Свирский Григорий. Люба - любовь... или Нескончаемый "Норд-Ост"

слегка растягивает слова. - Не за-будь-те приготовиться к завтрашнему дню.
Сегодня у нас нет времени.
Товарищи, вернемся к нашему объекту. -Он резко поворачивается, и вслед
за ним все четыре десятка глаз.
- Итак, покраснение глазного яблока умеренное, фотофобия выражена
относительно слабо. Обратите внимание, что у Попова при времени в двадцать
минут... Это еще раз напоминают о различии действия агента в зависимости от
пола, возраста и индивидуальных защитных свойств организма....В отличие от
Бынина и Мережко объект не жаловалась на тошноту. Все эти факты...- И
загудел свое опять...
" Правда", кем-то из больных оброненная и забытая, так и осталась
лежать на полу. Блеклая газетная бумага незаметно слилась с тусклым цветом
свисающих простынь.
Тоня подняла измятые листы, взглянула на заголовки и - заметила с
брезгливой усмешкой: - Мы опять требуем "немедленного прекращения Западом"
всего того, что мы сами прекращать и не собираемся...
Мучительнее всякой боли было признать-осознать все происходящее и
остаться самой собой. Видеть, что ты подопытное животное и не превратится в
зверя. Не кричать от ярости, не плевать из своей клетки на дрессировщиков.
Надо было уцелеть. Любым способом.
Не у кого было спросить, как жить дальше. Нельзя отправить письмо, и,
хотя на окнах нет решеток, от высоты, чернеющей за толстыми двойными
стеклами, становилось не по себе.
Каждый из нас, конечно, думал, что ему, именно ему повезет... что он
крепче и здоровее, и он выживет.
К вечеру одной из новых соседок стало совсем плохо. Тощие руки лежали
поверх ее живота, плоского, как пустая наволочка. На теле, от плеч и ниже,
не просматривалось никаких выпуклостей, только в самом низу торчали пальцы
ног. Она скулила как-то по-собачьи, вытирая слезы казенным вафельным
полотенцем, отталкивая от себя утешавшую ее Тоню.
- Помирать страшно, - безголосо тянула она. И все чувствовали, что это
действительно страшно.
- Смерти нет! - Будто от сильного рывка качнулась стрелка прибора,
рисовавшего на ленте неровную кривую. Смерти нет!, - отдалось эхом в
металлическом ящике, за которым не видно было Анны Лузгай. И почему-то мне
хоть на секунду почудилось, что смерти действительно нет.
-Ну, а ты чего раскисла? - наклоняется ко мне Тоня. -Тоже помирать
собралась?
Вечером струпья на ее лице почти сливаются с ее рыжеватыми волосами,
отчего ее открытое, все чувства наружу, лицо будто в пламени. Горит женщина!
- Нагляделась солдатня на тебя... Ничего, Любочка! Лишь бы пороху у
тебя хватило... Галя сказала, что на лекции ты чуть в обморок не упала.
Галя улыбнулась удовлетворенно: - Пришлось выручать...
- Чудачки вы мои! Мы для них не женщины. И уж точно не люди...
- Пойми, Тоня! Сегодня лекции, вчера расписку тянули, пугали, что без
расписки лечить не будут, - жалуюсь я. А подпиши и виноватых нет.
Поправишься, иди домой и доказывай потом, что черное - это белое. Да кто
тебя слушать будет? ... Тоничка, дорогая, что же делать? Глумятся, как
хотят. Мне такой укол закатили, что сам себе смертный приговор подпишешь.
- Расписка - это серьезнее. - Ее спокойный голос стал сипловатым, будто
дал трещину. - Если тебя предупреждали - пеняй на себя. Притащишься в свою
любимую Альма Матер, и что заявишь? Что тебя эти вымогатели заставили
расписаться под психотропными наркотиками? Твои академики вместе с
генералами ничем не помогут. Бумажка есть и все. Виноватых нет!.
Власть у нас, как подвыпившая уличная, простите, девка, которая
требует, чтоб мы немедленно признали, что она невинна. Девственно чиста... И
знаете, как называется у нее наше сомнение в ее невинности?...Клевета на
советский государственный строй! Не более и не менее! Десять лет строгих
лагерей...
