Страница:
чинили, если не было поломки?
- Так это Пшежецкий пишет...
- Товарищ Рябова... может быть вы переутомились? Подумайте,
сосредоточьтесь, - Вы отравились из-за того, что вентиляция не работала,
правильно? Вы же сами говорили, вспомните...
Еще и получаса не прошло, но уже совершенно очевидно, что НАРОДНЫЙ СУД
стремится точно к тому же, что ранее пытался достить полковник Скалозуб и
его присные в "хаки", требовшие подписать их бумагу. Главное, уличить
гражданку Рябова, что она САМА ВО ВСЕМ ВИНОВАТА...
Я утомляю суд своим отнекиванием...
- В акте расследования четко сказано,- громко сообщаю я: "По
оперативному журналу электротехнического участка корпуса "А" установлено,
что 14.Х.68г. отключение тяги в комнате 422 не проводилось!
- Да что же это такое? -будто проснувшись, взрывается ворона. -
Какие-то чудеса в решете! Вентиляция остановилась без поломки и отключения,
как в сказке. По взмаху волшебной палочки? Нечистой силой, что ли? Да почему
же она сорок минут не работала? По приказу Нечистой силы?
- Правильно, но это делалось не по сигналу нечистой силы. Выключал и
включал Пшежецкий. Судя по всем документам, роль нечистой силы в этот раз
Главный режиссер поручил исполнить ему.
Даже секретарша перестала писать. И хотя по лицу судьи прыгают
солнечные зайчики, и он уже весь сожмурился, его взгляд по-прежнему прикован
к окну.
- Пшежецкий?! - ахает ворона. - Каким образом?
Судья втягивает свою маленькую голову в массивные плечи. Откидывается
на спинку кресла, и пустой рукав его пиджака беспомощно повисает в воздухе.
Конечно, закон для советского судьи - не закон. Но сами-то законы он, юрист
с высшим юридическим образованием, знает доподлинно. Последствия могут быть
для преподавателя МГУ весьма серьезные. Если по статье 140 -три года тюрьмы.
Но... дело тут не в технике безопасности, а в чем-то ином, гораздо
более серьезном. Если разобраться всерьез, Пшежецкий отравил студентку. Не
было ни халатности, ни оплошности, все продумано...
Ради чего преподавателю рисковать своей свободой? Студентов, по
незыблемым правилам химического факультета МГУ, не оставляют в лаборатории
одних. Почему Пшежецкий выходит именно в тот момент,когда яд почти готов?
Поломки вентиляции не было и выключил ее Пшежецкий.
Судя по тому, что от пострадавшей отбивались три- четыре года, этот
факт Университету нужно была скрыть. Злоупотребление властью или служебным
положением, если оно вызвало тяжкие последствия, наказывется по Уголовному
кодексу лишением свободы сроком до восьми -лет".
- Пшежецкий, естественно, был наказан...
- Да! Из младшего научного сотрудника он был возвышен в старшие научные
сотрудники...
Судья Пискарев ежится, Все эти документы у него под рукой Академик
Каргин, действительно, объявил выговор уже СТАРШЕМУ научному сотруднику
Пшежецкому.
Профессор Кабанов, заведующий лабораторией, где все это случилось, как
сказано в акте, "от подписи отказался" и предпочел обойтись без объяснений.
В ноябре 1968 года Кабанов стал членом -корреспондентом Академии Наук СССР.
Наверное, ему было неловко расписываться в том, что происходит со студентами
в его лаборатории.
Акт расследования по закону должны были отправить в прокуратуру, а
копию выдать пострадавшему. Но...уголовного расследования не было. Не было и
даже не начиналось.
Инженер по охране труда Каратун выдала все документы только 4 января
1971 года - через полгода после того, как эта Рябова закончила университет.
Тут и без очков ясно, что указание было С В Е Р Х У. И хотя судья
Пискарев обязан возбудить уголовное дело, тем более, при таком явном
обнаружении преступления, указание с в е р х у существует и для него. Так
же, как существует и классичеческий рассказ Салтыкова-Щедрина о "премудром
пискаре", который боялся высунуться из тины. Премудрый пискарь боялся
щуки...
-- Суд объявляет перерыв! - после долгой пауэы заставляет себя
произнести чуть взмокший судья и резко поднимается с кресла.
Мне было тогда двадцать два.
Мир возникает из ослепительных солнечных лучей, пробивающихся сквозь
закрытые шторы. В этом мире, устроенном удивительно правильно и справедливо,
все состоит из любви и добра.
Сергей путается пальцами в моих волосах. Мне нравится его мускулистое
тело, властные губы и глаза, блестящие, как агат на солнце. Мне не хочется
вставать.
Пора... Из овального зеркала на меня смотрит красивое, избалованное,
беззаботное существо. Оно блаженно потягивается и с удовольствием
разглядывает собственное изображение.
- Через двадцать лет я еще буду молодой!- С этой приятной мысли
начинается едва ли не каждое утро.
Я не знаю, что меня официально объявят старой сегодня. В один день. Это
будет написано на бумаге черным по белому, как приговор:
"УДОСТОВЕРЕНИЕ No 087357. Фамилия - Рябова. Имя - Любовь, Отчество -
Борисовна. Год рождения 1946. Пенсия назначена по старости, по группе
инвалидности, в соответствии с законом о государственных Пенсиях..."
Эту бумажку принесет розовощекий работник СОБЕСА и изумится, что отдает
бумагу вконец измученной, но совсем еще молодой женщине...[2]
Глава 10
"АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ"
22 мая 1973 года мне выдали копию решения суда. - Деньги будете
получать ежемесячно, пенсия у вас будет сорок шесть рублей пятьдесят копеек.
Секретарша суда смотрела на меня с завистью.
Сергей казался удовлетворенным до той поры, пока не обнаружил мою
старую школьную тетрадку в косую линейку с хаотическими набросками
карандашом: "лечении" в СПЕЦотделении ОБУХА его жены и ее соседки Анны
Лузгай.
Тут он взорвался. Всю его деликатность, мягкость -интеллигентность,
которой он гордился, как ветром сдуло.
-Ты что, собираешься написать книгу о порядках в СПЕЦбольничке?!.
Покончить с моей карьерой одним смертельным укусом, змея подколодная. Сука!
Я сам, своими руками, все сожгу! Будешь рыпаться, отнесу все твои
записки в КГБ! Убью! - Он рвал терадку, кричал и метался до полуночи, не
заботясь, что он уничтожал не тетрадку, которую можно восстановить, а мою и
без того затухающую любовь к нему, которую уж ничем не восстановишь...
