Стюарт Энн. Полуночная роза

   Она ждала, что он напомнит ей о том, кому принадлежала глупая идея отправиться на поиски охотничьего дома Блэкторна. Но Тони промолчал, и она немного успокоилась.
   — Пойдем скорей, — сказал он, и через несколько секунд они уже были под крышей ветхого строения.
   Элин ничего не видела в темноте, но, к счастью, Тони чувствовал себя увереннее и, взяв ее за холодную, мокрую руку, уверенно провел через помещение с зияющими пустотой окнами и дырявой, пропускающей воду крышей в маленькую комнатку в глубине дома, где можно было кое-как укрыться от непогоды.
   — Сядь, — приказал он ей голосом, который казался неестественно громким в царившей вокруг них тишине.
   — Куда? — решилась она спросить, потирая замерзшие руки.
   — За тобой кровать. Сядь и накройся покрывалом, а я пока посмотрю, можно ли развести огонь в камине.
   — Возможно, труба засорена, — сказала Элин, присаживаясь на край матраса, который нашла на ощупь.
   — Не думаю, тут остались угли.
   — Ты хочешь сказать, что кто-то здесь был?
   — Думаю, да. Боюсь, сегодня нас покинула удача, Элин, — он произнес это как ни в чем не бывало, и через несколько мгновений в камине загорелся огонь. — Очень любезно с их стороны, что они оставили нам немного дров, — добавил он, подбрасывая еще несколько поленьев и поднимаясь с колен. Посмотрев на каминную полку, он покачал головой. — Да, удача определенно покинула нас, — повторил он, снимая мокрое пальто и шляпу.
   Элин дрожала, несмотря на то, что огонь быстро согревал помещение.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Я имею в виду, дорогая, что это и есть охотничий дом Блэкторнов. Здесь нет ни уютных комнат, ни чистых постелей, ни горячей еды, и, хуже того, — нет Николаса Блэкторна и его жертвы.
   — Ты уверен? — спросила Элин. Конечно, она ему поверила, но мысль о том, что они проделали весь этот путь напрасно, была непереносима.
   — Посмотри, что написано над камином. Ты не забыла латынь? Девиз Блэкторнов очень прост, — Я преуспеваю. Нельзя сказать, что Николас и его предки свято следовали ему.
   Элин не могла даже плакать. Она промокла до нитки, умирала от голода, замерзла так, что не могла двинуться. Но она сама притащила сюда Тони, и слезами ей за свои грехи не расплатиться.
   Тони подошел к ней, присел рядом, и взял ее онемевшие руки в свои.
   — Не огорчайся так, ягненочек, — сказал он так ласково, как только мог. — Мы их отыщем. Они не могли уехать далеко.
   — Ты думаешь, они были здесь?
   — Похоже, что так. Кто еще мог быть тут и оставить угли? Дай-ка я поищу, не осталось ли свечных огарков. Кто знает, может, мы найдем и чего-нибудь поесть… А ты пока сняла бы накидку и развесила ее возле огня. Ты должна ее высушить, прежде, чем снова наденешь.
   — Если ты отыщешь хоть что-нибудь съедобное, — сказала Элин заискивающе, — я — твоя должница до самой смерти.
   — Я не забуду этого обещания.
   Тони исчез в соседней комнате, а Элин тем временем сняла накидку и осмотрелась вокруг. Обстановка в комнате была убогой — трехногий стол, два стула и провалившаяся кровать. Слава Богу, на кровати лежала старая полость из кареты. Она сейчас даже не думала, что там может оказаться полно блох, лишь бы хоть как-то согреться.
   — Удача не покинула нас окончательно, — произнес Тони с порога, — у нас есть остатки тушеного цыпленка и кусок сыра. Но главное, я нашел вот это, — он протянул ей флягу.
   — Вино? — спросила она.
   — Даже лучше. Бренди. Снимай свои мокрые ботинки, Элин. Мы пробудем здесь несколько часов. — Тони упал на стул, на котором висело его начавшее дымиться пальто, и принялся снимать сапоги.
