольства, думая о том, что придется, может быть, еще долго ждать, пока Окада вернется. Как раньше, когда Окада надолго уезжал на материк.
   Михайлов тронул его за плечо. Он был без плаща и без халата.
   — Пойдемте, океанолог Званцев.
   Званцев встал и пошел за ним к двери. Тяжелые створки разошлись сами, бесшумно и мягко.
   Солнце еще не поднялось, но было светло, и по серо-голубому небу быстро уходили облака. Званцев увидел плоские кремовые корпуса и улицы между ними, засыпанные красным опавшим листом. Люди выходили из института и растекались по улицам группками по двое, по трое. Кто-то крикнул:
   — Товарищи из Костромы отдыхают в корпусе номер шесть, этажи второй и третий!
   Вдоль улиц редкими цепями продвигались небольшие многоногие кибердворники. За ними оставался сухой серый чистый бетон.
   — Хотите шоколаду? — спросил Михайлов. Званцев покачал головой. Они пошли к шоссе между рядами приземистых желтоватых зданий без дверей и окон. Зданий было много — целая улица. Это были блоки с квазибиомассой, хранилище мозга Окада — двадцать тысяч секторов биомассы, двадцать приземистых зданий с фасадами в три десятка метров, уходящих под почву на шесть этажей.
   — Для начала неплохо, — сказал Михайлов. — Но дальше так нельзя. Двадцать зданий на одного человека — это слишком много. Если каждому из нас отводить столько помещений… — Он засмеялся и бросил обертку от шоколада на бетон.
   Кто знает, подумал Званцев. Тебе, может быть, хватит и одного чемодана. Да и мне тоже. К брошенной бумажке неторопливо ковылял кибердворник, постукивая по бетону голенастыми ногами.
   — Эй, Санька! — закричал вдруг Михайлов. Обогнавший их грузовик остановился, и из кабины высунулся давешний водитель с блестящими глазами. Они залезли в кабину.
   — Где твои верблюды? — спросил Михайлов.
   — Пасутся где-то, — сказал водитель. — Надоели они мне. Пока я их выпрягал, они меня снова оплевали.
   Михайлов уже спал, положив голову на плечо Званцеву.
   Водитель — маленький, черноглазый — быстро вел тяжелую машину и тихонько пел, почти не двигая губами. Это была какая-то старая, полузабытая песенка. Званцев сначала прислушивался, а потом вдруг увидел идущие низко над шоссе вертолеты. Их было шесть. Тогда он подумал, что теперь снова закипит жизнь в этой мертвой зоне. Пошли самодвижущиеся дороги. Люди спешат к своим домам. Заработали микропогодные установки и сигнальные световые столбы на шоссе. Кто-нибудь уже отдирает фанерный лист с корявыми буквами. Радио передает, что Великое Кодирование закончено и прошло удовлетворительно. На вертолетах, наверное, прилетела пресс-группа — будут передавать на весь мир по СВ изображение приземистых желтых зданий и оплывших свечей перед выключенными пультами. И кто-нибудь, конечно, полезет будить Каспаро, и его будут оттаскивать за брюки и, может быть, даже сгоряча дадут по шее. И весь мир вскоре узнает, что человек совсем скоро станет вечным. Не человечество, а человек, каждый отдельный человек, каждая личность. Ну, положим, сначала это будут лучшие.. Званцев посмотрел на водителя.
   — Товарищ, — сказал он улыбаясь. — Хотите жить вечно?
   — Хочу, — ответил водитель, тоже улыбаясь. — Да я и буду жить вечно.
   И я тоже хочу, — сказал Званцев.
 

Загадка задней ноги

   — Ваша первая книга мне не понравилась, — сказал Парнкала. — В ней нет ничего, что могло бы поразить воображение серьезного человека.
   Они лежали в шезлонгах под выцветшим горячим тентом на веранде поста Колд Крик — биотехник Гибсонского заповедника Жан Парнкала и корреспондент Европейского информационного центра писатель Евгений Славин. На низком столике между шезлонгами стоял запотевший пятилитровый сифон. Пост Колд Крик располагался на вершине холма, и с веранды открывался отличный вид на знойную сине-зеленую саванну Западной Австралии.