Я давно дружу с исхудалым спортивным Юрой Маркишем, племянником
уничтоженного еврейского поэта Переца Маркиша. Он вернулся из ссылки в
Казахстане, и много лет мечтал уехать из страны, которую, как он говорил,
всю ее историю возглавляют, под клики народного ликования, профессиональные
провокаторы и убийцы. Уж какую неделю он уговаривал меня уехать из СССР. И
чем дальше от Союза, тем лучше...
Вначале я слышать не могла. Я - Платэ. Бабка в самые страшные годы
осталась...
К тому же, если бежишь из страны, все окружающие хоронят тебя заживо.
Ты - предатель, отброс общества... Поэтому гражданство у тебя отбирают, а
там, больной ты человек или старый - плати ВЫКУП - девятьсот рублей с носа,
затем тебя облагодетельствуют - поменяют СТО твоих "деревянных" на доллары и
- катись колбаской.
Меня не очень трогало, что скажет о моем исчезновении горячий русский
патриот Пшежецкий или даже мой друг детства Коля Платэ, но - замечательный
Альфред Феликсович! Ему, россиянину до мозга костей, придется живыми
хоронить не только меня, но и свою любимую родную сестру Верочку - мою
маму...
По правде говоря, если б грозило только расставание с близкими, я бы,
наверное, и босиком ушла.. Но страшно застрять на полдороге, а я эастряну
навсегда, если родное государство решит, что мне лучше посидеть на месте. И
никогда, никогда!! не удастся рассказать о каторге, которую весь свет
принимает за мир социализма и счастья..
Но... подошел час - четыре штампа в моем паспорте говорили о том, что
от прежней Любы Рябовой осталась только фамилия. Первый штамп - развод с
Сергеем Рябовым, второй - выписка из адмиральского дома, третий - прописка в
доме для простых смертных, четвертый - брак с Юрием Маркишем.
Мой второй муж подал дакументы на выезд из СССР, вместе со своей
матерью, в декабре 1972 года. В феврале стало известно, что разрешение
получено. 3 марта мы расписались. Фамилию я не меняла, решив остаться
Рябовой до тех нор, пока буду в России. Родственники и семья первого мужа
знать - не знали о нашей свадьбе и могли представить меня, скорее, на Луне
или на Марсе, чем за пределами замечательной советской страны, где им всегда
было так хорошо...
Когда в марте Юре Маркишу предложили притти за визой, он заявил, что не
уедет без жены. Это была опасная игра и победить в ней можно было только при
большой удаче и трезвом расчете. Расчет был прост: у мужа было достаточно
конфликтов с погромной советской системой на протяжении всей его жизни.
Теперь, когда разрешение, на выезд получено, его постараются выдворить из
страны как можно скорее. Мне предстояло сыграть роль безобидного довеска.
- Поверь, у них не будет времени тщательно тебя проверять,- уговаривал
меня Юра.
Его виза кончилась 15 апреля 1973 года , а я все еще не подавала
документы...
С новой пропиской я отправилась в поликлинику другого района, где меня
никто не знал и пожаловалась на астму. Врач, несколько раз клюнув меня
фонендоскопом, написал справку: "бронхиальная астма". Естественно, не
упоминая в ней ни хлорэтилмеркаптана, ни трудовых увечий -в общем всего
того, что было ему неизвестно и что могло бы вызвать подозрение. К тому же в
это время у меня в руках был уже второй диплом, который давал мне право
называть своей специальностью журналистику. Характеристика с последнего
места работа указывала, что я работала редактором и "к работе относилась
добросовестно".
Последняя отметка в трудовой книжке позволила мне причислить себя к
рангу домохозяек - существ безобидных. Оставалось сделать последний, но
самый трудный шаг - подать документы и два-три месяца ждать...
Когда я заполнила анкету ОВИРа, мне показалось, что на свет появилась
еще одна, третья, Рябова, то ли журналист, то ли домохозяйка откуда-то с
Садово-Сухаревской улицы. Это было очень робкое существо, в рубрике "причины
для эмиграции" было написано:"вынуждена поехать вслед за своим мужем
Маркишем Юрием Марковичем."
Разрешение на выезд дали через две недели. Документы были отправлены в
Израиль дипломатическим путем.
Когда самолет голландской авиакомпании КLM приземлился в аэропорту
Джона Кеннеди, я ликовала. Ощущение счастья, заполонившее меня, было столь
ярко, огромно, что во мне вдруг зазвучала давно забытая песенка детских лет
о мамочке Вере-спасительнице.
Сделал первый шаг к свободе и увидела неподалеку ... удлиненое собачье
лицо, знакомое до ужаса. Грачев? Чушь! Старые страхи? Навязчивые видения?
Урод здесь невозможен...
Тут только увидела на табло: "Аэрофлот"... рейс.. багаж...
Неужели все-таки Грачев?!
Но на стоянку он вышел почти следом за мной. И сразу заметил меня. И я
, и он остолбенели.
- Рябова?! Здеьс? - вырвалось у него.- Откуда?!
- А вы?
- Я на международный медицинский конгресс.
- Передавать опыт?... - и я оборавла себя, не продолжив:
"...истребелния собственного народа?"
Но он услышал меня полностью, зазмеился улыбочкой.
З сентября 1е975 года взломали дверь только что снятой мною квартиры,
украли большую часть заготовок и записных книжек. (После той с л у ч а й н о
й встречи в аэропорту прошла неделя.)
HUMANS USED AS GUINEA PIGS
IN THE SOVIET UNION
Так называлось слушание в СЕНАТЕ США (30 марта 1976 года), посвященное
использованию в СССР людей, отнюдь не по их доброй воле, как животных, при
испытании боевых отравляющих веществ. В основе слушания был случай
отравления и "лечения" в СПЕЦбольнице Любы Рябовой. Естественно, он вызвал в
Москве, в ведомстве генерала от жандармерии Андропова, большой переполох.
Однако уничтожать "уплывшие" в ШТАТЫ записки Любы Рябовой и ее работу о
СПЕЦжизни в СССР советская разведка начала еще за год до СЛУШАНИЯ В СЕНАТЕ
США.
О первом шаге андроповых вы уже знаете Разбой ГБ начался 3 сентября
1975 года в Нью-Йорке. Большая часть документов была срочно "изъята". Вместе
ними исчезли копии документов, черновики и вся переписка. Ночные тумбочки,
ящики с бельем, чемоданы были раскрыты, и их вид красноречиво говорил о
тайном обыске. Воры не позарились на несколько золотых колец и антикварных
вещей. Пятьдесят долларов валялись около опустевшего письменного стола...
Чиновный люд реагировал на эту кражу по разному.
- О чем писали? - спросил один из полицейских.- Эксперименты с
отравляющими веществами на людях? Фантастика для кино? Что-то
документальное?.. Не может быть!
