Страница:
Тем не менее встреча оказалась плодотворной. Линч утверждал, что раскрытие отчетов по сделкам с ценными бумагами формально не является раскрытием «банковских операций», подпадающим под действие багамского статута о тайне вкладов. Аргумент об отделении сделок с акциями от операций с депозитами и наличными средствами казался несколько надуманным, но он получил решающую поддержку со стороны Bank Leu. Генеральный прокурор дал предварительное согласие. «Это не банковские, а брокерские операции», – сказал он, и Линч торжествующе согласился.
Два дня спустя Питт получил копию письма Аддерли, в котором тот сообщал, что, по его мнению, раскрытие личности клиента банка не повлечет за собой судебного преследования со стороны багамских властей. Директоры Bank Leu провели заседание и приняли резолюцию, санкционировавшую раскрытие.
Теперь все встало на свои места. В пятницу, 9 мая 1986 года, Питт снял трубку и позвонил Линчу, который сразу же подошел к телефону. Питт не стал тратить время на вступительные фразы.
«Моби Дик, – сказал он, – это Деннис Б. Ливайн».
В ту же пятницу, всего через несколько часов после того, как Питт назвал его имя – Лин Гу, Ливайн явился в манхэттенский небоскреб Gulf+Western на торжественный прием и предварительный показ нового детища кинокомпании Paramount – блокбастера «Супероружие» с Томом Крузом в главной роли. Его пригласили потому, что он был одним из представителей Esquire Inc. в сделке по поглощению ее Gulf+Western. (Что отнюдь не помешало ему торговать, используя внутреннюю информацию об этой сделке.)
Как обычно, это был один из тех эффектных светских раутов, которые Ливайн просто обожал, – скопление сильных мира сего, которое подчеркивало его собственную причастность к богатым и влиятельным и давало возможность «засветиться» рядом с такими представителями корпоративной элиты, как Мартин Дэвис. Однако в тот вечер Ливайн был поглощен размышлениями о все более проблематичных контактах с Bank Leu. Днем ранее он позвонил Плечеру, который не ответил на звонок, и его переадресовали служащему более низкого ранга Эндрю Свитингу.
«Я хочу перевести 10 миллионов долларов со своего счета в какой-нибудь банк на Каймановых островах», – сказал Ливайн.
Свитинг смешался и пробормотал что-то невразумительное насчет того, что процедура перевода такой суммы ему точно не известна. Раздраженный Ливайн сказал, что он свяжется со своим багамским адвокатом и получит от него необходимые инструкции. Когда Ливайн, снабженный оными, перезвонил, Свитинг распорядился прислать их в письменном виде. Вот так: ни больше, ни меньше. Ливайн решил, что с Bank Leu ему больше не по пути. Он дал себе зарок, что в понедельник первым делом отправит в банк письменный приказ о выплате денег и перестанет иметь дело со все более непоследовательными швейцарскими банкирами.
Требование Ливайна не застало врасплох ни банк, ни адвокатов из Fried, Frank. Когда звонок Ливайна был переадресован Свитингу, за спиной у молодого банкира стояли Питт и Роч. Ранее они дали ему указание тянуть время, если Ливайн попытается снять деньги со счета.
Вот уже несколько месяцев было ясно, что продолжающееся расследование со стороны КЦББ и неспособность банкиров Bank Leu его расстроить вызывают у Ливайна все большую тревогу. Помимо того, он говорил Плечеру о новой схеме, которую он вынашивает, – «гениальном плане». Плечер не уловил всех деталей, но творение Ливайна напоминало взаимный фонд. Ливайн хотел привлечь деньги, разделить их на множество счетов, управляемых каким-нибудь швейцарским банкиром, и торговать с них с помощью последнего на собственной внутренней информации. «Гениальность» плана, утверждал Ливайн, состоит в том, что обилие счетов убедит КЦББ, что торговля осуществляется не инсайдером, а банковским служащим, являющимся проницательным биржевым игроком. В последнее время Ливайн делал явные намеки на то, что «гениальный план» можно претворить в жизнь не в Bank Leu, а в каком-нибудь другом банке.
Теперь же, руководствуясь каким-то шестым чувством, Ливайн решил забрать свои деньги именно в тот момент, когда правительственное расследование подошло к концу. После рассекречивания м-ра Икс и сообщения о том, что Ливайн пытается изъять вклад, Линч понял, что для него и федеральной прокуратуры настало время решительных действий. Они не могли допустить, чтобы 10 млн. долларов ушли с Багам, иначе они могли потерять их навсегда.
Линч позвонил Карберри, который в свою очередь поднял на ноги Томаса Дунана – следователя и специального представителя службы федеральных судебных исполнителей в отделе мошенничеств. Дунай, которому было далеко за 40, выглядел как боксер-любитель. Семь его родственников работали в подразделениях по обеспечению законности. Он и юристы КЦББ трудились круглые сутки весь уик-энд, составляя ходатайства о замораживании активов Ливайна, (для подачи в суд и в Bank Leu), в соотвествии с запретительной гражданско-правовой нормой и подготавливая ордер на его арест. Для экономии времени в качестве основания для ареста было указано лишь препятствование отправлению правосудия, благо у прокуратуры и КЦББ имелись на этот счет обстоятельные показания Плечера. Юристы КЦББ ознакомили Дунана с результатами следствия, и он подписал аффидевит [81], с изложением фактов по делу.
В понедельник, 12 мая, в Bank Leu поступило письменное требование Ливайна о переводе 10 млн. долларов, и КЦББ безотлагательно подала документы о блокировании счета. Банк удержал деньги. Карберри и Дунай обратились к федеральному судье, и тот подписал ордер на арест. Дунай и Оги Кауфман, федеральный судебный исполнитель ростом шесть футов восемь дюймов, немедленно отправились на поиски Ливайна.
Первым делом они нанесли визит в квартиру Ливайна на Парк-авеню. Лори открыла дверь и побледнела, когда Дунан представил себя и Кауфмана как представителей министерства юстиции. Она сказала, что муж уже ушел, но пообещала связаться с ним и попросить его позвонить в окружную прокуратуру.
Мужчины поспешили в офис Drexel, но Ливайна не было и там. Судебным исполнителям сказали, что он должен быть на встрече с клиентом Drexel Рональдом Перельманом в доме-офисе последнего в центре города. Но в офисе Перельмана сообщили, что Ливайн еще не появлялся. Дунай вернулся на Сент-Эндрюс-плаза. Возможно, Ливайна предупредила жена. Имя Ливайна было немедленно введено в компьютерные списки таможенного управления США. Попытайся он бежать из страны, его бы задержали.
