Девушка улыбнулась:
   – Вы, англичане, самый вежливый народ. А то я не знаю, что вы подумали про мой свитер. Не притворяйтесь, будто не поняли, что это мои самые крутые вещи. Заплаты пришиты специально самим Бонвитом Теллером.
   – Вы очень нас обяжете, – решительно проговорил ее отец, поднимаясь, – если этот свитер превратится в клочья, так что даже Кэти откажется его носить.
   – Постараюсь, – ответила я, а Кэти, рассмеявшись, обратилась к моему брату:
   – Эмори, пойдешь?
   – В другой раз, – ответил Джеймс. – Нам нужно кое-что обсудить с твоим отцом.
   – О'кей. Я только переобуюсь, Бриони.
   И она выбежала из комнаты.
   Миссис Андерхилл, увидев, что я посматриваю на ее кремовый льняной костюм, покачала головой:
   – В другой раз – с радостью. Но сейчас, если не возражаете, мне нужно кое-что сделать.
   – Если это «кое-что» включает мытье посуды, позвольте мне помочь вам до ухода.
   – Нет, определенно не стоит. Для чего же существует посудомоечная машина? И посмотрите, сколько здесь посуды: мытье займет полторы минуты, и ни секундой больше. Идите с Кэт и забудьте об этом. И не уходите к себе, не заглянув к нам. Это было бы чудесно. Пусть Кэт приведет вас к чаю.
   Она ушла, и Джеймс укатил сервировочный столик. Джеффри Андерхилл, попрощавшись, ушел за ними. Я ждала Кэти, глядя, как в камине тлеет побледневшее на солнце полено, и мне вспоминался голос герра Готхарда, слова про ручей Уильяма, который мог оказаться вовсе и не ручьем, и про кошку, которая могла оказаться – а могла и не оказаться – Кэт Андерхилл.
 
   Чтобы из павильона был виден лабиринт, павильон пришлось поднять на сваях, как водонапорную башню. Тисовые стены лабиринта имели футов восемь в высоту, их не подстригали уже лет десять, и они склонились верхушками друг к другу, нависая над дорожками, от чего превратились в черно-зеленые туннели. Ноги путались в бледной, изголодавшейся по солнцу траве и чахлом крестовнике, обильно разросшемся здесь вместе с крапивой. Летом из-за этих зарослей и удушающей пыли с вечнозеленых ветвей лабиринт был непроходим, но сейчас главную опасность представляли сидящие на ветвях птицы. Их было полно на живых изгородях, и когда мы проходили, птицы с сердитым шумом разлетались во все стороны. Запах потревоженных тисов напоминал густой дым. Там и сям на позолоту висящих на пушистых ветках крохотных шишечек падали лучи света. Огоньки спокойствия. Или это плоды? Нужно дождаться осени, и на темных ветвях зажгутся прелестные зелено-розовые желуди.
   – Любимый! Любимый, ты здесь?
   Единственным ответом были слова Кэти, храбро идущей за мной, как паж Венцеслава:
   – А зачем вообще делают лабиринты? Просто для забавы?
   – Этот сделали для забавы. Было модно устраивать в саду всякие штуковины вроде лабиринтов и гротов, греческих храмов. Но сама идея, кажется, очень древняя. Когда-то существовал лабиринт на Крите. Не знаю, был ли он первым. Согласно легенде, его придумал Дедал для царя Миноса, чтобы прятать там Минотавра.
   – О да, я слышала. Я читала страшную книжку Мари Рено... А может быть, это было хранилище для чего-то? Как вы думаете, – спросила дочь «воротилы», – это не могло быть чем-то вроде первобытного сейфа? Знаете – в середину прячут сокровища, и даже если вор найдет их, то все равно умрет от голода, заблудившись на обратном пути.
   Я рассмеялась:
   – Это мысль! Но в центре скорее может оказаться могила, а не сокровища. Я где-то читала, что лабиринт придумали как путь, по которому умерший уходит в мир духов. И в центре лабиринта уже ничто не потревожит тебя, ты достигнешь места вне мира, где ничто не имеет отношения к живым.
