Стругацкий Аркадий Натанович. Возвращение

   — Чтобы поговорить как звездолетчик со звездолетчиком.
   — Правда. А больше ничего не сказал? Нет?
   — Нет. Вас сразу очень заинтересовала кушетка.
   — Ага. — Горбовский задумчиво высморкался. — Вы, случайно, не знаете океанолога Званцева?
   — Я знаю только врача Протоса, — печально сказал Кондратьев. — И вот с вами познакомился.
   — Отлично! Вы знаете Протоса, Протос хорошо знает Званцева, а я хорошо знаю Протоса и Званцева… В общем, Званцев сейчас придет. Николай Евсеевич его зовут.
   — Вот хорошо-то! — обрадованно сказал Кондратьев. — Пообедаем втроем. А то мне, знаете, как-то одиноко все…
   Послышалось пение сигнала. Кондратьев вскочил.
   — Это он, — сказал Горбовский и снова улегся.
   Океанолог Званцев был громадного роста и чрезвычайно широк в плечах. У него было круглое, медного цвета лицо, густые темные, коротко остриженные волосы, большие, стального оттенка глаза и прямой маленький рот. Он молча пожал Кондратьеву руку, покосился на Горбовского и сел.
   — Вы тут посидите, — сказал Кондратьев, — а я пойду закажу обед. Вы что любите, Николай Евсеевич?
   — Я все люблю, — сказал Званцев. — И он тоже все любит.
   — Да, я все люблю, — сказал Горбовский. — Только, пожалуйста, не надо овсяного киселя.
   — Ладно, — сказал Кондратьев и пошел на кухню.
   — И цветной капусты не надо! — крикнул Горбовский вслед.
   Набирая шифры у окна Линии Доставки, Кондратьев думал: «Они пришли неспроста. Они умные и добрые люди, значит, они пришли не из пустого любопытства, они пришли мне помочь. Они люди энергичные и деятельные, значит, вряд ли они пришли утешать. Но как они думают помочь? Мне нужно только одно…» Кондратьев зажмурился и немного постоял неподвижно, упираясь рукой в крышку окна Доставки. Из гостиной доносилось:
   — Ты опять валяешься, Леонид! Есть в тебе что-то от мимикродона.
   — Валяться нужно, — с глубокой убежденностью отвечал Горбовский. — Это философски необходимо. Бессмысленные движения руками и ногами неуклонно увеличивают энтропию Вселенной. Я хотел бы сказать миру: «Люди! Больше лежите! Бойтесь тепловой смерти!»
   — Удивляюсь, как ты еще не перешел на ползанье.
   — Я думал об этом. Слишком велико трение. С энтропийной точки зрения выгоднее перемещаться в вертикальном положении.
   — Словоблуд! — сказал Званцев. — А ну вставай!
   Кондратьев отодвинул крышку и расставил на столе пиалы и тарелки.
   — Кушать подано! — крикнул он насильственно-веселым голосом. «Ну, держись, Сергей Иваныч», — подумал он.
   В гостиной завозились, и Горбовский откликнулся:
   — Сейчас меня принесут!
   Впрочем, в столовой он появился в вертикальном положении.
   — Вы его извините, Сергей Иванович, — сказал Званцев, появляясь следом. — Он везде валяется. Причем сначала валяется в траве, а потом, не почистившись, лезет на кушетку.
   — Где в траве? Где? -закричал Горбовский и принялся себя осматривать.
   Кондратьев с трудом улыбался.
   — Ну, вот что, — сказал Званцев, усаживаясь за стол. — По вашему лицу, Сергей Иванович, я вижу, что преамбулы не нужно. Мы с Горбовским пришли вербовать вас на работу.
   — Спасибо, — тихо сказал Кондратьев.
   — Я океанолог и давно работаю в организации, которая называется «Океанская охрана». Мы выращиваем планктон — это протеин — и пасем китов — это мясо, жир, шкуры, химия. Врач Протос сказал нам, что вам категорически запрещено покидать Планету. А нам всегда нужны люди. Особенно сейчас, когда многие уходят от нас в проект «Венера». Я приглашаю вас к нам.
