Пока обратно тряслись на тарахтевшем, с огромными колесами "Мерседесе", Сулико воодушевлял Юру рассказом про свой Эль Фрат: - Поселение наше не чисто религиозное. Тут, знаешь, каждой твари по паре. Наших, то есть ортодоксов, треть. Все больше лопочут меж собой "хАу-ар-ю, да хAу-ар-ю..." Соседку нашу Шушану, женщину замечательную, зовут, как пуделя, "Три шЕ"! Говорить стыдно!
- Французы они, что ли?
- Да нет! Прочитал русский в канцелярии ее анкету: "Шушана (Шломо) Шухман" и улыбнулся." "ТРИ ШЕ!" Остальные подхватили, затявкали "ТРИ ШЕ!" Одно слово, америкашки.... Кто еще у нас? Кто из Южной Африки, кто из Литвы, есть местные. Один из Йемена. Ему сто шесть лет. Недавно ему прислали повестку в детский сад... Видит Бог, чистая правда! Увидели на бумагах 106, решили, век техники! ошибка компьютера. Мол, это о шестилетнем... Оглядишься, увидишь еще более удивительное. Правые есть, как им не быть в Эль Фрате, левые просочились. Голову вывернешь - не поймешь: соседка твоя ближайшая - Шушана, святая великомученица и еще девять самых левых, поверишь? Всегда голосуют за партию "Мерец"; а "Мерец"-перец день и ночь вопит против поселений. Мол, уничтожить, как класс. Цхе!.. Есть еще, конечно, выбранный председатель. Русский. Иванов-Черкезов фамилия. Из ученых-печеных. Физик вроде...
- Этнически русский? - удивился и обрадовался Юра: будет с кем потолковать о прошедшем.
- В чем дело, генацвале? Пусть в Эль Фрате цветут все цветы, как сказал... Кто сказал? Был он русский в квадрате. И Иванов, и Черкезов. Бежал через границу. Стал евреем в квадрате. Жить всем надо... У него спроси, как у главного: есть в Эль-Фрате оккупанты? Нет таких! Потому, дорогой-безобидный, выбрось свою блажь из головы.. Что да что?.. Дом посмотреть, да к своим пора? Дорогой, не обижай. Дом посмотришь обязательно, шесть спален, хороший дом, плохих не строим... Лестницы? Нет никаких лестниц. Нет перил. Сам увидишь... После дома заедем к Нателле. Может горский еврей отпустить тебя без обеда-чая-немного вина-чачи?.. Да, вот еще! Чтоб не забыть, везешь большую семью, возьми, дорогой, в Иерусалиме автомат. У нас у всех автоматы. В Эль-Фрате-то тишь-гладь, а по дороге, бывает, шалят, камни кидают. Мальчишки. Они про историю не понимают.
...Февраль не лучший месяц для переезда: с небес льет и льет. Пока заказывали крытый грузовик, Юра носился из одной канцелярии в другую, выправлял документы на оружие, отвез на военный склад противогаз, завалявшийся со времени войны в Персидском заливе. Сдал его. "Саддам Хусейн воюет со столицами, в глуши газ не страшен," - сообщил он жене авторитетно, и отправился за оружием.
- Значит, от пассивной обороны переходишь к активной, - усмехнулся очкастый солдат-каптерщик, протянув густо смазанный старый автомат на брезентовом ремне.
Марийке запах автомата не понравился, сказала, чтоб держал "эту отраву" подальше от детской.
Как только дождик затих, двинулись. Ксения на воинскую доблесть зятя не надеялась, захватила с собой одного из своих ухажеров - полицейского офицера, вооруженного с ног до головы.
В Эль-Фрате, у двухэтажного бетонного куба с узкими окнами, их ждал взволнованный Сулико с горой из пакетов. Оказалось, накупил дайперсов для Юриных детишек.
- Пусть писаются на здоровье!- радостно воскликнул он и, отмахнувшись от Ксениных денег, принялся шумно объяснять, как лучше разместиться.
"Нельзя ли этого кацо как-то выпроводить?" - шепнула Ксения Юре, который пытался развесить на бетонных стенах карандашные профили Марийки. Профили не хотели прикрепляться и летали по комнатам, как бумажные голуби. Гостюшка и тут помогал, давал дельные советы.
Когда сосед стал, по своему обыкновению, распоряжаться-пританцовывать на худых ногах возле Ксении, она полуобняла его и докружила как бы в танце до выходной двери. Но добряк Сулико балетного маневра не понял, остался помогать.
"Нужный, что ли, человек?" - спросила она взглядом Юру. Зять лишь посмеивался, слушая пререкавшихся с соседом Ксению и бабушку: у каждой из них был свой твердый взгляд на то, где и как должны лежать распашонки, стоять детские кроватки, горшочки...
Сулико стал в эти дни человеком действительно необходимым. Осмотрев и даже ощупав жестковатые, колкие, явно не новые матрасы Юриного семейства, привез на крыше своего "Мерседеса" почти новые. Один из матрасов был широк, как аэродром и "освежен", перетянут.
- Я на нем отлетался, - объявил Сулико, чтоб щепетильный Юра затих и вовсе не думал, что сосед на них "потратился". - А вам еще взлетать и взлетать...
На другой день притащил две детские кроватки, объявив торжественным тоном, что "каждый иерусалимский казак должен иметь своего коня".
Начались нелегкие дни. Двойняшки орали вразнобой. Осенька басил с утра. Ахава начинала визжать-надрываться точно с полуночи, хоть проверяй по ней часы. Будила своим криком Игорька, который тоже начинал хныкать. Марийка и бабушка не спали несколько ночей подряд и валились с ног. Заглянула маленькая, пожалуй, даже миниатюрная и на редкость стройная, как "модель" с рекламных фотографий, и взлохмаченная, соседка в кружевной кофточке, "профессор и медсестра военного времени", как она представилась. Похоже, со сна ее подняли.. Сказала, что ее зовут Шушана и что плач и визг новорожденных доносится даже до ее дома, до которого полсотни метров. Это ненормально. Надо подумать, в чем дело.
Повертела, на правах "сестры военного времени", Юриных крошек, подумала и объявила неожиданным для такой миниатюрной женщины хрипловатым и безапелляционным "адмиральским басом", что у мамы не хватает молока. Даже Юра от ее "адмиральского баса" вздрогнул, а Марийка возмутилась, выпятив свои могучие груди: "Это у меня-то?!" Почти выгнала Шушану, а через полчаса проревел у дома Аксельродов мотор "Мерседеса". Сулико знал, как видно, всегда и все. Кликнул Юру, чтобы притащил из его машины детские весы. Стали горластых взвешивать. До кормления и после него. Выяснилось, оптимист и весельчак Осенька высасывает у мамы едва ль не все. Ахаве остается грамм пятьдесят... Как тут не кричать, не сучить ножками?!
