Свирский Григорий. Бегство (Ветка Палестины - 3)

   На другой день Софа снова приоткрыла дверь канцелярии, осторожно заглянула, чтоб не мешать. Саши не было. Сказали, улетел за детьми. Вернется через неделю. И тут только поняла, дети детьми, она их, своих "невеличек" не оставит, но мчалась она каждый день, ни свет ни заря, к Саше. Разве ей в Израиле хотелось когда-либо столько петь, хохотать без причины - просто от того, что живешь на свете.
   Софа, человек действия, неопределенности не терпела. Она отмечала в календаре каждый прошедший день и, когда пришло время, вызвалась ехать в аэропорт, встречать, хотя все отговаривали, боясь, как бы не родила по дороге?.. В огромном пустом автобусе, -только шофер-марокканец, да она,Софочка задумалась о своих ясных и, в то же время, совершенно запутанных отношениях с близкими ей мужчинами. Дов - вне сравнения: в нем есть и правда, и доброта, хоть он и жмотистый израильтянин. Она испытывает к нему такое же чувство благодарности, как некогда к учителю физкультуры, который вытащил ее из воды на Енисее и откачал, вернул к жизни. Конечно, она прекрасно относится к Дову, даже по-своему любит его. Она представила себе черные, широко расставленные, как у быка, глаза Дова, которому сообщает, что уходит... "Ну, не сволочь я?" Все в ней воспротивилось самобичеванию: "Так что ж, выходит, из-за того, что меня спасли, я должна отказаться от Сашеньки?! Зачем тогда спасали?! На вечном спасибо жизнь не проживешь, семьи не построишь. Дов ведь прямо сказал: жениться он не может. И никогда не обещал, вот! Мои будущие дети мне не простят безотцовщины. Мать у них вроде приблудного щеночка Жушки - интересное кино!
   Вопреки правилам, автобус для детей из Чернобыля разрешили подать прямо к самолету. Саша был изможден, казался почерневшим. Она кинулась к нему, к детям.
   - Ты теперь у нас постоянно? - спросил он как бы вскользь, когда увидел ее.
   - Если ты не передумал, - ответила она и испугалась своей решимости. Вечером позвонила Дову. Детишки из Белоруссии прилетели, она останется в Кфар Хабаде на ночь. "Не беспокойся..."
   - Сашка прилетел? Как выглядит?
   - Страшен, как смертный грех...
   Закончила разговор, к трубке протянул руку рав Бенцион, которого Саша почему-то назвал "футболистом". Лапище у рава Бенциона, как у отца. И даже волос на пальцах такой же светлый. Софочка поежилась: отцовской руки побаивалась...
   Рав Бенцион прикатил с проверкой, посколько его сшива тоже дала деньги на детей Чернобыля, он оставался здесь на ночь, сообщил жене, чтоб не тревожилась. Потом стал своих детей подзывать. Самой старшей, Фае, сказал, чтоб не пила молоко, а взяла кефир, сыну что-то объяснял про компьютер. Так со всеми поговорил. Обещал, что не опоздает, и они все вместе пойдут в бассейн.
   Когда рав Бенцион ушел, Софочка приблизилась к Саше почти вплотную и спросила севшим от волнения голосом, едва слышно:
   - А ты тоже будешь таким отцом?
   Саша "от счастья ополоумел", - видела Софа - А, может,. Растерялся?" Когда дети легли спать, задержался в столовой, где она меняла на столах скатерки, послушал, как она пела тихо-тихо. "А у перепелочки ножка болит".
   Софочка оборвала себя на полуслове. Вытолкала Сашу из столовой: кто их знает, хабатников бородатых, как они смотрят на ночные песнопения молодых женщин. Да и рав Бенцион тут. Начальство. Навредишь Сашеньке. Под хупой они не были. Неизвестно, будут ли, поскольку она, чтоб им всем провалиться, шикса. Пускай шикса, но ведь не приблудная Жушка... Софа снова подумала об отце и знакомых. Интересно, как они отнесутся, узнав обо всем? Отец скажет: "Такая же авантюристка, как мамочка". И, наверное, всплакнет. Зайка, подружка единственная, кинется обнимать. Ободрит: "Смелость города берет". Софа внезапно почувствовала, что завидует Зайке: ей по закону хупа. Вынь да положь! К тому ж они с Сашенькой ближе по духу, они лучше подходят друг к другу... "Ну, нет, - оборвала она себя. - Чего это меня понесло?!"