   — Я надеюсь, ты не хочешь предложить мне переночевать здесь? — поинтересовалась Элин, стараясь не показывать, насколько смущает ее подобная перспектива.
   — Я готов предложить тебе что угодно, лишь бы не возвращаться снова под дождь, и не идти назад, разыскивая собственные следы, а потом топать полмили до фермы. Здесь вполне удобно. Придется подчиниться обстоятельствам.
   — Тони, здесь всего одна кровать, — решилась сказать Элин.
   — Ты права, любовь моя, — весело ответил Тони, — но я тебе доверяю.
   Элин была вынуждена рассмеяться.
   — Во всяком случае никто об этом не узнает, — сказала она, расшнуровывая мокрые ботинки и подвигая их к огню.
   — А даже если и узнают, то никто не поверит, что подобное могло произойти с двумя столь здравомыслящими созданиями, как мы с тобой.
   Он искоса взглянул на нее.
   — У меня начинают появляться сомнения насчет твоего здравомыслия, Элин Фицуотер. Откровенно говоря, мне кажется, что ты действуешь разлагающе на мою добродетельную натуру. Стоит мне побыть в твоем обществе, и я начинаю терять голову. Выпей немного бренди.
   Элин взглянула на серебряную фляжку.
   — Мне, наверное, не стоит пить, — произнесла она с сомнением.
   — Нет ничего лучше, чтобы согреться как следует. Не бойся, если ты выпьешь слишком много, то просто заснешь. Ничего страшного.
   Элин помнила, что ее предыдущее знакомство со спиртным окончилось хихиканьем и легкой дурнотой. Так что, если она сделает глоток-другой, ничего страшного действительно не произойдет. Тони не раз слышал, как она хихикает.
   Ей обожгло горло, но тепло, сосредоточившись сперва в животе, вскоре разлилось по всему телу.
   — Очень приятно, — вежливо заметила она, и снова поднеся фляжку к горлу, сделала глоток побольше. Она бросила подозрительный взгляд на Тони, прикидывая, не намерен ли он предупредить ее относительно опасности злоупотребления бренди. Тони не шелохнулся, и только изредка посматривал на нее, сидя поодаль с непроницаемым лицом.
   «Будь что будет», — подумала она и сделала третий глоток.
   — А ты разве не хочешь немного? — поинтересовалась она.
   — Неужели ты собираешься выпить все одна? — лениво спросил Тони.
   — Я пока не решила, — гордо ответила Элин. Ей показалось, что немного гордости ей сейчас не повредит. Она сидела на кровати, поджав под себя ноги в одних чулках, прическа ее растрепалась, а рядом с ней не было ни одного достойного уважения человека, кроме, разумеется, весьма достойного сэра Энтони Уилтона-Грининга. Она ему так и сказала.
   — Не могу понять, что заставляет тебя ежеминутно напоминать мне о том, какой я достойный и надежный, — произнес Тони, снова начиная чувствовать себя уязвленным, — у тебя просто навязчивая идея. Почему?
   Элин стало совсем тепло. Ее тонкое шелковое платье было скромное, с пуговичками, застегивающимися под самой шеей. Расстегнув две верхние, она вытянула ноги на постели и спросила:
   — А разве это не так?
   — Не совсем. Я позволяю себе кое-какие пустяки, правда, они касаются только меня. Делаю то, что мне приятно, — он откинулся на спинку стула и поглядывал на нее из-под чуть приспущенных век.
   — Я бы тоже так хотела, — заявила Элин, сделав еще глоток восхитительного бренди, она коснулась рукой своих волос. Часть шпилек давно выскочила, так что ей показалось, что лучше уж совсем их распустить. Никто, кроме Тони, все равно не увидит, а ему наверняка это безразлично.
   — Ты не против? — спросила она.
   — Не против чего?