   Наступило молчание. Горбовский, ни на кого не глядя, истово хлебал суп. Званцев тоже начал есть. Кондратьев крошил хлеб.
   — Я готов, — пробормотал он. — Если вы считаете, Николай Евсеевич, что я справлюсь, я готов.
   — Вы справитесь, — уверенно сказал Званцев.
   — Изъяснись подробнее, — сказал Горбовский, — чем Сергей Иванович может у вас там заниматься.
   — Можно смотрителем на плантации ламинарий, — стал перечислять Званцев. — Можно в охрану на планктонные плантации. Можно в патруль, но там нужна очень высокая квалификация, это со временем. А лучше всего — китовым пастухом. Идите-ка вы, Сергей Иванович, в китовые пастухи. — Он положил нож и вилку. — Как я жалею, что ушел из китовых пастухов в океанологию! Какие это были годы, Сергей Иванович!
   Горбовский с любопытством на него посмотрел.
   — Рано-рано утром… Океан тихий, ни волны, ни ветерка… Розовое небо на востоке… Всплывешь на поверхность, откинешь крышку люка, выберешься на башенку и сидишь, сидишь, сидишь… Вода под ногами зеленая, чистая, из глубины поднимется медуза, перевернется и уйдет под субмарину… Рыба большая лениво так это проплывет… Хорошо!…
   Кондратьев взглянул в его лицо, мечтательно-ублаготворенное, и вдруг ему так нестерпимо захотелось немедленно сейчас же на океан, на соленый воздух, что он даже дышать перестал.
   — А когда киты переходят на новые пастбища! — продолжал Званцев. — Знаете, как это выглядит? Впереди и сзади идут старые самцы, по два, по три в стаде, огромные, иссиня-черные, мчатся плавно, будто и не они мчатся, а вода мимо них несется… Идут по прямой, а молодняк и щенные самки — за ними… Старики ведь у нас ручные, ведут, куда мы хотим, но им помогать надо. Особенно когда в стаде подрастают молодые самцы — те всегда норовят стадо расколоть и увести часть с собой. Вот тут-то нам и работа. Вот тут и начинается настоящее дело. Или вдруг касатки нападут… Ну, с ними разговор короткий — акустическими пушками…
   Он внезапно очнулся и посмотрел на Кондратьева совершенно трезвым взглядом.
   — Одним словом, здесь все есть. И просторы, и глубины, и большая польза для людей, и добрые товарищи… и приключения… если захотите особенно.
   — Да, — с чувством сказал Кондратьев, Званцев улыбнулся.
   — Готов, — сказал Горбовский. — И я тоже готов. Ну их, эти Д-звездолеты. Хочу, как Коля, на башенке… и чтобы медузы…
   — Теперь так, — деловито сказал Званцев. — Я отвезу вас во Владивосток. Занятия в школе переподготовки начинаются через два дня. Вы уже пообедали?
   — Пообедал, — сказал Кондратьев.
   «Работа, — думал он. — Вот она, настоящая работа!»
   — Тогда поедем, — сказал Званцев поднимаясь.
   — Куда?
   — На аэродром.
   — Прямо сейчас?
   — Ну конечно, прямо сейчас.
   А чего ждать?
   — Ждать, конечно, нечего, — растерянно сказал Кондратьев. — Только…
   Он спохватился и принялся быстро слегка трясущимися руками убирать посуду. Горбовский, доедая банан, помогал ему.
   — Вы езжайте, — сказал он, — а я тут останусь. Полежу, почитаю. У меня рейс в двадцать один тридцать.
   Они вышли в гостиную, и штурман растерянно оглядел комнату. Он с отчетливостью подумал, что, куда бы он ни приехал на этой странной планете праправнуков, всюду в его распоряжении будет такой вот прекрасный тихий домик, и добрые соседи, и книги, и стереовизор, и сад за окном…
   — Вот, — сказал он с грустью, — пожил здесь всего неделю…
   Званцев переминался с ноги на ногу. Видимо, ему было непонятно, что переживает экс-штурман.
   — Поедем, — сказал Кондратьев. — До свиданья, Леонид Андреевич. Спасибо вам за ласку.
