Стюарт Энн. Полуночная роза

   Он, пожалуй, не мог произнести ничего, что бы разъярило ее сильнее.
   — Ублюдок, — прошипела она, ища чем бы прикрыться. — Мне никогда больше не будет пятнадцать, Я ненавижу, ненавижу вас…
   Он накрыл ее тело своим, прижимая ее к мягкому матрасу, и там, где его рубашка была расстегнута, Жизлен ощутила, как горячо его тело, и вздрогнула.
   — Вам никогда больше не будет пятнадцать, — согласился он, глядя на нее в упор, и глаза его блеснули в темноте.
   Его тяжесть творила с ней что-то непонятное. Она чувствовала, как он возбужден, и вдруг ей стало до того страшно, что она не стерпела.
   — Ради любви к Господу, Николас, — прошептала она, — не делайте этого со мной, ради всего святого, отпустите меня.
   На мгновение он застыл, и у нее мелькнула надежда, что на этот раз она нашла нужные слова.
   — С чего это вы решили, что я способен испытывать жалость? И любить Бога, и быть снисходительным? Я — дурной человек, Жизлен. И я намерен доказать вам, что очень дурной.
   Он опустил голову, застя ей свет, и прижался губами к ее рту. Она выгнулась, в последний раз пытаясь сбросить его, но он, не обращая внимания на ее движение, заставил Жизлен, держа еще крепче ее голову, несмотря на то, что она била его кулаками, разомкнуть губы.
   Сражение было проиграно, и Жизлен это почувствовала. Не потому, что он был слишком сильным, не потому, что он мог сделать с ней, что угодно. Если бы она продолжала бороться, возможно, она бы остановила его. Она не верила, что он станет ее насиловать, несмотря на его стремление доказать ей, насколько он порочен. Она проиграла потому, что не могла бороться. Его поцелуй был слишком сладок, и вызывал глубоко затаенное желание ответить. Чем больше она противилась, тем сильней ей хотелось, чтобы он ее целовал.
   Отчего-то ее руки сами собой обвились вокруг его шеи. Отчего-то губы поддались и ответили на его поцелуй, а тело расслабилось под его тяжестью. Его руки скользнули вниз, и накрыли ее маленькие груди, и она словно издалека услыхала непроизвольно вырвавшийся у нее стон наслаждения. Услыхала с возрастающим ужасом.
   Она заставила себя снова вытянуть руки вдоль тела, заставила себя задержать дыхание и лежать неподвижно. Он поднял голову, чтобы взглянуть на нее, и в глазах его мелькнула злоба.
   — Не желаете сдавать последние укрепления? — спросил он, и его голос показался ей более хриплым, чем обычно. — Вы намерены лежать и делать вид, что не замечаете меня, пока я буду дурно с вами обращаться? Не получится.
   Жизлен постаралась не показать, как напугало ее то, что он видит ее насквозь.
   — Делайте, что хотите, — сказала она, предательски срывающимся голосом. — Я не могу вам помешать.
   — Но не можете и обмануть, — сказал он, — я знаю много способов заставить вас перестать владеть своим телом, — и он коснулся губами ее груди.
   Жизлен задрожала, пальцы ее вцепились в простыню, и она попыталась подавить непроизвольную судорогу, которая пробежала по ней. Почти отчаявшись, она попробовала скрыться в темное безопасное убежище, но у нее ничего не вышло. Ей некуда было спрятаться, была только ночь и сильное, прижимающееся к ней тело Николаса, его губы, целующие ее грудь, длинные пальцы, ласкающие живот, бедра. Она уперлась пятками в матрас и прикусила губу.
   — Вот видите, ваше тело снова выдает вас, — шептал он, наклоняясь к ней.
   Она не могла и не стала останавливать его. Он делал с ней то, что не делал прежде никто из мужчин, касался ее так, что она пугалась, когда его пальцы, погружаясь в ее огненное тепло, заставляли ее испытывать неодолимое желание.
