Сумишин Николай. Уроки

   У Хомы разве что взгляд отцовский: немного нагловатый, немного насмешливый и нисколько не любознательный.
   Суховинский подошел к столу, развернул журнал перед директором, вздохнул и сказал:
   - Вот. Работа Дмитрия Павловича... А этому юноше - две подряд... Под угрозой итоговая оценка.
   - Могли бы поговорить с ним сами, Максим Петрович, - недовольно проворчал Тулько, просматривая журнал.
   - Говорил. Безнадежно, - тихо произнес Суховинский.
   Директор поднял тяжелый взгляд на ученика, выдержал длинную паузу.
   - Ну, что скажешь? Как будем сосуществовать дальше?
   Деркач пожал плечами, равнодушно глядя на директора.
   - Что же молчишь? Опять двойка?
   - Двойка...
   - Как-то надо объяснять.
   - Почему-то рассердился на меня Дмитрий Павлович. Я ему говорю, ну, про вчерашнее. Вчера мы встретились, так, случайно, и он меня попросил Нину Петровну вызвать. А я и говорю: "А не будете завтра по английскому языку спрашивать?" А он смеется. Ну, я и побежал. А сегодня я ему и говорю, ну, о вчерашнем, говорю: "Я вам помог, и вы вроде бы согласились меня не спрашивать", а он почему-то рассердился... Он вначале вчера сказал: "Завтра тебя спрошу", а потом, когда я согласился вызвать Нину Петровну, он тоже вроде бы согласился меня не вызывать, а сегодня взял и вызвал.
   Суховинский победно взглянул на Тулько, словно говоря: ну как, убедились?
   - Учиться ты будешь или нет? - не сдержавшись, крикнул Василий Михайлович.
   Хома опустил голову, виновато заморгал:
   - Оно, конечно, уже и надо бы, последний год...
   - Надо, говоришь?.. Вы видели такого! Наконец-то, в десятом классе, осознал!
   - И то не до конца, - добавил Максим Петрович.
   - Я вот что тебе скажу, - директор раздраженно забарабанил пальцами по столу. - Мы тебя отчислим. Немедленно!
   Трудно сказать, кто больше удивился: ученик или завуч. Лоб Максима Петровича совсем исчез под прической.
   - Пуга-аете, - протянул недоверчиво Хома. - Так не может быть: вчера на веревке тянули, а нынче взяли и выгнали.
   - Выгоним, не беспокойся. Отец, как я понимаю, тоже по головке не погладит.
   Хома поморщился, мотнул головой:
   - Еще бы!.. Но он и вас выругает, Василий Михайлович, вас тоже.
   - Меня? - Тулько все больше раздражался. Его утешало только одно обстоятельство: Деркач - воспитанник Майстренко и, значит, за все ответит Иван Иванович.
   - Угу, вас. Потому что после восьмого класса отец велел мне идти в училище на токаря, а вы документы не отдали.
   - И не стыдно тебе, парень? - подал голос Максим Петрович. Государство дает тебе образование, бесплатно учит тебя... Посмотри в своем классе - разве мало хороших учеников? Дашкевич, Нежный, Иванцова - круглые отличники.
   - Интеллигенты, - презрительно сказал Хома. - В институт нацелились. А мне там нечего делать. Сейчас даже те, кто институты кончают, идут в простые рабочие. Зарплата! Скажете, нет? Инженер на сахарном заводе - всего сто двадцать рублей получает... Я как-нибудь полторы-две сотни и без английского языка заработаю.
   - Отчислим мы тебя, уважаемый, - повторил директор. - Чтобы у других появилось желание учиться.
   Хома затоптался на месте, взглянул на Суховинского, словно хотел убедиться, можно ли директору верить.
   - Может, это... не отчисляйте? Пусть бы я уж закончил...
   - Иди!
   Хома, насупившись, вышел.
   Максим Петрович молча переминался с ноги на ногу возле директора. Потом спросил:
   - Вы серьезно? Об отчислении? - в его голосе звучал испуг.