- Подумаешь, эксперименты на людях! - перебил второй.- Наши студенты
иногда на этом хорошо зарабатывают...
- Если грабители появятся и предложат выкупить рукопись, - дайте нам
знать, - сказали в FBI
-Только полная идиотка могла держать такой материал дома,- заключил
известный художник, недавно унесший ноги из Советского Союза.
- Нелепо красть рукопись, - заметил корреспондент телевидения.-
Надежнее уничтожить опубликованную книгу с помощью продажной прессы.
- Я думаю, это только начало, - сказала я ему.
И не ошиблась.
После появления статей о краже рукописи несколько редакций США и Европы
получили письма, содержащие "исчерпывающую информацию" обо мне. На десяти
страницах машинописного текста красочно расписывалиоь все людские пороки,
присущие мне чуть ли не c пеленок. Но одна фраза мне показалась
"любопытной:" - Всем известно, что в Нью Йорке нет агентов КГБ.
Я не берусь судить, сколько агентов КГБ в Нью Йорке. Но иногда, я
просто удивляюсь необыкновенным встречам. Например, столкнулся со мною, нос
к носу, бывший полковник и обладатель советского секретного допуска.
Оказалось, что он безо всяких преград эмигрировал в США в почтенном
возрасте, и на прекрасном английском языке объяснял всем, что он верующий
иудей. Вспоминая его изуверские, в споре с Сергеем, антисемитские речения, я
невольно повторяла из Козьмы Пруткова: "Не верь ушам своим". Бывший юдофоб
не скрывал, что прекрасно осведомлен обо всем, связанным с моими бедами и
моим "бегством".
Благодаря огласке, об украденных записях узнали и мои бывшие
соотечественники, живущие на Западе. 10 сентября 1975 года я получила письмо
от известного ученого, профессора Давида Семеновича Азбеля;
"Уважаемая Люба! Я из той же "самой счастливой на земле страны ". Тоже
химик, но "немножко" постарше Вас и к тому же профессор. Я знаком до
некоторой степени с проблемой "кротов". Это острая и взрывчатая проблема!
Согласно моему опыту, травить вас будут крепко в прямом и переносном смысле
слова.
Кое-кто уже пытался внушить мне, что ваша история "плод болезненной
фантазии". В свете подписанных соглашений о запрещении химического оружия,
наши любимые власти сделают все возможное, чтобы Вас скомпрометировать.
Может быть, объявят сумасшедшей, попытаются найти "надежных" свидетелей
вашего сумасшествия, а так же превратить хлорэтилмеркаптан в безобидный
витамин. Если же им это не удастся, то, как свидетельствует российская
история, пойдут и на "мокрое дело", - фирма не стесняется в затратах. Будьте
крайне осторожны.
Раз уж вы замахнулись... рассказать людям о столь страшных делах,
примите и мою лепту..."
24 сентября 1975 года в Нью- Йорке, в газете "Новое русское Слово"
появилась статья профессора Азбеля.
Тем самым, идея сумасшествия автора и его "фантастического романа о
СПЕЦбольнице на некоторое время умерла. Хотя советское ГБ со своими "идеями"
никогда не расстается...
В середине сентября 1975 года профессора Азбеля и меня пригласили
выступить свидетелями на Международном Сахаровском Слушании в Копенгагене, И
калейдоскоп детективных событий закрутился. О них поведал сам профессор
Азбель в Копенгагене.
"19 сентября 1975 г. у меня была назначена встреча с Л..Рябовой. Вместо
двух часов пополудни я приехал утром. И стал свидетелем попытки взломать
дверь, чтобы проникнуть в ее квартиру. Взломщики полагали, что Люба в
квартире одна, т.к. ее муж в это время на работе.
На следующий день была повторена вторичная попытка проникнуть в ее
квартиру.
9 октября начался беспрецедентный шантаж Рябовой по телефону. Прочли по
телефону, будто из местной газеты, ложное сообщение о тяжелом несчастном
случае с матерью Любы Рябовой, якобы сбитой машиной в городе Кливленде.
Пытались травмировать Любу, и тем самым сорвать ее поездку на Сахаровские
Чтения в Копенгаген.
10 октября при мне угрожали убить мать Любы Рябовой, если Люба не
откажется от поездки на Конгресс. Я лично слышал эту угрозу, так как держал
трубку второго телефонного аппарата.
Казалось бы, после публикации "Архипелага Гулаг ", выступлений
академика Сахарова, свидетельств многих перебежчиков и диссидентов, никакая
новая публикация уже не может вызвать особых опасений КГБ.
И, тем не менее, Любовь Рябова оказалась слишком серьезным и крайне
нежелательным для КГБ свидетелем, - она могла рассказать, с документами в
руках, об ухищрениях советской милитаристской хунты скрывающей от мира свои
военно-химические исследования.
Поездка в Копенгаген благополучно завершилась, - пишет Люба.
- Неужели такие вещи могли произойти в Нью Йорке, да еще в таком
спокойном районе, как Риго-Парк? - недоумевала знакомая журналистка. - "Для
нас, американцев, это звучит, немыслимо!"
- Дорогая Луис,-ответила я,- меня, конечно, запугивали. Но их главной
целью было вовсе не это. Вы спросите что же?! Вчера, допустим, у вас в доме
была кража, все поверят вам на слово. Если на другой день к вам снова
ломятся в квартиру, это покажется странным. Но если вы снова и снова
повторите, что кто-то опять и опять врывался к вам в дом, люди подумают, что
у вас мания преследования и вам пора к врачу-психиатру... Вот для чего все
это делалось.
Тем не менее, немало русских людей рискует своей головой для того,
чтобы в свободном мире не повторилось то же самое, что в России. Для вас это
звучит невероятно, но, к примеру, профессор Сваневич приехал в Копенгаген с
огромным шрамом на голове. Он последний свидетель событий в Катыни. И через
тридцать лет после зверского убийства, совершенного коммунистами,
единственного уцелевшего свидетеля шантажировали, и где? В Лондоне! Средь
бела дня! Ему проломили голову, и было это в очень спокойном районе.
Ну, а мои неприятности, я думаю, на этом еще не кончились. Перед
отъездом в Данию, в 75-ом у нас дома останавливался писатель Григорий
Свирский, приехавший из Канады. Он имел возможность понаблюдать обстановку,
в которой мы жили. На интервью в Нью Йорке Григорий сказал: "Я боюсь
прослыть пророком. Один раз я предсказал изгнание из СССР Солженицына. Я бы
очень не хотел, чтобы мои "пророчества" опять сбылись! Тем не менее,
убежден, что советское ГБ сделает все возможное и невозможное,чтобы
уничтожить автора этой рукописи. - физически и морально..."
- Кстати, Люба, мы с вами знакомы много лет, но я, простите,
запамятовал, в каком году начались ваши беды?
