Сумишин Николай. Уроки

   - Добрый вечер!
   Василий Михайлович только в эти моменты поглядывал на нее, словно ото сна пробуждался. Наконец сообщил:
   - Омский звонил.
   Иванна Аркадьевна улыбнулась:
   - Порыбачить собрался?
   Инспектор районо Омский летом частенько наведывался к ним на рыбалку.
   - Нет, - еще больше нахмурился Тулько. - Хорошо, что ездил с ним на рыбалку, теперь польза есть. Хоть слово замолвит при случае...
   - Омский замолвит!..
   - Как бы там ни было, а звонил. К нам комиссия едет. Спецбригада...
   Иванна Аркадьевна побледнела, морщины разгладились на лице:
   - Иван Иванович?
   - Наверно... А впрочем, не знаю. И Дмитрий Павлович способен...
   - Вот! По-моему вышло! Надо было тебе их не трогать.
   - За двойки меня тоже по головке не погладят.
   - У тебя Суховинский. Он завуч... У него бы, кстати, поучился, как в тени держаться.
   - Хватит. Не об этом сейчас...
   - Именно об этом! Он завуч, пусть и ссорится с учителями за успеваемость, пусть и отвечает.
   - А! - махнул рукой Василий Михайлович.
   Иванна Аркадьевна видела теперь только своего мужа, помрачневшего, обеспокоенного неизвестностью, которая ждала его впереди. Напрягла мысли раз, второй: неужели нет выхода? Неужели им только и осталось сидеть и ждать конца?
   Она подошла к мужу, положила ему руку на плечо, как старший друг и советчик.
   - А помнишь, Вася, тот проклятый шестьдесят второй? Припомни, припомни! Что тогда вышло, помнишь? Приехал Фок, потом уехал, потом тебя выперли в этот грязный поселок... Что ж, нам и тут неплохо жилось и живется, разве нет? Все у нас есть, сынок наш в институте учится... Словом, дальше отступать некуда... Скажем, выйдет по-ихнему - не противоречь... Соглашайся со всеми, дели хитренько свою вину: ты, Суховинский, Ступик. Каждую вину... если они найдутся... - Она помолчала. - Вот тебе и Иван Иванович! Не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся...
   - Нет, погодите, я еще повоюю! - выпрямился Василий Михайлович.
   Воевать Тулько начал на следующий же день. Прежде всего он вызвал секретаря парторганизации Анну Васильевну Ступик.
   - Скажу вам под большим секретом, Анна Васильевна: к нам едет комиссия из облоно.
   - Вот это да! Заварили кашу... - Учительница поморщилась, поставила на стул портфель, села к столу. - Что же теперь будем делать?
   Тулько загадочно усмехнулся, затем подал Ступик лист бумаги с напечатанным текстом.
   - Здесь я наметил кое-какие мероприятия. Выпишите для себя... К слову, кое о чем вы мне уже не однажды напоминали, - закончил он несколько угодливо.
   Анна Васильевна просмотрела текст, на некоторых пунктах задержала внимание. Глаза у нее при этом немного прищуривались, лицо же оставалось неподвижным. Напрасно Тулько, откинувшись на спинку стула, ждал одобрительного возгласа, - Анна Васильевна ничего не сказала. Напротив, в глазах у нее промелькнуло что-то тревожное для него. Неужели не понравился ей план, над которым он сидел всю ночь и который так горячо одобрила жена?!
   - Конечно, стенгазеты - это не самое главное, - заговорил Тулько. Хотя, скажу вам, ряд щедро раскрашенных стенгазет в коридоре тоже обратит на себя внимание. Представьте себе: входит чужой человек. Желает он или не желает, но на него уже действует наш арсенал наглядных пособий.
   Сказав это, Василий Михайлович даже улыбнулся от удовлетворения: арсенал наглядных пособий!.. Улыбнулась и Ступик, но директор не заметил ее улыбки, вместо Анны Васильевны он видел Фока среди своих стендов и транспарантов.