   Тулько вздохнул:
   - Какое там серьезно. Кто позволит... Проверял, как он настроен... Тулько помолчал, о чем-то раздумывая. - Нажимать на ученика, Максим Петрович, - лишняя трата нервов и времени.
   - На выпускника еще можно.
   Тулько поднял предостерегающе палец:
   - До определенной поры.
   - Да, времена настали... На девятиклассника и крикнуть не смей. Сразу найдет себе какое-нибудь училище. Он, чудак, не понимает, что в училище также требуют знаний...
   - Нажимать надо на Дмитрия Павловича - вот мое слово. Ишь, двойками разбрасывается! Ишь, бескомпромиссное учительство!.. Последствия его мало интересуют, школа его мало беспокоит. Эгоист! Слышали, как он на педсовете? "Не желаю быть очковтирателем..." Хорошо, что вспомнил. Сейчас я вам прочту мысль одного директора. Скажу заранее: я ее полностью разделяю. - Тулько достал газету. - Вот послушайте: "Об очковтирательстве можно говорить только формально. Но по сути мы из принципиальных педагогических соображений не ставим итоговых двоек и не оставляем на второй год". А вот дальше: "Желающим дадим возможность говорить об этом, извините, очковтирательстве еще двадцать лет. Пока не будут разработаны более совершенные формы учета и контроля в школе". Вот так-то!
   - Так-то оно так, - тихо промолвил Максим Петрович, пряча глаза. - Но Деркач... у него знания третьеклассника... мы его выпустим в люди...
   - У вас есть какие-либо конкретные предложения в отношении Деркача? сухо спросил Тулько.
   - Речь идет не только о нем...
   - Вот что я вам скажу, Максим Петрович, но, пожалуйста, не обижайтесь. Наверно, настало и ваше время. Пора и вам показать, извините, зубы против подобных горе-педагогов. Момент созрел. С Майстренко вы говорили?
   - Нет. То есть... хотел вначале с вами...
   - Вызовите и поговорите. Деркач, кстати, из его класса. Пусть и ответит. И не будем, Максим Петрович, выискивать причины за облаками. Последнюю фразу Тулько произнес повышенным тоном.
   Во дворе прозвучали настойчивые автомобильные сигналы. Точка, тире, точка, тире... Словно водитель пытался передать с помощью азбуки Морзе какую-то тревожную новость.
   Суховинский подбежал к окну, распахнул настежь рамы, осторожно, одними пальцами оперся (чтобы не дотронуться костюмом) о подоконник:
   - Ирина Николаевна, что там? - и сразу же оглянулся на Тулько. Автобус... ничего не понимаю. В автобусе, кажется, наши старшеклассники.
   - Пусть Ирина Николаевна выяснит и зайдет ко мне.
   Максим Петрович передал учительнице распоряжение директора, потом сказал, старательно вытирая носовым платочком белые длинные пальцы:
   - Я уже догадываюсь: это прогульщики.
   - Прогульщики?
   - Они, Василий Михайлович. С посещением у нас крайне неблагополучно.
   Тулько раздраженно усмехнулся:
   - Вы так сказали, словно посещаемость школьников вас не касается.
   - Что вы, что вы! - замахал руками Суховинский.
   В кабинет вбежала Ирина Николаевна. Даже не вбежала, а влетела, широко расставив руки, похожая на птицу.
   - Водитель автобуса привез нам беглецов, - взволнованно сказала она. Вот список, - подала директору бумажку. - Скажите, Максим Петрович, почему он вмешивается?
   - Кто?
   - Водитель! Говорит: "Слышу, смеются, а что, мол, нам будет, не впервой!" Ну, его и зацепило, развернулся - и в школу. Заберите, говорит, своих воспитанников, пусть уроки досидят.
   - Правильно говорит, - вздохнув, тихо произнес Суховинский.
   - Пусть правильно. Но какое его дело?
   - Видимо, есть дело!
   Тулько тем временем просмотрел список, взглянул недовольно на взволнованную учительницу:
   - Вы свободны.
   Ирина Николаевна прижала к дородному стану свои неспокойные руки-крылья и выпорхнула из кабинета.