В 1968, когда Советы "захватили" Прагу? Какое совпадение!
Да мы с вами побратимы. Ну, просто брат и сестра... В 68-м мои книги
изъяли изо всех советских библиотек, а набор новой книги в московском
издательстве рассыпали тогда же, день в день. Танковые гусеницы "бровастого
мудреца" давили "социализм с человеческим лицом" , а один танк, в тот же
страшный год, пустили на свою интеллигенцию. Академика Андрея Сахарова
сослали в Горький, студентов-протестантов заключили в Мордовские лагеря, ну,
а своим лампасникам - многолетним фанатикам "отпора империализьму"-
дозволили пошире травить, в порядке безнаказанных научных испытаний,
собственный народ...
Как мы и предполагали, после Сахаровского Слушания нервная реакция
агитпропа СССР "на безумцев -критиканов" резко усилилась. О натиске
"моральном" и говорить не приходится. В отличие, от других стран, советская
пресса посвятила всему Сахаровскому Слушанию маленькую пышащую злобой
заметку в "Литературной газете"; удостоили так же целой страницей в "Новом
времени". Журнал этот вовсе не популярен в СССР, но зато переводится на
несколько языков и поступает зарубеж. Поэтому я узнала о статье "На поводу у
аферистки" -то "есть у меня - от моих друзей -американцев. Правда, фамилия
подписавшегося под ней журналиста, как оказалось, хорошо знакома русским.
Некто Корнилов - специалист по травле Солженицына и Сахарова. А теперь и
меня - как лестно!
Узнав от Корнилова, что институт ОБУХА "широко известен за рубежом", я
отправилась в библиотеку Конгресса в Вашингтоне и попросила дать мне научный
журнал, выпускаемый этим институтом. Сотрудница библиотеки Ружица Попович
показала мне отметку в каталоге: " Этот журнал не попадает ни в одну
библиотеку Америки."
- Думаю, вы его и в Европе не найдете, потому что его не продают,-
сказала она.
- Почему? - допытывалась я.- У вас советские журналы по рыболовству и
то есть..."
- Мы его давно просим. Каждый раз говорят, что все номера распроданы, а
ксерокс-машина на ремонте. У них эту машину двадцать лет никак не починят,-
улыбнулась она.
"Профессиональные антисоветчики вытащили эмигрантку на трибуну...", -
заканчивает Корнилов, не упоминая о том, что на Слушаниях зачитывались
письма и других свидетелей, а химик профессор Азбель сделал большой доклад.
Как легко понять, имя профессора Азбеля было "забыто" потому, что профессор
говорил об экспериментах на людях в СССР с серьезным фактическим и научным
анализом.
"Казалось бы, подобные испытания могли бы проводиться исключительно на
заключенных,- сказал профессор,- но дело в том, что организм заключенных
предельно ослаблен и, даже если создать на какой-то период нормальные
условия жизни, подорванное здоровье этих людей не может быть восстановлено
полностью. Поэтому организм заключенных - не лучший материал для научного
эксперимента. Для этой цели советским властям удобно использовать те слои
населения, которые в силу ряда причин не могут поднять голос протеста. Такие
эксперименты на людях проводятся на ряде химичеоких предприятий в СССР.
Обычно используются рабочие в так называемых почтовых ящиках. Особое
внимание уделяли газам, действующим на психику и нервную систему человека.
Изучалось также влияние химической стерилизации, что особенно актуально о
учетом коммунистического Китая. Химические вещества, вызывающие стерилизацию
у мужчин,во много раз сильнее эффекта, оказываемого радиацией.
Подобные опыты над людьми проводились на химических объектах в
Челябинске и Южно-Сахалинске.. По мере подготовки к химической войне военные
и некоторые ученые сочли удобным использовать в качестве подопытных объектов
студентов."
Вскоре профессор приехал ко мне с извинениями: у него в России остался
сын от первого брака, и начался, со стороны КГБ бессовестный шантаж... Он
обеспокоен судьбой сына, и ему, профессору Азбелю, придется отойти от этой
взрывной темы и перестать "светиться" в печати...
Иные свидетели не решились и открыто назвать свое имя. "Мне и самому
многое известно,- написал Петров. Вот по крайней мере два факта. Один
совершенно бесчеловечный. Об опытах над беременными женщинами под Калининым.
Второй -об одном полувоенном институте в Ташкенте... Травля собственого
народа явление не единичное... Однако некоторое время я должен забыть о
Ташкенте: в Союзе остался хвост... Желаю Вам успеха. Добиться его будет
очень трудно и очень опасно. Гебешников здесь, как собак нерезанных.
И все-таки, при необходимости я к Вашим услугам."
Мне довелось разговаривать с И.Смирновым, бывшим работником техники
безопасности в крупном Министерстве СССР. "Я знаю только про почтовые
ящики,- сказал он. - Какие уж там документы! Такие дела у нас в отделе
пачками замазывали - несчастный случай и все."
Я показала ему один из актов расследования. " Если бы нам в руки попала
такая бумага, объяснял он, всех, кто ее составил, поснимали бы с работы, а
тебя бы сделали кругом виноватой. Я бы сам двенадцать томов про такие
эксперименты написал, только у меня в Союзе сын и родители..."
В декабре 1975 мне позвонил человек, назвавший себя доктором Либманом,
расказывает Люба, и сказал, что знает интересующие меня факты. Мы
встретились. " Вы понимаете, что такие разоблачения слишком рискованны и
могут быть чреваты самыми печальными последствиями. Я не хочу жить такой
сумасшедшей жизнью, как вы. За пятьдесят тысяч долларов я передам вам
-информацию, рядом с которой ваш хлорэтилмеркаптан - детская игрушка. Я могу
назвать вещества, фамилии людей, клиники. Если вас не устраивает, сумма,
считайте, мы о вами не встречались".
Я извиняю пугливых, сама такая, но корыстные, когда дело идет о жизни и
смерти людей, мне отвратительны. Тем не менее, я поговорила с пугливым и
корыстным доктором, убедилась, что имею дело с химиком, хорошо разбирающимся
не только в формулах, но и в деятельности ряда научно-исследовательских
институтов, знакомым со многими учеными.
Однако пятидесяти тысяч у меня не было.
5 января 1976 -года я получила письмо от бывшего советского юриста,
пробывшего много лет в лагерях послесталинской эпохи Абрама Шифрина;
"Я хорошо помню, что по приезде в Потьму / в 1960 г./ и после перевода
со спеца на обычный строгий /No 7/ я встречал, в 1961 -62гг., двух человек,
рассказывающих об испытаниях на людях. Приехал к нам на лагпункт No 7 бывший
майор авиации с 10 годами. И хотя не очень-то принято в лагере
- Так это Пшежецкий пишет...