- В лучшем случае, психическое расстройство , - добавляет Галя. - Не
дам я этим мужланам на себя сесть. Буду отбиваться от их вранья и ногами и
руками...
- Молодец, - сияет Тоня. - Спасибо за поддержку. Здорово!
- А чего здорово?!- обрывает их тощенькая соседка. - Не сегодня, так
завтра, а мужик-насильник своего добьется. К чему зря мучиться? Пусть
подавятся они энтой своей поганой распиской. А нам ... дай Бог живыми
выбраться. Да вы поглядите на нее: ели-ели жив ребятенок - предупреждали -
не предупреждали, да какая к Богу разница.
- Как, какая разница - взрывается Тоня. - А - справедливость?!
- Справедливость?! Ишь, праведная, чего захотела! Ты еще погромче о
справедливости покричи, глядь, и у тебя психическое расстройство найдут.
- Ее полуокрытые глаза тускнеют и лишь изредка вспыхивают неестественно
ярким светом. - Как же, - видали мы эту их справедливость у нас в
Воскресенске. В самом городе у нас удобрения делают, а отъедешь на окраину -
взрывчатку. Порой целый цех в воздух взлетит, и все - от рабочих до главного
инженера косточки сложат. Справедливость на всех одна.
А в нашем почтовом ящике завсегда помирали тихо, безо всяких взрывов. У
начальства одна отговорка - несчастный случай. Ну, и иди, ищи ветра в поле.
Как смертная авария, мастеров, да инженеров в цеху нет начисто. То на
совещаниях, то в разъездах, а то у директора...Слух, правда, пошел, что дело
тут нечистое....
Молодка, твое имя Тоня, кажись? Баба ты боевитая, с университетом. А мы
что? Мы - темнота. Ящиков со стрелками в глаза не видели. Охрана - не чета
здешним сестрам, сами темные. В барак снесут, где вчерашние уже поленницей
сложены, и готово дело...
- У нас, выходит, проще, чем в ваших ниверситетах, - вступает соседка,
кожа да кости, привезенная ночью. - Рабочие идут за копейку пара, несчастный
случай, и на свалку. Газеты о том не пишут...
- Да что это Вы, дорогие мои! Вы знаете, что вас, скорее всего, ждет, и
сами же в гроб ложитесь. Добровольно?! - недоумевает Галя.- Вы розумеете -
нет?
-Так, дивчина ты наша, в том-то и дело, не дорогие мы вовсе. Когда
детишки от голода пухнут, а у меня их трое, к черту в зубы полезешь, а не
то, что в ящик...
А ноне у нас никакой аварии не случилось. И в помине ее не было.
Инженер и мастер ушли, а скоро всех по телефону вызвали, вроде бы на
комиссию. Слова сказать друг другу не успели - солдаты всех в машины
загнали, да не в район, а прямо в Москву повезли. Только в дороге что-то
стало мне в груди жать, тогда только и смекнула, что дело дрянь...
Голова соседки вновь погружается в подушку, расплываясь в большое
бледное пятно.
- Со студентами тоже не церемонятся... - Растопыренными пальцами Галя
хватается за спинку кровати, потеет от слабости и взмокшая рубашка прилипает
к упругой груди.- Мы государству огромные деньги экономим, наблюдая действие
вещества, пока оно не очищено, прямо после синтеза. Ведь в бомбах происходят
точно такие же синтезы, а мы, студенты, можем все в колбах сделать.
- Хватит вам, и без того тошно, - обрывает разговор соседка из
Воскресенска. -Только и умеем, что болтать. Знаем, что никто не услышит.
Жили дрожали, и помирать страшно. - Ее заострившееся, без кровинки, лицо,
размытое светом грушевидной лампы, розовеет и она с жадностью выпивает
осташийся после обеда компот из сухофруктов, дожевывая каждую ягоду.
Не верилось в тот момент, что она и вправду думает о своей смерти.
