И главное, - ничего нас не учит. Уже и СССР распался. И русские беженцы ото всюду повалили. И жрать нечего... Нам, русакам, нужно на голову положить лед. Как средство от спеси. А Ельцина запирать на ночь в холодильник...
- Елка! - воскликнул Саня улыбчиво, - когда ты своему Тиграну не даешь лова сказать, я терплю, но Сергея-то Ковалева зачем прерываешь?.. Что мы, о старшем брате понятия не имеем? У моей мордвы и пять веков назад нельзя было принудить девушку выйти за нелюбимого, и мысли такой ни у кого не возникало, а у Старшего брата.?!. Дикая ты..
Елка расхохоталась, потянулась к худющему Сане, прижала его к своим грудищам, как ребенка.
- Юра, читай дальше, - одышливо крикнул Саня, отбиваясь от Елки.
"-... Признаться, в своих ответах иностранным коррам я был скован. Считал, что официальное лицо при государе не имеет права хулить государя. Ничего, сказал я самому себе простившись с ними, скоро ты перестанешь быть официальным лицом...
Я был гораздо ближе к концу своей миссии, чем думал... Как только в Думу просочились слухи о том, что с а м высказал Сергею Ковалеву неодобрение, так тут же несколько депутатов предложили отстранить Ковалева от должности уполномоченного Думы по правам человека. В феврале за это голосовали дважды. Коммунисты и жириновцы криком изошли - "страдает безопасность страны!", но не собрали нужного количества голосов. Не собрали и в третий раз - 1О марта 1995-го. Но тут вмешался господин Бабурин, председатель комитета по безопасности. Поскольку, де, "страдает безопасность..." Он предложил устранить не Сергея Адамовича Ковалева, человека вроде бы достойного, а устранить его должность, ибо в документах о ее утверждении еще что-то не подписано...
Это, подальше от греха, и приняли...
- Подонок! - вырвалось у Тиграна в сердцах. - Бабурин, а? Как вам это нравится?! Казался мне смелым человеком. В космонавты просился. Не взяли из-за зрения. Три института кончил, все постиг. Заче-эм учился? Для изощренного холуйства?.. Червем изогнулся, чтоб помочь бандитам... Теперь в Чечне наших свидетелей нет, там такое начнется!.. Юрыч, что ты на это скажешь?
- Ну, ребята, все об этом уже давным-давно сказано. Антон Павлович Чехов писал в своих письмах к издателю, если помните, "я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную..." И главное, не изменил Антон Павлович своего взгляда до конца жизни: притеснители, сказал, выходят из ее же недр. О нашем Бабурине это просто один к одному...
- Юрыч, - почти шепотом прервал Саня тяжелое молчание, и в горле его задвигался кадык, а Марийку не замучила твоя израильская жара? Не думает она... того, в родные пенаты...
Все затихли. Знали, Саня всегда "неровно дышал" к Марийке, цветочками ее задаривал, доставая и помогая ей отправлять Юре в Мордовию философские книги.
Юра улыбнулся.- Куда ей, Санечка, возвращаться? Даже если я ей надоел, хуже горькой редьки, у нее от меня трое детишек...
Саня посопел молча. Произнес вдруг простодушно: - Вернись Марийка, я и с тремя бы...
- Редкий ты человек, Санюша!.. А будет у нее пятеро?
Плечи у Сани опустились. - Пятерых в Москве не прокормить. В Саранске, тем более...
- Значит, мое спасение в том, чтобы число детишек Марийки немедленно довести до пяти! - жизнерадостно, под общий хохот, произнес Юра.
... В день возвращения домой он отвез листочки со стенограммой Сергею Адамовичу, чтобы тот, наконец, завизировал ее. Ждал пока не пришло вызванное такси. Сергея Ковалева все еще не было. "Опоздать на самолет?". Оставил копию жене, сказал, что свяжется с Сергеем Адамовичем из Израиля.
Созвонился уже из Иерусалима. Тот подтвердил благодушно, что все нормально, одно непонятно, почему Юра свой ядовитый вопрос об отсутствии в России и антивоенного движения, и подлинной интеллигенции передал иностранным коррам? Они, правда, тоже поминали об этом, но вскользь.
- ... Ежели бы не твои инвективы, - добродушно басил Сергей Адамович, я бы о коррах, скорее всего, и не упомянул. Журналистов там было не сосчитать. И наших и чужих...
Юра помолчал, затем ответил убежденно:
- Какое я имею право, в связи с трагедией Чечни, возникать. Я там не был, а "думцы" и корры были, рисковали головой. Иначе получится, что я хочу заработать авторитет на чужом горбу, на чужой крови... Извини, Сергей Адамович...
Как только Юра сообщил равву Бенджамину, что свидетельство Сергея Ковалева, наконец, им завизировано, прикатил радиожурналист. Повез Юру вместе с кассетой куда-то на "территории", долгой кружной дорогой, окаймленной навалом белых каменных осколков. Доставил почти под арабскую Рамаллу. Объяснил недоумевающему Юре, что Рабин и Перес их "седьмой канал" терпеть не могут... Что за канал? У оппозиции голос прорезался. "Толстосум из наших, религиозных, купил нам квартиру. Мы устроили в ней радиостанцию...."
Медлительный спокойный басок Сергея Ковалева звучал над Иудейскими горами почти час. Хотя в стране не осталось ни одного человека, который хотя бы не узнал об этом, ивритские газеты печатать стенограмму не торопились. Рав Бенджамин сообщил, что, по его сведениям, вмешалась военная цензура. Рабочая власть до сих пор стоит перед Россией на задних лапках. Правда о Чечне и Ельцине - главнокомандующем "федеральных" карателей - им ни к чему...
Обычно Юра заглядывал к равву едва ли не каждую неделю. А, вернувшись из Москвы, отдал ему официальный визит, и все!.. Удивился своему необычному чувству неприязни к профессору-равву. Особенно, когда на память приходили картины Грозного, воссозданные Сергеем Адамовичем. Чаще всего, мальчишечка в провонявшем хлоркой больничном морге с пустой авоськой в судорожно сжатой руке. Мама послала его в магазин, а он здесь, в навале трупов... Почему-то не хотелось с раввом даже видеться.
Взыграл в Юре горячий израильский патриот, глубоко оскорбленный постоянным сравнением раввом отцов-основателей Израиля с большевиками. И ранее большевики были для него, советского зека, понятием не абстрактным. Но сравнивать первого Президента страны Хаима Вейцмана или того же Бен Гуриона с палачами Чечни?! С Крысоловами, сознательно истребляющими свой народ?!. Пролившими, всеми видами современной военной техники, моря крови гражданских, ни в чем неповинных людей. Старух, детей...