   - Все это, в общем-то, неплохо, - сказала Ступик. - Если вы помните, я давно вам говорила о стенде в честь юбилея... Только вот... как-то все это... ну, на показуху похоже...
   - Я могу и обидеться! - подхватился с места директор. - Не забывайте, что я беспокоюсь о всем коллективе, о каждом учителе...
   - Хорошо, хорошо, я согласна, - быстро сказала Анна Васильевна. - Но чтобы все это осуществить, сколько денег нужно!
   - Сколько потребуется, столько и дадим! - твердо произнес Василий Михайлович.
   - И художнику?
   - И ему. - Директор вздохнул и повторил: - И ему. Я уже договорился.
   - А с фотографиями как?
   Василий Михайлович взглянул на часы:
   - Скоро подойдет один парень, он сделает хорошо... Вы же немедленно составьте список, кого фотографировать.
   - Мне надо на семинар... А впрочем, ничего. Пропущу.
   Когда за Анной Васильевной закрылась дверь, Тулько с удовлетворением потер руки: так, пока все идет, как задумано! Ступик сделает все на совесть. Таков уж характер у этой женщины: если что-то решила, то не отступит, пока не добьется своего.
   "Плакаты, транспаранты, стенгазеты, стенды, выставки - ты не выдержишь в таком окружении, Фок!"
   Но тут же настроение у Василия Михайловича упало, он вспомнил, какой еще разговор ему предстоит. Иван Иванович... Молчаливый, тихий человек. На педсоветах выступает кратко и сердито. Неужели и теперь откажется?..
   - Но я же не о себе беспокоюсь, не о себе!
   Выкрикнув эти слова, Василий Михайлович решительно направился к двери.
   - Иван Иванович есть? Ага, прекрасно! Зайдите ко мне, Иван Иванович.
   Все в учительской притихли, а Майстренко, который как раз раздумывал, почему не явился в школу Любарец, даже побледнел: тон и решительность директора не предвещали ничего хорошего.
   И вот они с глазу на глаз, тет-а-тет, как любит говорить одна из сестер Липинских.
   - Положение, которое сложилось в десятом "Б", вынуждает меня хорошенько задуматься. А вас?
   Тулько откинулся на спинку стула, руки положил на стол и замер в ожидании. Он рассчитывал на особенный эффект, но никакого эффекта не вышло. Иван Иванович взглянул на горделивую позу директора, почему-то вдруг успокоился, в сердце у него знакомо тенькнула какая-то струна, он вдруг осознал, понял всю школьную круговерть.
   Тулько не мог догадаться, почему лицо учителя истории так посветлело, а в глазах у него появился неожиданный, совсем чуждый для этого угрюмого человека блеск.
   Вопрос по-прежнему лежал между ними на широком полированном столе и рядом с ним надо было класть ответ.
   - Мне кажется, что ваша тревога безосновательна, - спокойно сказал Иван Иванович. - Класс как класс.
   - Вы считаете, что драка, которую устроили перед окнами школы Любарец и Деркач в присутствии малышей, - закономерное явление?
   - Я считаю, что лучше драться под окнами школы, на виду, нежели в другом каком-нибудь месте.
   Василий Михайлович с удивлением взглянул на учителя:
   - Я вас не понимаю, Иван Иванович!
   - А здесь и понимать нечего! - отрезал Майстренко, удивив этим не только директора, но и самого себя.
   - Погодите, погодите. Не так давно, буквально вчера, вы соглашались, что в вашем классе нездоровая атмосфера. Только вчера вы об этом говорили!
   Майстренко опустил голову.
   - Вчера, возможно, и говорил, но это было вчера.
   - Гм-м... Вижу, вам необходимо напомнить кое-какие прописные истины...
   Иван Иванович закрыл глаза, спрятав под веками торжествующий блеск, который так настораживал, сбивал с толку директора, и слушал нотации.
   Наконец Тулько выдохся и сказал:
   - А знаете ли вы, дорогой, что к нам едет комиссия из облоно? Пристрастная комиссия!
   - Вон оно что!
   - Я не понимаю вашего "вон оно что". Не понимаю! С нас шкуру спустят, а с вас - в первую очередь!