- Блаженны мертвые, умирающие в Господе, - сипло отдается за коробкой
прибора, но никем не замеченные слова таят в свинцово- тяжелом воздухе.

Ночью палата похожа на затихший муравейник. Как бдительное насекомое
поцокивает стрелка прибора, заглушая чье-то хрипловатое дыхание, легкое
всхлипывание, глухой стон. Голова медсестры, изредка просовывается в дверную
щель и напоминает лошадиную.
Тревожно, мучительно стучит в висках, будто кровь перекачивается со
сбоями неисправным насосом. Но сильнее саднящей боли - тревожные мысли,
устало перемалывавающиеся в сознании. "Динамика поражения агента хорошо
известна для животных и в значительной степени для человека"...
""Справедливость? Ишь чего захотела!" " Блаженны мертвые..."
Утром, за окном, громко орут галки, свисая черными гроздьями с мокрых
веток. В тусклом свете слякотной осенней пелены чуть вырисовывается рука,
беспомощно застывшая над самым полом.
"Соседка из гробового Воскресенска?!" - Что-то холодеет у меня внутри.
- Ночью... - задохнулась в жалобном шепоте Тоня. - Никто даже не
заметил. Посмотри! Кажется, она хотела что-то сказать. Может быть, самое
главное в жизни, кто знает...
И правда, на ее лице, рано состарившейся и несправедливо обделенной
судьбой женщины, застыло едва заметное удивление, будто она так и не
смирилась со всем тем, что довелось ей узнать, и даже перед смертью все еще
пыталась понять какую-то скрытую от нее истину.
Заспанные санитары накрывают труп дырявой простыней, и через несколько
минут тетя Даша, перекрестившись, стелит чистое белье на осиротевшую
постель..- Царство ей небесное, - -вздыхает она. - Глядишь, сегодня
новенькую положат. А на завтрак-то у нас селедка с картошкой...

- В морг повезли-и-и... - протяжно кричит кто-то за дверью.
Галю этот возглас вдавливает в пролежанный матрас, как от ударов
плетки. Острые плечики вздрагивают.
- В морг! - Ее захлебывающийся голос сливается со скрипом постели, -
звук такой, будто железкой о железку скребут. - Вскрытие будут делать.
Что-то внутри меня леденеет и, покрывшись мурашками, я залезаю под свое
жесткое колющее одеяло, как улитка в раковину.
-".. Да приидет царство Твое; да будет воля твоя и на земле, как на
небе", - надтреснутым колоколом звучит молитва Анны
" Нет-нет, только не в морг!.." - пронзает меня, точно сильным током.
Четвертый день я в этом аду, а никто-никто! не приходит. - Боль
пожирает силы.
ПОЧТИ НЕДЕЛЯ ЗА СПИНОЙ ... ЗАБЫЛИ МЕНЯ?!
Слабый луч солнца падает на тумбочку, загорается в стакане чая,
перескакивая на мои жабьи лапки в жестяном лотке. "Хлорэтилмеркаптан -
кожно-нарывной агент", сказал вчера этот Скалозуб. Наверное, все же от этого
не умирают...
-Рябова здесь? В палату всовывается кудлатая мужская голова. Красные
отечные глаза, пузыри на опухшем лице поменьше, чем у меня.
- Хлорэтилмеркаптан? - угадывает он меня взглядом. - Вчера на лекциях
говорили. - Сорок минут и жива?!
- Не твое дело,- почему-то зло огрызаюсь я. - Тут никто умирать не
собирается.
Он воровато оглядывается в коридор, и я замечаю его руки - тоже
пузырчатые и распухшие. - А двое из нас уже ноги протянули, слышали? От того
же яда. Теперь, значица, только мы двое остались. Давайте знакомиться. Я -
Попов. Во мне отравы этой двадцать пять минут. Там кто-то идет... Потом
поговорим. - И он исчезает, как привидение.

"... войдет в царство небесное... исполняющий волю Отца Моего
Небесного," -тянет Анна.
Жестяное небо в размытых пятнах сажи опрокинулось над палатой. Дождь
бьет по оконному стеклу. Капли похожи на разбитые стеклянные бусинки.