-...Рассуди сама, - объяснял-втолковывал он Марийке. Пожалуй, не столько Марийке, сколько самому себе: - в Израиле ведь не было, как в России, убийственного размежевания по "цвету": белые, красные, зеленые? Не было избиения единокровных по иезуитскому критерию: "КАКО ВЕРУЮШИ?" Скажем, используешь ли наемный труд? Не спекулянт ли мешочник, которых в России снимали с поездов и стреляли без суда. Словом, буржуй - не буржуй? А ежели партиец, не гребешь ли выше партмаксимума? И прочее тому подобное... Здесь такого самоедства не было и в помине. Никто никому ни в карман, ни в черепную коробку не заглядывал с целью - выведать и разоблачить... У всех, и у нищих, и у миллионеров-евреев была одна-единственная, объединявшая всех цель и идея: СТРАНА! Отчего же наш рав... ведь не бойкий газетчик, который ради красного словца не пожалеет родного отца, а - серьезный ученый-исследователь, выверяющий с научным тщанием любой вывод, любую формулировку, почему он так рубанул? Сравнил действия отцов-основателей с кровавым ленинским палачеством? И говорил ведь это не однажды. И в ешиве. И как-то даже на курсах гидов, у которых ветер в голове и которые тут же решили, что у раввина, конечно же! "чердак поехал"...
- Картина должна быть сбалансированной, - так завершил Юра свои объяснения Марийке, удивившейся холодку, с которым муж разговаривал со своим раввом по телефону. - В политических оценках неправомерно личные чувства возводить в абсолют. Пыхтеть и злобствовать, как дорогой рав Бенджамин...
Ивритские газеты по-прежнему не торопились печатать стенограмму, привезенную Юрой из Москвы. Снимали с нее копии, восторгались по телефону мужеством Сергея Ковалева, и только... Юра передал стенограмму Сергея Ковалева корреспонденту "Нью-Йорк Таймс". И там не спешили..
"Нью-Йорк Таймс" дало лишь сообщение агентства "Рейтер" о том, что Сергей Ковалев 1-го мая 1995-го выступил в Конгрессе США, в комиссии по безопасности в Европе. А затем даже решилось опубликовать выдержки из его официальной речи в Конгрессе о чеченской авантюре...
И, конечно же, все, как одна, и ивритские, и английские, и русскоязычные газеты, дружно оповестили своих читателей, что депутата российской Думы Сергея Ковалева наградили в Штатах медалью за героизм. И, более того, окрестили современным Сахаровым.
Спасибо, шелудивые, и на том!..
Глава 6.
ПОСЕЛЕНИЕ "ЭЛЬ ФРАТ". ФЕНОМЕНАЛЬНЫЙ СУЛИКО.
Но до этих дней еще надо было дожить. Много автоматного огня и арабских взрывов прогремело в Израиле до постоянно откладываемой туристской фирмой встречи наших героев в Москве; немало пролито крови пассажиров в автобусах, женщин, детей... Вернемся к тем дням, когда мысль о командировке в "пшенклятый Интурист" у Скряги-Тучника только родилась. Лили январские ледяные дожди девяносто третьего, полагали, более спокойного...
За белыми турецкими стенами Старого города, в тесной квартирке Аксельродов с видом на мусульманские святыни, неумолчно, как глуховатый колокол из Православной части Иерусалима, звенел голос Марийки: "Дом! Дом! Дом!"
Не было дня, чтобы Марийка не вспоминала о доме; дети, вскрикивая во сне, будили друг друга, Ахава снова болела, ей не хватало воздуха... Когда теснота, наконец, довела Марийку до слез, она позвонила матери в Тель-Авив, и, неделю спустя, та доставила в чемоданчике "дипломат" все оставшиеся у нее шекели с портретами неведомых ей израильских вождей ("Я их банкам не верю.").
Дом становился реальностью. Осталось немногое, уломать упрямого Юрастика, который о "поселениях" почему-то не хотел и слышать, и - найти, наконец, хороший дом, удовлетворив все семейные требования: просторный, "чтоб разместилась вся орава", - мечтала Ксения Ивановна, "не продувной", это просила бабушка, и, по наказу Марийки, "чтоб никаких лестниц! Бабушка от нашей иерусалимской крутизны каждый день помирает, и коляску нет сил тащить, бросаю внизу."
Как ни желанен был для израильских подрядчиков - "кабланов" Ксенин "cash" (наличные), для виллы в Иерусалиме и даже для большой, на три-четыре спальни, квартиры сумма, как и предполагал Юра, была смехотворно мала. Ксения оставила у него на неделю свою "Вольво", и Юра, волей-неволей, двинулся на поиски.
Однако вначале вовсе не в поселения, а в район Катамон, который иногда называли "дном Иерусалима". Даже отыскал две полуразрушенные квартиры, которые можно объединить в одну и отремонтировать. Для этого у них, пожалуй, денег достаточно. На остановке автобуса встретил знакомого, учителя иврита. Поведал учителю радостно, что теперь ему, Юре, ни к чему забираться в места, где стреляют по детям. Здесь он никого не выселил, не утеснил...
Знакомый посмотрел на Юру удивленно.
- А на какой улице ты стоишь? - спросил он.
Юра отыскал взглядом на доме железную табличку. Улица называлась "Пальмах" - в честь военных отрядов рабочей партии, отвоевавших государство Израиль...
Учитель иврита усмехнулся, посоветовал, по доброму, не мучить самого себя. Даже оплот израильского либерализма - Тель-Авивский Университет возведен на месте арабской деревни...
Юра вдохнул горестно: "То-то твердят, в Израиле нет слова "Лама?" (Почему?) Есть "Каха!.." (Так!)
Однако и на квартиру в Катамоне денег не собрали...Тем не менее, при слове "поселение", у Юры будто уши закладывало...
Марийка извелась. Юрины льготы, говорят, кончатся вот - вот... А без банковской ссуды, на тридцать лет рассрочка, и собачьей будки не построишь. А он как оглох! Опять его "точки", что ли?
Марийка на семейном корабле была уже капитаном опытным, знала, на Юрины "точки" полезешь, пропорешь кораблю брюхо. Дождись половодья, тогда спокойно достигнешь чего угодно... К тому же "точки" "точкам" рознь. Тогда, в этом проклятущем Дворце имени Горбуна, что ли? упрись она на своем, не заглядывай они в это вонючее логово, никто бы никогда Юрастика и пальцем не тронул. Он трудяга безответный, на нем и там воду возили, и тут возят... А сейчас буду железной. Наперекор его непонятным "точкам". Его дурацкой логике. Дети! Они решают...
И Марийка снова вызвала на помощь свою маму.
Ксения Ивановна, человек деловой, немногословный, поглядела на обжигавшие синеватым огнем, точно раскаленные угли, глаза зятя, - он все время отводил их куда-то в сторону, - и потребовала прямого ответа: в чем корни его упрямства?
- Поселения - это нееврейская политика,- ответил Юра, потянувшись к книжной полке, на которой стояли толстущие фолианты в золоченых переплетах.
- Не надо по книгам, - Ксения Ивановна отстранилась от них артистически плавным движением руки. - Ты по жизни... И кратко. Так, чтобы даже Ксении Ивановне, у которой мозги в ногах, было все понятно.
Юра улыбнулся.