   — Книга обязательно должна будить воображение, — продолжал Парнкала, — иначе это не книга, а дурной учебник. Собственно, можно выразиться так: назначение книги — будить воображение читателя. Правда, ваша первая книга была призвана выполнить и другую, не менее важную задачу, а именно: донести до нас точку зрения человека вашей героической эпохи. Я много ждал от этой книги, но — увы! — видимо, в процессе работы вы утратили эту самую точку зрения. Вы слишком впечатлительны, друг Женя!
   — Все проще, Жан, — сказал Женя лениво. — Гораздо проще, мой друг. Мне ужасно не хотелось предстать перед человечеством этаким Кампанеллой навыворот. А в общем-то все правильно — книжица серая…
   Он свесился с шезлонга и набрал в длинный узкий бокал пенистого кокосового молока из сифона. Бокал мгновенно вспотел.
   — Да, — сказал Парнкала, — вам очень не хотелось быть Кампанеллой навыворот. Вы слишком спешили сменить психологию, Женя. Вам очень хотелось перестать быть чужим здесь. И напрасно. Вам следовало бы побольше оставаться чужим: вы смогли бы увидеть много такого, чего мы не замечаем. А разве это не важнейшая задача всякого писателя — замечать то, что не видят другие? Это будит воображение и заставляет думать.
   — Пожалуй, — сказал Женя.
   Они замолчали. Глубокое спокойствие царило вокруг, дремотное спокойствие полуденной саванны. Наперебой трещали цикады. Пронесся легкий ветерок, зашумела трава. Издалека донеслись пронзительные звуки — это кричали эму. Женя вдруг сел и вытянул шею.
   — Что это? — спросил он.
   Мимо поста, ныряя в высокой траве, неслась странная машина — длинный вертикальный шест, видимо на колесах, с блестящим вращающимся диском на конце. У машины был на редкость нелепый вид. Подпрыгивая и раскачиваясь, она уходила на юг.
   Парнкала приподнял голову, посмотрел и снова улегся.
   — А, — сказал он. — Я забыл вам рассказать. Это уродцы.
   — Какие уродцы?
   — Никто не знает, — сказал Парнкала спокойно.
   Женя вскочил и подбежал к перилам. Длинный нелепый шест быстро удалялся, раскачиваясь, и через минуту скрылся из глаз. Женя повернулся к Парнкале.
   — Как это так — никто не знает? — спросил он.
   Парнкала пил кокосовый сок.
   — Никто не знает, — повторил он, вытирая губы. — Это очень забавная история, она вам понравится. Впервые они появились полторы декады назад — вот такие шесты на одном колесе и ползучие тарелки. Их часто видят в саванне между Колд Криком и Роальдом, а позавчера один шест пробежал по главной улице Гибсона. Одну тарелку растоптали мои эму. Я видел — большая куча осколков плохой пластмассы и остатки радиомонтажа на совершенно отвратительной керамике. Похоже на школьные модельки. Мы связались с Гибсоном, но там никто ничего не знал. И вообще, как выяснилось, никто ничего не знает.
   Парнкала снова поднес бокал к губам.
   — Удивительно спокойно вы об этом рассуждаете, друг Жан! — не вытерпел Женя. В его воображений возникали картины, одна фантастичнее другой.
   Парнкала улыбнулся:
   — Да вы сядьте, Женя. Оснований для беспокойства нет никаких. Вреда уродцы никому не приносят, эму и кенгуру их не боятся, и, кроме того, вы не дали мне докончить — ими уже занимаются товарищи в Джакое. Они… Куда вы, Женя?
   Женя торопливо собирался. Он рассовывал по карманам диктофонные обоймы, футлярчики с микрокнигами и свои потрепанные записные книжки.
   — Джакой — это, кажется, центр австралийской кибернетики, — произнес он. — Там построили какую-то интересную машину, правда?
   — Да, машину КРИ, — сказал Парнкала обиженно.
   Он был очень огорчен, что корреспондент Славин уезжает так скоро. С Женей было приятно беседовать — он очень любил слушать.