Сулико отправил Юру за детскими "смесями", в доме наступил некоторый покой. Марийка и бабушка, в четыре руки, справлялись с новорожденными. Игорек был почти в забросе, но вскоре Шушана стала забирать его к себе. "Пусть носится по Эль-Фрату вместе с моими шалунами..."
Сулико и его дородная Нателла, отправляясь в Иерусалим, на еврейский рынок Махане Иегуда, где все в полцены, заставил Марийку набросать списочек необходимого и, слава Богу, согласился брать деньги. В конце концов, соседа признала даже Ксения. Как-то он попросил ее подъехать на своей "Вольво" к его дому и загрузил весь багажник машины детскими игрушками, оставшимися от его детей.
- Золотой старик! - воскликнула Ксения.
Радоваться бы Юре жизни в Эль Фрате, - радоваться безоглядно и своим горластым малюткам, и незлому зимнему солнцу Иудейских гор, и двухэтажному, из бетонных кубов, "почти дворцу", в котором у него, наконец-то, был собственный рабочий кабинет, а он то и дело беспокойно ворочался на дареном "аэродроме" или часами лежал с открытыми глазами возле счастливой, посапывающей Марийки: впервые в жизни Юра поступил противно самому себе,своим убеждениям, своей совести; "потерял себя", с горечью думал он. "В России пошел в тюрьму, но не сдался. А здесь... "Эль Фрат" - золотая клетка, но клетка. К тому же чужая... А куда деваться?"
А вокруг было прекрасно. Дожди прекратились. В горах пробивались у камней белые и голубые листочки; Юра как-то даже собрал их Марийке на букетик. Правда Шушана, увидев в руках Юры букетик, сказала "Асур! В Израиле запрещено рвать цветы!"
- А если жена приносит двойню?! - возразил Юра, и даже законница Шушана рассмеялась, подобрела.
Ничто не предвещало неприятных осложнений, тем не менее, они стали появляться уже в первый месяц поселенческой жизни.
Бабушка Фрося повела Игорька к Шушаниным мальчишкам. На их участке, за железной калиткой, лежал трехколесный детский велосипед. Игорек оседлал его, закрутил ножками.
- Слазь сейчас же! - догнал его испуганный возглас бабушки, - чужая вещь!
- Мне здесь все разрешают! - бросил Игорек и закрутил ножками еще сильнее.
Бабушка поглядела, как бросились навстречу Игорьку обрадованные Шушанины мальчишки, загалдели дружески и побежали играть в какие-то свои палки.
"Признали за своего, - поняла бабушка Фрося и, от полноты чувств, перекрестилась. "Слава тебе, Господи милосердный!" И снова сложила пальцы щепотью....
Вечером того же дня появилась встревоженная Шушана, отозвала Юру в самую дальнюю комнату и рассказала вполголоса, что ее Додик, любопытный не по летам шустрик, заметил, что бабушка, приходившая с Игорьком, почему-то дважды прикладывала руку ко лбу и плечу; у взрослых, предположил, какая-то интересная игра, как она называется? Они тоже поиграют в нее...
- Ваши ортодоксы сбесятся! - обеспокоено просипела Шушана своим "адмиральским" басом. - Примут бабку за христианскую миссионерку... Отнеситесь к этому серьезно, Юра. Никто ей не мешает молиться при закрытых дверях. Моя мать в Вильнюсе похаживала в костел. Говорила, слушать уникальный орган. Я пресекла...
Юра посопел молча, как всегда в минуты неловкости, и Шушана положила ему руку на плечо.
- Вам это сложно, Юрий? Разрешите, я сама ей скажу. Необидно. Как баба бабе...
У бабушки Фроси с того дня появился в глазах не то чтоб испуг, но настороженность: не навредить бы семье!
Она была искусной поварихой, свекольники у нее были как вино, пироги пальчики оближешь. Бабушка Фрося долго не могла привыкнуть к тому, что зеленый лук, салаты, редиска, фрукты есть в Израиле не в сезон, а всегда, и на радостях половину зимы подавала на стол любимые марийкины пироги с зеленым лучком и яйцами. Труднее было приучить бабушку разделять мясное и молочное, и продукты, и посуду, но и это одолели. В один из таких благословенных ужинов Юра завел душеспасительную беседу о свободе совести, в том числе, религиозной. Бабушка Фрося слушала-слушала и, все уразумев, спросила вдруг:
- На улице, конечно, крест класть несподручно: детишки еврейские глазеют. А если зайти в вашу церкву? Ну да, синагогу эту...
У Марийки от нервного хохота заболел живот. Отсмеявшись, она сказала, что проведет с бабушкой дополнительные занятия...
В конце концов, Юра, как бывший гид, повез бабушку Фросю по святым местам христианства, она помолилась и в Назарете, и в Храме на Голгофе, и в Вифлееме, где, к ее изумлению, Иисус Христос родился сразу в трех местах: сколько религий в Вифлееме, столько и мест рождения. "Хулиганство!" сказала бабушка Фрося Юре, по обыкновению, ожидавшему ее в машине, и отныне признавала лишь церковь "Всех Святых" в Гефсиманском саду, где, по Священному Писанию, Иуда предал Христа, а, значит, тут все без обмана.
С бабушкиным православием больше хлопот не было. Хотя Сулико, частый гость в доме, что-то учуял. Попытался толковать с Федосией Ивановной на темы духовные. Результат превзошел все ожидания. Когда после очередной и оживленной беседы он ушел, бабушка Фрося вздохнула и подвела итог:
- Большой человек. А... прост, как дрозд. Насрет на голову, и не помнит...
И все же настороженность соседей вызвала вовсе не Федосия Ивановна.
В поселении существовала комиссия, собиравшая и распределявшая деньги сиротам, а также неимущим или попавшим в беду семьям. Постучались и к Юре. Юра только что услышал по радио, что во время демонстрации в Рамалле полиция убила женщину. Осталось шесть детей. Юра принес отложенные на книги сто шекелей и сказал, что хотел бы переслать сиротам. Половину денег предложил разделить здесь, а оставшуюся часть отправить по адресу, который сообщит. Он понимал, что это может кончиться, как у Канцелярии Премьер-Министра, где одни бездомные выгоняли других бездомных. Но все же рискнул: в поселении люди цивилизованнее, терпимее, большинство с высшим образованием.
- Замечательно! - воскликнула дама в типовой круглой шляпке с цветочком из фетра, без которых, по обыкновению, не выходят на улицы Иерусалима женщины из религиозных семей. Приняла деньги, занесла в свой списочек. Но тут она узнала, каким сиротам Юра хотел бы послать свои шекели. И вызверилась:
- Мы врагам не помогаем!
Весть об этом разнеслась по Эль Фрату мгновенно. Даже Сулико, хоть он и ни слова не сказал Юре, взглянул на него косовато.
Глава 7.
ПЕРПЕТУМ МОБИЛЕ ИЛИ "ОПЕРАЦИЯ ВОЗМЕЗДИЯ".
