Напоследок я решила получше рассмотреть снимки в деле. Заниматься изучением этих фотографий мне не хотелось ужасно, но рядом не было никого, кто мог бы сделать это за меня.
Общий план берега, светлая точка у кромки воды. Тело целиком, несколько ракурсов. Отдельно лицо… Бр-р… Жуть какая… Существование души доказывается хотя бы тем, что, когда люди умирают, то, что от них остается, уже мало походит на человека — что-то вроде куклы, только гораздо страшней.
Стоп, стоп, а это что такое?
Крупным планом — ключицы умершей. Под ними, на тонкой цепочке — металлический православный крестик с тремя камешками.
Четвертого, справа, не хватает.
Глава 25
Глава 26
Общий план берега, светлая точка у кромки воды. Тело целиком, несколько ракурсов. Отдельно лицо… Бр-р… Жуть какая… Существование души доказывается хотя бы тем, что, когда люди умирают, то, что от них остается, уже мало походит на человека — что-то вроде куклы, только гораздо страшней.
Стоп, стоп, а это что такое?
Крупным планом — ключицы умершей. Под ними, на тонкой цепочке — металлический православный крестик с тремя камешками.
Четвертого, справа, не хватает.
Глава 25
ОТ ЛЮБВИ ДО НЕНАВИСТИ
— Намажь мне спину, пожалуйста.
Борис положил книгу на одеяло страницами вниз, чтобы не захлопнулась случайно, и взял протянутый ему оранжевый флакончик с солнцезащитным кремом. Юля перевернулась на живот и расстегнула бретельки купального лифчика.
— Не нравится мне эта девка, — сказала она. — Всюду рыщет, вынюхивает, высматривает. Помнишь, как она вчера вечером зевала и говорила, что спать пойдет? Так вот — ее всю ночь в комнате не было, она вернулась только под утро, перед тем, как уехали Кирилл и Андрей Евгеньевич.
— С чего ты это взяла? — хмуро, словно через силу, откликнулся Борис, круговыми движениями втирая крем в Юлину слегка покрасневшую кожу.
— Заглянула к ней в комнату! Это ты ходишь, ничего вокруг не видишь, вот мне и приходится беречься за двоих!
— Может быть, я вижу мало, но не настолько мало, как тебе хотелось бы.
Юля приподнялась на локтях и посмотрела ему в лицо.
— Я что-то не понимаю, о чем ты говоришь. И почему в таком тоне? Ты меня случайно ни с кем не перепутал?
— Разве тебя можно с кем-то перепутать? — горько усмехнулся Борис. — А вот ты, очевидно, ошиблась дверью прошлой ночью, когда проверяла, у себя ли Марина. Возвращалась к себе, а зашла к Кириллу… Но всего удивительней, что ты так у него и осталась.
Повисла тяжелая пауза.
— Ах, вот оно что, — наконец сказала Юля. — А я-то все понять не могу, почему это ты с самого утра в мою сторону не глядишь.
Борис вытер о бедро жирные от крема пальцы.
— А ты бы меня спросила, хоть раз в жизни поинтересовалась, что со мной происходит.
— Я ждала, что ты сам мне все скажешь.
— Ну, вот я и сказал. И, знаешь, мне даже не очень интересно знать, что ты мне ответишь. Меня в последнее время уже очень мало что интересует.
Юля щелкнула пластиковыми замочками лифчика и села на одеяле, презрительно глядя на Бориса.
— Можно подумать, тебя хоть что-нибудь интересовало раньше! Я бьюсь как рыба об лед, а ты хоть когда-нибудь, хоть один-единственный раз попытался мне помочь!
— Спать с Кириллом? Извини, я не по этой части.
Раздался громкий хлопок — это Юля ударила Бориса по щеке.
— Если ты такой правильный, такой чистенький — иди и поговори сегодня с Кириллом! Да-да! Поговори! Только уж расскажи ему все! Ему должно понравиться то, что ты проделал за последние три месяца. Можешь сказать ему, что все это придумала я, ведь правда, верно? Только не забудь: придумывала-то я, а делал — ты. А о самом главном расскажи, порадуй его. И я посмотрю, что будет дальше…
Борис опустил голову, кусая губы. Юля засмеялась.
— Ты так смело обвиняешь меня, а чем ты лучше? Чем? И в чем ты можешь меня упрекнуть? Разве только в том, что я неаккуратно прячу концы в воду. Ну уж извини, дорогой! Так получилось! В другой раз буду осторожнее, чтобы не ранить твое чувствительное сердце.
— Я тебя ненавижу, — прошептал Борис — Убил бы, если б только мог.
— Да уж я заметила, что убить — у тебя кишка тонка, — насмешливо заметила Юля. — А знаешь, что самое смешное?
Она провела рукой по его щеке. Он отвернулся, вздрогнув. Тогда она подсела к нему поближе и обняла его. Он попытался вырваться, но как-то неуверенно, словно нехотя. Она засмеялась и поцеловала его сзади в шею, потом в мочку уха.
— Повернись ко мне, — тихонько сказала она.
Он повиновался с отчаянием на лице.
— От любви до ненависти один шаг, — она положила руки ему на плечи. — И обратно тоже. Ты ведь по-прежнему любишь меня.
Он закрыл глаза и молча кивнул.
Борис положил книгу на одеяло страницами вниз, чтобы не захлопнулась случайно, и взял протянутый ему оранжевый флакончик с солнцезащитным кремом. Юля перевернулась на живот и расстегнула бретельки купального лифчика.
— Не нравится мне эта девка, — сказала она. — Всюду рыщет, вынюхивает, высматривает. Помнишь, как она вчера вечером зевала и говорила, что спать пойдет? Так вот — ее всю ночь в комнате не было, она вернулась только под утро, перед тем, как уехали Кирилл и Андрей Евгеньевич.
— С чего ты это взяла? — хмуро, словно через силу, откликнулся Борис, круговыми движениями втирая крем в Юлину слегка покрасневшую кожу.
— Заглянула к ней в комнату! Это ты ходишь, ничего вокруг не видишь, вот мне и приходится беречься за двоих!
— Может быть, я вижу мало, но не настолько мало, как тебе хотелось бы.
Юля приподнялась на локтях и посмотрела ему в лицо.
— Я что-то не понимаю, о чем ты говоришь. И почему в таком тоне? Ты меня случайно ни с кем не перепутал?
