Такер Шелли. Навсегда с ним

   — Еще, моя нежная львица. Шире, — глухо приказал он, все еще не дотрагиваясь до нее. — Дай мне посмотреть на тебя всю. Вот так. Теперь откинься назад. Откинься и открой для меня все.
   Она послушно исполняла все его просьбы и оперлась руками за спиной, так что ее груди призывно поднялись. Гастон почувствовал, как изнутри его охватывает дрожь, как напряглась от прилившей крови его плоть. Перед ним было волшебное видение: мягко изогнутое тело цвета слоновой кости, с закинутой головой, закрытыми глазами и расставленными коленями. Ее поза покорности и доверия поразила его, наполнила любовью, страстью и острым желанием.
   Он осторожно коснулся пальцами ее шелковых волос внизу живота. Глядя на свою темную ладонь у ее нежного лона, он возбуждался все сильнее.
   — Держись за шкуры, — глухим голосом приказал Гастон. — Держись крепче.
   Она сделала, как он велел, схватившись за густой волчий мех. Медленно и нежно Гастон ласкал ее. Она прикусила нижнюю губу, но все равно не смогла сдержать рвущийся наружу стон. Каждый ее вскрик отзывался в его душе блаженством и радостью, не меньшими, чем испытывала она.
   Селина задыхалась, судорожно сжимала мех. У него крутилась голова от желания, но он удерживал себя, зная, что потеряет над собой последний контроль, как только их тела сольются.
   Всю ночь. Он должен сдержать обещание, которое дал ей. Он будет любить ее час, и еще час, и еще…
   Кончиками пальцев он захватил влажный бутон ее женственности и почувствовал, как тот стал быстро набухать. С ее уст срывались невнятные звуки. Она обратила к нему требовательный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Молящее выражение ее глаз, запах ее страсти, смешивающийся с дымом, почти лишили его самообладания.
   Он уже готов был поддаться искушению опрокинуть ее на шкуры, погрузиться в жар ее тела, но удержался. Ведь за долгие годы он испытал массу самых разных удовольствий, но страсти, подогреваемой любовью, прежде не знал и хотел сейчас заглянуть в самые дальние уголки нового для него чувства. Он шел сквозь свои ощущения медленно, давая им обоим время освоиться. Время.
   Он снова обратился к плотному, набухшему бутону: гладил его, чуть пощипывал. Выкрикивая его имя, она выгнулась вперед. Он быстро и ритмично касался круглого зернышка.
   Она зашлась в стоне, по ее телу одна за другой пробегали судороги экстаза. Он порывисто привлек ее. Прижав ладони к его груди, она покрывала жаркими поцелуями его губы, щеки, заросший подбородок. Он подхватил ее за ягодицы и прижал, дрожащую, шепчущую слова любви, к себе.
   — Я родился, чтобы оказаться здесь, — простонал он, на дюйм вставляя свой меч в ее ножны. — И остаться навсегда.
   — Да. Навсегда…
   Селина закрыла глаза и приоткрыла губы для поцелуя. Он страстно приник к ним и стал входить в нее… медленно… очень медленно. Она движением бедер попыталась заставить его проникнуть глубже.
   — Еще нет, Черная Львица, — прохрипел он, проскользнув в нее еще на один дюйм. — Интересно, сколько раз я смогу доставить тебе удовольствие? Пока не закончилась ночь, я хочу услышать, как рычит моя львица.
   Прошло еще немало времени, пока он позволил себе дойти до пика наслаждения, соединиться с ней в единое целое на постели из звериных шкур в золотистых отблесках огня.
   Он выполнил свое обещание.
   Перед тем как дать жене погрузиться в сон, он нежно целовал ее волосы, лицо. Она свернулась калачиком рядом, положив голову на его руку. Он обнимал ее за талию, а чтобы она не замерзла, укрыл одной из шкур.
   Гастон почти всю ночь не давал ей спать, занимаясь с ней любовью всеми известными ему способами, познавал ее тело до самых укромных складок, познавал ее сердце до самых потаенных желаний, познавал ее душу до самых дальних уголков. Она идеально подходила к его телу. Идеально подходила к его жизни.
   Каждый день своей жизни с ней он делал новые открытия. Прежде он знал о себе лишь то, что он знаком с грехом и насилием лучше, чем большинство других. Она же заставила его почувствовать себя добрым и благородным. И любимым.
   За что Бог наградил его таким подарком и за что тут же отнимает?