   — Если я распущу волосы? — она уже собралась осуществить свое намерение, хотя задача и оказа-лась непростой, так как в одной руке она все еще держала фляжку с бренди. Бинни использовала сегодня куда больше шпилек, чем требовалось, и заставила Элин целый день терпеть головную боль. Еще одна, последняя шпилька, и волосы накрыли ей плечи шелковой волной.
   — Вовсе нет, — поторопился сказать Тони, — а куда ты положила шпильки?
   — В кровать.
   — Этого я как раз и боялся. Боюсь, мисс Биннерстоун их заколдовала. Если ночью я забудусь и попытаюсь скомпрометировать тебя, они, возможно, оживут и вопьются в меня.
   Элин хихикнула.
   — Сомневаюсь, — сказала она.
   — Сомневаешься в чем?
   — И в том и в другом. Что ты нанесешь мне оскорбление и что шпильки вопьются в тебя. Мне с тобой так спокойно, — с умиротворением заключила она, сползая на провалившуюся постель, и по-прежнему не выпуская из руки фляжки.
   Тони встал и подошел к кровати, Элин плохо видела его лицо в полутьме. Она только могла себе представить, как он смотрит на нее, — снисходительно, ласково, по-отечески.
   — По-моему, тебе достаточно пить, — произнес он, отнимая у нее фляжку. — Первый раз вижу, чтобы человек так быстро напился.
   Элин хихикнула.
   — Очень стыдно, — согласилась она.
   — Пожалуй, — пробормотал Тони, становясь на колени возле кровати, и Элин теперь разглядела его как следует. — Ты ужасная, ужасная бесстыдница.
   «Все дело, наверное, в бренди», — решила она. Но Тони почему-то смотрел на нее не снисходительно, и не по-отечески. Его глаза горели каким-то странным хищным огнем, и, надо сказать, что для такого респектабельного господина, как он, вид у него был весьма необычный.
   — Я хочу поспать, — сообщила, чуть запинаясь, Элин, — смотри, не разбуди меня, когда будешь ложиться.
   Тони смотрел на нее сверху вниз. Смежив веки и шумно дыша чуть приоткрытым ртом, она крепко заснула. У нее были такие восхитительные, веером лежавшие на белых щеках ресницы, что глядя на них Тони подумал, что этих ресниц в отличие от ресниц Божественной Карлотты никогда не касалась краска. Она была пьяна, его милая Элин, пьяна до бесчувствия, и совсем не страшилась опасности, грозившей ей со стороны уравновешенного и почтенного человека, который стоял возле нее на коленях.
   Он встал, одним глотком прикончил бренди, не жалея о том, что ему досталось так мало. Его устраивала покорная Элин. Он предпочитал ощутить ее вкус, а не вкус бренди.
   Он не спешил, наслаждаясь предвкушением. Раздув посильнее огонь, чтобы комната равномер-нее нагрелась, он снял камзол и развязал шейный платок. Когда он скользнул в постель, Элин почти не шелохнулась. Он лежал на боку, чувствуя себя как голодный человек, который, попав на пир, не знает, какое кушанье сперва попробовать. Решив, что неплохо начать с шелковистых волос, он взял одну прядь и намотал ее на палец, наслаждаясь тем, какая она мягкая и восхитительная. Потом поднес локон к своему лицу и, вдыхая цветочный аромат, провел им по своей щеке. Элин, может, и не знает, какие у нее красивые волосы. Иначе она не стала бы их так туго затягивать.
   Отпустив локон, он провел пальцем по ее чуть приоткрытым губам. Они показались ему удивительно мягкими. Ему хотелось упиваться ее дыханием, ее сладостью. Хотелось заключить ее в объятия, прижать к своему сердцу, хотелось слиться с ней во всех смыслах, которые имеет это слово.
   Он коснулся ее губ своими, и она, легко и свободно вздохнув, прижалась к нему плотнее. Тогда он поцеловал ее, и когда он отпустил ее на этот раз, она сонно запротестовала.