- Уничижение паче гордости, Ксения Ивановна... Кратко? Политика поселений - это политика войны без конца. Если мы согласимся, то станем заложниками этой самоубийственной политики. Я был заложником в России. Но тогда жил и выжил надеждой... Здесь у заложников нет и проблеска надежды...
- Возможно, это правда. Я уважаю твою правду. Но... у ребенка складывается характер, он крепнет или слабеет на всю жизнь, когда он спит не вдоль кровати, а поперек. В эти золотые годы. Это наша, материнская, правда... Я предлагаю компромисс, против которого ты, как отец, вряд ли будешь возражать. Мы берем дом в любом поселении. Временно. На год или два, максимум. Даю, как острили в нашем знаменитом театре, социалистическое обязательство танцевать быстрее-лучше, и помочь тебе через один-два года купить дом там, где твоя душа захочет. Подумай. Ты уж не мальчик. Тебе тридцать три. Возраст Христа Спасителя...
- Тут думай-не думай, - Юра поежился, как от озноба. - ... "Каха!" (Так!)
... Все поселенцы, выбирающие себе жилье, спрашивают, сколько стоит дом, проложены ли к нему дороги, сухой ли дом, куда смотрят балконы, - на юг, на север? А будущий поселенец Юрий Аксельрод, прежде всего, выясняет, что было на этой земле раньше? Тридцать лет назад? Пятьдесят лет назад? "Кабланы" искренне недоумевали: да какая тебе разница? "Странный покупатель!" Рав Бенджамин уже слыхавший о "странном покупателе" в поселениях, заметно обрадовался русской пословице "по одежке протягивай ножки", с которой Юра явился к нему; дал своему новому программисту телефоны поселений, расположенных, как он сказал, в чисто еврейском месте. Правда, лучшее из них было неподалеку от воинственной Рамаллы. Юра взял телефон с недоверием: какое еще "еврейское место" под Рамаллой, мусульманского гнездовья, куда и не сунешься...
Но рав "Бешеный янки" славился взрывным характером, а легкомысленным никогда не слыл, и Юра выкатился за пределы израильской "зеленой черты".
Ехал без робости, но и не без опасения. Одно дело, когда ты в пригородном автобусе, под охраной автоматчика, а совсем другое, когда ты один, как перст. Мелькнуло опасливое, даже пистолетом не обзавелся.
Шоссе, видно, только уложили. Солнце еще не летнее, а свеженький асфальт уж как сковородка на огне. Тянет горьковатым запашком - смолой, варом. Дорога пустынна. За все время - ни души. Обогнали с ревом клаксонов два армейских джипа. Один - с израильскими десантниками. Второй - с палестинскими полицейскими. Взглянул на карту, лежавшую на коленях. Шоссейка как раз пограничная: слева - Иудея, справа - Самария. Места исторические, библейские. "Куда русскому еврею податься"?- спросил Юра самого себя с нервной веселостью.
На первой же развилке, у обочины, - ободранный, с фанерным верхом, джип. Патрульные с автоматами. Явно чужие, не израильские. Затормозил со стесненным сердцем. Спросил, что требуется? Документ? Вот, измялся, правда, но не просрочен...
- У тебя на голове документ ,- ответил палестинец и махнул рукой, мол, проезжай...
Юра машинальным жестом коснулся своей черной кипы, съехавшей на затылок. Улыбнулся облегченно: этот-то никогда не просрочен. И для них, слава Богу милосердному, тоже...
Узкий проселок слева, в Иудею, едва не проскочил. Сразу от шоссе дорога круто нырнула вниз - "вади", глубокая расщелина в белых полуразрушенных скалах. Только разогнался - запетляла дорожка круто вверх. Серпантин... И так до самого поселения на макушке горного хребта. "Иудейские горы - мечта начинающего шофера," усмехнулся Юра, снижая скорость до предела. Все равно, на поворотах шуршат, летят в пропасть из-под шин камушки.
По склону, то зеленому, то белому, каменистому разбросаны дощатые "караваны", вагончики без колес - для тех, кто лишь строится. Повыше двух-трехэтажные белые виллы. С огромными, как танцплощадки, балконами и прутиками посадок. Небольшие зеленые участки возле домов в навале сглаженных, "обвалованных" древним ледником камней. Все тут чрезмерное, подумал Юра. И поселенческая гордыня, и высота. И горячий ветруган, едва на ногах устоишь. А крутизна склонов-участков возле домов какая? Хоть садись хозяин на свою "пятую точку" и катись до моря. А каменюки - не обойти-не объехать!. Как тут моим малюткам жить?.. Еще поворот, и выше некуда. Израиль как на ладони. Вот, серые каменные плеши у Мертвого моря. И сам бывал там, и возил туда своих французов! С другой стороны далеко-далеко темная полоска лесов. Израильский север, неспокойный Ливан. Глаза начали слезиться: дальние горы слепят. Близкие, как цвета радуги: то серовато-белые, меловые, да с солнечным розоватым отливом, то зеленые, травянистые. Красота неземная. Что там Кавказ!.. За "вади" снова высятся пологие, размочаленные временем хребты Иудейских гор. За каким-то из них Рамалла... До нее ни души. Лишь жаркое безлюдье в россыпи неземных камней без конца и края. Прямо Луна...
На скале, возле трехэтажной громады-виллы, кто-то появился, махнул рукой. Отсюда он выглядел игрушечным человечком. Снова потряс ладонью. На этот раз явно приезжему на "Вольве", мол, подкатывай. И вблизи он был не великаном. Малорослый, тощенький, на худых костлявых ногах, в выгоревших шортах, по бокам которых свисали до колен белые ниточки "цицес" ортодоксального еврея. Раскинув руки, двинулся к Юре. Встречал, как родного брата, которого почему-то от самого рождения не видел.
- В чем дело? Где ты запропастился? Я тебя вчера ждал. Позавчера ждал. Я - Сулико, слышал?.. Па-ачему я грузинский еврей? Не обижай, дарагой. Я горский еврей. Только когда женился, спустился в Самтредия. Меня, генацвале, вся Самтредия знала. Мне сказал о тебе рав Бениомен, дай Бог ему здоровья и детей полную дюжину. И только что он тоже звонил. Телефон барахлит, как в Самтредия, а, может, я глуховат стал... Сказал, ты безобидный диссидент, не хочешь никого обижать, ищешь наш Эль Фрат... Дорогой, можно тебя обнять-поздравить? Двойня... У меня шестеро, самому младшему шестнадцать, в армию готовится. - И засмеялся, захлопал себя по острым коленкам: - Если б и мои тоже сразу вылетали по двое-трое. Знаешь, генацвале, вдвое меньше хлопот... - Заразительный у него смех. Не хочешь, а все равно улыбнешься. Нателла! - крикнул он в сторону дома. - Двойня приедет... Что? Есть и третий? Вах!
У дверей виллы, дубовых, полированных, почти дворцовых, ждали пышнотелая улыбчивая Нателла и два картинно огромных, мохнатых пса.