   Горбовский уже умащивался на кушетке.
   — До свиданья, Сергей Иванович, — сказал он. — Мы еще много раз увидимся.
   Кондратьев затворил за собой дверь и вслед за Званцевым вышел в сад. Они пошли рядом по песчаной дорожке.
   — Николай Евсеевич, — сказал Кондратьев. — Почему вы так заинтересовались моей скромной персоной? Вы обо всех здесь так заботитесь?
   — Нет, — просто ответил Званцев. — О других заботиться не надо. Они хозяева. А вы пока гость. А почему именно мы… Видите ли, Сергей Иванович, и я и Леня Горбовский в свое время были весьма тяжелыми пациентами у врача Протоса. Он нас, как видите, спас. И он наш друг на всю жизнь. И он попросил помочь вам.
   — Ага, — сказал Кондратьев. Он остановился. — Вот что, Николай Евсеевич, — сказал он решительно, — Женьке Славину я позвоню с дороги, а сейчас едем к врачу Протосу.

Глава третья.
Люди, люди…

 

 

Томление духа

   Когда ранним утром Поль Гнедых вступил на улицы фермы «Волга-Единорог», люди подолгу глядели ему вслед. Поль был нарочито небрит и бос. На плече он нес суковатую дубину, на конце которой болтались связанные бечевкой пыльные ботинки. Возле решетчатой башни микропогодной установки за Полем увязался кибердворник. За ажурной изгородью одного из домиков раздался многоголосый смех, и хорошенькая девушка, стоявшая на крыльце с полотенцем в руках, осведомилась на всю улицу: «От святых мест бредете, странничек?» Сейчас же с другой стороны улицы послышался вопрос: «А нет ли опиума для народа?» Затея удавалась на славу. Поль приосанился и громко запел:
 

 
Не страшны мне, молодцу,
Ни стужа, ни мороз.
Я ботиночки
На палочке
В бумажечке
В корзиночке
За тысячу километров
Протоптанной тропиночкой
К сапожничку
В починочку
Тирьям-пам-пам
Понес!
 

   В изумленной тишине раздался испуганный голос: «Что это он?» Тогда Поль остановился, отпихнул ногой кибера и спросил в пространство:
   — Не знает ли кто, где здесь найти Александра Костылина?
   Несколько голосов вперебой объяснили, что «Саша сейчас скорее всего в лаборатории, во-он в том здании».
   — Ошую, — добавил одинокий голос после короткой паузы.
   Поль вежливо поблагодарил и двинулся дальше. Здание лаборатории было низкое, круглое, голубого цвета. В дверях стоял, прислонившись к косяку и скрестив на груди руки, белобрысый веснушчатый юноша в белом халате. Поль поднялся по ступенькам и остановился. Белобрысый юноша глядел на него безмятежно.
   — Могу я видеть Костылина? — спросил Поль.
   Юноша провел главами по Полю, заглянул через его плечо на ботинки, посмотрел на кибердворника, который покачивался ступенькой ниже Поля, жаждуще растопырив манипуляторы, и, слегка повернув голову, позвал негромко:
   — Саша, а Саша! Выйди на минутку. К тебе здесь какой-то потерпевший.
   — Пусть зайдет, — пророкотал из недр лаборатории знакомый бас.
   Белобрысый юноша снова оглядел Поля.
   — Ему нельзя, — сказал он. — Он сильно септический.
   — Так продезинфицируй его, — донеслось из лаборатории. — Я с удовольствием подожду.
   — Долго же тебе придется… — начал юноша.
   И тут Поль жалобно воззвал:
   — Виу, Саша! Это же я, твой Полли!
   В лаборатории что-то с громом упало, из дверей пахнуло прохладным воздухом, как из тоннеля метро, белобрысого юношу отнесло в сторону, и на пороге возник Александр Костылин, огромный, широкий, в гигантском белом халате. Руки его с растопыренными пальцами были чем-то густо смазаны и он держал их в стороны, как хирург во время операции.
   — Виу, Полли! — заорал он, и ополоумевший кибер-дворник скатился с крыльца и кинулся вдоль улицы.