- Товарищ Рябова... может быть вы переутомились? Подумайте,
сосредоточьтесь, - Вы отравились из-за того, что вентиляция не работала,
правильно? Вы же сами говорили, вспомните...
Еще и получаса не прошло, но уже совершенно очевидно, что НАРОДНЫЙ СУД
стремится точно к тому же, что ранее пытался достить полковник Скалозуб и
его присные в "хаки", требовшие подписать их бумагу. Главное, уличить
гражданку Рябова, что она САМА ВО ВСЕМ ВИНОВАТА...
Я утомляю суд своим отнекиванием...
- В акте расследования четко сказано,- громко сообщаю я: "По
оперативному журналу электротехнического участка корпуса "А" установлено,
что 14.Х.68г. отключение тяги в комнате 422 не проводилось!
- Да что же это такое? -будто проснувшись, взрывается ворона. -
Какие-то чудеса в решете! Вентиляция остановилась без поломки и отключения,
как в сказке. По взмаху волшебной палочки? Нечистой силой, что ли? Да почему
же она сорок минут не работала? По приказу Нечистой силы?
- Правильно, но это делалось не по сигналу нечистой силы. Выключал и
включал Пшежецкий. Судя по всем документам, роль нечистой силы в этот раз
Главный режиссер поручил исполнить ему.
Даже секретарша перестала писать. И хотя по лицу судьи прыгают
солнечные зайчики, и он уже весь сожмурился, его взгляд по-прежнему прикован
к окну.
- Пшежецкий?! - ахает ворона. - Каким образом?
Судья втягивает свою маленькую голову в массивные плечи. Откидывается
на спинку кресла, и пустой рукав его пиджака беспомощно повисает в воздухе.
Конечно, закон для советского судьи - не закон. Но сами-то законы он, юрист
с высшим юридическим образованием, знает доподлинно. Последствия могут быть
для преподавателя МГУ весьма серьезные. Если по статье 140 -три года тюрьмы.
Но... дело тут не в технике безопасности, а в чем-то ином, гораздо
более серьезном. Если разобраться всерьез, Пшежецкий отравил студентку. Не
было ни халатности, ни оплошности, все продумано...
Ради чего преподавателю рисковать своей свободой? Студентов, по
незыблемым правилам химического факультета МГУ, не оставляют в лаборатории
одних. Почему Пшежецкий выходит именно в тот момент,когда яд почти готов?
Поломки вентиляции не было и выключил ее Пшежецкий.
Судя по тому, что от пострадавшей отбивались три- четыре года, этот
факт Университету нужно была скрыть. Злоупотребление властью или служебным
положением, если оно вызвало тяжкие последствия, наказывется по Уголовному
кодексу лишением свободы сроком до восьми -лет".
- Пшежецкий, естественно, был наказан...
- Да! Из младшего научного сотрудника он был возвышен в старшие научные
сотрудники...
Судья Пискарев ежится, Все эти документы у него под рукой Академик
Каргин, действительно, объявил выговор уже СТАРШЕМУ научному сотруднику
Пшежецкому.
Профессор Кабанов, заведующий лабораторией, где все это случилось, как
сказано в акте, "от подписи отказался" и предпочел обойтись без объяснений.
В ноябре 1968 года Кабанов стал членом -корреспондентом Академии Наук СССР.
Наверное, ему было неловко расписываться в том, что происходит со студентами
в его лаборатории.
Акт расследования по закону должны были отправить в прокуратуру, а
копию выдать пострадавшему. Но...уголовного расследования не было. Не было и
даже не начиналось.
Инженер по охране труда Каратун выдала все документы только 4 января
1971 года - через полгода после того, как эта Рябова закончила университет.
Тут и без очков ясно, что указание было С В Е Р Х У. И хотя судья
Пискарев обязан возбудить уголовное дело, тем более, при таком явном
обнаружении преступления, указание с в е р х у существует и для него. Так
же, как существует и классичеческий рассказ Салтыкова-Щедрина о "премудром
пискаре", который боялся высунуться из тины. Премудрый пискарь боялся
щуки...
-- Суд объявляет перерыв! - после долгой пауэы заставляет себя
произнести чуть взмокший судья и резко поднимается с кресла.
Мне было тогда двадцать два.
Мир возникает из ослепительных солнечных лучей, пробивающихся сквозь
закрытые шторы. В этом мире, устроенном удивительно правильно и справедливо,
все состоит из любви и добра.
Сергей путается пальцами в моих волосах. Мне нравится его мускулистое
тело, властные губы и глаза, блестящие, как агат на солнце. Мне не хочется
вставать.
Пора... Из овального зеркала на меня смотрит красивое, избалованное,
беззаботное существо. Оно блаженно потягивается и с удовольствием
разглядывает собственное изображение.
- Через двадцать лет я еще буду молодой!- С этой приятной мысли
начинается едва ли не каждое утро.
Я не знаю, что меня официально объявят старой сегодня. В один день. Это
будет написано на бумаге черным по белому, как приговор:
"УДОСТОВЕРЕНИЕ No 087357. Фамилия - Рябова. Имя - Любовь, Отчество -
Борисовна. Год рождения 1946. Пенсия назначена по старости, по группе
инвалидности, в соответствии с законом о государственных Пенсиях..."
Эту бумажку принесет розовощекий работник СОБЕСА и изумится, что отдает
бумагу вконец измученной, но совсем еще молодой женщине...[2]
Глава 10
"АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ"
22 мая 1973 года мне выдали копию решения суда. - Деньги будете
получать ежемесячно, пенсия у вас будет сорок шесть рублей пятьдесят копеек.
Секретарша суда смотрела на меня с завистью.
Сергей казался удовлетворенным до той поры, пока не обнаружил мою
старую школьную тетрадку в косую линейку с хаотическими набросками
карандашом: "лечении" в СПЕЦотделении ОБУХА его жены и ее соседки Анны
Лузгай.
Тут он взорвался. Всю его деликатность, мягкость -интеллигентность,
которой он гордился, как ветром сдуло.
-Ты что, собираешься написать книгу о порядках в СПЕЦбольничке?!.
Покончить с моей карьерой одним смертельным укусом, змея подколодная. Сука!
Я сам, своими руками, все сожгу! Будешь рыпаться, отнесу все твои
записки в КГБ! Убью! - Он рвал терадку, кричал и метался до полуночи, не
заботясь, что он уничтожал не тетрадку, которую можно восстановить, а мою и
без того затухающую любовь к нему, которую уж ничем не восстановишь...