Почему те двое протянули ноги?.. От такого же кожно-нарывного подарка
человечеству... Но ведь к о ж н о - это не страшно? Какие-то примеси
добавляют в их "ящиках?" Забыла... Дихлордиэтилсульфид... Мы проходили это?
- Галка, открой учебник и посмотри! - кричу.
Но она не шевелится. Лень ей, наверное, лезть в учебник.
-Галя, давай я тебя покормлю, смотри, и у тебя картошка стынет.-Тоня
подхватывает тарелку из рук тети Даши и делает какие-то непонятные жесты за
моей спиной. - А селедка просто замечательная!
- Галка, найди по алфавитному указателю, - бормочу я в такт барабанной
дроби дождя.
- Это ип-рит. - Галя с трудом складывает слова. - Но ведь это по-боч-
ный продукт. Ни-чего о-пас-ного. По-боч-ный..
Ну да, от основного двое протянули ноги... - Формулу пиши!..
Пузыри стягивают нам рты, даже не крикнешь толком.- Пиши, надо
разобраться... Це-аш-два, це-аш..- Буквы прыгают по бумаге. - Все просто,
как апельсин. Если разорвать молекулу иприта пополам, то и получится то, от
чего двое уже...
-"Хлеб наш насущный дай нам днесь..".- Анна заходится сухим кашлем.-...
нам хлеба насущного... - долго слышится молитвенное бормотание Анны
- Да не хлеба надо просить, а лекарств! Лекарств! - кричу я изо всех
своих слабых сил, и от этого усилия захожусь в кашле. На носовом платке
расплываются красные пятна. Беда!
Анна поднимает глаза цвета болотного мха и протягивает ко мне жилистую
руку, словно отделившуюся от потемневшей, старой иконы. Руку призывающую и
смиряющую, просящую и дарующую. Стрелка прибора у ее изголовья начинает
выделывать что-то невообразимое.
"... Царство Божие не в слове, а в силе", - двигаются пересохшие губы.
На тарелке сохнет селедочный скелет. Позвоночник,- хрящи, кости. Так и
от тех двоих, что протянули ноги, осталось по скелету. Может быть они
превратились в учебное пособие для будущих специалистов.
- Все зависит от времени и концентрации, - успокаивает меня Галя. -
Увага! Увага! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! Эскулапы движутся!!!
Во время обхода полковник внимательно считает- мой пульс, и я слышу
тиканье его часов. Стрелка бежит по циферблату...точь в точь как на руке у
Пшежецкого...", "Все зависит от времени..." А пока наше тело нужно им,
хаки-докторам...
Грачев, идущий за полковником что-то записывает. Может быть, диагноз
прост: ушла в вечность... О, нет! Нет!
В морге - груда мяса и застывшей крови. Вскрытие расскажет
эскулапам-убийцам, как продукция военного завода действует на
законопослушного гражданина. Свой подох, так и чужой не увернется...
Это для них куда важнее самого человека, попавшего в проклятый Обух.
-...Каждый божий день... "В морг! В Морг! И все для того же отпора!
Неизвестно кому!" - снова заговорила в Тоне, видно, эта ее постоянная боль,
не оставлявшая сердечную женщину. - В морг несут и несут... Постоянное
злодейство "во имя". Убийство собственного народа... ради мира!
Никого им не жалко, ни студентов, ни тех, кто горбатится на заводах...
Господи, чем же все это кончится?
И будто что-то екнуло внутри меня или сорвалось с высоты от тревожного,
пронзающего провидения-предчувствия Тони. А может просто хлопнула дверь и
оборвала неслышную никому мольбу.
- Бесполезно, немыслимо нам, хворым, с этой железной махиной бороться!
- вскричала Галя, влетев в палату.
Галю куда-то увозили, а вернулась она всклокоченная и помятая, как
воробей, случайно вырвавшийся из кошачьих лап.
На всю жизнь остался во мне этот галин вопль. И мысль о том, что наш
изумительный мир состоит из хищников и таких беззащитных птиц, как Галя; ну,
и вот этой нарывающей в сердце боли, воспоминаний о детстве, единственой
моей радости, а так же бегущих в никуда часовых стрелок.