   — Почему КРИ?
   — Коллектор Рассеянной Информации. Машина-археолог, как я слыхал.
   Женя остановился.
   — Так, может, эти уродцы оттуда?
   — Я же говорю — ничего не известно, — с досадой сказал Парнкала. — Никто ничего не знает. Ни в Джакое, ни в Гибсоне, ни во всем мире… Хоть ужин возьмите, Женя..
   — Нет-нет, спасибо, я очень тороплюсь. Ну, дорогой Жан, благодарю за гостеприимство. Мы еще увидимся. — Женя залпом допил свой бокал, весело кивнул и, перепрыгнув через перила, побежал с холма к своему птерокару.
   Научный поселок Джакой располагался в тени чудовищных черных акаций с кронами поперечником в сорок— пятьдесят метров. Поодаль, на берегу глубокого озера с синей прозрачной водой, белели развалины фермы какого-то древнего переселенца. Между поселком и развалинами четко выделялся прямоугольник посадочной площадки. Машин на площадке не было.
   Впрочем, птерокару посадочная площадка была не нужна, и Женя облетел вокруг акаций, выбирая место поближе к поселку. В полукилометре от поселка он вдруг заметил необычайное оживление. Сначала ему показалось, что там играют в регби. В траве шевелилась и перекатывалась куча переплетенных черных и белых человеческих тел. Из кучи неслись азартные возгласы. «Прелестно! — подумал Женя. — Отлично сыгрались!» В этот миг куча распалась, открыв что-то округлое, черное и блестящее, и один из игроков кубарем покатился в сторону, упал и остался лежать, скорчившись, держась руками за живот. «Э, нет, — подумал Женя, — это не игра». Из-под ветвей акаций вынырнули еще трое, на ходу сбрасывая куртки. Женя стремительно пошел на посадку.
   Когда он выскочил из кабины, скорчившийся человек уже сидел и, по-прежнему держась за живот, громко кричал:
   — Берегитесь задней ноги! Эй! Берегитесь задней ноги!
   Женя рысью пробежал мимо него. Из кучи копошащихся тел раздавались крики. Кричали по-русски и по-английски:
   — Ноги к земле! Прижимайте к земле!
   — Антенны! Не ломайте антенны!
   — Помогите, ребята! Закапывается! — Да держите же, черт подери!
   — Ой, Перси, отпусти мою голову!
   — Закапывается!
   «Поймали какого-то ящера», — мелькнуло в голове у Жени, и тут он увидел заднюю ногу. Она была черная, блестящая, с острыми зазубринами, похожая на ногу исполинского жука, и со страшной силой скребла по земле, оставляя глубокие борозды. Было там еще много других ног — черных, коричневых и белых, — которые тоже ерзали, дрыгали и упирались, но это все были обыкновенные человеческие ноги. Несколько секунд Женя ошеломленно наблюдал за задней ногой. Она раз за разом складывалась, глубоко зарывалась в землю и с натугой распрямлялась, и с каждым разом орущая куча перемещалась метра на полтора.
   — А ну! — ужасным голосом воскликнул Женя, обеими руками вцепился в заднюю ногу у сустава и рванул на себя.
   Раздался отчетливый хруст. Задняя нога с неожиданной легкостью оторвалась, и Женя упал на спину.
   — Не сметь ломать! — загремел яростный голос. — Уберите дурака!
   Женя полежал, держа заднюю ногу в объятиях, затем медленно поднялся.
   — Еще немного! Еще чуть-чуть, Джо! — гремел тот же голос. — Пропусти мою руку… Ага!.. Ага!.. Вот где ты, голубчик!
   Что-то жалобно зазвенело, и наступила тишина. Груда тел застыла, слышно было только тяжелое, прерывистое дыхание. Затем все разом заговорили и засмеялись, поднимаясь, вытирая потные лица. В измятой траве остался большой неподвижный черный бугор. Кто-то разочарованно сказал:
   — Опять такой же!
   — Септопод… Семиножка!
   — Вот ведь закопался, паршивец!..