— Разве тебя можно с кем-то перепутать? — горько усмехнулся Борис. — А вот ты, очевидно, ошиблась дверью прошлой ночью, когда проверяла, у себя ли Марина. Возвращалась к себе, а зашла к Кириллу… Но всего удивительней, что ты так у него и осталась.
Повисла тяжелая пауза.
— Ах, вот оно что, — наконец сказала Юля. — А я-то все понять не могу, почему это ты с самого утра в мою сторону не глядишь.
Борис вытер о бедро жирные от крема пальцы.
— А ты бы меня спросила, хоть раз в жизни поинтересовалась, что со мной происходит.
— Я ждала, что ты сам мне все скажешь.
— Ну, вот я и сказал. И, знаешь, мне даже не очень интересно знать, что ты мне ответишь. Меня в последнее время уже очень мало что интересует.
Юля щелкнула пластиковыми замочками лифчика и села на одеяле, презрительно глядя на Бориса.
— Можно подумать, тебя хоть что-нибудь интересовало раньше! Я бьюсь как рыба об лед, а ты хоть когда-нибудь, хоть один-единственный раз попытался мне помочь!
— Спать с Кириллом? Извини, я не по этой части.
Раздался громкий хлопок — это Юля ударила Бориса по щеке.
— Если ты такой правильный, такой чистенький — иди и поговори сегодня с Кириллом! Да-да! Поговори! Только уж расскажи ему все! Ему должно понравиться то, что ты проделал за последние три месяца. Можешь сказать ему, что все это придумала я, ведь правда, верно? Только не забудь: придумывала-то я, а делал — ты. А о самом главном расскажи, порадуй его. И я посмотрю, что будет дальше…
Борис опустил голову, кусая губы. Юля засмеялась.
— Ты так смело обвиняешь меня, а чем ты лучше? Чем? И в чем ты можешь меня упрекнуть? Разве только в том, что я неаккуратно прячу концы в воду. Ну уж извини, дорогой! Так получилось! В другой раз буду осторожнее, чтобы не ранить твое чувствительное сердце.
— Я тебя ненавижу, — прошептал Борис — Убил бы, если б только мог.
— Да уж я заметила, что убить — у тебя кишка тонка, — насмешливо заметила Юля. — А знаешь, что самое смешное?
Она провела рукой по его щеке. Он отвернулся, вздрогнув. Тогда она подсела к нему поближе и обняла его. Он попытался вырваться, но как-то неуверенно, словно нехотя. Она засмеялась и поцеловала его сзади в шею, потом в мочку уха.
— Повернись ко мне, — тихонько сказала она.
Он повиновался с отчаянием на лице.
— От любви до ненависти один шаг, — она положила руки ему на плечи. — И обратно тоже. Ты ведь по-прежнему любишь меня.
Он закрыл глаза и молча кивнул.
Глава 26
ЧЕМ ДАЛЬШЕ В ЛЕС, ТЕМ БОЛЬШЕ ДРОВ
Мобильный телефон зазвонил в тот момент, когда я медленно спустилась по щербатым ступеням в жаркий августовский день, все еще не оправившись от потрясения, вызванного моим внезапным открытием. Я даже не сразу поняла, откуда доносится это треньканье, а когда сообразила, что из моего рюкзака, окончательно растерялась. В чем дело, я же его отключала, разве нет? Конечно, я девушка рассеянная, если не сказать — растяпа, но не до такой же степени, всему есть предел, даже моей практической бестолковости!
Но когда из-под расчески, кассеты с записью сорокового концерта Моцарта, банки крема и прочей ерунды, которую мне было уже недосуг разглядывать, я извлекла мобильный телефон и, приложив его к уху, услышала до боли знакомый насмешливый голос, мне все стало ясно:
— Неужели ты не понимаешь, что при желании я тебе и по сломанному телефону могу позвонить?
— Ну, я как-то упустила это из виду, — искренне призналась я. — Главное, ты мне по электрической плитке не звони или по мясорубке.
— Неужели ты обо мне так плохо думаешь? — засмеялся Себастьян. — Хотя идея хорошая… Даниель проверил твою гранату. Похоже, это то, что нас интересует. Теперь рассказывай: кто, что, откуда и так далее.
— Так вот зачем ты мне звонишь! Все по делу! А я так ждала, что когда-нибудь ты хоть на минуту забудешь о делах и захочешь сказать мне что-нибудь приятное. Личного, а не делового характера.
— Если говорить о личном, то ничего хорошего сообщить тебе не могу. Я на тебя обижен. Ты секретничаешь с Даниелем за моей спиной, я все узнаю в последнюю очередь…
— Это тоже все относится к работе, между прочим.
— Ну, — Себастьян слегка смутился, — мы же вместе работаем.
— Ага. В последнее время только работаем, — я не смогла удержаться от шпильки.
— И я бы не сказал, что плодотворно. Ты почему-то предпочитаешь действовать в одиночку. А потом нам с Даниелем опять придется извлекать тебя из какого-нибудь зловещего подвала.
— Ну, вспомнил! — усмехнулась я. — Тогда я была молода и неопытна!
В трубке фыркнули. Потом совершенно серьезным голосом сказали:
— Если ты думаешь, что я ничего не понимаю, то напрасно. Хватит тянуть время и заговаривать мне зубы. Или ты рассказываешь все о гранате, или…
— Или что? — кокетливо прокудахтала я.
Во время нашего разговора я не прекращала двигаться и в эту минуту очутилась на краю асфальтового пятачка, пышно именуемого площадью. На противоположной ее стороне мои голодные глаза узрели вывеску «Шашлычная», сизый дымок над мангалом и круглые белые столики под пропыленным тентом. Когда ветер подул в мою сторону, принеся с собой волну запаха мяса и лука, из недр моего организма раздался жалобный стон желудка.
— Или что? — повторила я скорее по инерции, чем из действительного интереса. Тарелочка шашлыка волновала меня сейчас куда больше, чем ответ Себастьяна, который, очевидно, не смог придумать ничего лучшего, чем мрачно произнести:
— Или мы с тобой поссоримся по-настоящему!
Вот испугал! Я сделала небольшую паузу, чтобы сформулировать эту свою мысль как можно изящней, но в ту же минуту все формулировки вылетели у меня из головы. Потому что слева от меня обнаружилась стоянка маршрутных такси, курсирующих между Краснозаводском и станцией метро «Выхино». Одна из таких маршруток как раз приехала из Москвы, и ее пассажиры один за другим выпрыгивали на раскаленный асфальт. Пятым из них оказался Вадим. Все с той же большой зеленой спортивной сумкой с оранжевой полосой. Хотелось бы мне знать, что в ней сейчас лежит.
