Свинаренко Игорь. Москва за океаном

   Недели эти были, конечно, страшные.
   Пэт все время думала про русские сиротские приюты. Она заметила, что маленькие дети там вполне счастливы, им всегда есть с кем бегать, смеяться и играть. Они, показалось ей, как щенки: бегают друг за другом и вообще чудесно проводят время. Это - пока они маленькие. А лет в семь они теряют беспечность и начинают ко всем встречным обращать мучительные, убийственные вопросы: "Ты хочешь быть моей мамой? Ты - мой папа?" Пэт мне высказала предположение, что эта ситуация не очень подходит для воспитания сознательного гражданина.
   Но все равно Пэт была восхищена людьми, которые заботятся о детях. Без выходных. И еще сами в воскресенье идут в грязное поле в негигиеничных резиновых сапогах и выкапывают из земли, лопатой, картошку, чтобы сварить из нее детям обед. Фактически без платы, потому что некоторым дают 30 долларов не в день, что тоже чудовищно мало, объясняет Пэт своим американцам, а в месяц. Американцы, конечно, переглядываются, они убеждены, что она просто все перепутала, от счастья "крыша поехала", ну и забыла к зарплате приписать нули.
   Пэт решила сиротам помогать. Это у нее не минутный порыв, не такой она человек. Не то что она вернулась домой с ребенком и про все забыла. Она намерена собирать деньги, всякую помощь и посылать в Россию. Она уже говорила с разными людьми тут об этом.
   - И первая реакция у всех была - что мы можем сделать? Что им нужно? Уже двадцать человек нашлось, которые сами дадут одежду и будут собирать у других. Нам только надо, чтоб потом прислали фото детей в наших вещах, чтоб мы точно знали, что все дошло, - и тогда еще пошлем.
   А сестра, рассказывает Пэт, вот что придумала. Вот, например, Рождество, так это просто фиаско (она именно так выразилась). Каждый получает кучу подарков! Мы давно поняли, что это слишком. И сестра сказала: хватит. На этот раз каждый получит один подарок. А на сэкономленные деньги она купит подарки и отправит в русские детдома.
   Но все, конечно, кончилось хорошо. Суд решил дело правильно, по справедливости. И судья - замечательная женщина, она нас поздравила и сказала "спасибо", что мы заботимся о русском ребенке. Только судье грустно, что Россия сама не может позаботиться о своих детях. И директриса детдома была страшно рада, что Оля будет жить дома.
   Пэт и Олга Джойс долго летели домой на американском самолете. Олга Джойс целый час стояла у Пэт на коленях и ощупывала ее лицо, как слепая. Она как бы его запоминала. Может, она как-то догадалась, что теперь, когда самолет взлетел, старая жизнь кончилась без возврата и они с Пэт принадлежат друг другу.
   А в самолете было еще двенадцать бывших русских детей. И новые американские родители хвастались ими друг перед другом.
   - Вот, пожалуйста, - говорил один счастливчик, который сразу опознал в Пэт товарища по счастью, - у меня полный комплект, мальчик и девочка, четыре с половиной и три!
   - А у нас, - это пара откуда-то из Новой Англии, - две девочки, семь и одиннадцать!
   Из Сан-Франциско были семьи, из Техаса, Мичигана и еще откуда-то. Одна женщина, она сама из Канзас-Сити, так что ей еще из Нью-Йорка лететь дальше с пересадкой в Цинциннати, - так она взяла годовалого мальчика. У него что-то с головой. Но она этого не боится, потому что как раз работает в госпитале для детей с замедленным развитием. Она, Пэт осторожно рассказывает мне об этом даже для американцев сложном, малопонятном случае, так рассудила: в ее доме у больного ребенка все равно будет заведомо больше шансов, чем в русском сиротском приюте.