   Тони на мгновение замер. У мужчины должны быть правила, кодекс чести, которого он обязан придерживаться на протяжении всей жизни. Кажется, сейчас кодекс его чести подвергается серьезному испытанию.
   «Вероятно, сказывается влияние Блэкторна, — решил он. — Николас скорее всего упражнялся с подружкой Элин на этой самой постели, над ней до сих пор витает дух порока».
   И все же он знал, что его нарастающее вожделение никак не связано с Николасом Блэкторном, а имеет отношение только к его внезапно усилившемуся и не поддающемуся рациональному объяснению влечению к лежащей рядом с ним женщине. Почему-то она вдруг стала значить для него больше, чем весь мир. И если это и объяснялось тем, что желание, которое он испытывал, буквально съедало его изнутри, то только отчасти.
   Он бы сумел раздеть Элин и овладеть ею, не дав ей осознать, что надежный старина Тони ее скомпрометировал. Это бы решило множество проблем, но и повлекло бы за собой новые осложнения.
   Еще один поцелуй, просто чтобы быть уверенным, что это возможно. Одно прикосновение, чтобы убедиться, что он может выжить. Он снова приник к ее губам, заставив их разомкнуться, и рука его легла ей на грудь.
   На этот раз застонал он. Ее грудь под его рукой была такой упругой и округлой, сосок напрягся под его ищущими пальцами. Рот ее приоткрылся шире, и он поцеловал ее так, как еще ни разу не целовал ни одной женщины из общества, так как вообще ни разу не целовал ни одной женщины.
   Прервав поцелуй, он задохнулся, тело его содрогалось от вынужденного воздержания. Глаза Элин вдруг приоткрылись, она взглянула на него с сонным удивлением, а потом улыбнулась зазывной, чуть пьяной улыбкой, и потянувшись, коснулась его губ, все еще влажных от поцелуя.
   А потом она уронила руку на матрас, снова закрыла глаза и захрапела.
   Тони вдруг стало смешно от того, что у него такая невозвышенная возлюбленная, от того, что он невоздержан, л от того, в какую переделку они оба попали. Если они найдут завтра Жизлен, а он в этом почти не сомневался, им придется сразу отправиться в Энсли-Холл. А он все же опасно медлил.
   Он провалился в углубление рядом с Элин и уставился в потолок, стараясь усмирить свою бунтующую плоть. Он повел себя совершенно непозволительно, но не он один в этом виноват. Если бы все зависело только от него, он бы оставил Элин в Энсли-Холле, обратился бы, как это принято, к Кармайклу и, попросив ее руки, принялся бы ухаживать за ней. Пылкости он бы обучил ее позднее.
   А вообще-то это она обучила его пылкости. Обучала тому, чего он прежде не ведал, просто находясь с ним рядом. Одно он, однако, знал наверняка, — если он не женится на ней в ближайшее время, его дрогнувшее благородство потерпит полное фиаско.
   Он повернул голову и стал наблюдать за Элин.
   Ее длинные светлые волосы разметались по постели, и ему захотелось в них порыться. Спать с ней рядом и не заниматься любовью было адской мукой. Не лежать возле нее было бы еще хуже.
   Она легко и изящно подвинулась, когда он чуть потянул ее к себе, и вздохнув, поудобнее устроилась на его руке. Ее тело было теплым, упругим и восхитительным. Сдерживая отчаянное желание крепко прижать ее к себе, он, едва касаясь, погладил ее по руке.
   Ночь, судя по всему, обещала быть очень длинной.

КОНТИНЕНТ

17

   Она солгала ему. Жизлен поняла это позднее, много позднее, когда у нее появилось время подумать. Она солгала и себе и поверила в это. Она бы не сумела убить себя, как бы ей этого ни хотелось. Его прикосновения лишили ее разума, лишили надежды. И все же она не смогла бы выпрыгнуть на ходу из кареты, не смогла бы броситься за борт корабля в Северном море.