— Знаешь, давай я тебе попозже перезвоню. Честное слово! — прикрыв рот рукой, прошептала я в трубку.
— С тобой все в порядке? — встревожился Себастьян.
— Да! — прошипела я. — Не звони мне пока! Я свяжусь с тобой вечером.
От остановки Вадим уверенным шагом направился к шашлычной. Это меня обрадовало. Люблю совмещать полезное с приятным.
Когда он уже уселся за столик с бутылкой нарзана и пластиковой тарелкой, на которой аппетитно благоухали кусочки шашлыка, я, сглотнув обильно выделявшуюся слюну, неторопливо вошла под навес и с хорошо разыгранным равнодушием огляделась в поисках свободного места.
Вадим, привстав, помахал рукой и позвал меня. На это я и рассчитывала. Оставалось только изобразить радостное изумление и подойти к нему.
Несмотря на все мои протесты — должно быть, не слишком уверенные, — он передвинул мне свою, еще не тронутую порцию и пошел за другой. А когда вернулся, сказал лукаво:
— Если бы я не знал, что это невозможно, я бы решил, что ты за мной следишь.
— Ну, — в тон ему ответила я, — во-первых, отчего же это так уж невозможно? А во-вторых, у меня есть все основания решить, что это ты следишь за мной.
Он усмехнулся и макнул кусок мяса в кетчуп.
— Я за тобой не следил.
— А за кем? — вдруг брякнула я.
Вадим перестал жевать и посмотрел на меня настороженно.
— С чего ты взяла, что я вообще за кем-то слежу? Я ездил к тете в Москву, как и собирался.
— Здоровье больше не беспокоит? — многозначительным тоном поинтересовалась я. По себе знаю, стоит таким тоном задать самый невинный вопрос, например «сколько времени?», любой человек, даже чистый, как слеза ребенка, начинает чувствовать за собой хотя бы парочку смертных грехов.
Но мои психологические этюды не принесли мне никакой практической пользы, если не считать того, что Вадим заерзал на стуле.
— Ты о чем? А, понял. Спасибо, нормально… А у тебя как дела? Кстати, о слежке — как успехи? Продолжаешь прыгать в крапиву?
— Нет, — небрежно ответила я, пытаясь не показать своего раздражения. — Я нашла себе занятие поинтереснее.
— То есть ты застукала своего красавчика с какой-нибудь девицей и набила ей морду?
С какой стати он мне хамит? И почему я это терплю? Вот выйду сейчас из шашлычной, перезвоню Себастьяну, расскажу всё что знаю, и посмотрим, что будет потом.
— Нет, — ядовито промурлыкала я. — Ни с кем я никого не застукивала. Вообще, любовные дела Кирилла не входят в сферу моих интересов. Если ты напряжешь память, то вспомнишь, что я тебе об этом уже говорила. Но если бы и входили, я, разумеется, не стала бы никого бить. Рукоприкладство не для меня. Это вчерашний день. Вот гранату подкинуть в окошко — это да, это по-нашему.
Приятно было видеть, как Вадим поперхнулся шашлыком.
— А что, у тебя есть граната? — сдавленным голосом спросил он, после того как я заботливо постучала его по спине.
— Ну, пока нет, но, если бы мне было нужно, я бы расстаралась. Кстати, — оживилась я, — а у тебя случайно ничего такого… не завалялось?
— К счастью, нет, — натянуто улыбнулся Вадим. — Я вообще за мирное решение всех проблем. — Однако в глазах его явно читались панически задаваемые самому себе вопросы: «Что-то узнала? Просто догадывается? Залезла в сундук? Случайное совпадение? А про гранату в окно — откуда знает?»
Неужели он убийца? Но почему мне так не хочется в это верить? Нет, рано выдавать его Себастьяну, я хочу выяснить все сама.
— А почему тебе так не нравится Кирилл?
— Что?.. — не сразу понял меня занятый своими тревогами Вадим. — А, этот… Ну, просто здоровая ненависть пролетария к представителю враждебного класса — буржуазии.
— Это ты-то пролетарий? — засмеялась я. — Небось медицинский окончил, пролетарий, и поступил по блату! Ты — гнилой интеллигент, и нечего примазываться к трудящемуся классу. И вообще, оставим в покое марксизм-ленинизм.
Я смолкла, увидев, что Вадим весь побелел.
— И медицинский окончил, — тихо сказал он. — И поступил по блату. Но не шел по головам, ничье место не занимал, к каждой юбке не клеился. Подлецом и предателем не был никогда.
— А подробнее? — осторожно спросила я.
— Ну уж нет! — Вадим встал так резко, что стол отъехал в сторону. — Доносить не привык. Все, что могу тебе сказать, — к чему он ни прикоснется, все превращается в труху. А ты девочка хорошая, поэтому держись от него подальше. Здоровее будешь.
Он взял свою сумку и быстро ушел. А я осталась за столиком, чувствуя себя полной идиоткой. Разузнать ничего не разузнала, только хуже все запутала. И, кажется, настроила его против себя.
Бедная моя голова! Загадок все больше, отгадок все меньше. Словно в темном лесу и густом тумане. Куда идти, что искать?
А чем, интересно, занимаются Даниель с Себастьяном? Ждут от меня каких-то сведений, а сами, между прочим, ничего мне не рассказывают? Небось и не делают ничего, посиживают себе в клубе, играют на рояле и на гитаре в свое удовольствие, а я тут мучайся.
Во-первых, нужно решить, что делать со странным мужиком, оставившим записку для Кирилла. Вызвать на подмогу ангелов? Или попробовать разобраться во всем самой, если же получится, собрать все лавры в одиночку?
Я тяжело вздохнула и с сожалением призналась себе, что в одиночку справиться с этим делом у меня вряд ли получится. Задержать его самостоятельно я не сумею, а проследить… Мне припомнились мои попытки наружного наблюдения за Кириллом и Вадимом, и я мысленно содрогнулась.
А во-вторых, необходимо побеседовать с родителями Анны Кузнецовой. Эх, жаль, что крестик со дна озера остался у Себастьяна!
