Страница:
Чрезвычайно ценную информацию по атомной бомбе мы получали на последней стадии работ, накануне первого экспериментального взрыва и производства первых бомб. В период, когда американская контрразведка значительно усилила свою работу, мы прервали всякие контакты с внедренными в проект агентами. В результате никто из сотрудничавших с нами людей не был задержан американской контрразведкой с поличным и непосредственно в момент передачи нам информации».
Теперь уже общепризнано, что советская разведка выступила инициатором развертывания широкомасштабных работ по созданию атомного оружия в СССР и оказала, повторяю, существенную помощь нашим ученым в этом деле. Однако атомное оружие было создано колоссальными усилиями наших ведущих ученых-атомщиков и работников промышленности.
Из послевоенных операций советской разведки также можно выделить следующие. Привлечение к сотрудничеству английского контрразведчика Джорджа Блейка, который сообщил о строительстве в Западном Берлине специального тоннеля к нашим подземным линиям связи и установке аппаратуры подслушивания. Блейк также ориентировал органы госбезопасности о заброске агентуры английской разведки. За связь с нами Блейк был арестован английскими властями и приговорен к 42 годам тюрьмы строгого режима. После пяти лет заключения совершил смелый и успешный побег из тюрьмы. Сейчас проживает и работает в Советском Союзе.
Второй пример. Нелегальный вывод нашего кадрового разведчика Конона Молодого в Англию. За шесть лет работы он добыл много важной информации, особенно по военно-морскому флоту. В результате предательства Молодый был арестован англичанами и осужден на 25 лет. Из заключения вызволен путем обмена на арестованного у нас английского разведчика Невольно высокую оценку работе Молодого дала королевская комиссия, записав: «Теперь сколько-нибудь важных секретов в морском адмиралтействе Англии более не осталось».
Иногда разведка приносила пользу государству в областях, где, казалось бы, нет необходимости для ее вмешательства. Два примера. В конце войны разведчик Н. М. Горшков, находясь в Италии, через свои связи получил дневники советского татарского поэта Мусы Джалиля, написанные в фашистской тюрьме. Дневники позволили восстановить героические страницы в жизни великого татарского поэта. Второй пример. Благодаря умелым действиям разведчика Б. Н. Батраева стали достоянием родины архивы писателя И. А. Бунина. Этот случай подробно описан в еженедельнике «Литературная Россия» № 42 от 19 октября 1990 года.
Глава 19
Теперь уже общепризнано, что советская разведка выступила инициатором развертывания широкомасштабных работ по созданию атомного оружия в СССР и оказала, повторяю, существенную помощь нашим ученым в этом деле. Однако атомное оружие было создано колоссальными усилиями наших ведущих ученых-атомщиков и работников промышленности.
Из послевоенных операций советской разведки также можно выделить следующие. Привлечение к сотрудничеству английского контрразведчика Джорджа Блейка, который сообщил о строительстве в Западном Берлине специального тоннеля к нашим подземным линиям связи и установке аппаратуры подслушивания. Блейк также ориентировал органы госбезопасности о заброске агентуры английской разведки. За связь с нами Блейк был арестован английскими властями и приговорен к 42 годам тюрьмы строгого режима. После пяти лет заключения совершил смелый и успешный побег из тюрьмы. Сейчас проживает и работает в Советском Союзе.
Второй пример. Нелегальный вывод нашего кадрового разведчика Конона Молодого в Англию. За шесть лет работы он добыл много важной информации, особенно по военно-морскому флоту. В результате предательства Молодый был арестован англичанами и осужден на 25 лет. Из заключения вызволен путем обмена на арестованного у нас английского разведчика Невольно высокую оценку работе Молодого дала королевская комиссия, записав: «Теперь сколько-нибудь важных секретов в морском адмиралтействе Англии более не осталось».
Иногда разведка приносила пользу государству в областях, где, казалось бы, нет необходимости для ее вмешательства. Два примера. В конце войны разведчик Н. М. Горшков, находясь в Италии, через свои связи получил дневники советского татарского поэта Мусы Джалиля, написанные в фашистской тюрьме. Дневники позволили восстановить героические страницы в жизни великого татарского поэта. Второй пример. Благодаря умелым действиям разведчика Б. Н. Батраева стали достоянием родины архивы писателя И. А. Бунина. Этот случай подробно описан в еженедельнике «Литературная Россия» № 42 от 19 октября 1990 года.
Глава 19
СТРАНИЦЫ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»
После образования 15 марта 1946 года Министерства госбезопасности во главе с генерал-полковником В. С. Абакумовым руководство разведывательной и контрразведывательной работой за границей было возложено на Первое главное управление (ПГУ) МГБ СССР.
15 июня 1946 года генерал-лейтенант П. М. Фитин был снят с занимаемой должности и переведен в распоряжение УК МГБ. На его место был назначен генерал-лейтенант Петр Николаевич Кубаткин, работавший до этого начальником УМГБ по Ленинградской области. С 9 сентября 1946 года, после его перевода на другую работу, ПГУ МГБ возглавил бывший долголетний начальник Второго (Контрразведывательного) управления генерал-лейтенант Петр Васильевич Федотов. На тот период в центральном аппарате разведки работало около 600 человек.
30 мая 1947 года для координации всех разведывательных операций за рубежом был образован Комитет информации (КИ) при СМ СССР, в который влились внешняя разведка МГБ и ГРУ ГШ Красной Армии. Его возглавил первый заместитель Председателя СМ СССР и министр иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов. Осуществление практического руководства работой КИ возлагалось на первого заместителя председателя КИ. С 1 августа 1947 года на этой должности находился генерал-лейтенант П. В. Федотов, а затем, с февраля 1949 года — генерал-лейтенант Сергей Романович Савченко, возглавлявший прежде МГБ Украины.