   — Еще немного — и ушел бы…
   — Да, задал он нам жару…
   — А где задняя нога?
   Все взоры обратились на Женю. Женя смело сказал:
   — Вот задняя нога. Она оторвалась. Я никак не ожидал, что она так легко оторвется.
   Его обступили, с любопытством разглядывая. Громадный полуголый детина с копной растрепанных светлых волос на голове и с бородкой соломенного цвета протянул могучую исцарапанную руку:
   — Дайте-ка сюда.
   В другой руке детина держал обрывок блестящего провода. Женя с радостью отдал ногу.
   — Я Евгений Славин, — сказал он. — Корреспондент Европейского информационного центра. Я прилетел сюда, потому что мне сказали, что здесь интересно.
   Детина несколько раз с задумчивым видом согнул и разогнул черный коленчатый рычаг. Нога в суставе попискивала.
   — Я заместитель директора КРИ Павел Рудак, — сказал детина. — А это, — он ткнул рычагом в сторону остальных, — это прочие слуги Великого КРИ. С ними вы познакомитесь после, когда они отнесут септопода в лабораторию.
   — А стоит ли? — спросил маленький курчавый австралиец. — У нас уже есть два таких же. Пусть валяется здесь…
   — Таких же, да не таких, Таппи, — сказал Рудак. — У этого задняя нога имеет всего один сустав.
   — Правда? — Таппи выхватил у Рудака заднюю ногу и тоже несколько раз согнул и разогнул ее. — Да, действительно. Жаль, что она обломана.
   — Я не знал, — сказал Женя.
   Но его уже никто не слушал. Все обступили Таппи, затем гурьбой направились к черному бугру в траве и наклонились над ним. Рудак и Женя остались одни.
   — Что это за семиног? — спросил Женя.
   — Один из уродцев Великого КРИ, — ответил Рудак.
   — А, — разочарованно сказал Женя. — Значит, это все-таки ваши уродцы?
   — Не так это просто, товарищ Славин, не так просто. Я ведь не сказал, что это наши уродцы, я сказал, что это уродцы Великого КРИ… — Он наклонился, пошарил в траве и поднял несколько камешков. — И мы на них охотимся. Последнюю декаду мы только и делаем, что охотимся. Вообще, должен сказать, вы приехали вовремя, товарищ корреспондент…
   Он стал очень метко кидать камешки в несчастного септопода, которого тащили в поселок. Камешки звонко щелкали о твердый панцирь.
   — Пауль Рудак! — заорал кто-то из тащивших. — Наша кладь тяжела! Где твои сильные руки?
   — О нерадивые! — воскликнул Рудак. — Мои сильные руки понесут заднюю ногу! Таппи, куда ты ее дел?
   — В траве! Ищи в траве, Пауль!
   — Давайте я понесу заднюю ногу, — сказал Женя. — Я ее оторвал, я ее и понесу.
   — Валяйте, — весело разрешил Рудак. — А я помогу ребятам.
   Он в два прыжка нагнал «нерадивых», растолкал их, подлез под септопода, ухнул и взвалил его на спину.
   — Догоняйте! — сдавленно прогремел он и галопом побежал к поселку.
 
   «Нерадивые» с гиканьем кинулись его догонять. Женя подхватил заднюю ногу, повесил ее на шею, как коромысло, и затрусил вслед. Нога была колючая и довольно тяжелая.
   — Держу пари на заднюю ногу, — провозгласил Павел Рудак, появляясь в дверях лаборатории. — Готов держать пари даже на собственную заднюю ногу, что корреспондент изнывает от жажды!
   Женя сидел под стеной лаборатории, тихо вздыхал и обмахивался чьей-то соломенной шляпой. Шея у него горела.
   — Выиграли, — простонал он.
   — А где нерадивые слуги? Как смели они бросить такого почтенного гостя? Позор на весь Европейский информационный центр!
   — Ваши нерадивые поклоняются задней ноге в здании напротив, — ответил Женя, поднимаясь. — Они попросили меня подождать здесь, они сказали, что вы вернетесь через минутку. Это было как раз полчаса назад.