   - Ну? - обратился Василий Михайлович к завучу.
   - Время, наверное, предпринимать серьезные меры? - отчасти спросил, отчасти предложил Максим Петрович.
   - Конкретнее.
   - Конкретнее... - Суховинский сел на край стула, словно находился на приеме у высокого начальства. - Если откровенно, Василий Михайлович, то я растерялся. Когда-то на фронте, мы попали в окружение. Нас было пятеро. У нас было три автомата, карабин и пистолет - у командира роты. Мы чувствовали себя уверенно, пока наше оружие стреляло...
   - Максим Петрович, у нас в обрез времени, чтобы рассказывать фронтовые приключения.
   Суховинский, в общем тихий и вежливый человек, сжал ладони и хрустнул пальцами.
   - Извините, Василий Михайлович. Поверьте, я сейчас чувствую себя окруженным врагами воином, у которого патроны оказались холостыми... Все наши меры не попадают в цель, и меня это очень беспокоит. Состояние школы, мне кажется...
   - А вам не кажется, Максим Петрович, что мы напрасно переводим время? Я думал, у вас есть конкретные предложения. Нет?
   Суховинский молчал.
   - Нет, значит. Ну, что же, идите, Максим Петрович. Идите и подумайте.
   Завуч неохотно направился к двери, как человек, который так и не высказал самого важного.
   Дома Тулько рассказал обо всем жене. Ее особенно поразило поведение Ивана Ивановича.
   - Ты запомни, - повторяла она уже который раз, - если такой молчун, как Иван Иванович, начал поднимать голову, значит, твои дела плохи. Дмитрий Павлович - ну, это молодо-зелено. Начитался книг, наслушался разного в университете... Этот не страшен. А учитель истории... Тут надо хорошенько все обмозговать. Ты с Иваном Ивановичем не первый год работаешь, знаешь, как трудно ему произнести хотя бы слово, а тут сто слов, и все против тебя.
   Василий Михайлович долго ломал голову, как ему быть. Уже среди ночи, когда Иванна Аркадьевна досматривала второй сон, он легонько толкнул ее:
   - Ива, Ива!
   - А? Что?
   - Надумал я.
   - Что ты надумал?
   - Надумал я... написать заявление.
   - Какое заявление?
   - Да что ты завела! - рассердился Тулько. - Какое да что... Отдам я им директорские регалии, пусть тешатся ими, пусть радуются!
   - Нет! - поднялась на локте Иванна Аркадьевна. - И думать об этом не смей! Куда же дальше тебя переводить?
   - А никуда меня не надо переводить: буду простым учителем.
   - Хи-хи, простым учителем? И не стыдно?
   - Отчего же мне должно быть стыдно?
   - А оттого! Если бы из учителей да в учителя - другое дело. А катиться из облоно до учителя - позор. Представь, как на меня будут все смотреть, представь! - Последние слова она сказала сквозь слезы.
   - Успокойся, Ива, успокойся, дорогая, может, все еще и обойдется. А говорю я это на всякий случай: и это может случиться. Ну и что? Не накладывать же на себя руки! Может, скажешь, учителя живут плохо? Нет, не плохо. Я даже завидую им: никакой ответственности. Поверь, иногда мне тоже хочется сидеть за чьей-то спиной и бросать реплики.
   - Ладно, спи. Полночь ведь, - устало сказала Иванна Аркадьевна.
   Вскоре она уже дышала ровно: видела свои третьи и четвертые сны.
   А Василий Михайлович заснуть не мог. Он вспоминал, как пришел с войны весь в орденах и медалях... Эх, разве повторится тот миг! Сразу же взяли его в облоно, как-никак у него за плечами был институт, да и война - вместо сотен институтов. Сколько же он крутился в облоно? Десять лет. Да, десять. Потом сменили более молодые... Да-а, доведут они все до ручки...
   Тулько тяжко вздохнул, повернулся на бок и закрыл глаза...
   РОМАН
   Высокая широкоплечая фигура Ивана Ивановича еще не покинула двор, а Роману уже хотелось куда-нибудь бежать, говорить кому-нибудь теплые слова, успокаивать и успокаиваться самому.