Открыв блокнот, я отыскала нужную страницу, прочла адрес и немедленно прицепилась с вопросом к уборщице, собиравшей посуду с нашего стола. Уборщица посмотрела на меня с неудовольствием, но географическую справку дала. Народ за соседним столиком — не слишком трезвые и не очень молодые мужики, оглушительно пахнущие потом, включились в разговор, добавили подробностей в справку уборщицы, нарисовали план местности на обрывке газеты «Из рук в руки» и попытались завязать со мной знакомство. Подробности я выслушала, план с благодарностью взяла, с милой улыбкой отказалась от знакомства и, выхватив из-под носа уборщицы недопитую бутылку нарзана, торопливо отбыла из шашлычной.
Подъезд пятиэтажки охранялся четырьмя бабками в разноцветных платках. Бабки с увлечением перемывали кости населению городка. При моем появлении беседа смолкла. Я пригляделась, нет ли среди этой четверки моих знакомых с железнодорожного перехода, но никого не узнала. Когда заскрипела, закрываясь за мной, дверь подъезда, я услышала за спиной тоненький голосок:
— Это к кому ж такая рыжая пошла? Поднявшись на несколько ступеней, я позвонила в одну из дверей первого этажа. За дверью послышались шаги, и наступила тишина: к го-то разглядывал меня в глазок. Я попыталась изобразить на своем лице смесь деловитости с доброжелательностью.
— Кто там? — наконец испуганно спросил из-за двери женский голос.
— По делу, — находчиво ответила я.
Дверь открылась, глухо лязгнув цепочкой, и я увидела в щель печальное лицо, прядь седоватых волос, упавших на лоб, ситцевый халат в голубой цветочек.
— Вы кто? — спросила Ирина Николаевна — гак звали мать Анны, и я не сомневалась, что это именно она.
— Я по поводу вашей дочери, — вполголоса сообщила я, в очередной раз уклонившись от прямого ответа на вопрос.
Лицо Ирины Николаевны стало еще печальней. Прикрыв дверь, она сняла цепочку и пропустила меня в квартиру. Проводив в кухню, она пододвинула мне табурет, сама села на другой, сложила руки на коленях и, покорно опустив глаза, спросила:
— Что вы хотите?
Вот когда я пожалела, что не переложила все на плечи ангелов! Оказалось, что говорить с человеком о его потере, боль от которой еще не прошла, не очень-то весело. Господи, с чего же мне начать? Ладно, попробую начать с правды.
— Ирина Николаевна, я работаю в детективном агентстве…
Моя собеседница, вздрогнув, испуганно посмотрела на меня.
— …Сейчас мы расследуем одно дело… И в процессе расследования выяснилось, что, по всей видимости, к этому делу имеет какое-то отношение… м-м… несчастный случай, произошедший год назад. — Я набрала в грудь воздуха и закончила, словно в воду прыгнула: — И я хотела бы поговорить с вами об обстоятельствах гибели вашей дочери. Может быть, вам удастся вспомнить какие-то важные для нас подробности.
Женщина вздохнула и пожала плечами.
— Да что я могу рассказать? Уж сколько времени прошло, в прошлую субботу годовщину справили…
В прошлую субботу! Я едва не подпрыгнула. Ведь именно в прошлую субботу Кирилл чуть не утонул!
— …Я все рассказала следователю. И Валентин тоже. Чего об этом теперь вспоминать. Аню все равно не вернешь.
— А если это было не самоубийство? И даже не несчастный случай? — тихо произнесла я. — а если произошло убийство? И тот, кто это сделал, до сих пор на свободе? Ирина Николаевна посмотрела на меня с ужасом:
— Да как же такое может быть? Ведь искали, никого не нашли! Даже того, кто…
Голос ее пресекся.
— Значит, у вас нет даже догадки, кто был гот, с кем Анна встречалась? — спросила я удивленно.
— Анечка была скрытная девочка, замкнутая. Никогда с нами ничем не делилась, не советовалась. Может, мы сами виноваты… Валентин, муж мой, он человек хороший, добрый, но очень… вспыльчивый. Нервный очень, особенно когда выпьет. И Анечка никогда нам ничего заранее не говорила. На работу когда устроилась, только тогда нам и сказала, а как искала эту работу, как нашла — мы и не знали. И с мальчиками. Раз привела одного — она тогда школу заканчивала, а он постарше был, не местный, москвич, в институте учился. А Валя дома был, выпимши. Ну и начал ругаться… Парень и ушел. А Анечка на отца только так долго-долго посмотрела. И больше мы ни одного ее парня не видели и не знали, как зовут. Знали, что встречается с кем-то, а кто такой — неизвестно. Валя все ругался на нее…
Она часто заморгала, и я увидела, что ее глаза наполнились слезами.
— А она только посмотрит и не отвечает. Он как-то хотел запереть ее, а она в окно вылезла. Он все кричал: из дому выгоню. Только я так ему сказала: если ты дочку мою из дома выгонишь, я вместе с ней уйду, потому что без нее мне с тобой рядом делать нечего. Ну, он поругался-поругался и утих. Иногда только скажет пару слов и замолчит… Да и что ему — он-то на пенсии, работали мы с Анечкой. Анечка-то хорошо последний год зарабатывать стала, и на себя ей хватало, и нам с отцом помогала…
Она всхлипнула и полезла в карман халата за платком.
— А в тот, последний, вечер что произошло? — сочувственно глядя на нее, спросила я.
Ирина Николаевна высморкалась, вытерла глаза и задумалась, припоминая.
— Да ничего вроде бы особенного. Вечер как вечер… Если б я знала, что он последний…
Она покачала головой, еле слышно бормоча что-то дрожащими губами. Я испугалась новых слез, но слез больше не было. Еще раз тяжело вздохнув, она продолжила:
— …Анечка с работы пришла. Невеселая такая… Она в те последние дни все какая-то с лица печальная ходила. Я спрашиваю: ты, дочка, что такая? Не улыбнешься лишний раз, может, случилось что? Она говорит: «Ничего, просто нечего мне веселиться». Ну вот… Пришла, значит… Я ее покормила. Она в комнате у себя порядок навела и собираться стала. А Валентин как раз от друга вернулся. Праздник они какой-то отмечали, что ли… «Ага! Праздник! Столетие граненого стакана!» — злобно подумала я.
— Видит, что она уходит, и начал придираться: мол, ты матери совсем не помогаешь, дома не ночуешь, от рук совсем отбилась, да каково это ему с такой дочерью жить, и словами всякими на нее… Я стала заступаться, а она говорит: «Не надо, мама, пусть говорит. Ты же знаешь: мужчины, они только говорить и умеют, больше ни на что не пригодны». И ушла. Больше мы ее живой не видели.