   Поль бросил свою дубину и беззаветно ринулся в объятия белого халата. Кости его хрустнули. «Вот тут мне и конец», — подумал он и просипел:
   — Прощай… Саша… милый…
   — Полли… Маленький Полли! — басисто ворковал Костылин, тиская Поля локтями. — До чего же здорово, что ты здесь!
   Поль боролся, как лев, и ему наконец удалось освободиться. Белобрысый юноша, со страхом следивший за сценой встречи, облегченно вздохнул, подобрал дубину с ботинками и подал ее Полю.
   — Ну, как ты? — спросил Костылин, улыбаясь во весь рот.
   — Ничего, спасибо, — сказал Поль. — Жив.
   — А мы здесь, как видишь, крестьянствуем, — сказал Костылин. — Кормим вас, дармоедов…
   — Вид у тебя очень внушительный, — сказал Поль. Костылин посмотрел на свои руки.
   — Да, — сказал он, — я забыл. — Он повернулся к белобрысому юноше. — Федя, докончи уж сам. Видишь, ко мне Полли приехал. Маленький Либер Полли.
   — А может быть, все-таки плюнем? — сказал белобрысый Федя. — Ясно ведь, что не получается.
   — Нет, надо закончить, — сказал Костылин. — Ты уж закончи, пожалуйста.
   — Ладно, — неохотно сказал Федя и ушел в лабораторию.
   Костылин схватил Поля за плечи и с расстояния вытянутой руки принялся его осматривать.
   — Ну ничуть не вырос! — сказал он нежно. — Корма у вас там плохие, что ли?.. Постой-ка… — Он озабоченно
   нахмурился: — У тебя что, птерокар сломался? Что это за вид?
   Поль довольно ухмыльнулся.
   — Нет, — сказал он. — Я играю в странника. Я иду от самой Большой Дороги.
   — Ого! — На лице Костылина изобразилось привычное уважение. — Триста километров! И как?
   — Отлично, — сказал Поль. — Только вот ванну бы. И переодеться.
   Костылин счастливо улыбнулся и поволок Поля с крыльца.
   — Пойдем, — сказал он. — Сейчас тебе все будет. И ванна, и молочко…
   Он шагал посредине улицы, волоча за собой спотыкающегося Поля, и приговаривал, размахивая дубинкой с ботинками:
   — …и чистая рубаха… и целые штаны… и массаж… и ионный душик… и раз-два по шее за то, что не писал… и привет от Атоса… и два письма от учителя…
   — Да ну! Вот здорово! — восклицал Поль. — Это здорово!
   — Да-да, все будет… И про блуждающие огни… Помнишь блуждающие огни?.. И как я чуть не женился…
   На ферме начинался рабочий день. Улица была полна народу, ребят и девушек, одетых очень пестро и незамысловато. Перед Костылиным и Полем народ в веселом изумлении расступался. Слышались возгласы:
   — Странника ведут!
   — На вивисекцию, болезного!
   — Это новый гибрид?
   — Саша, он дает мясо с живого тела?
   — Саша, погоди, дай посмотреть!
   По толпе распространился слух, что ночью близ лаборатории Костылина сел второй «Таймыр».
   — Восемнадцатого века, — уверял кто-то. — А экипаж раздают сотрудникам на предмет сравнительной анатомии.
   Костылин отмахивался дубиной, а Поль весело скалил зубы.
   — Люблю гласность, — приговаривал он.
   В толпе прекрасными голосами пели: «Не страшны мне, молодцу, ни стужа, ни мороз…»
   Странник Поль сидел на широкой деревянной скамье за широким деревянным столом в кустах смородины. Утреннее солнце приятно обжигало его стерильно чистую спину. Поль блаженствовал. В руке у него была громадная кружка с клюквенным морсом. Напротив сидел и умиленно глядел на него Александр Костылин, тоже голый по пояс и с мокрыми волосами.
   — Я всегда утверждал, что Атос — великий человек, — говорил Поль, делая широкие движения кружкой. — У него была самая ясная голова, и он лучше всех нас знал, чего он хочет.