- Мать и сын, - горделиво представил Сулико собачек. - Помесь терьера с кавказской овчаркой. В отличие от моих кровных детей, слушают хозяина с полуслова. Мать... эта которая поменьше, с обрубленным хвостом, осмотрительна. А сын! Знаешь, стоит арабу проехать, сразу кидается на него. И за горло. Пришел, понимаешь, сантехник, тихий палестинец, заперли псов в дальней комнате, так они ободрали дверь, у стола оторвали планку. Звэри!
Сильно охладили собачки радость Юры. "Сулико? Адвокат был от какого-то Сулико. Вряд ли от него... Ох, не спеться нам с этим горским миролюбом."
- Что ты все про арабов? - встрепенулся Сулико... - В Эль Фрате оккупантов нет. Нет этих... агрессоров. Я в Эрец выскочил в самую первую в советской власти дырку-прохудирку, аж в 1972, вместе с бывшими российскими зеками. Говорю авторитетно: здесь живут те, кто вернулись к себе домой. И освободили...
- От кого? - не удержался Юра от вопроса.
- Сейчас поедем, все покажу... Нет, на моей, я на чужой тут не езжу...
Когда уселись в старенький, широкий, как катафалк, "Мерседес" с огромными колесами и побитыми камушками передними крыльями, похожими на поплавки, сразу стало ясно, почему на чужих не ездит. В машине гнезда для оружия, а задняя часть кабины отгорожена сеткой: время от времени пассажиров собачки сопровождают...
В одно из оружейных гнезд и пристроил Сулико свой новенький, американский автомат, сверкнувший на солнце. Хозяин им тоже похвалился. Как и собачками. "Звэр!" Опереточный персонаж,- подумал Юра добродушно.- Атаман Папондопуло из "Свадьбы в Малиновке", который все время бахвалится, что у него шаровары шире черного моря. А стилистика какова? Кацо из анекдота.
"Нет, не споемся..."
Медленно попетляли на затарахтевшем "Мерседесе" вниз по "серпантину", затем двинулись пешком, перескакивая по навалу размолотых камней.
- Вон,- показал Сулико куда-то в провал, на прилепившиеся к склону развалины. - Там ученые нашли стены. Сказали, остатки еврейского поселения времен первого Храма. Это, генацвале, знаешь, какой век?.. Десятый-пятый до нашей эры? Вах! Здесь родился пророк Ирмиягу. По Божьему слову, Ирмиягу спрятал в скале льняной пояс, о чем пишется в книге "Иеримия", глава тринадцатая, стих четвертый. - Сулико задержался на камне повыше и, закрыв глаза, воспроизвел не без торжества: "Возьми пояс, который на чреслах твоих, пойди к Эль-Фрату и спрячь его там, в расщелине скалы"... Дорогой безобидный диссидент, еврейский Эль Фрат или не еврейский? Где-то тут и прятал Ирмиягу, наш первый еврейский диссидент.
Юра взглянул на Сулико с некоторым удивлением. - "Иеримию"... на память?
- Я всю Тору, дорогой, знаю на память! Нэ веришь?.. - И зачастил:- "В начале сотворил Бог небо и землю..."
- Верю-верю! А если начало главы "Исход"?
- "Вот имена сынов Израилевых, которые вошли в Египет с Иаковом, вошли каждый с домом своим..."
- Любопытно!
- Ну, а первый стих из главы "Плач Иеримии"?
- "Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником..."
Феноменально! Ну, и память у вас!
- Память? Хо! Я всю Грузию одарил трикотажем. И меня не посадили. Почему? Ни одной бумажки не писал. Всё помнил. Где какие поставщики, куда левую продукцию. Все на память... Здесь рав Бениомен дал мне Тору на русском. Три раза прочитал и - пожалуйста!
- Феноменально! - Юра глядел на тощенького горбоносого Сулико во все глаза. - Я Торы наизусть не знаю.
- Зато понимаешь! - ободрительно воскликнул Сулико. - Я, генацвале, все знаю и ничего не понимаю! - И притопнул тонкими ногами, посмеялся над своими словами. Уставился на гостя:
- Не веришь? Ирмиягу, по Божьему слову, указано, "спрячь свой пояс"? Что он, подпольный цеховик, чтобы бояться-прятать! Слушай, вы оба диссиденты, вы друг друга понимаете. Зачем Ирмиягу прятал, не знаешь, дорогой?
Тут уж Юра расхохотался. - В России я думал, Сулико - женское имя. По радио пели: "Где же ты, моя Сулико?"
- Москва всегда все перевирала. На свой лад...
Юра кивнул веселому Сулико, мол, и это правда; продолжил: - В Эреце я уже вторично встречаюсь с мужским именем Сулико. В ешиве полгода платили стипендию, называлась имени Сулико Жакерия. Говорят, был такой магазинщик-миллионер.
- Так я и есть Сулико Жакерия! Был и есть...
Юру как жаром обдало. - Значит, я учился на ваши деньги?!
- И на здоровье, дорогой!.. Когда я болел, о-ох, тяжко болел, потерял тридцать килограмм, рав Бениомен пришел в госпиталь Хадасса, советовал, не надо больше суетиться: у савана нет карманов, - так он сказал. В точку попал, умница. Думай, говорил, о своей вечной душе. И Тору подарил. И на иврите, и на русском. Я тогда на ешиву дал три миллиона. Но не последние, генацвале. Оставил детишкам на молочишко... - И снова затрясся в своем заразительном смехе.
Попрыгали по камням еще немного, Юра чуть ногу не подвернул. Но не остановился, заинтересовал его Сулико, только потер связки на ноге.
- Вот, - наконец, воскликнул Сулико воодушевленно. - Древние еврейские колодцы. Какой век до нашей?..
И, в самом деле, колодцы. Верхний вырублен на склоне, нижний почти на дне расщелины, куда, видно, стекают зимние ливни. Для дождевой воды колодцы, ясно. Других тут и не водится...
- Дорогой, теперь прикинь сам, до ихнего Иисуса это было за сколько веков?..
- Ваш Эль Фрат ровесник Хеврона древних евреев?
- Еще древнее, генацвале. Древнее! Сам сказал... Кто сказал? Слабеет память, дорогой... Евреи тут, как всегда, меж собой дрались, что не поделили? А про арабов и не слыхивали. Не было тут никаких арабов, дорогой. Русские, знаешь, были. Русские куда не влезут. Отшельники какие-то. Монастырь. Спустимся, увидишь: кельи прямо в скале вырублены. Как раз над ручьем Эль Фрат. Отсюда как раз и имя поселения. Там камень есть с надписью, построил монах Харитон в начале 4-го века. Монах был с царевой мошной, не иначе: заложил все монастыри в Иудейской пустыне. Будешь тут жить, ноги поотбиваешь - увидишь... Монастырские руины в самом низу сохранились. Там тоже камень есть: персы по ним прошлись в 614 году как танками. Сравняли с землей. Поскольку, де, неверные... Персы мусульмане или нет? Звэри! - Присел на корточках. - До ручья, дорогой, сегодня не дойдем, силы кончились.