   Необычная неуверенность охватила Романа. И не понять ему, что это за состояние, потому что Роману всего-навсего семнадцать лет. Он еще не знал, что неуверенность приходит к человеку часто, что с годами человек учится воспринимать и оценивать ее правильно, учится давать ей нужный отпор.
   Прибежала на обед мать. Роман настроился сделать ей упрек за то, что разнесла о вчерашнем по всей Малой Побеянке, а как увидел, намерение его пропало и злость затихла. Мать, видно, тоже глубоко переживает, наверно и не спала ночью, вон как потемнело у нее под глазами.
   - Лежишь? - спросила она от порога.
   - Лежу, - проворчал Роман.
   - И лежи. Куда же пойдешь такой хороший? - Мать разделась, причесалась перед зеркалом. - Я уж сама к курам выйду и кроликам есть брошу... А впрочем, прошелся бы по поселку, пусть взглянули бы люди, как он тебя, проклятый, разрисовал.
   - И без смотрин знают...
   Мать обернулась, встретилась с упреком в глазах сына.
   - Ну и что?
   - Ничего. Но спектакля не будет.
   - Ты хочешь, чтобы я простила этому бандиту? - губы матери задрожали. Этому проходимцу?
   - Ты, мама, здесь ни при чем, - перешел на спокойный тон Роман. Впрочем, пропади оно пропадом, чтобы я о нем еще думал.
   - Он что, приходил сюда? - настороженно спросила мать.
   - Нет. Приходила Ульяна Григорьевна.
   - Вот как!
   - Не подумай, что она просила за сына.
   Мать усмехнулась, как показалось Роману, злорадно.
   - Зачем же она прибегала?
   - Хотела знать правду.
   - Не ищи правды у других, если у самой ее нет!
   - Мама!
   - Вот, воспитала бандюгу! - Мать вся дрожала, даже жалко было смотреть на нее. - Имея такого сына, не смей людям в глаза смотреть, не смей чужих воспитывать! Учительница!..
   Роман растерялся: такой мать он еще не знал. Стояла посреди комнаты разгневанная, бледная - столько вражды у нее было к Ульяне Григорьевне! Он никак не мог понять причину злобы матери: ведь речь идет об учительнице и Василии, совсем о посторонних людях. Ну, не удался сын у Ульяны Григорьевны, беда у нее с ним. И что? Пусть они там сами выбираются из своих тупиков. А им, Любарцам, по мнению Романа, сейчас надо отойти в сторону, и конец.
   За обедом мать снова начала о том, что Роман напрасно прощает "этому головорезу", напрасно. Пусть бы потаскала его немного милиция, пусть. Что же это такое: что хочет, то и вытворяет.
   Роман ласково поглядывал на свою добрую, работящую мать.
   - Хватит, мама, о нем, ну его к дьяволу! - сказал он наконец. - Тем более что и я повел себя не очень хорошо. Хватит об этом, хватит! Лучше расскажи мне... расскажи... об отце...
   Вилка задрожала в руке матери, остановилась над тарелкой, потом звякнула по донышку, и этот дрожащий звук висел между ними долго-долго.
   - Почему, как только я начинаю про отца, ты сердишься? - нарушил молчание Роман. - Почему? Почему бледнеешь, глаза отводишь? Разве не проще сказать правду? Разве не легче нам будет тогда? Ведь я могу подумать, что... что ты виновата в его смерти.
   В комнате стало тихо-тихо, через открытые форточки доносился шелест пожелтевших листьев.
   - Виновата? - мать стояла посреди комнаты суровая и бледная, совершенно не похожая на себя. - Н-не знаю... Не знаю. - Она махнула рукой позади себя, нащупала спинку стула, села. В этих ее скупых жестах было больше обреченности, нежели в словах.
   Теперь в Романовой душе зародилось два чувства. Ему хотелось подойти к матери, приголубить ее, успокоить, попросить, в конце концов, прощения за эти бестолковые, ничем не оправданные вопросы... Но еще была и злость. Хотелось криком кричать, чтобы мать рассказала ему все.
