Страница:
– Это рыбаки озерные, – Пахан мое беспокойство понял. – Отряд преследования наверняка сейчас вон с той стороны обходит, тот край воды отсюда еле-еле видать.
Барон вмешивается:
– Так ведь они на лодках могли перебраться?
– Ну нет, в этом болоте лодка телеги не полезней.
Обмен мнениями закончен, и снова склон медленно ползет вниз, или мы медленно ползем вверх – без разницы, и кажется, что он никогда не кончится, но конечно же, конец есть. Взмокший и тяжело дышащий вылезает на ровное место Пахан, затем свежие и вроде бы как даже посвежевшие эльфы, а там и мы с Паханенком подоспеваем. Местность, куда мы попали, вид имеет не очень эффектный: густая трава по колено, из нее то там, то сям торчат дохловатые сосенки. До деревни рукой подать, по словам Пахана, но эти «рукой подать» приходится топтать далеко за полдень. Эльфы после подъема вновь Хворого волочить взялись, нам не доверяют. Это только к лучшему – у меня, к примеру, чувства голода и усталости уже привычными стали, но от этого не менее ощутимыми. Пахан выбирает небольшую ложбинку на краю пастбища и сообщает, что ему идти «на дело» нельзя, собаки здесь наверняка на гоблинские народы натасканы, так всегда делается в этой глуши. Идти в деревню собрались Граф и я, Пахан Графу ятаган свой предложил, а тот отказался. Деревня маленькая, дворов сорок, не более, два добротных каменных дома в середине единственной улицы, длинный общий коровник на задах. Огороды небогаты, все больше лук да свекла, деревьев плодовых и вовсе нет. Все эти подробности мы с Графом высматриваем, лежа в траве возле старого колодца между выпасом и деревней, ему явно не по себе от предстоящего ограбления мирных жителей, но сдерживается подельщик мой и молчит. Объектом нападения я выбираю второй домик с краю, из него огородами легче всего уходить, хотя у таких нерях, как там живут, много не возьмешь – вон как все сорняками заросло! Объясняю Графу задачу и порядок действий, заставляю повторить – и вперед. Он ползет чуть впереди, и насколько от меня хруст и шелест стоит, настолько он идет аккуратно и бесшумно. Вот и забор, и бревно обвалившееся – подгнило, наверное, спасибо, что не починили. Огород, Граф неслышной тенью подкрадывается к крыльцу – я резко киваю, он с треском распахивает дверь и рвется внутрь, шум, короткий удар, вскрик – и я с устрашающим воплем влетаю следом, сразу отскакиваю вбок от двери, задев что-то тяжелое, висящее на стене, и оно больно рушится мне на ногу. Я ногой дергаю, это что-то летит вперед и вверх и попадает в Графа, сидящего на полу с кинжалом в руке. Он пытается отпрянуть, вспрыгивает вверх и бьется головой об просевшую балку потолка, а я, кинувшись к нему, застреваю в щели между половицами и растягиваюсь рядом. Уже лежа я наконец оглядываюсь вокруг и только теперь понимаю весь позор положения. В избе кроме нас двоих нет никого и никого не было по крайней мере месяца три, судя по пыли на полу. Щель, в которой моя нога застряла – прямо перед входом, Граф, бедняга, видимо, в нее сразу же и ухнул. Вокруг валяются свежие осколки того, что висело на стене – пожалуй, это было что-то вроде здоровенной раскрашенной маски из дерева и глины. Граф ощупывает голову, а я продолжаю оглядывать помещение. Меблировка небогатая – лавка и обломки стола лежат, и все. На стенах плесень и нездорового вида грибы, они и обломки маски – единственное, на чем нет слоя пыли. Небогато. Соучастник того же мнения. Он предлагает пойти к соседям, но я против, сначала надо здесь пошарить. После недолгого поиска обнаруживается лестница в погреб. В избе полумрак, ставни закрыты, а лестница ведет в почти полную темноту. Тянет оттуда сыростью и затхлостью, я очень живо вспоминаю свой недавний подземный склеп и говорю:
– Слушай, может, ты слазишь, а я пока покараулю?
– А свет?
Я достаю зажигалку – в ней еще зарядов двадцать, ставлю на режим «светлячок» и подаю Графу Он кивает и отважно спускается вниз, возится и потом зовет к себе. С некоторым неудовольствием приступаю к спуску. Ступеньки, правда, не скользкие, но держатся буквально на ниточках – то, чем перекладины к продольным слегам привязаны, иначе и назвать нельзя. Добравшись до пола, я оглядываюсь, вижу огонек и иду на него – четыре шага. Граф со светлячком стоит у здоровенной кадки, в которой под небольшим слоем плесени оказывается неплохая соленая репа, с голодухи она так и просто отличной кажется. Конечно, хлеба бы к ней не помешало добыть, но ничего, и так сойдет. Пока я набиваю живот, Граф ходит по углам подпола, довольно большого для такого дома. Он видит в темноте, естественно, лучше меня, и того, что он разглядывает, освещая крохотным огоньком, мне не видно.
– Мне кажется, – говорит наконец Граф, – что отсюда все вытаскивали разом, а кадку бросили, потому что уж больно тяжела была.
Я соглашаюсь, снимаю с себя рубаху, делаю куль и набиваю его репой. Рубашка немедленно промокает и начинает вонять.
– Тут какой-то ход, – голос эльфа из дальнего угла. И вправду, черный прямоугольник обозначает начало бревенчатого короба.
– Я почувствовал какой-то наговор, просто, не видя ничего, он был несложен, я его снял, оказалось, он от этого входа глаза отводил.
– А никаких ловушек нет?
– Нет, нет. Пойдем?
Я киваю. Ход идет сначала прямо, потом загибается – параллельно деревенской улице, как я понимаю, а потом сбоку подходит еще один коридор, что решительно не нравится ни мне, ни Графу. Дальше – резко вниз, снова прямо и снова вниз, потом петляет так, что я всю ориентировку потерял. Снова долго и прямо, а потом Граф вдруг резко шепчет:
– Погаси огонек! – я беру у него зажигалку и убираю подачу смеси. На ощупь мы проходим еще один заворот, брезжит свет, еще зигзаг и стоп. Последний прямоугольник бревен обрывается в огромный круглый зал, он в поперечнике метров под сотню, другую стену и разглядеть трудновато. Свет дают несколько дыр в перекрытии – каменном куполе, они расположены безо всякой системы и однообразия формы. До потолка зала метров двадцать, он сложен из грубо отесанных камней величиной с лошадиную голову. Я не вижу, как они тут держатся, видимо, просто на плотности кладки. Если хоть один подастся, то неплохой дождичек получится. Мне от таких мыслей не по себе, а вот Граф вверх и не смотрит даже. Он, осторожно ступая по слежавшемуся сухому песку, идет к центру зала. Там стоит невысокая пирамидка серого камня с этаким серебряным ежиком на вершине. Из песка у подножья бьет фонтанчик светлой и чистой воды, ручеек от него прямой лентой уходит к стене и исчезает в щели между камнями. Граф уже перед пирамидкой, стоит, понурив голову, и молчит. Я так понимаю, что ему сейчас не до расспросов-разговоров, и тоже иду в зал, но не к центру, а вдоль стены. Все сооружение создает атмосферу торжественности и величия, которую портит только запах рассола, распространяющийся волнами при каждом моем движении. Глядя вдоль стены, я вдруг натыкаюсь на явную дверь, каменный блок размером чуть меньше меня в высоту и чуть больше – в ширину. Сзади Граф подходит, весь грустный. Я спрашиваю:
– Можешь открыть?