   – Другими словами, ты умрешь?
   – Да. Как корабль, заблудившийся в колдовском тумане и нашедший Чудесный Остров. Говорят, компас в лабиринте не действует.
   – Боже мой! А вы проверяли?
   – Боюсь, что нет.
   – А вы в самом деле входили туда и выходили обратно?
   – Много раз.
   – Тогда и я рискну! – радостно воскликнула Кэти. – О, смотрите, тут ворота. Куда они ведут?
   Там и сям в густых изгородях виднелись высокие узкие ворота выше человеческого роста. Я толкнула одни, но они оказались заперты. Со своего насеста сердито слетели крапивники.
   – Эти ворота были сделаны для садовников, – сказала я, – но ими пользовались, когда кто-нибудь забирался внутрь и не мог выйти.
   – Они все заперты?
   – О да, и ключи давно потеряны.
   – А вы уверены, что помните дорогу? – с некоторым сомнением спросила Кэти.
   Я рассмеялась:
   – Почти. Но мы сможем забраться на крышу и кричать оттуда.
   – Если доберемся.
   – Да, если доберемся, – согласилась я. – Нет, сюда, путь к павильону здесь.
   – Но так мы пойдем назад, к дому! Я вижу трубы!
   – Знаю, но так и надо. Вечером сможете проследить по гербу на камине.
   – Если когда-нибудь снова увижу камин. Ладно, полагаюсь на вас. Это напоминает «Алису в Зазеркалье»: нужно повернуться спиной к павильону, и обнаружишь, что пришел к самым его ступеням... О!
   Прямо перед нами, за последним сводом темных тисов, где из травы и полевых цветов солнечный луч выхватывал яркий клочок зелени, среди цветов поднималась изящная лестница павильона Уильяма Эшли.
   Павильон зарос травой и мхом и имел такой же заброшенный вид, как и лабиринт, но сохранил свое очарование. Деревянный, с крутой крышей из просмоленной дранки, со временем он приобрел серебристый оттенок. Конек крыши казался зубчатым от резных раковин, а по углам изогнулись дельфины, готовые выплюнуть через водостоки дождевую воду. Сами водостоки покоробились и потрескались, и на них выросла целая коллекция полевых цветов. Со всех четырех сторон павильон окружала веранда, огороженная балюстрадой и защищенная нависающей крышей. Переднюю дверь украшали резные панели и очаровательное дверное кольцо, которое держала в пасти голова леопарда. По обе стороны двери были расположены два высоких окна, закрытые решетчатыми ставнями из деревянных реек. Вьющиеся по деревянным столбам и перилам жимолость, ломонос и прочие растения почти замуровали окна и двери. Раздвинув стебли, мы поднялись по ступеням.
   – Не трогай кошку, – сказала Кэти и через мое плечо протянула руку к кольцу в пасти леопарда. Она резко постучала в дверь.
   Не много найдется таких неживых, глухих звуков, как стук в дверь пустующего дома. У меня по коже пробежали суеверные мурашки, и я инстинктивно попыталась остановить Кэти. Но та, как ни в чем не бывало, улыбнулась мне:
   – Чтобы разбудить Испорченного Эшли. А что?
   – Да ничего. Просто я немножко испугалась. Вообще-то лучше никого не будить, если они спят.
   – Но вы вроде бы сказали, что здесь нет никаких призраков.
   – Я ни разу не встречала. Но если Эшли где-то бродят, то именно тут.
   – Что ж, проснулся он или нет, но нам не ответил, – сказала Кэти. – Вы не возражаете, если я попробую открыть дверь?
   – Нет, но она заперта.
   – Вы правы. И что же, мы не сможем попасть внутрь?
   – Можно пролезть в боковое окно. Вон там.
   Нам удалось открыть ставни в южном окне; мы влезли внутрь и раздвинули шуршащие ветки, чтобы впустить свет и воздух.
