Страница:
– Вам нужна помощь, – решительно сказал он. – Желаете ли вы, чтобы мы помогли вам?
– Помощь? – Мужчина поднял взгляд. Его глаза были мутными и с желтизной. – Это Гат?
Дюмарест кивнул.
– Тогда все в порядке, – он поднялся, схватил Дюмареста рукой. – Скажи мне, правда ли, что говорят об этом месте?
– Голоса? – Меган кивнул. – Правда.
– Слава Богу! – Неожиданно мужчина успокоился. Он медленно вытер слюну с губ манжетой рукава. – Я… я никогда не думал, что доберусь сюда. – Он сглотнул. – Меня зовут Сим. У меня очень мало денег, но если вы поможете мне, то я…
– Мы не просим платы. – Дюмарест кивнул Мегану, и вместе они склонились над ящиком. Он был почти два метра в длину и имел форму гроба. Меган хмыкнул, когда он ощутил его вес.
– Что в нем? Свинец?
– Всего лишь несколько вещей, – сказал Сим. Он выглядел озабоченным. – Только вынесите его с поля. Я смогу с ним справиться после, когда немного отдохну. Только вынесите его с поля.
Они медленно двинулись к лагерю. Меган споткнулся, выругался, подвернув ногу, и отскочил в сторону, когда тот конец ящика, что он нес, с глухим стуком упал. Удар вырвал ящик из рук Дюмареста. Крышка, сбитая падением, начала открываться.
– Осторожно! – Сим бросился к крышке. Когда он подправлял крепление, руки дрожали. – Вы причините боль… – Он осекся. – Пожалуйста, будьте осторожны.
Он помогал им придерживая ящик, с одной стороны, когда они внесли его в лагерь. Вспотевшие Меган и Дюмарестом опустили свою ношу. Группа путешественников смотрела на них скучающе. Меган, распрямляя затекшую спину, бросил косой взгляд на того, кто засмеялся.
– Тебе забавно?
– А как же, – старая карга, попутчица Сима, захлебывалась от смеха. – Почему вы так осторожны, дорогуши? Вы не можете причинить вред тому, что внутри.
– Заткнись! – Сим шагнул вперед. – Слышишь? Сейчас ты заткнешься!
– Попробуй заткни! – Она снова захихикала, глядя на тощего. – Может быть, им понравится твоя шутка, может быть, им надо рассказать об этом.
– Скажи нам, мамаша, – попросил Меган. Она сразу же разъярилась.
– Не называй меня так! Сделаешь это еще раз, и я выколю тебе глаза!
Меган отскочил от длинной иглы в ее руке.
– Не обижайтесь, моя госпожа. Но почему вы так сказали о ящике?
– Об этом, – она пнула ящик, – об этом гробе? – Она злобно посмотрела на Сима. – Здесь лежит его мертвая жена, дорогуши. А ты не можешь причинить боль мертвецу.
Монахи установили свою церковь в лагере и оставили в ней брата Анжело. Он сидел в тесноте будки, чувствуя, как жара проникает сквозь грубую домотканую рясу, покалывая кожу тысячами крошечных иголочек. Он отбросил мысли о жаре, как посторонние, думая о бесконечной задаче своего духовного общества, о непрерывной борьбе за превращение людей из того, чем они были, в то, чем они должны стать. Осознав, что подошел к границе греха гордыни, он рывком вернулся к окружающей действительности. Через сетку он видел бледное лицо, дрожащее от освобожденных эмоций, с широко раскрытыми глазами. Литания греха была слишком знакомой; человеческое существо способно только к определенным эмоциям, определенным действиям, которые уже надоели ему из-за постоянного повторения. Но грех был слишком тяжелой ношей, чтоб его мог нести один человек.
– …и, брат, однажды я украл порцию еды. Я пошел в столовую второй раз и соврал, когда меня спросили. Это была тушеная рыба. Я съел порцию, которая должна была достаться другому – но я был так голоден.
Голод духовный значит больше, чем голод плоти – и все же, разве можно ставить человеку в вину желание выжить? Брат Анжело размышлял над этим вопросом, пока список пустячных грехов рос. Если человек – животное, как оказывалось в большинстве случаев, то выживание – важнейшая задача, а если он больше, чем животное, каковым он несомненно является, то он не должен уступать своим основным инстинктам.
И все же, если он умрет, полагая, что он высшее существо, что тогда?
Может ли быть Вселенское Братство достигнуто только в общественном пренебрежении к смерти?
Такие мысли граничили с ересью, и брат Анжело осознал коварную привлекательность теологической дискуссии. Он не должен отвечать на вопросы – он должен только действовать. Если он сможет облегчить ношу хотя бы одного человека, то его жизнь не будет прожита впустую. Всемирное учение о всеобщем Братстве содержало ответ на любую боль, на любой вред, на любое отчаяние. Ни один человек не был отдельным существом. Все принадлежат к человеческому обществу. Боль одного – это боль всех. И если бы все люди смогли осознать истину девиза «Туда, но ради Божьей милости, иду», настало бы второе пришествие Христа.
Он никогда не увидит этого. Люди размножаются слишком быстро и путешествуют слишком далеко. Но ради этой задачи стоило жить, это было целью его посвящения.
Тонкий голос из-за сетки прекратил свою литанию греха. Бледное лицо было напряжено, в глазах читалось предчувствие. Брат Анжело включил свет благословения. В крутящемся калейдоскопе красок лицо казалось не таким материальным, более возвышенным.
– Посмотри в свет прощения, – сказал он мягко. – Омойся в пламени праведности, и она очистит тебя от всех грехов, от всех невзгод. Примкни к благословению Вселенского Братства.
Свет был гипнотическим, субъект – впечатлительным, монах – опытным мастером своего дела. Бледное лицо расслабилось, в глазах пропал жадный блеск, умиротворение размягчило черты. Субъективно человек испытывал стесненное покаяние. Позднее он получит свой хлеб прощения.
У подножия холма, на котором стоял Верхний город, брат Бенедикт оглянулся. Ему виден был флажок на шпиле церкви; он мог представить себе очередь людей, ожидающих входа в будку. Более молодой монах мог бы обрадоваться такому проявлению набожности; но брат Бенедикт знал, что большинство стремилось получить только вафли с концентратами, которые дадут после причастия.
Но сначала они должны были пройти под светом благословения. Это был честный обмен.
Улицы Верхнего города были широкими, хорошо вымощенными, на них не было пыли и грязи. Сандалии издавали слабые шаркающие звуки, когда он наступал на булыжник, окружающий здание заводской постройки. Турист, полулежа в кресле, лениво поднял руку в приветствии.