   Роман поднялся и вышел из хаты. Пошел мимо сарая, тропинкой через огороды к берегу пруда. На старательно убранных, высохших после жаркого лета полосках земли еще кое-где виднелся укроп, островками зеленели буряки, оставленные хозяйками "на вырост", торчали голые стебли подсолнухов.
   Возле берега пруда стояли лодки. По пять-шесть приткнулись к каждому столбику: голубые, красные, зеленые, коричневые - прямо радуга на воде. Будний день, вот и отдыхают рыбаки, а в субботу и воскресенье разбегутся лодки во все стороны и застынут в разных местах, на зеркальном плесе. Два рыбака в каждой, четыре-пять удилищ на борт лягут, и будет казаться, что лодки эти сказочные стоят на копьях...
   Только за поворотом пруда Роман понял, что идет к Нелле. Огород Воронюков, хотя они и жили на третьей улице, тоже выходил к пруду, потому что вода окружала Малую Побеянку с трех сторон. Он надеялся встретить Неллю на огороде. Почему-то был уверен, что именно там увидит девушку.
   Но все огороды стояли тихие и безлюдные. Они как-то грустно сбегали к пруду, необычно пустые. Еще только сентябрь, а картошка уже убрана.
   Роман огляделся вокруг. Берег пруда здесь был немного шире, и на нем ровными рядами красовались плакучие ивы. Но что это? У Романа даже похолодело в груди: первый ряд ив, росший ближе других к пруду, лежал в воде. Зеленые крепкие деревья неуклюже покачивались на волнах. Они словно упали на колени. Их кроны, еще зеленые, еще сильные какой-то удивительной внутренней мощью, находились в воде, длинные ветви напоминали косы утопленницы.
   - ...Три, четыре, пять, шесть, семь, - шептал Роман, считая подмытые водой полегшие ивы.
   Он подошел к одной из них, присел на корточки возле вывернутого корня, под которым мирно плескалась вода. Какая же злая сила таится в ней!
   - Эй, парень!
   Роман порывисто оглянулся и увидел в двух шагах от себя Мироновича.
   - Вы?!
   - Я, - улыбнулся старик. - А ты почему здесь плачешь?
   Только теперь Роман ощутил на своих щеках слезы. Отвернулся, поспешно вытер их.
   Миронович подошел к иве, наклонился, погладил блестящий под лучами солнца ствол - на Романа он уже не смотрел.
   - По-моему вышло. Просил укрепить берег, - ведь такой плес, одни ивы не справятся. Но куда там! - Миронович словно и забыл о Романе. - Дурьи головы, сплетники несчастные! - ругал он кого-то, щупая темно-рыжие корни ив узловатыми, как и эти корни, пальцами. Потом все-таки повернулся к Роману: Вот скажи, ты парень грамотный, могут они еще раз прорасти?
   Роман не расслышал вопроса. Он представлял в это время рядом со старым рабочим людей, которых хорошо знал: директора школы Василия Михайловича и классного руководителя Ивана Ивановича. Как бы поступил в такой ситуации Василий Михайлович? Придирался бы, наверное, к слезам Романа: а что? а почему? Неужели снова с кем-то дрался?.. Разговор сразу же зашел бы в глухой тупик. А Иван Иванович? Кто знает. Странный он, иногда и на себя непохож...
   - Почему ты молчишь? - дотронулся до плеча Романа Миронович.
   - А что тут сказать? Вон сколько ив погибло...
   - Полагаешь, погибло? - Миронович прошелся между вывернутыми корневищами, обернулся к Роману. - Смотри, они еще питаются соками земли. Если бы выкопать и перенести... скажем, вон туда. Грунт одинаков, а? Заметь: они уже неделю так лежат, а по-прежнему зеленые и крепкие.
   "И в самом деле! Поставить их снова в строй - вот было бы здорово!"
   Миронович еще раз обошел все ивы, наклоняясь над каждой, как врач.