   Павильон был больше, чем обычно бывают постройки подобного типа. Когда-то, конечно, он был изысканно обставлен, но теперь никакой мебели в нем не было, кроме нескольких относительно нестарых садовых принадлежностей, стола, раскладушки да пары витых стульев.
   – Ну вот мы и здесь, – сказала я. – Боюсь, довольно прозаическое окончание романтического путешествия.
   – А это и есть тот стол, за которым он писал свои стихи?
   – Сомневаюсь. Этот – поздневикторианский. Боюсь, все подлинное утрачено.
   Глаза Кэти уставились на впечатляющую картину оставшегося – потолок из огромного зеркала, обрамленного позолотой и установленного на искусно отлитом карнизе. Его заляпанная и засиженная мухами поверхность была слегка наклонена, а грязный позолоченный орнамент, казалось, поддерживался только птицами, лентами и гирляндами роз. Стекло ловило солнечный свет из открытого окна и отбрасывало ромбы рассеянного света на пол и под раскладушку.
   – Несомненно, это было с самого начала? – спросила Кэти. – Отличная идея – повесить зеркало на потолке! Если бы в скобах на стенах горели канделябры, здесь было бы совсем светло. А тут есть какие-нибудь старинные картины?
   – Да, боюсь, что есть.
   – Боитесь?
   – Тут есть несколько довольно непристойных гравюр, – сказала я. – А это зеркало на самом деле ничуть не романтично. Оно определенно старое и, думаю, было установлено Испорченным Эшли, сыном Уильяма и Джулии. Оно скорее дает представление об оргиях, которые здесь устраивались, и о девицах, которых Ник сюда водил, пока брат одной не застрелил его. Гравюры тоже напоминают об этом, и на них изображено зеркало над кроватью.
   – Но ради бога, зачем это понадобилось? – сказала Кэти, поворачиваясь на каблуках. – Не могу представить, что может быть интересного в парочке, занимающейся этим. А вы?
   – Надо думать, просто отвратительно.
   Она снова медленно повернулась на каблуках и грустным взглядом обвела запущенную комнату, где гуляло эхо.
   – Да, совершенно прозаический конец.
   – Прошу прощения.
   – О, что вы. Не знаю почему, но прошлое всегда печальнее, если в нем есть что-то прекрасное. А это место, похоже, было прекрасно. – Китс писал что-то подобное про меланхолию. И я процитировала:
 
С Красой – но тленною – она живет,
С Веселостью – прижавшей на прощанье
Персты к устам... [5]
 
   – Да, я помню. И он был прав. – Взгляд Кэти на мгновение задержался на мне с выражением, которого я не поняла, а потом скользнул мимо. – О, смотрите! Все-таки там осталось что-то от Джулии.
   Над раскладушкой, на стене, напротив места, где предположительно когда-то стояла огромная кровать Ника Эшли, на штукатурке угадывалась какая-то фигура, что-то вроде барельефа, сливающегося с самой стеной. У его вершины, густо замазанной серым, находился знакомый геральдический щит с девизом и поднявшейся на задние лапы кошкой. Казалось, герб скопирован с одного из резных украшений дома: на нем проступала зернистая фактура камня и даже виднелась пара вкраплений. Можно было различить и следы росписи, но время сильно сказалось на ней, она стерлась и облупилась, а местами совсем исчезла.
   Кэти перегнулась через раскладушку, чтобы рассмотреть роспись.
   – Да, – сказала она, – как вы уже знаете, тут опять карта. Наверное, чтобы выбраться из лабиринта, если забыли, как сюда попали. – Она лизнула палец и потерла серую штукатурку. – Вы заметили? Кажется, кто-то пометил путь. Да, вот здесь пометка на том месте, где мы повернули назад к дому, прежде чем попасть сюда.
   Я встала на колени на скамейке и взглянула на смутные очертания.
   – Похоже, вы правы. Я бы сама и не заметила.
   Она потерла сильнее.