   А потом он приподнялся над ней и она почувствовала, что он расстегивает панталоны. Она закрыла глаза, и попыталась снова спрятаться словно бабочка в куколку, и ей даже показалось, что на этот раз у нее получается, но все растаяло, как в тумане, когда он снова прильнул к ней.
   На мгновение она затихла под его крупным телом, его расстегнутая рубашка накрыла их обоих. Это было совсем не похоже на то, что она помнила. На этот раз спасения не было, и когда он начал медленно двигаться, ее бедра, следуя вековому инстинкту, выгнулись ему навстречу.
   Она велела себе представить, что это Поркэн пыхтит и потеет над ней. Она сказала себе, что это старый граф, от которого несет чесноком. Она не смогла себя убедить, поскольку ее собственное желание предательски нарастало. Она приказывала себе бороться, но, как только она начинала извиваться под ним, он проникал в нее сильнее и глубже, и неподвластное ей тело отвечало восторгом.
   Она хотела его, нуждалась в нем, в его губах, руках, ласках, нуждалась в чем-то, чему она не могла найти названия.
   Она откинула голову, протестуя против его власти над ней, но он, как он и говорил, был безжалостен.
   — Не сопротивляйтесь, мой ангел, — прошептал он, — я не отпущу вас, пока не заставлю испытать наслаждение.
   Она всхлипнула, и тут же возненавидела себя за это. Он снова поцеловал ее, и она ответила. Приподняв ее бедра, он потянул ее вверх на себя, его тело напряглось в ее руках, и она услыхала, как его последний стон сливается с ее собственным. И ей захотелось оплакать невинность, которую она на этот раз поистине утратила.
   Жизлен затихла, ненавидя его, ненавидя себя. Ее лицо было мокрым от пота и чего-то еще, скорее всего от слез, в чем ей совсем не хотелось признаваться. Она попыталась умерить свое часто бьющееся сердце, успокоить прерывистое дыхание. Он все еще был сверху, и она ощутила, как по его телу пробежала судорога. А потом, резко оторвавшись от нее, он встал с постели, и не заботясь о том, чтобы застегнуть одежду, посмотрел на нее.
   Она не могла взглянуть ему в лицо, опасаясь выдать собственное предательство. Свернувшись в комок, она заткнула себе рот кулаком, чтобы не застонать от отчаяния, и закрыла глаза.
   Торопливые руки накинули на нее мягкую полотняную простыню, и через секунду она услышала, как в двери защелкнулся замок и повернулся ключ.
   По крайней мере, он не остался с ней. По крайней мере, он оставил ее, позволив самой пережить горечь поражения. Он выиграл, лишив ее иллюзии, что ее плоть подвластна ей. И, хуже того, он избавил ее от заблуждения, что ее душа очерствела.
   Боже! Как же она ненавидела его! Ненавидела его небрежную холодность, его умение подчинить себе ее тело. Она ненавидела его всем сердцем, но именно благодаря ему она узнала, что у нее все еще есть сердце и что оно по-прежнему принадлежит ему.
   Николас не придет сегодня снова, она это знала. Он даже может быть уедет в Венецию, а ее оставит здесь. Так будет лучше для них обоих. Жизлен лежала в постели, ощущая, что ее влажное тело все еще трепещет, и надеялась, что хотя бы однажды Господь окажется к ней милосерден и что мужчина, которого она имеет глупость все еще любить, бросит ее, и она его больше никогда не увидит.
   Зал был пуст, когда Николас, бесшумно ступая в одних чулках, вошел туда. Он кое-как поправил на себе одежду, застегнул панталоны и запахнул рубашку. Трактирщик, вероятно, взял с собой одну, а может, и обеих девиц, хозяин лег спать, и он остался сейчас один в темноте.
   Он уселся возле печки. «Голландцы удивительно чистоплотный народ», — подумал Николас устало. Нигде ни единого пятнышка, все убрано на ночь, в том числе и его бутылка бренди. Не имеет значения. Даже бренди не способен стереть воспоминания о Жизлен, жалкой, свернувшейся в постели, и дрожащей от горя, ничто не поможет ему побороть отвращение к себе.