   Иван Иванович - и что с ним случилось! - оглянулся на дверь, не подслушивает ли кто, потом перегнулся через стол и тихо сказал:
   - Я бы вам посоветовал, Василий Михайлович, подать заявление.
   - Какое заявление?
   - "Прошу уволить меня с должности директора, потому что не умею вести педагогическое дело, потому что я не могу выделить из мелочей главное, потому что я безнадежно отстал от современных требований".
   Тулько вначале пришел в ярость от этих слов, но тут же взял себя в руки, лицо его стало равнодушным.
   - И больше того, - тихо продолжал Майстренко. - Вы, Василий Михайлович, дважды опасный человек. Во-первых, потому что принадлежите к категории людей, которые создают только видимость деятельности, а для дела ничего не делают. Ничегошеньки! И при сознательно...
   - А во-вторых?.. - Тулько изобразил на лице подобие улыбки.
   - В силу каких-то парадоксальных обстоятельств вас приземлило в школе, как раз там, где даже людям более организованным, я уж не говорю о любви к профессии, даже им тяжело. Ныне школа переживает определенные трудности, вот они вас и маскируют. А вы их, из благодарности, защищаете.
   - Я защищаю трудности!
   - Поверьте, Василий Михайлович, где-нибудь в ином месте вы уже не были бы директором.
   - Гм-м... Ну, что ж, все, что вы здесь наговорили, Иван Иванович, вам так просто не сойдет с рук, - зловеще произнес Тулько и наклонился над столом, забарабанил по полированной поверхности пальцами.
   МАЙСТРЕНКО
   Выйдя из директорского кабинета, Иван Иванович щурился, словно вышел из темноты, словно просидел полдня в фотолаборатории и теперь ему больно смотреть на свет.
   Педагоги восприняли прищуривание Майстренко по-своему: все слышали возбужденный голос Тулько и посматривали на Ивана Ивановича кто сочувствующе, а кто просто так, из любопытства. А Дмитрий Павлович даже поднялся, показывая таким образом полную солидарность с потерпевшим. Но Иван Иванович ноль внимания на присутствующих. Даже когда Ирина Николаевна язвительно спросила, не о десятом ли "Б" шел разговор (она вела десятый "А"), и тогда Майстренко никак не среагировал, хотя вчера мог бы ответить ей должным образом. После разговора с директором он знал, что должен делать. Прежде всего - навестить Любарца...
   Обязательно надо пойти к Любарцу... Он вспомнил, как ученик стоял перед ним, облизывая пересохшие губы, униженный, оскорбленный... И надо же было ему сказать - после всех унижений! - что он должен просить прощения у Деркача! Нет, Иван Иванович, вчера ты говорил и жестикулировал фальшиво. Так будь же любезен, не устраняйся от содеянного, не обвиняй во всем ситуацию, в которую ты попал: мол, при директоре и ученике ты не мог говорить то, что думал, а вынужден был хвостом вилять, бубличком, как говорит жена, вышивать...
   Да, Иван Иванович решил идти к Любарцу. Пропустив реплику Ирины Николаевны мимо ушей, он взял плащ, оделся, удивляя и без того удивленных коллег: от директора вышел сам не свой и сразу же в бега!
   Зазвенел звонок - звал учеников с большой перемены. Настойчиво звенел, требовательно. Иван Иванович представил, как нажимает на кнопку уборщица, тетка Одарка. Выражение лица у нее нетерпеливое, сердитое, словно она силой тянет школьников в классы.
