— Хорошо, хорошо, Джон, — поспешил успокоить нашего конюха мистер Уайт. — Я поступлю так, как ты просишь.
С этими словами он вскочил на меня, и мы поскакали так быстро, что Джон моментально скрылся из виду. Не буду тратить особенно много слов на описание обратной дороги. Замечу только, что доктор Уайт был наездником куда хуже, чем Джон, а весил гораздо больше. Но я все равно старался скакать как можно быстрее и, думаю, вновь не посрамил репутации своего дедушки. Сторож не забыл оставить ворота открытыми. Мы пронеслись сквозь них с такой скоростью, что ветер свистел в ушах. Только когда дорога пошла на подъем, я немного замедлил шаг. Доктор сразу почувствовал мое состояние.
— Отдохни-ка немного, дружок, — останавливаясь, проговорил он.
Его предложение было мне очень кстати. Сил у меня почти совсем не осталось. Впрочем, чуть-чуть отдохнув, я настолько приободрился, что смог весьма сносным галопом домчать доктора Уайта до Бертуик-парка.
У ворот нас встречал садовник. А едва мы подъехали к дому, навстречу выбежал сквайр Гордон. Он даже не поздоровался с доктором, просто взял его под руку и, ни слова не говоря, скрылся с ним в доме.
На конюшню меня отвел Джо. Дорога обратно совершенно меня измотала. Ноги мои дрожали, пот стекал по ногам. Наверное, на всем моем теле не осталось ни единой сухой шерстинки. Кроме того, я был до такой степени разгорячен, что от меня поднимался пар.
— Ты, Красавчик, сейчас как горшок с раскаленной кашей! — воскликнул Джо.
Он старался изо всех сил помочь мне. Жаль, только опыта у него тогда было еще слишком мало. Он обтер мне насухо ноги и грудь, но не стал накрывать попоной. Видимо, Джо показалось, что мне и так слишком жарко. По той же причине он дал мне целое ведро холодной воды. Вода была такой вкусной, что я немедленно осушил ведро. После этого Джо принес мне овса и сена. Увидав, что я с аппетитом ем, он пожелал мне спокойной ночи и с чистой совестью удалился.
Будь где-нибудь рядом отец этого мальчика, он подсказал бы, как надо по-настоящему устроить меня перед сном. Но, на мое несчастье, садовник уехал по какому-то поручению в деревню. Вскоре после ухода Джо я затрясся от холода. Ноги мои болели, грудь тоже. Теперь я просто мечтал о теплой попоне. Но рядом никого не было, и мне не оставалось ничего другого, как терпеть до прихода Джона. Но нас друг от друга разделяло расстояние в восемь миль. Прикинув, что Джон не очень-то скоро проделает такой путь пешком, я опустился на соломенную подстилку и попробовал заснуть. Я еще долго страдал от мучительного озноба и боли. Наконец дверь конюшни открылась. Услыхав шаги Джона, я окончательно скис и издал жалобный стон.
— Красавчик! Что с тобой, милый? — склонился он надо мной.
Как мне хотелось поделиться с ним своими горестями! Но наш умный Джон научился понимать лошадей безо всяких слов. Он тут же накрыл меня сразу несколькими попонами. Потом, сбегав в дом за горячей водой, он развел мне теплой кашицы из отрубей. Эта кашица оказала на меня самое благотворное действие. Поев ее, я немного согрелся и задремал. Джон так и не оставил меня до конца ночи. Иногда, просыпаясь, я слышал, как он с досадой бубнит под нос:
— Глупый мальчишка! Как же он мог забыть про попону! И водой, скорее всего, Красавчика напоил холодной. Такой помощник для меня совсем никуда не годится!
Конечно же, Джон говорил это просто в сердцах. Мы-то с ним знали, что сын сторожа — хороший и добрый мальчик. Мне, правда, от этого легче не стало. У меня сделалось воспаление легких, и я без боли даже вздохнуть не мог. Дни и ночи подряд Джон выхаживал меня как ребенка. Сквайр Гордон тоже часто ко мне заходил.
— Бедный мой, бедный конек! — сказал он мне однажды. — Ты ведь спас жизнь хозяйке. Да, да, именно спас.
Мне было тогда еще очень плохо, но сердце мое забилось от радости. И уж совсем понятная гордость охватила меня, когда сквайр Гордон сказал Джону:
— Доктор Уайт утверждает: если бы наш Красавчик его тогда не домчал так быстро, он бы не мог спасти миссис Гордон.
Глава XIX
Глава XX
Глава XXI
Глава XXII
С этими словами он вскочил на меня, и мы поскакали так быстро, что Джон моментально скрылся из виду. Не буду тратить особенно много слов на описание обратной дороги. Замечу только, что доктор Уайт был наездником куда хуже, чем Джон, а весил гораздо больше. Но я все равно старался скакать как можно быстрее и, думаю, вновь не посрамил репутации своего дедушки. Сторож не забыл оставить ворота открытыми. Мы пронеслись сквозь них с такой скоростью, что ветер свистел в ушах. Только когда дорога пошла на подъем, я немного замедлил шаг. Доктор сразу почувствовал мое состояние.
— Отдохни-ка немного, дружок, — останавливаясь, проговорил он.
Его предложение было мне очень кстати. Сил у меня почти совсем не осталось. Впрочем, чуть-чуть отдохнув, я настолько приободрился, что смог весьма сносным галопом домчать доктора Уайта до Бертуик-парка.
У ворот нас встречал садовник. А едва мы подъехали к дому, навстречу выбежал сквайр Гордон. Он даже не поздоровался с доктором, просто взял его под руку и, ни слова не говоря, скрылся с ним в доме.
На конюшню меня отвел Джо. Дорога обратно совершенно меня измотала. Ноги мои дрожали, пот стекал по ногам. Наверное, на всем моем теле не осталось ни единой сухой шерстинки. Кроме того, я был до такой степени разгорячен, что от меня поднимался пар.
— Ты, Красавчик, сейчас как горшок с раскаленной кашей! — воскликнул Джо.
Он старался изо всех сил помочь мне. Жаль, только опыта у него тогда было еще слишком мало. Он обтер мне насухо ноги и грудь, но не стал накрывать попоной. Видимо, Джо показалось, что мне и так слишком жарко. По той же причине он дал мне целое ведро холодной воды. Вода была такой вкусной, что я немедленно осушил ведро. После этого Джо принес мне овса и сена. Увидав, что я с аппетитом ем, он пожелал мне спокойной ночи и с чистой совестью удалился.