   - Я впервые здесь... - Голос Романа прозвучал глухо и неуверенно. Наверно, пропадут они все же: к зиме идет... - Он умолк, почувствовав, что говорит не то, совершенно не то. Через минуту добавил: - Сюда бы людей, человек десять, потому что мы вдвоем не сдвинем с места ни одной ивы.
   - Не сдвинем. - почему-то весело сказал Миронович. - Да и на смену мне. - Он взглянул на часы. - Вот если бы пришли твои друзья, скажем одноклассники, а?
   "Одноклассники... Митька Важко, Ваня Микитюк, Левко Нежный, Хома Деркач... Сейчас они, наверно, на стадионе..."
   - Они сейчас на стадионе...
   - И здесь можно один раз собраться, разве нет, Роман? Я так думаю, Миронович почему-то лукаво усмехнулся.
   Роман ничего не ответил. Он пошел вдоль берега, мимо разноцветных лодок, мимо огородов, на которых одиноко торчали стебли подсолнухов, загнутые в грустные знаки вопроса...
   Стадион - на околице поселка. Его зеленовато-седое поле вынырнуло из-за хат, открылось перед Романом на всю свою ширину - притихшее под лучами нежного осеннего солнца. Роману захотелось лечь навзничь, раскинуть широко руки и смотреть в небо. И думать о чем-нибудь приятном. Допустим, о Нелле Воронюк. Вспоминать ее лицо, губы, слегка испуганные глаза...
   Ребята не играли. Сидели в углу стадиона - белые футболки на зеленом фоне. Несколько пар глаз настороженно уставились на Романа. Ребята были сердиты. Игра не состоялась... Левко Нежный стоял на одиннадцатиметровой отметке и бил по пустым воротам. Когда все пять мячей оказались в сетке, он лениво выкатил их в штрафную площадку и начал снова бить по воротам.
   "Из поселка маловато", - отметил Роман, раздумывая, как бы сказать о работе на берегу этим невеселым ребятам.
   - Кто это тебя так? - спросил Вадим Коренев, и Роман вспомнил свое разукрашенное лицо.
   Он пропустил вопрос мимо ушей.
   - Игра, как я понимаю, не состоялась?
   - Увальни! - махнул рукой Адамко. - Думают, что у меня работы дома нет.
   - А у меня? Да что там говорить! - сказал Левко, и белый мяч закрутился в сетке ворот.
   "Настроение у ребят явно не того... Некстати прозвучит предложение", думал тем временем Роман. И тут он понял, что не пойдут они с ним, ни один не стронется с места. Еще и высмеют.
   Роман невесело и немного растерянно смотрел в лица ребят. Зеленое поле лежало перед глазами, а на нем белыми пятнами - пронумерованные футболки. Перед ним были одни футболки, а ребят вроде бы и нет. Глупость какая-то, что за наваждение! Ребят нет, только номера на спинах. У Левка - седьмой, у Корнеева - одиннадцатый. Левко - неплохой полузащитник, Вадим первоклассный нападающий... У Адамко первый номер. Вратарь... Начхать им на упавшие ивы!
   - Ты что уставился? - спросил Вадим и легко поднялся. Его тренированные смуглые ноги замаячили между белыми футболками. - Так что? По домам? оглядел он ребят.
   - Куда же еще? - поднялся и Адамко. - Домой... - Он остановился перед Романом и сказал немного сердито: - А тебя хорошо все-таки разрисовали!
   "Чего это он такой злой, словно я виноват, что игра не состоялась..."
   - На берегу ивы подмыло. Их еще можно поставить, работы на пару часов, - сказал тихо Роман.
   Адамко какой-то миг смотрел на Романа, должно быть взвешивал сказанное, потом едва заметно усмехнулся, пожал плечами и повернулся к ребятам:
   - Домой, куда же еще...
   "Подумал, что я шучу. А другие?"
   Другие вообще, кажется, не слышали Романа. Переодевались, переговаривались, смеялись.
   Кто-то тронул его за плечо. Роман даже вздрогнул, - такой напряженный был весь. Оглянулся: Левко Нежный.
   - Ромка, ты серьезно про ивы?
   - Конечно.