   Это его десятиклассники сделали ей электрозвонок в прошлом году, значит, девятиклассники. Он вспомнил, как смонтировали ребята электропроводку, повесили один звонок при входе в школу, второй - между этажами... "Теперь испытаем, зазвенит или нет", - сказал Роман Любарец. Мог бы и так нажать кнопку, без предупреждения, но почему-то сказал эти слова, может, чтобы подчеркнуть торжественность момента. А тетка Одарка преградила ему дорогу: "Не смей! Не время..." - "А если он не зазвенит завтра?" засмеялся Митька Важко. "Протарабаню ручным..." - уперлась тетка. "Да никто же не учится сейчас, звони сколько влезет!" - горячился Любарец. "Нет!" - не отступала тетка Одарка. "Тетя..." - "Завтра утром позвонишь..." - и захлопнула перед носом ребят каморку, где установили кнопку. Так и пошли ни с чем. А на следующий день уборщица сама позвонила. Лицо ее было торжественным, а когда дотронулась до кнопки, даже порозовело от напряжения и волнения...
   "Все здесь родное и дорогое тебе, Иван Иванович, все! Нет, так просто ты не сможешь положить перед глазами Тулько заявление и пойти прочь", думал Майстренко, идя асфальтовой дорожкой, которая вела от школы к шоссе. Из-за малопобеянских садов выкатилось солнце и ударило копьями-лучами по шоссе. Ударило мощно, уверенно, хотя вокруг властвовала осень. Штакетник упал на дорогу вдвое увеличенными тенями, спроецировался резко, рельефно.
   А это что?
   Возле штакетника возились с ведрами и банками завхоз Пахарчук и Дмитрий Важко. Пахарчук сливал в ведро краску, Дмитрий помешивал ее палочкой. Половину штакетника от дороги они уже покрасили, теперь, видимо, готовились приступить к другой половине.
   Иван Иванович не поверил глазам. Чудеса в решете - красить забор на зиму!
   И тут он вспомнил фразу, которую произнес приглушенным голосом директор: "К нам комиссия едет!" - все стало на свое место. Майстренко даже засмеялся.
   До прибытия в Малопобеянскую школу Тулько забор не красили, а белили известью. Штакетины стояли в густой зелени белыми стройными копьями, обрамляя школьное хозяйство. Но на второй год своего директорствования Василий Михайлович дал соответствующее указание, и за день белые стройные копья покраснели, словно побывали в бою. Одни усмехались незаметно по этому поводу, другие тихонько ворчали: выбросили на ветер государственные деньги, - но как бы там ни было штакетник стал первым украшением Малопобеянской школы, и Василий Михайлович им очень гордился. Ограду красили каждой весной, и вскоре никто уже не удивлялся этому, напротив, все удивились бы, окажись она неокрашенной.
   Теперь забор, багряно полыхавший в желто-зеленом буйстве листьев, видимо, не понравился Тулько. Не понравился с точки зрения будущей комиссии. Утратил, по его мнению, былой блеск, потемнел.
   Иван Иванович заметил двух женщин, которые, торопясь на работу, перемолвились негромко:
   - Разбогатела школа, ты смотри!
   - При чем здесь богатство! Не ведает голова, что руки делают...
   - Наверно, какая-нибудь проверка будет. У нас когда-то...
   Ивану Ивановичу стало стыдно.
   - Важко! - крикнул он.
   Увидев учителя, Митька оставил мешалку, взял на траве забрызганную краской тряпку, вытер руки и подошел к Майстренко.
   - Ты почему не на уроке?
   - Мне сказали идти красить...
   - Он с разрешения директора, - добавил завхоз, предчувствуя, должно быть, скандал.
   - Хорошо, потом поговорим... Ты вчера видел Любарца?
   - Вчера? - переспросил Важко, и Иван Иванович сразу догадался: видел, больше того, вчера, наверное, что-то произошло. Важко наверняка знает, почему не появился в школе Любарец, знает и сейчас думает, как бы ответить.
   - Да, вчера. И прошу тебя, говори правду.
   Митька внимательно посмотрел на учителя и почувствовал, что сейчас соврать нельзя.
   - Я... не могу вам сказать...
   - Почему?
   - Я...
   "Что-то действительно случилось..." - вконец встревожился Майстренко.
   - Марш на урок! И чтоб этого, - показал на ведра и банки, - я больше не видел.
   - У нас еще половина работы, - вмешался Пахарчук. - Я директору пожалуюсь.
   - Ваше право, - проворчал Иван Иванович, продолжая раздумывать над тем, что опять что-то случилось, следовательно, к вчерашним заботам добавятся новые...