   На другое утро, по дороге в Кфар Хабат, она бросила машину на тихой боковой улочке и вышла на центральную улицу Иерусалима - "Кинг Джордж". Помедлив, отправилась в Главный Раввинат Израиля. Вход - мрамор, как во дворцах. Посетители говорят вполголоса. Точно в страхе. Сама трусила очень, потому к здоровущему, похожему на борца секретарю в черной шляпе подошла решительным шагом. Коротко объяснила, что она еврейка только по отцу, но хочет, чтоб ее ребенок обязательно родился евреем, а не гоем.
   Секретарь взглянул на нее как-то искоса, в недоумении выпятив подбородок в редкой бороденке, и разразился целой речью, из которой она поняла, что это дело долгое и сразу не делается.
   Софа не поняла и трети сказанного, но знала: если в израильском мисраде чиновник завелся надолго, - дела не будет.
   - Мне ждать некогда, - перебила она говорливого секретаря. - Мне рожать через неделю.
   Секретарь исчез в дверях, которые были за его спиной, наконец, выглянул, махнул рукой, беседа, мол, окончена, идите.
   Софа пошла, да только не к выходу на улицу... Раввины, сидящие за столами и у стен, взглянули на нее с таким удивлением, словно она прибежала в Главный Раввинат показывать фокусы.
   Софочка повторила, кто она и чего хочет. Старик в кипе с золотой окантовкой, похоже, главный, все гладил и гладил молча бороду. Борода длинная, как у Черномора. От Черномора, известно, ничего хорошего ждать не приходится. У Софочки стали ныть ноги. Наконец, раввин помоложе, располагавшийся у дверей, спросил, чем объяснить ее желание: - Вы хотите выйти замуж за еврея?
   -Да!- воскликнула Софочка с энтузиазмом, и тотчас появился борец-секретарь, который один раз уже показал ей на дверь.
   ... Они меня вы-ыгнали, - рыдая, сообщили она обеспокоенному Саше, к которому кинулась.
   Саша лишь улыбнулся:
   - И должны были выгнать, - ответил он спокойно. - В нашем еврейском законе сказано, иноверец может стать евреем лишь восприняв иудаизм. Ни по какой другой причине.
   - Я не иноверец, я безверец! Сашенька, а тебе, по этому закону, на мне можно жениться?
   - Нельзя. - Взглянув на ее лицо, добавил торопливо: - Но, как говорят сейчас в Москве, если очень хочется, то можно.
   - Без хупы?
   - С хупой, не волнуйся. Только вначале вместе поучимся.
   - И тебе за парту?
   - Мой раввин в ешиве сказал, что я, по Галахе, не должен был слушать твое соблазнительное пение...
   - Бож-же мой, какое счастье, что ты еще не все знаешь! - И с непосредственностью и страстью, которую он так любил в ней: -Чтоб они сгорели, нудники проклятые!
   Утром, к завтраку, Софочка вышла не в халатике, а в стареньком платье с цветочками, в котором впервые появилась у Дова. Сообщила недоумевающему Дову, что "Фордик" в полной сохранности, на месте, а горючего залила полный бак.
   - ...А сама... так уж случилось, решила уйти на волю. - И опустив глаза: - Ты же меня не берешь замуж.
   - К Сашке уходишь? - мрачно спросил Дов. И чтоб не сорвалось грубого слова, воскликнул: - Хорошенькая воля, не приведи господь! Он же кипастый!
   Она задышала взволнованно, груди заколыхались вверх-вниз, и Дов не сдержался: ткнул ее в плечо легонько.
   - Напялят на тебя парик, вспомнишь нашу волюшку.
   - Саша сказал, что возьмет моего ребенка, как своего!