   — Безобразие! — сказал Рудак с некоторым смущением. — Пойдемте, товарищ Славин, я постараюсь загладить их вину. Я утолю вашу жажду и распахну перед вами люки рефрижераторов.
   — Скорее!
   Рудак взял его за локоть и повлек наискосок через улицу к аккуратному белому коттеджу. В коттедже было чисто и прохладно. Рудак усадил Женю за стол, поставил перед ним стакан, графин и миску со льдом, сам принялся хозяйничать.
   — Линии Доставки здесь нет, — гремел он. — Готовим сами. На киберкухнях.
   — УКМ-207? — -спросил Женя.
   — Нет, у меня американская система.
   Женя есть не стал. Он только пил и смотрел, как ест Рудак. Рудак опустошал тарелки и горшочки и увещевал:
   — Не надо смотреть на меня такими глазами. Это у меня вчерашний ужин, сегодняшний завтрак и сегодняшний обед.
   Женя украдкой пересчитал горшочки и подумал: «И сегодняшний ужин».
   — Вам повезло, корреспондент, — продолжал Рудак. — У нас сейчас действительно очень интересно. Самое интересное будет сегодня вечером, когда вернется профессор Ломба, директор КРИ.
   — А я видел профессора Ломбу, — сказал Женя.
   Рудак перестал есть и быстро спросил:
   — Когда?
   — Сегодня рано утром, в Гибсоне. Он консультировал одного моего знакомого. Только я не знал, что он директор КРИ.
   Рудак опустил глаза и снова принялся за еду.
   — И как он вам показался? — осведомился он немного погодя. — Веселый старикан, не правда ли?
   — Да как вам сказать… — сказал Славин. — Скорее какой-то угрюмый…
   — Нда-а, — протянул Рудак и оттолкнул тарелку. — Сегодня вечером будет оч-чень интересно. — Он вздохнул. — Ну что ж, товарищ Славин, разрешаю задавать вопросы.
   Женя торопливо зарядил диктофон.
   — Прежде всего, — сказал он, — что такое Великий КРИ?
   — Минуточку. — Рудак откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. — Сначала спрошу все-таки я. Какое у вас образование?
   — Окончил медицинский институт, институт журналистики и спецкурсы врача-межпланетника.
   — И все это полтора века назад, — уточнил Рудак. — И больше ничего?
   — Изъездил всю Планету, корреспондент, старая гиена пера… Область научных интересов — сравнительное языкознание.
   — Так, — сказал Рудак. — И вы ничего не слыхали о семи принципах Сунь Си-тао?
   — Ничего.
   — И об алгебре информационных полей, конечно?
   — Нет.
   — И о фундаментальной теореме диссипации информации?
   Женя безмолвствовал. Рудак подумал и сказал:
   — Хорошо. Совету все ясно. Постараемся сделать все, что можем. Только слушайте очень внимательно и, если я занесусь, хватайте меня за заднюю ногу.
   Вот что понял Женя. Коллектор Рассеянной Информации предназначался главным образом для собирания рассеянной информации, что, впрочем, явствовало из названия. Под рассеянной информацией понимались рассеянные в пространстве и времени следы любых событий и явлений. Первый принцип Сунь Си-тао (единственный, который оказался доступен Жене) гласил, что ничто в природе и тем более в обществе не проходит бесследно, все оставляет следы. Подавляющее большинство этих следов находятся в виде чрезвычайно рассеянной информации. В конечном счете они представляют собой энергию в той или иной форме, и проблема сбора очень осложняется тем, что за миллионы лет первичные формы претерпевают многократные изменения. Другими словами, следы накладываются друг на друга, смешиваются, частично стираются следами последующих событий и явлений. Теоретически любой след можно отыскать и восстановить — и след столкновения кванта света с молекулой в шкуре бронтозавра, и след зубов бронтозавра на древовидных папоротниках. Для отыскания, сортировки, сопоставления этих следов и для преобразования их в привычные формы информации — например, в изображение — был построен Великий КРИ.