Теперь события разворачивались быстрыми темпами. В 2 часа дня Линч позвонил Фреду Джозефу, секретарша которого сказала боссу, что на линии начальник управления по надзору КЦББ и что это срочно. Джозеф около 10 минут молча слушал, пока Линч сообщал ему о том, что Ливайн, по мнению КЦББ, совершал крупные сделки с использованием внутренней информации, украденной из Drexel и других фирм. Линч сказал, что Ливайн, судя по всему, сколотил группу сообщников – инвестиционных банкиров, у которых он покупал информацию. КЦББ намерена немедленно заявить об обвинениях против Ливайна и подать ходатайство о судебном запрете на снятие им денег со счета, продолжал Линч, добавив, что уголовные обвинения, вероятно, будут предъявлены, как только Ливайн будет арестован.
Джозеф был потрясен. «Аэри, это звучит так, как будто он уже осужден, – сказал он. – Если он это совершил, то это ужасно. Что от меня требуется? Мы окажем любое содействие».
По просьбе Линча Джозеф приказал опечатать кабинет, письменный стол и папки Ливайна. Он тут же позвонил Кею. «Они собираются арестовать Денниса», – сказал он ошарашенному начальнику Ливайна. Кей позвонил в офис Перельмана и узнал, что Ливайн так и не явился на встречу. Вскоре Джозефу позвонил председатель КЦББ Джон Шэд.
«Мне жаль, что это ваш парень», – сказал Шэд.
«Не извиняйтесь, – ответил Джозеф. – Вы делаете свою работу. Мы часто подозревали, что происходит нечто подобное, но у нас не было доказательств».
А затем новость узнали все. Ровно в 2.46 пополудни начались звонки и заработали тикеры в брокерских фирмах, торговых залах и залах новостей по всей Америке.
Ливайн объявился немногим позже, позвонив Кею с телефона-автомата. Ему пришлось кричать, чтобы быть услышанным в шуме транспорта.
«Деннис, тебя ищут», – сказал Кей, готовый задать массу вопросов.
«Знаю, знаю, – кричал Ливайн. – Это полное недоразумение. Меня пытаются смешать с дерьмом, уничтожить. Мне не дали возможности объясниться. Я не сделал ничего плохого».
«Деннис, заткнись, замолчи. Тебе нужен адвокат», – посоветовал Кей.
«Кто именно?» – крикнул Ливайн. О Питте, ясное дело, не могло быть и речи.
Кей назвал Флома, Липтона и Артура Лаймена (из Paul, Weiss, Rifkind, Wharton&Garrison), которых знал по работе над поглощениями. Как только Ливайн положил трубку, Кей позвонил Джозефу. «Деннис говорит, что все это недоразумение», – сказал он.
«Он по уши в дерьме», – ответил Джозеф.
В тот вечер, в 5.30, Дунай и Карберри все еще были на работе, когда в кабинете Дунана зазвонил телефон.
«Уф, это Деннис Ливайн. Я знаю, что вы меня разыскиваете, и думаю, что нам не мешало бы встретиться», – сказал Ливайн, голос которого, если учесть его незавидное положение, звучал на удивление беззаботно. «У вас, должно быть, для меня повестка или что-то вроде этого», – добавил он.
Дунан настоятельно потребовал, чтобы Ливайн как можно скорее встретился с ним на Сент-Эндрюс-плаза. Несмотря на объявление о действиях КЦББ, Ливайн собирался посетить в тот вечер благотворительный бал в пользу больницы «Маунт Синай», но согласился заехать по пути в федеральную прокуратуру.
Ливайн, отдав предпочтение «БМВ», а не еще более бросающейся в глаза «тестароссе», приехал один и припарковался на почти безлюдной улице рядом со зданием прокуратуры. В 7.30 вечера он расписался на входе.
Дунан встретил его в холле шестого этажа и привел к Карберри, который сидел у себя в кабинете за большим письменным столом. Рядом стоял юрист КЦББ Питер Соннентал, специально прибывший из Вашингтона. Мятая и поношенная одежда Карберри, Дунана и Соннентала резко контрастировала с модным черным европейским костюмом, желтым галстуком от «Гермеса» и черными кожаными «мокасинами» от «Гуччи», которые были на Ливайне. Последний располагающе улыбнулся и протянул руку Карберри, словно его представили перспективному клиенту.
Дунан быстро поставил его на место, «У меня ордер на ваш арест, – сказал он. – Мистер Ливайн, вы арестованы».
«Вы имеете право хранить молчание…» – начал Карберри, и ошеломленный Ливайн смертельно побледнел. Дунай приказал ему наклониться вперед и положить ладони на стол Карберри, и Ливайн машинально подчинился. Дунай обыскал его в поисках оружия и велел выложить все из карманов. Затем Карберри положил на стол несколько документов Bank Leu за подписью Ливайна и пододвинул их Ливайну, чтобы тот на них взглянул. И Ливайн увидел, что Майер и Плечер, вопреки его указаниям, уничтожили не все документы, связывающие его с банковским счетом. «Вы хотите с нами сотрудничать, (Давать показания против сообщников и т.п.)?» – спросил Карберри. Ливайн ответил, что он хочет поговорить со своими адвокатами. Дунай проводил Ливайна к телефону в холле и стоял рядом, пока тот звонил Артуру Лаймену, нанятому им в тот же день после разговора с Кеем. Ливайн знал Лаймена по сделке с Revlon, в которой тот представлял Revlon.
В какой-то момент разговора Ливайн, все еще не до конца осознавая происходящее, повернулся к Дунану с трубкой в руке. «Что происходит? – спросил Ливайн. – Что со мной?»
«Вы арестованы», – снова сказал Дунай.
«Святые угодники, я арестован», – повторил в трубку Ливайн.
Как только Ливайн закончил разговор, Лаймен позвонил Карберри и попросил отпустить Ливайна на ночь. Карберри отказал, мотивировав это тем, что на следующий день, когда Ливайну предъявят обвинение по первоначальной формулировке, (до заявления обвиняемого о своей невиновности или о том, что он не оспаривает обвинение), тот будет вправе просить об освобождении под залог. Карберри не хотел рисковать. Аресты известных бизнесменов, обвиняемых в преступных махинациях, зачастую были, если можно так выразиться, акциями в белых перчатках: задержанные соглашались сдаться в удобное для них время и немедленно вносили залог. Карберри полагал, что преступникам из числа «белых воротничков» слишком часто делают изрядные поблажки, недоступные менее влиятельным арестованным, обвиняемым в более заурядных преступлениях. К тому же он считал, что есть реальная опасность того, что Ливайн скроется.
Была почти полночь, когда Дунай завершил процедуру ареста и отвел Ливайна в исправительный центр «Метрополитен» – федеральную тюрьму, примыкающую к зданию федерального суда на Фоли-сквер.