Будь где-нибудь рядом отец этого мальчика, он подсказал бы, как надо по-настоящему устроить меня перед сном. Но, на мое несчастье, садовник уехал по какому-то поручению в деревню. Вскоре после ухода Джо я затрясся от холода. Ноги мои болели, грудь тоже. Теперь я просто мечтал о теплой попоне. Но рядом никого не было, и мне не оставалось ничего другого, как терпеть до прихода Джона. Но нас друг от друга разделяло расстояние в восемь миль. Прикинув, что Джон не очень-то скоро проделает такой путь пешком, я опустился на соломенную подстилку и попробовал заснуть. Я еще долго страдал от мучительного озноба и боли. Наконец дверь конюшни открылась. Услыхав шаги Джона, я окончательно скис и издал жалобный стон.
— Красавчик! Что с тобой, милый? — склонился он надо мной.
Как мне хотелось поделиться с ним своими горестями! Но наш умный Джон научился понимать лошадей безо всяких слов. Он тут же накрыл меня сразу несколькими попонами. Потом, сбегав в дом за горячей водой, он развел мне теплой кашицы из отрубей. Эта кашица оказала на меня самое благотворное действие. Поев ее, я немного согрелся и задремал. Джон так и не оставил меня до конца ночи. Иногда, просыпаясь, я слышал, как он с досадой бубнит под нос:
— Глупый мальчишка! Как же он мог забыть про попону! И водой, скорее всего, Красавчика напоил холодной. Такой помощник для меня совсем никуда не годится!
Конечно же, Джон говорил это просто в сердцах. Мы-то с ним знали, что сын сторожа — хороший и добрый мальчик. Мне, правда, от этого легче не стало. У меня сделалось воспаление легких, и я без боли даже вздохнуть не мог. Дни и ночи подряд Джон выхаживал меня как ребенка. Сквайр Гордон тоже часто ко мне заходил.
— Бедный мой, бедный конек! — сказал он мне однажды. — Ты ведь спас жизнь хозяйке. Да, да, именно спас.
Мне было тогда еще очень плохо, но сердце мое забилось от радости. И уж совсем понятная гордость охватила меня, когда сквайр Гордон сказал Джону:
— Доктор Уайт утверждает: если бы наш Красавчик его тогда не домчал так быстро, он бы не мог спасти миссис Гордон.
Глава XIX
«ТОЛЬКО ОДНО НЕЗНАНИЕ»
Не помню точно, сколько я тогда проболел. Каждый день мне наносил визит лошадиный врач мистер Бонд. Один раз он даже подверг меня кровопусканию. Он вскрыл мне вену, а Джон держал ведро, в которое капала моя кровь. Мне показалось тогда, что я умираю. И Джон, по-моему, подумал о том же. Вообще жизнь моя долго висела на волоске. Горчицу и Меррилегса перевели на время в другие денники. Теперь меня окружала полная тишина. Это было для меня очень важно. Из-за болезни у меня что-то случилось с ушами, и даже тихие звуки меня оглушали.
Как-то ко мне зашли Джон с Томасом Грином. Они вместе дали мне новое лекарство, которое прописал мистер Бонд.
— Я здесь побуду еще полчаса, — обратился к Томасу Джон. — Надо проверить, каково действие этого средства.
— Пожалуй, я тоже с тобой посижу, — решил сторож.
Они зашли в денник, где обычно жил Меррилегс. Теперь там была скамейка, чтобы Джон мог посидеть, когда долго возле меня дежурил. Поставив фонарь в ногах, чтобы свет не раздражал мне глаза, мужчины уселись на эту скамейку. Некоторое время они молчали.
— Слушай-ка, Джон, — вдруг с усилием проговорил сторож. — Очень тебя прошу за моего Джо. А то он в последнее время прямо скис от переживаний. И есть стал как-то не так, и не улыбается. Он говорит: «Если Красавчик умрет, не представляю, как дальше самому на земле оставаться». Конечно, он виноват, Джон, но у меня от таких его слов сердце болеть стало. Ты уж постарайся с ним как-нибудь подобрей, ладно?
— Не сердись на меня, Томас, — задумчиво отвечал Джон. — Я конечно же понимаю: мальчишка он у тебя неплохой и не со зла произошли у него все эти глупости. Но меня-то ты тоже пойми. Я так к этому коню привязался, и мистер Гордон его обожает. У меня душа изболелась смотреть, как Черный Красавчик измучен своим состоянием. Стоит мне только подумать, из-за какой глупости это все с ним получилось, и у меня к твоему Джо симпатии не остается. Но вообще-то ты прав. Если завтра Красавчику станет лучше, постараюсь вернуть настроение твоему Джо.
— Спасибо! Большое тебе спасибо! — с жаром произнес Томас Грин. — Я так и думал, что ты не нарочно расстроил Джо. Тем более вины-то его никакой. Только одно незнание.
— Только одно незнание! — с такой яростью повторил наш Джон, что я вздрогнул. — Как у тебя, Томас, язык повернулся такое сказать. Неужели не понимаешь? Невежество после злобы и всяких там зверств — самая ужасная вещь на земле. Если человек сделал плохо, потому что не знал, это не оправдание. Зло от его невежества не уменьшилось! Помнишь, к примеру, няньку, которая пичкала ребенка снотворным? Она тоже не знала, что дитя от лекарства умрет. Но за убийство ее все-таки осудили.
— И правильно! — согласился Томас. — Если берешься ребенка нянчить, то вся ответственность на тебе.
— Возможно, Билл Старки, о котором в газетах писали, тоже не знал, что сделает младшего брата помешанным, — снова послышался голос Джона. — Просто запугивал в виде привидения при луне мальчишку. Но матери-то не легче от невежества старшего, если младший ее сынок ото всех этих страхов на всю жизнь ум потерял! И тебе, помню, Томас, тоже было не очень весело, когда молодые хозяйки оставили на ночь раскрытой твою теплицу. Они тоже не знали, что овощи там поморозятся.
— Не знали! — топнул в сердцах ногой Томас. — Да они заморозили мне до самых корней все насаждения! Теперь теплицу хоть вновь начинай. Как подумаю, прямо плакать готов!
— Вот, вот! — усмехнулся Джон. — А говоришь, только одно незнание!
Тут лекарство, которое мне прописал мистер Бонд, наконец подействовало, и я крепко уснул. Однако впоследствии мне приходилось не раз и не два убеждаться, как прав был тогда дорогой наш Джон.
На другой день мне действительно полегчало, и Джон сумел поговорить ласково с мальчиком. Тот начал стараться еще больше прежнего. Когда же я выздоровел, отношения Джона и Джо стали совсем хорошими.