Галя тяжело опускается на скрипучую постель, беспомощно сложив руки на
подоле застиранной рубахи
- Опять прижали меня, мучители, вымогатели в погонах: или я дам
расписку, что меня предупреждали о токсичности ксифагола, или они меня
отсюда живой не выпустят!. И брешут соблазнительно. Мол, одна поганая
закорючка, и у меня есть шанс не попасть на вскрытие.
Может быть, она права? Вырваться и вернуться к цветущим белым садам и
кострам из опавших листьев, млечному пути и дыханию теплого моря, к шопоту
длинных горячих ночей, к восходам и закатам.
- Это предательство! - вскакивает Тоня, стройная и дрожащая, как
стальная пружина. - Это предательство и живых и мертвых!
Долгая глухая тишина прерывается нервным вскриком Гали, вскочившей с
постели.
-Тоня! Ты - страстная натура. Тебя умные мальчики любили! А я рохля!
Меня умные мальчики не любили! И глупые тоже. Я не могу противостоять этой
машине...
У Тони от неожданного выкрика Гали приоткрылся рот.
- Галюша, почему ты решила, что я страстная натура?!
-Так есть же верная примета. Ты - рыжуха. И все равно, у тебя над
верхней губой черные усики!
Вся палата грохнула от хохота, хохотали-тряслись так долго, весело и
все более нервно, кашляя и задыхаясь, что всполошились дежурные сестры.
Влетели в палату - одна за другой.
Дружный и долгий хохот в СПЕЦобухе - это нечто неслыханное. ЧП. Бунт!
Почти революция...
..У пустующей постели соседки, Царство ей небесное! старый врач на
секунду останавливается в раздумье. Шествующий за ним Грачев промчал мимо,
не задержавшись. Даже не посмотрел в нашу сторону, сторону еще живых...
Я почувствовала, как во мне что-то закипает. Перед старым врачем
скотина Грач дугой гнулся, раболепствовал. А от дела рук своих морду
отвернул. "Не обращайте внимания - вспомнилось: "Религиозный фанатик". Мы
для него даже не животные... Не врач ты, а гробовщик, вот ты кто! А какое
лицо у него? Только сейчас обратила внимание - лицо у него собачье...
Вытянутое. Уши почти торчком. Урод!
И я вдруг вспомнила... Из всех собак, которых встречала в жизни, мне
больше всех запомнилась бездомная псина, сочетание таксы и бульдога -
коричневое туловище с белой грудью на тонких кривых ножках и непомерно
длинные уши. Собаку звали "Урод". Она принимала пищу из рук любого прохожего
и благодарно провожала его вдоль дачного поселка до самого леса.
В ту пору я еще не знала, что такое натрий и не могла понять, почему
собака подпрыгнула, заскулила и заплакала как-то по человечески, слезами, а
потом словно замерла. Мальчишки, которые кинули ей вместе с хлебом натрий,
смеялись. А урод стоял неподвижно с прожженными до самой кожи
внутренностями, боясь пошевелиться. Мальчишки уж не просто хохотали, а
веселились и прыгали.
" Фашисткое отродье!" - вдруг вскричал мой отец по адресу убегавших
"шутников", схватил со стены охотничье ружье и выстрелил "Уроду" в голову.
Не знаю, чем было заряжено ружье, но "Урод" отлетел в канаву...
У собаки сожгли живот. А у Грача треклятый СПЕЦОбух начисто выжег душу.
Потому он не только не остановился, но еще и бросил старику-врачу, что у них
и без того много дел.
- У каждой кровати вздыхать, не дай Бог, проснешься Шухиным. "Каким
Шухиным?" переспросил старый врач.
Я запомнила фамилию, чтобы потом расспросить о Шухине, которого, видно,
не взлюбил Грач...
Но расспрашивать никого не пришлось. Галя хорошо знала эту историю, и
как только "Эскулапы" исчезли, принялась скороговоркой, вполголоса,
рассказывать:
- Девочки, моя бабушка жила в Поволжье. Примчалась к нам, в деревянный
городишко Калач, на попутном грузовике, все ее имущество в одном узле.