   Ларри, конечно, встречал своих в Нью-Йорке, в аэропорту имени Кеннеди. Волновался ужасно и от волнения захлопнул дверь машины, а ключ внутри и мотор включен. Открыть никак не удавалось, он старался часа два, ну и пришлось стекло разбить. Сам-то Ларри раньше улетел (и в его самолете было всего-то семь бывших русских детей), потому что без него в школе была просто беда. Один мальчик, ему тринадцать лет, белый, принес в школу автоматический пистолет, папин, потому что его черный дружок после драки грозился его застрелить. Ну и этот решил перехватить инициативу, со стволом пришел. А другой мальчик, маленький еще, восемь лет всего, до пистолета не дорос, так он пришел с ножом и уже почти совсем было воткнул его своему главному врагу в спину, но тут учителя влезли и помешали. А еще одна девочка рисовала какашками на зеркале. Ларри срочно пришлось приступить к изучению психологической подоплеки этих странных поступков, но ему это совершенно нетрудно - он ведь любит детей и на работе, и дома. И дома - он гордится, что Олга Джойс таки заснула однажды у него на руках. У нее в детдоме не было такой привычки (только сама могла заснуть), и вот она ее начала приобретать.
   "Надо же, как повезло!" - говорят американцы. При этом они по своей странной логике антиподов (с этой их привычкой ходить вверх ногами и вообще спать, когда у нормальных людей день) имеют в виду не бывшую приютскую сироту, но ее новых родителей. "Вот ведь удалось семье Биларди, - объясняют пенсильванские москвичи, - попасть в такое Эльдорадо, на золотое дно, где можно отыскать ничьего ребенка и взять его, усыновить и воспитать, и дать ему в жизни шанс, то есть сделать этот мир лучше. И всего-то за два месяца, и почти даром - 10 тыщ долларов! В Америке масштабы другие: срок может перевалить за десять лет, а сумма - за 30 тыщ, и то если повезет".
   Да там еще полно таких!
   Но американцы не верят, зачем, говорят, вы над нами смеетесь. Зря, обижаются, вы нас за дураков держите. Да если б там были ничьи сироты, да еще по дешевке, разве б русские сами их в пять минут не размели?
   ГЛАВА 27
   В прошлой жизни мисс Мэрфи была татарской сиротой
   "В жизни все должно делаться медленно и неправильно".
   Это сказал кто-то из русских классиков, кажется покойный Веня Ерофеев. Дальше в афоризме объяснялось, какой смысл терпеть такой дискомфорт: "Чтоб человек не успел загордиться". А в России, где периодически совершаются великие открытия, случаются большие изобретения, возникают "стройки века" и настают великие эпохи, эта тема, конечно, нелишняя... Вот помню, на днях мне встретились знакомые американисты, карьерные и успешные, и рассказали про наше превосходство над бездуховными американцами: те-де холодны, корыстолюбивы и нешироки и к широким поступкам неспособны. В ответ я им рассказал про знакомую американскую семью Мэрфи, которые привезли из Астрахани сироту-инвалида, взяли к себе жить и вовсе удочерили.
   Американисты почесали в затылках и признали:
   - Ну что, умыл ты нас. Нечего возразить. Это да.
   Я теперь часто вспоминаю про Мэрфи, когда кто-то хвастается, ну или другим способом дает понять, что он - хороший, получше многих других. И это бывает часто - чтоб хвастали: ведь сейчас у нас все делается настолько быстро (правильно или нет, не нам и не тут обсуждать), что многие люди вполне успевают загордиться.