– Нет.
Понимай как хочешь – то ли возможности нет, то ли нельзя. Я снова пытаюсь завести разговор, обвожу все рукой:
– Громадина какая, а! Гномы строили, наверное?
– И гномы тоже. – Граф явно не желает вдаваться в подробности; что ж, его право.
– Ладно, – говорю, – тогда ты вон туда посмотри!
Вон туда – это справа от входа, тоже у стенки сложены какие-то вещи, кучка небольшая, а из светового отверстия в той же стороне свисает небольшой кусок то ли каната, то ли лестницы перекрутившейся – втянули наверх, да неряшливо. Подходим, глядим – два лука с колчанами, и к колчанам по два ножа приторочено. Мешки, фляги, топоры – всего по два. Развязываю один мешок – сухари, сушеный овощ какой-то, несколько соленых рыбин. Отлично, берем все. Кто-то к бегству готовился не в одиночку, да не сложилось, теперь запасы пусть другим беглецами пригодятся. Граф того же мнения и, нагруженные, идем обратно. Я по дороге предлагаю освидетельствовать второй коридор – Граф предлагает мне идти одному, а сам остается стеречь снаряжение и прикрывать развилку. Коридор пару раз изгибается и оканчивается в неглубоком колодце, вернее, в его стене, чуть выше уровня воды. Колодец укрыт крышкой, через ее щели пробивается слабый свет. По очень удобно сидящим бревнам я долезаю доверху и осторожно, медленно сдвигаю крышку, пока не получается щель такая, что в нее можно пролезть, и, высунув голову, оглядываюсь. Колодец расположен с внутренней стороны ограды небольшого дворика. Новенький деревянный дом, и одно окно выходит прямо к колодцу, и лучше бы вылезти и прилечь под стеной, там, где она с оградой соединяется. Забор слабенький, щелястый, напротив видно наш заброшенный дом. Тут же, у забора стоят два селянина, и один другому азартно бурчит:
– А сегодня в доме колдуна неверного кричали и стучали. Кричали громко, да не словами, а просто…
Сзади меня тоже раздается крик, не словами, а просто. Ражий герой-удалец лет двадцати пяти все же различил меня и теперь прыгает из окна с намерением скрутить неожиданного гостя. Я метаю нож, попадаю в грудь, но настолько безграмотно я его кинул, что нож не втыкается, слетает вскользь. Молодец тоже не ожидал, что останется в живых, замешкался – я кидаюсь в колодец, спускаюсь – дыры не видно, но я ожидал чего-то вроде, и по памяти ныряю прямо в видимость бревенчатой стенки. Не думаю, что уж очень сразу будет погоня и будет ли вообще, но тем не менее до Графа бегу бегом и его бежать заставляю. Погреб, дом, огород запущенный, и опять ползком, а потом полупригнувшись, отступаем на заранее подготовленные позиции в наступающих сумерках. В ложбине, где сидит остальной отряд, царят уныние и пессимизм, но когда мы вваливаемся с провизией да при оружии, настроение меняется. Пахан с уважением и удовольствием смотрит на меня, на Графа, принюхивается к мешку и потом говорит:
– Сейчас в одно место пойдем, тут недалеко.
К Пахановским «недалеко», я так понял, надо относиться скептически. Уже и луна вовсю светит, и звезды сквозь дымку в небе видны, а мы только-только добрались до невесть откуда взявшегося в лесочке сарая, старого, дряхлого, но с почти целыми крышей и стенами. Внутри голая земля вместо пола, и стоит под прорехой в крыше котел, наполовину наполненный дождевой водой. Разжигается костер – уже не я зажигаю, а Паханенок, в мешке и кремень с губкой сушеной нашлись, и устраивается пир на весь мир. На первое рыба соленая, на второе – размоченная овощ, скорее всего это тыква была, и на третье – травяной завар, по запаху напоминающий веник, а по вкусу вообще ничего не напоминающий. И все это с сухарями, а кто захочет – с водичкой холодненькой. В качестве застольной беседы рассказываю, как мы ходили «по жратву». В юмористических и сатирических красках описываю захват дома и хочу переходить уже к коридорам и подземному залу, но тут Граф меня перебивает и излагает свою версию. В ней начисто отсутствует зал с обелиском, а припасы мы нашли прямо в подземном ходу, у выхода наружу. Я поддакиваю, а про себя отмечаю: Граф за само собой разумеющееся считает, что я не воспротивлюсь искажению фактов. После еды Пахан укладывается спать со словами:
– Кому охота, можете караулить, а я спать буду. Здесь все всегда тихо.
Паханенок следует его примеру, а эльфы в кружок собираются и принимаются о чем-то беседовать. Я ложусь рядом с ними не без мысли подслушать, но разговор так хорошо убаюкивает, и я сам своей отключки не замечаю.
Утро. Сарай заполнен дымом от разгорающегося костра, у которого хлопочет Паханенок. Эльфы как не ложились, сидят в почти тех же позах, все так же между собой говорят. Пахан дрыхнет, растянувшись на прошлогодней соломе, изредка подергивая уцелевшей бровью. В лучиках утреннего солнца, процеженных сквозь стены и крышу, пляшут редкие пылинки, мелькают мухи. У меня просыпаются воспоминания черти-какой давности, и я ни с того ни с сего гнусавлю по-французски: «Сегодня ожидается слабая облачность восемьсот-тысяча, без осадков, магнитное сорок, температура шестнадцать дробь шестнадцать». Барон аж дернулся, а Хворый в лице сменился от этих слов, а я гадаю: может, они решили, что заклинание было сказано какое-то не такое? Хворый тихо спрашивает:
– Эти слова, которые ты сказал, ты сам понимаешь? Ты знаешь этот язык?