Как-то ко мне зашли Джон с Томасом Грином. Они вместе дали мне новое лекарство, которое прописал мистер Бонд.
— Я здесь побуду еще полчаса, — обратился к Томасу Джон. — Надо проверить, каково действие этого средства.
— Пожалуй, я тоже с тобой посижу, — решил сторож.
Они зашли в денник, где обычно жил Меррилегс. Теперь там была скамейка, чтобы Джон мог посидеть, когда долго возле меня дежурил. Поставив фонарь в ногах, чтобы свет не раздражал мне глаза, мужчины уселись на эту скамейку. Некоторое время они молчали.
— Слушай-ка, Джон, — вдруг с усилием проговорил сторож. — Очень тебя прошу за моего Джо. А то он в последнее время прямо скис от переживаний. И есть стал как-то не так, и не улыбается. Он говорит: «Если Красавчик умрет, не представляю, как дальше самому на земле оставаться». Конечно, он виноват, Джон, но у меня от таких его слов сердце болеть стало. Ты уж постарайся с ним как-нибудь подобрей, ладно?
— Не сердись на меня, Томас, — задумчиво отвечал Джон. — Я конечно же понимаю: мальчишка он у тебя неплохой и не со зла произошли у него все эти глупости. Но меня-то ты тоже пойми. Я так к этому коню привязался, и мистер Гордон его обожает. У меня душа изболелась смотреть, как Черный Красавчик измучен своим состоянием. Стоит мне только подумать, из-за какой глупости это все с ним получилось, и у меня к твоему Джо симпатии не остается. Но вообще-то ты прав. Если завтра Красавчику станет лучше, постараюсь вернуть настроение твоему Джо.
— Спасибо! Большое тебе спасибо! — с жаром произнес Томас Грин. — Я так и думал, что ты не нарочно расстроил Джо. Тем более вины-то его никакой. Только одно незнание.
— Только одно незнание! — с такой яростью повторил наш Джон, что я вздрогнул. — Как у тебя, Томас, язык повернулся такое сказать. Неужели не понимаешь? Невежество после злобы и всяких там зверств — самая ужасная вещь на земле. Если человек сделал плохо, потому что не знал, это не оправдание. Зло от его невежества не уменьшилось! Помнишь, к примеру, няньку, которая пичкала ребенка снотворным? Она тоже не знала, что дитя от лекарства умрет. Но за убийство ее все-таки осудили.
— И правильно! — согласился Томас. — Если берешься ребенка нянчить, то вся ответственность на тебе.
— Возможно, Билл Старки, о котором в газетах писали, тоже не знал, что сделает младшего брата помешанным, — снова послышался голос Джона. — Просто запугивал в виде привидения при луне мальчишку. Но матери-то не легче от невежества старшего, если младший ее сынок ото всех этих страхов на всю жизнь ум потерял! И тебе, помню, Томас, тоже было не очень весело, когда молодые хозяйки оставили на ночь раскрытой твою теплицу. Они тоже не знали, что овощи там поморозятся.
— Не знали! — топнул в сердцах ногой Томас. — Да они заморозили мне до самых корней все насаждения! Теперь теплицу хоть вновь начинай. Как подумаю, прямо плакать готов!
— Вот, вот! — усмехнулся Джон. — А говоришь, только одно незнание!
Тут лекарство, которое мне прописал мистер Бонд, наконец подействовало, и я крепко уснул. Однако впоследствии мне приходилось не раз и не два убеждаться, как прав был тогда дорогой наш Джон.
На другой день мне действительно полегчало, и Джон сумел поговорить ласково с мальчиком. Тот начал стараться еще больше прежнего. Когда же я выздоровел, отношения Джона и Джо стали совсем хорошими.
Глава XX
ДЖО ГРИН
С каждым днем наш Джо становился все более опытным. Джон теперь многое доверял ему делать самостоятельно. Только вот из-за малого роста этому славному юноше так и не разрешали проезжать по утрам меня и Горчицу. Джон говорил: пока Джо не вытянется, он даже речи с ним вести не будет о таких больших лошадях, как мы. Однако вскоре Джо пришлось поехать на мне. Случилось все так. Хозяин вошел в конюшню с письмом для одного знакомого джентльмена, который жил в трех милях от нас. Джона на месте не было. Он уехал по какому-то делу в повозке с Джастисом. Тогда мистер Гордон очень серьезно сказал:
— Дело срочное, Джо. Седлай Красавчика и отправляйся. Только прошу тебя, не гони.
Джо проявил себя очень неплохо. Спокойно добравшись до нужного джентльмена, мы вручили ему записку и поскакали назад. Все было прекрасно, пока не показался кирпичный завод. Там мы с Джо увидали одно из самых отвратительных зрелищ, которые только можно вообразить. Телега, нагруженная доверху кирпичом, застряла в канаве. Каждое здравомыслящее существо сразу бы поняло, что двум лошадям, которые были в этой телеге, без посторонней помощи такую тяжесть из канавы не вытянуть. Невзирая на это, возчик стегал несчастных животных кнутом. Их мышцы напряглись до предела, бока тяжело ходили. Но жестокому возчику не было никакого дела до их состояния. Извергая омерзительные ругательства, он тянул лошадей под уздцы и по-прежнему бил их кнутом с изощренной жестокостью.
— Не надо! Не надо! — попытался воззвать к разуму возчика Джо. — Колеса у вас так застряли, что лошадям не под силу.
Возчик даже не обернулся. Он продолжал жестоко стегать кнутом.
— Прошу вас, не бейте их! — вновь крикнул Джо. — Давайте я лучше помогу вам разгрузить телегу.
— Проваливай отсюда, нахал! — грубым голосом закричал мужчина.
И он снова начал бить несчастных своих лошадей. Тут наш маленький Джо повернул меня на другую дорогу, и мы помчались к домику управляющего. Сомневаюсь, что мистер Гордон и Джон одобрили бы столь быструю скачку. Но нас с Джо охватила ярость, и мы попросту не могли совладать со своими чувствами.
— Мистер Клей! Мистер Клей! — осадив меня у домика управляющего, позвал Джо.
Дверь немедленно распахнулась.
— Ах, это ты! — улыбнулся Джо мистер Клей. — Какое-нибудь поручение от сквайра?
— Нет, сэр, — выдохнул Джо. — Там, возле завода, кто-то хлещет кнутом двух лошадей. Я ему сказал, что так делать нельзя, повозку с кирпичами они все равно не вытянут, но он продолжает. Пожалуйста, сэр, если можно, поговорите с ним сами! А то ведь забьет лошадей бедных до смерти!
Управляющий бросился в дом и тут же вновь вышел со шляпой.