– Добро пожаловать, брат. Ты пришел обратить язычников в свою веру?
– Я пришел, чтобы у людей была возможность обратиться к ценностям благотворительности. – Брат Бенедикт протянул кружку для подаяния. Кружка была из дешевой пластмассы, вся обитая, поцарапанная, такая же грубая, как его ряса. – Пожертвуйте, сэр.
– Почему? – Турист желал развлечься. – Почему я должен отдавать то, что имею?
– Вы видите, что люди голодают. Разве этого недостаточно?
Этого было достаточно, и он знал это, но он играл в эту игру так часто, что сердцем знал ожидаемые ответы. Его ряса вызывала определенную реакцию. Его просьба вызывала заезженные шутки. Его аргументы были прелюдией к неохотной оплате. Фокус заключался в том, чтобы вызвать у слушателя желание пожертвовать. Никогда не следует заставлять собеседника чувствовать себя подчиненным, нехорошим или мелочным.
– Люди не заслуживают уважения, – заметил турист. – Скажи мне, брат, справедливо ли, что слабый должен жить за счет сильного?
– Нет, брат, это не так, – согласился Бенедикт. Его глаза внимательно рассматривали собеседника. Гладкий, в меру упитанный, одетый в роскошный костюм. На его пальце что-то ярко сверкнуло. Кольцо со странной гравировкой блестело в лучах солнца. Бенедикт узнал эти приметы.
– Вы играете, брат? Вы профессиональный игрок? – Турист казался встревоженным. Многие выглядели так под пристальным взглядом Бенедикта. Они не понимали, чем выдали себя.
– Как ты?.. Да, я играю.
– И, значит, вы верите в удачу. – Монах кивнул. – Жизнь подобна лотерее, мой друг. Мы рождаемся в обстоятельствах, которыми никак не можем управлять. Некоторые наследуют богатство, другие – нищету. Некоторым дан дар интеллекта и сила воли. У других нет ничего, и они умирают с тем, с чем были рождены. В великой игре судьбы не все могут выиграть.
– Верно. – Турист выглядел задумчивым. Он еще внимательнее слушал Бенедикта.
– За столом, когда ты выигрываешь, разве ты не оставляешь немного монет крупье? Разве ты не тратишь малую толику на умиротворение госпожи, которой поклоняешься? Я имею в виду госпожу Удачу.
– Ты знаешь игроков, брат.
– Но тогда в игре судьбы, в которой ты был так удачлив, почему бы не дать мелочь тем, у кого ничего нет? – Бенедикт протянул свою кружку. – Неудачникам, брат, тем, кто был рожден для проигрыша.
Он не испытал никакой гордости за свои действия, когда турист бросил деньги в кружку. Человек оказался великодушным, а гордость грех. И у нищего нет никаких причин быть гордым.
Пирс Квентин, управляющий резидент Гата, задумчиво погладил свое выбритое лицо и уставился на кровавый шар солнца. Оно медленно опускалось в свинцовые волны океана. Он раздраженно подумал, что оно могло бы и поторопиться.
Оно всегда было одинаковым перед бурей, это чувство усиливающегося напряжения и растущего раздражения. Плохие черты для человека, который должен успокаивать богатых и власть имущих. Хуже, когда он должен идти по узкой тропинке между обеспечением им комфорта и безопасности и риском вызвать их недовольство. Все же каждый раз, когда подходило время бури и корабли начинали прибывать, он чувствовал одно и тоже; как будто бы каждая буря была кризисом, который необходимо встретить и преодолеть… и как будто бы однажды кризис окажется слишком сильным. Он не хотел думать о том, что случится тогда.
– Ты обеспокоен, брат. – Брат Эли, старый и проницательный в том, что касалось взаимоотношений между людьми, посмотрел на негнущуюся спину резидента, спокойно сидя в мягком кресле. Холодное питье стояло у его руки, кусочки льда звенели в прозрачных глубинах. Резидент, хотя и не был религиозным, был великодушным. – Это буря?
– Это всегда буря. – Пирс отвернулся от огня и начал мерить шагами пол. – Здесь, – он указал в сторону Верхнего города, – возможно, самое большое собрание богатства и власти, какое можно найти среди обитаемых миров. Заклятые враги, менеджеры, авантюристы и временно нанятые, оппортунисты и все остальные, все набились сюда до отказа, все ждут – все ищут неприятностей.
– Наверняка вы преувеличиваете? – Эли взял свой бокал и сделал глоток. Рот свело из-за кислого вкуса лайма. – Неужели все так плохо?
– Хуже. – Пирс остановился рядом с автоматом-наполнителем и наполнил себе бокал. Это был почти чистый спирт. Он выпил его одним большим глотком. – Эта буря в чем-то особенная, брат. Космические линии сообщений уже закрылись из-за солнечных вспышек. Над атмосферой сейчас ад жесткого излучения, которое способно проникнуть через самые лучшие экраны, имеющиеся на коммерческих кораблях. Именно поэтому корабли прибыли заранее. Именно поэтому напряжение так велико.
– Я этого не заметил, – сказал Эли. – Но мне не хватает вашего опыта.
– Вы скоро почувствуете это, – пообещал резидент. – Воздух заполнен случайными ионами, тяжелыми из-за неразряжающихся электрических зарядов. Нервы перенапряжены, и люди на грани. Дьявол на свободе, среди нас. – Он налил себе еще выпить. – Неприятности, – пробормотал он. – Я стою на краю вулкана. Простое касание может уничтожить меня.
Монах ничего не сказал. Он пришел сюда с визитом вежливости. Он остался выслушать излияния страдающей души.
– Спутники движутся в нужное положение, – продолжал резидент. Вскоре их близкое соседство повлияет на стабильность Гата, и тогда…
– Буря?
– Да, буря. – Пирс выпил и налил еще. Он почувствовал взгляд монаха, понял его осуждение и раздраженно поставил стакан. – К тому времени все будут на севере, перед горами. Только Бог знает, что случится тогда – я могу только догадываться. Раньше у нас никогда не было бури, подобной этой. Пришло время ваших молитв, брат.
– Молиться нужно всегда, – поправил монах серьезно. – Нельзя переоценивать физиологическое влияние направленной мысли. – Он засомневался. – Никто не может строго соблюдать Высшую Этику.
– Разве я сторож брату моему? – резко ответил Пирс. Он взял свой стакан, посмотрел на него и выпил его содержимое. – Конечно, вы думаете о Нижнем городе.