— А вы не встревожились, когда она домой ночевать не вернулась?
— Нет, потому что такое часто случалось. Правда, обычно она звонила, что не придет, а в тот раз нет, но я подумала — может, закрутилась да и забыла, чего не бывает, дело молодое. А следующий день был рабочий, так что я ее только вечером ждала. А днем ко мне соседка Тонька прибежала и давай кричать: Аньку-то в озере нашли… А дальше я плохо помню, что было. Как в тумане. Словно это и не со мной.
— Можно мне посмотреть на ее вещи? — спросила я. — Если что-нибудь осталось…
— Осталось кое-что. — Ирина Николаевна торопливо вскочила с табуретки. — Одежды только нет почти — она у нее хорошая была, новая. Вот Валентин ее нашел и продал… Говорит, что добру зря пропадать. Я, конечно, расстроилась, но делать нечего. Да и прав он, наверное.
Мерзавец, подумала я с отвращением.
— Вот ее комната, — сказала Ирина Николаевна, открывая передо мной дверь. — Здесь почти все как при ее жизни. Ну, не совсем, конечно, потому что я теперь живу здесь. Знаете, как будто немножко к ней поближе.
У меня защипало в носу.
Самая обычная обстановка. Платяной шкаф, трюмо, диванчик. Телевизор на низенькой этажерке. На стене — репродукция шишкинского «Утра в сосновом бору» и прошлогодний календарь с видом ночной Москвы и логотипом какой-то компании.
— Самое ценное я убрала. — Ирина Николаевна нырнула в шкаф и, вернувшись, протянула мне коробку из-под обуви.
Я открыла коробку. Документы, несколько писем от подружек десятилетней давности. Солнцезащитные очки в фирменном футляре «Эскада». Дорогие очки…
— Простите, а сколько зарабатывала Аня? — спросила я.
Ирина Николаевна смутилась:
— Да я так точно и не знаю. Долларов триста и месяц, наверное.
Триста долларов. А такие очки стоят не меньше ста. Истратить треть зарплаты на дорогие очки? Конечно, женщины способны на такие безумства… Но обычно только в том случае, если за безумства платит мужчина. Или я чего-то не понимаю в этой жизни.
— Сколько она вам обычно отдавала из зарплаты?
— Ну… Долларов сто пятьдесят. Иногда двести. Но я их все не тратила. Я откладывала помаленьку. Чтобы Ане обновку какую-нибудь купить к празднику.
Аня была девушка с характером. Независимая. Если у нее оставалось на себя сто — сто пятьдесят долларов, могла ли она пожертвовать такой большой суммой, чтобы купить очки? А может, ее зарплата была гораздо больше, чем триста долларов, а мать об этом просто не знала? Но почему мне мерещится богатый мужчина в этой истории?
Ага, очень интересно — коробочка с украшениями. Их совсем немного — бусы и браслет из янтаря, пара серебряных колечек, деревянный кулон на кожаном ремешке. Назвать все это ценным можно было только с большой натяжкой.
И вдруг на дне коробочки что-то блеснуло.
Кольцо из белого металла, украшенное мелкими белыми камешками по всей длине. Я не большой эксперт по ювелирным изделиям, но то, что это настоящие бриллианты, а само кольцо сделано то ли из белого золота, то ли из платины, мне стало понятно сразу, как и то, что такое кольцо изготовлено какой-нибудь всемирно известной фирмой и стоит немалых денег — уж побольше пятисот долларов.
Я посмотрела на внутреннюю сторону кольца. И увидела клеймо — «Cartier». И номер. Ничего себе! Картье! Да этому колечку цены нет! На такую роскошь у Анны точно не могло быть денег.
— А это у нее откуда? — спросила я, показывая кольцо Ирине Николаевне.
— Не знаю. Оно у нее в начале прошлого лета появилось. Все носила его, не снимая. А потом вдруг сняла и спрятала. Где-то дней за десять до… до смерти.
Наверняка подарок. И очень щедрый… Видимо, не просто так, а в честь чего-нибудь.
— Не напомните мне, когда у Анны день рождения?
— Пятого декабря… А что… Но я перебила ее:
— Ирина Николаевна, а крестик, в котором ее нашли, где он сейчас?
— Похоронили ее в нем, — ответила она, как-то странно глядя на меня. — Что это все о нем стали спрашивать год спустя?
Я так и подпрыгнула:
— Разве кто-то им интересовался?
— Я сутками работаю, сегодня вот выходная, а позавчера, когда меня дома не было, вечером приходил какой-то парень, спрашивал про крестик… Это мне Валентин потом рассказал. Ну, он с этим парнем и говорить не стал, прогнал его, да и все…
— Как этот парень выглядел? — надеясь на чудо, спросила я.
Но чуда не произошло.
— Да Валентин его толком не разглядел — они в тот день с друзьями выпили немного, он домой пришел и спать лег, а парень его разбудил… Ой!
Но когда из-под расчески, кассеты с записью сорокового концерта Моцарта, банки крема и прочей ерунды, которую мне было уже недосуг разглядывать, я извлекла мобильный телефон и, приложив его к уху, услышала до боли знакомый насмешливый голос, мне все стало ясно:
— Неужели ты не понимаешь, что при желании я тебе и по сломанному телефону могу позвонить?
— Ну, я как-то упустила это из виду, — искренне призналась я. — Главное, ты мне по электрической плитке не звони или по мясорубке.
— Неужели ты обо мне так плохо думаешь? — засмеялся Себастьян. — Хотя идея хорошая… Даниель проверил твою гранату. Похоже, это то, что нас интересует. Теперь рассказывай: кто, что, откуда и так далее.
— Так вот зачем ты мне звонишь! Все по делу! А я так ждала, что когда-нибудь ты хоть на минуту забудешь о делах и захочешь сказать мне что-нибудь приятное. Личного, а не делового характера.
— Если говорить о личном, то ничего хорошего сообщить тебе не могу. Я на тебя обижен. Ты секретничаешь с Даниелем за моей спиной, я все узнаю в последнюю очередь…
— Это тоже все относится к работе, между прочим.
— Ну, — Себастьян слегка смутился, — мы же вместе работаем.
— Ага. В последнее время только работаем, — я не смогла удержаться от шпильки.
— И я бы не сказал, что плодотворно. Ты почему-то предпочитаешь действовать в одиночку. А потом нам с Даниелем опять придется извлекать тебя из какого-нибудь зловещего подвала.