   Она победила. Он так и не сумел заставить ее испытать высшее блаженство — впервые на его памяти его собственное нарастающее желание, которое он не смог обуздать, не позволило ему этого добиться. Но самое ужасное, что она сама ничего не поняла. Он все же сумел доказать ей, как она беспомощна, когда пытается сопротивляться. «Могу собой гордиться», — подумал он с кислой улыбкой. Если в нем осталась хоть капля порядочности, он завтра оставит ее. Соберет все свои карманные деньги, попросит хозяина ей передать, и никогда больше ее не увидит.
   Но он прекрасно знал, что давно забыл, что такое порядочность. Он не отпустит ее от себя. Он не отпустит ее из своей постели. Он будет заниматься с ней любовью столько, сколько хватит сил. Пока ему не удастся заставить себя перестать думать о ней, и не удастся заставить ее перестать думать о нем. Иначе они друг друга уничтожат. И если он не испытывает страха за себя, то до сих пор с трудом верит, что она не погибла во время террора. Он не хочет, чтобы она погибла сейчас. Тем более от его руки.

19

   — Но, Тони, — жалобно верещала Элин, едва поспевая за своим спутником, который стремительно шагал по изысканнейшим коридорам лучшего отеля Вены, — почему ты сказал, что мы женаты?
   Тони резко остановился, и Элин чуть не наскочила на него. — Потому что, милая моя, — терпеливо принялся объяснять он, — в Вене сейчас наверняка можно встретить представителей английского света. И мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы твоя репутация не пострадала.
   — По-моему, опасаться уже нечего, — простодушно ответила Элин, — мы с тобой путешествуем вдвоем больше двух недель. Мы проехали через всю Шотландию, приплыли на континент и добрались до Австрии без моей компаньонки и твоего лакея. Я думаю, — добавила она беспечно, — что я уже опозорена.
   — Могу я попросить тебя не кричать об этом на весь мир, — процедил Тони сквозь зубы и, взяв ее за руку, потащил мимо любопытных постояльцев. — Мы еще вполне можем всех обмануть, если будем осмотрительны.
   — Я умею вести себя очень осторожно, — ответила Элин.
   — Дорогая, ты самая честная женщина из всех, кого я когда-либо знал. Хитрость и обман не для тебя. Так что уж, пожалуйста, позволь мне взять на себя заботу о том, чтобы тебя не коснулись никакие сплетни. Я бы хотел, чтобы ты оставалась в отеле, в своей комнате, пока я буду пытаться хоть что-то выяснить. Я не могу понять, зачем Николасу понадобилось тащить Жизлен в Вену, но поскольку те люди, которых мы спрашивали, слышали их разговор, то нам оставалось приехать только сюда. Если бы ты согласилась вернуться домой!
   — Ну не могу я, Тони! — ныла Элин, пока он открывал белую дверь гостиничного номера. — Раз уж мы забрались в эдакую даль, неужели можно так просто сдаться. Я бы все равно поехала, даже одна…
   — Я знаю, — ответил он, и в голосе его послышалось страдание. — Вот потому-то я и здесь. Я уже и так сделал все возможное, чтобы испортить твою репутацию, и не намерен тебя бросать.
   — Милый Тони, — ответила она, — ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — Элин оглядела изящно обставленную гостиную. — Как здесь чудесно! — восхитилась она, подхода к столу, чтобы вдохнуть аромат стоявших в хрустальной вазе роз. — Знаешь, я ведь ни разу не жила в настоящем отеле.
   — А как насчет Парижа? — поинтересовался Тони, снимая шляпу и перчатки. — Ты же была там, после…
   — После того, как меня бросили? — уточнила Элин с поразительным равнодушием. Отчего-то старая боль совсем прошла, и это лишь подтверждало, что пострадало ее самолюбие, а не сердце. — Была. Но я жила у одной из сестер Лиззи. Скажи, а в отелях очень шумно?