– Ну, не то чтобы знаю язык, а фразу эту слыхал часто, вот, запомнил и иногда в шутку говорю.
А если меня спросят где слышал? Не расписывать же им казарму и нашу магнитолу корейскую, которая кассеты с грехом пополам крутила, а из радио брала только три ближайших станции, из них две – на местном аэродромчике.
– А где ты это мог часто слышать? – и вправду спросили, Барон поинтересовался. Ха, так я вам и сказал.
– А вам какое тут дело спешное? Наверно, для вас тут какая-то хитрость есть, раз так забеспокоились на самые простые слова!
Фразу эту я сказал, чтобы темп выиграть и в свои руки инициативу перехватить. Однако, сказавши, сам замолк, поняв весь смысл своих же вопросов. Откуда эльфы знают звучание земного языка?! Хворый медленно отвечает:
– Так говорили слуги мертвого чудовища, которое в виде огромной уродливой мухи прилетало к нам. Оно сжигало всех и вся, кто к нему приближался, а двое людей обихаживали его. Но мертвая муха недолго смогла пробыть здесь невредимой. Собралась туча, и молния ударила в чудовище, и вспыхнул страшный костер. Один из слуг умер рядом, а другой, обожженный, уполз в лес, я видел его последние минуты. Он говорил на этом языке!
Молчу. Затем вопрос:
– И когда это было?
– Шесть лет тому назад.
– А где?
– Один дневной переход к северу отсюда.
– А эльфы как там оказались? Тут же такая глушь…
– Оказались, и все. Мы шли своей дорогой и встретились со злом, принявшим новый облик. Трудно было сражаться, не зная о нем ничего, и мы понесли потери, пока не сумели собрать и наслать на него тучи. Зато теперь ничто там не угрожает проходящим, только скелет обгорелый да останки прислужников – кто их тронет!
– А ты, Алек, язык слыхал, – Барон вступает. – Может, и расскажешь нам поподробнее, что это да откуда было, а мы послушаем…
Понятно. Говори, мол, по-доброму, тебе же лучше будет. Я выбираю самый, пожалуй, нейтральный вариант:
– Я же с Дальнего Юга, а там живут у моря люди железных островов, совсем чужие. Они на таком и многих других странных языках говорят, а мертвые чудовища у них в использовании, но не для войны, а для передвижения или для перевозки чего тяжелого…
Ни светлые трое, ни двое темных мне явно не верят, но уличить во лжи не могут, и поэтому допрос пока окончен. Пахан круто разворачивает тему:
– Алек, как ты вот этих двух назвал? – тычет в Графа с Бароном, я отвечаю, и он продолжает:
– Так вот, вы берите луки, что в лесу подстрелите, то и есть сегодня будем, а сухие припасы прибережем.
Сборы недолгие. Паханенок всячески увиливает, но своей доли ноши не минует. Под насвистывание птичек и жужжание поздних мух начинается новый отрезок пути. Охотники уже исчезли из виду. Всем приятный народ эльфы, только одно плохо – скрытные они, что в общении, что в действиях. Я бы не стал гарантировать, что Граф, скажем, не идет за кустами в трех шагах, и никто его не заметит, пока он сам себя обозначить не пожелает. Я все размышляю над рассказом Хворого и наконец говорю:
– Слушай, Пахан, ты место, где эта «муха» сидела, знаешь?
– А как же! Нехорошее место, не ходит никто туда.
– А мы?
– И мы не пойдем.
– А почему? Я на Дальнем Юге с этими чудовищами дела немного имел, и знаю, как с ними обращаться. Там и заночевать можно, раз никто не сунется.
– А что, и вправду, – Паханенок встревает. – Мне-то что, и тебе-то что, а нехороших мест пусть вон светлые да Алек боятся.
– Э, нет, – обрывает Пахан, – так рассуждать совсем не дело. Слушай, – это он ко мне обращается, – а ты точно уверен, что там никаких сюрпризов нет? Ладно, тогда посоветуемся – решим.
К середине дня появляются охотники с двумя белками и одним – рябчиком, что ли? – и начинается обсуждение, идти или нет на нехорошее место. Я изощряюсь в дипломатии и красноречии – аж самому противно – но своего добиваюсь: идем, хотя и без особой охоты. Природа вокруг не так чтобы бедная, но однообразная весьма. Трава вся одинаковая, березки – от одной до другой без разбега не доплюнешь. Правда, Барон говорит, что белок в ельнике стреляли, да где он, тот ельник! Небо потихоньку затягивает дымка, как обычно здесь бывает, белесая и размытая. Эльфы места начинают узнавать – уже не Пахан их ведет, а они дорогу выбирают.
Солнце еще за лес не ушло когда мы подходим к «злому месту». Меня выталкивают вперед, а остальной народ за спиною держится, оглядывается подозрительно да принюхивается. Итак, продравшись через молоденькие заросли, я первым выхожу на поляну. На ней чернеет туша обгорелого вертолета, двухвинтовой, поперечный. Таких при мне на базе не было, и я стою в нерешительности. Знать бы, как он сюда попал хотя бы! Если своим ходом, то скорее всего на нем стоит лучевой реактор, и тогда шутки в сторону, а если завихрением занесло, то враг его знает, может быть и так, и эдак.
– Стойте все здесь, – говорю, – и за мною смотрите, если там все нормально, я знак подам.