- Елка! - воскликнул Саня улыбчиво, - когда ты своему Тиграну не даешь лова сказать, я терплю, но Сергея-то Ковалева зачем прерываешь?.. Что мы, о старшем брате понятия не имеем? У моей мордвы и пять веков назад нельзя было принудить девушку выйти за нелюбимого, и мысли такой ни у кого не возникало, а у Старшего брата.?!. Дикая ты..
Елка расхохоталась, потянулась к худющему Сане, прижала его к своим грудищам, как ребенка.
- Юра, читай дальше, - одышливо крикнул Саня, отбиваясь от Елки.
"-... Признаться, в своих ответах иностранным коррам я был скован. Считал, что официальное лицо при государе не имеет права хулить государя. Ничего, сказал я самому себе простившись с ними, скоро ты перестанешь быть официальным лицом...
Я был гораздо ближе к концу своей миссии, чем думал... Как только в Думу просочились слухи о том, что с а м высказал Сергею Ковалеву неодобрение, так тут же несколько депутатов предложили отстранить Ковалева от должности уполномоченного Думы по правам человека. В феврале за это голосовали дважды. Коммунисты и жириновцы криком изошли - "страдает безопасность страны!", но не собрали нужного количества голосов. Не собрали и в третий раз - 1О марта 1995-го. Но тут вмешался господин Бабурин, председатель комитета по безопасности. Поскольку, де, "страдает безопасность..." Он предложил устранить не Сергея Адамовича Ковалева, человека вроде бы достойного, а устранить его должность, ибо в документах о ее утверждении еще что-то не подписано...
Это, подальше от греха, и приняли...
- Подонок! - вырвалось у Тиграна в сердцах. - Бабурин, а? Как вам это нравится?! Казался мне смелым человеком. В космонавты просился. Не взяли из-за зрения. Три института кончил, все постиг. Заче-эм учился? Для изощренного холуйства?.. Червем изогнулся, чтоб помочь бандитам... Теперь в Чечне наших свидетелей нет, там такое начнется!.. Юрыч, что ты на это скажешь?
- Ну, ребята, все об этом уже давным-давно сказано. Антон Павлович Чехов писал в своих письмах к издателю, если помните, "я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную..." И главное, не изменил Антон Павлович своего взгляда до конца жизни: притеснители, сказал, выходят из ее же недр. О нашем Бабурине это просто один к одному...
- Юрыч, - почти шепотом прервал Саня тяжелое молчание, и в горле его задвигался кадык, а Марийку не замучила твоя израильская жара? Не думает она... того, в родные пенаты...
Все затихли. Знали, Саня всегда "неровно дышал" к Марийке, цветочками ее задаривал, доставая и помогая ей отправлять Юре в Мордовию философские книги.
Юра улыбнулся.- Куда ей, Санечка, возвращаться? Даже если я ей надоел, хуже горькой редьки, у нее от меня трое детишек...
Саня посопел молча. Произнес вдруг простодушно: - Вернись Марийка, я и с тремя бы...
- Редкий ты человек, Санюша!.. А будет у нее пятеро?
Плечи у Сани опустились. - Пятерых в Москве не прокормить. В Саранске, тем более...
- Значит, мое спасение в том, чтобы число детишек Марийки немедленно довести до пяти! - жизнерадостно, под общий хохот, произнес Юра.
... В день возвращения домой он отвез листочки со стенограммой Сергею Адамовичу, чтобы тот, наконец, завизировал ее. Ждал пока не пришло вызванное такси. Сергея Ковалева все еще не было. "Опоздать на самолет?". Оставил копию жене, сказал, что свяжется с Сергеем Адамовичем из Израиля.
Созвонился уже из Иерусалима. Тот подтвердил благодушно, что все нормально, одно непонятно, почему Юра свой ядовитый вопрос об отсутствии в России и антивоенного движения, и подлинной интеллигенции передал иностранным коррам? Они, правда, тоже поминали об этом, но вскользь.
- ... Ежели бы не твои инвективы, - добродушно басил Сергей Адамович, я бы о коррах, скорее всего, и не упомянул. Журналистов там было не сосчитать. И наших и чужих...
Юра помолчал, затем ответил убежденно:
- Какое я имею право, в связи с трагедией Чечни, возникать. Я там не был, а "думцы" и корры были, рисковали головой. Иначе получится, что я хочу заработать авторитет на чужом горбу, на чужой крови... Извини, Сергей Адамович...
Как только Юра сообщил равву Бенджамину, что свидетельство Сергея Ковалева, наконец, им завизировано, прикатил радиожурналист. Повез Юру вместе с кассетой куда-то на "территории", долгой кружной дорогой, окаймленной навалом белых каменных осколков. Доставил почти под арабскую Рамаллу. Объяснил недоумевающему Юре, что Рабин и Перес их "седьмой канал" терпеть не могут... Что за канал? У оппозиции голос прорезался. "Толстосум из наших, религиозных, купил нам квартиру. Мы устроили в ней радиостанцию...."
Медлительный спокойный басок Сергея Ковалева звучал над Иудейскими горами почти час. Хотя в стране не осталось ни одного человека, который хотя бы не узнал об этом, ивритские газеты печатать стенограмму не торопились. Рав Бенджамин сообщил, что, по его сведениям, вмешалась военная цензура. Рабочая власть до сих пор стоит перед Россией на задних лапках. Правда о Чечне и Ельцине - главнокомандующем "федеральных" карателей - им ни к чему...
Обычно Юра заглядывал к равву едва ли не каждую неделю. А, вернувшись из Москвы, отдал ему официальный визит, и все!.. Удивился своему необычному чувству неприязни к профессору-равву. Особенно, когда на память приходили картины Грозного, воссозданные Сергеем Адамовичем. Чаще всего, мальчишечка в провонявшем хлоркой больничном морге с пустой авоськой в судорожно сжатой руке. Мама послала его в магазин, а он здесь, в навале трупов... Почему-то не хотелось с раввом даже видеться.
Взыграл в Юре горячий израильский патриот, глубоко оскорбленный постоянным сравнением раввом отцов-основателей Израиля с большевиками. И ранее большевики были для него, советского зека, понятием не абстрактным. Но сравнивать первого Президента страны Хаима Вейцмана или того же Бен Гуриона с палачами Чечни?! С Крысоловами, сознательно истребляющими свой народ?!. Пролившими, всеми видами современной военной техники, моря крови гражданских, ни в чем неповинных людей. Старух, детей...