   В доме Мэрфи я впервые в жизни увидел бывшего несчастного русского ребенка. У него на родине не было ни дома, ни родителей, ни счастливого будущего, ни даже - в три-то года - привычки ходить на горшок. А был скудный словарь на уровне годовалого младенца, хлеб с маслом в качестве любимого блюда, страсть к танцам и негнущаяся нога. Случай этот очень простой. И тут не надо большой фантазии, чтоб представить себе чувства девочки, а после девушки, далее женщины (слова "мать семейства" были уже почти написаны, но я сдержался, во избежание излишнего садизма). Она очень любит танцевать, и по младенческой простодушности поначалу даже и танцует на хромой своей несчастной ноге. Никто же не исключает, что ей могло в жизни повезти и ей могло выпасть счастье например, ее бы отговорили вешаться и она бы закончила балетную школу при Большом, и специально для нее сочинили бы партию хромой королевской фаворитки мадемуазель Лавальер, так ведь?
   Так вот, посмотрел я на эту - не знаю, как ее теперь называть, то ли по-старому Леной, то ли вслед за приемными родителями Helena, - маленькую мисс Мэрфи, которая плавает в бассейне возле дома (и по совету доктора, для ноги полезно, и просто для развлечения), играет со своими мягкотелыми медведями, поет песенки из американских мультфильмов и каждые пять минут подбегает в миссис Мэрфи, тормошит ее, называет mummy, требует candy и получает их... Посмотрел - и испытал очень сильное и очень тяжелое чувство. Мы - я имею в виду граждан России - готовили ей унизительную и мучительную жизнь. И делали это со спокойной совестью, с чувством выполненного долга. Но в жизни ей выпало так - она просто еще не догадывается, - что она отказалась от нашей заботы и сообщила нам, что ничего от нас не возьмет, что тот приютский пустой суп, который мы ей дарили, теперь можем хлебать сами. И она нам прощает все, что мы ей должны. Это все, конечно, условная и воображаемая беседа. Например, потому, что она за год успела забыть почти все русские слова, которые выучила в Астрахани, а новые уже вряд ли выучит. Ну и кроме того, она будет расти в приличной активно христианской семье и, подождите, будет еще нас любить....
   Ну а теперь по порядку. Кто такие эти Мэрфи и зачем им все это?
   Это Майк и Роуз-Энн Мерфи, им обоим за сорок. Живут в городке Москва, штат Пенсильвания. Оба весьма серьезные католики, причем потомственные: он по линии ирландских предков, она - польских. У обоих кроткие глаза и тихие улыбки, безобидное выражение лиц. Оба спокойные и ровные люди, даже, может, медлительные. Они могут, пожалуй, показаться чуть нудноватыми только что приехавшим из России, ну или даже из большого американского города, - то есть тем наблюдателям, которые не остыли от суеты и не снисходят до организации своей жизни по принципам порядка, ясности и безжалостного выбрасывания всего лишнего, ненужного, не полезного для души.
   Про Майка надо сказать, что человек он настолько строгий, суровый и прямой, и до такой степени к себе безжалостный, настолько готовый и способный подчинить жизнь абстрактной идее и железной дисциплине, что в юности всерьез собирался в семинарию. При всей строгости католического канона, который ему, как падре, объявил бы, например, женское тело неприкосновенным.
   Перед запланированной семинарией он еще послужил в армии - военным полицейским на базе ВВС в Германии. Это было даже опасно. В 1974 году, вспоминает Майк, террористы-палестинцы были в Европе очень активны.
   После армии Майк юношеского идеализма не оставил и приступил к накоплению денег на учебу. И семинарию себе конкретную присмотрел в Мэриленде. Намерения его были настолько серьезны, что сумму он накопил весьма и весьма приличную, с какой стороны ни глянь, - 60 тысяч долларов. А это тем более не просто, если служишь всего лишь почтальоном.
   И тут у него появились сомнения - а точно ли он хочет всю жизнь посвятить церкви? Сомнения усилились после того, как одним прекрасным воскресным утром он вдруг встретил очень симпатичную девицу.
   - На дискотеке?
   - Ты что! В церкви. Я ж тебе рассказываю - "прекрасным воскресным утром", а утром в воскресенье где ж порядочному человеку и быть, как не в храме?..
   Девице он тоже приглянулся: "Красавец и милый парень". После он позвонил в госпиталь, где она работала няней-медсестрой.