   Наверное, если бы он вез ее во Францию, место, ужаснее которого для нее не было на свете, она бы все равно не смогла на это решиться.
   Нелепо, что она сравнивает то, что происходит с ней сейчас, с той темной бездной, в которой она оказалась десять лет назад. Она пошла тогда к Мальвивэ. Пошла к виновнику ее падения, пошла, зная, что ей предстоит отдать ему свое тело, чтобы получить деньги и накормить брата и чтобы спастись от всесильного районного комитета. Она считала, что, поступив так, выживет. Выживет с помощью все того же несложного трюка, — уйдет в себя, и все вокруг исчезнет.
   Но Жизлен переоценила свои силы, и ей лишь казалось, что она убила в себе чувства. Ярость. Ненависть. Месть. Этот человек не был неловким, незлобливым мясником, ищущим минутного удовольствия. Не был пьяным, развратным британским джентльменом — любителем девственниц.
   Мальвивэ был зловещим и могущественным. Он ждал ее в лавке мясника, где, правда, уже ничто не напоминало о месье Поркэне. Куски мяса убрали, и обстановка стала богаче — те, кто стоял у власти, теперь хорошо платили ему.
   Он сидел в слабоосвещенной комнате, попивая вино Поркэне.
   — Закрой за собой дверь, — приказал он грубым, вульгарным голосом, который она часто слышала в своих страшных снах.
   Жизлен послушалась и остановилась в темном углу. Она не знала, помнит ли он ее, или продажа молоденьких девушек была обычным делом на его пути наверх.
   Его слова рассеяли ее сомнения.
   — Ты предпочитаешь жить на улице, а не в заведении мадам Клод? Я думал, у тебя больше здравого смысла. Подойди ближе.
   Жизлен молча подчинялась его приказанию.
   — Верно. Ты еще вполне хорошенькая. Если бы не Старый Скелет, ты бы уже умерла. Я часто вспоминал о тебе, жаль, что тот жирный английский аристократ стал первым, но мне были нужны деньги. Так бывает всегда. Кроме того, я знал, что мое время еще придет.
   Рука Жизлен сжала рукоять лежавшего у нее в кармане ножа, который она всегда носила с собой. Холод стального лезвия успокаивал ее. Чем больше говорил Мальвивэ, тем сильнее сжималась ее рука.
   Ей было нелегко с Поркэном. С этим чудовищем будет непереносимо.
   — Я хочу поскорее вернуться, — сказала она с досадой, — нельзя ли покончить со всем этим побыстрей?
   — Какое рвение! — с издевкой сказал Мальвивэ. — И этот чудный говорок. Так говорят аристократы. Я сам никогда не слышал, но мне рассказывали. Тебя называют Герцогиней мостовых. Я хочу, чтобы ты разговаривала со мной, пока я буду с тобой заниматься. Твой голос дополнит удовольствие.
   Жизлен задрожала и инстинктивно отступила назад.
   — И еще, — сказал Мальвивэ, — тебе не к кому возвращаться.
   Она остановилась, выжидая.
   — С прискорбием сообщаю тебе, что твой братец умер. Представь себе, маленький бедный дурачок понял, что ты торгуешь собой ради него. Думаю, он не вынес стыда. Никто не знает наверняка, но скорей всего он бросился в Сену.
   — Вы лжете, — произнесла Жизлен, и голос ее задрожал от внезапной растерянности, — я ушла от него всего час назад.
   — Мои люди работают быстро. Твой братец умер, Герцогиня, и никогда не вернется. А ты останешься со мной, и будешь делать то, что я прикажу или последуешь за ним. Ну-ка, поглядим, с чего нам начать? — он сидел на стуле, и на его темном лице играла дьявольская улыбка. — Почему бы тебе не встать на колени? Пожалуй, так будет интересней. — Жизлен не двигалась. — На колени, дрянь, — вдруг взревел Мальвивэ.