Я давно дружу с исхудалым спортивным Юрой Маркишем, племянником
уничтоженного еврейского поэта Переца Маркиша. Он вернулся из ссылки в
Казахстане, и много лет мечтал уехать из страны, которую, как он говорил,
всю ее историю возглавляют, под клики народного ликования, профессиональные
провокаторы и убийцы. Уж какую неделю он уговаривал меня уехать из СССР. И
чем дальше от Союза, тем лучше...
Вначале я слышать не могла. Я - Платэ. Бабка в самые страшные годы
осталась...
К тому же, если бежишь из страны, все окружающие хоронят тебя заживо.
Ты - предатель, отброс общества... Поэтому гражданство у тебя отбирают, а
там, больной ты человек или старый - плати ВЫКУП - девятьсот рублей с носа,
затем тебя облагодетельствуют - поменяют СТО твоих "деревянных" на доллары и
- катись колбаской.
Меня не очень трогало, что скажет о моем исчезновении горячий русский
патриот Пшежецкий или даже мой друг детства Коля Платэ, но - замечательный
Альфред Феликсович! Ему, россиянину до мозга костей, придется живыми
хоронить не только меня, но и свою любимую родную сестру Верочку - мою
маму...
По правде говоря, если б грозило только расставание с близкими, я бы,
наверное, и босиком ушла.. Но страшно застрять на полдороге, а я эастряну
навсегда, если родное государство решит, что мне лучше посидеть на месте. И
никогда, никогда!! не удастся рассказать о каторге, которую весь свет
принимает за мир социализма и счастья..
Но... подошел час - четыре штампа в моем паспорте говорили о том, что
от прежней Любы Рябовой осталась только фамилия. Первый штамп - развод с
Сергеем Рябовым, второй - выписка из адмиральского дома, третий - прописка в
доме для простых смертных, четвертый - брак с Юрием Маркишем.
Мой второй муж подал дакументы на выезд из СССР, вместе со своей
матерью, в декабре 1972 года. В феврале стало известно, что разрешение
получено. 3 марта мы расписались. Фамилию я не меняла, решив остаться
Рябовой до тех нор, пока буду в России. Родственники и семья первого мужа
знать - не знали о нашей свадьбе и могли представить меня, скорее, на Луне
или на Марсе, чем за пределами замечательной советской страны, где им всегда
было так хорошо...
Когда в марте Юре Маркишу предложили притти за визой, он заявил, что не
уедет без жены. Это была опасная игра и победить в ней можно было только при
большой удаче и трезвом расчете. Расчет был прост: у мужа было достаточно
конфликтов с погромной советской системой на протяжении всей его жизни.
Теперь, когда разрешение, на выезд получено, его постараются выдворить из
страны как можно скорее. Мне предстояло сыграть роль безобидного довеска.
- Поверь, у них не будет времени тщательно тебя проверять,- уговаривал
меня Юра.
Его виза кончилась 15 апреля 1973 года , а я все еще не подавала
документы...
С новой пропиской я отправилась в поликлинику другого района, где меня
никто не знал и пожаловалась на астму. Врач, несколько раз клюнув меня
фонендоскопом, написал справку: "бронхиальная астма". Естественно, не
упоминая в ней ни хлорэтилмеркаптана, ни трудовых увечий -в общем всего
того, что было ему неизвестно и что могло бы вызвать подозрение. К тому же в
это время у меня в руках был уже второй диплом, который давал мне право
называть своей специальностью журналистику. Характеристика с последнего
места работа указывала, что я работала редактором и "к работе относилась
добросовестно".
Последняя отметка в трудовой книжке позволила мне причислить себя к
рангу домохозяек - существ безобидных. Оставалось сделать последний, но
самый трудный шаг - подать документы и два-три месяца ждать...
Когда я заполнила анкету ОВИРа, мне показалось, что на свет появилась
еще одна, третья, Рябова, то ли журналист, то ли домохозяйка откуда-то с
Садово-Сухаревской улицы. Это было очень робкое существо, в рубрике "причины
для эмиграции" было написано:"вынуждена поехать вслед за своим мужем
Маркишем Юрием Марковичем."
Разрешение на выезд дали через две недели. Документы были отправлены в
Израиль дипломатическим путем.
Когда самолет голландской авиакомпании КLM приземлился в аэропорту
Джона Кеннеди, я ликовала. Ощущение счастья, заполонившее меня, было столь
ярко, огромно, что во мне вдруг зазвучала давно забытая песенка детских лет
о мамочке Вере-спасительнице.
Сделал первый шаг к свободе и увидела неподалеку ... удлиненое собачье
лицо, знакомое до ужаса. Грачев? Чушь! Старые страхи? Навязчивые видения?
Урод здесь невозможен...
Тут только увидела на табло: "Аэрофлот"... рейс.. багаж...
Неужели все-таки Грачев?!
Но на стоянку он вышел почти следом за мной. И сразу заметил меня. И я
, и он остолбенели.
- Рябова?! Здеьс? - вырвалось у него.- Откуда?!
- А вы?
- Я на международный медицинский конгресс.
- Передавать опыт?... - и я оборавла себя, не продолжив:
"...истребелния собственного народа?"
Но он услышал меня полностью, зазмеился улыбочкой.
З сентября 1е975 года взломали дверь только что снятой мною квартиры,
украли большую часть заготовок и записных книжек. (После той с л у ч а й н о
й встречи в аэропорту прошла неделя.)
HUMANS USED AS GUINEA PIGS
IN THE SOVIET UNION
Так называлось слушание в СЕНАТЕ США (30 марта 1976 года), посвященное
использованию в СССР людей, отнюдь не по их доброй воле, как животных, при
испытании боевых отравляющих веществ. В основе слушания был случай
отравления и "лечения" в СПЕЦбольнице Любы Рябовой. Естественно, он вызвал в
Москве, в ведомстве генерала от жандармерии Андропова, большой переполох.
Однако уничтожать "уплывшие" в ШТАТЫ записки Любы Рябовой и ее работу о
СПЕЦжизни в СССР советская разведка начала еще за год до СЛУШАНИЯ В СЕНАТЕ
США.
О первом шаге андроповых вы уже знаете Разбой ГБ начался 3 сентября
1975 года в Нью-Йорке. Большая часть документов была срочно "изъята". Вместе
ними исчезли копии документов, черновики и вся переписка. Ночные тумбочки,
ящики с бельем, чемоданы были раскрыты, и их вид красноречиво говорил о
тайном обыске. Воры не позарились на несколько золотых колец и антикварных
вещей. Пятьдесят долларов валялись около опустевшего письменного стола...
Чиновный люд реагировал на эту кражу по разному.
- О чем писали? - спросил один из полицейских.- Эксперименты с
отравляющими веществами на людях? Фантастика для кино? Что-то
документальное?.. Не может быть!
- Подумаешь, эксперименты на людях! - перебил второй.- Наши студенты
иногда на этом хорошо зарабатывают...
- Если грабители появятся и предложат выкупить рукопись, - дайте нам
знать, - сказали в FBI
-Только полная идиотка могла держать такой материал дома,- заключил
известный художник, недавно унесший ноги из Советского Союза.
- Нелепо красть рукопись, - заметил корреспондент телевидения.-
Надежнее уничтожить опубликованную книгу с помощью продажной прессы.
- Я думаю, это только начало, - сказала я ему.
И не ошиблась.
После появления статей о краже рукописи несколько редакций США и Европы
получили письма, содержащие "исчерпывающую информацию" обо мне. На десяти
страницах машинописного текста красочно расписывалиоь все людские пороки,
присущие мне чуть ли не c пеленок. Но одна фраза мне показалась
"любопытной:" - Всем известно, что в Нью Йорке нет агентов КГБ.
Я не берусь судить, сколько агентов КГБ в Нью Йорке. Но иногда, я
просто удивляюсь необыкновенным встречам. Например, столкнулся со мною, нос
к носу, бывший полковник и обладатель советского секретного допуска.
Оказалось, что он безо всяких преград эмигрировал в США в почтенном
возрасте, и на прекрасном английском языке объяснял всем, что он верующий
иудей. Вспоминая его изуверские, в споре с Сергеем, антисемитские речения, я
невольно повторяла из Козьмы Пруткова: "Не верь ушам своим". Бывший юдофоб
не скрывал, что прекрасно осведомлен обо всем, связанным с моими бедами и
моим "бегством".
Благодаря огласке, об украденных записях узнали и мои бывшие
соотечественники, живущие на Западе. 10 сентября 1975 года я получила письмо
от известного ученого, профессора Давида Семеновича Азбеля;
"Уважаемая Люба! Я из той же "самой счастливой на земле страны ". Тоже
химик, но "немножко" постарше Вас и к тому же профессор. Я знаком до
некоторой степени с проблемой "кротов". Это острая и взрывчатая проблема!
Согласно моему опыту, травить вас будут крепко в прямом и переносном смысле
слова.
Кое-кто уже пытался внушить мне, что ваша история "плод болезненной
фантазии". В свете подписанных соглашений о запрещении химического оружия,
наши любимые власти сделают все возможное, чтобы Вас скомпрометировать.
Может быть, объявят сумасшедшей, попытаются найти "надежных" свидетелей
вашего сумасшествия, а так же превратить хлорэтилмеркаптан в безобидный
витамин. Если же им это не удастся, то, как свидетельствует российская
история, пойдут и на "мокрое дело", - фирма не стесняется в затратах. Будьте
крайне осторожны.
Раз уж вы замахнулись... рассказать людям о столь страшных делах,
примите и мою лепту..."
24 сентября 1975 года в Нью- Йорке, в газете "Новое русское Слово"
появилась статья профессора Азбеля.
Тем самым, идея сумасшествия автора и его "фантастического романа о
СПЕЦбольнице на некоторое время умерла. Хотя советское ГБ со своими "идеями"
никогда не расстается...
В середине сентября 1975 года профессора Азбеля и меня пригласили
выступить свидетелями на Международном Сахаровском Слушании в Копенгагене, И
калейдоскоп детективных событий закрутился. О них поведал сам профессор
Азбель в Копенгагене.
"19 сентября 1975 г. у меня была назначена встреча с Л..Рябовой. Вместо
двух часов пополудни я приехал утром. И стал свидетелем попытки взломать
дверь, чтобы проникнуть в ее квартиру. Взломщики полагали, что Люба в
квартире одна, т.к. ее муж в это время на работе.
На следующий день была повторена вторичная попытка проникнуть в ее
квартиру.
9 октября начался беспрецедентный шантаж Рябовой по телефону. Прочли по
телефону, будто из местной газеты, ложное сообщение о тяжелом несчастном
случае с матерью Любы Рябовой, якобы сбитой машиной в городе Кливленде.
Пытались травмировать Любу, и тем самым сорвать ее поездку на Сахаровские
Чтения в Копенгаген.
10 октября при мне угрожали убить мать Любы Рябовой, если Люба не
откажется от поездки на Конгресс. Я лично слышал эту угрозу, так как держал
трубку второго телефонного аппарата.
Казалось бы, после публикации "Архипелага Гулаг ", выступлений
академика Сахарова, свидетельств многих перебежчиков и диссидентов, никакая
новая публикация уже не может вызвать особых опасений КГБ.
И, тем не менее, Любовь Рябова оказалась слишком серьезным и крайне
нежелательным для КГБ свидетелем, - она могла рассказать, с документами в
руках, об ухищрениях советской милитаристской хунты скрывающей от мира свои
военно-химические исследования.
Поездка в Копенгаген благополучно завершилась, - пишет Люба.
- Неужели такие вещи могли произойти в Нью Йорке, да еще в таком
спокойном районе, как Риго-Парк? - недоумевала знакомая журналистка. - "Для
нас, американцев, это звучит, немыслимо!"
- Дорогая Луис,-ответила я,- меня, конечно, запугивали. Но их главной
целью было вовсе не это. Вы спросите что же?! Вчера, допустим, у вас в доме
была кража, все поверят вам на слово. Если на другой день к вам снова
ломятся в квартиру, это покажется странным. Но если вы снова и снова
повторите, что кто-то опять и опять врывался к вам в дом, люди подумают, что
у вас мания преследования и вам пора к врачу-психиатру... Вот для чего все
это делалось.
Тем не менее, немало русских людей рискует своей головой для того,
чтобы в свободном мире не повторилось то же самое, что в России. Для вас это
звучит невероятно, но, к примеру, профессор Сваневич приехал в Копенгаген с
огромным шрамом на голове. Он последний свидетель событий в Катыни. И через
тридцать лет после зверского убийства, совершенного коммунистами,
единственного уцелевшего свидетеля шантажировали, и где? В Лондоне! Средь
бела дня! Ему проломили голову, и было это в очень спокойном районе.
Ну, а мои неприятности, я думаю, на этом еще не кончились. Перед
отъездом в Данию, в 75-ом у нас дома останавливался писатель Григорий
Свирский, приехавший из Канады. Он имел возможность понаблюдать обстановку,
в которой мы жили. На интервью в Нью Йорке Григорий сказал: "Я боюсь
прослыть пророком. Один раз я предсказал изгнание из СССР Солженицына. Я бы
очень не хотел, чтобы мои "пророчества" опять сбылись! Тем не менее,
убежден, что советское ГБ сделает все возможное и невозможное,чтобы
уничтожить автора этой рукописи. - физически и морально..."
- Кстати, Люба, мы с вами знакомы много лет, но я, простите,
запамятовал, в каком году начались ваши беды?
В 1968, когда Советы "захватили" Прагу? Какое совпадение!
Да мы с вами побратимы. Ну, просто брат и сестра... В 68-м мои книги
изъяли изо всех советских библиотек, а набор новой книги в московском
издательстве рассыпали тогда же, день в день. Танковые гусеницы "бровастого
мудреца" давили "социализм с человеческим лицом" , а один танк, в тот же
страшный год, пустили на свою интеллигенцию. Академика Андрея Сахарова
сослали в Горький, студентов-протестантов заключили в Мордовские лагеря, ну,
а своим лампасникам - многолетним фанатикам "отпора империализьму"-
дозволили пошире травить, в порядке безнаказанных научных испытаний,
собственный народ...
Как мы и предполагали, после Сахаровского Слушания нервная реакция
агитпропа СССР "на безумцев -критиканов" резко усилилась. О натиске
"моральном" и говорить не приходится. В отличие, от других стран, советская
пресса посвятила всему Сахаровскому Слушанию маленькую пышащую злобой
заметку в "Литературной газете"; удостоили так же целой страницей в "Новом
времени". Журнал этот вовсе не популярен в СССР, но зато переводится на
несколько языков и поступает зарубеж. Поэтому я узнала о статье "На поводу у
аферистки" -то "есть у меня - от моих друзей -американцев. Правда, фамилия
подписавшегося под ней журналиста, как оказалось, хорошо знакома русским.
Некто Корнилов - специалист по травле Солженицына и Сахарова. А теперь и
меня - как лестно!
Узнав от Корнилова, что институт ОБУХА "широко известен за рубежом", я
отправилась в библиотеку Конгресса в Вашингтоне и попросила дать мне научный
журнал, выпускаемый этим институтом. Сотрудница библиотеки Ружица Попович
показала мне отметку в каталоге: " Этот журнал не попадает ни в одну
библиотеку Америки."
- Думаю, вы его и в Европе не найдете, потому что его не продают,-
сказала она.
- Почему? - допытывалась я.- У вас советские журналы по рыболовству и
то есть..."
- Мы его давно просим. Каждый раз говорят, что все номера распроданы, а
ксерокс-машина на ремонте. У них эту машину двадцать лет никак не починят,-
улыбнулась она.
"Профессиональные антисоветчики вытащили эмигрантку на трибуну...", -
заканчивает Корнилов, не упоминая о том, что на Слушаниях зачитывались
письма и других свидетелей, а химик профессор Азбель сделал большой доклад.
Как легко понять, имя профессора Азбеля было "забыто" потому, что профессор
говорил об экспериментах на людях в СССР с серьезным фактическим и научным
анализом.
"Казалось бы, подобные испытания могли бы проводиться исключительно на
заключенных,- сказал профессор,- но дело в том, что организм заключенных
предельно ослаблен и, даже если создать на какой-то период нормальные
условия жизни, подорванное здоровье этих людей не может быть восстановлено
полностью. Поэтому организм заключенных - не лучший материал для научного
эксперимента. Для этой цели советским властям удобно использовать те слои
населения, которые в силу ряда причин не могут поднять голос протеста. Такие
эксперименты на людях проводятся на ряде химичеоких предприятий в СССР.
Обычно используются рабочие в так называемых почтовых ящиках. Особое
внимание уделяли газам, действующим на психику и нервную систему человека.
Изучалось также влияние химической стерилизации, что особенно актуально о
учетом коммунистического Китая. Химические вещества, вызывающие стерилизацию
у мужчин,во много раз сильнее эффекта, оказываемого радиацией.
Подобные опыты над людьми проводились на химических объектах в
Челябинске и Южно-Сахалинске.. По мере подготовки к химической войне военные
и некоторые ученые сочли удобным использовать в качестве подопытных объектов
студентов."
Вскоре профессор приехал ко мне с извинениями: у него в России остался
сын от первого брака, и начался, со стороны КГБ бессовестный шантаж... Он
обеспокоен судьбой сына, и ему, профессору Азбелю, придется отойти от этой
взрывной темы и перестать "светиться" в печати...
Иные свидетели не решились и открыто назвать свое имя. "Мне и самому
многое известно,- написал Петров. Вот по крайней мере два факта. Один
совершенно бесчеловечный. Об опытах над беременными женщинами под Калининым.
Второй -об одном полувоенном институте в Ташкенте... Травля собственого
народа явление не единичное... Однако некоторое время я должен забыть о
Ташкенте: в Союзе остался хвост... Желаю Вам успеха. Добиться его будет
очень трудно и очень опасно. Гебешников здесь, как собак нерезанных.
И все-таки, при необходимости я к Вашим услугам."
Мне довелось разговаривать с И.Смирновым, бывшим работником техники
безопасности в крупном Министерстве СССР. "Я знаю только про почтовые
ящики,- сказал он. - Какие уж там документы! Такие дела у нас в отделе
пачками замазывали - несчастный случай и все."
Я показала ему один из актов расследования. " Если бы нам в руки попала
такая бумага, объяснял он, всех, кто ее составил, поснимали бы с работы, а
тебя бы сделали кругом виноватой. Я бы сам двенадцать томов про такие
эксперименты написал, только у меня в Союзе сын и родители..."
В декабре 1975 мне позвонил человек, назвавший себя доктором Либманом,
расказывает Люба, и сказал, что знает интересующие меня факты. Мы
встретились. " Вы понимаете, что такие разоблачения слишком рискованны и
могут быть чреваты самыми печальными последствиями. Я не хочу жить такой
сумасшедшей жизнью, как вы. За пятьдесят тысяч долларов я передам вам
-информацию, рядом с которой ваш хлорэтилмеркаптан - детская игрушка. Я могу
назвать вещества, фамилии людей, клиники. Если вас не устраивает, сумма,
считайте, мы о вами не встречались".
Я извиняю пугливых, сама такая, но корыстные, когда дело идет о жизни и
смерти людей, мне отвратительны. Тем не менее, я поговорила с пугливым и
корыстным доктором, убедилась, что имею дело с химиком, хорошо разбирающимся
не только в формулах, но и в деятельности ряда научно-исследовательских
институтов, знакомым со многими учеными.
Однако пятидесяти тысяч у меня не было.
5 января 1976 -года я получила письмо от бывшего советского юриста,
пробывшего много лет в лагерях послесталинской эпохи Абрама Шифрина;
"Я хорошо помню, что по приезде в Потьму / в 1960 г./ и после перевода
со спеца на обычный строгий /No 7/ я встречал, в 1961 -62гг., двух человек,
рассказывающих об испытаниях на людях. Приехал к нам на лагпункт No 7 бывший
майор авиации с 10 годами. И хотя не очень-то принято в лагере