   - А как он узнал номер?
   - Не знаю... Майк, как ты узнал мой номер? А, ну да, прихожане же многие друг с другом знакомы... Мы начали встречаться и через два года поженились, рассказывает Роуз-Энн.
   - То есть, выходит, церковь - удачное место для знакомства?
   - Это точно...
   Я помню про их суровое католическое воспитание; а Роуз-Энн и в школе соответствующей училась...
   - Вы себя, наверное, страшно блюли до свадьбы?
   Ей нечего скрывать от народа, тем более что дело было в Америке в 1983 году, то есть спустя лет пятнадцать после начала сексуальной революции:
   - Ну, мы целовались, и вообще все... у нас были свидания... Ну, обычные свидания - сели в машину, отъехали куда-нибудь, припарковались... Ну там держаться за руки и так далее. Да и прочее, все что положено... Что ж вы расспрашиваете - обычное свидание, как у всех, да и у вас тоже, так?
   Через два года, в 1985 году, поженились; ему было тридцать два, ей тридцать пять...
   Майк еще какое-то время размышлял, что можно в дьяконы пойти, туда женатых берут, но его вот какое соображение смутило: священнослужители слишком много проводят времени в церкви, так что уж на семью и не остается. Вроде не препятствие, чепуха, но у американцев так устроено, что семейные ценности главнее производственных. И главнее, чем пойти даже с ребятами попить пива.
   Ну так вот они, значит, поженились.
   К моменту венчания они уже знали, что сильно друг от друг отличаются. Например, Майк - основательный, серьезный и бережливый, а Роуз-Энн - веселая и легкомысленная, и любящая приключения. Легкомысленная - насколько может быть легкомысленной строгая католичка: например, она, в отличие от Майка, никаких денег не копила, а тратила их на такие развлечения, как, допустим, путешествия. Гавайи там и прочее, это вы все знаете и пробовали.
   Короче, к свадьбе Майк подошел с известными нам уже 60 тыщами и новым авто, а у Роуз-Энн не было за душой ничего, кроме подержанной машины и жалких пяти тысяч. Она созналась, что и сейчас такая же - все норовит деньги потратить на что-нибудь необязательное, а счета же можно и в следующем месяце оплатить.
   Так вот благодаря похвальной бережливости Майка недолго они снимали квартиру. Как родилась дочка, - а Мэри-Энн сейчас уж девятый год, - так сразу и въехали в собственный дом, который предусмотрительно загодя и построили. Все вместе - полгектара земли и большой дом с двумя просторными этажами - обошлось в 130 тысяч. Если б не сбережения, то пришлось бы довольствоваться чем-то поскромнее, только и всего.
   А бассейн уж после построили. Да он раньше и не очень-то нужен был: Мэри-Энн хватало и лягушатника.
   Ну, стали жить-поживать. Жизнь их не сильно изменилась. Майк - все так же на почте, правда уже не простым почтальоном, а менеджером. А Роуз-Энн - все в том же госпитале, правда не каждый день, а три дня в неделю. Все равно устает! Там у них операции делают на сердце, и после Роуз-Энн выхаживает тяжелых пациентов.
   В воскресенье они все так же едут в церковь. Сначала служба, а после еще с чужими детьми занимаются.
   А их дочка так вот подрастала, подрастала - и все в одиночестве, для Америки совершенно ненормальном.
   - Были выкидыши и все такое прочее, - обыкновенно американцы беззаботно, как дети, обсуждают проблемы интима; вот и со мной Роуз-Энн запросто поделилась, как с подружкой.
   - А выкидыши говорят, они из-за пилюль противозачаточных?
   - Ты что, какие пилюли! Мы ж католики.
   И вот когда старшей стукнуло четыре года, Мэрфи решили: хватит экспериментировать! Пора кого-нибудь усыновить.