В состав Комитета информации входил ряд управлений, в том числе стратегической разведки: 1-е — англо-американское, 2-е — европейское, 4-е — нелегальной разведки, 7-е — шифровальное, Управление советников в странах народной демократии, самостоятельные направления «ЕМ» (эмиграция) и «CK» (совколонии); шесть функциональных отделов (оперативной техники, связи и пр.).
Для руководства разведаппаратами за рубежом был введен институт главных резидентов, которыми, как правило, назначались послы и посланники.
В конце 1948 года руководители Советской Армии настояли на возвращении военной разведки в состав Генерального штаба, а в подчинение МГБ перешли Управление советников в странах народной демократии и службы «ЕМ» и «CK».
В феврале 1949 года был изменен статус Комитета информации. Разведка, фактически слитая с МИДом СССР, стала подчиняться ему напрямую. После освобождения В. М. Молотова от должности министра, с 4 марта 1949 года председателями КИ были новый глава МИДа А. Я. Вышинский, а затем заместитель руководителя дипломатического ведомства В. Н. Зорин.
17 октября 1949 года в составе МГБ СССР было образовано Первое управление, на которое возлагались задачи по руководству внешней контрразведкой:
контрразведывательное обеспечение совколонии;
выявление и пресечение подрывной деятельности контрразведывательных органов капиталистических стран и эмигрантских центров, направленных против СССР.
Первое управление МГБ имело собственные резидентуры при советских представительствах за рубежом.
1 ноября 1951 года, во избежание ненужного параллелизма, загранаппараты Комитета информации и Первого управления МГБ были объединены. КИ как орган внешней разведки практически прекратил существование, а в январе 1952 года был расформирован.
2 ноября 1951 года в связи с передачей разведывательных функций из Комитета информации при МИДе СССР в МГБ СССР в нем было воссоздано Первое главное управление (ПГУ). 14 ноября 1951 года в его состав вошло Первое управление МГБ СССР (внешняя контрразведка). Возглавил ПГУ генерал-лейтенант С. Р. Савченко.
19 декабря 1951 года решением Политбюро ЦК КПСС внешняя разведка в полном масштабе была возвращена в МГБ СССР. Начальник главка получил статус заместителя министра госбезопасности.
В структуру ПГУ МГБ входили:
а) руководство (начальник, его заместители и коллегия);
б) секретариат;
в) Управление нелегальной разведки;
г) Управление НТР;
д) Управление внешней контрразведки;
е) географические отделы: Англо-американский; Латин ж) функциональные отделы: «Д» (активных мероприятий);
Позже на базе европейских (английского, германского, французского и др.) направлений было создано Управление Западной Европы ПГУ МГБ.
6 марта 1946 года Уинстон Черчилль в своей известной речи в Фултоне впервые заявил о существовании «железного занавеса». Эта дата стала считаться началом «холодной войны».
Однако для СССР конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной Европы. Конфликт интересов был налицо. Принцип проведения многопартийных выборов на освобожденных землях и формирование коалиционных правительств (с фактической ориентацией на Запад), как предложил в Ялте президент Рузвельт, могли быть приемлемы для Советского Союза лишь на переходный период после поражения гитлеровской Германии.
В частности, Молотов и Берия в то время считали, что коалиционные правительства в Восточной Европе долго не протянут. Позже, в 1947 году, на заседаниях Комитета информации, возглавлявшегося Молотовым, эти слова приобрели новый смысл. Между прочим, с 1947 по 1951 год этот комитет являлся главным разведорганом, куда стекалась почти вся информация из-за рубежа по военным и политическим вопросам.
Ялтинское соглашение, где официально был зафиксирован послевоенный раздел мира между США, Англией, СССР, было обусловлено, как ни парадоксально, пактом Молотова—Риббентропа. В этом договоре 1939 года, как теперь говорят, не было высоконравственных принципов, но он впервые признавал СССР великой державой мира. После Ялты Россия стала одним из центров мировой политики, от которого зависели будущее всего человечества и судьбы мира.
В наши дни многие аналитики указывают на близость Сталина и Гитлера в их подходе к разделу мира. Сталина ожесточенно критикуют за то, что он предал принципы и нормы человеческой морали, подписав пакт с Гитлером. При этом, однако, упускают из виду, что он подписал и тайное соглашение с Рузвельтом и Черчиллем о разделе Европы (Ялта), а позднее с президентом Трумэном (Потсдам).
Идеологические принципы далеко не всегда имеют решающее значение для тайных сделок между сверхдержавами: такова одна из реальностей нашей жизни.
Отец рассказывал мне, как, кажется, в декабре 1941 года в кабинете у Берия он встретил нашего посла в США Уманского, только что вернувшегося из Вашингтона после нападения японцев на Перл-Харбор. Посол сообщил тогда отцу, что Гарри Гопкинс, близкий друг Рузвельта и его личный посланник по особо важным делам, от имени президента поставил перед СССР вопрос о роспуске Коминтерна и о примирении с Русской Православной Церковью. По его словам, это необходимо, чтобы снять препятствия со стороны оппозиции в оказании помощи по ленд-лизу и обеспечить политическое сотрудничество с США в годы войны. Эти неофициальные рекомендации были приняты Сталиным еще в 1943 году и создали дополнительные благоприятные предпосылки для встречи в Тегеране, а затем в Ялте. Это показало американцам, что со Сталиным можно договориться по самым деликатным вопросам с учетом его интересов.
Кстати говоря, и мы, и американцы упорно не публикуем все записи бесед Гопкинса с советскими руководителями. Причина проста — доверительные обсуждения щекотливых вопросов опровергают многие стереотипные представления и свидетельствуют о том, что сговор Запада со Сталиным о разделе сфер влияния в мире после войны был вполне реален. Руководители западных стран мирились с коммунистическим присутствием в мировой политике, и, более того, они не считали коммунистический режим препятствием в достижении договоренности по вопросам послевоенного устройства мира.