– О лагере? Да.
– Я не просил их прибывать сюда. Безденежные путешественники, собранные здесь причудами космоса. Вы думаете, они мне здесь нужны?
Он подошел к окну и посмотрел в сторону лагеря. Он никогда не преуменьшал опасность, исходящую от голодающих людей, от их силы отчаяния. На этой планете богатство и нищета располагались слишком близко; между ними не было ничего, кроме маленькой дистанции. Однажды, возможно, во время бури, этого окажется недостаточно. Даже сейчас сильный мужчина может… Он вздрогнул, представив себе это.
– Они часть общества, – сказал Эли мягко. Он привык к виду нищеты. – Помни, брат, ты попал сюда милостью Бога.
– Прочти мне проповедь, монах.
– Не проповедь, брат. Факты. Вот они. Ты резидент. Ты несешь за них ответственность.
– Нет! – с чувством выкрикнул Пирс. – Я отказываюсь признавать твое моральное суждение. С точки зрения закона их не существует. Они прибыли сюда по своему собственному свободному желанию. Они точно так же могут отбыть отсюда или сгнить здесь. Я не несу никакой ответственности. – В раздражении он снова начал шагать по полу. Он приостановился у автомата-наполнителя, затем отошел в сторону. Он старался не встречаться взглядом с Эли. – Я делаю все, что могу, – начал защищаться он. – Каждую бурю я организую перелет и разыгрываю лотерею. Победитель получает возможность улететь. Иногда, если денег хватает, приз могут выиграть и несколько человек.
– Деньги? – Эли удивленно поднял брови. – Здесь?
– Они могут немного заработать на туристах. – Пирс не желал подробно обсуждать эту тему. – Между бурями я нанимаю их для разных работ. Я плачу им химическими концентратами.
– Благотворительность, брат?
Пирс заметил иронию.
– Я делаю, что могу, – настаивал он упрямо. – Я не могу сделать больше.
Брат Эли промолчал. У него был большой опыт в сокрытии своих эмоций, почти такой же большой, как и в искусстве читать эмоции собеседника. Резидент в конце концов станет очень богатым человеком. Но он будет несчастен. Лед в его стакане зазвенел, когда он поднес его к носику трубки наполнителя. У него было много причин чувствовать свою вину.
– К черту все, брат, – сказал он грустно. – Я делаю все возможное.
Эли встретил Дина после того, как ушел из квартиры резидента. Монах напрягся, увидев кибера. Оба чувствовали взаимную неприязнь. Вселенское Братство не доверяло Киклану. Киберы не любили монахов.
Они посмотрели друг на друга. Дин в богатом алом халате, Эли в тусклой домотканой рясе. Один не мог ничего чувствовать, другой привык к несколько иному.
– Прекрасный день, брат, – сказал Эли мягко. После того как молчание было нарушено, Дин не мог больше игнорировать монаха. Было бы нелогичным вызывать раздражение. Киберы не ищут врагов и стараются подружиться с каждым.
– На Гате всегда день, – сказал он по обыкновению мягко, в его хорошо поставленном голосе не было никаких раздражительных ноток. – Вы только что прибыли?
– На последнем корабле, который прибыл на эту планету перед бурей. – Эли чувствовал неприязнь собеседника, как собака, которая чует гнев или страх. – Вы один?
– Я служу Матриарше Кунда.
– Естественно. – Эли отступил в сторону. – Я не должен задерживать вас, брат. Идите с миром.
Дин поклонился, легонько, едва заметно наклонив голову и пошел своей дорогой. Его личные комнаты охраняли двое из его свиты, молодые, крепко сложенные ребята, новички Киклана, числящиеся его личными помощниками.
– Полная изоляция, – приказал Дин. Даже команда не изменила мягкий тон его голоса. Не было никакой нужды подчеркивать эмоции звуком. – Не допускайте никакого вмешательства никакого типа ни по какой причине. – В своей комнате он лег на спину на узкую кушетку. Коснувшись браслета на запястье левой руки, он включил энергию. Прибор гарантировал, что никто не сможет шпионить за кибером, никакой сканер или электронное подслушивающее устройство не сможет работать вблизи него. Это была простая предосторожность.
Расслабившись, он закрыл глаза и сконцентрировался на формуле Самачази. Постепенно он потерял чувство вкуса, запаха, осязания и слуха. Если бы он открыл глаза, он бы был слеп. Замкнутый внутри черепа, его мозг отказался отвечать на внешние раздражения. Мозг стал чистым интеллектом, его мыслительные способности стали единственным проявлением его жизни. Только тогда вживленные элементы Хомочона стали активными. Вскоре наступила гармония.
Дин по-настоящему ожил.
Каждый кибер чувствовал это по-разному. Лично для него каждая дверь вселенной открылась и впустила в сияющий свет правды. Он был живой частью организма, который растянулся через весь космос на бесчисленных кристаллических капельках, каждая из которых сияла разумом. Нити соединяли одну с другой так, будто он видел покрытую росой паутину, растянувшуюся в бесконечности… Видел ее и был частью ее; был ею и в то же время самим собой, разделял и в то же время обладал огромным скоплением умов.
В центре этой паутины находилась штаб-квартира Киклана. Глубоко в центре одинокой планеты, спрятанный под толщей километров скалы центральный разум поглощал его знания, как губка впитывает воду. Не было никакой словесной связи, только умственное единение в форме слов; быстрое, почти мгновенное. Биологическая передача информации, в сравнении с которой даже суперрадио было самой медленной черепахой.
«Принято подтверждение о предусмотренном развитии ситуации на Гате. Продолжайте следовать инструкции».
Это было все.
Остальное было слабым умственным отравлением.
После гармонии всегда наступал период, во время которого элементы Хомочона переходили обратно в состояние покоя, и органы тела начинали перенастраивать себя под умственным контролем. Дин парил в черной пустоте, и в это время он чувствовал странные воспоминания и непережитые ситуации – обрывки мыслей других разумных существ, отбросы других умов. Мощь центрального разума огромного кибернетического комплекса была сердцем Киклана.
Когда-нибудь он станет частью центрального разума. Его тело состарится, чувства притупятся, но ум всегда останется таким же активным. Тогда его заберут и освободят его разум от мешающей плоти так, что он сможет соединиться с остальными повешенными в цепи обнаженных мозгов, омываемых питательной жидкостью. Тысячи и тысячи таких мозгов, собравшиеся в конце концов вместе.
Возможно, миллионы таких мозгов. Миллионы освобожденных разумов, работающих над решением проблем вселенной.