— Ну, вспомнил! — усмехнулась я. — Тогда я была молода и неопытна!
В трубке фыркнули. Потом совершенно серьезным голосом сказали:
— Если ты думаешь, что я ничего не понимаю, то напрасно. Хватит тянуть время и заговаривать мне зубы. Или ты рассказываешь все о гранате, или…
— Или что? — кокетливо прокудахтала я.
Во время нашего разговора я не прекращала двигаться и в эту минуту очутилась на краю асфальтового пятачка, пышно именуемого площадью. На противоположной ее стороне мои голодные глаза узрели вывеску «Шашлычная», сизый дымок над мангалом и круглые белые столики под пропыленным тентом. Когда ветер подул в мою сторону, принеся с собой волну запаха мяса и лука, из недр моего организма раздался жалобный стон желудка.
— Или что? — повторила я скорее по инерции, чем из действительного интереса. Тарелочка шашлыка волновала меня сейчас куда больше, чем ответ Себастьяна, который, очевидно, не смог придумать ничего лучшего, чем мрачно произнести:
— Или мы с тобой поссоримся по-настоящему!
Вот испугал! Я сделала небольшую паузу, чтобы сформулировать эту свою мысль как можно изящней, но в ту же минуту все формулировки вылетели у меня из головы. Потому что слева от меня обнаружилась стоянка маршрутных такси, курсирующих между Краснозаводском и станцией метро «Выхино». Одна из таких маршруток как раз приехала из Москвы, и ее пассажиры один за другим выпрыгивали на раскаленный асфальт. Пятым из них оказался Вадим. Все с той же большой зеленой спортивной сумкой с оранжевой полосой. Хотелось бы мне знать, что в ней сейчас лежит.
— Знаешь, давай я тебе попозже перезвоню. Честное слово! — прикрыв рот рукой, прошептала я в трубку.
— С тобой все в порядке? — встревожился Себастьян.
— Да! — прошипела я. — Не звони мне пока! Я свяжусь с тобой вечером.
От остановки Вадим уверенным шагом направился к шашлычной. Это меня обрадовало. Люблю совмещать полезное с приятным.
Когда он уже уселся за столик с бутылкой нарзана и пластиковой тарелкой, на которой аппетитно благоухали кусочки шашлыка, я, сглотнув обильно выделявшуюся слюну, неторопливо вошла под навес и с хорошо разыгранным равнодушием огляделась в поисках свободного места.
Вадим, привстав, помахал рукой и позвал меня. На это я и рассчитывала. Оставалось только изобразить радостное изумление и подойти к нему.
Несмотря на все мои протесты — должно быть, не слишком уверенные, — он передвинул мне свою, еще не тронутую порцию и пошел за другой. А когда вернулся, сказал лукаво:
— Если бы я не знал, что это невозможно, я бы решил, что ты за мной следишь.
— Ну, — в тон ему ответила я, — во-первых, отчего же это так уж невозможно? А во-вторых, у меня есть все основания решить, что это ты следишь за мной.
Он усмехнулся и макнул кусок мяса в кетчуп.
— Я за тобой не следил.
— А за кем? — вдруг брякнула я.
Вадим перестал жевать и посмотрел на меня настороженно.
— С чего ты взяла, что я вообще за кем-то слежу? Я ездил к тете в Москву, как и собирался.
— Здоровье больше не беспокоит? — многозначительным тоном поинтересовалась я. По себе знаю, стоит таким тоном задать самый невинный вопрос, например «сколько времени?», любой человек, даже чистый, как слеза ребенка, начинает чувствовать за собой хотя бы парочку смертных грехов.
Но мои психологические этюды не принесли мне никакой практической пользы, если не считать того, что Вадим заерзал на стуле.
— Ты о чем? А, понял. Спасибо, нормально… А у тебя как дела? Кстати, о слежке — как успехи? Продолжаешь прыгать в крапиву?
— Нет, — небрежно ответила я, пытаясь не показать своего раздражения. — Я нашла себе занятие поинтереснее.
— То есть ты застукала своего красавчика с какой-нибудь девицей и набила ей морду?
С какой стати он мне хамит? И почему я это терплю? Вот выйду сейчас из шашлычной, перезвоню Себастьяну, расскажу всё что знаю, и посмотрим, что будет потом.
— Нет, — ядовито промурлыкала я. — Ни с кем я никого не застукивала. Вообще, любовные дела Кирилла не входят в сферу моих интересов. Если ты напряжешь память, то вспомнишь, что я тебе об этом уже говорила. Но если бы и входили, я, разумеется, не стала бы никого бить. Рукоприкладство не для меня. Это вчерашний день. Вот гранату подкинуть в окошко — это да, это по-нашему.
Приятно было видеть, как Вадим поперхнулся шашлыком.
— А что, у тебя есть граната? — сдавленным голосом спросил он, после того как я заботливо постучала его по спине.
— Ну, пока нет, но, если бы мне было нужно, я бы расстаралась. Кстати, — оживилась я, — а у тебя случайно ничего такого… не завалялось?
— К счастью, нет, — натянуто улыбнулся Вадим. — Я вообще за мирное решение всех проблем. — Однако в глазах его явно читались панически задаваемые самому себе вопросы: «Что-то узнала? Просто догадывается? Залезла в сундук? Случайное совпадение? А про гранату в окно — откуда знает?»
Неужели он убийца? Но почему мне так не хочется в это верить? Нет, рано выдавать его Себастьяну, я хочу выяснить все сама.
— А почему тебе так не нравится Кирилл?
— Что?.. — не сразу понял меня занятый своими тревогами Вадим. — А, этот… Ну, просто здоровая ненависть пролетария к представителю враждебного класса — буржуазии.
— Это ты-то пролетарий? — засмеялась я. — Небось медицинский окончил, пролетарий, и поступил по блату! Ты — гнилой интеллигент, и нечего примазываться к трудящемуся классу. И вообще, оставим в покое марксизм-ленинизм.
Я смолкла, увидев, что Вадим весь побелел.
— И медицинский окончил, — тихо сказал он. — И поступил по блату. Но не шел по головам, ничье место не занимал, к каждой юбке не клеился. Подлецом и предателем не был никогда.
— А подробнее? — осторожно спросила я.
— Ну уж нет! — Вадим встал так резко, что стол отъехал в сторону. — Доносить не привык. Все, что могу тебе сказать, — к чему он ни прикоснется, все превращается в труху. А ты девочка хорошая, поэтому держись от него подальше. Здоровее будешь.