Мой отец вспоминал, что в конце 1944 года, при подготовке к Ялтинской конференции, открывшейся, как известно, в феврале 1945 года, состоялось совещание руководителей НКВД—НКГБ, Наркомата обороны и ВМФ, на котором председательствовал Молотов. Целью этого совещания было выяснить, может ли Германия продолжать войну, и проанализировать информацию о возможных сферах соглашений с нашими союзниками Америкой и Англией по послевоенному устройству мира. О точной дате открытия конференции тогда не сообщили: Молотов просто сказал, что она состоится в Крыму не позже чем через два месяца.
После этого совещания Берия назначил отца руководителем специальной группы по подготовке и проверке материалов к Ялтинской конференции. Он должен был регулярно информировать Молотова и Сталина. Сам Берия поехал в Ялту, но участия в конференции не принимал. Проводя подготовку к встрече в Крыму, группа, которой руководил мой отец, собирала данные о руководителях союзных держав, составляла их психологические портреты, чтобы советская делегация знала, с чем она может столкнуться во время переговоров. Было известно, что ни у американцев, ни у англичан нет четкой позиции в отношении послевоенного будущего стран Восточной Европы. У союзников не существовало ни согласованности в этом вопросе, ни специальной программы. Все, чего они хотели, — это вернуть к власти в Польше и Чехословакии правительства, находившиеся в изгнании в Лондоне.
Отец писал об этом, в частности, так: «Данные военной разведки и наши собственные указывали на то, что американцы открыты для компромисса, так что гибкость нашей позиции могла обеспечить приемлемое для советской стороны разделение сфер влияния в послевоенной Европе и на Дальнем Востоке. Мы согласились, что польское правительство в изгнании должно получить в новом коалиционном правительстве Польши несколько важных постов. Требования Рузвельта и Черчилля, выдвинутые в Ялте, показались нам крайне наивными: с нашей точки зрения, состав польского послевоенного правительства будут определять те структуры, которые получали поддержку со стороны Красной Армии.
В период, предшествовавший Ялтинской конференции, Красная Армия вела активные боевые действия против немцев и смогла освободить значительную часть польской территории. Благоприятный для нас поворот политической ситуации во всех восточноевропейских странах предугадать было весьма нетрудно — особенно там, где компартии играли активную роль в комитетах национального спасения, бывших де-факто временными правительствами, находившимися под нашим влиянием и отчасти контролем».
И действительно, СССР вполне мог проявить гибкость и согласиться на проведение демократических выборов, поскольку так называемые правительства в изгнании ничего не могли противопоставить советскому влиянию. Бенеш, к примеру, бежал из Чехословакии в Англию, как мы уже знаем, на деньги НКВД вывез туда нужных ему людей и находился под нашим сильным влиянием. Ставший позднее президентом Чехословакии Людвик Свобода всегда ориентировался на Советский Союз. Руководитель чехословацкой разведки полковник Моравец, впоследствии генерал, как пишет в своих воспоминаниях отец, с 1935 года сотрудничал с советскими разведорганами, сначала с военной разведкой, потом с НКВД, что не мешало ему одновременно придерживаться антисоветских убеждений и тесно контактировать с нашим резидентом в Лондоне Чичаевым.
Молодому румынскому королю Михаю тоже понадобилась поддержка глубоко законспирированных наших групп, связанных с руководством Румынской компартии, для того, чтобы арестовать генерала Антонеску, разорвать союз с Гитлером и вступить в антигитлеровскую коалицию.
Ситуация в Болгарии складывалась для нас вполне благоприятно, учитывая присутствие и большое влияние бывшего председателя Исполкома Коминтерна Георгия Димитрова.
«Во время проведения Ялтинской конференции, — вспоминает отец, — мы уже готовились тайно вывозить урановую руду, добывавшуюся в Родопских горах Болгарии (уран был нужен для нашей атомной программы).
В 1945 году я встречался с Гарриманом, послом Соединенных Штатов в Советском Союзе. Первая встреча была в Министерстве иностранных дел: меня представили как Павла Матвеева, сотрудника секретариата Молотова, ответственного за техническую подготовку Ялтинской конференции. После первой официальной встречи я пригласил Гарримана на обед в «Арагви», ресторан, известный тогда своей изысканной грузинской кухней. Гарриман с видимым удовольствием принял мое приглашение. Я взял с собой на обед, как своего переводчика, князя Януша Радзивилла, представленного Гарриману в качестве польского патриота, проживающего в Москве в изгнании (в это время он был нашим агентом, находившимся на личной связи у Берия).
Для Гарримана и Радзивилла это была встреча старых знакомых. Гарриман владел химическим заводом, фарфоровой фабрикой, двумя угольными и цинковыми шахтами в Польше. Что было еще важнее, Радзивилл и Гарриман совместно владели угольно-металлургическим комплексом, где было занято до сорока тысяч рабочих. У себя на родине Януш Радзивилл являлся весьма заметной политической фигурой, будучи сенатором и председателем комиссии сейма по иностранным делам. В 1930-х годах он помогал Гарриману в приобретении акций некоторых польских предприятий в условиях весьма жесткой конкуренции со стороны французских и бельгийских предпринимателей».
Надо заметить, что советская разведка стала активно интересоваться Радзивиллом с середины 30-х годов. После того как 17 сентября 1939 года Красная Армия вступила в восточные районы Польши, он оказался у нас и Берия завербовал его в качестве так называемого «агента влияния». Затем отец организовал его возвращение в Берлин, где некоторое время резидентура вела за ним наблюдение и регулярно докладывала в Москву. Его нередко видели в то время на дипломатических раутах в обществе Геринга, с которым он раньше охотился и частенько приезжал в свое имение под Вильнюсом (тогда эта территория принадлежала Польше).