Для Ливайна не было, казалось, ничего важнее его «БМВ». Он сказал Дунану, что его беспокоит, что машина всю ночь простоит на улице. Дунай любезно взял ключи и отогнал машину в ближайший муниципальный гараж. Он никогда прежде не водил такой дорогой автомобиль.
В тюрьме Дунан подписал форму с обещанием забрать Ливайна в 9 часов утра. Ливайна увели и заперли в помещении для арестованных, где ему предстояло провести ночь в обществе двоих торговцев наркотиками. Наутро Ливайн выглядел усталым и изможденным, что Дунана не удивило. На его памяти мало кто спал в первую ночь в исправительном центре «Метрополитен».
Ранее Уилкис похоронил все свои тревоги, связанные с Ливайном, сконцентрировавшись на работе в E.F.Hutton. В том году он самостоятельно провел ряд относительно небольших сделок, и Дэниел Гуд, глава отдела М&А, намекнул, что планирует сделать его директором-распорядителем. И даже в столь благоприятных обстоятельствах Уилкис, следуя примеру Ливайна, стремился развить свой успех. Он связался с «охотником за головами», который в свою очередь вступил в переговоры с двумя другими инвестиционными банками, «проталкивая» его на пост директора-распорядителя и обсуждая условия перехода. Уолл-стрит испытывала острую необходимость в инвестиционных банкирах с опытом Уилкиса.
Когда 12 мая новость о подписании ордера на арест Ливайна стала всеобщим достоянием, Уилкис ехал на такси в аэропорт имени Ла Гардиа, чтобы лететь в Омаху. По прибытии в аэропорт он позвонил «охотнику за головами». У последнего, как и у всех на Уолл-стрит, в тот момент на языке вертелось одно – Деннис Ливайн.
«В Drexel, возможно, появилась вакансия», – взволнованно сказал «охотник за головами».
Уилкис был потрясен, хотя речь шла о событии, которое он много раз рисовал в своем воображении. Он улетел в Омаху, но никак не мог подавить панику и сосредоточиться. В тот же вечер он позвонил своей жене Эльзе, которая сказала, что видела Ливайна во второй половине дня. Тот забирал сына из Епископальной школы – привилегированной частной школы в Манхэттене, которую посещал и сын Уилкиса. Ливайн, пробираясь сквозь толпу женщин, пришедших за детьми, и то и дело заявляя, что его «ложно обвинили», выглядел бодрячком. Он едва ли не наслаждался своей внезапной дурной славой, сказала Эльза. Для Уилкиса это было уже слишком. Неужели Ливайн не понимает, что их будущее под угрозой? Он решил, что должен вернуться и поговорить с Ливайном.
На следующий день Уилкис, сказавшись больным, прилетел в Нью-Йорк. Он сразу же позвонил Ливайну домой. Ливайн, которому в то утро было предъявлено обвинение, виновным себя не признал и был отпущен под залог в 5 млн. долларов. Он внес 100 000 долларов наличными и заложил квартиру и акции Drexel.
«Приезжай-ка ты поскорее», – сказал Ливайн.
Уилкис поймал такси и приехал к Ливайну. Дверь открыла Лори, которая, судя по внешнему виду, не спала всю ночь; глаза у нее были красные и опухшие от слез. Ливайн, на котором был кое-как надетый спортивный костюм, напротив, выглядел неунывающим, даже веселым.
«Господи, Боб, ты можешь себе представить – они засадили меня в тюрьму. Боже, у меня были с собой деньги и записная книжка с телефонами и именем Айвена Боски чуть ли не на каждой, странице! У меня в кармане было девятьсот баксов». Но Ливайн уже вынашивал план.
«Ты найдешь адвоката на Каймановых островах и дашь ему денег, чтобы он заявил, что это не твой, а его счет», – начал Ливайн, но Уилкис не желал играть в такие игры.
«Слишком поздно, Деннис, – взмолился он. – Неужели тебе это не понятно? Все кончено».
Уилкис пережил мучительную неделю: он не мог спать, был неспособен сконцентрироваться на работе и почти ничего не ел. Он ничего не рассказал жене о собственном участии в аферах, но она и так знала, насколько тесно он общается с Ливайном. Она настояла на том, чтобы он связался с адвокатом, и Уилкис позвонил своему двоюродному брату, который работал в Piper&Marbury, одной из ведущих адвокатских фирм Балтимора. Он не сказал всей правды, признав только, что у него были кое-какие «дела» с Ливайном, которые его беспокоят. Двоюродный брат устроил ему встречу с одним нью-йоркским адвокатом, назначенную на вторник.
Между тем, вопреки всякой логике, Уилкис согласился снова встретиться с Ливайном в понедельник. Чтобы исключить возможность тайного наблюдения и подслушивания, они встретились у гаража на Пятьдесят шестой Западной улице, где Уилкис держал свой автомобиль. Они сели в машину и поехали в произвольном направлении. Уилкис был настолько одеревенелым, что его могла остановить полиция: он ехал со скоростью всего 15 миль в час.
«Ты ужасно выглядишь», – бодро начал Ливайн. «Я был в тюрьме, и ничего, а на тебе лица нет. Все это чепуха, – продолжал он. – Пока ты знаменит, все это че-пу-ха». Он был под впечатлением того обстоятельства, что «Уолл-стрит джорнэл» в прошлый четверг посвятила ему статью на первой полосе с рисунком художника. Он велел Уилкису остановиться у тротуара возле газетного киоска и выскочил из машины.
«Я слышал, что я на обложке „Ньюсуик“», – сказал он и вскоре вернулся, размахивая последним номером. Но он был разочарован. О нем говорилось в материале на первой странице, озаглавленном «Алчность на Уолл-стрит», но на обложке были изображены руки, тянущиеся к куче денег, а не Ливайн. Фотография Ливайна была глубоко внутри журнала.
«Я готов сдаться, – сказал Уилкис, как только Ливайн оставил журнал в покое. – Что они знают?»
«Понятия не имею» – сказал Ливайн.
«Мое имя всплыло?»
Ливайн снова ответил, что не имеет представления, и добавил: «Не нанимай адвоката. У меня лучшие в мире адвокаты, и мы намерены бороться. Я буду молчать, как могила». Сделав паузу, он продолжил: «Если я заговорю, русский всадит мне пулю в голову. Тебе же с этим не справиться. Ты расколешься. Но не я. Я крепкий орешек».
Далее Ливайн изложил новый план. Он признается и укажет на Уилкиса как на источник информации. Но он скроет тот факт, что Уилкис торговал, используя внутреннюю информацию, на собственный оффшорный счет. «Нас отправят в тюрьму. Это будет одна из этих тюрем вроде загородного клуба. Мы будем товарищами по комнате, будем играть в теннис и загорать. Потом мы отправимся на Каймановы острова и будем жить на твои деньги», – сказал Ливайн.