   – План не такой, как в доме, а я внимательно рассматривала. – Кэти рассмеялась. – Наверное, Ник Эшли нарисовал это, чтобы его подружки могли улизнуть домой к своим мужьям и не будить его, а он мог спокойно выспаться после разгула. О, здесь штукатурка немного облупилась, я лучше оставлю ее в покое. – Выпрямившись, она вытерла руки о заляпанные джинсы. – Это место очень подходит для занятий живописью, правда? Надеюсь только, что зеркало закреплено надежно. С виду оно определенно вызывает сомнения. Знаете, после хорошей уборки, если здесь постелить ковер и поставить мебель, получится прекрасное тихое местечко, вам не кажется? Здесь можно сделать коттедж для гостей, если поставить кровать и еще кое-что.
   – Да, а если кто-то не понравится, можно привести его в этот коттедж и забыть рассказать, как выбраться.
   Кэти рассмеялась:
   – А что, неплохая идея. А впрочем, зачем вам еще коттедж для гостей, когда столько места в поместье? Нет, этот павильон очарователен такой, как есть.
   Мне вдруг подумалось, что она осматривает павильон не из праздного любопытства. Эти размышления вызвали вопрос, который, однако, прозвучал как бы невзначай:
   – Вы с Эмори давно знакомы?
   – Недавно. Мы познакомились в прошлом месяце, но кажется, что давно знаем друг друга. Я хочу сказать, он очень открыт, с ним легко, правда?
   – Могу себе представить. А Джеймс?
   – Я познакомилась с ним немного позже, но виделась всего пару раз. Впрочем, они очень похожи, да?
   – Как Тру-лю-лю и Тру-ля-ля из «Алисы», – согласилась я. – Вы бы могли их перепутать? Она рассмеялась:
   – Надеюсь, что нет. А вы?
   – Не думаю. В детстве я никогда их не путала, но прошло столько времени с тех пор, и мы нечасто встречались. Признаюсь, когда я увидела его сегодня в поместье, не была уверена, кто это, пока он сам не сказал.
   Разговаривая так, мы вышли наружу, я закрыла окна и захлопнула ставни. Мы спустились по лестнице. Занавес из жимолости остался позади, и павильон снова замкнулся в своей пыльной тишине.
   – Наверное, – простодушно призналась Кэти, – я все-таки перепутаю их, если они захотят меня одурачить, но они не такие, чтобы позволять себе подобные шутки. Кроме того, Эмори... – Она запнулась. – Что это за аромат? Не вижу никаких цветов, кроме маргариток и этих желтых растений.
   – Это луговые лилии. Они одичали здесь, в тени изгороди. Цветы спрятались за жесткими зелеными листьями, видите? Давайте нарвем немного для вашей матери.
   Я остановилась и отогнула листья, чтобы добраться до восковых колокольчиков. Кэти опустилась на колени рядом со мной.
   – Вы что-то говорили. Эмори... – напомнила я.
   – О, ничего.
   – Эмори какой-то особенный, да?
   – Особенный? Да, конечно! Бриони, я просто без ума от него!
   Она рассмеялась, ее глаза сияли. Она говорила искренне, это было очевидно, но слова вырвались слишком легко, будто она произносила их не в первый раз – и не в последний. Парадоксально, эта чрезмерность в выражении чувств утешала, придавала ее признанию привкус сплетни и легкой эйфории от разговора на равных.
   – А вам не кажется, что он просто чудо? Я для него готова на все!
   Кэти остановилась, словно чтобы поймать эхо своих слов, которые ее очень взволновали. Она закусила губу и покраснела, быстро отвернулась от меня, и ее руки начали деловито перебирать зеленые листья, прятавшие цветы. Длинные волосы упали ей на лицо, скрыв его от меня.
   – Бриони, а насчет Эмори – вы не сердитесь?
   – Сержусь? – Она застала меня врасплох. Я присела на корточки, глядя на ее опущенную голову, а потом ответила так же, как и она, прямо и бесхитростно: – Нет, не сержусь. Конечно нет. С чего бы?