-...Рассуди сама, - объяснял-втолковывал он Марийке. Пожалуй, не столько Марийке, сколько самому себе: - в Израиле ведь не было, как в России, убийственного размежевания по "цвету": белые, красные, зеленые? Не было избиения единокровных по иезуитскому критерию: "КАКО ВЕРУЮШИ?" Скажем, используешь ли наемный труд? Не спекулянт ли мешочник, которых в России снимали с поездов и стреляли без суда. Словом, буржуй - не буржуй? А ежели партиец, не гребешь ли выше партмаксимума? И прочее тому подобное... Здесь такого самоедства не было и в помине. Никто никому ни в карман, ни в черепную коробку не заглядывал с целью - выведать и разоблачить... У всех, и у нищих, и у миллионеров-евреев была одна-единственная, объединявшая всех цель и идея: СТРАНА! Отчего же наш рав... ведь не бойкий газетчик, который ради красного словца не пожалеет родного отца, а - серьезный ученый-исследователь, выверяющий с научным тщанием любой вывод, любую формулировку, почему он так рубанул? Сравнил действия отцов-основателей с кровавым ленинским палачеством? И говорил ведь это не однажды. И в ешиве. И как-то даже на курсах гидов, у которых ветер в голове и которые тут же решили, что у раввина, конечно же! "чердак поехал"...
- Картина должна быть сбалансированной, - так завершил Юра свои объяснения Марийке, удивившейся холодку, с которым муж разговаривал со своим раввом по телефону. - В политических оценках неправомерно личные чувства возводить в абсолют. Пыхтеть и злобствовать, как дорогой рав Бенджамин...
Ивритские газеты по-прежнему не торопились печатать стенограмму, привезенную Юрой из Москвы. Снимали с нее копии, восторгались по телефону мужеством Сергея Ковалева, и только... Юра передал стенограмму Сергея Ковалева корреспонденту "Нью-Йорк Таймс". И там не спешили..
"Нью-Йорк Таймс" дало лишь сообщение агентства "Рейтер" о том, что Сергей Ковалев 1-го мая 1995-го выступил в Конгрессе США, в комиссии по безопасности в Европе. А затем даже решилось опубликовать выдержки из его официальной речи в Конгрессе о чеченской авантюре...
И, конечно же, все, как одна, и ивритские, и английские, и русскоязычные газеты, дружно оповестили своих читателей, что депутата российской Думы Сергея Ковалева наградили в Штатах медалью за героизм. И, более того, окрестили современным Сахаровым.
Спасибо, шелудивые, и на том!..
Глава 6.
ПОСЕЛЕНИЕ "ЭЛЬ ФРАТ". ФЕНОМЕНАЛЬНЫЙ СУЛИКО.
Но до этих дней еще надо было дожить. Много автоматного огня и арабских взрывов прогремело в Израиле до постоянно откладываемой туристской фирмой встречи наших героев в Москве; немало пролито крови пассажиров в автобусах, женщин, детей... Вернемся к тем дням, когда мысль о командировке в "пшенклятый Интурист" у Скряги-Тучника только родилась. Лили январские ледяные дожди девяносто третьего, полагали, более спокойного...
За белыми турецкими стенами Старого города, в тесной квартирке Аксельродов с видом на мусульманские святыни, неумолчно, как глуховатый колокол из Православной части Иерусалима, звенел голос Марийки: "Дом! Дом! Дом!"
Не было дня, чтобы Марийка не вспоминала о доме; дети, вскрикивая во сне, будили друг друга, Ахава снова болела, ей не хватало воздуха... Когда теснота, наконец, довела Марийку до слез, она позвонила матери в Тель-Авив, и, неделю спустя, та доставила в чемоданчике "дипломат" все оставшиеся у нее шекели с портретами неведомых ей израильских вождей ("Я их банкам не верю.").
Дом становился реальностью. Осталось немногое, уломать упрямого Юрастика, который о "поселениях" почему-то не хотел и слышать, и - найти, наконец, хороший дом, удовлетворив все семейные требования: просторный, "чтоб разместилась вся орава", - мечтала Ксения Ивановна, "не продувной", это просила бабушка, и, по наказу Марийки, "чтоб никаких лестниц! Бабушка от нашей иерусалимской крутизны каждый день помирает, и коляску нет сил тащить, бросаю внизу."
Как ни желанен был для израильских подрядчиков - "кабланов" Ксенин "cash" (наличные), для виллы в Иерусалиме и даже для большой, на три-четыре спальни, квартиры сумма, как и предполагал Юра, была смехотворно мала. Ксения оставила у него на неделю свою "Вольво", и Юра, волей-неволей, двинулся на поиски.
Однако вначале вовсе не в поселения, а в район Катамон, который иногда называли "дном Иерусалима". Даже отыскал две полуразрушенные квартиры, которые можно объединить в одну и отремонтировать. Для этого у них, пожалуй, денег достаточно. На остановке автобуса встретил знакомого, учителя иврита. Поведал учителю радостно, что теперь ему, Юре, ни к чему забираться в места, где стреляют по детям. Здесь он никого не выселил, не утеснил...
Знакомый посмотрел на Юру удивленно.
- А на какой улице ты стоишь? - спросил он.
Юра отыскал взглядом на доме железную табличку. Улица называлась "Пальмах" - в честь военных отрядов рабочей партии, отвоевавших государство Израиль...
Учитель иврита усмехнулся, посоветовал, по доброму, не мучить самого себя. Даже оплот израильского либерализма - Тель-Авивский Университет возведен на месте арабской деревни...
Юра вдохнул горестно: "То-то твердят, в Израиле нет слова "Лама?" (Почему?) Есть "Каха!.." (Так!)
Однако и на квартиру в Катамоне денег не собрали...Тем не менее, при слове "поселение", у Юры будто уши закладывало...
Марийка извелась. Юрины льготы, говорят, кончатся вот - вот... А без банковской ссуды, на тридцать лет рассрочка, и собачьей будки не построишь. А он как оглох! Опять его "точки", что ли?
Марийка на семейном корабле была уже капитаном опытным, знала, на Юрины "точки" полезешь, пропорешь кораблю брюхо. Дождись половодья, тогда спокойно достигнешь чего угодно... К тому же "точки" "точкам" рознь. Тогда, в этом проклятущем Дворце имени Горбуна, что ли? упрись она на своем, не заглядывай они в это вонючее логово, никто бы никогда Юрастика и пальцем не тронул. Он трудяга безответный, на нем и там воду возили, и тут возят... А сейчас буду железной. Наперекор его непонятным "точкам". Его дурацкой логике. Дети! Они решают...
И Марийка снова вызвала на помощь свою маму.
Ксения Ивановна, человек деловой, немногословный, поглядела на обжигавшие синеватым огнем, точно раскаленные угли, глаза зятя, - он все время отводил их куда-то в сторону, - и потребовала прямого ответа: в чем корни его упрямства?
- Поселения - это нееврейская политика,- ответил Юра, потянувшись к книжной полке, на которой стояли толстущие фолианты в золоченых переплетах.
- Не надо по книгам, - Ксения Ивановна отстранилась от них артистически плавным движением руки. - Ты по жизни... И кратко. Так, чтобы даже Ксении Ивановне, у которой мозги в ногах, было все понятно.
Юра улыбнулся.