   - У нас с Майком полно братьев и сестер! Что ж наша-то дочка как сирота растет, - расстраивались родители.
   Требования у них были давно сформулированы. Младенца им не хотелось, а нужен был ребенок постарше, чтоб Мэри-Энн сразу смогла бы начать с ним играть. И заботиться о нем! Это непременно бы в ней развило привычку к ответственности, рассудили Мэрфи. Еще они подумали, что нужно брать девочку: сестры ближе друг другу, чем братья (личный опыт Роуз-Энн, которая сама из семьи многодетной).
   - Но главное - это христианские побуждения?
   - Христианские - тоже! - соглашаются они. - Мы думали, что могли бы помочь кому-то обрести дом. Мы могли себе позволить второго ребенка. Значит, и надо было его завести.
   Ну, справки принялись собирать, комиссии проходить, обследования, тесты, отпечатки пальцев, характеристики с места работы, от соседей, от друзей, из полиции и прочее, и прочее. В общем, стандартная рутина, выходят обычные сто пять страниц.
   Ну а как насобирали документы, можно и в агентство обращаться. Все законно. Одно агентство, куда они обратились, долго изучало их, а потом после сложных тестов и собеседований - дало ответ. Такой, что им не рекомендуется детей усыновлять - слишком для них большой стресс, в их-то возрасте, да при их жизненном опыт и характере. А две тысячи, которые агентство взяло авансом, оно так и не вернуло: ему показалось, что оно их честно отработало.
   Потом еще в одном агентстве они долго стояли на учете: два года с половиной. Им оттуда честно и часто звонили и денег авансом не брали. Но и детей не давали. Сирот в Америке на всех, увы (или к счастью? если да, то к чьему?), не хватает. А те, кого удавалось найти и через адвокатов легально подготовить к усыновлению, доставались другим. Тем, у кого детей не было вообще. А у Мэрфи, рассуждало второе агентство, одна дочка и так есть, и нечестно им вторую давать без очереди. Когда начинают делить дефицит, все тянут одеяло на себя.
   В общем, решились они на интернациональное удочерение. Это быстрее, но и дороже. Это значит, что вместо 10 тысяч надо заплатить 15. Или 20. Им было очень важно, чтоб быстрее - Мэри-Энн подрастала одна, что нехорошо, и еще они замечали, что стареют... А вот дороже - это что для них значит? Они богаты? Ну, тут вы сами решайте. Он - 40 тыщ грязными, то есть чистыми 25, а она - 25 грязными, то есть 15 чистыми. Ну, грубо три тыщи в месяц. В Нью-Йорке не разбежишься, а в горной деревушке среди лесов очень неплохо можно жить... Прикидывайте сами, во что стал бы в Москве такой набор удовольствий: земли полгектара, с лесом, собственный дом в два этажа, две иномарки, две газонокосилки, свой бассейн во дворе, соседи один приличней другого и смирней, и богобоязненней, и в ресторан при желании каждый день ходить вполне по силам. Плюс, чуть не забыл, наилучшие врачи по первому зову - бесплатно: Майк же госслужащий, и медицинская страховка у него замечательная.
   - Ну а какие у вас развлечения? - спрашиваю. - Ну например, отпуск вы где проводите?
   - Да тут и проводим...
   И то сказать - собственный дом в горах, в лесу. Кругом страшные красоты, и лыжные курорты, и роскошные озера, и еще бассейн свой.
   Хобби у них тоже дешевые: Майк, в отличие от почти всех своих соседей, не охотник. Он любит косить траву, читать книги, слушать музыку - поп, рок и кантри. Выпивает только по праздникам - даром что ирландец. Курить бросил в четырнадцать лет. Роуз-Энн тоже читает, вышивает, занимается цветоводством и самодеятельной икебаной. Еще ей интересно ходить по блошиным рынкам. Машины у них, если кому интересно, такие: "шевроле-люмина" новая и еще "Вольво-240", с пробегом 93 тыщи миль...