   Потом она так и не смогла вспомнить, как это случилось. В руке у нее оказался нож, кругом была кровь, а он вскрикнул визгливым высоким голосом, как свинья под ножом мясника. А потом стало тихо, и она выскочила на улицу и бежала, бежала:
   Он не обманул ее. Брата нигде не было. Старый Скелет лежал в грязном снегу, а она даже не поинтересовалась, жив ли он. У нее отобрали единственное, что привязывало ее к жизни, теперь все остальное не имело значения.
   И все же надежда жила в ней еще несколько часов. Те несколько часов, что она бродила по улицам и искала Шарля-Луи, не беспокоясь больше, что ее говор выдаст в ней аристократку. Не беспокоясь, что крестьянских детей не зовут Шарль-Луи.
   Никто ее не тронул, никто не отозвался на ее отчаянные призывы. Люди отшатывались в сторону, когда она брела по улицам, одни открещивались от нее как от черта, другие закрывались своими лохмотьями. Бедноте Парижа было некогда сочувствовать еще одной потерянной душе.
   Никто не трогал ее и никто не внимал мольбам.
   В конце концов она подошла к мосту и стала смотреть в бездонную глубину Сены.
   «Шарль-Луи», — шепнула она последний раз, и голос ее, надломившись, затих.
   Она так и не знала, что остановило ее тогда. Не надежда — последняя надежда растаяла, когда исчез брат, не голос из тумана, как впоследствии, когда она нашла на том же месте Элин, не запоздалое раскаяние, которое заставило ее побояться попасть в ад.
   Пожалуй, единственное, что как-то объясняло, почему в ту бесконечную ночь она не совершила рокового поступка, была неожиданно пришедшая к ней уверенность, что эти люди не должны победить. Что дьявольские силы, которые ополчились против нее, не имеют права восторжествовать. У нее убили родителей и украли брата. Ее обобрали до последней нитки. Вначале Николас Блэкторн втоптал в грязь ее детскую восторженность, а потом, пройдя через голод, холод и одиночество, она решилась на то, хуже чего не бывает — продала свое тело за деньги, и теперь невинности ей не вернуть.
   Она может сейчас умереть — еще одна жертва, доведенная до отчаяния жестокой судьбой, но может и восстать из пепла, как птица-феникс. Может бороться, бороться и никогда не сдаваться.
   Маленькая, убогая гостиничка оказалась совсем близко, ее уютный свет проглядывал сквозь густой туман. Она вошла туда, не обращая внимания на то, что у нее на одежде кровь, и наконец ей повезло. «Красным петухом» владели муж и жена, мужу даже и в голову не приходило домогаться ее, а Марта, жена, оказалась приветливой и добросердечной. Жизлен дали такую теплую лепешку и миску супа, а утром она начала работать на кухне.
   Она дважды виделась со Старым Скелетом. Первый раз, когда она пришла, чтобы забрать свои жалкие пожитки. Он не спросил, что случилось с Мальвивэ, а она ему не сказала. Еще одной смерти в Париже никто не заметил. Она ушла, не сказав ему ни слова, так как их общая скорбь по Шарлю-Луи не нуждалась в словах.
   Последовавшие за этим годы оказались сравнительно мирными. Постепенно охватившее Париж безумие утихло, отступило вместе с царством террора. С приходом к власти Наполеона появились надежды на лучшее, и «Красный петух» процветал, Марта постепенно передала все обязанности по кухне своей прилежной ученице. Мужчины, посещавшие заведение, знали, что от кухарки надо держаться подальше — у нее был всегда под рукой нож, и не дай Бог, если какой-нибудь недотепа решался хотя бы заговорить с ней. И пока она не встретила на том же мосту бледной английской розы, существование ее было вполне сносным.
   Жизлен понимала, что, остановив молодую женщину, вернув ее снова в мир живых, налагает на себя большую ответственность. Она больше не хотела ни за кого отвечать. Но у нее не было выбора. Человеколюбие, о котором, как ей казалось, она давно забыла, дало о себе знать, и не позволив леди Элин Фицуотер выбрать смерть, она и сама вернулась к жизни.