ШУШАНА
В самом начале марта, когда еще бушевали последние грозы, лило, как из ведра, дальний сосед, бывший полковник израильской армии, пригласил Юру с Марийкой на свой день рождения. Праздновали возле его бетонного жилища, на участке с деревьями -прутиками. Полковник, видно, сам плотничал, настроил возле дома садовые столики, скамейки, низенькие стулья для детей. Гости прибыли отовсюду. Из Иерусалима, из Тель-Авива. Друзья, воевавшие вместе во многих войнах. Среди них крупные военные чины, даже, судя по маленьким звездочкам в петлицах, два генерала. Начались рассказы. Генералы говорили о новом стратегическом мышлении. В частности, в Ливане...
"Опять злополучный Ливан?!" - Юра поежился, словно его просквозило: то, что случалось на севере Израиля ему было ведомо до отвращения. "Операция возмездия..." Бессмысленное колесо, которое годами крутится-крутится, но никуда не едет... Вызывает ответный огонь "катюш" по Израилю, новые жертвы среди жителей, вот и весь результат... Попал как-то под это "возмездие" и с испуганными туристами. Где тут новое стратегическое мышление? Или попросту обычная человеческая совесть... Этого он уж снести не мог, спросил невинным голосом:
- Как вы думаете, господа военные, стратегическое мышление в Израиле могло бы измениться, если бы вместо марокканцев и русских олим в Кирьят Шмона поселили ваши семьи?
Возникла такая тишина, словно кто-то позволил себе в благородном обществе ляпнуть неприличное слово. Похоже, подобное никогда не произносилось здесь даже в шутку.
Сулико, когда шли домой, сказал:
- Ты - странный поселенец, Юра. И вот что обидно: парень-то ведь ты хороший.
В поселке Эль Фрат развлечений небогато. Порой скучно. Ядовитое замечание Юры без внимания не осталось. Одни соседи отдалились, перестали здороваться; другие, напротив, приблизились.
Позвонил профессор Богорад, некогда министр культуры и чего-то еще (не разобрал Юра по телефону, чего именно "еще") в правительстве Менахема Бегина. И вечером, не чинясь, притопал, благо жил в том же Эль Фрате, через две улочки. Очень он развеселился, услышав от Марийки, что в Израиле ей недостает только реки. Они с мужем привыкли отдыхать на байдарках, а здесь всего одна речка Иордан, да и та пограничная...
- Всю жизнь слышу, ребятки,: совести недостает, денег недостает, но чтоб только речки... Ох, дети - дети! - Долго еще высокий гость не мог успокоиться, хохотал, обтирая потное лоснящееся лицо и голову платком.
Череп у бывшего министра в рыжеватых метинах старости, ни волосинки на нем. От солнечного луча вспыхнул так ярко, что Юра даже прищурился. Гладколиц высокий гость, старательно выбрит, что в поселении бородатых звучит вызовом. От того ли что очень стар, сияюще гладок и тихоголос, кажется каким-то облизанным, обидно вчерашним...
Да и хриповат гость, хрипит об очень серьезном: Израиль расколот. Обе враждующие партии, вот уже полвека враждующие! стравили население. Поднял глаза на Марийку, принесшую кофе и печенье, улыбнулся ей как-то по домашнему, светло, радушно, и снова о серьезном:
- Мы, группа старых израильтян-интеллигентов, решили создать движение "ВОЗВРАЩЕНИЕ В СИОН..."
- Рожден новый "изм"? - не очень дружелюбно спросил Юра.
- Никаких "измов"! Мы против американских денег, разложивших общество. Шальные, не заработанные деньги плодят оголтелых воров. Никогда в стране такого не было. Вор на воре сидит и вором погоняет. Даже стариков - новых репатриантов обобрали до нитки...
Юра взглянул на сияющий череп гостя, не щурясь: с этой минуты он был с ним...
- На чужие деньги независимую страну не поднять, - хрипел гость. - Вы гид с французским языком, знаете, по крайней мере, по великой литературе судьбу героев, решивших обогатиться за чужой счет...
- Имеете ввиду бальзаковского Люсьена де Рюбампре, удавившегося в тюрьме? - Гость нравился Юре все больше и больше.
- И несчастного Люсьена тоже, мой юный друг... Вижу, расхождений у нас с вами нет. Позвольте без обиняков: нам нужны русские голоса. Готовы выступить против нашего ворья - неизбежно станете активистом "ВОЗВРАЩЕНИЯ В СИОН". Могу включить вас в число ораторов у "русских"?
Когда высокий гость, чуть прихрамывая, опираясь на трость, ушел, Юра спросил Марийку, какое у нее осталось ощущение от незнакомца?
- Покойник! - воскликнула Марийка жизнерадостно.
У Юры едва не выпала из рук чашка.
- Ну, притащился с кладбища и туда же отправился, - разъяснила Марийка. Юре такое объяснение показалось недостаточным, и Марийка добавила: Говорит - еле губы шевелятся, улыбится, а в глазах тощища. Покойник, как есть..
Через неделю "покойник" прогудел автомобильным рожком под окном, Юра выскочил мигом.
За неделю объехали с ним Беер-Шеву, Ашдод, Нетанию, где русскоязычной публики полным полно.
- Новых идей не излагал, зато старые все благородные, - весело, с обычной, свойственной ему самоиронией, поведал Юра жене, вернувшись из вояжа. - Зря тревожилась...
И месяца не прошло, прочитал в уважаемой ивритской газете "Маарив" интервью с профессором Богорадом.
"Наш глубокочтимый Кнессет - театр марионеток, - рубил тихий профессор. - Келейная, по партийным спискам, выборность, завещанная нам глубокочтимым Бен Гурионом, к иному и привести не могла... Нужна свежая кровь. Нужны люди, которые умеют и смеют говорить правду в лицо, "невзирая на лица..." Такие, к примеру, как узник Сиона из России Юрий Аксельрод, сын известного авиаконструктора.
На другое утро звонит раббай Бенджамин, "Бешеный Янки", - басит со смешинкой в голосе:
- Поздравляю будущего члена израильского Кнессета!
Юра ощутил ироническую смешинку, и все же не удержался, спросил, не считает ли равви, что за этим что-то есть?
- Боже упаси! - прогудел телефон. - Обычная газетная трескотня. Специально звоню, чтоб не приняли наши предвыборные трюки всерьез: иначе подхватите общую хворь - удручающее разочарование. Вам болеть некогда...
Но еще через неделю в утренней газете "Едиот Ахронот", которую на курсах гидов-полиглотов иначе и не называли, как "газеткой шоферов", появилась статья под заголовком: "Из тюрьмы в Кнессет с минутной остановкой". Статья глумливая, ерническая, но по отношению к доверчивому, ни в чем не повинному "узнику Сиона" почти уважительная...
Марийка, воспитанная в почтительном доверии к печатному слову, расстроилась.
- Я же говорила, не иди с облезлым!..