Гигантская структура, от которой не может быть никакой защиты.
Глава 5
– Помощь? – Мужчина поднял взгляд. Его глаза были мутными и с желтизной. – Это Гат?
Дюмарест кивнул.
– Тогда все в порядке, – он поднялся, схватил Дюмареста рукой. – Скажи мне, правда ли, что говорят об этом месте?
– Голоса? – Меган кивнул. – Правда.
– Слава Богу! – Неожиданно мужчина успокоился. Он медленно вытер слюну с губ манжетой рукава. – Я… я никогда не думал, что доберусь сюда. – Он сглотнул. – Меня зовут Сим. У меня очень мало денег, но если вы поможете мне, то я…
– Мы не просим платы. – Дюмарест кивнул Мегану, и вместе они склонились над ящиком. Он был почти два метра в длину и имел форму гроба. Меган хмыкнул, когда он ощутил его вес.
– Что в нем? Свинец?
– Всего лишь несколько вещей, – сказал Сим. Он выглядел озабоченным. – Только вынесите его с поля. Я смогу с ним справиться после, когда немного отдохну. Только вынесите его с поля.
Они медленно двинулись к лагерю. Меган споткнулся, выругался, подвернув ногу, и отскочил в сторону, когда тот конец ящика, что он нес, с глухим стуком упал. Удар вырвал ящик из рук Дюмареста. Крышка, сбитая падением, начала открываться.
– Осторожно! – Сим бросился к крышке. Когда он подправлял крепление, руки дрожали. – Вы причините боль… – Он осекся. – Пожалуйста, будьте осторожны.
Он помогал им придерживая ящик, с одной стороны, когда они внесли его в лагерь. Вспотевшие Меган и Дюмарестом опустили свою ношу. Группа путешественников смотрела на них скучающе. Меган, распрямляя затекшую спину, бросил косой взгляд на того, кто засмеялся.
– Тебе забавно?
– А как же, – старая карга, попутчица Сима, захлебывалась от смеха. – Почему вы так осторожны, дорогуши? Вы не можете причинить вред тому, что внутри.
– Заткнись! – Сим шагнул вперед. – Слышишь? Сейчас ты заткнешься!
– Попробуй заткни! – Она снова захихикала, глядя на тощего. – Может быть, им понравится твоя шутка, может быть, им надо рассказать об этом.
– Скажи нам, мамаша, – попросил Меган. Она сразу же разъярилась.
– Не называй меня так! Сделаешь это еще раз, и я выколю тебе глаза!
Меган отскочил от длинной иглы в ее руке.
– Не обижайтесь, моя госпожа. Но почему вы так сказали о ящике?
– Об этом, – она пнула ящик, – об этом гробе? – Она злобно посмотрела на Сима. – Здесь лежит его мертвая жена, дорогуши. А ты не можешь причинить боль мертвецу.
Монахи установили свою церковь в лагере и оставили в ней брата Анжело. Он сидел в тесноте будки, чувствуя, как жара проникает сквозь грубую домотканую рясу, покалывая кожу тысячами крошечных иголочек. Он отбросил мысли о жаре, как посторонние, думая о бесконечной задаче своего духовного общества, о непрерывной борьбе за превращение людей из того, чем они были, в то, чем они должны стать. Осознав, что подошел к границе греха гордыни, он рывком вернулся к окружающей действительности. Через сетку он видел бледное лицо, дрожащее от освобожденных эмоций, с широко раскрытыми глазами. Литания греха была слишком знакомой; человеческое существо способно только к определенным эмоциям, определенным действиям, которые уже надоели ему из-за постоянного повторения. Но грех был слишком тяжелой ношей, чтоб его мог нести один человек.
– …и, брат, однажды я украл порцию еды. Я пошел в столовую второй раз и соврал, когда меня спросили. Это была тушеная рыба. Я съел порцию, которая должна была достаться другому – но я был так голоден.
Голод духовный значит больше, чем голод плоти – и все же, разве можно ставить человеку в вину желание выжить? Брат Анжело размышлял над этим вопросом, пока список пустячных грехов рос. Если человек – животное, как оказывалось в большинстве случаев, то выживание – важнейшая задача, а если он больше, чем животное, каковым он несомненно является, то он не должен уступать своим основным инстинктам.
И все же, если он умрет, полагая, что он высшее существо, что тогда?
Может ли быть Вселенское Братство достигнуто только в общественном пренебрежении к смерти?
Такие мысли граничили с ересью, и брат Анжело осознал коварную привлекательность теологической дискуссии. Он не должен отвечать на вопросы – он должен только действовать. Если он сможет облегчить ношу хотя бы одного человека, то его жизнь не будет прожита впустую. Всемирное учение о всеобщем Братстве содержало ответ на любую боль, на любой вред, на любое отчаяние. Ни один человек не был отдельным существом. Все принадлежат к человеческому обществу. Боль одного – это боль всех. И если бы все люди смогли осознать истину девиза «Туда, но ради Божьей милости, иду», настало бы второе пришествие Христа.
Он никогда не увидит этого. Люди размножаются слишком быстро и путешествуют слишком далеко. Но ради этой задачи стоило жить, это было целью его посвящения.
Тонкий голос из-за сетки прекратил свою литанию греха. Бледное лицо было напряжено, в глазах читалось предчувствие. Брат Анжело включил свет благословения. В крутящемся калейдоскопе красок лицо казалось не таким материальным, более возвышенным.
– Посмотри в свет прощения, – сказал он мягко. – Омойся в пламени праведности, и она очистит тебя от всех грехов, от всех невзгод. Примкни к благословению Вселенского Братства.
Свет был гипнотическим, субъект – впечатлительным, монах – опытным мастером своего дела. Бледное лицо расслабилось, в глазах пропал жадный блеск, умиротворение размягчило черты. Субъективно человек испытывал стесненное покаяние. Позднее он получит свой хлеб прощения.
У подножия холма, на котором стоял Верхний город, брат Бенедикт оглянулся. Ему виден был флажок на шпиле церкви; он мог представить себе очередь людей, ожидающих входа в будку. Более молодой монах мог бы обрадоваться такому проявлению набожности; но брат Бенедикт знал, что большинство стремилось получить только вафли с концентратами, которые дадут после причастия.
Но сначала они должны были пройти под светом благословения. Это был честный обмен.
Улицы Верхнего города были широкими, хорошо вымощенными, на них не было пыли и грязи. Сандалии издавали слабые шаркающие звуки, когда он наступал на булыжник, окружающий здание заводской постройки. Турист, полулежа в кресле, лениво поднял руку в приветствии.