В конце 1944 или начале 1945 года отцу сообщили, Радзивилл задержан и доставлен в Москву. Берия приказал отцу использовать Радзивилла в зондажных контактах с американцами накануне Ялтинской конференции. В то время наши отношения с Польшей были натянутыми. Прокоммунистический временный комитет в Люблине объявил себя правительством страны в противовес польскому правительству в изгнании, находившемуся в Лондоне. Потому и было принято решение активно использовать Радзивилла, чтобы успокоить проанглийски настроенных поляков. Британские и американские власти между тем, как стало известно, начали наводить справки относительно местонахождения Радзивилла, исчезнувшего из их поля зрения. Обычная проверка его предвоенных связей показала: Радзивилл имел деловые отношения с Гарриманом. Узнав об этом, Берия тут же распорядился о переводе Радзивилла с Лубянки, где он к тому времени успел просидеть уже около месяца, на явочную квартиру в пригороде Москвы под домашний арест. Берия решил использовать Радзивилла в качестве посредника в общении с Гарриманом.
«На обеде в «Арагви» с Гарриманом и Радзивиллом, — пишет отец, — я собирался сказать о нашей терпимости по отношению к католическим, протестантским и православным священнослужителям, даже тем, кто в годы войны сотрудничал с немецкими властями на оккупированных территориях (я лично принимал архиепископа Слипого, одного из иерархов украинской Униатской церкви; несмотря на то что он тесно сотрудничал с гитлеровцами, ему позволили вернуться во Львов, но уже после Ялтинской конференции его арестовали и отправили в ГУЛАГ по приказанию Хрущева). Я также собирался обсудить за обедом в «Арагви» судьбу священников Русской Православной Церкви и заверить Гарримана, что советское правительство не преследует православных иерархов.
Когда я говорил об этом, Гарриман заметил, что недавние выборы патриарха Русской Православной Церкви произвели весьма благоприятное впечатление на американское общественное мнение. Больше никаких других вопросов, подготовленных мною заранее, обсудить не удалось — Гарриман почувствовал, что Радзивилл вовсе не является официальным переводчиком, и принялся обсуждать с ним возможные деловые перспективы, касавшиеся создания совместных предприятий в Советском Союзе после войны. По словам Гарримана разгром Германии мог логически привести к тому, что советско-американское экономическое сотрудничество станет реальным. Мы нуждаемся в экономической помощи, поэтому пустим американский капитал, чтобы поднять разрушенное войной народное хозяйство. Гарриман рассчитывал, что американская сторона может извлечь большие доходы, участвуя в восстановлении нашей экономики. Он упомянул о создании совместных предприятий в угольной и горно-металлургической промышленности как форме экономического сотрудничества. К такому повороту дела я не был готов.
Я сказал американскому послу, что мы признательны за переданную нам по дипломатическим каналам информацию о контактах американских агентов с уполномоченными лицами Герделера и генерала Бека в Швейцарии. Американцы откровенно сообщили нам о своих планах вывести Германию из войны. Упомянул я и о том, что мы информировали государственный департамент США о своих тайных контактах с финнами с целью подписания мирного соглашения, в которых роль посредников играла семья Валленберг.
Под конец я спросил у Гарримана, что ожидают американцы от Ялтинской конференции. Моя цель при этом заключалась в том, чтобы заранее подготовить нашу позицию по наиболее деликатным вопросам, которые будут затрагивать американцы. Например, будущее Польши, послевоенные границы в Европе или судьба Югославии, Греции и Австрии. Гарриман, однако, был не готов к подобной беседе. Я понял, что ему требуются для этого инструкции, которых он пока не получил. Его больше интересовало, как долго Радзивилл собирается оставаться в Москве. Я заверил, что Радзивилл может свободно отправиться в Лондон, но предпочитает поехать прямо в Польшу, как только страну освободят от немцев.
Гарриман неожиданно для меня поставил вопрос о привлечении еврейского капитала для восстановления нашего разрушенного войной хозяйства. Он, в частности, дал понять, что американские деловые круги поддерживают идею использования еврейских капиталов для возрождения Гомельской области в Белоруссии — традиционного места компактного проживания евреев.
Я всячески старался перевести разговор на личные темы. Так, я посоветовал Гарриману обратить внимание на поведение его дочери, чьи похождения с молодыми людьми в Москве могут причинить ей большой вред: в городе немало всякого хулиганья, что неудивительно, учитывая трудности военного времени. Свои замечания я высказал в мягкой, дружеской форме и специально подчеркнул, что, конечно, наше правительство постарается не допустить каких-либо действий, компрометирующих как самого Гарримана, так и его семью. При этом я особо отметил, что Гарриман пользуется уважением руководителя нашего государства. Эти предостережения не были ни угрозой, ни попыткой какого-либо шантажа. Наоборот, наша цель была показать ему, что ни о каких провокациях против него не может быть и речи. Тот факт, что мы обсуждали с ним не только дипломатические, но и чисто личные вопросы, притом довольно щепетильного свойства, показывал лишь степень нашего доверия. Но Гарриман никак не отреагировал на мои предостережения, проявив куда большую озабоченность доставкой водки и черной икры для участников предстоящей конференции в Крыму.
Беседуя с Радзивиллом, Гарриман отметил, что Ялта должна дать зеленый свет перспективным деловым начинаниям в послевоенной Восточной Европе и в Советском Союзе. Поддерживая разговор, я сказал, что смысл тайного пребывания Радзивилла в Москве заключается в том, чтобы исключить всякого рода слухи, будто друг Геринга вот-вот появится в Швеции или Англии в качестве курьера от Гитлера с мирными предложениями. Радзивилл не только тут же перевел мои слова, но и со своей стороны поддержал меня, подтвердив свое намерение появиться в Европе лишь после окончания войны. Поскольку на встрече я выступал как высокопоставленный чиновник правительства, то от имени нашего руководства преподнес Гарриману подарок — чайный сервиз».
Как известно, разговор отца с Гарриманом в «Арагви», а затем в гостинице «Советская» (в то время там обычно останавливались приезжавшие в Москву западные делегации) был записан на пленку. Эта запись, рассказывал отец, очень тщательно прослушивалась и анализировалась, с целью найти в ней любые дополнительные штрихи для создания психологического портрета членов американской делегации на конференции в Ялте.