   Она выпрямилась и повернулась ко мне. Краска с лица ушла, и Кэти бросила на меня ясный, улыбающийся взгляд, в котором, правда, еще была тень тревоги. Она начала было говорить, но тут же остановилась, подумав о чем-то еще, а потом отмела и это. Кэти стояла на коленях среди полевых цветов, складки свитера делали ее меньше ростом, растрепанные волосы падали на плечи, и она казалась гораздо моложе своих восемнадцати. Я легко проговорила:
   – Неудивительно, что вы влюбились в него: в вашем возрасте я тоже была от него без ума. Впрочем, не только от него. – Я улыбнулась ей. – А вот скажите: вы говорите, Эмори «особенный», а чем? Он отличается от Джеймса?
   – Ну, во-первых, в Джеймсе я не вижу всего этого, а во-вторых...
   – Да?
   Невероятно длинные ресницы отбросили тень на ее щеки. Кэти снова нагнулась к цветам.
   – У него уже есть девушка.
   – Откуда вы знаете?
   Я не хотела, чтобы вопрос прозвучал так резко, но она вроде ничего не заметила и просто ответила:
   – Он сам сказал.
   – А! – Я наклонилась сорвать еще цветок для своего букета. – Вы ее видели? Он говорил, кто она?
   – Нет. Просто... – Она выпрямилась. – Мама будет без ума от цветов. Мы возвращаемся? – Конечно. Давайте пойдем назад вдоль водослива.
   Мы вышли из лабиринта на солнцепек и перешли маленький мостик. Вдоль воды росли примулы, покачиваясь на ветерке от бегущей воды.
   – Почему вы называете его водосливом? – спросила Кэти, когда мы шли по замшелой дорожке вдоль берега.
   – Потому что это и есть водослив. Он регулирует уровень воды во рву. Есть два шлюза – верхний, по ту сторону дома, пускает воду из реки в ров, и этот, он спускает воду в пруд. Первоначально водослив был просто канавой для отвода воды во время наводнений, но несколько лет назад бурей сломало верхний шлюз, а нижний не смог справиться с наводнением, и часть дома затопило. Потом построили новый, верхний, шлюз и на всякий случай углубили канал.
   – Черт, никогда не думала, как опасно жить в доме, окруженном рвом.
   – Это не опасно. Если шлюз держать в порядке, такого никогда не случится. На самом деле, – рассмеялась я, – он даже приносит пользу. Его главное назначение – снижать взносы на страховку от пожара.
   – Да, вот и еще один прозаический ответ, – сказала Кэти. – А я-то думала, что замок со рвом – такая романтическая вещь... О!
   – Что такое? – спросила я.
   Она остановилась, указывая куда-то вперед. Я подошла поближе взглянуть.
   Между рвом и озером, выступая из угла заросшего травой берега, стояло одно из лучших сооружений в наших садах – каскад с кошкой, ловящей рыбу. Наверху располагались тяжелые ворота шлюза, которые обычно были закрыты, а с обеих сторон от них по ступенчатым отводам, водопад за водопадом, вода стекала в пруд. Водяные ступеньки этого, с виду естественного скалистого каскада, густо заросшие папоротником и стелящейся травой, спускались к углу пруда, из которого через большие валуны, зеленые от многолетнего мха, вода попадала в глубоко прорезанный канал водослива. На одном из этих валунов, где вода соскальзывала к камышам водослива, грациозно выгнувшись, стояла каменная кошка, ее вытянутая лапа касалась воды, словно стараясь зацепить рыбу.
   То есть кошка стояла там раньше. Теперь там не было ничего, только ворота с каскадом, а на камне, где раньше была статуя, теперь торчали безобразные ржавые перекрученные скобы, согнувшиеся при ее падении. Сама кошка лежала в углублении под водой, и под ее сломанной лапой туда-сюда спокойно сновали рыбы.
 
   ЭШЛИ, 1835 ГОД
   Звук из-за двери вывел его из неглубокого сна. Там, на веранде, кто-то был.