— Бегу, мой мальчик, — на ходу проговорил он. — Если я отведу этого типа в суд, ты согласишься дать показания как свидетель?
— Конечно, — заверил Джо. — Я расскажу все как было.
Управляющий побежал усмирять негодяя, а мы поехали широкой рысью домой. Джон уже возвратился и встречал нас у конюшни.
— Что с тобой? — внимательно поглядел он на Джо. — Неужели ты так сердиться умеешь?
— Умею, когда придется, — свирепо проворчал Джо.
Он слез на землю и рассказал обо всем, что с нами случилось по дороге домой.
— Ты поступил очень правильно, — внимательно выслушав мальчика, отозвался Джон. — Мне даже не очень важно, попадет этот изверг под суд или нет. Главное, что ты, Джо, не проехал мимо, а вмешался, выступил против жестокости. Такой поступок всегда зачтется на небесах.
Услыхав похвалу от Джона, Джо просиял. Когда же он принялся меня чистить, движения его были такими уверенными и четкими, словно у него за один только сегодняшний день прибавилось опыта.
— Джон! Джон! — внезапно влетел в конюшню слуга сквайра Гордона. — Хозяин просит Джо немедленно к нему в кабинет. Сейчас привели какого-то человека. Его обвиняют в ошибочном обхождении с лошадьми. Вот и выходит, что Джо должен там что-то подтвердить.
— Бегу! — звонко выкрикнул мальчик.
— Ты сперва вид пристойный прими для хозяина, — остановил его Джон.
Тогда Джо быстро пригладил волосы, подтянул галстук и скрылся за дверью.
Хозяин был в своем графстве одним из судей, и ему часто приходилось разбирать дела, подобные этому. Джо долго отсутствовал. Вернулся он в превосходном расположении духа.
— Мы с тобой никогда никому не позволим обижать лошадей! — похлопав меня по спине, сказал он.
Позже выяснилось, что Джо на редкость толково ответил на все вопросы хозяина. Благодаря этому возницу сумели отдать под суд. Теперь он будет строго наказан за жестокое обращение с лошадьми. С того дня наш Джо вдруг повзрослел. Он был по-прежнему добрым и ласковым, но в его движениях и поступках появилось куда больше уверенности. А Джон один раз сказал, что ему даже кажется, будто Джо за один день стал куда выше ростом.
— Дело срочное, Джо. Седлай Красавчика и отправляйся. Только прошу тебя, не гони.
Джо проявил себя очень неплохо. Спокойно добравшись до нужного джентльмена, мы вручили ему записку и поскакали назад. Все было прекрасно, пока не показался кирпичный завод. Там мы с Джо увидали одно из самых отвратительных зрелищ, которые только можно вообразить. Телега, нагруженная доверху кирпичом, застряла в канаве. Каждое здравомыслящее существо сразу бы поняло, что двум лошадям, которые были в этой телеге, без посторонней помощи такую тяжесть из канавы не вытянуть. Невзирая на это, возчик стегал несчастных животных кнутом. Их мышцы напряглись до предела, бока тяжело ходили. Но жестокому возчику не было никакого дела до их состояния. Извергая омерзительные ругательства, он тянул лошадей под уздцы и по-прежнему бил их кнутом с изощренной жестокостью.
— Не надо! Не надо! — попытался воззвать к разуму возчика Джо. — Колеса у вас так застряли, что лошадям не под силу.
Возчик даже не обернулся. Он продолжал жестоко стегать кнутом.
— Прошу вас, не бейте их! — вновь крикнул Джо. — Давайте я лучше помогу вам разгрузить телегу.
— Проваливай отсюда, нахал! — грубым голосом закричал мужчина.
И он снова начал бить несчастных своих лошадей. Тут наш маленький Джо повернул меня на другую дорогу, и мы помчались к домику управляющего. Сомневаюсь, что мистер Гордон и Джон одобрили бы столь быструю скачку. Но нас с Джо охватила ярость, и мы попросту не могли совладать со своими чувствами.
— Мистер Клей! Мистер Клей! — осадив меня у домика управляющего, позвал Джо.
Дверь немедленно распахнулась.
— Ах, это ты! — улыбнулся Джо мистер Клей. — Какое-нибудь поручение от сквайра?
— Нет, сэр, — выдохнул Джо. — Там, возле завода, кто-то хлещет кнутом двух лошадей. Я ему сказал, что так делать нельзя, повозку с кирпичами они все равно не вытянут, но он продолжает. Пожалуйста, сэр, если можно, поговорите с ним сами! А то ведь забьет лошадей бедных до смерти!
Управляющий бросился в дом и тут же вновь вышел со шляпой.
— Бегу, мой мальчик, — на ходу проговорил он. — Если я отведу этого типа в суд, ты согласишься дать показания как свидетель?
— Конечно, — заверил Джо. — Я расскажу все как было.
Управляющий побежал усмирять негодяя, а мы поехали широкой рысью домой. Джон уже возвратился и встречал нас у конюшни.
— Что с тобой? — внимательно поглядел он на Джо. — Неужели ты так сердиться умеешь?
— Умею, когда придется, — свирепо проворчал Джо.
Он слез на землю и рассказал обо всем, что с нами случилось по дороге домой.
— Ты поступил очень правильно, — внимательно выслушав мальчика, отозвался Джон. — Мне даже не очень важно, попадет этот изверг под суд или нет. Главное, что ты, Джо, не проехал мимо, а вмешался, выступил против жестокости. Такой поступок всегда зачтется на небесах.
Услыхав похвалу от Джона, Джо просиял. Когда же он принялся меня чистить, движения его были такими уверенными и четкими, словно у него за один только сегодняшний день прибавилось опыта.
— Джон! Джон! — внезапно влетел в конюшню слуга сквайра Гордона. — Хозяин просит Джо немедленно к нему в кабинет. Сейчас привели какого-то человека. Его обвиняют в ошибочном обхождении с лошадьми. Вот и выходит, что Джо должен там что-то подтвердить.
— Бегу! — звонко выкрикнул мальчик.
— Ты сперва вид пристойный прими для хозяина, — остановил его Джон.
Тогда Джо быстро пригладил волосы, подтянул галстук и скрылся за дверью.
Хозяин был в своем графстве одним из судей, и ему часто приходилось разбирать дела, подобные этому. Джо долго отсутствовал. Вернулся он в превосходном расположении духа.
— Мы с тобой никогда никому не позволим обижать лошадей! — похлопав меня по спине, сказал он.