Однако известность, хоть какая-никакая, все же известность, в тот же день позвонили из Министерства иностранных дел, сообщили, что с Юрием Аксельродом хотят встретиться представители вашингтонской синагоги, гостящие в Израиле.
Юра попросил Марийку подогреть блинчики с яблоками, на которые бабушка была великий спец, бросил взгляд в зеркало, не съехала ли на затылок его праздничная черная кипа правоверного еврея, приготовился к непривычной миссии.
И тут снова будто взорвался телефон.
- Боже упаси вас, Джордж, от этих гостей! - грохотал раббай Бенджамин. - Эта вашингтонская "синагога" - никакая не синагога, а церковь "Евреи за Христа". Пошлите их всех незлым русским словом куда подальше...
Отменять было неудобно: блинчики уже подогрели. К тому же гости двигались в сторону дома - двое респектабельных людей, мужчина-коротышка на высоких каблуках и высоченная леди с белозубой улыбкой американской кинозвезды. Юра за праздничным столом не скрыл от них, что он вряд ли станет приверженцем их синагоги, но "в свободном мире каждый имеет право молиться на все двадцать четыре стороны..."
Веселый голос раввина Бенджамина прозвучал в трубке уже на другое утро:
- У меня в руках свежий "Едиот". От этих гостей все ортодоксы бежали, как от чумы, один залез под стол, а вы... Оказывается, вы дипломат. Молодец! Пригодится... на черный день.
До зимы "ВОЗВРАЩЕНИЕ..." прокатило Юру еще по восьми городам. И каждый раз после "толковища" во славу "ВОЗВРАЩЕНИЯ", по сути, к самим себе, его обступала толпа, которой в стране, в отличие от Юры, "не повезло". Все столпившиеся были из "колбасной алии", как иронизировали по поводу новичков "идейные сионисты" семидесятых годов. Многие из новичков, и в самом деле, были на краю бездны. Разразилась эпидемия самоубийств. Уже пятьсот "русских", как правило, отцов семей, не нашедших здесь никакой работы, покончили жизнь самоубийством!...
Попытка помочь отчаявшимся началась у Юры с неудач. На первом же "учредительном" сборище к нему протолкался воспаленно кричавший что-то мужчина лет сорока в белой замасленной панамке с надписью "ШОЛОМ". На его плечах сидел, цепко обхватив ручками шею отца, мальчонка годков двух-трех. Назвался отец мальчонки "Узником Сиона". Юра принялся было допытываться, где сидел, не в Мордовии ли? Оказалось, узником он чувствует себя здесь, в стране Сиона. Он геолог, работы нет и не предвидится... Хотел бежать в Штаты. В аэропорту Бен Гуриона засада: расплатись за депортацию в Сион уедешь... Нацелился на Канаду. Списался с приятелем... А тут какой-то министр, "пудель Переса" его называют, как гаркнет из Израиля: "Не может быть беженцев из свободной страны!" Приятель позвонил оттуда: закрылась возможность... Жена ушла. Хоть пропадай!
"Хороша свободная страна... - мелькнуло у Юры. - С полицейской засадой и банковским "глазком"...
За неделю он обзвонил и объехал все министерства, связанные с абсорбцией или визами. Глухо! "Пудель Переса" бросил трубку...
Следующая неудача подкараулила его в маленьком городке, южнее Бершевы. Двое заплаканных стариков терпеливо ждали, пока толпа разойдется, наконец, кинулись к нему, захлебываясь словами, перебивая друг друга.
История была и вовсе дикая. В квартиру стариков вдруг ворвалась полиция. Семья обедала. Больной отец-сердечник, мать, дочь Лара-студентка. Отцу, ни слова не говоря, надели наручники. От возмущения он взмахнул скованными руками. Повалили на пол. Пинали сапогами. Отца и мать запихнули в один "Виллис", дочь - во второй. По дороге женщина- полицейская, схватив Лару за волосы, била ее головой о железную стенку "Виллиса". Пока довезли, лицо Ларисы стало синим. В полиции им объяснили, что на еврейском кладбище городка кем-то повалены и разбиты памятники. Власти решили, что это могли сделать только "русские". Так-как в микрорайоне других "русских" не было, схватили их. Взяли отпечатки пальцев, за что их же заставили уплатить по триста шекелей, и бросили в камеры. Три дня семейство сидело взаперти вместе с ворами и проститутками. Воры столкнули задыхавшегося старика с нар, он ударился о каменный пол, разбил голову. Чтоб не раздражал своим криком, вкололи ему, держа за руки за ноги, наркотик.
Через три дня выяснилось, что оттиски пальцев стариков и их дочери вовсе не совпадают с оттисками на кладбище. Не тех взяли... Задержанных вытолкали из участка, даже не извинившись перед ними.
- Лара в панике, - сказал старик, морщась от боли и прижимая руку к забинтованной голове, -. обходит сейчас все посольства, чтоб удрать отсюда куда глаза глядят...
Брутальность израильской полиции давно была в стране притчей во языцех. Но чтоб так бесчинствовали?!
Несколько дней Юра потратил на хождение по полицейским начальникам и кабинетам МВД, рассказывал о бедах стариков в мэрии Иерусалима и редакциях ивритских газет, которые, узнав, что никого из задержанных не убили, сразу же теряли к делу всякий интерес. У Юры появилось почти физическое ощущение, что его схватили за горло...
И, кто знает, не сорвался бы Юра, не наградил бы полицейского офицера, арестовавшего стариков, всеми расхожими эпитетами, которые произносил мысленно, если б не свела его судьба с русым кудрявым гигантом лет сорока пяти по имени, показавшемся Юре младенческим - Йоси. Он наткнулся на него в приемной министра полиции. Йоси был в ярости, кричал, что полиция опозорила страну, что Израиль не Африка...
Очень он был живописен, этот кудрявый гигант. Зима на дворе, а Йоси почти гол. На плечах нечто среднее между легким комбинезоном и голубым купальником с большим вырезом сзади. Своей непомерно широкой и голой, со вздувшимися мышцами спиной он походил на профессионального японского борца на арене, которого лучше не задевать. Вышедшие для успокоения крикуна полицейские офицеры взглянули на огромного, как башня, Йоси, на его мощные, в рыжих веснушках, руки и... ограничились увещеваниями.
Со всеми другими просителями они не были столь сдержанны. Юру просто напросто выкинули за дверь. Он присел на каменную ступеньку лестницы, размышляя над тем, можно ли еще что-то сделать?
Тут показался Йоси, Юра вышел на улицу вслед за ним. Некоторое время двигались молча. Йоси оглянулся, взглянул на бессильно опущенные плечи незнакомого парня, с которым здесь не пожелали даже разговаривать. Кожаная курточка на парне старенькая, вытертая на рукавах до материала ("из русских, ясно..."), окликнул его:
- Молодой человек, вы сколько лет в стране?.. Всего то!.. По какому делу приходили?