   - А я что, отказываюсь?! Всю жизнь от меня уводят моих детей. - Лицо Дова стало таким, что она попятилась. Продолжала объяснять, но Дов отвернулся, и по его напряженной спине почувствовала, люто ругался. Софочка вначале от испуга схватилась за живот, прикрыла его.
   А потом Софочке стало жалко Дова и, вместе с тем, ее охватило долгожданное чувство радостного облегчения: сказала всё сразу, не испугалась, не стала от страха "тянуть резину". Отправилась в свою комнату собирать вещи.
   Оставшись один, Дов тяжело опустился на диван, долго молчал и, куда только злость девалась? Стал вдруг думать о Саше без раздражения. "Прилетел, тощенький, в чем душа держалась. И вот на тебе! Не ожидал, что ли? Они молодие.. Да и характер какой?! Лубянке в морду плюнул, в карцерах голос терял, а гляди-ка - живехонек. На постройке под бульдозер шмякнулся, власть усралась. И тут, вот... Глаз положил, и всё! Подстрелил мою гуську... Поколение такое напроломное, что ли? Сквозь стены рвутся."
   Взглянул на часы - поздно. И не смог уйти. Хотелось проститься по-человечески. Постучал в ее дверь, приоткрыл. Взглянул, как собирается. Складывает на подоконнике колечко, броши, кулон, сережки модные, размером с колеса, - все золотое дерьмо, которое надарил ей. Обернулась на шорох, сказала: тут будет всё твое, на окне - оставляю.
   Дов усмехнулся горестно: - Гусь, не обижай меня. Что твое, то твое.
   Софочка притихла, не ответив и глядя испуганно поверх головы Дова. И вдруг стала медленно заваливаться на бок...
   Все же успел Дов довезти ее до Хадассы. К вечеру Софочка родила мальчика. Назвала Соломоном, в честь деда. Имя библейское и потом подсластить своему отцу пилюлю.
   Из родильного отделения ее увез Саша... Спасибо Иде Нудель, дала адресок, куда приткнуться на первый случай. В доме было несколько квартир, превращенных одинокими матерями в "коммуналки", и Софочка наслушалась всего. Ей было жалко худющих изможденных соседок, хотя некоторые утверждали с горделивым отчаянием, что их никто не бросал, сами ушли от своих пьянчуг. Так ли, иначе ли, поднять ребенка без отца и родных - не сахар.
   Через неделю-другую завела среди них подруг. Особенно Софочка привязалась к своей соседке по квартире, улыбчивой пышнотелой бабуле Нонне со странными зелеными и торчком, как у ежа, волосами ("лет ей этак под тридцать", определила Софа). У "бабули" Нонны росло двое детей, а Соломончика встретила как собственного сыночка; "третий, но не лишний", весело сказала она.
   Одного Софа не ожидала - "бабуля" Нонна была истово религиозной, зелень на голове оказалась париком.
   Кухня - общая. Софа согласилась соблюдать кошер: не мешать молоко с мясом, не выключать свет в субботу. Софа вначале восприняла это как игру: "Черный-белый не берите, "да" и "нет" не говорите..." "Бабуле" кто-то подарил хитрую плиту, в субботу весь день была горячей.
   Оказалось, "бабуля" Нонна - физик-теоретик, доктор наук, сама приспособила к дареной плите что-то вроде компьютера. Излишество, конечно, но... удобно.
   Но вот зачем "бабуля" сама пекла перед субботой пышние халы? Софа и понятия не имела, что в Израиле существуют люди, которые пекут себе хлеб. Как в сибирской деревне. Здесь в любом супермаркете халы аж до потолка. Не удержалась, спросила раскрасневшуюся от жара плиты "бабулю" Нонну, зачем ей такая морока?
   - Домашняя хала добавляет субботнее настроение, - ответила та.
   Софочка отнесла "субботнюю халу" в разряд невредных чудачеств. К чудакам она привыкла. Отец у нее чудак, нет-нет, да и выкинет что-либо непонятное. "Не обрезай Соломончика", сказал. - Здрасте! Если уж он Соломончик!..
   Обо всех подобных "чудачествах" Софа задумалась позднее, когда узнала, почему "бабуля"- физик ушла от мужа.