   Душу Гастона охватили гнев и негодование. Зачем Господь так жестоко пошутил над ним, перебросив Селину Фонтен через века прямо в его постель? Зачем он безнадежно полюбил ее за своенравный характер, ум, красоту, непокорность и преданность?
   Необычные головные уборы. Странные блюда, которые при готовке прилипают к потолку. Женский смех, эхом разносящийся по главному залу, когда весь замок отошел ко сну.
   Как она дернула ногой, когда он пощекотал ее! А как блестели ее глаза, когда она без малейшего стеснения трогала и целовала его!
   И ее поза калачиком, будто она специально создана, чтобы, прильнув сейчас к нему, не оставить между их телами ни малейшего просвета.
   Почему Бог оказался так безжалостен, подняв его в небеса и тут же низвергнув в ад? Принеся ее сюда — и тут же забирая.
   Внезапно он ощутил влагу на своих щеках, но не стал вытирать лицо — не хотелось даже на мгновение выпускать ее из объятий.
   Неужели это и есть любовь? Даже самые тяжелые болезни не приносили ему таких страданий. Он был изнеможен, но не мог заснуть. У него с прошлого утра не было ни крошки во рту, но он совершенно не хотел есть.
   Неужели Аврил и Жерар испытывали то же самое?
   Неужели Аврил каждый день приходится жить с чувством ничем невосполнимой потери? Как же он был черств и бестактен, когда настаивал на ее новом браке!
   Он теснее прижал к себе Селину, понимая, что его нынешние переживания — бледная тень того, что придется вытерпеть через четыре дня…
   Через три дня — дошло до него, когда в окно попали первые робкие лучи солнца.
   Он зарылся лицом в ее волосы, чувствуя, как все внутри запылало нестерпимой болью утраты. Зачем нужна любовь, с горечью думал он, если она не может удержать любимую? Жену, пламенную любовницу.
   — Я не сдамся, ma roussette, моя Руссетт, Рыженькая, — прошептал он, любуясь первыми лучами солнца, играющими в ее кудрях.
   Прозвище ему понравилось. Оно так подходило ей, горячей, как огонь, сладкой, как мед. Это было лучше, чем «супруга», «львица» или любое другое имя, которыми он ее награждал.
   Он еще раз тихонько произнес, гладя ее по волосам:
   — Я люблю тебя, и я не сдамся, Руссетт.

Глава 28

   Дул теплый полуденный ветерок, шевеля ветви абрикосовых деревьев и шелестя листьями. Селина вздохнула и в полудреме, не открывая глаз, радовалась ощущению на лице свежего воздуха и пальцев Гастона, ласково теребящих ее волосы. Он сидел на траве, опершись спиной о дерево, а она устроилась у него на коленях, положив голову ему на грудь.
   Она будто перенеслась в детство, когда проводила лето в одном из обширных загородных поместий своего деда. Тогда она часто вот так засыпала где-нибудь на солнышке. Приятное ничегонеделание, мир, солнце и бесконечность времени впереди.
   Она ничему не позволит нарушить покой этого дня. И двух оставшихся.
   Даже тупой, тянущей боли в нижней части спины.
   Впервые боль потревожила ее примерно два часа назад. Спина начала ныть, как тогда, когда они приехали в замок Аврил. Поскольку в тот раз боль скоро отпустила, то и сейчас она не стала волноваться. Не надо бояться. Они же обещали друг другу.
   Селина вовсе игнорировала бы неприятные ощущения, если бы не тот тайный ее договор с Богом. Молитва, с которой она отчаянии обратилась к Господу, когда жизнь Гастона висела на волоске.
   — Ну, как тебе «езда верхом»? — тихим вопросом прервал Гастон ее размышления.
   — Очень нравится, — ответила она, не открывая глаз. С утра они собирались опробовать способ заниматься любовью в седле. Но стоило им оказаться среди ароматов цветущих абрикосовых деревьев, как их намерения поменялись. Ей уже никуда не захотелось отсюда уходить.
   Лучше просто сидеть вдвоем, ждать наступления вечера, вдыхая нежные весенние запахи, приносимые ветром… Быть рядом с ним, слушать ровное биение его сердца, чувствовать, как вздымается его грудь, — в ее представлении это и было счастьем.
   «И любовью», — в полусне думала она: ведь им доставляет удовольствие не только сплетение тел в страстном порыве, но и проведенный вместе тихий солнечный день, покой и молчание, когда каждый следующий час кажется слаще предыдущего.