- По личному - огрызнулся Юра, не привыкший распространяться о чужой беде.
- Мда... Этак и повеситься можно... Я тут четверть века. Полиция всюду сволочь. В Турции, говорят, еще хуже.
Юра усмехнулся горестно. Ускорил шаги.
- Французы они, что ли?
- Да нет! Прочитал русский в канцелярии ее анкету: "Шушана (Шломо) Шухман" и улыбнулся." "ТРИ ШЕ!" Остальные подхватили, затявкали "ТРИ ШЕ!" Одно слово, америкашки.... Кто еще у нас? Кто из Южной Африки, кто из Литвы, есть местные. Один из Йемена. Ему сто шесть лет. Недавно ему прислали повестку в детский сад... Видит Бог, чистая правда! Увидели на бумагах 106, решили, век техники! ошибка компьютера. Мол, это о шестилетнем... Оглядишься, увидишь еще более удивительное. Правые есть, как им не быть в Эль Фрате, левые просочились. Голову вывернешь - не поймешь: соседка твоя ближайшая - Шушана, святая великомученица и еще девять самых левых, поверишь? Всегда голосуют за партию "Мерец"; а "Мерец"-перец день и ночь вопит против поселений. Мол, уничтожить, как класс. Цхе!.. Есть еще, конечно, выбранный председатель. Русский. Иванов-Черкезов фамилия. Из ученых-печеных. Физик вроде...
- Этнически русский? - удивился и обрадовался Юра: будет с кем потолковать о прошедшем.
- В чем дело, генацвале? Пусть в Эль Фрате цветут все цветы, как сказал... Кто сказал? Был он русский в квадрате. И Иванов, и Черкезов. Бежал через границу. Стал евреем в квадрате. Жить всем надо... У него спроси, как у главного: есть в Эль-Фрате оккупанты? Нет таких! Потому, дорогой-безобидный, выбрось свою блажь из головы.. Что да что?.. Дом посмотреть, да к своим пора? Дорогой, не обижай. Дом посмотришь обязательно, шесть спален, хороший дом, плохих не строим... Лестницы? Нет никаких лестниц. Нет перил. Сам увидишь... После дома заедем к Нателле. Может горский еврей отпустить тебя без обеда-чая-немного вина-чачи?.. Да, вот еще! Чтоб не забыть, везешь большую семью, возьми, дорогой, в Иерусалиме автомат. У нас у всех автоматы. В Эль-Фрате-то тишь-гладь, а по дороге, бывает, шалят, камни кидают. Мальчишки. Они про историю не понимают.
...Февраль не лучший месяц для переезда: с небес льет и льет. Пока заказывали крытый грузовик, Юра носился из одной канцелярии в другую, выправлял документы на оружие, отвез на военный склад противогаз, завалявшийся со времени войны в Персидском заливе. Сдал его. "Саддам Хусейн воюет со столицами, в глуши газ не страшен," - сообщил он жене авторитетно, и отправился за оружием.
- Значит, от пассивной обороны переходишь к активной, - усмехнулся очкастый солдат-каптерщик, протянув густо смазанный старый автомат на брезентовом ремне.
Марийке запах автомата не понравился, сказала, чтоб держал "эту отраву" подальше от детской.
Как только дождик затих, двинулись. Ксения на воинскую доблесть зятя не надеялась, захватила с собой одного из своих ухажеров - полицейского офицера, вооруженного с ног до головы.
В Эль-Фрате, у двухэтажного бетонного куба с узкими окнами, их ждал взволнованный Сулико с горой из пакетов. Оказалось, накупил дайперсов для Юриных детишек.
- Пусть писаются на здоровье!- радостно воскликнул он и, отмахнувшись от Ксениных денег, принялся шумно объяснять, как лучше разместиться.
"Нельзя ли этого кацо как-то выпроводить?" - шепнула Ксения Юре, который пытался развесить на бетонных стенах карандашные профили Марийки. Профили не хотели прикрепляться и летали по комнатам, как бумажные голуби. Гостюшка и тут помогал, давал дельные советы.
Когда сосед стал, по своему обыкновению, распоряжаться-пританцовывать на худых ногах возле Ксении, она полуобняла его и докружила как бы в танце до выходной двери. Но добряк Сулико балетного маневра не понял, остался помогать.
"Нужный, что ли, человек?" - спросила она взглядом Юру. Зять лишь посмеивался, слушая пререкавшихся с соседом Ксению и бабушку: у каждой из них был свой твердый взгляд на то, где и как должны лежать распашонки, стоять детские кроватки, горшочки...
Сулико стал в эти дни человеком действительно необходимым. Осмотрев и даже ощупав жестковатые, колкие, явно не новые матрасы Юриного семейства, привез на крыше своего "Мерседеса" почти новые. Один из матрасов был широк, как аэродром и "освежен", перетянут.
- Я на нем отлетался, - объявил Сулико, чтоб щепетильный Юра затих и вовсе не думал, что сосед на них "потратился". - А вам еще взлетать и взлетать...
На другой день притащил две детские кроватки, объявив торжественным тоном, что "каждый иерусалимский казак должен иметь своего коня".
Начались нелегкие дни. Двойняшки орали вразнобой. Осенька басил с утра. Ахава начинала визжать-надрываться точно с полуночи, хоть проверяй по ней часы. Будила своим криком Игорька, который тоже начинал хныкать. Марийка и бабушка не спали несколько ночей подряд и валились с ног. Заглянула маленькая, пожалуй, даже миниатюрная и на редкость стройная, как "модель" с рекламных фотографий, и взлохмаченная, соседка в кружевной кофточке, "профессор и медсестра военного времени", как она представилась. Похоже, со сна ее подняли.. Сказала, что ее зовут Шушана и что плач и визг новорожденных доносится даже до ее дома, до которого полсотни метров. Это ненормально. Надо подумать, в чем дело.
Повертела, на правах "сестры военного времени", Юриных крошек, подумала и объявила неожиданным для такой миниатюрной женщины хрипловатым и безапелляционным "адмиральским басом", что у мамы не хватает молока. Даже Юра от ее "адмиральского баса" вздрогнул, а Марийка возмутилась, выпятив свои могучие груди: "Это у меня-то?!" Почти выгнала Шушану, а через полчаса проревел у дома Аксельродов мотор "Мерседеса". Сулико знал, как видно, всегда и все. Кликнул Юру, чтобы притащил из его машины детские весы. Стали горластых взвешивать. До кормления и после него. Выяснилось, оптимист и весельчак Осенька высасывает у мамы едва ль не все. Ахаве остается грамм пятьдесят... Как тут не кричать, не сучить ножками?!
Сулико отправил Юру за детскими "смесями", в доме наступил некоторый покой. Марийка и бабушка, в четыре руки, справлялись с новорожденными. Игорек был почти в забросе, но вскоре Шушана стала забирать его к себе. "Пусть носится по Эль-Фрату вместе с моими шалунами..."