«Деннис, чем все это кончится?» – в отчаянии спросил Уилкис.
На следующий день Уилкис встретился с адвокатом, рекомендованным ему двоюродным братом, и, не выдержав, признался в содеянном. «Я не хочу бороться», – сказал Уилкис. Адвокат незамедлительно направил его к адвокату по уголовным делам Гэри Нафталису, бывшему помощнику федерального прокурора, а ныне партнеру в нью-йоркской фирме Kramer, Levin, Nessen, Kamin 8c Frankel. Уилкис, временами рыдая, рассказал Нафталису практически обо всем, включая оффшорный счет и вербовку Рэндла Секолы. Нафталис настоятельно попросил Уилкиса больше не разговаривать ни с Ливайном, ни с Секолой.
Однако по прошествии стольких лет преодолеть влияние Ливайна оказалось не так-то просто. Тот вскоре позвонил, и Уилкис, пытаясь найти в себе силы сопротивляться, все же ответил на звонок.
«Деннис, нам не о чем говорить», – сказал он, но Ливайн напирал на то, что у него есть более детальный план конечного обустройства на Каймановых островах. Уилкис Прервал его.
«В газетах сообщается, что расследование еще не закончено. Репортеры намекают на то, что твои сделки – еще цветочки по сравнению с тем, что вскроется позднее. Я не собираюсь осложнять свое положение. На этом наше с тобой общение заканчивается».
Ливайн, казалось, был потрясен и обижен реакцией Уиллиса. «О, Боб, – сказал он, – ты хочешь сказать, что после всего, через что мы вместе прошли, мы больше не друзья?»
И все же Уилкис позвонил Ливайну в День памяти Павших в войнах и в следующую пятницу; при этом он говорил, что ему просто интересно, как у Ливайна идут дела.
«Я держусь», – отвечал Ливайн, но выдержка, судя по всему, ему изменяла. Он явно был на грани отчаяния, когда попросил Уилкиса позаботиться о его жене, если его посадят. Особенно он разволновался в пятницу.
«Я люблю тебя, как брата», – несколько раз сказал он Уилкису. «Я буду разорен, – продолжал он. – Мне насрать на бизнес. Все свои большие сделки, мать их, я уже заключил. Но моя жизнь утратила смысл. Я не увижу, как мой сын станет бар-мицвой». Впервые за все время общения с Уилкисом Ливайн чуть не плакал.
Уилкис ничего не сказал Нафталису ни об обмене звонками с Ливайном, ни о еще одном звонке. Через два дня после ареста Ливайна Уилкису позвонил Секола, бывший сотрудник Lazard, которого он в свое время вовлек в круг инсайдеров. «Нам есть о чем беспокоиться?» – осведомился встревоженный Секола.
«Мне есть, – ответил Уилкис. – Моя жизнь, вероятно, кончена. Но я защищу тебя». Секола сказал, что скоро приедет в Нью-Йорк, так как летом он будет работать в Dillon, Read. Уилкис пообещал, что они встретятся.
Секола приехал 4 июня. В тот день Уилкис посетил праздничный ужин отдела М&А Hutton, но не мог есть. И так худощавый благодаря бегу трусцой, он после ареста Ливайна сбросил еще 15 фунтов и выглядел истощенным. Он стал посещать терапевта. Уйдя при первой же возможности, он взял такси и поехал в ресторан на пересечении Семьдесят седьмой улицы и Бродвея, где встретился с Секолой. Они пошли на восток, в Центральный парк, где в сгущающихся сумерках их никто бы не заметил.
«Я должен беспокоиться?» – тревожно спросил Секола.
«Деннис Ливайн знает, кто ты», – угрожающе произнес Уилкис.
«Но они не смогут ничего доказать, не так ли? – спросил Секола. – Вы ведь не выдадите меня, правда?»
«Рэнди, мне конец, – устало ответил Уилкис. – Я надеюсь, что о тебе никто не узнает, но лгать я не буду. Я не могу лжесвидетельствовать под присягой».
Секола помолчал. «Вы могли бы сказать часть правды», – сказал он.
«Рэнди, от этого не будет толку. Ливайн все знает про тебя».
«Послушайте, – сказал Секола. – Если вы и я будем отрицать то, что скажет он, нас будет двое против одного».
«Извини, но я не буду лгать», – настаивал Уилкис. Обуреваемые мрачными мыслями, они покинули парк.
Следующий день был последним днем занятий в «Брэрли скул», и дочь Уилкиса Александру, исключительно талантливую юную пианистку, чествовали на собрании. Когда Уилкис вошел в аудиторию, он вдруг осознал, что не может занять место среди других родителей. Вместо этого он встал позади. Когда программа началась, он расплакался. Сквозь слезы он видел свою дочь, раскрасневшуюся от волнения по случаю окончания учебного года, – олицетворение невинности. А теперь ему предстоит разрушить ее молодую жизнь. Он выбежал из зала.
12 мая примерно в 5 часов вечера в кабинете Айлана Рейча зазвонил телефон. «Ты слышал о Деннисе? – спросил, задыхаясь, его друг из Goldman, Sachs. – Он обвиняется в инсайдерской торговле. Это на ленте».
Рейч оцепенел. Именно в тот вечер он ожидал увидеть Ливайна на благотворительном балу в пользу «Маунт Синай». Он нажал на рычаг, набрал номер библиотеки фирмы и запросил копию тикерного сообщения. Сидя в такси по дороге домой, он принялся восстанавливать в памяти их совместные с Ливайном аферы, которым он в свое время столь решительно положил конец. Он не паниковал; события казались слишком отдаленными. И он утешался мыслью, что за свои «услуги» он не взял у Ливайна ни цента.
Но теперь Рейч чувствовал все большую тревогу. Каждый вечер он поспешно выходил из дома, чтобы купить «Нью-Йорк Таймс» в 10 часов, сразу же по поступлении в ближайший киоск свежего номера. Он вставал рано утром, чтобы купить «Уолл-стрит джорнэл», которую просматривал в Поисках любых намеков на расширение расследования. С Ливайном он не общался.
Когда несколько дней спустя Рейч улетел в Лос-Анджелес для встречи с клиентом, испытываемые им напряжение и тревога достигли критической точки. Он стал рисовать себе картины собственного разоблачения и общественного позора. Все его старые тревоги и опасения разгорелись вновь, угрожая сломить его психику. Едва ли отдавая себе отчет в своих действиях, он взял напрокат автомобиль, начал бесцельно ездить по Лос-Анджелесу и в конце концов выехал на извилистую горную дорогу высоко над Тихим океаном. Рейч резко вывернул руль, нажал на газ и понесся навстречу пропасти.