Позже выяснилось, что Джо на редкость толково ответил на все вопросы хозяина. Благодаря этому возницу сумели отдать под суд. Теперь он будет строго наказан за жестокое обращение с лошадьми. С того дня наш Джо вдруг повзрослел. Он был по-прежнему добрым и ласковым, но в его движениях и поступках появилось куда больше уверенности. А Джон один раз сказал, что ему даже кажется, будто Джо за один день стал куда выше ростом.
Глава XXI
РАЗЛУКА
Я прожил в этом замечательном месте три года. Потом произошли печальные перемены. Время от времени до нас доходили слухи, что хозяйка продолжает болеть. Доктор Уайт к ней приезжал теперь часто. На хозяине нашем просто лица не было. Он все время о чем-то думал и теперь очень редко смеялся. И вот как-то раз Джон объяснил Джо, в чем дело. Болезнь миссис Гордон оказалась такой серьезной, что ей в нашем английском климате никак не поправиться. Поэтому врач ей велел немедленно переехать в какой-нибудь теплый край.
Всех людей и животных, которые служили у сквайра, эта новость повергла в уныние. Мы так привязались к хозяину, и к хозяйке, и к молодым мисс! Мистер Гордон начал спешно сворачивать дела в имении. Вокруг только и говорили о скором отъезде семейства. И всем было грустно. Джон теперь ходил кислый, а Джо иногда мог проработать целый день молча.
У нас с Горчицей служебных обязанностей заметно прибавилось. Нас то и дело посылали с Джоном привозить к сквайру и отвозить обратно разных людей. Или по каким-нибудь другим поручениям.
Первыми уезжали мисс Джесси, мисс Флора и их гувернантка. До сих пор не могу забыть, как они с нами прощались в конюшне! В особенности с Меррилегсом. Они обнимали его и говорили, что он самый их близкий друг. И Меррилегс на своем языке говорил молодым мисс то же самое. Конечно, все мы по доброй воле никогда не расстались бы. Но мы понимали, что хозяин просто ничего не может поделать. Нашей судьбой распорядилась болезнь миссис Гордон.
Нас с Горчицей сквайр продал графу У… Граф был его другом, и сквайр Гордон не сомневался, что лучшего места для жизни нам просто найти невозможно. Меррилегса подарили викарию с тем условием, что он его никогда не продаст. Мистер Бломфилд подарку очень обрадовался. Меррилегс же сказал, что в создавшихся обстоятельствах лучшего выхода из положения для него быть не может. Во-первых, у викария много детей, которых правильной езде еще учить и учить. А во-вторых, для ухода за серым пони мистер Бломфилд взял Джо. Ничего не скажешь: умел устраиваться в жизни наш Меррилегс!
Джону Менли предлагали работу во множестве мест. Но он говорил, что в подобных делах торопливость только мешает и надо сперва хорошенько подумать.
В последний вечер перед отъездом хозяин долго пробыл у нас в конюшне. Отдав Джону какие-то распоряжения, он по очереди попрощался с каждой из лошадей. На вид сквайр Гордон был бодр, даже весел, но меня это обмануть не могло. В голосе его звучала такая тоска, что я сразу понял: хозяину столь же трудно расстаться с нами, как и нам с ним. Мы, лошади, вообще понимаем в звучании голосов куда больше людей.
— Так и не решил ничего со своей работой? — опять обратился сквайр Гордон к Джону.
— Нет еще, сэр, — отвечал наш Джон. — Но мысли кое-какие есть. Думаю поискать себе место у тренера лошадей. Сами знаете, скольким из них смолоду навсегда портят характер. А ведь этого может не быть при хорошей заездке и правильном конюхе. Вот я и решил. Если у меня всегда с лошадьми настоящая дружба складывается, значит, и воспитание правильное я в них смогу заложить при самом начале жизни. Ну а раз так, то все-таки в этом мире добро совершу. Верно, сэр?
— Да, Джон, совершенно верно, — глухо отозвался хозяин. — Ни один человек не подходит для этой работы лучше, чем ты. Я сам сколько раз удивлялся, каким образом ты так лошадей понимаешь. Думаю, со временем ты сам замечательным тренером сделаешься. Если тебе будет нужна моя помощь, напиши в Лондон моему управляющему. Вот его адрес, — протянул сквайр Гордон листок. — Он передаст мне все твои просьбы. Кроме того, оставляю для тебя у него рекомендации. Если понадобится, сразу к нему обратись.
Хозяин дал Джону еще несколько деловых советов, а потом начал благодарить за хорошую службу. Глаза у Джона вдруг заблестели от слез.
— Умоляю вас, сэр, хватит! — взмолился он. — Иначе я прямо сейчас заплачу. И благодарить меня вам не надо. Это вы и хозяйка столько для нас с сестрой сделали, что отплатить никаких долгих лет не хватит. Мы с Нелли вас никогда не забудем! И даже если мне впрямь собственное дело по лошадям удастся когда-нибудь завести, все равно лучше, чем тут, мне уже никогда не будет. Молю только Бога, чтобы наша хозяйка совсем поправилась, и мы с вами снова ее здесь увидели в добром здравии. Без этой надежды, сэр, мне просто ничего самому в жизни не хочется.
Сквайр Гордон ничего не ответил. Просто пожал Джону руку, и они вместе куда-то ушли из конюшни.
Наутро Джон запряг нас с Горчицей в карету, чтобы отвезти на вокзал хозяина, хозяйку и горничную. Возле парадного входа в дом мы остановились. Сперва вышли слуги. Они расстелили на сиденье экипажа теплые пледы и положили подушки. Тут в дверях появился хозяин. Хозяйку он нес на руках. Он осторожно устроил ее на сиденье, а слуги смотрели и плакали.
— До свидания! — громко сказал им сквайр. — Мы никого из вас не забудем! Ну, Джон, поехали.
Джо вскочил на запятки, Джон тронул нас. Мы медленно двинулись через парк. Когда мы проезжали селение, люди вышли на улицу, чтобы проститься с хозяевами. Все тихо повторяли одно и то же: «Да благословит вас Господь!»
На вокзале меня поставили неудачно, и я не видал, как хозяева покинули экипаж. Но все-таки мне показалось, что на этот раз миссис Гордон шла на своих ногах.
— До свидания, Джон, — услышал я ее голос. — Благослови тебя Бог!
Джон ничего не ответил. Только поводья у него в руках дрогнули, и я понял, что говорить он сейчас просто не может.
Когда Джо вынул все вещи из экипажа, Джон отдал ему поводья, а сам отправился на платформу к хозяевам. Джо делал вид, что внимательно разглядывает меня и Горчицу, но мы видели, что по щекам его текут слезы. Скоро к платформе подошел поезд. Несколько минут спустя двери вагонов захлопнулись. Дежурный по станции резко подул в свисток. Паровоз запыхтел, и состав в клубах дыма скрылся из виду.