   Гастон с утра пребывал в отменном настроении: шутил, смеялся, дразнил ее. Он был счастлив. Никогда еще она не видела его таким добродушным. Они проснулись поздно, позавтракали в его комнате. Потом он на час отлучился — по неотложным делам, как он объяснил. Освободившись, он примерно с час обучал ее премудростям бэкгаммона.
   Селина придумала новый вариант: стрип-бэкгаммон — игру на раздевание.
   Гастон встретил это предложение хитрой улыбкой — ведь он играл лучше. Она прекрасно знала, на что идет, однако ее сердце замерло, когда он потребовал оплатить проигрыш.
   Потом, лежа в горячей ванне, она обратила внимание на непривычный шум. Гастон объяснил, что рабочие производят кое-какой ремонт на верхних этажах. Тогда же он предложил покататься на лошадях, но вместо этого они оказались здесь, в абрикосовом саду.
   — Наверное, мастера скоро закончат. — Гастон потянулся и зевнул.
   — Но нам же не обязательно возвращаться? — лениво спросила она, открывая один глаз.
   — Нет надо, — ответил он, улыбаясь каким-то своим мыслям. — Мне хотелось бы, чтобы ты оценила работу и высказала свое мнение.
   Он помог Селине подняться на ноги. Она вздохнула, с неохотой покидая их райский сад. Это место и в самом деле казалось ей Эдемом. Словно они были первыми мужчиной и женщиной на земле и никто до них не любил друг друга.
   Но скоро она будет изгнана из рая.
   Она не хотела думать об этом. Старалась не обращать внимание на грустные мысли, как и на непроходящую боль в спине.
   Когда они вошли в замок, звук молотков оглушил Селину.
   — По-моему, они не заканчивают, — прокричала она, затыкая уши. — Они собрались развалить все здание?
   — Подожди здесь. — Он жестом повторил свою просьбу, чтобы она поняла.
   Гастон поднялся по винтовой лестнице, и через несколько минут стук прекратился. Вскоре он вновь спустился в главный зал и, подойдя, протянул ей руку.
   — Пойдем, — позвал он, широко улыбаясь. — Мне кажется, тебе должно понравиться.
   Селина сомневалась — она мало разбиралась в средневековой архитектуре и понятия не имела, какого мнения от нее ждали. Она пошла за Гастоном, только чтобы не расстраивать его. Для нее любые ремонтные работы выглядели лишь прихотью мужчин, которая, видимо, присуща им с древности.
   Когда они поднимались, мимо них прошли с полдесятка потных, покрытых пылью каменщиков, унося в узелках свои инструменты. Рабочие с улыбками кланялись ей. Оказавшись наверху, она удивилась еще больше: все факелы, кроме одного в самом конце коридора, были потушены, и вокруг царила кромешная тьма.
   На стремянке стоял последний из рабочих с тряпкой в руке. Отсюда казалось, что он заканчивает полировать только что сделанную работу. Внизу, на полу, были разбросаны тяжелые молотки и долота.
   — Почему здесь нет света? — прошептала она на ухо Гастону, сама не зная, почему вдруг заговорила шепотом. Возможно, на нее подействовала таинственная атмосфера происходящего. Он вел ее по коридору, и под их ногами хрустели обломки камня. — Как же я могу что-то оценить, если ничего не вижу?
   — Я хотел сделать тебе сюрприз. Они уже подошли к самой стремянке.
   — Милорд. — Каменщик вежливо кивнул, спускаясь с лестницы. — Миледи.
   — Спасибо за работу, Перрин, — сказал Гастон. — И ты, и твои подмастерья отлично поработали.
   — Мы окончательно завершим через два дня. А может быть, даже завтра.
   — Прекрасно.
   Селина едва понимала, о чем говорят мужчины. Все ее внимание было приковано к месту, которое только что оставил Перрин: Каменная стена над дверью была украшена новым орнаментом. По спине Селины прошел холодок. Она застыла в суеверном ужасе.
   Над дверью она увидела две буквы.
   Переплетенные «Г» и «Р».
   Каждый каменный завиток, каждая деталь узора выглядели так же, как она видела их в последний раз — в 1993 году.
   — Ч-что?.. — Селина, не веря своим глазам, повернулась к Гастону.
   Мастер ушел, и они были в коридоре одни. Но Гастон, не дослушав, взял в руку факел и потащил ее, освещая другие двери. Над каждой на каменной стене повторялись такие знакомые ей вензеля.
   — Ч-что это?.. — заикаясь бормотала она. — Откуда ты?..