   - Мы не бедные. Но уж и не богатые, - заключает Роуз-Энн. После того как рассказывает мне, что дважды в неделю нанимает бэби-ситтера, когда на работу ходит, - а это 20 долларов зараз, 40 в неделю, 160 в месяц; заметный ей расход.
   И тут, когда уж они три года проискали себе подходящую сироту, а толку никакого, вдруг попалась им на глаза заметка про некую Мэри Драм, которая в кратчайшие сроки поставляет детей на заказ из России. Национальность им, разумеется, была безразлична, ибо было же сказано: несть ни эллина, ни иудея; а раз так, то, значит, и ни русского, ни американца... И тут же шлет им Мэри Драм видеокассету, а там кадры, на них роскошная голубоглазая блондинка Дарья четырех лет. От нее невозможно было глаз оторвать, ну и конечно, как говаривают на видеолентах, ответ был yes. Вечером они дали этот ответ. И долго не могли заснуть после. Хорошо, что не заснули, не пришлось их будить: Мэри в полночь позвонила с извинениями, потому что у Дарьи, оказалось, есть родная сестра.
   - Ну и?.. - хочу получить подробный ответ я.
   - Разлучать сестер, разумеется, нельзя. А если бы мы взяли обеих, то они бы держались вместе, а Мэри-Энн была бы "третьим колесом", - имея в виду, наверное, велосипед, растолковывает мне Роуз-Энн.
   После Мэри дала им видеокассету, а там было заснято восемнадцать детей. Майк с Роуз-Энн долго сидели перед видаком...
   - Как вы выбрали? По каким принципам, признакам?
   - Helena, она была маленькая танцовщица. Она очень мило смотрелась на видео! Пританцовывает, улыбается, такая счастливая. Мы сразу поняли - она!
   - А вот правда, что иностранцам разрешают в России брать только больных детей?
   - Нет, просто здоровые дети - дороже. Мы знали, что у Елены есть проблема с ногой, но мы также знали от докторов, что есть надежда это исправить.
   - А родители есть у нее?
   - Мать есть, но она никогда не показывалась в приюте. Мы про нее только узнали, что ей было восемнадцать лет, когда она родила. Не замужем, безработная и о ребенке заботиться не могла. Она татарка. А отец ребенка, сказали, русский.
   Быстро сказка сказывается, но тут, как ни странно, и дело сделалось невероятно для усыновления быстро. Летом девяносто шестого нашли они эту Мэри, а в феврале девяносто седьмого девчонка Лена была уже в Америке.
   Майк полетел за новой дочкой - как будто он был аист.
   Летел он на самолетах через Москву в Астрахань. Про Москву, про Россию он не понял ничего, потому что все было очень быстро, проездом, из автомобильных и квартирных окон - так, например, мелькнул перед ним downtown Москвы. А ночевал в Москве в доме у ксендза из иезуитской миссии... В Астрахани он не успел увидеть никаких приютских, сиротских, жалобных картин, потому что дальше офиса его не водили. Да и отвлекаться зачем же, у него дело было. Но для потомков он этот приют запечатлел, эти карточки в семейном альбоме, это уже часть семейного архива. Такая деталь: Майк там, в Астрахани, для знакомства, дал дочке леденец. Эта щедрость ее потрясла.
   - Взятки вы там платили?
   - Не знаю, это не я с ними там договаривался, а Мэри Драм, - говорит Майк.
   И вот они уже летят из "Шереметьева-2" в Кеннеди...
   Некоторым кажется, что для маленьких детей это слишком большой стресс лететь через Атлантику. Но после русского приюта десять часов в самолете - не испытание. Правда, в пути Лена показывала характер, например кидала и кидала свои новые детские книжки на пол. Майк каждый раз поднимал безропотно, он же все-таки на ксендза тренировался. И еще Лена бесконечно нажимала кнопку вызова стюардессы. Та все время приходила, и Майк ее каждый раз вежливо отправлял обратно.