Железный труп изборожден характерными разводами – видимо, не одна молния в него попала, а с десяток. Лопасти все почти поотваливались, только на правом винте одна висит, покачивается, посерела уже вся. Стекла побиты – или сами полопались, дверца открыта, и я не без опаски лезу внутрь. Прежде всего – нет ли «звездочки»? В брюхе нет, в гондолах вроде бы тоже, пульта не наблюдается – это меня радует. Высовываюсь в иллюминатор, машу рукой – мол, все в порядке – и отряд тихо и не очень решительно двигается к вертолету, а я разбираюсь, что здесь есть. Фюзеляж забит полусгоревшим чем-то, когда-то были нужные и добротные вещи, а теперь хлам обугленный. Наверное, рейс был откуда-то из глубинки и везли имущество временного поста, а может, и добычу какой-нибудь исследовательской группы. Среди прочего нахожу вспученную и порыжелую, но целую банку загадочных консервов, а потом контейнер типа «S» – надо же, помню! – этот контейнер водо-, газо-, термо– и так далее защитный, и содержимое наверняка сохранилось. Я роюсь в мусоре без всякой цели, просто хочется найти еще какой-нибудь осколок той, прежней жизни, к которой все никак не удается вернуться. Тем временем и спутники мои осмелели – и вокруг ходят, и внутрь заглядывают, а Паханенок в движок залез и что-то там с позвякиваниями крутит. Барон меня зовет наружу – что-то нашел. Я иду к нему довольно весело, о чем-то рассуждаю, а подойдя, на полуслове осекаюсь. Оплетенный густой травой, лежит человеческий скелет. Одежда на нем была когда-то кожаным летным комплектом, но она обгорелая, полуистлевшая и разорванная к тому же – не иначе стервятники постарались. Около останков руки врос в землю большой уродливый пистолет, я наклоняюсь и поднимаю оружие, а затем, заметив на куртке чудом уцелевший карман, вытаскиваю оттуда пластиковую карточку и гляжу на нее. С фотографии уныло смотрит знакомое лицо. Пьеро, мой сменный водитель, честно пытавшийся выполнять все инструкции и рекомендации. Нашел я осколок той жизни! Тут уже не до самоотчета – внутри словно бомба взрывается и все вокруг становится отвратительным и ненавистным. Орки ко мне спиной стоят – сволочи! Эльфы глядят на меня с интересом и пониманием – я сейчас бы их всех поубивал, плевать на все клятвы. Я перевожу глаза с них на скелет – по черепу бежит струйка муравьев. Это меня добивает окончательно. Уже совсем не помня себя, я вскидываю пистолет и жму оба курка до упора. Из ствола бьет ослепительная струя, и на месте муравейника поднимается вверх столб огня. Я провожу огненной чертой через всю поляну, скашиваю лесок на ее краю, а затем в полной невменяемости поворачиваюсь к эльфам, они стоят и явно не верят, что все еще живы. Ору:
– Значит, зло форму приняло, а вы справились, идиоты! Ну так получайте!
Вскидываю я руку с пистолетом, но в последний момент что-то все-таки осознаю, и, не в силах остановиться, направляю огненную струю на камень, торчащий из травы у края поляны. Граф с отчаянным лицом кидается ко мне, но земля под ногами содрогается, и вся поляна вместе с остатками вертолета, травой и горящими прогалинами летит вниз, перемешиваясь и мелькая перед глазами. Меня что-то бьет в бок, потом по голове, что-то лезет в рот, и наконец – страшной силы удар снизу. Сознания я, похоже, не терял, но ничего не видно и не слышно, двинуться тоже не могу – засыпан. И могильщику платить не надо. Первая реакция – дергаться, биться, расталкивать грунт, но это просто невозможно. Спокойно, спокойно, давай по-другому. Поочередно двигаю сначала руками, потом ногами – и оказывается, что часть ступни из земли все же торчит. Толку с этого никакого, а воздух все хуже и хуже, я дергаю ногой, стараясь хоть чуть-чуть расширить ей свободу, но дышать почти нечем, и я впадаю в беспамятство.
Первое впечатление – ничего не давит. Затем в глазах – оказывается, уже давно открытых – проявляется окружающая обстановка. Я лежу на животе возле разрытой ямы, рядом стоит Хворый и глядит на меня весьма недружелюбно. Поворачиваюсь набок и поднимаю голову, ожидая увидеть обрушенные стены зала, наподобие того, где мы с Графом были. Но тут сооружение другого рода. Если тот купол вверх ногами перевернуть и сделать дном глубокого сужающегося колодца, то получится то, что я сейчас вижу вокруг себя. На этом дне холм перемешанных земли и камней, и я на этом холме уже сижу. Не расшиблись мы в лепешку, видимо, потому, что вся масса скользила, разгоняясь, по наклонной стене – все же не падение. Дыра в потолке виднеется где-то сбоку, а самого потолка уже и не видать, темнеет и наверху, а здесь совсем сумерки. Сзади щелкает кремень, это Паханенок запалил дребедень какую-то, но привлекает меня не он. Великолепно освещенный Пахан, полукрасный-получерный сидит, наставив на меня лук, и слабину тетивы уже выбрал. Я, стараясь быть или хотя бы казаться спокойным, спрашиваю:
– Сейчас стрелять будешь или просто стережешь?
– Если бы хотел сейчас, так ты бы уже и не спрашивал, а?
Логично, ничего не скажешь. К костерку из темноты взбираются Граф с Бароном, присаживаются напротив, глядя на меня сквозь огонь. Все молчат, и первым не выдерживаю я:
– Ну, давайте, что там у вас есть сказать. Все, что было, и так понятно, а что делать будем – ваше слово!
Хворый подсаживается к собратьям и медленно, с расстановкой, говорит:
– Ты нас обманывал с самого начала. Назвался человеком, а оказался… я и сейчас не могу понять, кто ты такой. В тебе чувствуется скрытая сила, но она ничем себя не проявляет, то есть не проявляла до сих пор. Я могу понять твою вспышку на поляне – тот мертвый был твоего народа?
Я киваю. Все мы, земляне, тут соплеменники, не до объяснений. Ну, а теперь, видимо, последует проект приговора?
– Наверное, тебя даже не нужно осуждать за то, что случилось, – продолжает Хворый, – но это большая, очень большая беда, и если раньше мы шли вместе, но по разным дорогам, то теперь и путь, и дорога у всех одна, и надо верно знать, кто рядом.
Я не особо понимаю эту сентенцию про пути-дороги, но идея ясна. Осведомляюсь:
– Ну, а как не сгожусь я вам в соседи, то есть в попутчики?
– Тогда твоя смерть будет легкой, обещаю.
Спасибо, утешил. Такой вариант меня не устраивает, но приходится сыграть на риск. Ну-ка, как они среагируют на мою автобиографию? Так и так, родился я на железном острове, никого не трогал, как и весь мой немногочисленный народ. Потом вкратце история с Восточным Подарком и неудачное возвращение, вплоть до того момента, как, отбив Андреев от конвоя, мы с Чисиметом условились: он – отвести их к Реке, а я – разведать обстановку и встретить их по дороге, а сам вместо этого попался как последний дурак. Мой рассказ действует на эльфов неожиданно – они сразу как-то сникают. Есть такое выражение – как в воду опущенный, так вот, они в эту воду опускаются прямо на глазах. Замолкаю, несколько минут тишины, потом Барон грустно говорит:
– Это все правда. Не знаю, как там про железные острова, а про Дальний Запад за степью и про Куранаха нашего любезного – все так. Мы думали, что ты все же сможешь нам в подмогу быть, а оказалось, что не ты нас обманул – сами обманулись!
Ну конечно! У этих троих расчет был простой – использовать меня в своих целях, перед этим исподволь выведав мои. Наверное, именно поэтому они и двинулись в такой компании – с Паханом то есть, заранее вычислив, что он мне как проводник будет необходим. Эх, ребята светлые, попали вы впросак, да меня и этих двух с собой затащили. Одна радость, что эльфам эта дыра явно знакома, хоть не вслепую бродить будем. Пахан тоже примерно так думает, только выражает он это в менее вежливой речи:
Барон вмешивается:
– Так ведь они на лодках могли перебраться?