   Ее выпустили из Москвы раньше мужа, его "по секретности" зацепили. На целых пять лет. Когда, приехав, он узнал, что жена стала религиозной, вскричал: - "Лучше бы ты мне изменяла, - это можно было б понять! чем связалась с пейсатыми!" Все его раздражало. В "шабат" нельзя включать свет, ездить на машине. Строгий кошер... В конце-концов, он впал в неистовство. Окунал кусок колбасы в молоко и ел. Назло! В субботу вызвал такси.
   Софа ощутила холодные мурашки на теле. Поежилась. Она назло ничего не делала, но ведь так же, как этот психопат, с усмешкой относилась к "причудам" Саши, хотя, видит Бог, и не думала его оскорблять...
   - Лады! - сказала она решительным тоном Дова. - Тут всё ясно. Человек имеет право на веру, Но, скажите, бабуля Нонна, отчего у Стены Плача женщины от мужчин отделены. "Они мне мешают сосредоточиться на молитве", - ответила Бабуля, улыбнувшись.
   Хорошо, а вот Саша ходит к Стене трижды в день, а женщине это не обязательно. Хочешь молись, хочешь как хочешь.
   - Женщина кормит ребенка, по Торе это важнее молитвы...
   Софочка задумалась, тут у нее с Торой не было никаких расхождеий. Сашу выспрашивать о Торе не хотелось, "еще подумает, что подлаживаюсь", а соседку - сам Бог велел.
   Но сдаваться не собиралась. Парик на нее не напялят! Еще что! Но... чтоб никакой иронии! Ни бож-же мой!
   - Мучает меня дурацкий вопрос? - как-то решилась спросить, когда оба подогревали на "хитрой" плите молоко. - Ох, только не обижайтесь, лады? Я по доброму... Вот что хотелось бы узнать. Почему у евреев столько праздничной суеты? И не раз-два в год, а каждую неделю. Хозяйкам какая морока! Свечи на столе. На всех детишках праздничные платья. На девочках панбархат, его уж сто лет не носят! Опять же выключателя не коснись... Но ведь, бабуля дорогая, это же не Господь Бог придумал. Когда Библию сотворили, электричества не было. Автомашин тем более. Значит, запреты не от Бога. Раввины придумали, хитрецы бородатые.
   Бабуля Нонна дала Софочке истрепанную, без обложек, книжку на русском языке. Предупредила, книжка заветная, отцовская. Не испачкай. Тут всё сказано.
   Софочка полистала вяло. Споткнулась на фразе: "Суббота хранила евреев больше, чем евреи хранили субботу". Софочка вздохнула тяжко: - Этого мне без словаря не понять. Бабуля Нонна засмеялась, воскликнула: - Почему? В России какие были праздники, кроме седьмого ноября? День танкиста, день артиллериста, шахтера, морского флота и прочее в том же духе. Был праздник в честь человека? Обычного, ничем не примечательного... Не вспомнишь? Я тоже не помню. Суббота - праздник в честь человека. Создатель дал тебе душу, так не чувствуй себя приниженным. Даже если у тебя нет ни мужа, ни работы, ни крыши. Храни достоинство. Просто от того, что ты человек, Творение Божие... Выжили бы евреи без субботы, когда их веками грабили, выбрасывали из дома, из родной страны?
   Софочка, вздохнув, сказала себе, что придется прочитать...
   ... Без Софочки дома было пусто, и Дов возвращался на свою виллу как можно позднее. Да и работы было невпроворот. Корпуса подымались. Пришло в Хайфский порт оборудование для завода бетонных изделий, купленное в Москве. У американцев такого не закажешь: не хватило бы "зелененьких". Да и не нашел у них такой машины - зачем американцам прокатывать панели для перегородок?.. Им не к спеху. Это машина для России и для Святой земли. Для аварийных ситуаций, чтоб с пылу, с жару. В России сколько себя помнит, всегда аврал: свистать всех наверх! То Хрущ в панике, то Брежнев в обмороке. И в Израиле не спокойнее.
   Приехав, Дов задержался у русского стана, посмотрел, как ползет, парит горячая бетонная лента, как разрезает ее нож. Советский нож выбросил. Заказал новый во Франции, в городе Лилле, особой закалки. "Гильотинной", смеялись Кальмансоны, французы на ножи мастера.