Сулико и его дородная Нателла, отправляясь в Иерусалим, на еврейский рынок Махане Иегуда, где все в полцены, заставил Марийку набросать списочек необходимого и, слава Богу, согласился брать деньги. В конце концов, соседа признала даже Ксения. Как-то он попросил ее подъехать на своей "Вольво" к его дому и загрузил весь багажник машины детскими игрушками, оставшимися от его детей.
- Золотой старик! - воскликнула Ксения.
Радоваться бы Юре жизни в Эль Фрате, - радоваться безоглядно и своим горластым малюткам, и незлому зимнему солнцу Иудейских гор, и двухэтажному, из бетонных кубов, "почти дворцу", в котором у него, наконец-то, был собственный рабочий кабинет, а он то и дело беспокойно ворочался на дареном "аэродроме" или часами лежал с открытыми глазами возле счастливой, посапывающей Марийки: впервые в жизни Юра поступил противно самому себе,своим убеждениям, своей совести; "потерял себя", с горечью думал он. "В России пошел в тюрьму, но не сдался. А здесь... "Эль Фрат" - золотая клетка, но клетка. К тому же чужая... А куда деваться?"
А вокруг было прекрасно. Дожди прекратились. В горах пробивались у камней белые и голубые листочки; Юра как-то даже собрал их Марийке на букетик. Правда Шушана, увидев в руках Юры букетик, сказала "Асур! В Израиле запрещено рвать цветы!"
- А если жена приносит двойню?! - возразил Юра, и даже законница Шушана рассмеялась, подобрела.
Ничто не предвещало неприятных осложнений, тем не менее, они стали появляться уже в первый месяц поселенческой жизни.
Бабушка Фрося повела Игорька к Шушаниным мальчишкам. На их участке, за железной калиткой, лежал трехколесный детский велосипед. Игорек оседлал его, закрутил ножками.
- Слазь сейчас же! - догнал его испуганный возглас бабушки, - чужая вещь!
- Мне здесь все разрешают! - бросил Игорек и закрутил ножками еще сильнее.
Бабушка поглядела, как бросились навстречу Игорьку обрадованные Шушанины мальчишки, загалдели дружески и побежали играть в какие-то свои палки.
"Признали за своего, - поняла бабушка Фрося и, от полноты чувств, перекрестилась. "Слава тебе, Господи милосердный!" И снова сложила пальцы щепотью....
Вечером того же дня появилась встревоженная Шушана, отозвала Юру в самую дальнюю комнату и рассказала вполголоса, что ее Додик, любопытный не по летам шустрик, заметил, что бабушка, приходившая с Игорьком, почему-то дважды прикладывала руку ко лбу и плечу; у взрослых, предположил, какая-то интересная игра, как она называется? Они тоже поиграют в нее...
- Ваши ортодоксы сбесятся! - обеспокоено просипела Шушана своим "адмиральским" басом. - Примут бабку за христианскую миссионерку... Отнеситесь к этому серьезно, Юра. Никто ей не мешает молиться при закрытых дверях. Моя мать в Вильнюсе похаживала в костел. Говорила, слушать уникальный орган. Я пресекла...
Юра посопел молча, как всегда в минуты неловкости, и Шушана положила ему руку на плечо.
- Вам это сложно, Юрий? Разрешите, я сама ей скажу. Необидно. Как баба бабе...
У бабушки Фроси с того дня появился в глазах не то чтоб испуг, но настороженность: не навредить бы семье!
Она была искусной поварихой, свекольники у нее были как вино, пироги пальчики оближешь. Бабушка Фрося долго не могла привыкнуть к тому, что зеленый лук, салаты, редиска, фрукты есть в Израиле не в сезон, а всегда, и на радостях половину зимы подавала на стол любимые марийкины пироги с зеленым лучком и яйцами. Труднее было приучить бабушку разделять мясное и молочное, и продукты, и посуду, но и это одолели. В один из таких благословенных ужинов Юра завел душеспасительную беседу о свободе совести, в том числе, религиозной. Бабушка Фрося слушала-слушала и, все уразумев, спросила вдруг:
- На улице, конечно, крест класть несподручно: детишки еврейские глазеют. А если зайти в вашу церкву? Ну да, синагогу эту...
У Марийки от нервного хохота заболел живот. Отсмеявшись, она сказала, что проведет с бабушкой дополнительные занятия...
В конце концов, Юра, как бывший гид, повез бабушку Фросю по святым местам христианства, она помолилась и в Назарете, и в Храме на Голгофе, и в Вифлееме, где, к ее изумлению, Иисус Христос родился сразу в трех местах: сколько религий в Вифлееме, столько и мест рождения. "Хулиганство!" сказала бабушка Фрося Юре, по обыкновению, ожидавшему ее в машине, и отныне признавала лишь церковь "Всех Святых" в Гефсиманском саду, где, по Священному Писанию, Иуда предал Христа, а, значит, тут все без обмана.
С бабушкиным православием больше хлопот не было. Хотя Сулико, частый гость в доме, что-то учуял. Попытался толковать с Федосией Ивановной на темы духовные. Результат превзошел все ожидания. Когда после очередной и оживленной беседы он ушел, бабушка Фрося вздохнула и подвела итог:
- Большой человек. А... прост, как дрозд. Насрет на голову, и не помнит...
И все же настороженность соседей вызвала вовсе не Федосия Ивановна.
В поселении существовала комиссия, собиравшая и распределявшая деньги сиротам, а также неимущим или попавшим в беду семьям. Постучались и к Юре. Юра только что услышал по радио, что во время демонстрации в Рамалле полиция убила женщину. Осталось шесть детей. Юра принес отложенные на книги сто шекелей и сказал, что хотел бы переслать сиротам. Половину денег предложил разделить здесь, а оставшуюся часть отправить по адресу, который сообщит. Он понимал, что это может кончиться, как у Канцелярии Премьер-Министра, где одни бездомные выгоняли других бездомных. Но все же рискнул: в поселении люди цивилизованнее, терпимее, большинство с высшим образованием.
- Замечательно! - воскликнула дама в типовой круглой шляпке с цветочком из фетра, без которых, по обыкновению, не выходят на улицы Иерусалима женщины из религиозных семей. Приняла деньги, занесла в свой списочек. Но тут она узнала, каким сиротам Юра хотел бы послать свои шекели. И вызверилась:
- Мы врагам не помогаем!
Весть об этом разнеслась по Эль Фрату мгновенно. Даже Сулико, хоть он и ни слова не сказал Юре, взглянул на него косовато.
Глава 7.
ПЕРПЕТУМ МОБИЛЕ ИЛИ "ОПЕРАЦИЯ ВОЗМЕЗДИЯ".