   А у Романа Любарца уже около часа, если не больше, сидела Ульяна Григорьевна, и он в который раз повторял ей:
   - Василий ваш не виноват. Я первый сказал, что он среди ребят как царь и что он трус. Поэтому я начал, я и расплачиваюсь.
   Ульяна Григорьевна склоняла при этих словах голову, прятала заплаканные глаза: не верила. Должно быть, знала своего сына...
   Выглянуло солнце из-за поселковых садов, посветлела ее седина. Шаловливые солнечные зайчики - что им твоя беда! - запутались в седине, бросили на изможденное лицо густую тень. И уже не тень это, а шрам, зарубцевавшийся след ужасной когда-то травмы...
   Роман опустил глаза: не хотел, чтобы она увидела в них жалость.
   - Я пришла не прощения просить, - тихо произнесла Ульяна Григорьевна, я хотела только узнать, как все было на самом деле...
   - Так и было. Я его трусом назвал, вот он и доказал, что не трус.
   "Интересно, как воспримут новое событие в школе? Скажем, Иван Иванович и директор. Иван Иванович сразу же скажет: идите и извиняйтесь. А директор процедит что-то вроде: "Яблоко от яблони..."
   - Так и было, - повторил Роман. - Если бы я не оскорбил Василия, уверен, до драки не дошло бы...
   - Ты великодушный парень... Чудесный парень... Я завидую твоей матери...
   "Вы, Ульяна Григорьевна, и моя мать растили и воспитывали своих детей в одинаковых условиях. Даже не в одинаковых. У вас было больше шансов, потому что вы педагог", - подумал Роман, и гордость за свою мать переполнила его душу. Конечно, было бы лучше, если бы мать не начинала всего этого...
   - Я и участковому так сказал, значит, дела никакого не будет, - разве можно его заводить, если пострадавший все опровергает?..
   Ульяна Григорьевна поднялась, поправила юбку, надела плащ табачного цвета. Бледное лицо ее слегка пожелтело. "Ей лучше было бы носить красную одежду, она бросала бы на лицо красные тени..."
   Роман тоже встал.
   - В школе знают? - спросил он.
   - Еще нет. Но будут знать.
   Роман проводил Ульяну Григорьевну к выходу. И вдруг у крыльца увидел Ивана Ивановича Майстренко.
   - Здравствуйте, Иван Иванович...
   Майстренко внимательно осмотрел поцарапанное лицо Романа и только тогда сказал:
   - Здравствуй, Роман.
   Нежданные гости перемолвились двумя-тремя ничего не значащими фразами, и Ульяна Григорьевна ушла, понурив голову. Маленькая, тоненькая - ну совсем девчонка. Роман наблюдал, как она неторопливо открывает калитку, как так же неторопливо закрывает ее за собой.
   - Я, может, не вовремя? - услышал Роман и смутился: уже давно должен был бы пригласить Ивана Ивановича в дом; учитель стоял перед крыльцом - одна нога на ступеньке - и ждал.
   - Заходите, Иван Иванович!..
   Майстренко разделся, бросил плащ на стул.
   - Мать на работе?
   - На работе.
   - Вчера я не так повел себя, Роман, - неожиданно сказал Майстренко, и губы его крепко сомкнулись.
   - Я тоже. - Роман отвернулся к окну.
   - Завтра заседание комитета комсомола. Придешь?
   - Нет.
   - Надо, чтобы ты был.
   - Я... Я не могу...
   - Почему...
   - Они... затронут моего отца, этого вынести я не смогу, - Роман не заметил, как выдал себя.
   "Душу ребенка надо понимать, - вспомнил Майстренко неопровержимые слова директора, и горячая волна захлестнула его грудь. - Вот он, миг! Парень разговаривает со мной, раскрывает передо мной самые затаенные уголки своей души!.. Осмелюсь вас кое в чем поправить, Василий Михайлович: не только понимать надо, а и чувствовать. Именно чувствовать... с одного касания. Но для этого - ой как много надо..."