Джон медленно подошел к нам.
— Боюсь, никогда нам больше ее не увидеть, — с отчаянием проговорил он. — Боюсь, никогда!
Взобравшись на свое место, он взял в руки вожжи, и мы повернули домой. Только каждый из нас с горечью сознавал: Бертуик-парк уже не наш дом.
Всех людей и животных, которые служили у сквайра, эта новость повергла в уныние. Мы так привязались к хозяину, и к хозяйке, и к молодым мисс! Мистер Гордон начал спешно сворачивать дела в имении. Вокруг только и говорили о скором отъезде семейства. И всем было грустно. Джон теперь ходил кислый, а Джо иногда мог проработать целый день молча.
У нас с Горчицей служебных обязанностей заметно прибавилось. Нас то и дело посылали с Джоном привозить к сквайру и отвозить обратно разных людей. Или по каким-нибудь другим поручениям.
Первыми уезжали мисс Джесси, мисс Флора и их гувернантка. До сих пор не могу забыть, как они с нами прощались в конюшне! В особенности с Меррилегсом. Они обнимали его и говорили, что он самый их близкий друг. И Меррилегс на своем языке говорил молодым мисс то же самое. Конечно, все мы по доброй воле никогда не расстались бы. Но мы понимали, что хозяин просто ничего не может поделать. Нашей судьбой распорядилась болезнь миссис Гордон.
Нас с Горчицей сквайр продал графу У… Граф был его другом, и сквайр Гордон не сомневался, что лучшего места для жизни нам просто найти невозможно. Меррилегса подарили викарию с тем условием, что он его никогда не продаст. Мистер Бломфилд подарку очень обрадовался. Меррилегс же сказал, что в создавшихся обстоятельствах лучшего выхода из положения для него быть не может. Во-первых, у викария много детей, которых правильной езде еще учить и учить. А во-вторых, для ухода за серым пони мистер Бломфилд взял Джо. Ничего не скажешь: умел устраиваться в жизни наш Меррилегс!
Джону Менли предлагали работу во множестве мест. Но он говорил, что в подобных делах торопливость только мешает и надо сперва хорошенько подумать.
В последний вечер перед отъездом хозяин долго пробыл у нас в конюшне. Отдав Джону какие-то распоряжения, он по очереди попрощался с каждой из лошадей. На вид сквайр Гордон был бодр, даже весел, но меня это обмануть не могло. В голосе его звучала такая тоска, что я сразу понял: хозяину столь же трудно расстаться с нами, как и нам с ним. Мы, лошади, вообще понимаем в звучании голосов куда больше людей.
— Так и не решил ничего со своей работой? — опять обратился сквайр Гордон к Джону.
— Нет еще, сэр, — отвечал наш Джон. — Но мысли кое-какие есть. Думаю поискать себе место у тренера лошадей. Сами знаете, скольким из них смолоду навсегда портят характер. А ведь этого может не быть при хорошей заездке и правильном конюхе. Вот я и решил. Если у меня всегда с лошадьми настоящая дружба складывается, значит, и воспитание правильное я в них смогу заложить при самом начале жизни. Ну а раз так, то все-таки в этом мире добро совершу. Верно, сэр?
— Да, Джон, совершенно верно, — глухо отозвался хозяин. — Ни один человек не подходит для этой работы лучше, чем ты. Я сам сколько раз удивлялся, каким образом ты так лошадей понимаешь. Думаю, со временем ты сам замечательным тренером сделаешься. Если тебе будет нужна моя помощь, напиши в Лондон моему управляющему. Вот его адрес, — протянул сквайр Гордон листок. — Он передаст мне все твои просьбы. Кроме того, оставляю для тебя у него рекомендации. Если понадобится, сразу к нему обратись.
Хозяин дал Джону еще несколько деловых советов, а потом начал благодарить за хорошую службу. Глаза у Джона вдруг заблестели от слез.
— Умоляю вас, сэр, хватит! — взмолился он. — Иначе я прямо сейчас заплачу. И благодарить меня вам не надо. Это вы и хозяйка столько для нас с сестрой сделали, что отплатить никаких долгих лет не хватит. Мы с Нелли вас никогда не забудем! И даже если мне впрямь собственное дело по лошадям удастся когда-нибудь завести, все равно лучше, чем тут, мне уже никогда не будет. Молю только Бога, чтобы наша хозяйка совсем поправилась, и мы с вами снова ее здесь увидели в добром здравии. Без этой надежды, сэр, мне просто ничего самому в жизни не хочется.
Сквайр Гордон ничего не ответил. Просто пожал Джону руку, и они вместе куда-то ушли из конюшни.
Наутро Джон запряг нас с Горчицей в карету, чтобы отвезти на вокзал хозяина, хозяйку и горничную. Возле парадного входа в дом мы остановились. Сперва вышли слуги. Они расстелили на сиденье экипажа теплые пледы и положили подушки. Тут в дверях появился хозяин. Хозяйку он нес на руках. Он осторожно устроил ее на сиденье, а слуги смотрели и плакали.
— До свидания! — громко сказал им сквайр. — Мы никого из вас не забудем! Ну, Джон, поехали.
Джо вскочил на запятки, Джон тронул нас. Мы медленно двинулись через парк. Когда мы проезжали селение, люди вышли на улицу, чтобы проститься с хозяевами. Все тихо повторяли одно и то же: «Да благословит вас Господь!»
На вокзале меня поставили неудачно, и я не видал, как хозяева покинули экипаж. Но все-таки мне показалось, что на этот раз миссис Гордон шла на своих ногах.
— До свидания, Джон, — услышал я ее голос. — Благослови тебя Бог!
Джон ничего не ответил. Только поводья у него в руках дрогнули, и я понял, что говорить он сейчас просто не может.
Когда Джо вынул все вещи из экипажа, Джон отдал ему поводья, а сам отправился на платформу к хозяевам. Джо делал вид, что внимательно разглядывает меня и Горчицу, но мы видели, что по щекам его текут слезы. Скоро к платформе подошел поезд. Несколько минут спустя двери вагонов захлопнулись. Дежурный по станции резко подул в свисток. Паровоз запыхтел, и состав в клубах дыма скрылся из виду.
Джон медленно подошел к нам.
— Боюсь, никогда нам больше ее не увидеть, — с отчаянием проговорил он. — Боюсь, никогда!
Взобравшись на свое место, он взял в руки вожжи, и мы повернули домой. Только каждый из нас с горечью сознавал: Бертуик-парк уже не наш дом.