ШУШАНА
В самом начале марта, когда еще бушевали последние грозы, лило, как из ведра, дальний сосед, бывший полковник израильской армии, пригласил Юру с Марийкой на свой день рождения. Праздновали возле его бетонного жилища, на участке с деревьями -прутиками. Полковник, видно, сам плотничал, настроил возле дома садовые столики, скамейки, низенькие стулья для детей. Гости прибыли отовсюду. Из Иерусалима, из Тель-Авива. Друзья, воевавшие вместе во многих войнах. Среди них крупные военные чины, даже, судя по маленьким звездочкам в петлицах, два генерала. Начались рассказы. Генералы говорили о новом стратегическом мышлении. В частности, в Ливане...
"Опять злополучный Ливан?!" - Юра поежился, словно его просквозило: то, что случалось на севере Израиля ему было ведомо до отвращения. "Операция возмездия..." Бессмысленное колесо, которое годами крутится-крутится, но никуда не едет... Вызывает ответный огонь "катюш" по Израилю, новые жертвы среди жителей, вот и весь результат... Попал как-то под это "возмездие" и с испуганными туристами. Где тут новое стратегическое мышление? Или попросту обычная человеческая совесть... Этого он уж снести не мог, спросил невинным голосом:
- Как вы думаете, господа военные, стратегическое мышление в Израиле могло бы измениться, если бы вместо марокканцев и русских олим в Кирьят Шмона поселили ваши семьи?
Возникла такая тишина, словно кто-то позволил себе в благородном обществе ляпнуть неприличное слово. Похоже, подобное никогда не произносилось здесь даже в шутку.
Сулико, когда шли домой, сказал:
- Ты - странный поселенец, Юра. И вот что обидно: парень-то ведь ты хороший.
В поселке Эль Фрат развлечений небогато. Порой скучно. Ядовитое замечание Юры без внимания не осталось. Одни соседи отдалились, перестали здороваться; другие, напротив, приблизились.
Позвонил профессор Богорад, некогда министр культуры и чего-то еще (не разобрал Юра по телефону, чего именно "еще") в правительстве Менахема Бегина. И вечером, не чинясь, притопал, благо жил в том же Эль Фрате, через две улочки. Очень он развеселился, услышав от Марийки, что в Израиле ей недостает только реки. Они с мужем привыкли отдыхать на байдарках, а здесь всего одна речка Иордан, да и та пограничная...
- Всю жизнь слышу, ребятки,: совести недостает, денег недостает, но чтоб только речки... Ох, дети - дети! - Долго еще высокий гость не мог успокоиться, хохотал, обтирая потное лоснящееся лицо и голову платком.
Череп у бывшего министра в рыжеватых метинах старости, ни волосинки на нем. От солнечного луча вспыхнул так ярко, что Юра даже прищурился. Гладколиц высокий гость, старательно выбрит, что в поселении бородатых звучит вызовом. От того ли что очень стар, сияюще гладок и тихоголос, кажется каким-то облизанным, обидно вчерашним...
Да и хриповат гость, хрипит об очень серьезном: Израиль расколот. Обе враждующие партии, вот уже полвека враждующие! стравили население. Поднял глаза на Марийку, принесшую кофе и печенье, улыбнулся ей как-то по домашнему, светло, радушно, и снова о серьезном:
- Мы, группа старых израильтян-интеллигентов, решили создать движение "ВОЗВРАЩЕНИЕ В СИОН..."
- Рожден новый "изм"? - не очень дружелюбно спросил Юра.
- Никаких "измов"! Мы против американских денег, разложивших общество. Шальные, не заработанные деньги плодят оголтелых воров. Никогда в стране такого не было. Вор на воре сидит и вором погоняет. Даже стариков - новых репатриантов обобрали до нитки...
Юра взглянул на сияющий череп гостя, не щурясь: с этой минуты он был с ним...
- На чужие деньги независимую страну не поднять, - хрипел гость. - Вы гид с французским языком, знаете, по крайней мере, по великой литературе судьбу героев, решивших обогатиться за чужой счет...
- Имеете ввиду бальзаковского Люсьена де Рюбампре, удавившегося в тюрьме? - Гость нравился Юре все больше и больше.
- И несчастного Люсьена тоже, мой юный друг... Вижу, расхождений у нас с вами нет. Позвольте без обиняков: нам нужны русские голоса. Готовы выступить против нашего ворья - неизбежно станете активистом "ВОЗВРАЩЕНИЯ В СИОН". Могу включить вас в число ораторов у "русских"?
Когда высокий гость, чуть прихрамывая, опираясь на трость, ушел, Юра спросил Марийку, какое у нее осталось ощущение от незнакомца?
- Покойник! - воскликнула Марийка жизнерадостно.
У Юры едва не выпала из рук чашка.
- Ну, притащился с кладбища и туда же отправился, - разъяснила Марийка. Юре такое объяснение показалось недостаточным, и Марийка добавила: Говорит - еле губы шевелятся, улыбится, а в глазах тощища. Покойник, как есть..
Через неделю "покойник" прогудел автомобильным рожком под окном, Юра выскочил мигом.
За неделю объехали с ним Беер-Шеву, Ашдод, Нетанию, где русскоязычной публики полным полно.
- Новых идей не излагал, зато старые все благородные, - весело, с обычной, свойственной ему самоиронией, поведал Юра жене, вернувшись из вояжа. - Зря тревожилась...
И месяца не прошло, прочитал в уважаемой ивритской газете "Маарив" интервью с профессором Богорадом.
"Наш глубокочтимый Кнессет - театр марионеток, - рубил тихий профессор. - Келейная, по партийным спискам, выборность, завещанная нам глубокочтимым Бен Гурионом, к иному и привести не могла... Нужна свежая кровь. Нужны люди, которые умеют и смеют говорить правду в лицо, "невзирая на лица..." Такие, к примеру, как узник Сиона из России Юрий Аксельрод, сын известного авиаконструктора.
На другое утро звонит раббай Бенджамин, "Бешеный Янки", - басит со смешинкой в голосе:
- Поздравляю будущего члена израильского Кнессета!
Юра ощутил ироническую смешинку, и все же не удержался, спросил, не считает ли равви, что за этим что-то есть?
- Боже упаси! - прогудел телефон. - Обычная газетная трескотня. Специально звоню, чтоб не приняли наши предвыборные трюки всерьез: иначе подхватите общую хворь - удручающее разочарование. Вам болеть некогда...
Но еще через неделю в утренней газете "Едиот Ахронот", которую на курсах гидов-полиглотов иначе и не называли, как "газеткой шоферов", появилась статья под заголовком: "Из тюрьмы в Кнессет с минутной остановкой". Статья глумливая, ерническая, но по отношению к доверчивому, ни в чем не повинному "узнику Сиона" почти уважительная...
Марийка, воспитанная в почтительном доверии к печатному слову, расстроилась.
- Я же говорила, не иди с облезлым!..
Однако известность, хоть какая-никакая, все же известность, в тот же день позвонили из Министерства иностранных дел, сообщили, что с Юрием Аксельродом хотят встретиться представители вашингтонской синагоги, гостящие в Израиле.