Эти психологические нюансы были для Сталина важнее разведывательных данных: возможность установления личных контактов с главами западных делегаций Рузвельтом и Черчиллем представлялась ему решающей. Теперь-то хорошо известно, что личные отношения мировых лидеров сыграли колоссальную роль при обсуждении и принятии документов на Ялтинской конференции.
В ноябре 1945 года, когда Сталин находился на отдыхе в Крыму, Гарриман безуспешно пытался с ним встретиться для обсуждения планов экономического и политического сотрудничества. Он пришел к Молотову и убеждал его, что он наш друг, на протяжении нескольких лет неизменно обсуждавший самые щекотливые вопросы с советскими должностными лицами и лично со Сталиным. Однако на сей раз Молотов остался безучастным и сугубо официальным. Это означало, что отныне Гарриман больше не представляет интереса для нашей стороны и доступ в высшие эшелоны власти ему заказан. Гарриман покинул Москву в конце января 1946 года.
Летом 1941 года Гарри Гопкинс, советник президента Рузвельта, предложил нашему послу в Вашингтоне Уманскому установить конфиденциальные отношения. Это было сделано по прямому указанию президента. В декабре 1941 года Сталин назначил вместо Уманского на пост посла в США Литвинова — и Гопкинс тут же установил с ним близкие отношения. Настолько близкие, что Литвинов часто бывал у Гопкинса дома. Литвинов рассказывал, как однажды, когда советник американского президента был болен, он сидел у его кровати и обсуждал с ним текущие проблемы. И Уманский, и Литвинов, с которыми мой отец встречался в Москве, также, по их словам, установили неофициальные отношения с сотрудниками госдепартамента и Белого дома. Наши резиденты Зарубин, а позднее сменивший его Горский расширили эти контакты во время союзнических отношений с Америкой в годы второй мировой войны.
Перед любым официальным визитом список будущих участников переговоров в обязательном порядке вручался НКВД (или НКГБ). В нем на каждого из участников содержались подробные установочные данные, включая связи с нами и отношение к нашей стране. Полученные материалы для составления психологической характеристики содержали информацию о личностных качествах и особо секретное приложение о возможности их агентурного сотрудничества с советской разведкой.
15 июня 1946 года генерал-лейтенант П. М. Фитин был снят с занимаемой должности и переведен в распоряжение УК МГБ. На его место был назначен генерал-лейтенант Петр Николаевич Кубаткин, работавший до этого начальником УМГБ по Ленинградской области. С 9 сентября 1946 года, после его перевода на другую работу, ПГУ МГБ возглавил бывший долголетний начальник Второго (Контрразведывательного) управления генерал-лейтенант Петр Васильевич Федотов. На тот период в центральном аппарате разведки работало около 600 человек.
30 мая 1947 года для координации всех разведывательных операций за рубежом был образован Комитет информации (КИ) при СМ СССР, в который влились внешняя разведка МГБ и ГРУ ГШ Красной Армии. Его возглавил первый заместитель Председателя СМ СССР и министр иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов. Осуществление практического руководства работой КИ возлагалось на первого заместителя председателя КИ. С 1 августа 1947 года на этой должности находился генерал-лейтенант П. В. Федотов, а затем, с февраля 1949 года — генерал-лейтенант Сергей Романович Савченко, возглавлявший прежде МГБ Украины.
В состав Комитета информации входил ряд управлений, в том числе стратегической разведки: 1-е — англо-американское, 2-е — европейское, 4-е — нелегальной разведки, 7-е — шифровальное, Управление советников в странах народной демократии, самостоятельные направления «ЕМ» (эмиграция) и «CK» (совколонии); шесть функциональных отделов (оперативной техники, связи и пр.).
Для руководства разведаппаратами за рубежом был введен институт главных резидентов, которыми, как правило, назначались послы и посланники.
В конце 1948 года руководители Советской Армии настояли на возвращении военной разведки в состав Генерального штаба, а в подчинение МГБ перешли Управление советников в странах народной демократии и службы «ЕМ» и «CK».
В феврале 1949 года был изменен статус Комитета информации. Разведка, фактически слитая с МИДом СССР, стала подчиняться ему напрямую. После освобождения В. М. Молотова от должности министра, с 4 марта 1949 года председателями КИ были новый глава МИДа А. Я. Вышинский, а затем заместитель руководителя дипломатического ведомства В. Н. Зорин.
17 октября 1949 года в составе МГБ СССР было образовано Первое управление, на которое возлагались задачи по руководству внешней контрразведкой:
контрразведывательное обеспечение совколонии;
выявление и пресечение подрывной деятельности контрразведывательных органов капиталистических стран и эмигрантских центров, направленных против СССР.
Первое управление МГБ имело собственные резидентуры при советских представительствах за рубежом.
1 ноября 1951 года, во избежание ненужного параллелизма, загранаппараты Комитета информации и Первого управления МГБ были объединены. КИ как орган внешней разведки практически прекратил существование, а в январе 1952 года был расформирован.
2 ноября 1951 года в связи с передачей разведывательных функций из Комитета информации при МИДе СССР в МГБ СССР в нем было воссоздано Первое главное управление (ПГУ). 14 ноября 1951 года в его состав вошло Первое управление МГБ СССР (внешняя контрразведка). Возглавил ПГУ генерал-лейтенант С. Р. Савченко.
19 декабря 1951 года решением Политбюро ЦК КПСС внешняя разведка в полном масштабе была возвращена в МГБ СССР. Начальник главка получил статус заместителя министра госбезопасности.
В структуру ПГУ МГБ входили:
а) руководство (начальник, его заместители и коллегия);
б) секретариат;
в) Управление нелегальной разведки;
г) Управление НТР;
д) Управление внешней контрразведки;
е) географические отделы: Англо-американский; Латин ж) функциональные отделы: «Д» (активных мероприятий);
Позже на базе европейских (английского, германского, французского и др.) направлений было создано Управление Западной Европы ПГУ МГБ.