   Осмотрел нож из Лилля, закручинился. Вспомнил, как привозил Софе французский кухонный комбайн - "Робот". Любое мясо, рыбу - секундное дело в крошево. Настроение мгновенно испортилось, по телефону орал так, что секретарша, усатая Хава, не решилась войти к боссу. Уехал в Иерусалим рано, весь вечер пил, думал о Софочке. Саше, об отце, о России, о том, что еще лет пять и зароют в Святую землю, а ему, без Бога жизнь прожившему, оно без разницы, Святая ли, грешная.
   Калмансоны-старики тут же увидели, хозяин не в себе. Узнали стороной, что стряслось. Как только Саша появился в прорабской, обступили его, попыхивая сигаретами. Двух молодых подсобниц выпроводили, цыкнули на своих безусых олим, чтоб не наломали в таком деликатном деле дров. Угостили Сашу еще теплым домашним пирогом, налили апельсинового сока. Обиделись когда отказался. А затем завели разговор - прямой и грубоватый, как со своим:
   - Ты как, Сашок, взаправду на Софочке женишься? С чужим ребятенком берешь?
   - А что? Не одобряете, старики?
   -Так разве ж она тебе пара?! - воскликнул старик Кальмансон с опилками на комбинезоне.
   - Ты парень мозховитый, с ниверситетом, - добавил его сосед с огромными красными руками каменщика. - А она хто есть? Холосистая лярва!.. На Холой пристани кинешь палкой в собаку, а попанешь как раз в такусеньку.
   Саша сжал губы, чтоб не отвечать. Все увидели, рассердился. Толкнули каменщика, чтоб "сбавил обороты". Тот поправился находчиво:
   - ЗдоровА она для тебя. Вот и усе! Ты тощенький, а она? - И показал руками, какая она есть.
   - Потому и хочу жениться, - ответил Саша. - Я тюремный задохлик, да и отец был болезненным. Хочу, чтоб мои дети были, как один, гренадеры.
   Не поняли, пошутил он, "отбрехался", чтоб последне слово за ним осталось, или всерьез. И бросили на прощанье: - Нужны тебе хренадерши, Сашок, бери наших, кальмансонок. Одна в одну девки. Кровь с молоком!
   Дов несколько дней не выходил на работу. Пил, матерился, скрипел зубами. На телефонный звонок брата ответствовал, что он, Дов, ныне в новом чине. В каком?! "Отставной козы барабанщик!" -И бросил трубку.
   Проснулся на полу. От телефонного дребезга. Снова - Наум. Спросил, видел ли Дов "Нью-Йорк Таймс". От пятого мая.
   - Я, брательник, читаю нынче только поваренную книгу! - Дов бросил трубку на рычажки. И опять звонок Наума.
   - Ты что, в мерехлюндии? Сегодня буду в Иерусалиме, застану?
   Вечером звонок в дверь. Звонок у Дова не обычный, а заказной, немецкий, где-то Софочка наткнулась, купила. Исполняет мелодично без слов "Майи либер Августин" Софочке показалось, что это никакой не "Ангустин, .а переиначенный "Жил был у бабушки серенький козлик", знакомый с детства.
   Вошел Наум со своим потертым портфелем. Дов к этому времени принял ванну, выпил рассолу, который приготовила по русскому рецепту старуха-марокканка, водворенная после ухода Софочки на прежнее место.
   - Ну, что, здоровее стал? - мрачновато осведомился Дов. - Катаешься по Израилю туда-сюда, московский гений, ныне израильский пенсионер?
   Наум молча положил перед ним объемистый номер "Нью-Йорк Таймс". Газета измята, истерхана, видать во многих руках побывала.
   - Есть время, читай с самого начала, - сказал Наум. - А нет, вот отсюда.
   Дов крякнул и, - зря, что ли, Наум специально прикатил, -принялся читать. Добравшись до середины, поднял глаза на Наума, воскликнул в радостном возбуждении.
   - Садись, брательник! В ногах правды нет. С трудом осилив статью (о-ох, слаб в английском!), огласил виллу восторженным матерком. И сразу начал набирать номер телефона.