- Уничижение паче гордости, Ксения Ивановна... Кратко? Политика поселений - это политика войны без конца. Если мы согласимся, то станем заложниками этой самоубийственной политики. Я был заложником в России. Но тогда жил и выжил надеждой... Здесь у заложников нет и проблеска надежды...
- Возможно, это правда. Я уважаю твою правду. Но... у ребенка складывается характер, он крепнет или слабеет на всю жизнь, когда он спит не вдоль кровати, а поперек. В эти золотые годы. Это наша, материнская, правда... Я предлагаю компромисс, против которого ты, как отец, вряд ли будешь возражать. Мы берем дом в любом поселении. Временно. На год или два, максимум. Даю, как острили в нашем знаменитом театре, социалистическое обязательство танцевать быстрее-лучше, и помочь тебе через один-два года купить дом там, где твоя душа захочет. Подумай. Ты уж не мальчик. Тебе тридцать три. Возраст Христа Спасителя...
- Тут думай-не думай, - Юра поежился, как от озноба. - ... "Каха!" (Так!)
... Все поселенцы, выбирающие себе жилье, спрашивают, сколько стоит дом, проложены ли к нему дороги, сухой ли дом, куда смотрят балконы, - на юг, на север? А будущий поселенец Юрий Аксельрод, прежде всего, выясняет, что было на этой земле раньше? Тридцать лет назад? Пятьдесят лет назад? "Кабланы" искренне недоумевали: да какая тебе разница? "Странный покупатель!" Рав Бенджамин уже слыхавший о "странном покупателе" в поселениях, заметно обрадовался русской пословице "по одежке протягивай ножки", с которой Юра явился к нему; дал своему новому программисту телефоны поселений, расположенных, как он сказал, в чисто еврейском месте. Правда, лучшее из них было неподалеку от воинственной Рамаллы. Юра взял телефон с недоверием: какое еще "еврейское место" под Рамаллой, мусульманского гнездовья, куда и не сунешься...
Но рав "Бешеный янки" славился взрывным характером, а легкомысленным никогда не слыл, и Юра выкатился за пределы израильской "зеленой черты".
Ехал без робости, но и не без опасения. Одно дело, когда ты в пригородном автобусе, под охраной автоматчика, а совсем другое, когда ты один, как перст. Мелькнуло опасливое, даже пистолетом не обзавелся.
Шоссе, видно, только уложили. Солнце еще не летнее, а свеженький асфальт уж как сковородка на огне. Тянет горьковатым запашком - смолой, варом. Дорога пустынна. За все время - ни души. Обогнали с ревом клаксонов два армейских джипа. Один - с израильскими десантниками. Второй - с палестинскими полицейскими. Взглянул на карту, лежавшую на коленях. Шоссейка как раз пограничная: слева - Иудея, справа - Самария. Места исторические, библейские. "Куда русскому еврею податься"?- спросил Юра самого себя с нервной веселостью.
На первой же развилке, у обочины, - ободранный, с фанерным верхом, джип. Патрульные с автоматами. Явно чужие, не израильские. Затормозил со стесненным сердцем. Спросил, что требуется? Документ? Вот, измялся, правда, но не просрочен...
- У тебя на голове документ ,- ответил палестинец и махнул рукой, мол, проезжай...
Юра машинальным жестом коснулся своей черной кипы, съехавшей на затылок. Улыбнулся облегченно: этот-то никогда не просрочен. И для них, слава Богу милосердному, тоже...
Узкий проселок слева, в Иудею, едва не проскочил. Сразу от шоссе дорога круто нырнула вниз - "вади", глубокая расщелина в белых полуразрушенных скалах. Только разогнался - запетляла дорожка круто вверх. Серпантин... И так до самого поселения на макушке горного хребта. "Иудейские горы - мечта начинающего шофера," усмехнулся Юра, снижая скорость до предела. Все равно, на поворотах шуршат, летят в пропасть из-под шин камушки.
По склону, то зеленому, то белому, каменистому разбросаны дощатые "караваны", вагончики без колес - для тех, кто лишь строится. Повыше двух-трехэтажные белые виллы. С огромными, как танцплощадки, балконами и прутиками посадок. Небольшие зеленые участки возле домов в навале сглаженных, "обвалованных" древним ледником камней. Все тут чрезмерное, подумал Юра. И поселенческая гордыня, и высота. И горячий ветруган, едва на ногах устоишь. А крутизна склонов-участков возле домов какая? Хоть садись хозяин на свою "пятую точку" и катись до моря. А каменюки - не обойти-не объехать!. Как тут моим малюткам жить?.. Еще поворот, и выше некуда. Израиль как на ладони. Вот, серые каменные плеши у Мертвого моря. И сам бывал там, и возил туда своих французов! С другой стороны далеко-далеко темная полоска лесов. Израильский север, неспокойный Ливан. Глаза начали слезиться: дальние горы слепят. Близкие, как цвета радуги: то серовато-белые, меловые, да с солнечным розоватым отливом, то зеленые, травянистые. Красота неземная. Что там Кавказ!.. За "вади" снова высятся пологие, размочаленные временем хребты Иудейских гор. За каким-то из них Рамалла... До нее ни души. Лишь жаркое безлюдье в россыпи неземных камней без конца и края. Прямо Луна...
На скале, возле трехэтажной громады-виллы, кто-то появился, махнул рукой. Отсюда он выглядел игрушечным человечком. Снова потряс ладонью. На этот раз явно приезжему на "Вольве", мол, подкатывай. И вблизи он был не великаном. Малорослый, тощенький, на худых костлявых ногах, в выгоревших шортах, по бокам которых свисали до колен белые ниточки "цицес" ортодоксального еврея. Раскинув руки, двинулся к Юре. Встречал, как родного брата, которого почему-то от самого рождения не видел.
- В чем дело? Где ты запропастился? Я тебя вчера ждал. Позавчера ждал. Я - Сулико, слышал?.. Па-ачему я грузинский еврей? Не обижай, дарагой. Я горский еврей. Только когда женился, спустился в Самтредия. Меня, генацвале, вся Самтредия знала. Мне сказал о тебе рав Бениомен, дай Бог ему здоровья и детей полную дюжину. И только что он тоже звонил. Телефон барахлит, как в Самтредия, а, может, я глуховат стал... Сказал, ты безобидный диссидент, не хочешь никого обижать, ищешь наш Эль Фрат... Дорогой, можно тебя обнять-поздравить? Двойня... У меня шестеро, самому младшему шестнадцать, в армию готовится. - И засмеялся, захлопал себя по острым коленкам: - Если б и мои тоже сразу вылетали по двое-трое. Знаешь, генацвале, вдвое меньше хлопот... - Заразительный у него смех. Не хочешь, а все равно улыбнешься. Нателла! - крикнул он в сторону дома. - Двойня приедет... Что? Есть и третий? Вах!
У дверей виллы, дубовых, полированных, почти дворцовых, ждали пышнотелая улыбчивая Нателла и два картинно огромных, мохнатых пса.