Он взял свою сумку и быстро ушел. А я осталась за столиком, чувствуя себя полной идиоткой. Разузнать ничего не разузнала, только хуже все запутала. И, кажется, настроила его против себя.
Бедная моя голова! Загадок все больше, отгадок все меньше. Словно в темном лесу и густом тумане. Куда идти, что искать?
А чем, интересно, занимаются Даниель с Себастьяном? Ждут от меня каких-то сведений, а сами, между прочим, ничего мне не рассказывают? Небось и не делают ничего, посиживают себе в клубе, играют на рояле и на гитаре в свое удовольствие, а я тут мучайся.
Во-первых, нужно решить, что делать со странным мужиком, оставившим записку для Кирилла. Вызвать на подмогу ангелов? Или попробовать разобраться во всем самой, если же получится, собрать все лавры в одиночку?
Я тяжело вздохнула и с сожалением призналась себе, что в одиночку справиться с этим делом у меня вряд ли получится. Задержать его самостоятельно я не сумею, а проследить… Мне припомнились мои попытки наружного наблюдения за Кириллом и Вадимом, и я мысленно содрогнулась.
А во-вторых, необходимо побеседовать с родителями Анны Кузнецовой. Эх, жаль, что крестик со дна озера остался у Себастьяна!
Открыв блокнот, я отыскала нужную страницу, прочла адрес и немедленно прицепилась с вопросом к уборщице, собиравшей посуду с нашего стола. Уборщица посмотрела на меня с неудовольствием, но географическую справку дала. Народ за соседним столиком — не слишком трезвые и не очень молодые мужики, оглушительно пахнущие потом, включились в разговор, добавили подробностей в справку уборщицы, нарисовали план местности на обрывке газеты «Из рук в руки» и попытались завязать со мной знакомство. Подробности я выслушала, план с благодарностью взяла, с милой улыбкой отказалась от знакомства и, выхватив из-под носа уборщицы недопитую бутылку нарзана, торопливо отбыла из шашлычной.
Подъезд пятиэтажки охранялся четырьмя бабками в разноцветных платках. Бабки с увлечением перемывали кости населению городка. При моем появлении беседа смолкла. Я пригляделась, нет ли среди этой четверки моих знакомых с железнодорожного перехода, но никого не узнала. Когда заскрипела, закрываясь за мной, дверь подъезда, я услышала за спиной тоненький голосок:
— Это к кому ж такая рыжая пошла? Поднявшись на несколько ступеней, я позвонила в одну из дверей первого этажа. За дверью послышались шаги, и наступила тишина: к го-то разглядывал меня в глазок. Я попыталась изобразить на своем лице смесь деловитости с доброжелательностью.
— Кто там? — наконец испуганно спросил из-за двери женский голос.
— По делу, — находчиво ответила я.
Дверь открылась, глухо лязгнув цепочкой, и я увидела в щель печальное лицо, прядь седоватых волос, упавших на лоб, ситцевый халат в голубой цветочек.
— Вы кто? — спросила Ирина Николаевна — гак звали мать Анны, и я не сомневалась, что это именно она.
— Я по поводу вашей дочери, — вполголоса сообщила я, в очередной раз уклонившись от прямого ответа на вопрос.
Лицо Ирины Николаевны стало еще печальней. Прикрыв дверь, она сняла цепочку и пропустила меня в квартиру. Проводив в кухню, она пододвинула мне табурет, сама села на другой, сложила руки на коленях и, покорно опустив глаза, спросила:
— Что вы хотите?
Вот когда я пожалела, что не переложила все на плечи ангелов! Оказалось, что говорить с человеком о его потере, боль от которой еще не прошла, не очень-то весело. Господи, с чего же мне начать? Ладно, попробую начать с правды.
— Ирина Николаевна, я работаю в детективном агентстве…
Моя собеседница, вздрогнув, испуганно посмотрела на меня.
— …Сейчас мы расследуем одно дело… И в процессе расследования выяснилось, что, по всей видимости, к этому делу имеет какое-то отношение… м-м… несчастный случай, произошедший год назад. — Я набрала в грудь воздуха и закончила, словно в воду прыгнула: — И я хотела бы поговорить с вами об обстоятельствах гибели вашей дочери. Может быть, вам удастся вспомнить какие-то важные для нас подробности.
Женщина вздохнула и пожала плечами.
— Да что я могу рассказать? Уж сколько времени прошло, в прошлую субботу годовщину справили…
В прошлую субботу! Я едва не подпрыгнула. Ведь именно в прошлую субботу Кирилл чуть не утонул!
— …Я все рассказала следователю. И Валентин тоже. Чего об этом теперь вспоминать. Аню все равно не вернешь.
— А если это было не самоубийство? И даже не несчастный случай? — тихо произнесла я. — а если произошло убийство? И тот, кто это сделал, до сих пор на свободе? Ирина Николаевна посмотрела на меня с ужасом:
— Да как же такое может быть? Ведь искали, никого не нашли! Даже того, кто…
Голос ее пресекся.
— Значит, у вас нет даже догадки, кто был гот, с кем Анна встречалась? — спросила я удивленно.
— Анечка была скрытная девочка, замкнутая. Никогда с нами ничем не делилась, не советовалась. Может, мы сами виноваты… Валентин, муж мой, он человек хороший, добрый, но очень… вспыльчивый. Нервный очень, особенно когда выпьет. И Анечка никогда нам ничего заранее не говорила. На работу когда устроилась, только тогда нам и сказала, а как искала эту работу, как нашла — мы и не знали. И с мальчиками. Раз привела одного — она тогда школу заканчивала, а он постарше был, не местный, москвич, в институте учился. А Валя дома был, выпимши. Ну и начал ругаться… Парень и ушел. А Анечка на отца только так долго-долго посмотрела. И больше мы ни одного ее парня не видели и не знали, как зовут. Знали, что встречается с кем-то, а кто такой — неизвестно. Валя все ругался на нее…
Она часто заморгала, и я увидела, что ее глаза наполнились слезами.
— А она только посмотрит и не отвечает. Он как-то хотел запереть ее, а она в окно вылезла. Он все кричал: из дому выгоню. Только я так ему сказала: если ты дочку мою из дома выгонишь, я вместе с ней уйду, потому что без нее мне с тобой рядом делать нечего. Ну, он поругался-поругался и утих. Иногда только скажет пару слов и замолчит… Да и что ему — он-то на пенсии, работали мы с Анечкой. Анечка-то хорошо последний год зарабатывать стала, и на себя ей хватало, и нам с отцом помогала…
Она всхлипнула и полезла в карман халата за платком.