   О том, как работает Великий КРИ, у Жени составилось чрезвычайно смутное впечатление. Сначала ему представились миллиарды миллиардов кибернетических инфузорий-микроинформаторов, которые тучами бродяг по всему свету, забираясь до самых звезд, собирая рассеянные следы давно минувшего и стаскивая, их в необъятные кладовые механической памяти. Затем воображение нарисовало ему паутину проводов, облепивших всю Планету, натянутых на гигантские башни, которые сотнями разбросаны по островам и материкам от полюса до полюса. Короче говоря, он так ничего и не понял, но решил не переспрашивать: он решил, что как-нибудь на досуге прослушает несколько раз диктофонную запись с соответствующими книжками перед глазами и тогда все поймет. А когда Рудак принялся рассказывать о результатах работы, Женя забыл даже об уродцах.
   — Нам удалось получить очень интересные картины и даже целые эпизоды, — говорил Рудак. — Конечно, подавляющее большинство материалов представляют собой брак — сотни и тысячи кадров, наложенных друг на друга, и фильтр информации просто выходит из строя при попытке разделить их. Но кое-что мы все-таки видели. Мы стали свидетелями вспышки сверхновой вблизи от Солнца сто миллионов лет назад. Мы видели драки динозавров и эпизоды из битвы при Пуатье, звездолеты пришельцев и еще что-то странное и непостижимое, чему мы не имеем пока ни соответствий, ни аналогий.
   — А можно будет посмотреть? — с трепетом спросил Геня. — А как же, можно… Но вернемся к теме дня.
   Великий КРИ не был только коллектором рассеянной информации. Это была необычайно сложная и весьма самостоятельная счетно-логическая машина. В ее этажах, помимо миллиардов ячеек памяти и логических элементов, помимо всевозможных преобразователей и фильтров информации, имелись собственные мастерские, которыми она сама управляла. При необходимости она надстраивала себя, создавала новые элементы, строила модели и вырабатывала собственную информацию. Это открывало широкие возможности для использования ее не по прямому назначению. В настоящее время она, например, вела дополнительно всю калькуляцию австралийской экономической сферы, использовалась для решения многих задач общей кибернетики, выполняла функции тончайшего диагностика, имея при этом отделения во всех крупнейших городах Планеты и на некоторых внеземных базах. Кроме того, Великий КРИ взялся за «предсказание будущего».
   Нынешний директор КРИ, ученик «гения кибернетики» покойного Сунь Си-тао конголезец Августус Ломба, запрограммировал несколько задач, связанных с предсказанием поведения живого организма. С задачами по детерминизму поведения беспозвоночных КРИ справился сравнительно легко, и два года назад Ломба запрограммировал и ввел в машину задачу чрезвычайной сложности.
   — Задача получила название «Буриданов баран». С молодого мериноса был снят биологический код по методу Каспаро-Карпова в тот момент, когда этот меринос находился между двумя кормушками с комбикормом. Этот код в сочетании с некоторыми дополнительными данными о баранах вообще был введен в КРИ. От машины требовалось: а) предсказать, какую кормушку меринос выберет, и б) дать психофизиологическое обоснование этого выбора.
   — А как же насчет свободы воли? — осведомился Женя.
   — Вот мы и хотим выяснить насчет этой самой свободы воли, — ответил Рудак. — Может быть, ее вовсе и нет.
   Он помолчал.
   — В контрольном эксперименте баран выбрал правую кормушку. Собственно, задача сводилась к вопросу: почему? Два года машина думала. Потом начала строить модели. Эффекторные машины часто решают задачи по моделям. Вот когда КРИ решал задачу о земляном черве, он построил такую превосходную модель, что мы у него украли идею и стали строить землепроходные устройства. Изумительные устройства.
   Рудак задумался. Женя нетерпеливо заерзал на стуле.
   — Вам неудобно? — осведомился Рудак.
   — Нет-нет, мне просто очень интересно.
   — Ах, вам тоже интересно? Как бы это вам рассказать, чтобы не соврать?
   «Крутит он что-то», — подумал Женя и сказал:
   — Наверное, я видел одну из этих моделей, про которые вы рассказываете. Этакий шест с зеркалом. Только вряд ли это модель барана. Даже Буриданова.