   — Э, нет, — сказал Костылин ласково. — Лучше всех видел цель Капитан. И шел самой прямой дорогой.
   Поль отхлебнул из кружки и подумал.
   — Пожалуй, — сказал он. — Капитан хотел быть звездолетчиком, и он стал звездолетчиком.
   — Ага, — сказал Костылин. — А Атос все-таки больше биолог, чем звездолетчик.
   — Зато какой биолог! — Поль поднял палец. — Честное слово, я все время хвастаюсь, что дружил с ним в школе.
   — Я тоже хвастаюсь, — согласился Костылин. — Но подожди пяток лет, и мы будем хвастаться дружбой с Капитаном.
   — Да, — сказал Поль. — А вот я мотаюсь, как жесть по ветру. Все хочется попробовать. Ты вот ругался, что я не пишу. — Он со вздохом поставил кружку. — Не могу я писать, когда чем-нибудь занят. Неинтересно мне писать. Пока работаешь над темой, неинтересно писать, потому что все впереди. А когда кончаешь — неинтересно писать, потому что все позади… И не знаешь, что впереди. Знаешь, Лин, у меня все как-то по-дурацки получается. Вот я четыре года работал по теоретической сервомеханике. Мы вдвоем с одной девчонкой решали проблему Чеботарева — помнишь, нам учитель рассказывал? Решили, построили два очень хороших регулятора… В девчонку эту я несчастным образом влюбился… А потом все кончилось и… все кончилось.
   — То есть вы не поженились? — сочувственно сказал Лин.
   — Да не в этом дело. Просто у других людей, когда они работают, всегда возникают какие-то новые идеи, а у меня нет. Работа кончена, и больше мне неинтересно.
   За эти десять лет я переменил четыре специальности. А сейчас опять без идей. Дай, думаю, разыщу Сашку…
   — Правильно! — басом сказал Лин. — Я тебе дам двадцать идей!
   — Дай, — вяло сказал Поль. Он помрачнел и погрузил нос в кружку.
   Лин с задумчивым интересом смотрел на него.
   — Не заняться ли тебе эндокринологией? — предложил он.
   — Можно эндокринологией, — сказал Поль. — Только слово уж очень трудное. И вообще, все эти идеи — сплошное томление духа.
   Лин вдруг сказал вне видимой связи с предыдущим:
   — Я скоро женюсь.
   — Здорово! — сказал Поль печально. — Только не надо мне рассказывать скучными словами о своей счастливой любви. — Он оживился. — Счастливая любовь вообще скучна, — заявил он. — Это понимали еще древние. Никакого настоящего мастера идея счастливой любви не привлекала. Несчастная любовь всегда была самоцелью великих произведений, а счастливая в лучшем случае — фоном.
   Лин с сомнением поддакнул.
   — Настоящая глубина чувств присуща только неразделенной любви, — продолжал Поль воодушевленно. — Несчастная любовь делает человека активным, а счастливая умиротворяет, духовно кастрирует.
   — Не огорчайся, Полли, — сказал Лин, — это все пройдет. Ведь несчастная любовь хороша тем, что она обычно коротка… Давай я тебе еще морса налью.
   — Нет, Саша, — сказал Поль, — я думаю, это надолго. Ведь уже два года прошло. Она меня, наверное, и не помнит, а я… — Он посмотрел на Лина: — Ты извини, Саша, я понимаю, это очень противно, когда тебе плачут в жилетку. Только очень уж это все безысходно. Мне, понимаешь, здорово не везет в любви.
   Лин кивнул беспомощно.
   — Хочешь, я соединю тебя с учителем? — нерешительно спросил он.
   Поль помотал головой и сказал:
   — Нет. Я в таком виде с учителем говорить не хочу. Срамиться только…
   — М-да… — сказал Лин и подумал: «Что верно, то верно. Учитель терпеть не может несчастненьких…» Он подозрительно посмотрел на Поля. А не играет ли хитроумный Полли в несчастненького? Кушал он хорошо, приятно было смотреть, как кушал. И гласность любит по-прежнему.
   — А помнишь проект «Октябрь»? — спросил Лин.