- Повыгоняли нас, ироды, и заплакала.
Оказалось, какой-то генерал приказал провести испытание нового
отравляющего газа в Поволжье. В экспериментальную зону включили несколько
деревушек. Километров в ста от Саратова. Солдаты вывезли из деревень детей и
стариков. А молодых оставили.
"Слава тоби Господи,- рыдала бабушка,- що скотыны на селе не було, а то
бы всю потравылы.
Балакалы, що якись газы пустыли, люди вылы замисто собак. Мамина сестра
Оксана криком кричала,что дома под газами солдаты оставили ее дочь, но уж
было поздно. Оксана прорвалась в ихний штаб и проклинала иродов до тех пор,
пока охрана не вытолкала ее на улицу.
Позже им объясняли, будто синоптики ошиблись, неправильно предсказав
направление ветра...
Бабка Оксана не унялась - ее куда-то вызвали, обозвали антисоветчицей и
пригрозили... Она и побежала от нового лиха к моим родителям, и по ночам и
вечерам ревела.
В газетах конечно, не было ни слова, но от кого-то узнали, что
полковник Шухин, главный на испытаниях, слег с тяжелейшим инфарктом. Хоть у
одного нервы не выдержали...
- Для гробовщиков ОБУХА, естественно, Шухин не пример: слабак.. Вот
Грач, он - не слабак, он преступник! - с сердцем вырвалось у меня. Каждый
Божий день кормится человечиной и цветет... По ленинградскому блокадному
закону, его бы расстреляли безо всякого суда.
-Ох, боюсь, девочки, - тихо донеслось с тониной кровати. - суда над
троглодитами от власти - этого народного на русской земле праздника, мы не
дождемся... Галя, кстати, ты украинка или русская? Твоя Украйна может, к
свободе прорвется, а вот наша Русь - не верю. Чернышевский не ошибся: в
России "сверху до низу все рабы!"...
-Тоня, я помесь бобика с дворняжкой,- с усмешкой ответила Галя. -
Боюсь, после Обуха от миролюбивого бобика уже ничего не останется... Буду на
врачей в хаки набрасываться овчаркой.
-Тш-ш!- вдруг прошипела Тоня. Наша молчунья поплелась с доносом
Галя растерянно обводит всех глазами, пытаясь найти поддержку или
сочувствие своим сомнениям. Наступившая тишина обрушивается на палату, как
неразорвашийся снаряд.Через минуту вся накопившаяся горечь боли,
обреченности и бессилия Гали выливается наружу:
- Нет выхода, нет! Когда вы наконец поймете, что мы бессильны! Можно не
дать расписку и сгнить тут заживо, но от этого ровным счетом ничего не
изменится. Поверьте, что всем плевать...- И она заплакала.
- Галочка, милая, умоляю не реви! - Я подаю ей еще один платок. -
Каждый поступает так, как считает нужным.

Глава 6
ХИМФАК - ОСТРОВ ЛЮБВИ.
Из трехсот, принятых на химфак, - стреляются из-за любви, по молве и
подсчетам Гали Лысенко-Птаха, - пятьдесят человек
- Любовь, ты со мной не согласна?! Интересно, на каком свете ты
пропадала раньше, холодно-рассудительная до ужаса? Мы с тобой - не первые,
не последние! - крикнула Галя в слезах.
-Ты о чем?
Галя смотрит на меня в упор. Ее глаза полны боли и укоризны.
- Ты-то знаешь, при входе на химфак, за плакатом "Химия - кузница
народного изобилия" есть доска из белого мрамора. Она начинаются всегда
одинаково: "Деканат, партийная и комсомольская организация химического
факультета-с глубоким прискорбием извещают... " Пышные корзины цветов,
венки, траурные ленты, - в общем, все как полагается.
-- Помнишь, как прошлой зимой на этой доске появилась фотография нашей
ровесницы с наспех сделанной припиской: "Третий курс скорбит о безвременной
кончине Житковой Ольги?" - Вместо, корзин и венков в колбе стояли три
гвоздики.