6 марта 1946 года Уинстон Черчилль в своей известной речи в Фултоне впервые заявил о существовании «железного занавеса». Эта дата стала считаться началом «холодной войны».
Однако для СССР конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной Европы. Конфликт интересов был налицо. Принцип проведения многопартийных выборов на освобожденных землях и формирование коалиционных правительств (с фактической ориентацией на Запад), как предложил в Ялте президент Рузвельт, могли быть приемлемы для Советского Союза лишь на переходный период после поражения гитлеровской Германии.
В частности, Молотов и Берия в то время считали, что коалиционные правительства в Восточной Европе долго не протянут. Позже, в 1947 году, на заседаниях Комитета информации, возглавлявшегося Молотовым, эти слова приобрели новый смысл. Между прочим, с 1947 по 1951 год этот комитет являлся главным разведорганом, куда стекалась почти вся информация из-за рубежа по военным и политическим вопросам.
Ялтинское соглашение, где официально был зафиксирован послевоенный раздел мира между США, Англией, СССР, было обусловлено, как ни парадоксально, пактом Молотова—Риббентропа. В этом договоре 1939 года, как теперь говорят, не было высоконравственных принципов, но он впервые признавал СССР великой державой мира. После Ялты Россия стала одним из центров мировой политики, от которого зависели будущее всего человечества и судьбы мира.
В наши дни многие аналитики указывают на близость Сталина и Гитлера в их подходе к разделу мира. Сталина ожесточенно критикуют за то, что он предал принципы и нормы человеческой морали, подписав пакт с Гитлером. При этом, однако, упускают из виду, что он подписал и тайное соглашение с Рузвельтом и Черчиллем о разделе Европы (Ялта), а позднее с президентом Трумэном (Потсдам).
Идеологические принципы далеко не всегда имеют решающее значение для тайных сделок между сверхдержавами: такова одна из реальностей нашей жизни.
Отец рассказывал мне, как, кажется, в декабре 1941 года в кабинете у Берия он встретил нашего посла в США Уманского, только что вернувшегося из Вашингтона после нападения японцев на Перл-Харбор. Посол сообщил тогда отцу, что Гарри Гопкинс, близкий друг Рузвельта и его личный посланник по особо важным делам, от имени президента поставил перед СССР вопрос о роспуске Коминтерна и о примирении с Русской Православной Церковью. По его словам, это необходимо, чтобы снять препятствия со стороны оппозиции в оказании помощи по ленд-лизу и обеспечить политическое сотрудничество с США в годы войны. Эти неофициальные рекомендации были приняты Сталиным еще в 1943 году и создали дополнительные благоприятные предпосылки для встречи в Тегеране, а затем в Ялте. Это показало американцам, что со Сталиным можно договориться по самым деликатным вопросам с учетом его интересов.
Кстати говоря, и мы, и американцы упорно не публикуем все записи бесед Гопкинса с советскими руководителями. Причина проста — доверительные обсуждения щекотливых вопросов опровергают многие стереотипные представления и свидетельствуют о том, что сговор Запада со Сталиным о разделе сфер влияния в мире после войны был вполне реален. Руководители западных стран мирились с коммунистическим присутствием в мировой политике, и, более того, они не считали коммунистический режим препятствием в достижении договоренности по вопросам послевоенного устройства мира.
Мой отец вспоминал, что в конце 1944 года, при подготовке к Ялтинской конференции, открывшейся, как известно, в феврале 1945 года, состоялось совещание руководителей НКВД—НКГБ, Наркомата обороны и ВМФ, на котором председательствовал Молотов. Целью этого совещания было выяснить, может ли Германия продолжать войну, и проанализировать информацию о возможных сферах соглашений с нашими союзниками Америкой и Англией по послевоенному устройству мира. О точной дате открытия конференции тогда не сообщили: Молотов просто сказал, что она состоится в Крыму не позже чем через два месяца.
После этого совещания Берия назначил отца руководителем специальной группы по подготовке и проверке материалов к Ялтинской конференции. Он должен был регулярно информировать Молотова и Сталина. Сам Берия поехал в Ялту, но участия в конференции не принимал. Проводя подготовку к встрече в Крыму, группа, которой руководил мой отец, собирала данные о руководителях союзных держав, составляла их психологические портреты, чтобы советская делегация знала, с чем она может столкнуться во время переговоров. Было известно, что ни у американцев, ни у англичан нет четкой позиции в отношении послевоенного будущего стран Восточной Европы. У союзников не существовало ни согласованности в этом вопросе, ни специальной программы. Все, чего они хотели, — это вернуть к власти в Польше и Чехословакии правительства, находившиеся в изгнании в Лондоне.
Отец писал об этом, в частности, так: «Данные военной разведки и наши собственные указывали на то, что американцы открыты для компромисса, так что гибкость нашей позиции могла обеспечить приемлемое для советской стороны разделение сфер влияния в послевоенной Европе и на Дальнем Востоке. Мы согласились, что польское правительство в изгнании должно получить в новом коалиционном правительстве Польши несколько важных постов. Требования Рузвельта и Черчилля, выдвинутые в Ялте, показались нам крайне наивными: с нашей точки зрения, состав польского послевоенного правительства будут определять те структуры, которые получали поддержку со стороны Красной Армии.
В период, предшествовавший Ялтинской конференции, Красная Армия вела активные боевые действия против немцев и смогла освободить значительную часть польской территории. Благоприятный для нас поворот политической ситуации во всех восточноевропейских странах предугадать было весьма нетрудно — особенно там, где компартии играли активную роль в комитетах национального спасения, бывших де-факто временными правительствами, находившимися под нашим влиянием и отчасти контролем».