   — Еще бы! — Поль снова оживился. — А ты понял, почему план провалился?
   — Ну… как тебе сказать… Молодые были…
   — Эх, ты! — сказал Поль. Он развеселился. — Ведь учитель нас нарочно на Вальтера натравил! А потом провалил нас на экзамене…
   — На каком экзамене?
   — Виу, Сашка! — закричал Поль в восторге. — Капитан был прав — ты единственный, кто ничего не понял!
   Костылин медленно осознавал.
   — Да, конечно… — сказал он. — Нет, почему же? Я просто забыл. А помнишь, как Капитан испытывал нас на перегрузки?
   — Это когда ты шоколадом объелся? — сказал Поль ехидно.
   — А помнишь, как испытывали горючее для ракет? — поспешно вспомнил Лин.
   — Да, — мечтательно сказал Поль. — Вот грохнуло!
   — Шрам у меня до сих пор, — с гордостью сказал Лин. — Вот, пощупай. — Он повернулся к Полю спиной.
   Поль с удовольствием пощупал.
   — Хорошие мы были ребята, — сказал он. — Славные. А помнишь, как на общей линейке мы изобразили стадо ракопауков?
   — Ух, шумно было! — вскричал Лин.
   Это было поистине сладостное воспоминание.
   Поль вдруг вскочил и с необыкновенной живостью изобразил ракопаука. Отвратительный скрежещущий вой многоногого чудовища, пробирающегося через джунгли страшной Пандоры, огласил окрестности. И, словно в ответ, издалека донесся глубокий ревущий вздох. Поль испуганно замер.
   — Это еще что? — спросил он.
   Лин хохотнул.
   — Эх ты, паук! Это коровы!
   — Какие еще коровы? — с негодованием спросил Поль.
   — Мясные, — объяснил Лин. — Изумительно вкусны в жареном и вареном виде.
   — Слушай, Лин, — сказал Поль, — это достойные противники. Я хочу на них посмотреть. И вообще, я хочу посмотреть, что у вас тут делается,
   Лицо Лина стало скучным.
   — Брось ты, Полли, — сказал он. — Коровы как коровы. Давай посидим еще немножко. Я тебе морса принесу. А?
   Но было уже поздно. Поль преисполнился энергии.
   — Неизвестность зовет нас. Вперед, к мясным коровам, которые бросают вызов ракопаукам! Где моя рубашка? Какой-то племенной бык обещал мне чистую рубашку!
   — Полли, Полли! — увещевал Лин. — Дались тебе эти коровы! Пойдем лучше в лабораторию.
   — Я септический, — заявил Поль. — Не хочу в лабораторию. Хочу к коровам.
   — Они тебя забодают, — сказал Лин и осекся. Это была ошибка.
   — Правда? — сказал Полли с тихим восторгом. — Рубашку. Красную. Я устрою корриду.
   Лин в отчаянии хлопнул себя ладонями по голым ляжкам.
   — Вот навязался на мою голову!.. Ракоматодор!
   Он встал и направился к дому. Когда он проходил мимо Поля, Поль встал на цыпочки, выгнулся и с большим изяществом проделал полуверонику. Лин замычал и боднул его в живот.
 
   Увидев коров, Поль сразу понял, что корриды не будет. Под ярким горячим небом через густую, в рост человека, сочную траву уходящей за горизонт шеренгой медленно двигались исполинские пятнистые туши. Шеренга въедалась в мягкую зелень равнины, черная дымящаяся земля без единой травинки оставалась за нею. Устойчивый электрический запах висел над равниной — пахло озоном, горячим черноземом, травой и свежим навозом.
   — Виу! — прошептал Поль и присел на кочку.
   Шеренга двигалась мимо него. Школа, в которой Поль учился, находилась в зерновой области, и о скотоводах Поль знал немного и то, что знал, давно забыл. О мясных коровах ему тоже думать не приходилось. Он просто ел говядину. А сейчас мимо него с гулом и непрерывным шуршанием, хрустя, чавкая и пережевывая, с душераздирающими вздохами проходило организованное стадо живого мяса. Время от времени какая-нибудь буренка вскидывала из травы огромную слюнявую морду, измазанную зеленью, и испускала глухой глубокий рев.