– Добро пожаловать, брат. Ты пришел обратить язычников в свою веру?
– Я пришел, чтобы у людей была возможность обратиться к ценностям благотворительности. – Брат Бенедикт протянул кружку для подаяния. Кружка была из дешевой пластмассы, вся обитая, поцарапанная, такая же грубая, как его ряса. – Пожертвуйте, сэр.
– Почему? – Турист желал развлечься. – Почему я должен отдавать то, что имею?
– Вы видите, что люди голодают. Разве этого недостаточно?
Этого было достаточно, и он знал это, но он играл в эту игру так часто, что сердцем знал ожидаемые ответы. Его ряса вызывала определенную реакцию. Его просьба вызывала заезженные шутки. Его аргументы были прелюдией к неохотной оплате. Фокус заключался в том, чтобы вызвать у слушателя желание пожертвовать. Никогда не следует заставлять собеседника чувствовать себя подчиненным, нехорошим или мелочным.
– Люди не заслуживают уважения, – заметил турист. – Скажи мне, брат, справедливо ли, что слабый должен жить за счет сильного?
– Нет, брат, это не так, – согласился Бенедикт. Его глаза внимательно рассматривали собеседника. Гладкий, в меру упитанный, одетый в роскошный костюм. На его пальце что-то ярко сверкнуло. Кольцо со странной гравировкой блестело в лучах солнца. Бенедикт узнал эти приметы.
– Вы играете, брат? Вы профессиональный игрок? – Турист казался встревоженным. Многие выглядели так под пристальным взглядом Бенедикта. Они не понимали, чем выдали себя.
– Как ты?.. Да, я играю.
– И, значит, вы верите в удачу. – Монах кивнул. – Жизнь подобна лотерее, мой друг. Мы рождаемся в обстоятельствах, которыми никак не можем управлять. Некоторые наследуют богатство, другие – нищету. Некоторым дан дар интеллекта и сила воли. У других нет ничего, и они умирают с тем, с чем были рождены. В великой игре судьбы не все могут выиграть.
– Верно. – Турист выглядел задумчивым. Он еще внимательнее слушал Бенедикта.
– За столом, когда ты выигрываешь, разве ты не оставляешь немного монет крупье? Разве ты не тратишь малую толику на умиротворение госпожи, которой поклоняешься? Я имею в виду госпожу Удачу.
– Ты знаешь игроков, брат.
– Но тогда в игре судьбы, в которой ты был так удачлив, почему бы не дать мелочь тем, у кого ничего нет? – Бенедикт протянул свою кружку. – Неудачникам, брат, тем, кто был рожден для проигрыша.
Он не испытал никакой гордости за свои действия, когда турист бросил деньги в кружку. Человек оказался великодушным, а гордость грех. И у нищего нет никаких причин быть гордым.
Пирс Квентин, управляющий резидент Гата, задумчиво погладил свое выбритое лицо и уставился на кровавый шар солнца. Оно медленно опускалось в свинцовые волны океана. Он раздраженно подумал, что оно могло бы и поторопиться.
Оно всегда было одинаковым перед бурей, это чувство усиливающегося напряжения и растущего раздражения. Плохие черты для человека, который должен успокаивать богатых и власть имущих. Хуже, когда он должен идти по узкой тропинке между обеспечением им комфорта и безопасности и риском вызвать их недовольство. Все же каждый раз, когда подходило время бури и корабли начинали прибывать, он чувствовал одно и тоже; как будто бы каждая буря была кризисом, который необходимо встретить и преодолеть… и как будто бы однажды кризис окажется слишком сильным. Он не хотел думать о том, что случится тогда.
– Ты обеспокоен, брат. – Брат Эли, старый и проницательный в том, что касалось взаимоотношений между людьми, посмотрел на негнущуюся спину резидента, спокойно сидя в мягком кресле. Холодное питье стояло у его руки, кусочки льда звенели в прозрачных глубинах. Резидент, хотя и не был религиозным, был великодушным. – Это буря?
– Это всегда буря. – Пирс отвернулся от огня и начал мерить шагами пол. – Здесь, – он указал в сторону Верхнего города, – возможно, самое большое собрание богатства и власти, какое можно найти среди обитаемых миров. Заклятые враги, менеджеры, авантюристы и временно нанятые, оппортунисты и все остальные, все набились сюда до отказа, все ждут – все ищут неприятностей.
– Наверняка вы преувеличиваете? – Эли взял свой бокал и сделал глоток. Рот свело из-за кислого вкуса лайма. – Неужели все так плохо?
– Хуже. – Пирс остановился рядом с автоматом-наполнителем и наполнил себе бокал. Это был почти чистый спирт. Он выпил его одним большим глотком. – Эта буря в чем-то особенная, брат. Космические линии сообщений уже закрылись из-за солнечных вспышек. Над атмосферой сейчас ад жесткого излучения, которое способно проникнуть через самые лучшие экраны, имеющиеся на коммерческих кораблях. Именно поэтому корабли прибыли заранее. Именно поэтому напряжение так велико.
– Я этого не заметил, – сказал Эли. – Но мне не хватает вашего опыта.
– Вы скоро почувствуете это, – пообещал резидент. – Воздух заполнен случайными ионами, тяжелыми из-за неразряжающихся электрических зарядов. Нервы перенапряжены, и люди на грани. Дьявол на свободе, среди нас. – Он налил себе еще выпить. – Неприятности, – пробормотал он. – Я стою на краю вулкана. Простое касание может уничтожить меня.
Монах ничего не сказал. Он пришел сюда с визитом вежливости. Он остался выслушать излияния страдающей души.
– Спутники движутся в нужное положение, – продолжал резидент. Вскоре их близкое соседство повлияет на стабильность Гата, и тогда…
– Буря?
– Да, буря. – Пирс выпил и налил еще. Он почувствовал взгляд монаха, понял его осуждение и раздраженно поставил стакан. – К тому времени все будут на севере, перед горами. Только Бог знает, что случится тогда – я могу только догадываться. Раньше у нас никогда не было бури, подобной этой. Пришло время ваших молитв, брат.
– Молиться нужно всегда, – поправил монах серьезно. – Нельзя переоценивать физиологическое влияние направленной мысли. – Он засомневался. – Никто не может строго соблюдать Высшую Этику.
– Разве я сторож брату моему? – резко ответил Пирс. Он взял свой стакан, посмотрел на него и выпил его содержимое. – Конечно, вы думаете о Нижнем городе.
– О лагере? Да.