   Газетную вырезку с заметкой про Мэри Драм передали по цепи: прочти и передай товарищу. Много же желающих взять в дом сироту!
   А что, например, соседи? А они так были рады, что к приезду Майка с девочкой из России установили перед домом плакат: Welcome, Helena! И на следующий день приходили поздравлять лично и надарили штук двадцать игрушечных медведей - все ж знают, что в России медведи эти на каждом шагу.
   И на работе у Роуз-Энн сделали party, "выставляли" ей в честь новой дочки. И Майку на работе тоже, разумеется, подарков надарили для Елены. Мэрфи ездили уже в Северную Каролину к матери Майка - показывали младшую внучку.
   Легко догадаться, что сначала девочка не знала по-английски: детдом был простой, обыкновенный, без преподавания ряда предметов на английском языке. Роуз-Энн помнит, что собаку Лена назвала - "сабука". Ну теперь все в порядке, это уже как у всех нормальных детей - doggy. Еще быстрей она выучила mummy, daddy и Maryma - последнее для Мэри-Энн.
   Еще ее учат, полностью не научили еще, улыбаться американской белозубой улыбкой. Белозубость после многих походов к стоматологу уже проявляется, просматривается, но вместо улыбки получаются пока что только зубы, которые Helena старательно и любезно оголяет. Когда она почувствует себя в полной безопасности, когда осознает кожей мощь и грозность государства как машины подавления всего, что может ей угрожать, и поверит, что доброжелательность окружающих таки точно сильна и активна, - тогда, видимо, она сумеет расслабиться и сделать улыбку безмятежной, автоматической и легкой, как у всех там.
   Ну что еще? Она любит бегать, а раньше бегать не умела, нога совсем не гнулась. Но приходящий врач ее готовит к операции, растягивает эту укороченную мышцу разными массажами. Еще он придумал привязать ей ногу к педали - и вот она уже катается на трехколесном.
   Скоро операция. Во что станет?
   - Нам-то какая разница? Страховка же у нас...
   (Я смутно припоминаю давнишнюю "Пионерскую правду" с трогательными историями про то, как несчастные капиталистические дети прилетали в СССР на бесплатное лечение, от которого дома они разорялись...)
   Роуз-Энн рассказывает мне обычные семейные истории про маленьких детей:
   - Когда Helena впервые пустили в бассейн, она страшно боялась, - а через пару дней плавала как ни в чем ни бывало. И теперь даже нырять не боится.
   Она любит пиццу, курятину, ветчину. Ну и хлеб с маслом по старой памяти тоже.
   - Она легко привыкла к новой жизни?
   - Как сказать... У нее были истерики, она разбрасывала вещи, плевалась, лезла драться...
   Что это было с ней? Может, инстинктивный женский консерватизм? Детская привычка к астраханскому быту, отрыв от которого казался ей опасностью? Может, дай ей тогда возможность вернуться в Россию - и она б без колебаний?.. Боюсь, этого уже не узнать никогда.
   - А потом прошло все. Кончились истерики. Сейчас она хорошая девочка.
   - Am I a good girl, mom? - переспрашивает Helena, прерывая наш разговор каждые пять минут, придумывая дела и вопросы: похоже, ей просто хочется потрогать Роуз-Энн, во всех книжках про воспитание ведь объясняется, что без частых доброжелательных прикосновений дети тупеют.
   Роуз-Энн, когда привыкла ко мне, стала рассказывать и про деликатные подробности:
   - Ей поначалу нужны были памперсы. Она не умела пользоваться зубной щеткой... Она брала игрушки, которых ей тут надарили, и без конца ходила и спрашивала: "Helena's? Helena's? Это правда мое?" Похоже, у нее в прошлой жизни не было ничего своего... И про ботинки она тоже так спрашивала.