   Затем Поль увидел киберов. Они шли на некотором расстоянии вслед за шеренгой, юркие плоские машины на широких мягких гусеницах. Они то и дело останавливались, копались в земле, отставали и забегали вперед. Их было немного, всего десятка полтора, и они со страшной скоростью носились вдоль шеренги, веером выбрасывая из-под гусениц влажные черные комья.
   Вдруг темное облако закрыло солнце. Пошел крупный теплый дождь. Поль оглянулся на поселок, на белые домики, разбросанные в темной зелени садов. Ему показалось, что решетчатые параболоиды синоптических конденсаторов на ажурной башне микропогодной станции установлены прямо на него. Дождь прошел быстро, туча передвинулась вслед за стадом. Поль заинтересовался смутными силуэтами, которые неожиданно появились над горизонтом, но тут его стали кусать. Это были гадкого вида насекомые, маленькие, серые и с крылышками. Поль понял, что это мухи. Может быть, даже навозные. Поняв это, Поль вскочил на ноги и резво помчался в поселок. Мухи его не преследовали.
   Поль перешел речку, остановился на берегу и некоторое время думал: искупаться или не искупаться? Решив, что купаться не стоит, он начал подниматься по тропинке к поселку. Он шел и думал: «И правильно, что меня дождем окатили. И мухи знают, на что садиться… Так мне и надо, тунеядцу. Все работают как люди. Капитан летает… Атос ловит блох на голубых звездах… Лин, счастливчик, кого-то режет… Ну за что мне такое? Почему я, честный работящий человек, должен чувствовать себя тунеядцем?» Он брел по тропинке и думал, как хорошо было в ту ночь, когда он нащупал-таки решение проблемы Чеботарева и поднял с постели Лиду и заставил все проверить, и, когда все оказалось правильным, она даже поцеловала его в щеку… Поль потрогал щеку и вздохнул. Здорово было бы сейчас зарыться в какую-нибудь ха-арошую проблему вроде теоремы Ферма!.. Но в голове лишь звенящая пустота и только какой-то идиотский голос твердит: «Извлечем из чего-нибудь квадратный корень…»
   На окраине поселка Поль снова остановился. Под развесистой черешней лежал на крыле одноместный птерокар. Возле птерокара с горестным видом сидел на корточках мальчик лет пятнадцати. Перед ним, однообразно жужжа, крутился в траве голенастый кибердворник. Кибердворнику было явно нехорошо.
   Тень Поля упала на мальчика, мальчик поднял голову и встал.
   — Я сел на него птерокаром, — с необыкновенно знакомым виноватым видом сказал он.
   — И теперь ты очень раскаиваешься, не так ли? — спросил Поль голосом учителя.
   — Я не нарочно, — сердито сказал мальчик. Некоторое время они молча следили за эволюциями раздавленного кибера. Затем Поль решительно сел на корточки.
   — Ну-с, посмотрим, что тут у нас, — сказал он и поймал кибера за манипулятор. Кибер заверещал.
   — Больно мальчику, — нежно пропел Поль, запуская пальцы в систему регулировки. — Ла-апку нам поломали, бедному… Ла-апку.
   Кибер заверещал снова, дернулся и затих. Мальчик облегченно вздохнул и тоже опустился на корточки.
   — Это что, — пробормотал он. — А как он орал, когда я вылез из птерокара!..
   — Ора-али мы, — ворковал Поль, свинчивая панцирь. — Акустика у нас хорошая, горластая… АКУ-6 системушка у нас, с продольной вибрацией… Модулированная пилообразненько… Та-ак… — Поль снял панцирь и осторожно положил его в траву. — А как же нас зовут?..
   — Федя, — сказал мальчик. — Федор Скворцов. Он с завистью следил за ловкими пальцами Поля.
   — Кибердворник дядя Федя силой ровно в три медведя, — сообщил Поль, извлекая из недр кибердворника блок регулировки. — Я тут уже знаю одного Федю. Приятный такой, веснушчатый. Очень, очень асептический молодой человек. Это не твой родственник?