И действительно, СССР вполне мог проявить гибкость и согласиться на проведение демократических выборов, поскольку так называемые правительства в изгнании ничего не могли противопоставить советскому влиянию. Бенеш, к примеру, бежал из Чехословакии в Англию, как мы уже знаем, на деньги НКВД вывез туда нужных ему людей и находился под нашим сильным влиянием. Ставший позднее президентом Чехословакии Людвик Свобода всегда ориентировался на Советский Союз. Руководитель чехословацкой разведки полковник Моравец, впоследствии генерал, как пишет в своих воспоминаниях отец, с 1935 года сотрудничал с советскими разведорганами, сначала с военной разведкой, потом с НКВД, что не мешало ему одновременно придерживаться антисоветских убеждений и тесно контактировать с нашим резидентом в Лондоне Чичаевым.
Молодому румынскому королю Михаю тоже понадобилась поддержка глубоко законспирированных наших групп, связанных с руководством Румынской компартии, для того, чтобы арестовать генерала Антонеску, разорвать союз с Гитлером и вступить в антигитлеровскую коалицию.
Ситуация в Болгарии складывалась для нас вполне благоприятно, учитывая присутствие и большое влияние бывшего председателя Исполкома Коминтерна Георгия Димитрова.
«Во время проведения Ялтинской конференции, — вспоминает отец, — мы уже готовились тайно вывозить урановую руду, добывавшуюся в Родопских горах Болгарии (уран был нужен для нашей атомной программы).
В 1945 году я встречался с Гарриманом, послом Соединенных Штатов в Советском Союзе. Первая встреча была в Министерстве иностранных дел: меня представили как Павла Матвеева, сотрудника секретариата Молотова, ответственного за техническую подготовку Ялтинской конференции. После первой официальной встречи я пригласил Гарримана на обед в «Арагви», ресторан, известный тогда своей изысканной грузинской кухней. Гарриман с видимым удовольствием принял мое приглашение. Я взял с собой на обед, как своего переводчика, князя Януша Радзивилла, представленного Гарриману в качестве польского патриота, проживающего в Москве в изгнании (в это время он был нашим агентом, находившимся на личной связи у Берия).
Для Гарримана и Радзивилла это была встреча старых знакомых. Гарриман владел химическим заводом, фарфоровой фабрикой, двумя угольными и цинковыми шахтами в Польше. Что было еще важнее, Радзивилл и Гарриман совместно владели угольно-металлургическим комплексом, где было занято до сорока тысяч рабочих. У себя на родине Януш Радзивилл являлся весьма заметной политической фигурой, будучи сенатором и председателем комиссии сейма по иностранным делам. В 1930-х годах он помогал Гарриману в приобретении акций некоторых польских предприятий в условиях весьма жесткой конкуренции со стороны французских и бельгийских предпринимателей».
Надо заметить, что советская разведка стала активно интересоваться Радзивиллом с середины 30-х годов. После того как 17 сентября 1939 года Красная Армия вступила в восточные районы Польши, он оказался у нас и Берия завербовал его в качестве так называемого «агента влияния». Затем отец организовал его возвращение в Берлин, где некоторое время резидентура вела за ним наблюдение и регулярно докладывала в Москву. Его нередко видели в то время на дипломатических раутах в обществе Геринга, с которым он раньше охотился и частенько приезжал в свое имение под Вильнюсом (тогда эта территория принадлежала Польше).
В конце 1944 или начале 1945 года отцу сообщили, Радзивилл задержан и доставлен в Москву. Берия приказал отцу использовать Радзивилла в зондажных контактах с американцами накануне Ялтинской конференции. В то время наши отношения с Польшей были натянутыми. Прокоммунистический временный комитет в Люблине объявил себя правительством страны в противовес польскому правительству в изгнании, находившемуся в Лондоне. Потому и было принято решение активно использовать Радзивилла, чтобы успокоить проанглийски настроенных поляков. Британские и американские власти между тем, как стало известно, начали наводить справки относительно местонахождения Радзивилла, исчезнувшего из их поля зрения. Обычная проверка его предвоенных связей показала: Радзивилл имел деловые отношения с Гарриманом. Узнав об этом, Берия тут же распорядился о переводе Радзивилла с Лубянки, где он к тому времени успел просидеть уже около месяца, на явочную квартиру в пригороде Москвы под домашний арест. Берия решил использовать Радзивилла в качестве посредника в общении с Гарриманом.
«На обеде в «Арагви» с Гарриманом и Радзивиллом, — пишет отец, — я собирался сказать о нашей терпимости по отношению к католическим, протестантским и православным священнослужителям, даже тем, кто в годы войны сотрудничал с немецкими властями на оккупированных территориях (я лично принимал архиепископа Слипого, одного из иерархов украинской Униатской церкви; несмотря на то что он тесно сотрудничал с гитлеровцами, ему позволили вернуться во Львов, но уже после Ялтинской конференции его арестовали и отправили в ГУЛАГ по приказанию Хрущева). Я также собирался обсудить за обедом в «Арагви» судьбу священников Русской Православной Церкви и заверить Гарримана, что советское правительство не преследует православных иерархов.
Когда я говорил об этом, Гарриман заметил, что недавние выборы патриарха Русской Православной Церкви произвели весьма благоприятное впечатление на американское общественное мнение. Больше никаких других вопросов, подготовленных мною заранее, обсудить не удалось — Гарриман почувствовал, что Радзивилл вовсе не является официальным переводчиком, и принялся обсуждать с ним возможные деловые перспективы, касавшиеся создания совместных предприятий в Советском Союзе после войны. По словам Гарримана разгром Германии мог логически привести к тому, что советско-американское экономическое сотрудничество станет реальным. Мы нуждаемся в экономической помощи, поэтому пустим американский капитал, чтобы поднять разрушенное войной народное хозяйство. Гарриман рассчитывал, что американская сторона может извлечь большие доходы, участвуя в восстановлении нашей экономики. Он упомянул о создании совместных предприятий в угольной и горно-металлургической промышленности как форме экономического сотрудничества. К такому повороту дела я не был готов.