   — Не более, чем в деревенских гостиницах.
   — Знаешь, Тони, мне здесь очень нравится, — сказала она простодушно, — а как ты думаешь, мы сможем пожить здесь несколько дней, когда догоним Жизлен? Она замечательная компаньонка, и нам тогда совсем не придется бояться сплетен.
   — Давай поговорим об этом после того, как я узнаю, где сейчас находится пропавшая парочка, — ответил Тони устало и заглянул в спальню. Вероятно то, что он увидел, не очень его обрадовало, потому что его лицо стало подозрительно хмурым. — Я пойду и постараюсь что-нибудь выяснить. И я не хочу, чтобы ты без меня выходила из этой комнаты.
   — Ты говоришь так, будто ты мой папа, — огрызнулась Элин и состроила ему злобную гримасу.
   — Очень печально, что ты в свое время так и не научилась его слушаться.
   — А вот тут ты не прав. Я всю жизнь вела себя безропотно и послушно. Верная долгу дочь, готовая прийти на помощь сестра, верная подруга-К тому же до конца своих дней я буду оставаться доброй тетушкой для своих племянников и племянниц. Так что короткий миг безумия не в счет, если речь идет о такой во всех отношениях безупречной жизни, как моя.
   Тони, перестав хмуриться, внимательно посмотрел на нее.
   — Значит, вот как ты видишь свое будущее? — вкрадчиво спросил он.
   Элин не хотелось сейчас на него смотреть. В последние несколько дней ее влечение к нему возросло просто неслыханно. Ей необходимы были его надежность, доброта, мягкий юмор, и еще то, чему она не решалась дать названия, то, что она испытывала, любуясь его красивым лицом, сильной фигурой, чуть сонными серыми глазами и ласковой улыбкой. Она отвернулась, и, подойдя к широкому окну, выглянула в окружавший отель красивый парк.
   — Такова доля большинства женщин, — сказала она. — Мы делаем то, что нам велят, подчиняемся воле других, лишенные права выбирать. Слушаемся наших родителей, братьев, мужей, а потом детей. В общем делаем то, чего от нас ждут.
   — Но у тебя нет мужа.
   Она повернулась и посмотрела на Тони, но его лицо оставалось совершенно бесстрастным.
   — Нет.
   — Знаешь, хорошо, что так получилось. Персер бы тебе не подошел. Он был просто практичный негодяй. Засадил бы тебя в какой-нибудь приход с дюжиной наследников, а сам бы проматывал твое наследство. Ты достойна лучшего.
   — Но у меня не было более завидных предложений, — печально ответила Элин, — и кроме того, я люблю детей.
   — Я тоже.
   Элин уставилась на него, ничего не понимая. Но она не успела задать ему вопрос, потому что он уже подошел к двери.
   — Я точно не знаю, когда вернусь. Ты побудешь здесь. Договорились?
   Элин посмотрела на яркое солнце, светившее за окном.
   — Если ты настаиваешь, — согласилась она неохотно.
   — Настаиваю.
   Когда дверь за ним закрылась, Элин так и осталась стоять возле окна. На улице было много людей, хорошо одетых, веселых, и среди них много детей. В конце концов приключение оказалось не столь уж опасным. В отличие от общества Тони. Постепенно удовольствие, которое она получала от его присутствия сменилось чем-то вроде разочарования. С той самой ночи, что они провели в Шотландии, он был с ней исключительно корректен, но пока они ехали в карете и плыли на корабле, все ее попытки подразнить его и раззадорить ни к чему не привели. Это началось после того, как они спали в одной постели. Элин не помнила, как это было, и стеснялась спросить. Когда она проснулась утром, у нее болела голова, ныло сердце и горело во рту. Она лежала в убогой лачуге, накрытая пальто Тони. И она была почти уверена, что помнит ощущение его рук, касающихся ее, — ласковых, уверенных, возбуждающих.