   - Элиезер Батькович! - вскричал. - Помнишь приезжали американы в гостиницу "Sunton"? Вот, родили наконец... А ты отчаялся? Ну, слушай!
   "Израильское правительство впервые открыто признало..." дальше чуть пропущу. То, что оно признало, мы всегда знали, а кое-кто по сей день в синяках с головы до ног. Далее... "Каждая попытка изменить что-либо встречает в правительственном аппарате такое количество противоречивых и враждующих между собой мнений, что в результате..." В результате мы еще не вылезли из собачьих будок, а ты сидишь в газетке. Все, как есть.
   - Ну? - вяло произнесли на другом конца провода.
   - Что, ну? Неведомый мне ученый по имени Алвин Рабушка из Стаффорд Университи, институт Гувера, предупреждает: "Израильские руководители не делают никаких усилий, чтобы взглянуть в лицо надвигающейся катастрофе... в израильской экономике... Вместе с грязным..." Или черт знает, как точнее перевести, отвратительным, что ли?.. Погоди, что "вместе"?... Эли, я в грамматике запутался, но смысл точный: "Вместе с отвратительным фарсом, в который превращена русская эмиграция..." Чуешь, парень? Вылезло, наконец, шило из шамировского мешка! Прижгут сукам пятки... Ну, дальше ты знаешь. 93 процента земли в руках государства. Дашь в лапу чиновнику, - выделит клочок, не дашь, - гуляй на ветру. Гистадрут держится эа свою мошну зубами, вопя про социализЬм, который он в гробу видел в белых тапочках. Посему американские евреи строят промышленность в Гонконге и на Тайване, а у нас инженеры метлами машут... Далее. Власть выгодными... или, не знаю, как поточнее, блатными, что ли, должностями в промышленности манипулирует, в расчете на будущие политические одолжения. Хорошо копают, Элиезер! А, даже вот что: "Катастрофические экономические условия гонят советских эмигранток на панель..." Автор баба, что ли? Мужику бы это разве представилось в трагическом свете?... И еще: "Эмигранты заливают алкоголем проблемы..." Н-да... Элиезер, ты пойми, до сих пор все, и американские, и израильские газеты, даже самый крошечный осколок правды всегда сопровождали тирадой, выгораживающей наших бездельников... Что? Ты видел хоть раз, чтоб правду об Израиле выпускали на волю? Только с конвойным, который эту правду прикладом между лопаток. Балансируют храбрецы на канате, как родимая "Кол Исраэль", красотка патентованная... Ну, так... Что еще? Предвидит "Нью-Йорк Таймс", что безработица приведет к ужасным демонстрациям... Ну, это шамирам легкий ветерок. Евреи стекла бить не будут. Загонят бунтарей в розовый садик у Кнессета, за оградку из железных прутиков, и пусть поют... И вот еще, в завершение. Член финансовового комитета Кнессета на вопрос газеты заявил, что никакого плана, который бы остановил ужасное увеличение безработицы, и в помине нет. Слушай!
   "Нам срочно нужен план... Но я не верю, что какие-то изменения последуют..."
   - И я не верю, - послышался тихий голос на другом конце провода.
   - Элиезер! Правда вылезла на свет Божий. Ведь эту статью прочтут не только чикагские сионистки, которые от Израиля откупаются, а там хоть трава не расти. Не только наши мафиози, да советские старушенции, - те, что поехали как бы в эрец, а "завернули за угол", в Штаты или Австралию, и потому, из чувства легкой виноватости и, конечно же, "еврейской солидарности", любую критику израильских прохвостов считают "антиизраильской". Прочтут, намотают на ус и все те, кто дают миллионы на Израиль - у них голос есть. Буш прочтет, он тоже не безголос. Впервые выпустили правду без конвоя, безо всяких "Извините, любимые до слез". С другого конца провода донесся вздох: - Правда опоздала на жизнь, Дов1 Это сказал и о себе, и обо мне умный человек, я с ним согласен... Спасибо за красочный перевод. Статью я читал. Три недели назад. Но, все равно, спасибо... - И в телефоне ту-ту-ту. Отбой.