Через два часа ни цветов, ни объявления ... Снял их Витька Гладков,
комсорг курса, "шкура номеклатурная". Между прочим твой приятель.
Право на Память! Только парткомом дается ?! И вы все отнеслись к этому
равнодушно! Я что-то не помню, что бы ты, Люба, кричала о справедливости...
-А я знать-не знала, что и почему?
-Естественно! Ты всегда интересовалась только собой и своим Сергеем.
Мы, черная кость, смерды из общежития. Мы для тебя существовали как бы в
другой галактике... Ольга вовсе не отравилась от несчастной любви. Она
хотела жить не меньше, чем мы с тобой. Они с Борькой собирались уже подавать
заявление во Дворец Бракосочетаний, и мы спорили, на какой день лучше
назначать свадьбу и какой длины нужно шить платье. Я не видела более
счастливой любви, чем у них...Но кто-то пустил слух, будто она выпила яд в
общежитии. А она в тот день ушла к себе на кафедру делать какой-то синтез.
.
-...Оттуда ее привел в общежитие Борька, - она успела позвонить ему на
физфак, почувствовала, что заболела.
Через два часа ей стало совсем паршиво, до соседнего крыла она уже
дойти не могла. Мы вызвали врача из нашей поликлиники
Врач сразу спросил - с чем она работала? Она не знала даже названия
вещества, шеф попросил сделать синтез, ничего не объясняя. Врач позвонил на
кафедру, что-то понимающе промычал, а нам "объяснил" нагло, будто Ольга
что-то выпила, не помню, что именно. Она приоткрыла глаза, и отчаянно махала
головой, пытаясь сказать, что это ложь.
Врач отправил ее в Первую Градскую, но никому из нас не разрешил
сопровождать ее в больницу. Борис был в этой Градской трижды. Черта - с два
его пустили. Скандалил с главврачом, все равно не помогло. Так. он ее больше
и не видел.
Любка, никогда-никогда этих лжецов и отравителей не судят, ты что, и
это не знаешь?!... Никто-никогда!
- Ну , а где были родители?
- Их вызвали из военного городка, когда Ольги уже не было в живых.
Только через три дня они получили извещение, что их дочь покончила жизнь
самоубийством, и нужно явиться в морг Первого Мединститута. Мы, в общежитии,
понимали, что это не самоубийство. Даже написали письмо в деканат, просили
расследовать этот случай.
- Но я спрашивала у Караханова...
- Тянет тебя на комсомольских боссов - врунов патентованных! По
обыкновению, они говорят только то, что дозволено, и ни слова больше.
Признай лучше честно , что тебе эта история до лампочки.
Ну, ладно, а когда четыре парня покончили жизнь самоубийством в один
день, тебе это не показалось странным?
- Но говорили, они все выпили какую-то гадость. И вообще, откуда я могу
это знать?
-Могла бы и поинтересоваться - как никак однокурсники!
Взяли да и порешили себя? Вчетвером?! За компанию, чтобы веселей было?!
Мы все уже в первом семестре узнали о быстродействующих ядах, а ребята,
так называемые самоубийцы, умирали шесть недель. И что еще более странно,
ребята разыскивали их через справочники всех больниц, а найти их так и не
удалось. И, конечно, по странному стечению обстоятельств среди погибших не
было москвичей, а родным опять сообщили спустя полтора месяца, чтобы трупы
забрали.
Любка, не придуривайся, что может сделать приезжий провинциал в нашей
славной столице? Мест в гостинице нет, так же, как и мест на кладбище.
Извольте в срочном порядке приобрести цинковый гроб и отправить его
самолетом в родной город. Там его место! Да кому же из родителей придет в
голову, что их любимое дитя кто-то захотел умышленно угробить, да еще в
Храме Наук, в Московском Государственном Университете?!
Бумажная ложь воспринималась ими, как истина, не подлежащая сомнению.
Магическое слово "самоубийство" замораживает... Помню, мать одного из этих
парней приехала в Москву и, едва живая, приползла в общежитие, чуть не