Глава XXII
У ГРАФА У…
Мы провели в Бертуик-парке еще одну ночь, а потом настала пора прощаться. Покормив нас завтраком, Джо запряг Меррилегса в легкий фаэтон миссис Гордон.
— До свидания! — проржал со двора Меррилегс нам с Горчицей. — Надеюсь, мы еще соберемся когда-нибудь в одной конюшне!
Мы в ответ высказали ту же надежду, и они с Джо уехали жить к викарию.
Потом Джон уселся верхом на Горчицу, а меня взял за длинный повод, и мы совершили пятнадцатимильное путешествие в поместье под названием Эрлхолл-парк. Оно принадлежало тому самому графу У… Дом у него оказался просто роскошный, конюшни — тоже.
Мы прошли сквозь каменную арку с воротами и остановились во дворе. Джон попросил какого-то человека позвать мистера Йорка.
Потом мы изрядное время ждали. Наконец мистер Йорк появился. Это был человек среднего роста. По его манерам и голосу чувствовалось, что он привык к беспрекословному повиновению. С Джоном он обошелся очень приветливо, нас же с Горчицей удостоил лишь беглого взгляда и, кликнув конюха, велел отвести в конюшню. Уходя, мы слышали, как мистер Йорк снова заговорил с Джоном, и они пошли чем-то там «освежиться».
Конюх привел нас в замечательную конюшню, где было много света и воздуха. Там нас почистили и накормили. Потом Джон с мистером Йорком зашли нас проведать. На этот раз наш новый кучер внимательно оглядел меня и Горчицу.
— Да, мистер Менли, — наконец почтительно проговорил он, — обе лошади мне кажутся идеальными. Но нам-то уж с вами известно: у каждой из них, как и у каждого человека, есть какие-нибудь недостатки или причуды. Так что уж поделитесь со мной, пожалуйста, по поводу этих двух. Так мне будет легче к ним выработать подход.
— Ну, мое о них мнение, что лучшей пары нет во всей Англии, — с чувством проговорил Джон. — И расставаться с ними мне просто жаль. Но вы правильно говорите: по своим характерам они очень разные. Черный конь совершенно спокойный. Уверен, его сроду не били и не обижали. С ним прямо чувствуешь, какое для него удовольствие исполнять команды. А вот с рыжей кобылой, боюсь, проявили неважное обращение. Нам с хозяином об этом торговец сказал, когда мы ее покупали. Сперва она и у нас ужасно подозревала всех в подлости и даже кусалась. Но потом мы другим обращением свели ее недостатки на убыль. Она ощутила ласку и успокоилась. И вот уж три года подряд никакого характера не показывает. И трудится лучше некуда. Конечно, с ней и сейчас надо быть повнимательней. Она, к примеру, на мух реагирует очень болезненно. И когда по городу идет в упряжи, может занервничать. А уж тому, кто захочет с ней обойтись грубо, совсем не придется завидовать. Горчица тут же покажет ему. Да вы сами прекрасно знаете: у каждой горячей лошади мстительность просто в крови.
— Еще бы не знать! — кивнул головой мистер Йорк. — Жаль только, конюшни тут очень большие. За каждым конюхом просто не уследишь. Но я буду стараться изо всех сил, мистер Менли.
Они уже выходили на улицу, когда Джон вдруг сказал:
— Мне еще об одном вас нужно предупредить, мистер Йорк. Мы у мистера Гордона никогда не запрягали их с мартингалом. Черный Красавчик ни разу в жизни вообще его не изведал. А про Горчицу торговец рассказывал, что характер ее именно через мартингал окончательно и испортился.
— Раз уж они попали сюда, — вздохнул мистер Йорк, — придется им привыкать к мартингалу. Я сам его не люблю, и граф, наш хозяин, тоже не жалует, потому что разумно относится к лошадям. Но графиня, его жена… — последовала выразительная пауза конюха. — Понимаете, мистер Менли, она совсем другой человек. Для нее главное — вид с большим шиком. Попробуйте запрячь лошадь без мартингала, и она в экипаж не сядет. Я-то, конечно, все равно возражаю, но наша леди не из таких, с которыми спорить возможно.
— Жаль. Очень жаль, — нахмурился Джон. — Боюсь, мистер Йорк, мне уже пора в путь. Иначе опоздаю на поезд.
Он подошел к нам с Горчицей. Как грустно звучал его голос! Я крепко прижался к нему головой. И Горчица сделала то же самое.
— Ну, храни вас Господь, — шепнул напоследок Джон.
Он повернулся и вышел. Больше мы не увиделись.
На следующее утро пришел граф У… Мной и Горчицей он остался очень доволен.
— Я возлагаю на этих двух лошадей большие надежды, — сказал он мистеру Йорку. — Мой друг Гордон дал им просто великолепные характеристики. Конечно, когда ставишь их в пару, сочетание мастей получается не очень хорошее. В Лондоне наша леди этого не потерпит. Но за городом мы их можем по-прежнему запрягать вместе. Гордон еще мне говорил, что Красавчик хорош для езды верхом. Надо его опробовать. Если мой друг прав, в Лондоне мы с хозяйкой будем брать его на прогулки верхом вместе с Бароном. Они по масти подходят.
Выслушав графа, мистер Йорк подробно передал слова Джона о мартингале.
— Хорошо, — кивнул головой хозяин. — Значит, тебе не следует слишком натягивать мартингал у новой кобылы. Пусть немного попользуется свободой. Думаю, ее светлость не будет против.
Во второй половине дня нас с Горчицей запрягли в экипаж. С третьим ударом часов мы подъехали к парадному графа У… Дом был просто великолепен. Он вчетверо превышал размером хозяйский дом в Бертуик-парке. Но если позволено лошадям иметь свое мнение об уюте человеческого жилища, скажу, что у сквайра Гордона все было гораздо естественнее и лучше. Может быть, конечно, я так говорю потому, что не привык к показной пышности, которой отличался дом графа. Двое слуг в серых ливреях, красных бриджах и белоснежных чулках замерли в напряженных позах у входа. Вскоре послышался шорох шелковой юбки, и новая наша хозяйка сошла вниз по широкой лестнице. Это была высокая женщина с гордой осанкой. Наш вид явно ее чем-то раздосадовал, но она, не сказав ни слова, вошла в экипаж. Не могу сказать, что мартингал меня слишком мучил. Я и без него держал всегда голову примерно в таком положении, и шея моя особенно не болела. Куда больше себя я тревожился за Горчицу, но и она держалась совершенно спокойно.
На другой день мы опять ровно в три стояли у парадных дверей. Лакеи в ливреях находились на прежних местах. А новое платье хозяйки шуршало точно так же, как и вчерашнее. Оглядев нас, она снова досадливо сморщилась.