   Дов положил трубку. Не выдержал - выругался:
   - И Элиезера добили, воры! Слышишь, Нема! Как забредет в Израиль талант, хоть в чем талант, так его кулаком под вздох. Под плач Арика Шарона о еврейском гении, который, сука такая, ну, никак не желает жить на Святой земле. Господи, да как тут пустить корень, когда дустом выводят!.. Выпить хочешь? Помянем раба божьего Элиезера добрым словом... Ну, извини... Плеснул в свой бокал коньяку, выпил залпом. Поглядел на брата с хитроватым прищуром:
   - Нет, ты скажи, Нема, нужно нам государство Израиль или нет?
   - А где б ты был сейчас, орел, без еврейского государства? Гнил на тюремном погосте.
   - И то правда, некуда деваться. На этом они, гниды, и жируют. Еще две-три таких статьи, как им отвертеться? Миру очки втереть, Бронфмана успокоить. Гистадрут, все равно, краюхи не отдаст, у любого инвестора большую половину отрежут: отдай - не греши! лопочут, суки, в оправдание: мы еще свой "изЬм" до крыши не довели. Кабланы, тем боле, туману напустят...
   Неделю Дов не отходил от нового стана, вздохнуть некогда. В субботу поднялся рано. Включил радио. Комнату заполонил торжествующий голос диктора: завершена операция "Соломон", участвовало до полусотни самолетов. Более четырнадцати тысяч эфиопских евреев выхвачены прямо из-под носа наступавших повстанцев, которых, ради такого гуманного дела, Буш лично просил задержать наступление на Аддис-Абебу на одни сутки. Радио ликовало, Дов отправился в свой офис в приподнятом настроении. Вечером собрал за "королевским столом" всех знакомых. Даже Зайку с матерью не забыл, вытащил из недавно снятой для них квартиры. А Сашу не пригласил и Софочку тоже. Остальные все тут. И Элиезер, и профессор Аврамий. Пригубили коньячку, расселись полукругом вокруг телевизора. На экране черные мальчишки с белыми номерами на лбу. Их обнимают, поздравляют. Зайка в слезы, у Элиезера глаза горят. Зааплодировали, как в театре. Правда, когда вели плотно сбитую толпу эфиопов, окружив их веревкой, чтоб не разбрелись, Элиезер хмыкнул насмешливо: - Вот это абсорбция! Мечта рава Зальца...
   Хорошо посидели. Пили и за эфиопов, и за израильских летчиков, которые провели блестящую операцию. Зайка играла на рояле "Иерусалим наш золотой", все подпевали с энтузиазмом.
   На другой день, поздно вечером, позвонила Зоя, сказала Дову, что она из автомата и у нее только одна телефонная монетка - асимон..." Если можно перезвоните по телефону номер..." Тут же перезвонил, услышал тоненький голос:
   - Мучает меня вот что, Дов. Почему надо было ждать последней минуты? Рисковать летчиками, выхватывать эфиопов чуть ли не из-под гусениц танков, задержанных Бушем. Я прочла, эту операцию начал еще Менахем Бегин много лет назад... А потом чего ж? Охладели к эфиопам? Выбирали выигрышный момент, мальчишек-эфиопов, подвиг своих летчиков, что б какой-то свой "ляп" провал, вранье царей схоронить поглубже? Прикрыть? Отвести внимание?
   Дов задумался, повел плечами, будто налили ему за шиворот холодной воды.
   - У тебя всё, девочка? - Положил трубку, лег на диван, сказал себе: Усекла, а? Может, и так... Прав Элиезер: статья в "Нью- Йорк Таймс", считай, уже забыта. Мир рукоплещет подвигу .. Царевна Шамаханская! Вот кого на смену шамирам. Господи, какую молодежь теряет несчастная Россия! Ах, какая деваха!
   На столе, под пресс-папье, лежали два билета на концерт в иерусалимский Беньяней Аума. Иетуда Менухин, прощальный концерт. Позвонил Сусанне Исааковне. - Пойдете? Бери свою Зайку, приходи - билеты оставлю на контроле. В конверте для вас, лады?