   Насторожившись, он быстро привстал на локте. Возможно, это Флетчер. Что-то неладно? Дядя пришел раньше, чем ожидалось? Этот маленький мирок покоя и любви разбился раньше времени, слишком короткая ночь закончилась.
   Но все было тихо. Он снова расслабился, увидев ее блестящие в темноте глаза. Она смотрела на него:
   – Что случилось, любимый мой?
   – Ничего. Что-то меня разбудило. Смотри, луна почти зашла. Еще немного и рассвет. Нет, не уходи еще. Мне нужно кое-что сказать тебе, но это подождет. Подождет еще немного.

ГЛАВА 11

   Мое добро тебе не будет в помощь,
   Так поразмысли.
У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт III, сцена 5

   К чаю, как и обещала, я вернулась с Кэти к ее матери, потом сходила к себе в коттедж посмотреть, не привез ли Роб мои вещи из Вустера.
   Он привез и даже затащил их по лестнице и свалил на крохотном крылечке.
   Прежде чем начать распаковывать, я подошла к телефону и набрала номер букинистической лавки в Эшбери.
   – Можно мистера Оукера? О, Лесли, это я, Бриони, Бриони Эшли. Да, вернулась пару дней назад, я снова в коттедже... Как ты там? Хорошо. Как дела?..
   Разговоры с Лесли напоминают мне восточные ритуалы: сначала надо пробиться через рутину вопросов и ответов, причем ответы занимают гораздо меньше времени. Мистер Оукер любит поговорить, и ничто не может его поторопить. В конце разговора речь заходит о делах, но по пути касается здоровья, погоды, торговых перспектив, последних новостей и местных сплетен, изобилуя смачными подробностями всего, что стоит упоминания. Наверное, этот ритуал развился как способ смягчения собеседника перед жестким разговором о делах, как похлопывание по плечу перед ожесточенной торговлей. При трезвом рассмотрении всегда оказывается, что Лесли почти не идет на уступки, в то же время оставляя впечатление сердечного, импульсивного и подверженного настроению человека. И такое впечатление приносит ему выгоду. Те, кто не знает Оукера, предвкушают легкую сделку, но вдруг, к своему разочарованию, обнаруживают, что встретились с очень компетентным и хитрым дельцом. Лесли Оукер почти так же импульсивен, как двупалый ленивец, и коварен, как домашний кот. Впрочем, его доброжелательность вполне искренняя.
   И благодаря этой доброте нынешний ритуал оказался недолгим. Не прошло и трех минут, из которых по крайней мере две были посвящены пожеланиям процветания мне и хвалам моему отцу, как Лесли прямо спросил:
   – Но ты, дорогая Бриони, позвонила мне не просто сообщить, что приехала. Чем могу быть полезен?
   – Да, кое-что случилось, и я подумала, не поможешь ли ты решить один небольшой вопрос. Помнишь, в прошлом году ты показывал мне сокращенное издание «Рип Ван Винкля» с иллюстрациями Артура Ракхэма? Интересно, сколько он теперь может потянуть? Я имею в виду не книга, а оригиналы иллюстраций.
   – Ну, это не совсем по моей части, как ты понимаешь, но я бы сказал, что тебе повезет, если ты вообще их где-нибудь найдешь. Ты хочешь купить какую-нибудь определенную?
   Я рассмеялась.
   – За кого ты меня принимаешь? И продать тоже не хочу. Я просто хочу узнать, сколько они могут стоить, если не секрет. Есть одна идея.
   – Та, которую последний раз я видел в каталоге, – твердо сказал Лесли, – акварель от Комеса, была оценена в восемьсот фунтов.
   – Ага, понятно. Спасибо. Знаешь, Лесли...
   – Что?
   – Если вдруг случайно наткнешься на какое-нибудь упоминание о продаже рисунков Ракхэма, не мог бы ты без лишних слов сразу сообщить мне?
   – Конечно. Но ты меня заинтриговала. – В его беззаботном тоне послышался не слишком большой, но искренний и доброжелательный интерес. – Наверное, не стоит спрашивать зачем?