— До свидания! — проржал со двора Меррилегс нам с Горчицей. — Надеюсь, мы еще соберемся когда-нибудь в одной конюшне!
Мы в ответ высказали ту же надежду, и они с Джо уехали жить к викарию.
Потом Джон уселся верхом на Горчицу, а меня взял за длинный повод, и мы совершили пятнадцатимильное путешествие в поместье под названием Эрлхолл-парк. Оно принадлежало тому самому графу У… Дом у него оказался просто роскошный, конюшни — тоже.
Мы прошли сквозь каменную арку с воротами и остановились во дворе. Джон попросил какого-то человека позвать мистера Йорка.
Потом мы изрядное время ждали. Наконец мистер Йорк появился. Это был человек среднего роста. По его манерам и голосу чувствовалось, что он привык к беспрекословному повиновению. С Джоном он обошелся очень приветливо, нас же с Горчицей удостоил лишь беглого взгляда и, кликнув конюха, велел отвести в конюшню. Уходя, мы слышали, как мистер Йорк снова заговорил с Джоном, и они пошли чем-то там «освежиться».
Конюх привел нас в замечательную конюшню, где было много света и воздуха. Там нас почистили и накормили. Потом Джон с мистером Йорком зашли нас проведать. На этот раз наш новый кучер внимательно оглядел меня и Горчицу.
— Да, мистер Менли, — наконец почтительно проговорил он, — обе лошади мне кажутся идеальными. Но нам-то уж с вами известно: у каждой из них, как и у каждого человека, есть какие-нибудь недостатки или причуды. Так что уж поделитесь со мной, пожалуйста, по поводу этих двух. Так мне будет легче к ним выработать подход.
— Ну, мое о них мнение, что лучшей пары нет во всей Англии, — с чувством проговорил Джон. — И расставаться с ними мне просто жаль. Но вы правильно говорите: по своим характерам они очень разные. Черный конь совершенно спокойный. Уверен, его сроду не били и не обижали. С ним прямо чувствуешь, какое для него удовольствие исполнять команды. А вот с рыжей кобылой, боюсь, проявили неважное обращение. Нам с хозяином об этом торговец сказал, когда мы ее покупали. Сперва она и у нас ужасно подозревала всех в подлости и даже кусалась. Но потом мы другим обращением свели ее недостатки на убыль. Она ощутила ласку и успокоилась. И вот уж три года подряд никакого характера не показывает. И трудится лучше некуда. Конечно, с ней и сейчас надо быть повнимательней. Она, к примеру, на мух реагирует очень болезненно. И когда по городу идет в упряжи, может занервничать. А уж тому, кто захочет с ней обойтись грубо, совсем не придется завидовать. Горчица тут же покажет ему. Да вы сами прекрасно знаете: у каждой горячей лошади мстительность просто в крови.
— Еще бы не знать! — кивнул головой мистер Йорк. — Жаль только, конюшни тут очень большие. За каждым конюхом просто не уследишь. Но я буду стараться изо всех сил, мистер Менли.
Они уже выходили на улицу, когда Джон вдруг сказал:
— Мне еще об одном вас нужно предупредить, мистер Йорк. Мы у мистера Гордона никогда не запрягали их с мартингалом. Черный Красавчик ни разу в жизни вообще его не изведал. А про Горчицу торговец рассказывал, что характер ее именно через мартингал окончательно и испортился.
— Раз уж они попали сюда, — вздохнул мистер Йорк, — придется им привыкать к мартингалу. Я сам его не люблю, и граф, наш хозяин, тоже не жалует, потому что разумно относится к лошадям. Но графиня, его жена… — последовала выразительная пауза конюха. — Понимаете, мистер Менли, она совсем другой человек. Для нее главное — вид с большим шиком. Попробуйте запрячь лошадь без мартингала, и она в экипаж не сядет. Я-то, конечно, все равно возражаю, но наша леди не из таких, с которыми спорить возможно.
— Жаль. Очень жаль, — нахмурился Джон. — Боюсь, мистер Йорк, мне уже пора в путь. Иначе опоздаю на поезд.
Он подошел к нам с Горчицей. Как грустно звучал его голос! Я крепко прижался к нему головой. И Горчица сделала то же самое.
— Ну, храни вас Господь, — шепнул напоследок Джон.
Он повернулся и вышел. Больше мы не увиделись.
На следующее утро пришел граф У… Мной и Горчицей он остался очень доволен.
— Я возлагаю на этих двух лошадей большие надежды, — сказал он мистеру Йорку. — Мой друг Гордон дал им просто великолепные характеристики. Конечно, когда ставишь их в пару, сочетание мастей получается не очень хорошее. В Лондоне наша леди этого не потерпит. Но за городом мы их можем по-прежнему запрягать вместе. Гордон еще мне говорил, что Красавчик хорош для езды верхом. Надо его опробовать. Если мой друг прав, в Лондоне мы с хозяйкой будем брать его на прогулки верхом вместе с Бароном. Они по масти подходят.
Выслушав графа, мистер Йорк подробно передал слова Джона о мартингале.
— Хорошо, — кивнул головой хозяин. — Значит, тебе не следует слишком натягивать мартингал у новой кобылы. Пусть немного попользуется свободой. Думаю, ее светлость не будет против.
Во второй половине дня нас с Горчицей запрягли в экипаж. С третьим ударом часов мы подъехали к парадному графа У… Дом был просто великолепен. Он вчетверо превышал размером хозяйский дом в Бертуик-парке. Но если позволено лошадям иметь свое мнение об уюте человеческого жилища, скажу, что у сквайра Гордона все было гораздо естественнее и лучше. Может быть, конечно, я так говорю потому, что не привык к показной пышности, которой отличался дом графа. Двое слуг в серых ливреях, красных бриджах и белоснежных чулках замерли в напряженных позах у входа. Вскоре послышался шорох шелковой юбки, и новая наша хозяйка сошла вниз по широкой лестнице. Это была высокая женщина с гордой осанкой. Наш вид явно ее чем-то раздосадовал, но она, не сказав ни слова, вошла в экипаж. Не могу сказать, что мартингал меня слишком мучил. Я и без него держал всегда голову примерно в таком положении, и шея моя особенно не болела. Куда больше себя я тревожился за Горчицу, но и она держалась совершенно спокойно.
На другой день мы опять ровно в три стояли у парадных дверей. Лакеи в ливреях находились на прежних местах. А новое платье хозяйки шуршало точно так же, как и вчерашнее. Оглядев нас, она снова досадливо сморщилась.