   Тони она нашла на улице, он разговаривал с Дэнверсом, который приехал, сменив лошадей, и привез завтрак. Вначале Тони избегал ее взгляда, а когда их глаза встретились, ей показалось, что он смотрит на нее как-то странно, по-дружески, но отстраненно. Образцовый друг семьи. Ни разу в продолжении долгого путешествия по морю до Германии и длинной дороги до Вены он ни разу не упомянул о той ночи. Но что-то заставляло ее молчать, держать язык за зубами, скорее всего страх, что ему не понравится то, о чем она стала догадываться. Элин не боялась узнать, что он осмелился до нее дотронуться, когда она была пьяна, куда больше она боялась, что он остался к ней равнодушен.
   Она дразнила его, уверяя, что он слишком уравновешен, доказывая скорее себе, что он относится к ней по-братски. Но после ночи в Шотландии Тони не отвечал на ее подковырки. Он был спокоен, собран, почти сердит, и то и дело странно на нее посматривал. Он не кокетничал с ней, почти не касался ее, лишь изредка помогая там, где положено помогать даме. В общем он обращался с ней так, будто она была ядом, и она не могла его за это винить.
   Что и говорить, — это из-за нее он попал в эту переделку. Он, разумеется, уверен, что общество возложит на него ответственность за ее погубленную репутацию. Кроме того, он знает, что все окружающие, и в том числе ее брат, его лучший друг, предпишут ему одно-единственное средство. Она не пойдет на этот шаг, не выйдет за него, кто бы на этом ни настаивал. Лучше она будет жить в деревне, всеми забытая, чем поступит так с человеком, которого любит.
   Ему нужна юная девочка, только что из классной комнаты, та, что станет обожать его, ничего не требуя взамен, и наградит потомством. Она же ему не подходит.
   Элин не была убеждена, что до этого дойдет. Они ни с кем не встречались во время путешествия, к тому же она давно жила достаточно уединенно, чтобы ее отсутствие было заметно. Сэр Энтони — другое дело, но поступки мужчин судят по другим меркам.
   Лиззи, конечно, станет ее выгораживать, даже если Кармайкл придет в ярость. Лиззи очень уравновешенная и добрая, она могла бы усмирить даже самого властного из мужчин, а Кармайкл не из них. Кармайкл может сколько угодно кипятиться, но Лиззи, если нужно, всегда умеет его утихомирить.
   «Значит, остается только подчиниться обстоятельствам», — мрачно подумала Элин. Придется ей сидеть взаперти в этом отеле в теплый солнечный денек, в то время как ей так хочется подышать свежим воздухом, насладиться весенней свежестью. Вообще-то Тони едва ли узнает, если она совершит короткую прогулку.
   Элин огляделась по сторонам, заметила дверь в соседнее помещение, и опять вспомнила кислую физионимию Тони. Что ему там не понравилось? Толкнув дверь, она остановилась на пороге и удивилась еще пуще. За дверью была спальня, красиво обставленная спальня, с очень широкой постелью, на которой горкой вздымались шелковые подушки. С виду кровать была очень удобной. Интересно, почему нахмурился Тони?
   Ее саквояж был уже распакован услужливыми горничными. Она подошла к шкафу, чтобы взять легкую шаль, и отскочила в испуге. Ее вещи были разобраны, а одежда аккуратно разложена по полкам вместе с бельем Тони.
   Она захлопнула дверцу. Вероятно, произошла ошибка. Но в глубине души Элин знала, что это не так. Тони записал их в книге гостей как мистера и миссис Смит-Джоунс из Лондона. Значит, он нахмурился, увидев кровать. Бедняга, наверное, подумал, что им снова придется спать вместо.
   Теперь она знает, как успокоить его. Конечно, его решения снять один номер на двоих не изменишь. Большой, беспокойный город вроде Вены не то место, где женщина может оставаться одна, без защиты, пусть и в таком шикарном месте, как этот отель. Он, конечно же, заботился только о ней. Но она настоит, чтобы он лег на кровать, а она на диване в гостиной. Она, конечно, женщина крупная, но Тони куда крупнее ее. Эта кровать ему подойдет. Если он начнет спорить, то на этот раз она не уступит.