Только в последний момент мысли о семье спасли его от самоубийства. Он притормозил, резко свернул на дорогу и остановился. Он навалился на руль, глотая слезы. Как-нибудь, поклялся он, он выпутается из этой передряги.
Два дня спустя Питт получил копию письма Аддерли, в котором тот сообщал, что, по его мнению, раскрытие личности клиента банка не повлечет за собой судебного преследования со стороны багамских властей. Директоры Bank Leu провели заседание и приняли резолюцию, санкционировавшую раскрытие.
Теперь все встало на свои места. В пятницу, 9 мая 1986 года, Питт снял трубку и позвонил Линчу, который сразу же подошел к телефону. Питт не стал тратить время на вступительные фразы.
«Моби Дик, – сказал он, – это Деннис Б. Ливайн».
В ту же пятницу, всего через несколько часов после того, как Питт назвал его имя – Лин Гу, Ливайн явился в манхэттенский небоскреб Gulf+Western на торжественный прием и предварительный показ нового детища кинокомпании Paramount – блокбастера «Супероружие» с Томом Крузом в главной роли. Его пригласили потому, что он был одним из представителей Esquire Inc. в сделке по поглощению ее Gulf+Western. (Что отнюдь не помешало ему торговать, используя внутреннюю информацию об этой сделке.)
Как обычно, это был один из тех эффектных светских раутов, которые Ливайн просто обожал, – скопление сильных мира сего, которое подчеркивало его собственную причастность к богатым и влиятельным и давало возможность «засветиться» рядом с такими представителями корпоративной элиты, как Мартин Дэвис. Однако в тот вечер Ливайн был поглощен размышлениями о все более проблематичных контактах с Bank Leu. Днем ранее он позвонил Плечеру, который не ответил на звонок, и его переадресовали служащему более низкого ранга Эндрю Свитингу.
«Я хочу перевести 10 миллионов долларов со своего счета в какой-нибудь банк на Каймановых островах», – сказал Ливайн.
Свитинг смешался и пробормотал что-то невразумительное насчет того, что процедура перевода такой суммы ему точно не известна. Раздраженный Ливайн сказал, что он свяжется со своим багамским адвокатом и получит от него необходимые инструкции. Когда Ливайн, снабженный оными, перезвонил, Свитинг распорядился прислать их в письменном виде. Вот так: ни больше, ни меньше. Ливайн решил, что с Bank Leu ему больше не по пути. Он дал себе зарок, что в понедельник первым делом отправит в банк письменный приказ о выплате денег и перестанет иметь дело со все более непоследовательными швейцарскими банкирами.
Требование Ливайна не застало врасплох ни банк, ни адвокатов из Fried, Frank. Когда звонок Ливайна был переадресован Свитингу, за спиной у молодого банкира стояли Питт и Роч. Ранее они дали ему указание тянуть время, если Ливайн попытается снять деньги со счета.
Вот уже несколько месяцев было ясно, что продолжающееся расследование со стороны КЦББ и неспособность банкиров Bank Leu его расстроить вызывают у Ливайна все большую тревогу. Помимо того, он говорил Плечеру о новой схеме, которую он вынашивает, – «гениальном плане». Плечер не уловил всех деталей, но творение Ливайна напоминало взаимный фонд. Ливайн хотел привлечь деньги, разделить их на множество счетов, управляемых каким-нибудь швейцарским банкиром, и торговать с них с помощью последнего на собственной внутренней информации. «Гениальность» плана, утверждал Ливайн, состоит в том, что обилие счетов убедит КЦББ, что торговля осуществляется не инсайдером, а банковским служащим, являющимся проницательным биржевым игроком. В последнее время Ливайн делал явные намеки на то, что «гениальный план» можно претворить в жизнь не в Bank Leu, а в каком-нибудь другом банке.
Теперь же, руководствуясь каким-то шестым чувством, Ливайн решил забрать свои деньги именно в тот момент, когда правительственное расследование подошло к концу. После рассекречивания м-ра Икс и сообщения о том, что Ливайн пытается изъять вклад, Линч понял, что для него и федеральной прокуратуры настало время решительных действий. Они не могли допустить, чтобы 10 млн. долларов ушли с Багам, иначе они могли потерять их навсегда.
Линч позвонил Карберри, который в свою очередь поднял на ноги Томаса Дунана – следователя и специального представителя службы федеральных судебных исполнителей в отделе мошенничеств. Дунай, которому было далеко за 40, выглядел как боксер-любитель. Семь его родственников работали в подразделениях по обеспечению законности. Он и юристы КЦББ трудились круглые сутки весь уик-энд, составляя ходатайства о замораживании активов Ливайна, (для подачи в суд и в Bank Leu), в соотвествии с запретительной гражданско-правовой нормой и подготавливая ордер на его арест. Для экономии времени в качестве основания для ареста было указано лишь препятствование отправлению правосудия, благо у прокуратуры и КЦББ имелись на этот счет обстоятельные показания Плечера. Юристы КЦББ ознакомили Дунана с результатами следствия, и он подписал аффидевит [81], с изложением фактов по делу.
В понедельник, 12 мая, в Bank Leu поступило письменное требование Ливайна о переводе 10 млн. долларов, и КЦББ безотлагательно подала документы о блокировании счета. Банк удержал деньги. Карберри и Дунай обратились к федеральному судье, и тот подписал ордер на арест. Дунай и Оги Кауфман, федеральный судебный исполнитель ростом шесть футов восемь дюймов, немедленно отправились на поиски Ливайна.
Первым делом они нанесли визит в квартиру Ливайна на Парк-авеню. Лори открыла дверь и побледнела, когда Дунан представил себя и Кауфмана как представителей министерства юстиции. Она сказала, что муж уже ушел, но пообещала связаться с ним и попросить его позвонить в окружную прокуратуру.
Мужчины поспешили в офис Drexel, но Ливайна не было и там. Судебным исполнителям сказали, что он должен быть на встрече с клиентом Drexel Рональдом Перельманом в доме-офисе последнего в центре города. Но в офисе Перельмана сообщили, что Ливайн еще не появлялся. Дунай вернулся на Сент-Эндрюс-плаза. Возможно, Ливайна предупредила жена. Имя Ливайна было немедленно введено в компьютерные списки таможенного управления США. Попытайся он бежать из страны, его бы задержали.