   Старого Скелета она видела в последний раз перед самым отъездом в Англию. Пролетевшие годы не изменили его — он как и прежде был жалок, оборван и немногословен. И снова имя Шарля-Луи не было произнесено, так же, как и имя Мальвивэ. Но, уходя, она сунула ему в руку половину своих жалких сбережений, и сделала то, чего никогда прежде не делала — поцеловала его на прощание.
   А сейчас ей некуда отступать. Нельзя вернуться на мост возле «Красного петуха», нельзя предаться утешительным мечтам о вечной тишине. Там ее родители вместе с Шарлем-Луи, а она обречена продолжать борьбу за жизнь. И она будет бороться.
   Путь до портового шотландского города Данстера они проделали быстро и почти не разговаривая. Жизлен была все время настороже и еще больше чем всегда хотела убежать, но безразличие Николаса было лишь кажущимся, а Трактирщик и не скрывал своих подозрений. Один из двоих неизменно находился возле нее, когда они останавливались. Она не была уверена, что они сели на голландский корабль, а не на французский, и не могла этого проверить. Она с тоской поглядывала на темные воды гавани, но ее стражи не отходили от нее ни на шаг. Она не знала, поверил ли ей Николас, когда она угрожала покончить с собой. Лицо ее не выражало ничего, кроме неприязни.
   Когда начался утренний прилив, они отплыли. Стоя на палубе, Жизлен наблюдала, как исчезает из вида окутанная туманной мглой суша, и если бы она не разучилась плакать, то наверняка бы сейчас разрыдалась.
   Она повернулась и посмотрела на человека, стоявшего рядом и наблюдавшего за ней чуть затуманившимся взглядом, не обращая внимания на исчезающую из вида береговую полосу. Ветер откидывал назад его длинные темные волосы, открывая его высокомерное, красивое лицо.
   — Вы выиграли, — коротко сказала она.
   — Выиграл?
   — Вы спаслись. Удрали из Англии, и вас не успели схватить, чтобы предъявить обвинение в убийстве. И Элин с ее другом не догнали нас. Вы победили.
   — Вы полагаете? — спросил Николас, — я бы не спешил этого утверждать. Пока. — Едва заметное лукавство в его взгляде насторожило ее. — Вы по-прежнему намерены прыгнуть за борт, ma mie?
   Гавань уже растворилась в тумане, и морская пучина под быстро набирающим скорость кораблем казалась черной и бездонной.
   — А что вы собираетесь предложить мне взамен? Блэкторн улыбнулся, губы его чуть тронула улыбка.
   — Внизу есть каюта. Удобная, с широкой постелью. Путешествие займет три дня — у нас есть время сделать наше знакомство еще более близким, и теперь нам никто не помешает.
   Жизлен ничего не ответила, и снова стала смотреть в море. Она, черт возьми, не хотела сейчас умирать! И не хотела, чтобы он дотрагивался до нее своими сильными белыми руками.
   — Ну так что, Мамзель, смерть или бесчестье? Жизлен не могла в эту минуту ни о чем думать. Корабль начинало болтать, и она ощутила неустройство в желудке, как в тот раз, когда они с Элин год назад плыли в Англию. Если у нее опять начнется морская болезнь, то, быть может, она действительно предпочтет умереть.
   Борт, на который она опиралась, был широким, она оперлась на него обеими руками, а Николас не спешил ее останавливать.
   — Я бы предпочла объятия моря, — сказала она.
   — Неужели? — спросил он с сомнением, — тогда не робейте. Вам помочь?
   Борт был высоким, а она очень маленькой. Она зло взглянула на Николаса.
   — Я справлюсь сама, — ответила она, — я просто жду, чтобы волнение немного улеглось.
   — Боюсь, что этого не случится. Северное море известно своей суровостью. Думаю, нас будет болтать всю дорогу до Голландии.
   — Значит, мы плывем в Голландию?
   — А разве я вам не сказал?