   «Милый Тони, — подумала она, внезапно почувствовав, что у нее защипало глаза. — Всегда готов принести себя в жертву. Насколько лучше он бы| чувствовал себя сейчас в Лондоне, живя так, как привык, посещая клуб, балы и скачки. Пытаясь выручить Жилли, она доставила кучу неприятностей Тони. Им всем необходимо поскорей выпутаться из этой дурацкой истории, в которую они влипли из-за Николаса Блэкторна.
   Она бы не огорчилась, если бы Тони убил его на дуэли. Нет, это опасно, Николас вполне может сам убить Тони — он уже не раз доказывал, как он опасен и безжалостен. И кроме того, Тони не любитель убивать. А если он и положит конец непутевой, беспокойной жизни Николаса, то скандала не избежать.
   Если им наконец повезет, Тони сумеет вернуть ей Жилли. Они с Жилли займут одну комнату, а Тони может поселиться рядом, приличия будут соблюдены, и, сколько бы ни возмущался Кар-майкл, Тони не придется приносить себя в жертву. А она, когда потянутся чередой пустые, долгие годы, которые ей предстоит прожить в одиночестве, будет вспоминать о своем приключении и о том, как Тони иногда посматривал на нее, не как на тетушку, сестру или дочь, а как на женщину.
   И, пожалуй, она не станет проводить целый день взаперти в этой комнате. Они тряслись сегодня в карете с раннего утра, и еще много дней до этого. Она предпримет короткую и быструю прогулку по воздуху. Если кто-то ее заметит и окликнет, она сумеет оборвать любого. А Тони ничего не узнает.
   На улице оказалось прохладнее, чем ей казалось, и она пожалела, что так и не взяла шали. Она была не в состоянии еще раз открыть этот проклятый шкаф, слишком взволнованная видом их лежащего рядом белья. Элин обхватила себя руками, ветер со всей силы трепал ее юбки. Заколебавшись, она чуть не повернула назад, но потом приободренная мыслью о том, что проехала пол-Европы в поисках своей лучшей подруги, решила, что холод ей не помеха.
   Вознамерившись хорошо провести время, она решительно двинулась вперед, но вдруг чей-то голос прервал ее размышления. Знакомый, говорящий по-английски голос. Голос, заставивший ее застыть на месте.
   — Кого я вижу, неужели это леди Элин? — долетела до нее кокетливая интонация. Она совершила ошибку, когда, услышав первые слова, замедлила шаг, и теперь не смогла сделать вид, что не слышит. — Леди Элин Фицуотер?
   Элин повернулась, и сердце у нее ушло в пятки. Из всех, кого можно было встретить, проделав бесконечное количество миль, никого хуже Огасты Арбетнот нельзя было придумать.
   Изобразив на лице вежливую улыбку, Элин направилась к сидевшей на мраморной скамейке даме, выглядывавшей из-под множества слоев одежды.
   — Леди Арбетнот, — промурлыкала Элин, пожимая протянутую ей руку, напоминавшую ей когтистую лапу, и с ужасом осознавая, что она вышла на улицу без перчаток. — Как приятно видеть вас, я и понятия не имела, что вы в Вене.
   — Мой муж получил назначение сюда в прошлом году. Оказывается, мне повезло, что наш дом красят. Я совершенно не переношу запаха, и мы с Баррисом переехали на неделю в отель. Иначе мы бы с вами не встретились. Моя дочь будет счастлива повидаться с вами.
   Леди Арбетнот была самой знаменитой сплетницей Лондона. Дочь герцога, она строго следила, чтобы те, кто удостоился чести считать себя с нею знакомым, неустанно следовал правилам хорошего тона. Элин заслуживала ее одобрения с тех пор, пока добровольно не поселилась в деревне, но сейчас леди Арбетнот, по всей видимости, была готова простить ей столь неприличный поступок, ради удовольствия узнать последние сплетни из Англии.