Теперь события разворачивались быстрыми темпами. В 2 часа дня Линч позвонил Фреду Джозефу, секретарша которого сказала боссу, что на линии начальник управления по надзору КЦББ и что это срочно. Джозеф около 10 минут молча слушал, пока Линч сообщал ему о том, что Ливайн, по мнению КЦББ, совершал крупные сделки с использованием внутренней информации, украденной из Drexel и других фирм. Линч сказал, что Ливайн, судя по всему, сколотил группу сообщников – инвестиционных банкиров, у которых он покупал информацию. КЦББ намерена немедленно заявить об обвинениях против Ливайна и подать ходатайство о судебном запрете на снятие им денег со счета, продолжал Линч, добавив, что уголовные обвинения, вероятно, будут предъявлены, как только Ливайн будет арестован.
Джозеф был потрясен. «Аэри, это звучит так, как будто он уже осужден, – сказал он. – Если он это совершил, то это ужасно. Что от меня требуется? Мы окажем любое содействие».
По просьбе Линча Джозеф приказал опечатать кабинет, письменный стол и папки Ливайна. Он тут же позвонил Кею. «Они собираются арестовать Денниса», – сказал он ошарашенному начальнику Ливайна. Кей позвонил в офис Перельмана и узнал, что Ливайн так и не явился на встречу. Вскоре Джозефу позвонил председатель КЦББ Джон Шэд.
«Мне жаль, что это ваш парень», – сказал Шэд.
«Не извиняйтесь, – ответил Джозеф. – Вы делаете свою работу. Мы часто подозревали, что происходит нечто подобное, но у нас не было доказательств».
А затем новость узнали все. Ровно в 2.46 пополудни начались звонки и заработали тикеры в брокерских фирмах, торговых залах и залах новостей по всей Америке.
Ливайн объявился немногим позже, позвонив Кею с телефона-автомата. Ему пришлось кричать, чтобы быть услышанным в шуме транспорта.
«Деннис, тебя ищут», – сказал Кей, готовый задать массу вопросов.
«Знаю, знаю, – кричал Ливайн. – Это полное недоразумение. Меня пытаются смешать с дерьмом, уничтожить. Мне не дали возможности объясниться. Я не сделал ничего плохого».
«Деннис, заткнись, замолчи. Тебе нужен адвокат», – посоветовал Кей.
«Кто именно?» – крикнул Ливайн. О Питте, ясное дело, не могло быть и речи.
Кей назвал Флома, Липтона и Артура Лаймена (из Paul, Weiss, Rifkind, Wharton&Garrison), которых знал по работе над поглощениями. Как только Ливайн положил трубку, Кей позвонил Джозефу. «Деннис говорит, что все это недоразумение», – сказал он.
«Он по уши в дерьме», – ответил Джозеф.
В тот вечер, в 5.30, Дунай и Карберри все еще были на работе, когда в кабинете Дунана зазвонил телефон.
«Уф, это Деннис Ливайн. Я знаю, что вы меня разыскиваете, и думаю, что нам не мешало бы встретиться», – сказал Ливайн, голос которого, если учесть его незавидное положение, звучал на удивление беззаботно. «У вас, должно быть, для меня повестка или что-то вроде этого», – добавил он.
Дунан настоятельно потребовал, чтобы Ливайн как можно скорее встретился с ним на Сент-Эндрюс-плаза. Несмотря на объявление о действиях КЦББ, Ливайн собирался посетить в тот вечер благотворительный бал в пользу больницы «Маунт Синай», но согласился заехать по пути в федеральную прокуратуру.
Ливайн, отдав предпочтение «БМВ», а не еще более бросающейся в глаза «тестароссе», приехал один и припарковался на почти безлюдной улице рядом со зданием прокуратуры. В 7.30 вечера он расписался на входе.
Дунан встретил его в холле шестого этажа и привел к Карберри, который сидел у себя в кабинете за большим письменным столом. Рядом стоял юрист КЦББ Питер Соннентал, специально прибывший из Вашингтона. Мятая и поношенная одежда Карберри, Дунана и Соннентала резко контрастировала с модным черным европейским костюмом, желтым галстуком от «Гермеса» и черными кожаными «мокасинами» от «Гуччи», которые были на Ливайне. Последний располагающе улыбнулся и протянул руку Карберри, словно его представили перспективному клиенту.
Дунан быстро поставил его на место, «У меня ордер на ваш арест, – сказал он. – Мистер Ливайн, вы арестованы».
«Вы имеете право хранить молчание…» – начал Карберри, и ошеломленный Ливайн смертельно побледнел. Дунай приказал ему наклониться вперед и положить ладони на стол Карберри, и Ливайн машинально подчинился. Дунай обыскал его в поисках оружия и велел выложить все из карманов. Затем Карберри положил на стол несколько документов Bank Leu за подписью Ливайна и пододвинул их Ливайну, чтобы тот на них взглянул. И Ливайн увидел, что Майер и Плечер, вопреки его указаниям, уничтожили не все документы, связывающие его с банковским счетом. «Вы хотите с нами сотрудничать, (Давать показания против сообщников и т.п.)?» – спросил Карберри. Ливайн ответил, что он хочет поговорить со своими адвокатами. Дунай проводил Ливайна к телефону в холле и стоял рядом, пока тот звонил Артуру Лаймену, нанятому им в тот же день после разговора с Кеем. Ливайн знал Лаймена по сделке с Revlon, в которой тот представлял Revlon.
В какой-то момент разговора Ливайн, все еще не до конца осознавая происходящее, повернулся к Дунану с трубкой в руке. «Что происходит? – спросил Ливайн. – Что со мной?»
«Вы арестованы», – снова сказал Дунай.
«Святые угодники, я арестован», – повторил в трубку Ливайн.
Как только Ливайн закончил разговор, Лаймен позвонил Карберри и попросил отпустить Ливайна на ночь. Карберри отказал, мотивировав это тем, что на следующий день, когда Ливайну предъявят обвинение по первоначальной формулировке, (до заявления обвиняемого о своей невиновности или о том, что он не оспаривает обвинение), тот будет вправе просить об освобождении под залог. Карберри не хотел рисковать. Аресты известных бизнесменов, обвиняемых в преступных махинациях, зачастую были, если можно так выразиться, акциями в белых перчатках: задержанные соглашались сдаться в удобное для них время и немедленно вносили залог. Карберри полагал, что преступникам из числа «белых воротничков» слишком часто делают изрядные поблажки, недоступные менее влиятельным арестованным, обвиняемым в более заурядных преступлениях. К тому же он считал, что есть реальная опасность того, что Ливайн скроется.
Была почти полночь, когда Дунай завершил процедуру ареста и отвел Ливайна в исправительный центр «Метрополитен» – федеральную тюрьму, примыкающую к зданию федерального суда на Фоли-сквер.
Для Ливайна не было, казалось, ничего важнее его «БМВ». Он сказал Дунану, что его беспокоит, что машина всю ночь простоит на улице. Дунай любезно взял ключи и отогнал машину в ближайший муниципальный гараж. Он никогда прежде не водил такой дорогой автомобиль.