– Ну нет, в этом болоте лодка телеги не полезней.
Обмен мнениями закончен, и снова склон медленно ползет вниз, или мы медленно ползем вверх – без разницы, и кажется, что он никогда не кончится, но конечно же, конец есть. Взмокший и тяжело дышащий вылезает на ровное место Пахан, затем свежие и вроде бы как даже посвежевшие эльфы, а там и мы с Паханенком подоспеваем. Местность, куда мы попали, вид имеет не очень эффектный: густая трава по колено, из нее то там, то сям торчат дохловатые сосенки. До деревни рукой подать, по словам Пахана, но эти «рукой подать» приходится топтать далеко за полдень. Эльфы после подъема вновь Хворого волочить взялись, нам не доверяют. Это только к лучшему – у меня, к примеру, чувства голода и усталости уже привычными стали, но от этого не менее ощутимыми. Пахан выбирает небольшую ложбинку на краю пастбища и сообщает, что ему идти «на дело» нельзя, собаки здесь наверняка на гоблинские народы натасканы, так всегда делается в этой глуши. Идти в деревню собрались Граф и я, Пахан Графу ятаган свой предложил, а тот отказался. Деревня маленькая, дворов сорок, не более, два добротных каменных дома в середине единственной улицы, длинный общий коровник на задах. Огороды небогаты, все больше лук да свекла, деревьев плодовых и вовсе нет. Все эти подробности мы с Графом высматриваем, лежа в траве возле старого колодца между выпасом и деревней, ему явно не по себе от предстоящего ограбления мирных жителей, но сдерживается подельщик мой и молчит. Объектом нападения я выбираю второй домик с краю, из него огородами легче всего уходить, хотя у таких нерях, как там живут, много не возьмешь – вон как все сорняками заросло! Объясняю Графу задачу и порядок действий, заставляю повторить – и вперед. Он ползет чуть впереди, и насколько от меня хруст и шелест стоит, настолько он идет аккуратно и бесшумно. Вот и забор, и бревно обвалившееся – подгнило, наверное, спасибо, что не починили. Огород, Граф неслышной тенью подкрадывается к крыльцу – я резко киваю, он с треском распахивает дверь и рвется внутрь, шум, короткий удар, вскрик – и я с устрашающим воплем влетаю следом, сразу отскакиваю вбок от двери, задев что-то тяжелое, висящее на стене, и оно больно рушится мне на ногу. Я ногой дергаю, это что-то летит вперед и вверх и попадает в Графа, сидящего на полу с кинжалом в руке. Он пытается отпрянуть, вспрыгивает вверх и бьется головой об просевшую балку потолка, а я, кинувшись к нему, застреваю в щели между половицами и растягиваюсь рядом. Уже лежа я наконец оглядываюсь вокруг и только теперь понимаю весь позор положения. В избе кроме нас двоих нет никого и никого не было по крайней мере месяца три, судя по пыли на полу. Щель, в которой моя нога застряла – прямо перед входом, Граф, бедняга, видимо, в нее сразу же и ухнул. Вокруг валяются свежие осколки того, что висело на стене – пожалуй, это было что-то вроде здоровенной раскрашенной маски из дерева и глины. Граф ощупывает голову, а я продолжаю оглядывать помещение. Меблировка небогатая – лавка и обломки стола лежат, и все. На стенах плесень и нездорового вида грибы, они и обломки маски – единственное, на чем нет слоя пыли. Небогато. Соучастник того же мнения. Он предлагает пойти к соседям, но я против, сначала надо здесь пошарить. После недолгого поиска обнаруживается лестница в погреб. В избе полумрак, ставни закрыты, а лестница ведет в почти полную темноту. Тянет оттуда сыростью и затхлостью, я очень живо вспоминаю свой недавний подземный склеп и говорю:
– Слушай, может, ты слазишь, а я пока покараулю?
– А свет?
Я достаю зажигалку – в ней еще зарядов двадцать, ставлю на режим «светлячок» и подаю Графу Он кивает и отважно спускается вниз, возится и потом зовет к себе. С некоторым неудовольствием приступаю к спуску. Ступеньки, правда, не скользкие, но держатся буквально на ниточках – то, чем перекладины к продольным слегам привязаны, иначе и назвать нельзя. Добравшись до пола, я оглядываюсь, вижу огонек и иду на него – четыре шага. Граф со светлячком стоит у здоровенной кадки, в которой под небольшим слоем плесени оказывается неплохая соленая репа, с голодухи она так и просто отличной кажется. Конечно, хлеба бы к ней не помешало добыть, но ничего, и так сойдет. Пока я набиваю живот, Граф ходит по углам подпола, довольно большого для такого дома. Он видит в темноте, естественно, лучше меня, и того, что он разглядывает, освещая крохотным огоньком, мне не видно.
– Мне кажется, – говорит наконец Граф, – что отсюда все вытаскивали разом, а кадку бросили, потому что уж больно тяжела была.
Я соглашаюсь, снимаю с себя рубаху, делаю куль и набиваю его репой. Рубашка немедленно промокает и начинает вонять.
– Тут какой-то ход, – голос эльфа из дальнего угла. И вправду, черный прямоугольник обозначает начало бревенчатого короба.
– Я почувствовал какой-то наговор, просто, не видя ничего, он был несложен, я его снял, оказалось, он от этого входа глаза отводил.
– А никаких ловушек нет?
– Нет, нет. Пойдем?
Я киваю. Ход идет сначала прямо, потом загибается – параллельно деревенской улице, как я понимаю, а потом сбоку подходит еще один коридор, что решительно не нравится ни мне, ни Графу. Дальше – резко вниз, снова прямо и снова вниз, потом петляет так, что я всю ориентировку потерял. Снова долго и прямо, а потом Граф вдруг резко шепчет:
– Погаси огонек! – я беру у него зажигалку и убираю подачу смеси. На ощупь мы проходим еще один заворот, брезжит свет, еще зигзаг и стоп. Последний прямоугольник бревен обрывается в огромный круглый зал, он в поперечнике метров под сотню, другую стену и разглядеть трудновато. Свет дают несколько дыр в перекрытии – каменном куполе, они расположены безо всякой системы и однообразия формы. До потолка зала метров двадцать, он сложен из грубо отесанных камней величиной с лошадиную голову. Я не вижу, как они тут держатся, видимо, просто на плотности кладки. Если хоть один подастся, то неплохой дождичек получится. Мне от таких мыслей не по себе, а вот Граф вверх и не смотрит даже. Он, осторожно ступая по слежавшемуся сухому песку, идет к центру зала. Там стоит невысокая пирамидка серого камня с этаким серебряным ежиком на вершине. Из песка у подножья бьет фонтанчик светлой и чистой воды, ручеек от него прямой лентой уходит к стене и исчезает в щели между камнями. Граф уже перед пирамидкой, стоит, понурив голову, и молчит. Я так понимаю, что ему сейчас не до расспросов-разговоров, и тоже иду в зал, но не к центру, а вдоль стены. Все сооружение создает атмосферу торжественности и величия, которую портит только запах рассола, распространяющийся волнами при каждом моем движении. Глядя вдоль стены, я вдруг натыкаюсь на явную дверь, каменный блок размером чуть меньше меня в высоту и чуть больше – в ширину. Сзади Граф подходит, весь грустный. Я спрашиваю:
– Можешь открыть?