Я сказал американскому послу, что мы признательны за переданную нам по дипломатическим каналам информацию о контактах американских агентов с уполномоченными лицами Герделера и генерала Бека в Швейцарии. Американцы откровенно сообщили нам о своих планах вывести Германию из войны. Упомянул я и о том, что мы информировали государственный департамент США о своих тайных контактах с финнами с целью подписания мирного соглашения, в которых роль посредников играла семья Валленберг.
Под конец я спросил у Гарримана, что ожидают американцы от Ялтинской конференции. Моя цель при этом заключалась в том, чтобы заранее подготовить нашу позицию по наиболее деликатным вопросам, которые будут затрагивать американцы. Например, будущее Польши, послевоенные границы в Европе или судьба Югославии, Греции и Австрии. Гарриман, однако, был не готов к подобной беседе. Я понял, что ему требуются для этого инструкции, которых он пока не получил. Его больше интересовало, как долго Радзивилл собирается оставаться в Москве. Я заверил, что Радзивилл может свободно отправиться в Лондон, но предпочитает поехать прямо в Польшу, как только страну освободят от немцев.
Гарриман неожиданно для меня поставил вопрос о привлечении еврейского капитала для восстановления нашего разрушенного войной хозяйства. Он, в частности, дал понять, что американские деловые круги поддерживают идею использования еврейских капиталов для возрождения Гомельской области в Белоруссии — традиционного места компактного проживания евреев.
Я всячески старался перевести разговор на личные темы. Так, я посоветовал Гарриману обратить внимание на поведение его дочери, чьи похождения с молодыми людьми в Москве могут причинить ей большой вред: в городе немало всякого хулиганья, что неудивительно, учитывая трудности военного времени. Свои замечания я высказал в мягкой, дружеской форме и специально подчеркнул, что, конечно, наше правительство постарается не допустить каких-либо действий, компрометирующих как самого Гарримана, так и его семью. При этом я особо отметил, что Гарриман пользуется уважением руководителя нашего государства. Эти предостережения не были ни угрозой, ни попыткой какого-либо шантажа. Наоборот, наша цель была показать ему, что ни о каких провокациях против него не может быть и речи. Тот факт, что мы обсуждали с ним не только дипломатические, но и чисто личные вопросы, притом довольно щепетильного свойства, показывал лишь степень нашего доверия. Но Гарриман никак не отреагировал на мои предостережения, проявив куда большую озабоченность доставкой водки и черной икры для участников предстоящей конференции в Крыму.
Беседуя с Радзивиллом, Гарриман отметил, что Ялта должна дать зеленый свет перспективным деловым начинаниям в послевоенной Восточной Европе и в Советском Союзе. Поддерживая разговор, я сказал, что смысл тайного пребывания Радзивилла в Москве заключается в том, чтобы исключить всякого рода слухи, будто друг Геринга вот-вот появится в Швеции или Англии в качестве курьера от Гитлера с мирными предложениями. Радзивилл не только тут же перевел мои слова, но и со своей стороны поддержал меня, подтвердив свое намерение появиться в Европе лишь после окончания войны. Поскольку на встрече я выступал как высокопоставленный чиновник правительства, то от имени нашего руководства преподнес Гарриману подарок — чайный сервиз».
Как известно, разговор отца с Гарриманом в «Арагви», а затем в гостинице «Советская» (в то время там обычно останавливались приезжавшие в Москву западные делегации) был записан на пленку. Эта запись, рассказывал отец, очень тщательно прослушивалась и анализировалась, с целью найти в ней любые дополнительные штрихи для создания психологического портрета членов американской делегации на конференции в Ялте.
Эти психологические нюансы были для Сталина важнее разведывательных данных: возможность установления личных контактов с главами западных делегаций Рузвельтом и Черчиллем представлялась ему решающей. Теперь-то хорошо известно, что личные отношения мировых лидеров сыграли колоссальную роль при обсуждении и принятии документов на Ялтинской конференции.
В ноябре 1945 года, когда Сталин находился на отдыхе в Крыму, Гарриман безуспешно пытался с ним встретиться для обсуждения планов экономического и политического сотрудничества. Он пришел к Молотову и убеждал его, что он наш друг, на протяжении нескольких лет неизменно обсуждавший самые щекотливые вопросы с советскими должностными лицами и лично со Сталиным. Однако на сей раз Молотов остался безучастным и сугубо официальным. Это означало, что отныне Гарриман больше не представляет интереса для нашей стороны и доступ в высшие эшелоны власти ему заказан. Гарриман покинул Москву в конце января 1946 года.
Летом 1941 года Гарри Гопкинс, советник президента Рузвельта, предложил нашему послу в Вашингтоне Уманскому установить конфиденциальные отношения. Это было сделано по прямому указанию президента. В декабре 1941 года Сталин назначил вместо Уманского на пост посла в США Литвинова — и Гопкинс тут же установил с ним близкие отношения. Настолько близкие, что Литвинов часто бывал у Гопкинса дома. Литвинов рассказывал, как однажды, когда советник американского президента был болен, он сидел у его кровати и обсуждал с ним текущие проблемы. И Уманский, и Литвинов, с которыми мой отец встречался в Москве, также, по их словам, установили неофициальные отношения с сотрудниками госдепартамента и Белого дома. Наши резиденты Зарубин, а позднее сменивший его Горский расширили эти контакты во время союзнических отношений с Америкой в годы второй мировой войны.
Перед любым официальным визитом список будущих участников переговоров в обязательном порядке вручался НКВД (или НКГБ). В нем на каждого из участников содержались подробные установочные данные, включая связи с нами и отношение к нашей стране. Полученные материалы для составления психологической характеристики содержали информацию о личностных качествах и особо секретное приложение о возможности их агентурного сотрудничества с советской разведкой.