В тюрьме Дунан подписал форму с обещанием забрать Ливайна в 9 часов утра. Ливайна увели и заперли в помещении для арестованных, где ему предстояло провести ночь в обществе двоих торговцев наркотиками. Наутро Ливайн выглядел усталым и изможденным, что Дунана не удивило. На его памяти мало кто спал в первую ночь в исправительном центре «Метрополитен».
Ранее Уилкис похоронил все свои тревоги, связанные с Ливайном, сконцентрировавшись на работе в E.F.Hutton. В том году он самостоятельно провел ряд относительно небольших сделок, и Дэниел Гуд, глава отдела М&А, намекнул, что планирует сделать его директором-распорядителем. И даже в столь благоприятных обстоятельствах Уилкис, следуя примеру Ливайна, стремился развить свой успех. Он связался с «охотником за головами», который в свою очередь вступил в переговоры с двумя другими инвестиционными банками, «проталкивая» его на пост директора-распорядителя и обсуждая условия перехода. Уолл-стрит испытывала острую необходимость в инвестиционных банкирах с опытом Уилкиса.
Когда 12 мая новость о подписании ордера на арест Ливайна стала всеобщим достоянием, Уилкис ехал на такси в аэропорт имени Ла Гардиа, чтобы лететь в Омаху. По прибытии в аэропорт он позвонил «охотнику за головами». У последнего, как и у всех на Уолл-стрит, в тот момент на языке вертелось одно – Деннис Ливайн.
«В Drexel, возможно, появилась вакансия», – взволнованно сказал «охотник за головами».
Уилкис был потрясен, хотя речь шла о событии, которое он много раз рисовал в своем воображении. Он улетел в Омаху, но никак не мог подавить панику и сосредоточиться. В тот же вечер он позвонил своей жене Эльзе, которая сказала, что видела Ливайна во второй половине дня. Тот забирал сына из Епископальной школы – привилегированной частной школы в Манхэттене, которую посещал и сын Уилкиса. Ливайн, пробираясь сквозь толпу женщин, пришедших за детьми, и то и дело заявляя, что его «ложно обвинили», выглядел бодрячком. Он едва ли не наслаждался своей внезапной дурной славой, сказала Эльза. Для Уилкиса это было уже слишком. Неужели Ливайн не понимает, что их будущее под угрозой? Он решил, что должен вернуться и поговорить с Ливайном.
На следующий день Уилкис, сказавшись больным, прилетел в Нью-Йорк. Он сразу же позвонил Ливайну домой. Ливайн, которому в то утро было предъявлено обвинение, виновным себя не признал и был отпущен под залог в 5 млн. долларов. Он внес 100 000 долларов наличными и заложил квартиру и акции Drexel.
«Приезжай-ка ты поскорее», – сказал Ливайн.
Уилкис поймал такси и приехал к Ливайну. Дверь открыла Лори, которая, судя по внешнему виду, не спала всю ночь; глаза у нее были красные и опухшие от слез. Ливайн, на котором был кое-как надетый спортивный костюм, напротив, выглядел неунывающим, даже веселым.
«Господи, Боб, ты можешь себе представить – они засадили меня в тюрьму. Боже, у меня были с собой деньги и записная книжка с телефонами и именем Айвена Боски чуть ли не на каждой, странице! У меня в кармане было девятьсот баксов». Но Ливайн уже вынашивал план.
«Ты найдешь адвоката на Каймановых островах и дашь ему денег, чтобы он заявил, что это не твой, а его счет», – начал Ливайн, но Уилкис не желал играть в такие игры.
«Слишком поздно, Деннис, – взмолился он. – Неужели тебе это не понятно? Все кончено».
Уилкис пережил мучительную неделю: он не мог спать, был неспособен сконцентрироваться на работе и почти ничего не ел. Он ничего не рассказал жене о собственном участии в аферах, но она и так знала, насколько тесно он общается с Ливайном. Она настояла на том, чтобы он связался с адвокатом, и Уилкис позвонил своему двоюродному брату, который работал в Piper&Marbury, одной из ведущих адвокатских фирм Балтимора. Он не сказал всей правды, признав только, что у него были кое-какие «дела» с Ливайном, которые его беспокоят. Двоюродный брат устроил ему встречу с одним нью-йоркским адвокатом, назначенную на вторник.
Между тем, вопреки всякой логике, Уилкис согласился снова встретиться с Ливайном в понедельник. Чтобы исключить возможность тайного наблюдения и подслушивания, они встретились у гаража на Пятьдесят шестой Западной улице, где Уилкис держал свой автомобиль. Они сели в машину и поехали в произвольном направлении. Уилкис был настолько одеревенелым, что его могла остановить полиция: он ехал со скоростью всего 15 миль в час.
«Ты ужасно выглядишь», – бодро начал Ливайн. «Я был в тюрьме, и ничего, а на тебе лица нет. Все это чепуха, – продолжал он. – Пока ты знаменит, все это че-пу-ха». Он был под впечатлением того обстоятельства, что «Уолл-стрит джорнэл» в прошлый четверг посвятила ему статью на первой полосе с рисунком художника. Он велел Уилкису остановиться у тротуара возле газетного киоска и выскочил из машины.
«Я слышал, что я на обложке „Ньюсуик“», – сказал он и вскоре вернулся, размахивая последним номером. Но он был разочарован. О нем говорилось в материале на первой странице, озаглавленном «Алчность на Уолл-стрит», но на обложке были изображены руки, тянущиеся к куче денег, а не Ливайн. Фотография Ливайна была глубоко внутри журнала.
«Я готов сдаться, – сказал Уилкис, как только Ливайн оставил журнал в покое. – Что они знают?»
«Понятия не имею» – сказал Ливайн.
«Мое имя всплыло?»
Ливайн снова ответил, что не имеет представления, и добавил: «Не нанимай адвоката. У меня лучшие в мире адвокаты, и мы намерены бороться. Я буду молчать, как могила». Сделав паузу, он продолжил: «Если я заговорю, русский всадит мне пулю в голову. Тебе же с этим не справиться. Ты расколешься. Но не я. Я крепкий орешек».
Далее Ливайн изложил новый план. Он признается и укажет на Уилкиса как на источник информации. Но он скроет тот факт, что Уилкис торговал, используя внутреннюю информацию, на собственный оффшорный счет. «Нас отправят в тюрьму. Это будет одна из этих тюрем вроде загородного клуба. Мы будем товарищами по комнате, будем играть в теннис и загорать. Потом мы отправимся на Каймановы острова и будем жить на твои деньги», – сказал Ливайн.
«Деннис, чем все это кончится?» – в отчаянии спросил Уилкис.