– Я не просил их прибывать сюда. Безденежные путешественники, собранные здесь причудами космоса. Вы думаете, они мне здесь нужны?
Он подошел к окну и посмотрел в сторону лагеря. Он никогда не преуменьшал опасность, исходящую от голодающих людей, от их силы отчаяния. На этой планете богатство и нищета располагались слишком близко; между ними не было ничего, кроме маленькой дистанции. Однажды, возможно, во время бури, этого окажется недостаточно. Даже сейчас сильный мужчина может… Он вздрогнул, представив себе это.
– Они часть общества, – сказал Эли мягко. Он привык к виду нищеты. – Помни, брат, ты попал сюда милостью Бога.
– Прочти мне проповедь, монах.
– Не проповедь, брат. Факты. Вот они. Ты резидент. Ты несешь за них ответственность.
– Нет! – с чувством выкрикнул Пирс. – Я отказываюсь признавать твое моральное суждение. С точки зрения закона их не существует. Они прибыли сюда по своему собственному свободному желанию. Они точно так же могут отбыть отсюда или сгнить здесь. Я не несу никакой ответственности. – В раздражении он снова начал шагать по полу. Он приостановился у автомата-наполнителя, затем отошел в сторону. Он старался не встречаться взглядом с Эли. – Я делаю все, что могу, – начал защищаться он. – Каждую бурю я организую перелет и разыгрываю лотерею. Победитель получает возможность улететь. Иногда, если денег хватает, приз могут выиграть и несколько человек.
– Деньги? – Эли удивленно поднял брови. – Здесь?
– Они могут немного заработать на туристах. – Пирс не желал подробно обсуждать эту тему. – Между бурями я нанимаю их для разных работ. Я плачу им химическими концентратами.
– Благотворительность, брат?
Пирс заметил иронию.
– Я делаю, что могу, – настаивал он упрямо. – Я не могу сделать больше.
Брат Эли промолчал. У него был большой опыт в сокрытии своих эмоций, почти такой же большой, как и в искусстве читать эмоции собеседника. Резидент в конце концов станет очень богатым человеком. Но он будет несчастен. Лед в его стакане зазвенел, когда он поднес его к носику трубки наполнителя. У него было много причин чувствовать свою вину.
– К черту все, брат, – сказал он грустно. – Я делаю все возможное.
Эли встретил Дина после того, как ушел из квартиры резидента. Монах напрягся, увидев кибера. Оба чувствовали взаимную неприязнь. Вселенское Братство не доверяло Киклану. Киберы не любили монахов.
Они посмотрели друг на друга. Дин в богатом алом халате, Эли в тусклой домотканой рясе. Один не мог ничего чувствовать, другой привык к несколько иному.
– Прекрасный день, брат, – сказал Эли мягко. После того как молчание было нарушено, Дин не мог больше игнорировать монаха. Было бы нелогичным вызывать раздражение. Киберы не ищут врагов и стараются подружиться с каждым.
– На Гате всегда день, – сказал он по обыкновению мягко, в его хорошо поставленном голосе не было никаких раздражительных ноток. – Вы только что прибыли?
– На последнем корабле, который прибыл на эту планету перед бурей. – Эли чувствовал неприязнь собеседника, как собака, которая чует гнев или страх. – Вы один?
– Я служу Матриарше Кунда.
– Естественно. – Эли отступил в сторону. – Я не должен задерживать вас, брат. Идите с миром.
Дин поклонился, легонько, едва заметно наклонив голову и пошел своей дорогой. Его личные комнаты охраняли двое из его свиты, молодые, крепко сложенные ребята, новички Киклана, числящиеся его личными помощниками.
– Полная изоляция, – приказал Дин. Даже команда не изменила мягкий тон его голоса. Не было никакой нужды подчеркивать эмоции звуком. – Не допускайте никакого вмешательства никакого типа ни по какой причине. – В своей комнате он лег на спину на узкую кушетку. Коснувшись браслета на запястье левой руки, он включил энергию. Прибор гарантировал, что никто не сможет шпионить за кибером, никакой сканер или электронное подслушивающее устройство не сможет работать вблизи него. Это была простая предосторожность.
Расслабившись, он закрыл глаза и сконцентрировался на формуле Самачази. Постепенно он потерял чувство вкуса, запаха, осязания и слуха. Если бы он открыл глаза, он бы был слеп. Замкнутый внутри черепа, его мозг отказался отвечать на внешние раздражения. Мозг стал чистым интеллектом, его мыслительные способности стали единственным проявлением его жизни. Только тогда вживленные элементы Хомочона стали активными. Вскоре наступила гармония.
Дин по-настоящему ожил.
Каждый кибер чувствовал это по-разному. Лично для него каждая дверь вселенной открылась и впустила в сияющий свет правды. Он был живой частью организма, который растянулся через весь космос на бесчисленных кристаллических капельках, каждая из которых сияла разумом. Нити соединяли одну с другой так, будто он видел покрытую росой паутину, растянувшуюся в бесконечности… Видел ее и был частью ее; был ею и в то же время самим собой, разделял и в то же время обладал огромным скоплением умов.
В центре этой паутины находилась штаб-квартира Киклана. Глубоко в центре одинокой планеты, спрятанный под толщей километров скалы центральный разум поглощал его знания, как губка впитывает воду. Не было никакой словесной связи, только умственное единение в форме слов; быстрое, почти мгновенное. Биологическая передача информации, в сравнении с которой даже суперрадио было самой медленной черепахой.
«Принято подтверждение о предусмотренном развитии ситуации на Гате. Продолжайте следовать инструкции».
Это было все.
Остальное было слабым умственным отравлением.
После гармонии всегда наступал период, во время которого элементы Хомочона переходили обратно в состояние покоя, и органы тела начинали перенастраивать себя под умственным контролем. Дин парил в черной пустоте, и в это время он чувствовал странные воспоминания и непережитые ситуации – обрывки мыслей других разумных существ, отбросы других умов. Мощь центрального разума огромного кибернетического комплекса была сердцем Киклана.
Когда-нибудь он станет частью центрального разума. Его тело состарится, чувства притупятся, но ум всегда останется таким же активным. Тогда его заберут и освободят его разум от мешающей плоти так, что он сможет соединиться с остальными повешенными в цепи обнаженных мозгов, омываемых питательной жидкостью. Тысячи и тысячи таких мозгов, собравшиеся в конце концов вместе.
Возможно, миллионы таких мозгов. Миллионы освобожденных разумов, работающих над решением проблем вселенной.
Гигантская структура, от которой не может быть никакой защиты.