   - Я знал твоего отца. Он был скромным, добрым и честным человеком. Ты не имеешь никаких оснований стыдиться своего отца.
   Роман благодарно взглянул на учителя и тут же отвел глаза:
   - Вы же слышали, как говорил Василий Михайлович...
   Иван Иванович задумался: он должен что-то сказать. Должен немедленно что-то сказать. Что-то особенное, весомое. Сказанное должно тут же развеять сомнения, которые терзают этого юношу.
   Как было легко еще совсем недавно, когда он держал ученика на должном расстоянии!
   И он сказал:
   - У Василия Михайловича это получилось сгоряча. У него нет никаких, абсолютно никаких оснований говорить это.
   "Директор осужден, осужден сурово, он уничтожен в глазах этого ученика. Правильно ли ты поступил как педагог?.."
   Снова молчание повисло над ними, как черная туча над головами не защищенных от дождя людей. Роман почувствовал, что Иван Иванович преступил какую-то невидимую и непонятную для него, Романа, линию и теперь, должно быть, раскаивается. Ему хотелось сказать учителю что-нибудь утешительное, подбадривающее, но в голову ничего такого не приходило.
   "Может, рассказать о вчерашнем? Моя откровенность, кажется, ему приятна..."
   - Вы не спрашиваете, почему я сегодня дома, почему ко мне приходила Ульяна Григорьевна...
   - Догадываюсь, имея в виду твое разукрашенное лицо, - сказал Майстренко с каким-то безразличием, думая, видимо, о чем-то своем.
   Ответ его не понравился Роману, настолько не понравился, что он вдруг не захотел откровенничать, рассказывать все честно, как было.
   - Вчера я снова в драку ввязался, точнее, спровоцировал ее... и получил по заслугам.
   - Здесь, наверно, не только ты виноват...
   Роман взглянул на учителя: что он хочет этим сказать? Ага, ясно. Пытается исправить положение. Пытается спасти атмосферу откровенного разговора. Нет, поздно. Говорить правду уже не хочется и вообще не хочется продолжать этот разговор.
   - Я и только я виноват. Ульяна Григорьевна тоже почему-то подумала, что виноват ее Василий. - Роман засмеялся, и этот, казалось бы, спокойный его смех окончательно сбил с толку Майстренко. А Роман продолжал свое: - Я оскорбил Василия, я сказал, что он трус... Кто бы это стерпел? Теперь я должен, наверно, пойти к нему и извиниться, как вы думаете, Иван Иванович?
   - Если уверен, что виноват, иди, как же иначе, - спокойно ответил Майстренко. Он подошел и стал у Романа за спиной.
   Теперь они оба смотрели за окно, где было много деревьев, а вдали кусок колхозного поля, стальной плес пруда и застывшие лодки рыбаков.
   Роман, как и Майстренко, тоже был высокого роста, но еще узок в плечах, они стояли возле окна, словно отец и сын... Роман, как только остановился у него за спиной Иван Иванович, сразу же об этом подумал. Ему было нестерпимо больно ощущать за спиной отца и знать, что это не он...
   - Не знаю... - наконец отозвался Роман. - Кажется, уверен...
   - Бывают в жизни ситуации, из которых нелегко выпутаться самому, иногда даже невозможно.
   - Зато когда выпутаешься, получаешь удовлетворение вдвойне, - заметил Роман, давая понять, что на эту тему разговаривать ему не хотелось бы.
   ТУЛЬКО
   "Так вот ты каков, Иван Иванович. Никчемный, абсолютный нуль в педагогике, а смотри как повел себя..."
   Василий Михайлович сидел за широким полированным столом такой рассерженный и злой, что даже в висках звенело. Он анализировал разговор с Майстренко. Он любил во всем ясность, а тут... Высказанное учителем истории не вкладывалось ни в какие привычные рамки.