   - Вчера я там был. Страшно! Считаешь, их можно еще спасти?
   - Спасешь... - процедил Роман и кивнул на ребят, которые уже переоделись и окружили Вадима Коренева. Известно, сейчас все зависит от Вадима. Как он скажет, так и будет. Это понимал, наверное, и Левко. Поэтому и шагнул к нему:
   - Вадим, может, попытаемся, а? Пойдем и поставим их! Пусть растут... Помнишь, летом, когда солнце надоедало, мы лежали под ивами, в тени?.. Их еще можно спасти, а спасти что-нибудь - это же прекрасно! - Добродушный Левко смотрел на Вадима Коренева, не замечая его улыбки, затем перевел глаза на Романа, который хорошо понял улыбку Вадима: вон сколько удивления и растерянности во взгляде.
   Предложения Левко никогда не принимались ребятами всерьез, хотя, в общем-то, он всегда предлагал дельные вещи. Говорил Левко, как правило, немного "пышновато", - поэтому и появлялись преждевременные улыбки на лицах слушателей.
   Роман уже и не рад был, что нашел себе единомышленника в лице Левко. Его начало злить поведение Вадима: сказал бы уж что-нибудь, сколько же можно улыбаться!
   - Что же ты зубы скалишь? - не вытерпел Роман. - Говори!
   Вадим взглянул на него внимательно, улыбка с лица исчезла:
   - Твоя идея, тебе и дерзать. На мне весь свет клином не сошелся. Тем более, времени - ни минуты. Так что без меня.
   - И без меня, - двинулся за ним Адамко.
   - А мне пять километров топать...
   - Мне тоже. Сам знаешь, сколько сейчас работы...
   Один за другим ребята разбежались. На стадионе остались только Роман и Левко. На солнце надвинулась туча. Темное пятно, словно тень неведомого существа, поползло по зеленому полю стадиона, по деревьям, хатам, выглядывавшим из зелени седым шифером, оцинкованным железом, и двинулось к пруду. "Наверно, и по Неллиной хате проползет, и ивы полегшие не минует", подумал Роман.
   - Это просто ужас какой-то! - Левко даже сплюнул с досады. - Их кроме футбола ничего больше не интересует...
   "Может, и в самом деле плюнуть на все, повернуться и уйти прочь?"
   - Даю задний ход. - невесело усмехнулся Роман. - Не видел Важко? Не знаешь, где он?
   - С Хомой куда-то подался.
   - С Хомой? Деркачом?!
   - Да. Шептались на переменках, а после уроков исчезли. Не знаю. После вчерашнего... Чудак Митька.
   "Да-а, чудак. А впрочем, разве только Митька? Все такие... Вот и он, Роман, бежал сюда, чтобы поднять ребят на хорошее дело, искренне хотел их организовать, а увидел кислые физиономии - и отступил без боя. Левко вот согласен помочь, а он..."
   И снова перед Романом возникла мать. Сердитая, разгневанная хулиганским поступком Василия: "Имея такого сына, не смей людям в глаза смотреть, не смей чужих воспитывать! Учительница!"
   Из этих слов напрашивался какой-то вывод, но какой именно, Роман не мог понять. Этот вывод, казалось, вертелся на поверхности, казалось, вот он, бери его и будь мудр в жизни...
   Роман не заметил, как повернулся и зашагал со стадиона.
   - Ромка! Ромка! - крикнул вслед Левко. - Завтра устроим. Завтра поднимем ребят, вот увидишь.
   Роман не обернулся.
   МАЙСТРЕНКО
   Последний урок в десятом "А" закончился неожиданно. Иван Иванович Майстренко на полуслове прервал объяснение, густо покраснел, взглянул угрюмо на десятиклассников и сказал:
   - На сегодня все. В следующий раз буду спрашивать вторую и третью темы. Прошу подготовиться. До свидания. - И вышел.
   Чтобы Иван Иванович прерывал объяснение на полуслове и уходил раньше, чем закончится урок, такого еще не бывало! Десятиклассники удивленно переглянулись, посидели немного молча и разошлись по домам.