Глава 5
Меган вышел из церкви, ощущая во рту сильный вкус вафли; эйфорическое снадобье, которым она была пропитана, сняло его депрессию. Он всегда чувствовал себя так после прохождения очищения. Он чувствовал силу, и координацию, и полноту внутреннего покоя. Такое чувство держалось некоторое время, затем начинало пропадать. Тогда, если он еще находился у церкви, он шел обратно за другой вафлей.
Он нашел Дюмареста на берегу, на дюне. Дюмарест сидел и смотрел на море. В одной руке он держал большой пучок травы и медленно протягивал каждый стебелек между зубами. Примерно после каждой дюжины стебельков он сглатывал собранный сок. Высосанная трава лежала кучей у его ног. Ему не хватало пищеварительной системы, которая могла бы превратить целлюлозу в пищу.
Меган присел на корточки рядом с ним. Набрав камушков, он лениво стал бросать их в воду. Дюмарест выплюнул стебель травы.
– Ну что, ты очищен, накормлен и в здравом уме?
– Тебе не следует шутить над Братством, – возразил Меган. – Монахи делают много полезного. – Он почувствовал неожиданную необходимость поделиться своей удовлетворенностью. – Почему ты не пойдешь туда, Эрл? По крайней мере, тебе достанется вафля.
– Ты так думаешь? – Дюмарест возился с большим пучком травы. – Я не знал, что ты такой религиозный.
– Я не религиозный, – Меган быстро отвел обвинение. – Ну, не по-настоящему. Первый раз я пошел к ним, когда был на Лунде. – Он посмотрел на Дюмареста. – Нет, неправда. Я думал, что мне необходима помощь. Я нуждался в успокоении. Монахи дали мне это.
– И с тех пор ты посещал церковь?
– Некоторым образом. Ничего особенного, ты понимаешь. Но, если есть церковь и у меня есть время… – Меган закопал носок башмака в песок. – Это не приносит никакого вреда.
– Никакого?
– А разве нет?
Дюмарест не ответил. Он думал о долгом походе вдоль берега, о трате последних денег ради человека, которого Меган имел все основания считать мертвым. Высшая Этика была глубоко вбита в него. Дюмареста позабавило то, что в определенном смысле Братство спасло ему жизнь. Когда-нибудь он сможет поблагодарить их.
Он протянул пучок травы между зубами и сглотнул безвкусную мякоть. Мрачными глазами он рассматривал море. Там, под волнами, была вся пища, которую мог желать человек, но он не мог взять ее. Единственная лодка утонула, и никто не возьмет его на борт, если бы даже такая возможность была. Он получил репутацию приносящего неудачу.
Может быть, и так. Возможно, он поступил неправильно, перерезав веревку, но он не тратил времени на размышления об этом. Он не относился к людям, которые сожалеют о случившемся.
Особенно, когда будущее выглядело таким мрачным.
Он раздраженно отбросил прочь траву, чувствуя, как голод ворочается в животе. Сок только раздразнил аппетит. Если он вскоре не раздобудет еды, то недоедание превратится в настоящий голод, а вместе с ним придет слабость и убивающая апатия, которая мешает думать и еще больше мешает действовать.
Поднявшись, он сверху вниз взглянул на Мегана.
– Я собираюсь найти что-нибудь поесть, – сказал он. – Хочешь пойти со мной?
– Братья накормят тебя. – Меган вскочил, улыбаясь, как будто бы он решил проблему. – Они дадут тебе вафлю и, может быть, попозже что-нибудь еще, если смогут выпросить в Верхнем городе. – Он шагал рядом с своим высоким другом. – Ты собираешься попробовать с монахами, Эрл?
– Нет.
– Ты настроен против них?
– Нет, если они добывают пищу и раздают ее, но я не пойду в церковь.
– Тогда?.. – Это был вопрос. В лагере не было лишней пищи. Все имело цену, и стоимость еды была выше всего. У Дюмареста не было денег, и он не мог продать ничего, кроме своей одежды. Но у него были руки. Инстинктивно он сжал их в ответ на вопрос Мегана.
– Я еще не знаю, – сказал он резко. – Я должен осмотреться и посмотреть, что происходит. Если будет пища, то я должен буду получить ее. Я не собираюсь сидеть и голодать, пока у меня есть силы идти и искать.
Или, подумал Меган тупо, силы забрать. Он поспешил вперед, надеясь найти одного из монахов и заручиться его помощью. Дюмарест был в опасном настроении, и это могло погубить его. Ограбить Нижний город значило получить впоследствии наказание. Ограбить Верхний город значило попросить стражей пристрелить тебя за наглость. Дюмареста следовало остановить – ради его же блага.
Дюмарест догнал его, когда они подошли к лагерю. В лагере не было ни души. Даже у центрального костра не было обычной группы, поджаривавшей кусочки пищи над огнем. Вымпел пластиковой церкви безвольно свешивался со шпиля. Монахов не было видно. Меган внезапно встревожился.
– Нет, – сказал он. – Слишком рано. Они еще не могли начать движение к горам. – Он испугался потерять возможную работу.
– Они там, около взлетного поля, – сказал Дюмарест. Он посмотрел на толпу вдали. – Давай пойдем и посмотрим, что там такое.
Принц Эмменеда скучал и принял меры, чтобы прогнать свою скуку. Он сидел на краю чистого пространства, рядом с границей поля, в безопасности среди придворных подхалимов, проявляя неудовольствие вялыми зевками.
– Почему они сомневаются? – сетовал он. – Мойдор закостенеет.
Он указал на свой любимый экспонат, который почти обнаженным стоял в центре очищенного пространства. Под смазанной жиром кожей перекатывались мускулы. Нагое тело украшала только эмблема Эмменеда на одном плече. Он был созданием принца, тренированным бойцом против людей и зверей.
– Они слабы, мой господин. – Придворный склонился к уху принца. – Эти путешественники голодают и не могут заниматься настоящим спортом. Как жаль, что Матриарша не приняла наш вызов.
– Одна из ее стражниц против Мойдора? – Эмменед сморщил губы от разочарования. Когда Кроудер впервые предложил эту идею, она казалась хорошей. Она все еще была хорошей идеей. Состязание разнополых бойцов всегда вызывает интерес. – Она получила наше предложение?
– Она проигнорировала его, мой господин. – Кроудер понимал, что лучше не приводить те выражения, в каких Глория с презрением отвергла предложение. – Может быть, она опасается за безопасность своих людей.