   — А как Корделия? — спросила Элин, дрожа на ярком солнечном свете и молясь, чтобы ее как-нибудь пронесло.
   Все было напрасно. Глаза леди Арбетнот опасно сузились, когда она заметила, что на Элин нет перчаток.
   — А где ваша горничная, моя дорогая? — сухо поинтересовалась она. — Кто сопровождает вас в таком далеком путешествии? Буду ли я иметь удовольствие увидеть сегодня вашу невестку Фицуотер?
   — Лиззи в Англии. Она ждет ре…
   Лицо леди Арбетнот стало каменным, так как Элин чуть было не совершила страшного преступления, вслух упомянув о беременности.
   — В таком случае, кто сопровождает вас? — повторила она.
   Элин тщетно перебирала в уме настоящих и воображаемых родственников, которых можно было бы принести в жертву любопытству леди Арбетнот.
   — Я — э-э, это.., — заикалась она, чувствуя, что краснеет.
   — Понимаю, — произнесла леди Арбетнот, поднимаясь и бросая на Элин взгляд, полный негодования. — Я потрясена. — Она повернулась и заспешила прочь именно в тот момент, когда к ним с приветливой улыбкой на хорошеньком личике подходила ее дочь Корделия.
   Мать успела поймать ее и, шипя ей что-то на ухо, потащила подальше от Элин. Улыбка исчезла с лица Корделии, и растерянная Элин лишилась возможности поздороваться со своей старой подругой.
   — Разве я не предупреждал тебя, чтобы ты не выходила из комнаты? — послышался рядом усталый голос Тони.
   Элин смахнула с лица слезы, прежде чем повернуться к нему.
   — Предупреждал. А теперь я все испортила. Ты вправе сердиться на меня. Тони, — сказала она несчастным голосом, — но я не смогла…
   — Я не сержусь, моя радость, — сказал он мягко, протянул руку и смахнул последнюю слезинку с ее щеки. — Но не думаешь ли ты, что нам лучше вернуться в номер? Я расскажу тебе последние новости. Боюсь, они не слишком утешительны.
   Элин вздохнула, постаралась бодро ему улыбнуться, понимая, что ее глупое поведение погубило их обоих.
   — Все-таки сегодня ужасно несчастный день, — сказала она вздохнув, взяла его под руку, и они направились в отель.
   Тони взглянул на заходящее солнце.
   — День еще не кончился, — пробормотал он, — вполне возможно, что нам еще удастся кое-что решить.
   Тони не спеша отвел Элин назад в номер, и терпеливо ждал, пока она возьмет себя в руки. Он бы с удовольствием прихлопнул эту идиотку Арбетнот, и прижав к себе Элин, взял бы ее на руки, отнес в эту проклятую спальню и занимался бы с ней любовью, пока все ее слезы не просохнут. Тони просто дрожал от нетерпения, и ему понадобилось незаурядное мужество, чтобы даже не дотронувшись до нее, сесть на стул и с безразличным видом наблюдать, как она беспокойно ходит по комнате.
   — Они в Венеции, — сказал он без предисловий, — не в Вене.
   — Ой, нет, Тони! — вскричала Элин, — не может быть.
   — Может. Я заехал к одному старому другу, которому вполне можно доверять, он в курсе последних новостей. Они только что приехали в Италию. Кто-то видел, как он нес ее на руках, и Кастерс слышал, что они очень близки. Не думаю, чтобы наше вмешательство действительно требовалось.
   Элин застыла. Лицо ее вытянулось, из глаз снова закапали слезы. Бесшумные, разрывающие душу слезы. Тони всегда терпеть не мог женских слез. Карлотта, его последняя возлюбленная, прибегала к этой уловке, чтобы выудить у него очередную побрякушку. Его сестры вечно донимали его своими капризами, мать любила всплакнуть, чтобы он почувствовал себя виноватым. На слезы Элин он смотрел растерянно.