   "А как смотрел! Как гордо, независимо сидел напротив, словно не я директор, а он... Нет, голубчик, так просто тебе не сойдет с рук все, что ты здесь выкамаривал! Что же предпринять? Собрать педсовет и дать этому нахалу хорошенькую взбучку, постыдить перед коллективом?.. Нет, нельзя. Все узнают, что здесь этот гордец говорил, каждый начнет думать, взвешивать. Нет, надо что-то иное..."
   Вошла Надя Липинская, двадцатитрехлетняя учительница. Одета по последней моде. Не то что ее сестра Лина.
   Василий Михайлович засмотрелся на девушку. И тут же мысленно перенесся в свою молодость. А что было в его молодости? Девушки тогда стояли в гимнастерках на перекрестках военных дорог - суровые, как сама война. Мимо них мчались грузовики, лязгали гусеницами танки, мимо них шли на фронт, на смерть их суженые...
   - Василий Михайлович...
   Услышав свое имя, Тулько тряхнул головой, как бы отгоняя воспоминания.
   - Слушаю.
   - Завтра мы хотим провести расширенное заседание комитета комсомола. И я пришла с вами посоветоваться, - Липинская искренне улыбнулась, переступила с ноги на ногу, ее модная юбочка слегка качнулась.
   - Рассказывай. - Василий Михайлович взглянул на часы. - Садись, пожалуйста.
   Липинская охотно села, поправила юбочку - этот жест она, наверно, заучила перед зеркалом - и начала:
   - Вчера, как вы знаете, перед окнами школы произошел позорный случай: Любарец и Деркач устроили драку. Дети видели, как они дрались, слышали, что они кричали друг другу. Меня даже в жар бросает, как вспомню... Ясное дело, комсомольская организация не может...
   Липинская говорила быстро и много, слова сыпались как горох, и удивительно - Василий Михайлович начал успокаиваться. Словно ребенок, которому пели колыбельную. Тревожное настроение постепенно покидало его. Иван Иванович? Пустяки! Повыпендривается, да и снова шелковым станет. Наверно, у него дома что-то не так, вот и закуражился.
   Тулько был вообще-то незлопамятным, и если бы не жена... Он так и решил: видимо, у Ивана Ивановича что-то случилось дома, вот он и наговорил... Иначе никогда бы не отважился идти против него, директора. Понятно, погорячился, с кем не бывает.
   - Комитет собрать обязательно! Я сам приду на заседание...
   Липинскую сменил Пахарчук. В кабинете запахло краской.
   О, опять Иван Иванович?! Да-а, теперь сунул свой нос в штакетник. Забрал ученика? Что ж, ничего удивительного...
   Но удивился Пахарчук. Когда это было: директор не рассердил услышав такую новость, напротив, - тихо засмеялся, словно не какой-то там учитель отменил его распоряжение, а все произошло по заранее намеченному плану, как и хотел того Василий Михайлович. Поистине настроение начальства непостижимо.
   Но Тулько успокоился преждевременно. Узел оказался не таким уж и простым.
   Вошел, озираясь, завуч Максим Петрович Суховинский.
   - Можно к вам, Василий Михайлович?
   Тулько кивнул и опустил голову. "Тихоня! Именно у него, если верить жене, надо учиться жить на свете. Интересно, какое дело на этот раз он пожелал переложить на мои плечи?"
   Максим Петрович, застыв на месте, продолжал озираться.
   - Заходи, заходи, - сказал он кому-то, - чего топчешься...
   - Да я что. Мне как скажете, - с этими словами в кабинет вошел Хома Деркач. Невысокий ростом, вертлявый, волосы на голове редкие и длинные спадают на воротник цветастой сорочки. На отца Хома не похож. Старого Деркача Тулько хорошо знает, когда-то не раз ходили вместе на охоту, перемерили ногами все колхозные поля вокруг Малой Побеянки. К сожалению, потом произошел случай, после которого половина охотников остыла к охоте: Степан Важко - это поныне перед глазами - выстрелил из двух стволов Деркачу по ногам. И за что? Только за то, что, разъяренный неудачной охотой, Деркач выпустил пять зарядов в зайца. Ясно, Деркач был не на высоте, но Важко... Заяц зайцем, а стрелять в человека - это преступление...