На следующий день Уилкис встретился с адвокатом, рекомендованным ему двоюродным братом, и, не выдержав, признался в содеянном. «Я не хочу бороться», – сказал Уилкис. Адвокат незамедлительно направил его к адвокату по уголовным делам Гэри Нафталису, бывшему помощнику федерального прокурора, а ныне партнеру в нью-йоркской фирме Kramer, Levin, Nessen, Kamin 8c Frankel. Уилкис, временами рыдая, рассказал Нафталису практически обо всем, включая оффшорный счет и вербовку Рэндла Секолы. Нафталис настоятельно попросил Уилкиса больше не разговаривать ни с Ливайном, ни с Секолой.
Однако по прошествии стольких лет преодолеть влияние Ливайна оказалось не так-то просто. Тот вскоре позвонил, и Уилкис, пытаясь найти в себе силы сопротивляться, все же ответил на звонок.
«Деннис, нам не о чем говорить», – сказал он, но Ливайн напирал на то, что у него есть более детальный план конечного обустройства на Каймановых островах. Уилкис Прервал его.
«В газетах сообщается, что расследование еще не закончено. Репортеры намекают на то, что твои сделки – еще цветочки по сравнению с тем, что вскроется позднее. Я не собираюсь осложнять свое положение. На этом наше с тобой общение заканчивается».
Ливайн, казалось, был потрясен и обижен реакцией Уиллиса. «О, Боб, – сказал он, – ты хочешь сказать, что после всего, через что мы вместе прошли, мы больше не друзья?»
И все же Уилкис позвонил Ливайну в День памяти Павших в войнах и в следующую пятницу; при этом он говорил, что ему просто интересно, как у Ливайна идут дела.
«Я держусь», – отвечал Ливайн, но выдержка, судя по всему, ему изменяла. Он явно был на грани отчаяния, когда попросил Уилкиса позаботиться о его жене, если его посадят. Особенно он разволновался в пятницу.
«Я люблю тебя, как брата», – несколько раз сказал он Уилкису. «Я буду разорен, – продолжал он. – Мне насрать на бизнес. Все свои большие сделки, мать их, я уже заключил. Но моя жизнь утратила смысл. Я не увижу, как мой сын станет бар-мицвой». Впервые за все время общения с Уилкисом Ливайн чуть не плакал.
Уилкис ничего не сказал Нафталису ни об обмене звонками с Ливайном, ни о еще одном звонке. Через два дня после ареста Ливайна Уилкису позвонил Секола, бывший сотрудник Lazard, которого он в свое время вовлек в круг инсайдеров. «Нам есть о чем беспокоиться?» – осведомился встревоженный Секола.
«Мне есть, – ответил Уилкис. – Моя жизнь, вероятно, кончена. Но я защищу тебя». Секола сказал, что скоро приедет в Нью-Йорк, так как летом он будет работать в Dillon, Read. Уилкис пообещал, что они встретятся.
Секола приехал 4 июня. В тот день Уилкис посетил праздничный ужин отдела М&А Hutton, но не мог есть. И так худощавый благодаря бегу трусцой, он после ареста Ливайна сбросил еще 15 фунтов и выглядел истощенным. Он стал посещать терапевта. Уйдя при первой же возможности, он взял такси и поехал в ресторан на пересечении Семьдесят седьмой улицы и Бродвея, где встретился с Секолой. Они пошли на восток, в Центральный парк, где в сгущающихся сумерках их никто бы не заметил.
«Я должен беспокоиться?» – тревожно спросил Секола.
«Деннис Ливайн знает, кто ты», – угрожающе произнес Уилкис.
«Но они не смогут ничего доказать, не так ли? – спросил Секола. – Вы ведь не выдадите меня, правда?»
«Рэнди, мне конец, – устало ответил Уилкис. – Я надеюсь, что о тебе никто не узнает, но лгать я не буду. Я не могу лжесвидетельствовать под присягой».
Секола помолчал. «Вы могли бы сказать часть правды», – сказал он.
«Рэнди, от этого не будет толку. Ливайн все знает про тебя».
«Послушайте, – сказал Секола. – Если вы и я будем отрицать то, что скажет он, нас будет двое против одного».
«Извини, но я не буду лгать», – настаивал Уилкис. Обуреваемые мрачными мыслями, они покинули парк.
Следующий день был последним днем занятий в «Брэрли скул», и дочь Уилкиса Александру, исключительно талантливую юную пианистку, чествовали на собрании. Когда Уилкис вошел в аудиторию, он вдруг осознал, что не может занять место среди других родителей. Вместо этого он встал позади. Когда программа началась, он расплакался. Сквозь слезы он видел свою дочь, раскрасневшуюся от волнения по случаю окончания учебного года, – олицетворение невинности. А теперь ему предстоит разрушить ее молодую жизнь. Он выбежал из зала.
12 мая примерно в 5 часов вечера в кабинете Айлана Рейча зазвонил телефон. «Ты слышал о Деннисе? – спросил, задыхаясь, его друг из Goldman, Sachs. – Он обвиняется в инсайдерской торговле. Это на ленте».
Рейч оцепенел. Именно в тот вечер он ожидал увидеть Ливайна на благотворительном балу в пользу «Маунт Синай». Он нажал на рычаг, набрал номер библиотеки фирмы и запросил копию тикерного сообщения. Сидя в такси по дороге домой, он принялся восстанавливать в памяти их совместные с Ливайном аферы, которым он в свое время столь решительно положил конец. Он не паниковал; события казались слишком отдаленными. И он утешался мыслью, что за свои «услуги» он не взял у Ливайна ни цента.
Но теперь Рейч чувствовал все большую тревогу. Каждый вечер он поспешно выходил из дома, чтобы купить «Нью-Йорк Таймс» в 10 часов, сразу же по поступлении в ближайший киоск свежего номера. Он вставал рано утром, чтобы купить «Уолл-стрит джорнэл», которую просматривал в Поисках любых намеков на расширение расследования. С Ливайном он не общался.
Когда несколько дней спустя Рейч улетел в Лос-Анджелес для встречи с клиентом, испытываемые им напряжение и тревога достигли критической точки. Он стал рисовать себе картины собственного разоблачения и общественного позора. Все его старые тревоги и опасения разгорелись вновь, угрожая сломить его психику. Едва ли отдавая себе отчет в своих действиях, он взял напрокат автомобиль, начал бесцельно ездить по Лос-Анджелесу и в конце концов выехал на извилистую горную дорогу высоко над Тихим океаном. Рейч резко вывернул руль, нажал на газ и понесся навстречу пропасти.
Только в последний момент мысли о семье спасли его от самоубийства. Он притормозил, резко свернул на дорогу и остановился. Он навалился на руль, глотая слезы. Как-нибудь, поклялся он, он выпутается из этой передряги.