– Нет.
Понимай как хочешь – то ли возможности нет, то ли нельзя. Я снова пытаюсь завести разговор, обвожу все рукой:
– Громадина какая, а! Гномы строили, наверное?
– И гномы тоже. – Граф явно не желает вдаваться в подробности; что ж, его право.
– Ладно, – говорю, – тогда ты вон туда посмотри!
Вон туда – это справа от входа, тоже у стенки сложены какие-то вещи, кучка небольшая, а из светового отверстия в той же стороне свисает небольшой кусок то ли каната, то ли лестницы перекрутившейся – втянули наверх, да неряшливо. Подходим, глядим – два лука с колчанами, и к колчанам по два ножа приторочено. Мешки, фляги, топоры – всего по два. Развязываю один мешок – сухари, сушеный овощ какой-то, несколько соленых рыбин. Отлично, берем все. Кто-то к бегству готовился не в одиночку, да не сложилось, теперь запасы пусть другим беглецами пригодятся. Граф того же мнения и, нагруженные, идем обратно. Я по дороге предлагаю освидетельствовать второй коридор – Граф предлагает мне идти одному, а сам остается стеречь снаряжение и прикрывать развилку. Коридор пару раз изгибается и оканчивается в неглубоком колодце, вернее, в его стене, чуть выше уровня воды. Колодец укрыт крышкой, через ее щели пробивается слабый свет. По очень удобно сидящим бревнам я долезаю доверху и осторожно, медленно сдвигаю крышку, пока не получается щель такая, что в нее можно пролезть, и, высунув голову, оглядываюсь. Колодец расположен с внутренней стороны ограды небольшого дворика. Новенький деревянный дом, и одно окно выходит прямо к колодцу, и лучше бы вылезти и прилечь под стеной, там, где она с оградой соединяется. Забор слабенький, щелястый, напротив видно наш заброшенный дом. Тут же, у забора стоят два селянина, и один другому азартно бурчит:
– А сегодня в доме колдуна неверного кричали и стучали. Кричали громко, да не словами, а просто…
Сзади меня тоже раздается крик, не словами, а просто. Ражий герой-удалец лет двадцати пяти все же различил меня и теперь прыгает из окна с намерением скрутить неожиданного гостя. Я метаю нож, попадаю в грудь, но настолько безграмотно я его кинул, что нож не втыкается, слетает вскользь. Молодец тоже не ожидал, что останется в живых, замешкался – я кидаюсь в колодец, спускаюсь – дыры не видно, но я ожидал чего-то вроде, и по памяти ныряю прямо в видимость бревенчатой стенки. Не думаю, что уж очень сразу будет погоня и будет ли вообще, но тем не менее до Графа бегу бегом и его бежать заставляю. Погреб, дом, огород запущенный, и опять ползком, а потом полупригнувшись, отступаем на заранее подготовленные позиции в наступающих сумерках. В ложбине, где сидит остальной отряд, царят уныние и пессимизм, но когда мы вваливаемся с провизией да при оружии, настроение меняется. Пахан с уважением и удовольствием смотрит на меня, на Графа, принюхивается к мешку и потом говорит:
– Сейчас в одно место пойдем, тут недалеко.
К Пахановским «недалеко», я так понял, надо относиться скептически. Уже и луна вовсю светит, и звезды сквозь дымку в небе видны, а мы только-только добрались до невесть откуда взявшегося в лесочке сарая, старого, дряхлого, но с почти целыми крышей и стенами. Внутри голая земля вместо пола, и стоит под прорехой в крыше котел, наполовину наполненный дождевой водой. Разжигается костер – уже не я зажигаю, а Паханенок, в мешке и кремень с губкой сушеной нашлись, и устраивается пир на весь мир. На первое рыба соленая, на второе – размоченная овощ, скорее всего это тыква была, и на третье – травяной завар, по запаху напоминающий веник, а по вкусу вообще ничего не напоминающий. И все это с сухарями, а кто захочет – с водичкой холодненькой. В качестве застольной беседы рассказываю, как мы ходили «по жратву». В юмористических и сатирических красках описываю захват дома и хочу переходить уже к коридорам и подземному залу, но тут Граф меня перебивает и излагает свою версию. В ней начисто отсутствует зал с обелиском, а припасы мы нашли прямо в подземном ходу, у выхода наружу. Я поддакиваю, а про себя отмечаю: Граф за само собой разумеющееся считает, что я не воспротивлюсь искажению фактов. После еды Пахан укладывается спать со словами:
– Кому охота, можете караулить, а я спать буду. Здесь все всегда тихо.
Паханенок следует его примеру, а эльфы в кружок собираются и принимаются о чем-то беседовать. Я ложусь рядом с ними не без мысли подслушать, но разговор так хорошо убаюкивает, и я сам своей отключки не замечаю.
Утро. Сарай заполнен дымом от разгорающегося костра, у которого хлопочет Паханенок. Эльфы как не ложились, сидят в почти тех же позах, все так же между собой говорят. Пахан дрыхнет, растянувшись на прошлогодней соломе, изредка подергивая уцелевшей бровью. В лучиках утреннего солнца, процеженных сквозь стены и крышу, пляшут редкие пылинки, мелькают мухи. У меня просыпаются воспоминания черти-какой давности, и я ни с того ни с сего гнусавлю по-французски: «Сегодня ожидается слабая облачность восемьсот-тысяча, без осадков, магнитное сорок, температура шестнадцать дробь шестнадцать». Барон аж дернулся, а Хворый в лице сменился от этих слов, а я гадаю: может, они решили, что заклинание было сказано какое-то не такое? Хворый тихо спрашивает:
– Эти слова, которые ты сказал, ты сам понимаешь? Ты знаешь этот язык?
– Ну, не то чтобы знаю язык, а фразу эту слыхал часто, вот, запомнил и иногда в шутку говорю.