— А в тот, последний, вечер что произошло? — сочувственно глядя на нее, спросила я.
Ирина Николаевна высморкалась, вытерла глаза и задумалась, припоминая.
— Да ничего вроде бы особенного. Вечер как вечер… Если б я знала, что он последний…
Она покачала головой, еле слышно бормоча что-то дрожащими губами. Я испугалась новых слез, но слез больше не было. Еще раз тяжело вздохнув, она продолжила:
— …Анечка с работы пришла. Невеселая такая… Она в те последние дни все какая-то с лица печальная ходила. Я спрашиваю: ты, дочка, что такая? Не улыбнешься лишний раз, может, случилось что? Она говорит: «Ничего, просто нечего мне веселиться». Ну вот… Пришла, значит… Я ее покормила. Она в комнате у себя порядок навела и собираться стала. А Валентин как раз от друга вернулся. Праздник они какой-то отмечали, что ли… «Ага! Праздник! Столетие граненого стакана!» — злобно подумала я.
— Видит, что она уходит, и начал придираться: мол, ты матери совсем не помогаешь, дома не ночуешь, от рук совсем отбилась, да каково это ему с такой дочерью жить, и словами всякими на нее… Я стала заступаться, а она говорит: «Не надо, мама, пусть говорит. Ты же знаешь: мужчины, они только говорить и умеют, больше ни на что не пригодны». И ушла. Больше мы ее живой не видели.
— А вы не встревожились, когда она домой ночевать не вернулась?
— Нет, потому что такое часто случалось. Правда, обычно она звонила, что не придет, а в тот раз нет, но я подумала — может, закрутилась да и забыла, чего не бывает, дело молодое. А следующий день был рабочий, так что я ее только вечером ждала. А днем ко мне соседка Тонька прибежала и давай кричать: Аньку-то в озере нашли… А дальше я плохо помню, что было. Как в тумане. Словно это и не со мной.
— Можно мне посмотреть на ее вещи? — спросила я. — Если что-нибудь осталось…
— Осталось кое-что. — Ирина Николаевна торопливо вскочила с табуретки. — Одежды только нет почти — она у нее хорошая была, новая. Вот Валентин ее нашел и продал… Говорит, что добру зря пропадать. Я, конечно, расстроилась, но делать нечего. Да и прав он, наверное.
Мерзавец, подумала я с отвращением.
— Вот ее комната, — сказала Ирина Николаевна, открывая передо мной дверь. — Здесь почти все как при ее жизни. Ну, не совсем, конечно, потому что я теперь живу здесь. Знаете, как будто немножко к ней поближе.
У меня защипало в носу.
Самая обычная обстановка. Платяной шкаф, трюмо, диванчик. Телевизор на низенькой этажерке. На стене — репродукция шишкинского «Утра в сосновом бору» и прошлогодний календарь с видом ночной Москвы и логотипом какой-то компании.
— Самое ценное я убрала. — Ирина Николаевна нырнула в шкаф и, вернувшись, протянула мне коробку из-под обуви.
Я открыла коробку. Документы, несколько писем от подружек десятилетней давности. Солнцезащитные очки в фирменном футляре «Эскада». Дорогие очки…
— Простите, а сколько зарабатывала Аня? — спросила я.
Ирина Николаевна смутилась:
— Да я так точно и не знаю. Долларов триста и месяц, наверное.
Триста долларов. А такие очки стоят не меньше ста. Истратить треть зарплаты на дорогие очки? Конечно, женщины способны на такие безумства… Но обычно только в том случае, если за безумства платит мужчина. Или я чего-то не понимаю в этой жизни.
— Сколько она вам обычно отдавала из зарплаты?
— Ну… Долларов сто пятьдесят. Иногда двести. Но я их все не тратила. Я откладывала помаленьку. Чтобы Ане обновку какую-нибудь купить к празднику.
Аня была девушка с характером. Независимая. Если у нее оставалось на себя сто — сто пятьдесят долларов, могла ли она пожертвовать такой большой суммой, чтобы купить очки? А может, ее зарплата была гораздо больше, чем триста долларов, а мать об этом просто не знала? Но почему мне мерещится богатый мужчина в этой истории?
Ага, очень интересно — коробочка с украшениями. Их совсем немного — бусы и браслет из янтаря, пара серебряных колечек, деревянный кулон на кожаном ремешке. Назвать все это ценным можно было только с большой натяжкой.
И вдруг на дне коробочки что-то блеснуло.
Кольцо из белого металла, украшенное мелкими белыми камешками по всей длине. Я не большой эксперт по ювелирным изделиям, но то, что это настоящие бриллианты, а само кольцо сделано то ли из белого золота, то ли из платины, мне стало понятно сразу, как и то, что такое кольцо изготовлено какой-нибудь всемирно известной фирмой и стоит немалых денег — уж побольше пятисот долларов.
Я посмотрела на внутреннюю сторону кольца. И увидела клеймо — «Cartier». И номер. Ничего себе! Картье! Да этому колечку цены нет! На такую роскошь у Анны точно не могло быть денег.
— А это у нее откуда? — спросила я, показывая кольцо Ирине Николаевне.
— Не знаю. Оно у нее в начале прошлого лета появилось. Все носила его, не снимая. А потом вдруг сняла и спрятала. Где-то дней за десять до… до смерти.
Наверняка подарок. И очень щедрый… Видимо, не просто так, а в честь чего-нибудь.
— Не напомните мне, когда у Анны день рождения?
— Пятого декабря… А что… Но я перебила ее:
— Ирина Николаевна, а крестик, в котором ее нашли, где он сейчас?
— Похоронили ее в нем, — ответила она, как-то странно глядя на меня. — Что это все о нем стали спрашивать год спустя?
Я так и подпрыгнула:
— Разве кто-то им интересовался?
— Я сутками работаю, сегодня вот выходная, а позавчера, когда меня дома не было, вечером приходил какой-то парень, спрашивал про крестик… Это мне Валентин потом рассказал. Ну, он с этим парнем и говорить не стал, прогнал его, да и все…
— Как этот парень выглядел? — надеясь на чудо, спросила я.
Но чуда не произошло.
— Да Валентин его толком не разглядел — они в тот день с друзьями выпили немного, он домой пришел и спать лег, а парень его разбудил… Ой!