- Мать и сын, - горделиво представил Сулико собачек. - Помесь терьера с кавказской овчаркой. В отличие от моих кровных детей, слушают хозяина с полуслова. Мать... эта которая поменьше, с обрубленным хвостом, осмотрительна. А сын! Знаешь, стоит арабу проехать, сразу кидается на него. И за горло. Пришел, понимаешь, сантехник, тихий палестинец, заперли псов в дальней комнате, так они ободрали дверь, у стола оторвали планку. Звэри!
Сильно охладили собачки радость Юры. "Сулико? Адвокат был от какого-то Сулико. Вряд ли от него... Ох, не спеться нам с этим горским миролюбом."
- Что ты все про арабов? - встрепенулся Сулико... - В Эль Фрате оккупантов нет. Нет этих... агрессоров. Я в Эрец выскочил в самую первую в советской власти дырку-прохудирку, аж в 1972, вместе с бывшими российскими зеками. Говорю авторитетно: здесь живут те, кто вернулись к себе домой. И освободили...
- От кого? - не удержался Юра от вопроса.
- Сейчас поедем, все покажу... Нет, на моей, я на чужой тут не езжу...
Когда уселись в старенький, широкий, как катафалк, "Мерседес" с огромными колесами и побитыми камушками передними крыльями, похожими на поплавки, сразу стало ясно, почему на чужих не ездит. В машине гнезда для оружия, а задняя часть кабины отгорожена сеткой: время от времени пассажиров собачки сопровождают...
В одно из оружейных гнезд и пристроил Сулико свой новенький, американский автомат, сверкнувший на солнце. Хозяин им тоже похвалился. Как и собачками. "Звэр!" Опереточный персонаж,- подумал Юра добродушно.- Атаман Папондопуло из "Свадьбы в Малиновке", который все время бахвалится, что у него шаровары шире черного моря. А стилистика какова? Кацо из анекдота.
"Нет, не споемся..."
Медленно попетляли на затарахтевшем "Мерседесе" вниз по "серпантину", затем двинулись пешком, перескакивая по навалу размолотых камней.
- Вон,- показал Сулико куда-то в провал, на прилепившиеся к склону развалины. - Там ученые нашли стены. Сказали, остатки еврейского поселения времен первого Храма. Это, генацвале, знаешь, какой век?.. Десятый-пятый до нашей эры? Вах! Здесь родился пророк Ирмиягу. По Божьему слову, Ирмиягу спрятал в скале льняной пояс, о чем пишется в книге "Иеримия", глава тринадцатая, стих четвертый. - Сулико задержался на камне повыше и, закрыв глаза, воспроизвел не без торжества: "Возьми пояс, который на чреслах твоих, пойди к Эль-Фрату и спрячь его там, в расщелине скалы"... Дорогой безобидный диссидент, еврейский Эль Фрат или не еврейский? Где-то тут и прятал Ирмиягу, наш первый еврейский диссидент.
Юра взглянул на Сулико с некоторым удивлением. - "Иеримию"... на память?
- Я всю Тору, дорогой, знаю на память! Нэ веришь?.. - И зачастил:- "В начале сотворил Бог небо и землю..."
- Верю-верю! А если начало главы "Исход"?
- "Вот имена сынов Израилевых, которые вошли в Египет с Иаковом, вошли каждый с домом своим..."
- Любопытно!
- Ну, а первый стих из главы "Плач Иеримии"?
- "Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником..."
Феноменально! Ну, и память у вас!
- Память? Хо! Я всю Грузию одарил трикотажем. И меня не посадили. Почему? Ни одной бумажки не писал. Всё помнил. Где какие поставщики, куда левую продукцию. Все на память... Здесь рав Бениомен дал мне Тору на русском. Три раза прочитал и - пожалуйста!
- Феноменально! - Юра глядел на тощенького горбоносого Сулико во все глаза. - Я Торы наизусть не знаю.
- Зато понимаешь! - ободрительно воскликнул Сулико. - Я, генацвале, все знаю и ничего не понимаю! - И притопнул тонкими ногами, посмеялся над своими словами. Уставился на гостя:
- Не веришь? Ирмиягу, по Божьему слову, указано, "спрячь свой пояс"? Что он, подпольный цеховик, чтобы бояться-прятать! Слушай, вы оба диссиденты, вы друг друга понимаете. Зачем Ирмиягу прятал, не знаешь, дорогой?
Тут уж Юра расхохотался. - В России я думал, Сулико - женское имя. По радио пели: "Где же ты, моя Сулико?"
- Москва всегда все перевирала. На свой лад...
Юра кивнул веселому Сулико, мол, и это правда; продолжил: - В Эреце я уже вторично встречаюсь с мужским именем Сулико. В ешиве полгода платили стипендию, называлась имени Сулико Жакерия. Говорят, был такой магазинщик-миллионер.
- Так я и есть Сулико Жакерия! Был и есть...
Юру как жаром обдало. - Значит, я учился на ваши деньги?!
- И на здоровье, дорогой!.. Когда я болел, о-ох, тяжко болел, потерял тридцать килограмм, рав Бениомен пришел в госпиталь Хадасса, советовал, не надо больше суетиться: у савана нет карманов, - так он сказал. В точку попал, умница. Думай, говорил, о своей вечной душе. И Тору подарил. И на иврите, и на русском. Я тогда на ешиву дал три миллиона. Но не последние, генацвале. Оставил детишкам на молочишко... - И снова затрясся в своем заразительном смехе.
Попрыгали по камням еще немного, Юра чуть ногу не подвернул. Но не остановился, заинтересовал его Сулико, только потер связки на ноге.
- Вот, - наконец, воскликнул Сулико воодушевленно. - Древние еврейские колодцы. Какой век до нашей?..
И, в самом деле, колодцы. Верхний вырублен на склоне, нижний почти на дне расщелины, куда, видно, стекают зимние ливни. Для дождевой воды колодцы, ясно. Других тут и не водится...
- Дорогой, теперь прикинь сам, до ихнего Иисуса это было за сколько веков?..
- Ваш Эль Фрат ровесник Хеврона древних евреев?
- Еще древнее, генацвале. Древнее! Сам сказал... Кто сказал? Слабеет память, дорогой... Евреи тут, как всегда, меж собой дрались, что не поделили? А про арабов и не слыхивали. Не было тут никаких арабов, дорогой. Русские, знаешь, были. Русские куда не влезут. Отшельники какие-то. Монастырь. Спустимся, увидишь: кельи прямо в скале вырублены. Как раз над ручьем Эль Фрат. Отсюда как раз и имя поселения. Там камень есть с надписью, построил монах Харитон в начале 4-го века. Монах был с царевой мошной, не иначе: заложил все монастыри в Иудейской пустыне. Будешь тут жить, ноги поотбиваешь - увидишь... Монастырские руины в самом низу сохранились. Там тоже камень есть: персы по ним прошлись в 614 году как танками. Сравняли с землей. Поскольку, де, неверные... Персы мусульмане или нет? Звэри! - Присел на корточках. - До ручья, дорогой, сегодня не дойдем, силы кончились.