А если меня спросят где слышал? Не расписывать же им казарму и нашу магнитолу корейскую, которая кассеты с грехом пополам крутила, а из радио брала только три ближайших станции, из них две – на местном аэродромчике.
– А где ты это мог часто слышать? – и вправду спросили, Барон поинтересовался. Ха, так я вам и сказал.
– А вам какое тут дело спешное? Наверно, для вас тут какая-то хитрость есть, раз так забеспокоились на самые простые слова!
Фразу эту я сказал, чтобы темп выиграть и в свои руки инициативу перехватить. Однако, сказавши, сам замолк, поняв весь смысл своих же вопросов. Откуда эльфы знают звучание земного языка?! Хворый медленно отвечает:
– Так говорили слуги мертвого чудовища, которое в виде огромной уродливой мухи прилетало к нам. Оно сжигало всех и вся, кто к нему приближался, а двое людей обихаживали его. Но мертвая муха недолго смогла пробыть здесь невредимой. Собралась туча, и молния ударила в чудовище, и вспыхнул страшный костер. Один из слуг умер рядом, а другой, обожженный, уполз в лес, я видел его последние минуты. Он говорил на этом языке!
Молчу. Затем вопрос:
– И когда это было?
– Шесть лет тому назад.
– А где?
– Один дневной переход к северу отсюда.
– А эльфы как там оказались? Тут же такая глушь…
– Оказались, и все. Мы шли своей дорогой и встретились со злом, принявшим новый облик. Трудно было сражаться, не зная о нем ничего, и мы понесли потери, пока не сумели собрать и наслать на него тучи. Зато теперь ничто там не угрожает проходящим, только скелет обгорелый да останки прислужников – кто их тронет!
– А ты, Алек, язык слыхал, – Барон вступает. – Может, и расскажешь нам поподробнее, что это да откуда было, а мы послушаем…
Понятно. Говори, мол, по-доброму, тебе же лучше будет. Я выбираю самый, пожалуй, нейтральный вариант:
– Я же с Дальнего Юга, а там живут у моря люди железных островов, совсем чужие. Они на таком и многих других странных языках говорят, а мертвые чудовища у них в использовании, но не для войны, а для передвижения или для перевозки чего тяжелого…
Ни светлые трое, ни двое темных мне явно не верят, но уличить во лжи не могут, и поэтому допрос пока окончен. Пахан круто разворачивает тему:
– Алек, как ты вот этих двух назвал? – тычет в Графа с Бароном, я отвечаю, и он продолжает:
– Так вот, вы берите луки, что в лесу подстрелите, то и есть сегодня будем, а сухие припасы прибережем.
Сборы недолгие. Паханенок всячески увиливает, но своей доли ноши не минует. Под насвистывание птичек и жужжание поздних мух начинается новый отрезок пути. Охотники уже исчезли из виду. Всем приятный народ эльфы, только одно плохо – скрытные они, что в общении, что в действиях. Я бы не стал гарантировать, что Граф, скажем, не идет за кустами в трех шагах, и никто его не заметит, пока он сам себя обозначить не пожелает. Я все размышляю над рассказом Хворого и наконец говорю:
– Слушай, Пахан, ты место, где эта «муха» сидела, знаешь?
– А как же! Нехорошее место, не ходит никто туда.
– А мы?
– И мы не пойдем.
– А почему? Я на Дальнем Юге с этими чудовищами дела немного имел, и знаю, как с ними обращаться. Там и заночевать можно, раз никто не сунется.
– А что, и вправду, – Паханенок встревает. – Мне-то что, и тебе-то что, а нехороших мест пусть вон светлые да Алек боятся.
– Э, нет, – обрывает Пахан, – так рассуждать совсем не дело. Слушай, – это он ко мне обращается, – а ты точно уверен, что там никаких сюрпризов нет? Ладно, тогда посоветуемся – решим.
К середине дня появляются охотники с двумя белками и одним – рябчиком, что ли? – и начинается обсуждение, идти или нет на нехорошее место. Я изощряюсь в дипломатии и красноречии – аж самому противно – но своего добиваюсь: идем, хотя и без особой охоты. Природа вокруг не так чтобы бедная, но однообразная весьма. Трава вся одинаковая, березки – от одной до другой без разбега не доплюнешь. Правда, Барон говорит, что белок в ельнике стреляли, да где он, тот ельник! Небо потихоньку затягивает дымка, как обычно здесь бывает, белесая и размытая. Эльфы места начинают узнавать – уже не Пахан их ведет, а они дорогу выбирают.
Солнце еще за лес не ушло когда мы подходим к «злому месту». Меня выталкивают вперед, а остальной народ за спиною держится, оглядывается подозрительно да принюхивается. Итак, продравшись через молоденькие заросли, я первым выхожу на поляну. На ней чернеет туша обгорелого вертолета, двухвинтовой, поперечный. Таких при мне на базе не было, и я стою в нерешительности. Знать бы, как он сюда попал хотя бы! Если своим ходом, то скорее всего на нем стоит лучевой реактор, и тогда шутки в сторону, а если завихрением занесло, то враг его знает, может быть и так, и эдак.
– Стойте все здесь, – говорю, – и за мною смотрите, если там все нормально, я знак подам.
Железный труп изборожден характерными разводами – видимо, не одна молния в него попала, а с десяток. Лопасти все почти поотваливались, только на правом винте одна висит, покачивается, посерела уже вся. Стекла побиты – или сами полопались, дверца открыта, и я не без опаски лезу внутрь. Прежде всего – нет ли «звездочки»? В брюхе нет, в гондолах вроде бы тоже, пульта не наблюдается – это меня радует. Высовываюсь в иллюминатор, машу рукой – мол, все в порядке – и отряд тихо и не очень решительно двигается к вертолету, а я разбираюсь, что здесь есть. Фюзеляж забит полусгоревшим чем-то, когда-то были нужные и добротные вещи, а теперь хлам обугленный. Наверное, рейс был откуда-то из глубинки и везли имущество временного поста, а может, и добычу какой-нибудь исследовательской группы. Среди прочего нахожу вспученную и порыжелую, но целую банку загадочных консервов, а потом контейнер типа «S» – надо же, помню! – этот контейнер водо-, газо-, термо– и так далее защитный, и содержимое наверняка сохранилось. Я роюсь в мусоре без всякой цели, просто хочется найти еще какой-нибудь осколок той, прежней жизни, к которой все никак не удается вернуться. Тем временем и спутники мои осмелели – и вокруг ходят, и внутрь заглядывают, а Паханенок в движок залез и что-то там с позвякиваниями крутит. Барон меня зовет наружу – что-то нашел. Я иду к нему довольно весело, о чем-то рассуждаю, а подойдя, на полуслове осекаюсь. Оплетенный густой травой, лежит человеческий скелет. Одежда на нем была когда-то кожаным летным комплектом, но она обгорелая, полуистлевшая и разорванная к тому же – не иначе стервятники постарались. Около останков руки врос в землю большой уродливый пистолет, я наклоняюсь и поднимаю оружие, а затем, заметив на куртке чудом уцелевший карман, вытаскиваю оттуда пластиковую карточку и гляжу на нее. С фотографии уныло смотрит знакомое лицо. Пьеро, мой сменный водитель, честно пытавшийся выполнять все инструкции и рекомендации. Нашел я осколок той жизни! Тут уже не до самоотчета – внутри словно бомба взрывается и все вокруг становится отвратительным и ненавистным. Орки ко мне спиной стоят – сволочи! Эльфы глядят на меня с интересом и пониманием – я сейчас бы их всех поубивал, плевать на все клятвы. Я перевожу глаза с них на скелет – по черепу бежит струйка муравьев. Это меня добивает окончательно. Уже совсем не помня себя, я вскидываю пистолет и жму оба курка до упора. Из ствола бьет ослепительная струя, и на месте муравейника поднимается вверх столб огня. Я провожу огненной чертой через всю поляну, скашиваю лесок на ее краю, а затем в полной невменяемости поворачиваюсь к эльфам, они стоят и явно не верят, что все еще живы. Ору:
– Значит, зло форму приняло, а вы справились, идиоты! Ну так получайте!