Юра попросил Марийку подогреть блинчики с яблоками, на которые бабушка была великий спец, бросил взгляд в зеркало, не съехала ли на затылок его праздничная черная кипа правоверного еврея, приготовился к непривычной миссии.
И тут снова будто взорвался телефон.
- Боже упаси вас, Джордж, от этих гостей! - грохотал раббай Бенджамин. - Эта вашингтонская "синагога" - никакая не синагога, а церковь "Евреи за Христа". Пошлите их всех незлым русским словом куда подальше...
Отменять было неудобно: блинчики уже подогрели. К тому же гости двигались в сторону дома - двое респектабельных людей, мужчина-коротышка на высоких каблуках и высоченная леди с белозубой улыбкой американской кинозвезды. Юра за праздничным столом не скрыл от них, что он вряд ли станет приверженцем их синагоги, но "в свободном мире каждый имеет право молиться на все двадцать четыре стороны..."
Веселый голос раввина Бенджамина прозвучал в трубке уже на другое утро:
- У меня в руках свежий "Едиот". От этих гостей все ортодоксы бежали, как от чумы, один залез под стол, а вы... Оказывается, вы дипломат. Молодец! Пригодится... на черный день.
До зимы "ВОЗВРАЩЕНИЕ..." прокатило Юру еще по восьми городам. И каждый раз после "толковища" во славу "ВОЗВРАЩЕНИЯ", по сути, к самим себе, его обступала толпа, которой в стране, в отличие от Юры, "не повезло". Все столпившиеся были из "колбасной алии", как иронизировали по поводу новичков "идейные сионисты" семидесятых годов. Многие из новичков, и в самом деле, были на краю бездны. Разразилась эпидемия самоубийств. Уже пятьсот "русских", как правило, отцов семей, не нашедших здесь никакой работы, покончили жизнь самоубийством!...
Попытка помочь отчаявшимся началась у Юры с неудач. На первом же "учредительном" сборище к нему протолкался воспаленно кричавший что-то мужчина лет сорока в белой замасленной панамке с надписью "ШОЛОМ". На его плечах сидел, цепко обхватив ручками шею отца, мальчонка годков двух-трех. Назвался отец мальчонки "Узником Сиона". Юра принялся было допытываться, где сидел, не в Мордовии ли? Оказалось, узником он чувствует себя здесь, в стране Сиона. Он геолог, работы нет и не предвидится... Хотел бежать в Штаты. В аэропорту Бен Гуриона засада: расплатись за депортацию в Сион уедешь... Нацелился на Канаду. Списался с приятелем... А тут какой-то министр, "пудель Переса" его называют, как гаркнет из Израиля: "Не может быть беженцев из свободной страны!" Приятель позвонил оттуда: закрылась возможность... Жена ушла. Хоть пропадай!
"Хороша свободная страна... - мелькнуло у Юры. - С полицейской засадой и банковским "глазком"...
За неделю он обзвонил и объехал все министерства, связанные с абсорбцией или визами. Глухо! "Пудель Переса" бросил трубку...
Следующая неудача подкараулила его в маленьком городке, южнее Бершевы. Двое заплаканных стариков терпеливо ждали, пока толпа разойдется, наконец, кинулись к нему, захлебываясь словами, перебивая друг друга.
История была и вовсе дикая. В квартиру стариков вдруг ворвалась полиция. Семья обедала. Больной отец-сердечник, мать, дочь Лара-студентка. Отцу, ни слова не говоря, надели наручники. От возмущения он взмахнул скованными руками. Повалили на пол. Пинали сапогами. Отца и мать запихнули в один "Виллис", дочь - во второй. По дороге женщина- полицейская, схватив Лару за волосы, била ее головой о железную стенку "Виллиса". Пока довезли, лицо Ларисы стало синим. В полиции им объяснили, что на еврейском кладбище городка кем-то повалены и разбиты памятники. Власти решили, что это могли сделать только "русские". Так-как в микрорайоне других "русских" не было, схватили их. Взяли отпечатки пальцев, за что их же заставили уплатить по триста шекелей, и бросили в камеры. Три дня семейство сидело взаперти вместе с ворами и проститутками. Воры столкнули задыхавшегося старика с нар, он ударился о каменный пол, разбил голову. Чтоб не раздражал своим криком, вкололи ему, держа за руки за ноги, наркотик.
Через три дня выяснилось, что оттиски пальцев стариков и их дочери вовсе не совпадают с оттисками на кладбище. Не тех взяли... Задержанных вытолкали из участка, даже не извинившись перед ними.
- Лара в панике, - сказал старик, морщась от боли и прижимая руку к забинтованной голове, -. обходит сейчас все посольства, чтоб удрать отсюда куда глаза глядят...
Брутальность израильской полиции давно была в стране притчей во языцех. Но чтоб так бесчинствовали?!
Несколько дней Юра потратил на хождение по полицейским начальникам и кабинетам МВД, рассказывал о бедах стариков в мэрии Иерусалима и редакциях ивритских газет, которые, узнав, что никого из задержанных не убили, сразу же теряли к делу всякий интерес. У Юры появилось почти физическое ощущение, что его схватили за горло...
И, кто знает, не сорвался бы Юра, не наградил бы полицейского офицера, арестовавшего стариков, всеми расхожими эпитетами, которые произносил мысленно, если б не свела его судьба с русым кудрявым гигантом лет сорока пяти по имени, показавшемся Юре младенческим - Йоси. Он наткнулся на него в приемной министра полиции. Йоси был в ярости, кричал, что полиция опозорила страну, что Израиль не Африка...
Очень он был живописен, этот кудрявый гигант. Зима на дворе, а Йоси почти гол. На плечах нечто среднее между легким комбинезоном и голубым купальником с большим вырезом сзади. Своей непомерно широкой и голой, со вздувшимися мышцами спиной он походил на профессионального японского борца на арене, которого лучше не задевать. Вышедшие для успокоения крикуна полицейские офицеры взглянули на огромного, как башня, Йоси, на его мощные, в рыжих веснушках, руки и... ограничились увещеваниями.
Со всеми другими просителями они не были столь сдержанны. Юру просто напросто выкинули за дверь. Он присел на каменную ступеньку лестницы, размышляя над тем, можно ли еще что-то сделать?
Тут показался Йоси, Юра вышел на улицу вслед за ним. Некоторое время двигались молча. Йоси оглянулся, взглянул на бессильно опущенные плечи незнакомого парня, с которым здесь не пожелали даже разговаривать. Кожаная курточка на парне старенькая, вытертая на рукавах до материала ("из русских, ясно..."), окликнул его:
- Молодой человек, вы сколько лет в стране?.. Всего то!.. По какому делу приходили?
- По личному - огрызнулся Юра, не привыкший распространяться о чужой беде.
- Мда... Этак и повеситься можно... Я тут четверть века. Полиция всюду сволочь. В Турции, говорят, еще хуже.
Юра усмехнулся горестно. Ускорил шаги.