   – Пока не стоит. Но как только смогу, я зайду и все расскажу.
   – Я действительно заинтригован, – добродушно проговорил Лесли. – Конечно, Бриони, дорогая, можешь на меня рассчитывать. И возможно, я чуть-чуть покопаюсь и сообщу тебе первые результаты. Но расскажи мне поскорее, хорошо? Пока я не умер от любопытства.
   – Это было бы забавно, – сказала я.
   Он рассмеялся и положил трубку.
 
   Джеймс пришел ко мне после ужина, как раз когда я заканчивала мыть посуду. Он забросил мои пустые чемоданы на чердак, согласился на чашечку кофе, потом мы вышли наружу и уселись на скамейку под сиренью с видом на пруд. Спускались сумерки, воздух был неподвижен. Спокойная гладь пруда сверкала, иногда там и сям покрываясь рябью, когда за вечерними мошками всплывала рыба. В камышах у дальнего берега цапля все ловила рыбу. Грачи, рассаживаясь на ночь, устроили великую суматоху. За крышей коттеджа подобно облакам пенились нежным цветением фруктовые деревья, а высокая груша подняла среди сада свой белоснежный султан, как фонтан среди водоема. На груше пел одинокий дрозд, свежо и страстно, и казалось, что это первая песня с начала мира. Откуда-то неподалеку донеслись тяжелые удары.
   – Роб за что-то взялся, – сказал Джеймс.
   – Наверное, чинит кошку, что ловила рыбу.
   – Кошку?
   – У шлюза, где изо рва вытекает водослив. Она сломалась. Я видела после обеда, когда мы с Кэти возвращались из лабиринта.
   – Да? Жаль. Приятная была вещица. Это ты просила починить?
   – Нет, я его не видела после обеда.
   – Так что же он засуетился? – удивился Джеймс. – Нет, наверное, он подпирает ворота, или чинит крышу, или вырубает кусты. В любом случае это пустая трата времени. Все расползается по швам, и Робу Гренджеру этого не остановить.
   Он говорил без горечи и без всякого намерения кого-нибудь обидеть, но с необычной серьезностью, и это заставило меня повнимательнее взглянуть на него. Джеймс твердо встретил мой взгляд, взял у меня пустую чашку и поставил вместе со своей на перекладину под сиденьем. Потом, как раньше в детской, его рука легко легла на мои плечи, и Джеймс нежно привлек меня к себе. Я ощутила, как бьется его сердце – кажется, чуточку учащенно. – Бриони, милая, нам надо поговорить.
   Я ждала, чувствуя, что, стремясь попасть в такт с его сердцем, мое стало биться чаще. Я была поглощена красотой вечера, ароматом сирени, пением дрозда и чарующими отблесками заходящего солнца на озере. Мой троюродный брат откашлялся.
   – Ты, наверное, рассердишься, но, думаю, у тебя хватит здравого смысла выслушать меня, и, надеюсь, ты в конце концов поможешь. – Его пальцы у меня на плече слегка сжались. – Ты должна быть на моей стороне. Так все складывается.
   Дрозд внезапно замолчал, как будто закрыли клапан. Цапля тоже взяла перерыв на ночь. Наверное, неплохо нагрузилась, подумала я, нелегко будет взлететь. В тишине я смотрела, как она тяжело поднялась в воздух и, хлопая крыльями, скрылась из виду.
   – Бриони!
   – Да, я слушаю. Говори.
   Я чувствовала его взгляд и слышала, как он вздохнул.
   – Начну с самого начала. И лучше начать с самого неприятного. Мой отец, да и все мы влипли. Серьезно влипли. Нам отчаянно нужны наличные, нужно достать их во что бы то ни стало, и поскорее.
   Я ждала совсем другого и была ошарашена, и Джеймс заметил это.
   – Ты уверен? Я думала, вы сейчас на коне – ведь дело в Хересе процветает, и Перейра поддерживает вас. И я знаю, папа думал так же. Что-нибудь случилось?