Вскидываю я руку с пистолетом, но в последний момент что-то все-таки осознаю, и, не в силах остановиться, направляю огненную струю на камень, торчащий из травы у края поляны. Граф с отчаянным лицом кидается ко мне, но земля под ногами содрогается, и вся поляна вместе с остатками вертолета, травой и горящими прогалинами летит вниз, перемешиваясь и мелькая перед глазами. Меня что-то бьет в бок, потом по голове, что-то лезет в рот, и наконец – страшной силы удар снизу. Сознания я, похоже, не терял, но ничего не видно и не слышно, двинуться тоже не могу – засыпан. И могильщику платить не надо. Первая реакция – дергаться, биться, расталкивать грунт, но это просто невозможно. Спокойно, спокойно, давай по-другому. Поочередно двигаю сначала руками, потом ногами – и оказывается, что часть ступни из земли все же торчит. Толку с этого никакого, а воздух все хуже и хуже, я дергаю ногой, стараясь хоть чуть-чуть расширить ей свободу, но дышать почти нечем, и я впадаю в беспамятство.
Первое впечатление – ничего не давит. Затем в глазах – оказывается, уже давно открытых – проявляется окружающая обстановка. Я лежу на животе возле разрытой ямы, рядом стоит Хворый и глядит на меня весьма недружелюбно. Поворачиваюсь набок и поднимаю голову, ожидая увидеть обрушенные стены зала, наподобие того, где мы с Графом были. Но тут сооружение другого рода. Если тот купол вверх ногами перевернуть и сделать дном глубокого сужающегося колодца, то получится то, что я сейчас вижу вокруг себя. На этом дне холм перемешанных земли и камней, и я на этом холме уже сижу. Не расшиблись мы в лепешку, видимо, потому, что вся масса скользила, разгоняясь, по наклонной стене – все же не падение. Дыра в потолке виднеется где-то сбоку, а самого потолка уже и не видать, темнеет и наверху, а здесь совсем сумерки. Сзади щелкает кремень, это Паханенок запалил дребедень какую-то, но привлекает меня не он. Великолепно освещенный Пахан, полукрасный-получерный сидит, наставив на меня лук, и слабину тетивы уже выбрал. Я, стараясь быть или хотя бы казаться спокойным, спрашиваю:
– Сейчас стрелять будешь или просто стережешь?
– Если бы хотел сейчас, так ты бы уже и не спрашивал, а?
Логично, ничего не скажешь. К костерку из темноты взбираются Граф с Бароном, присаживаются напротив, глядя на меня сквозь огонь. Все молчат, и первым не выдерживаю я:
– Ну, давайте, что там у вас есть сказать. Все, что было, и так понятно, а что делать будем – ваше слово!
Хворый подсаживается к собратьям и медленно, с расстановкой, говорит:
– Ты нас обманывал с самого начала. Назвался человеком, а оказался… я и сейчас не могу понять, кто ты такой. В тебе чувствуется скрытая сила, но она ничем себя не проявляет, то есть не проявляла до сих пор. Я могу понять твою вспышку на поляне – тот мертвый был твоего народа?
Я киваю. Все мы, земляне, тут соплеменники, не до объяснений. Ну, а теперь, видимо, последует проект приговора?
– Наверное, тебя даже не нужно осуждать за то, что случилось, – продолжает Хворый, – но это большая, очень большая беда, и если раньше мы шли вместе, но по разным дорогам, то теперь и путь, и дорога у всех одна, и надо верно знать, кто рядом.
Я не особо понимаю эту сентенцию про пути-дороги, но идея ясна. Осведомляюсь:
– Ну, а как не сгожусь я вам в соседи, то есть в попутчики?
– Тогда твоя смерть будет легкой, обещаю.
Спасибо, утешил. Такой вариант меня не устраивает, но приходится сыграть на риск. Ну-ка, как они среагируют на мою автобиографию? Так и так, родился я на железном острове, никого не трогал, как и весь мой немногочисленный народ. Потом вкратце история с Восточным Подарком и неудачное возвращение, вплоть до того момента, как, отбив Андреев от конвоя, мы с Чисиметом условились: он – отвести их к Реке, а я – разведать обстановку и встретить их по дороге, а сам вместо этого попался как последний дурак. Мой рассказ действует на эльфов неожиданно – они сразу как-то сникают. Есть такое выражение – как в воду опущенный, так вот, они в эту воду опускаются прямо на глазах. Замолкаю, несколько минут тишины, потом Барон грустно говорит:
– Это все правда. Не знаю, как там про железные острова, а про Дальний Запад за степью и про Куранаха нашего любезного – все так. Мы думали, что ты все же сможешь нам в подмогу быть, а оказалось, что не ты нас обманул – сами обманулись!
Ну конечно! У этих троих расчет был простой – использовать меня в своих целях, перед этим исподволь выведав мои. Наверное, именно поэтому они и двинулись в такой компании – с Паханом то есть, заранее вычислив, что он мне как проводник будет необходим. Эх, ребята светлые, попали вы впросак, да меня и этих двух с собой затащили. Одна радость, что эльфам эта дыра явно знакома, хоть не вслепую бродить будем. Пахан тоже примерно так думает, только выражает он это в менее вежливой речи: