Свирский Григорий. Люба - любовь... или Нескончаемый "Норд-Ост"

Ждать нельзя. Пары все гуще окутывают тело, наполняя маленькую комнату.
С этой минуты уже ведется счет моего существования.
Я выскакиваю в коридор, дверь за мной тут же и сильно захлопывается.
- Вацлав Каземирович! - Врываюсь в соседнюю комнату.- Вентиляция
отказала! Что делать? Теперь от меня неделю будет нести этой гадостью?!
Почему-то он он смотрит на часы...
- Вещество уже получено, надо остановить перегонку! - почти кричу я. -
В комнате невозможно дышать, тяга не работает.
Он смотрит куда-то в сторону: -Химику стыдно бояться запахов.
Продолжайте работу. Я попрошу, чтоб вытяжной шкаф починили.
Вместо воздуха я дышу газом, который, видно, наполнил уже и бронхи и
легкие.. Самая обычная перегонка - кажется, чего уж проще. Но от вони темно
в глазах. Черные штативы плывут как тумане, отражаясь в стеклах пузатых
колб. Запах становится слабее, Впрочем, я, возможно, теряю чувствительность,
"принюхалась", что назывется.
Я с трудом стою. Какое тут идиотское окно, его нельзя открыть никакими
силами. Почему мне так плохо? Вытяжной шкаф не работает почти тридцать
минут. Похоже, я простудилась. Какой-то кашель. Может, у меня температура?
Секундная стрелка бежит по циферблату. Мне кажется почему-то все
медленнее... Иду к шефу.

- Вацлав Каземирович, не могу... Мне так плохо, будто меня кинули в
душегубку. У вас тут воздух чистый, мне капельку легче. Голова
разламывается, дурнота - не могу работать.
- Уже чинят, не теряйте времени. От запаха, пустяки, сейчас пройдет.
Я с тупым безразличием открываю дверь.Тяжелая дверь, оказывется. Или я
так ослабла? Воздух будто соткан из тухлого чеснока с горчицей, но это лишь
в первый момент, когда заставила себя войти в комнату. Теперь я уже не
чувствую никаких запахов. Осталось только смазать шлифты и подсоединить
холодильник. Еще немного,и все будет готово для перегонки
Через десять минут вытяжной шкаф заработал в полную мощь.
-Слава Богу, будет легче. - Пытаюсь успокоиться. - Сейчас все
вытянет...

Позади у меня три курса университета. Экзамены по неорганической химии
и квантовой механике, физике и философии. Я учила законы термодинамики,
теорию относительности и тройные интегралы. Но что такое этот убийственно
смердящий хлорэтилмеркаптан никогда не слышала. Не "меркаптан", а просто
капкан. Раньше этот "капкан" как-то обходили...
Взобравшись на высокую табуретку, внимательно слежу за температурой.
Воздух вроде уж чистый, а голова болит все сильнее. "Ну, и чего я
нервничала? Подумаешь, неприятный запах. - внушаю сама себе.- Пусть даже
отвратительный. Отмоюсь, возьму мамины "шанель-5". И снова буду, как
огурчик.
Смесь закипела. Первые капли падают в приемник. В этот момент начинают
чесаться руки, лицо, тело. Я первый раз в жизни одна в лаборатории. Да, это
не положено...Казимирычу не хотелось, наверное, пахнуть горчицей. У меня
элементарная простуда., - думаю я, покашливая, - Надо на сегодня кончать.
Снова захожу к Пшежецкому.
-Вацлав Каземирович, не могу. Разболелась по настоящему. Просто не в
состоянии. Одну перегонку сделала, а закончить придется в другой день.
- Что такое? В чем дело?
- Не знаю. Плохо мне. Голова раскалывается и, извините, у меня все тело
зудит, а лицо и руки - просто сил никаких нет. Невозможно...
- Ну вот, осталось - то всего ничего. И вид у вас абсолютно нормальный,
можно сказать, цветущий. Вы просто испугались запаха. Женщины, конечно,
создания нежные, но ведь вы без пяти минут химик! Вещество нужно сегодня - в
этом весь смысл.
- Давайте зачетку, получайте заслуженную пятерку и... заканчивайте.
Перегоните в вакууме, и все будет прекрасно.
Искушение было велико. Маячившая перед самым носом пятерка была слишком
большим соблазном. "Может, потерплю? Завтра устрою себе выходной, поваляюсь
в постели... А за то зимой...
Да, в этот момент я еще могла мечтать о горных лыжах и красотах
Бакуриани. Судьба долго лелеяла меня. Она дала мне чудесных родителей,
любимого супруга, преданных друзей. Единственное, чего мне всегда не хватало
- времени...
И теперь нужно сделать всего одну перегонку, чтобы выиграть целый
месяц. Пусть даже через силу.
Наверное, мне было очень плохо, если я все еще молча стояла перед
Пшежевским, переминаясь, как школьница, с ноги на ногу.
- Нужно! Вы понимаете н у ж н о ! - настаивает он.- Вы всю кафедру
подведете...
Нужно! Это слово вгоняли в меня со школьной скамьи. И прочно, как
аксиома, втемяшенное в меня слово гасит все мои сомнения.
- Да, идиотская спешка, - соглашаюсь я, машинально собирая прибор для
вакуум разгонки. - Конечно, на кафедре много сотрудников, которые могли бы
завершить то, что под силу и студенту третьего курса... Видно, для него это
дело принципа. Он хочет, чтобы я честно отработала свою пятерку.
За окном уже давно стемнело. Я сижу в защитных очках и смотрю, как в
приемник падают капли. Температура, давление, капли... Немыслимая боль в
голове. Температура, давление, капли.
- Можно снять очки, - доносится до меня голос Пшежевского. - Вот и все,
Как самочувствие?
- Плохо.
- А выглядите вы нормально.- Он испытующе, заботливо, казалось мне,
оглядывает меня.
- Пожалуйста, вымойте посуду и вытяжной шкаф... Потом поговорим, и я
доставлю вас в общежитие..
Наверное, эта посуда и была тем самым перышком, которое ломает спину
верблюда. Сознание честно заработанной пятерки уже не вызывало радости..
Какая чепуха с этой зачеткой. Она же дома! И при чем здесь общежитие...
Я на ногах не стою, о чем сейчас разговаривать? Плевать я на все хотела...
Сбежала вниз, схватила пальто и, не застегнувшись, выбежала на морозную
улицу...
Угасающая осенняя голубизна неба заставляет остановиться, порадоваться
прозрачной и бесконечной голубизне, оглядеться вокруг. Я глотаю воздух,
пахнущий дымом и свежеиспеченным хлебом. Тогда я еще не понимала, какое это
счастье - дышать. Может надо было постоять подольше и надышаться на много
лет вперед...
Но такси уже мчится по Ленинскому проспекту.
Светлое, недавно выстроенное здание. "Полимеры - это будущее", - гласит
надпись у входа, к которому подъехала скорая помощь.
- Кому-то еще хуже, чем мне? - подумала я вслух. И мысли у меня не
было, что она за Любой Рябовой. Что забота Пшежевского обо мне простиралась
так далеко...

Я должна вернуться в сегодняшнее утро, и снова притти в свой дом.
Это был "маршальский дом", как его называла наша тихая Якиманка. Он
высился напротив французского посольства. Во двор часто въезжали черные
"Чайки", и тяжелые двери подъездов распахивались перед адмиралами и
маршалами.
Первый раз я пришла сюда еще школьницей. Отец моего будущего мужа
"адмирал" Рябов возглавлял политическое управление военного флота. Мне в ту
пору это почти ничего не говорило. Генерал-полковник береговой службы или
"Адмирал", как его все в доме называли, неожиданно умер, по сообщению газет,
" в полном расцвете сил".Вернувшись с похорон, свекровь впервые сказала, что
его здоровье подорвали те два года лагерей, хотя еще до войны он был
реабилитирован и молниеносно повышен в чине. Мужу и свекрови остались
немалые сбережения, многокомнатная квартира и государственная пенсия.
Казалось, ничто на свете не могло поколебать спокойствия и благополучия этой
семьи. И хотя адмирал уже давно покоился на Ваганьковском кладбище, уклад
нашей семьи не изменился. За три года замужества я почти привыкла ощущать
себя маленькой частицей нашей военной элиты. Правда, меня еще смущали
многочисленные лифтеры и коменданты, которые почтительно раскланивались со
мной, когда я входила или выходила.
В доме отца, концертмейстера и дирижера Большого театра, я не привыкла,
чтобы кто-то здоровался со мною первым. Пришлось свекрови снова и снова
повторять мне свои уроки:
- Вся эта челядь обязана тебе в пояс кланяться, - строго наставляла
она.
- Коли тебе не по нраву, можешь даже не замечать. Но запомни раз и
навсегда, что ты теперь Р я б о в а.
- Чем от тебя несет?! - Сергей шарахается в сторону.- Это что-то
жуткое. Рядом с тобой стоять невозможно.
Я бросаю одежду в кладовку, халат вывешиваю за окно.- Подумаешь,
несет...- ворчу я. Иногда его барство раздражает меня.- Я целый день
работала, как проклятая...
- Черт бы подрал твою химию, Единственно, что я хочу, чтоб моя жена
почаще была дома...
Как обычно, вечером Сергей в шелковом халате. Он чем-то напоминает мне
восточного князька - слегка раскосые глаза под густыми сросшимися бровями,
смоляные волосы. Химия - единственный камень преткновения в нашей
супружеской жизни.
Засыпаю каким-то странным поверхностным сном, ощущая озноб и ломоту во
всем теле. Снится кошмар. Кто-то все играет в футбол моим черепом, как
мячом.
- Проснись! Ты слышишь меня? Ну, просыпайся же!
С трудом разжав веки, вижу лицо Сергея, искаженное не то испугом, не то
злобой. Не понимаю. Они никогда не будил меня так, как сегодня. Резким
движением он открывает шторы.
- Немедленно подойди к зеркалу, - произносит он сдавленным голосом. -
Что с тобой?
Я смотрю на свое изображение и вскрикиваю: чужая голова посажена на мое
тело. Полоска на шее, оставшаяся от воротничка свитера, белеет, как
наброшенная на меня петля. Вся кожа прокрыта багровыми пятнами и
бледно-желтыми пузырями.
Это - мое лицо?!
Почему-то хватаю щетку для волос. И тут же роняю на пол, Пальцы,
ставшие вдвое толще, стянуты как утиными перепонками, отчего руки похожи на
лапы водоплавающих птиц. Я оторопело смотрю на них и вижу как точно такие же
пузыри появляются и на тыльной стороне пальцев, и на темно-красной будто
обожженной коже кистей. Пузыри растут прямо на глазах, наполняясь желтоватой
жидкостью и сливаясь в большие плотные вздутия.
Шлепанье тапочек предупреждает о появлении свекровьи.
- Дожила! Мой сын возится у плиты, а жена сидит и смотрит! - восклицает
она за моей спиной. - Я всю жизнь отдала советской власти - была женой
адмирала! -- С этой коронной фразы начинается любой монолог.
Я встаю из-за стола и медленно поворачиваюсь к ней...
- Господи! Помоги и спаси! - вырывается у нее. - Эт-то... Обварилась
ты, что ли?
Сергей пытается что-то объяснить, но у адмиральши, как обычно в минуты
волнения, начинает трястись голова. - Хотел образованную? - кричит.- На,
получай! Будешь теперь ее учебниками кормится! Кто у нас хозяйство вести
будет?!
И вдруг я впервые вижу перед собой не барыню в дорогих мехах и
громоздких золотых украшениях, не светскую даму со спокойно-говорливыми
манерами, а обычную базарную бабу.
- Любка, ой! Ты доучилась! Кому ты с таким лицом да еще без рук нужна
будешь?
Надо отдать генеральше должное: всякого рода сантименты были ей просто
чужды.
- Она не в духе, не обращай внимания... Возрастное. - говорит Сергей.
Я снова бросаюсь к зеркалу. Ничего не изменилось. Я все еще прежняя
Люба только там, где был плотный воротник свитера и манжеты халата.
- Это выглядит, как какой-то чудовищный ожог, - мрачно говорит Сергей.-
Немыслимо! Такое... за одну ночь?! Тебе нужно срочно к врачу.
- Ты уверен, что врач знает, что это за вещество. А если оно абсолютно
безобидно, и причина не в этом. Вначале надо выяснить у химиков. Я поеду в
университет.
- Ты не доедешь.
- Доеду! Это ведь только кожа. Помоги мне одеться.
Свое уродство принимаю чисто по женски... Как самую страшную трагедию,
которая только могла случиться.
Увы, изображение в зеркале было отнюдь не самым ужасным в моей жизни
Толстая вахтерша, охраняющая университет, спит. Я пытаюсь тихо
проскользнуть мимо нее, сонный голос настигает:
- Пропуск где?
- В кармане пальто, мне не достать.
Взглянув на меня, вахтерша быстро крестится. Сгинь, нечистая сила! -
бормочет со сна.
Добежать бы до практикума по органике. Там-то точно знают, что
стряслось...
Я громко стучу каблуками по кафельному полу. Преподаватель Акимова,
суровая сухощавая женщина в сдвинутых на кончик носа очках, пишет на доске
формулы.
- Немедленно покиньте аудиторию! - говорит она сердито, не взглянув на
опоздавшую.
Я что-то прохрипела. Акимова передает мел второму преподавателю и в
испуге идет ко мне.
- Люба, что с тобой?
- Я хотела бы узнать... Закончила курсовую по органике.
- Какую курсовую? Кто утвердил тему? Когда?
"Что я с ума сошла? - Вздрагиваю в испуге: шеф сказал, что с Акимовой
обо всем договорено. Как же моя пятерка?" - Я вчера целый день возилась,
получила -- и единым выдохом - хлорэтилмеркаптан!
- Что?- кричит- Хлор бэта в положении к сере... Постойте, кто позволил?
Обняв за плечи, старик Агрономов, второй преподаватель, быстро выводит
меня в коридор.
- Что ты делала с ним?
- Синтезировала...
- У тебя допуск? Ты получила инструкцию? Расписалась?... Ты сняла
противогаз? А как же вторая вентиляция?
- Противогаз? Вторая вентиляция? Зачем?
Акимова хватается руками за голову, глядя на согбенного Агрономова,
который охраняет своих студентов, как курица цеплят.
- Люба, повтори то, что ты сказала! - В голосе ее страх, почти
отчаянье.
- Это без моего ведома, - кричит Акимова. - Это не я, вы понимаете?!
В коридор уже стекается наша группа.
- В поликлинику! - командует Акимова. - К профпатологу. Это врач по
профессиональным заболеваниям. Я позвоню. Тебя примут вне очереди!
Я не сразу пошла к врачу. Спустилась на этаж ниже, в З14-ю комнату. В
нерешительности постояла у кабинета с надписью " Профессор Альфред
Феликсович Платэ. Заведующий кафедрой химии нефти." Альфред Феликсович -
родной брат моей мамы. Любимый дядя..
Коридор пуст и тих, ручка двери не поддавалась локтю, и от напряжении
боль жгла еще сильнее.
- Дядя Фред, открой! - закричала я и, не услышав ответа, прислонилась к
стене. Подумала, что это, может, к лучшему. Дядя сильно расстраивается из-за
моих неприятностей. Я настойчиво постучала каблуком в дверь. Наверное, это
было странное зрелище.
- Профессор на ученом совете! - крикнул кто-то, пробегая по коридору.-
Пожалейте туфли!
И лишь тогда, стараясь не попадаться на глаза знакомым, я поплелась в
университетскую поликлинику
Профпатолог разглядывает меня, как музейный экспонат.
- Простите, вас наш преподаватель Акимова не предупредила? Или Коля,
Николай Альфредович Платэ, - спрашиваю я...
- Милая девушка! Поймите, у всех свои заботы. Мы все считаем себя
центром мироздания... Вы думаете, что у профессуры нет своих забот.
- И чтоб поставить на место девчонку, которая так завралась, добавляет,
подняв кверху палец:
- Сын Платэ, Николай Альфредович, баллотируерся сейчас в членкоры
большой академии В его тридцать четыре года это неплохо. Совсем неплохо...
Вот ваше направление, поедете в институт Обуха.
Я хочу взять бумажку и поскорее уйти.
- Куда? - кричит она. Садитесь!
- Как куда? Возьму такси и поеду в ваш институт, как его...Обуха.
- Сидеть и не двигаться! Я не имею права выпустить вас из кабинета..
"Скорая" уже вызвана.

Глава 3
ОБУХОМ ПО ГОЛОВЕ
Два дюжих санитара укладывают меня на насилки.
- Химфак? - спрашивает тот, что постарше.
- Химфак, - буркнула профпатолог. - Выносите через запасной... У нас
всегда иностранцы околачиваются. И вообще... не надо привлекать внимания..
- Не волнуйтесь, товарищ доктор, нам не привыкать. Чай, не впервой...
Быстро обогнув здание Университета, "Скорая" выскочила на Комсомольский
проспект.
- Куда вы меня везете?... К Обуху? От одного названия умереть можно.
Санитары рассмеялись.
- Говорят, был ученый с такой фамилией. В его честь назвали улицу и
больницу.
- А что за больница?
- Название длинное... - точно не упомнила.
Санитар постарше произнес почему-то с усмешечкой:
- Институт гигиены труда и этих... Профессиональных заболеваний имени
Обуха.
- Хорошая?
- А кто ж его знает? Туда обычные люди не попадают. По большей части
все химики, да физики. В общем, заумные, которые допрыгались... Больно?
Сейчас-сейчас, девочка, прикатим. Как с Садового кольца свернем, так и
Обуха, улочка узкая, без толкучки... Уютная.
Институт Обуха был почему-то спрятан за тюремным забором - толстым
каменным. Ворота с охраной. Открылись лишь по гудку "Скорой"...
- Свеженькая, принимайте! - Санитары поставили носилки и, пожелав мне
здоровья, уехали.
Резкий сигнал, и приемный покой наполняется белыми халатами. Одни
старательно стучат молоточкам по коленям, другой, с зеркальцем на лбу,
изучает горло, нос и даже уши.
"При чем тут уши? - с досадой думаю я, - кожи не видят, что ли?" Но
кто-то уже усердно давит мне на шею, заставляя глотать. Кажется, этих врачей
интересует весь мой организм, кроме лица и рук. Потоком тянутся вопросы про
мои болезни, начиная с пеленок, про болезни моих родителей и даже причины
смерти бабушек и дедушек...
- Может, еще о пробабушке рассказать? - вскипаю я.- Когда она
почувствовала себя плохо, ей было девяносто восемь...
- Понятно... Постарайтесь вспомнить, не болел ли кто-нибудь у вас в
семье психическими заболеваниями? И не было ли среди ваших родствеников
случаев самоубийства?
- Не было! Никогда! - Я с трудом поворчиваю язык. Кажется, пузыри на
руках вот-вот лопнут. Как под ударами плети, горит лицо. Каждый поворот
головы усиливает жжение. Хочется орать во весь голос, отдирая от себя эти
чужие пузырчатые куски кожи.
- Минуточку! - Окулист тщательно проверяет зрение. Свет дико болезненно
режет глаза.
- Хватит! Сделайте что-то для кожи, а потом смотрите что угодно...
Слепящие вспышки вспыхивают со всех стороон, чьи-то сильные руки
сдавливают плечи, поворчивая меня в разные стороны.
- Вы не имеете права меня фотографировать! - кричу я
- Мы имеем право на все! - Властный голос повторяется в моих ушах
слабым эхом.- На все...На все!..
Я ощущаю себя зверем в капкане.- Отпустите меня домой!
- В таком виде домой? - иронически звучит тот же голос.
- Сейчас вид не имеет значения!
В наступившем затишье гулко отдаются тяжелые шаги.
- Я главный врач!
На меня наплывает глыба жира, похожая своим вытянутым зубастым лицом на
огромную щуку. Щука увенчана засаленным смоляным пучком волос, собранным на
темени затейливым бантиком. В плоских, как плавники, ушах, прижатых к ее
удлиненной почти рыбьей харе, покачиваются огромные золотые серьги. Шелковый
бантик - затейливый, трехцветный, красный, синий, еще какой-то. Не бантик, а
государственный флаг.
- Что вы хотите?
- Я требую, чтоб меня отпустили домой!
- Прекратить капризы! - взвизгивает рыба. - Тоже мне царица! - От
негодования ее обвислые щеки колышатся. - Если б ты врачам платила...
- Они бы сначала занялись моей кожей, - перебиваю я ее. - Мне больно!
- Больно?! Молодая, потерпишь, ничего с тобой не стрясется!...Таких,
как ты, много, и всем больно. Другие терпят и не скандалят. Отправим тебя в
отделение, там тобой и займутся.
Глыба жира торжественно уплывает.
И вот уже другие санитары подхватывают носилки и через минуту я трясусь
в тесном кузове. Пытаюсь выяснить:
- В какое отделение?
- Куда положено, девушка, - отвечает неразговорчивый санитар.
Легкое подрагивание машины усиливает боль, порой боль такая, словно
меня полосуют ножом.
Бешеный круговорот событий, лиц, вопросов проносятся в воспаленной
памяти и, сливаясь с болью, как бы растворяется в ней. " Люба, ты сняла
противогаз?.. А как же вторая вентиляция... Тоже не сработала?"- стучит в
висках испуганный голос Акимовой. " Без вашего ведома?- хрипит стариковский
голос горбуна Агрономова. - Пишите докладную, укажите имя этого субъекта. Я
не я, если он не будет сидеть!" Уставшее лицо профпатолога расплывается : "
Индивидуальные средства защиты не применяла... Так и запишем". Пшежецкий
смотрит на часы: "Химику стыдно бояться запахов." Пшежецкий-то малость с
приветом.. - Ни противогаза, ни аварийной вентиляции... - с тоской подумала
я, - Тяп-ляп, лишь бы поскорей... А мне теперь валяться... Что стряслось с
этой проклятой тягой, и почему ее так долго чинили?"
На следующее утро узнал , что в то же закрытое отделение института
Обуха привезли троих мужчин, которые делали точь в точь, что и я:
синтезировали хлорэтилмеркаптан без противогаза - трех здоровущих парней -
Мережко, Бынина, Попова....К моему появлению выжил только Попов.
У меня в ушах до сих пор звучит спокойные голоса врачей: " Время
экспозиции Попова - двадцать пять минут. Время экспозиции Рябовой - сорок
минут... У Попова при меньшем времени экспозиции роговица глаза пострадала
значительно сильнее. У Рябовой все, как у мышей, только печень не
реагирует..."
Женский голос спрашивает, какой вес Попова? 70 килограмм? В
американском справочнике указывается летальная доза иприта... Правда, только
для кошки. Приводится в миллиграммах на килограмм живого веса...А каков вес
твоей кошечки? - И оба эскулапа хихикнули...
Но этот разговор уже самого конца моей первой недели у Обуха.
А в первый день нянечка подвела меня к железной кровати, сказала: - Вот
твоя койка! - и неслышно исчезла. Облезлая кровать, в которую я
проваливаюсь, словно в трюм, похожа на маленькое старое суденышко. Оно
потрескивает, жалобно скрипит и нестерпимо укачивает. Застиранная, пахнущая
хлоркой простыня, напоминает парус.
Небо за окном, сотканное, казалось, из таких же подсиненных парусов,
единственное, что связывет меня с той, оставшейся позади жизнью.
Я качаюсь на своем скрипучем кораблике, и мне кажется, что все это сон,
который исчезнет, улетит, забудется. Но, с усилием открыв глаза, вижу свои
руки - красное мессиво, покрытое бледно-желтыми пузырями. "Жаба! Жаба!"-
испуганно звучит во мне собственный голос. Боль охватывает лицо и руки
раскаленным обручем, разливается по всему телу, отдаваясь в затылке.
- Это анастезирующий раствор, - слышу торопливый голос сестры, кладущей
возле меня железное корытце - Руки - сюда, в лоток с прохладной жидкостью.
- А лицо?!
Она будто не слышит, ставит на тумбочку какую-то кашу.
- Захочешь есть, скажешь соседкам, покормят.
- А лицо?! - У меня горит лицо?!
Сестра тихо-исчезает...
Во рту привкус тошноты. Кажется, я не ела почти двое суток.
- Пить, только пить....- Малейшее движение ртом невыносимо.
Раствор в лотке нагревается. Огненные тиски становятся все сильнее. Я
кусаю губы, чтобы не реветь. Но слезы текут, пытаюсь взять платок, чтоб
вытереть эту соленую разъедающую жидкость. И от режущей тело невыносимой
боли теряю сознание.
Очнулась, когда меня встряхнули, растолкали. Подплыл белый халат. За
ним - второй.
- Ну, как, больная?
- Плохо! Нестерпимо плохо! Дайте мне анальгин, пирамидон, что-нибудь...
- Нельзя!
- Любое обезболивающее!
- Не положено. Есть раствор, этого достаточно.
- Раствор не помогает, а голову в лоток не положишь.
- Надо потерпеть!
- Господи, как вытерпеть, когда тебя будто перепиливают тупой пилой.
Дайте хоть анальгин!
- Повторяю, анальгетики даются только по специальному разрешению.
- Позвольте, вы же врач! Кто лучше врача знает, как ослабить боль?
Белые халаты бесшумно исчезают. Я ощущаю себя жалким беспомощным
животным. Скотиной на бойне... Мне не терпится в туалет, я хочу
высморкаться. Что я могу сделать без рук?
Стонать, плакать, биться головой о железную кровать? Бессмысленно.
Приближаются еще два белых халата. Узнаю сестру, которая приносила лоток. И
вторая, видно, сестра. Когда-то в России они назывались сестрами милосердия.
Они шепчут.
- Не скандальте, девушка! Это вам не поможет.
И вдруг я ощущаю всем своим нутром, что никто из них ничего для меня не
сделает. Я еще не знала почему, но безошибочный инстинкт живого существа
подсказывал, что всем им на меня наплевать. Не может же быть, что им
запрещено помогать? В больнице? Почему?!
- Покажите мне, где туалет, - прошу. - Дойти смогу сама, без вас, ноги
у меня в порядке...
В отупении и отчаянии бреду в хлорированном мареве больничного
коридора.
Пол шатается под ногами, покачиваясь плывут серо-зеленые стены.
Господи, не упасть бы! Добравшись до своей кровати, снова забираюсь под
обжигающе -холодную простыню.
-Давайте я вас укрою.- Мягкий гортанный голос тих, и совсем не похож на
те, которые слышу с самого утра. Разжав веки, вижу, что в палате остались
одни больные. Судя по тоненькой со странно широкими плечами спортсмена
фигуре, затянутой больничным халатом, и толстой косе, закрученной на темени,
передо мной женщина лет двадцати восьми-тридцати. На голове просто копна
огненно-рыжих волос. Тонкое интеллигентное лицо в очках с простой оправой,
самодельно, видно, уже здесь, в больнице, "починенной" нитками. Кожа
белейшая, которая бывает только у огненно рыжих. Однако от корней волос
почти до самой шеи покрыто коркой темно-коричневых струпьев.
- Ваше одеяло, девочка, свернуто, в ногах у вас лежит.- Она укутывает
меня заботливо, как ребенка, засовывая края байки под матрас. - Вас прямо
трясет от озноба... Хотите, я еще свое одеяло дам? - Добрые синие глаза
смотрят на меня из-под струпьев. - Пить, да?
Я киваю. Никогда еще простая вода не казалась мне такой вкусной.
- Меня зовут Тоня, я из НИОПИКА, знаете?
-Знаю НИИ около Маяковки. Красители и прочее... Из какой лаборатории?
- Я в закрытой работала. В филиале на Долгопрудной.
- Понятно. А это что за больница?
- О ф и ц и а л ь н о - это клиника Академии медицинских наук. - Голос
ее становится унылым. - Не рядовая больничка, а большой научно -
исследовательский институт, известный, как сказал мой шеф, во все мире. Сами
видите, докторов целое толпище. Это витрина. Но, как говорится, одно в
витрине, а другое в магазине.