Эмменед кивнул, рассматривая своих царственных гостей. Матриарша удостоила посещением его мероприятие. Она сидела под блестящим желтым навесом, рядом с ней ее подопечная, а позади алой тенью стоял Дин. Навес окружали стражницы, безразличными глазами рассматривая толпу.
Он нашел Дюмареста на берегу, на дюне. Дюмарест сидел и смотрел на море. В одной руке он держал большой пучок травы и медленно протягивал каждый стебелек между зубами. Примерно после каждой дюжины стебельков он сглатывал собранный сок. Высосанная трава лежала кучей у его ног. Ему не хватало пищеварительной системы, которая могла бы превратить целлюлозу в пищу.
Меган присел на корточки рядом с ним. Набрав камушков, он лениво стал бросать их в воду. Дюмарест выплюнул стебель травы.
– Ну что, ты очищен, накормлен и в здравом уме?
– Тебе не следует шутить над Братством, – возразил Меган. – Монахи делают много полезного. – Он почувствовал неожиданную необходимость поделиться своей удовлетворенностью. – Почему ты не пойдешь туда, Эрл? По крайней мере, тебе достанется вафля.
– Ты так думаешь? – Дюмарест возился с большим пучком травы. – Я не знал, что ты такой религиозный.
– Я не религиозный, – Меган быстро отвел обвинение. – Ну, не по-настоящему. Первый раз я пошел к ним, когда был на Лунде. – Он посмотрел на Дюмареста. – Нет, неправда. Я думал, что мне необходима помощь. Я нуждался в успокоении. Монахи дали мне это.
– И с тех пор ты посещал церковь?
– Некоторым образом. Ничего особенного, ты понимаешь. Но, если есть церковь и у меня есть время… – Меган закопал носок башмака в песок. – Это не приносит никакого вреда.
– Никакого?
– А разве нет?
Дюмарест не ответил. Он думал о долгом походе вдоль берега, о трате последних денег ради человека, которого Меган имел все основания считать мертвым. Высшая Этика была глубоко вбита в него. Дюмареста позабавило то, что в определенном смысле Братство спасло ему жизнь. Когда-нибудь он сможет поблагодарить их.
Он протянул пучок травы между зубами и сглотнул безвкусную мякоть. Мрачными глазами он рассматривал море. Там, под волнами, была вся пища, которую мог желать человек, но он не мог взять ее. Единственная лодка утонула, и никто не возьмет его на борт, если бы даже такая возможность была. Он получил репутацию приносящего неудачу.
Может быть, и так. Возможно, он поступил неправильно, перерезав веревку, но он не тратил времени на размышления об этом. Он не относился к людям, которые сожалеют о случившемся.
Особенно, когда будущее выглядело таким мрачным.
Он раздраженно отбросил прочь траву, чувствуя, как голод ворочается в животе. Сок только раздразнил аппетит. Если он вскоре не раздобудет еды, то недоедание превратится в настоящий голод, а вместе с ним придет слабость и убивающая апатия, которая мешает думать и еще больше мешает действовать.
Поднявшись, он сверху вниз взглянул на Мегана.
– Я собираюсь найти что-нибудь поесть, – сказал он. – Хочешь пойти со мной?
– Братья накормят тебя. – Меган вскочил, улыбаясь, как будто бы он решил проблему. – Они дадут тебе вафлю и, может быть, попозже что-нибудь еще, если смогут выпросить в Верхнем городе. – Он шагал рядом с своим высоким другом. – Ты собираешься попробовать с монахами, Эрл?
– Нет.
– Ты настроен против них?
– Нет, если они добывают пищу и раздают ее, но я не пойду в церковь.
– Тогда?.. – Это был вопрос. В лагере не было лишней пищи. Все имело цену, и стоимость еды была выше всего. У Дюмареста не было денег, и он не мог продать ничего, кроме своей одежды. Но у него были руки. Инстинктивно он сжал их в ответ на вопрос Мегана.
– Я еще не знаю, – сказал он резко. – Я должен осмотреться и посмотреть, что происходит. Если будет пища, то я должен буду получить ее. Я не собираюсь сидеть и голодать, пока у меня есть силы идти и искать.
Или, подумал Меган тупо, силы забрать. Он поспешил вперед, надеясь найти одного из монахов и заручиться его помощью. Дюмарест был в опасном настроении, и это могло погубить его. Ограбить Нижний город значило получить впоследствии наказание. Ограбить Верхний город значило попросить стражей пристрелить тебя за наглость. Дюмареста следовало остановить – ради его же блага.
Дюмарест догнал его, когда они подошли к лагерю. В лагере не было ни души. Даже у центрального костра не было обычной группы, поджаривавшей кусочки пищи над огнем. Вымпел пластиковой церкви безвольно свешивался со шпиля. Монахов не было видно. Меган внезапно встревожился.
– Нет, – сказал он. – Слишком рано. Они еще не могли начать движение к горам. – Он испугался потерять возможную работу.
– Они там, около взлетного поля, – сказал Дюмарест. Он посмотрел на толпу вдали. – Давай пойдем и посмотрим, что там такое.
Принц Эмменеда скучал и принял меры, чтобы прогнать свою скуку. Он сидел на краю чистого пространства, рядом с границей поля, в безопасности среди придворных подхалимов, проявляя неудовольствие вялыми зевками.
– Почему они сомневаются? – сетовал он. – Мойдор закостенеет.
Он указал на свой любимый экспонат, который почти обнаженным стоял в центре очищенного пространства. Под смазанной жиром кожей перекатывались мускулы. Нагое тело украшала только эмблема Эмменеда на одном плече. Он был созданием принца, тренированным бойцом против людей и зверей.
– Они слабы, мой господин. – Придворный склонился к уху принца. – Эти путешественники голодают и не могут заниматься настоящим спортом. Как жаль, что Матриарша не приняла наш вызов.
– Одна из ее стражниц против Мойдора? – Эмменед сморщил губы от разочарования. Когда Кроудер впервые предложил эту идею, она казалась хорошей. Она все еще была хорошей идеей. Состязание разнополых бойцов всегда вызывает интерес. – Она получила наше предложение?
– Она проигнорировала его, мой господин. – Кроудер понимал, что лучше не приводить те выражения, в каких Глория с презрением отвергла предложение. – Может быть, она опасается за безопасность своих людей.
Эмменед кивнул, рассматривая своих царственных гостей. Матриарша удостоила посещением его мероприятие. Она сидела под блестящим желтым навесом, рядом с ней ее подопечная, а позади алой тенью стоял Дин. Навес окружали стражницы, безразличными глазами рассматривая толпу.