   — Эта мысль пришла мне сегодня ночью, — широко улыбнулся он.
   — Но откуда ты узнал? — прерывающимся от волнения голосом спрашивала она, не в силах оторвать взгляд от каменных инициалов. — Я же никогда не рассказывала об этом. Не упоминала ни словом. А они выглядят абсолютно так же, как и моем времени. До малейших деталей. — Она почувствовала, как удивление сменяется болью и обидой. — Почему ты решил сделать это именно сейчас? Увековечить твой союз с леди Розалиндой? Почему?..
   — Розалинда не имеет к этому никакого отношения. Это в честь тебя, — твердо заявил он. — Ты моя леди Руссетт. Моя рыжеволосая жена. Я придумал это имя ночью, когда ты спала, и сразу понял, что ты в моей памяти навсегда останешься под ним. — Он укрепил факел в подставке и взял ее за подбородок. — Только утром я понял все значение этого имени. Я попросил каменщиков вырезать наши инициалы над каждой дверью. Ведь камень вечен, как вечна моя любовь. Ты мок настоящая жена, Руссетт. Ты моя леди Р.
   — Но это невозможно! В книге говорится…
   — Ничего подобного. Разве ты не помнишь, как там написано? — Он зашел в комнату для гостей и вышел оттуда с путеводителем. Протянув его Селине, он предложил: — Прочти сама, дорогая. И скажи, что там написано.
   Селина взяла книжку трясущимися руками.
   — Нет, не может быть. Я не леди Р. Это Розалинда. — Она открыла нужную страницу, где говорилось о Растоне, его жене и их сыне. — Ага, вот здесь. — И она начала читать вслух: — «Во времена средневековья летописцы редко записывали имена женщин, поскольку не считали их столь же значимыми фигурами, как мужчины, с точки зрения влияния на ход истории. И это касается жены сэра Гастона де Варенна. До нас дошел лишь ее инициал „леди Р.“. Эта чета оставила…»
   — Перечти эту строчку.
   — «Эта чета оставила малоизвестный, но важный след…»
   — Не эту, чуть выше.
   Она нахмурилась, все еще не понимая, и снова посмотрела в текст:
   — «До нас дошел лишь ее инициал „леди Р.“.
   — Еще раз.
   Сердце Селины забилось в бешеном ритме.
   — «До нас дошел лишь ее инициал „леди Р.“.
   — Здесь указана лишь одна буква. И она не относится к Розалинде, — с торжеством заявил он. — Мы сами придумали за летописцев, что я был женат на леди Розалинде. Ведь в книге об этом не сказано. Моя жена — ты. — Он провел рукой по ее волосам. — Это у нас с тобой будет сын, который спасет жизнь королю. Это тебя, Руссетт, я люблю. И не полюблю больше никого.
   Книжка выпала из ослабевших пальцев Селины и хлопнулась в каменную крошку, покрывавшую пол. Ведь в детстве, глядя на вырезанные на стенах вензеля, она мечтала о рыцаре, скачущем вместе с ней на боевом коне… о любви, такой сильной, что о ней будут помнить спустя века…
   Она приникла к Гастону, сжимая его в объятиях, чувствуя, как сердце разрывается от радости.
   — О Боже, все осуществилось! — всхлипывала она.
   — Это означает, что ты вернешься ко мне. — Его руки крепко держали ее, теплое дыхание шевелило волосы. — Ты должна найти способ вернуться, Руссетт. Пусть это займет месяцы, даже годы. Ты должна найти в твоем времени людей, которые помогут тебе вернуться. Среди школяров или…
   — Ученые, — пробормотала она, уткнувшись ему в грудь. — У моих родных много знакомых среди ученых. Астрономов, физиков. Я поговорю со всеми, кто согласится меня выслушать. Я найду способ вернуться! Я вернусь! Гастон, все должно получиться. — Надежда воскресла, от волнения Селина дрожала, и если бы Гастон не поддержал ее, она, наверное, упала бы на грязный пол.
   — Конечно, ты найдешь способ. Ты попадешь домой, тебя там вылечат, а потом вернешься сюда. Потому что нам это на роду написано. — Он наклонился и крепко поцеловал ее. — Нам на роду написано быть вместе.
   Она таяла от его поцелуя, от его непоколебимой убежденности в успехе, от его огромной любви. В первый раз она почувствовала уверенность: ничто не сможет разлучить их.
   — В твоей книге сказано, что мы должны назвать его Сореном. — Гастон стоял в кухне возле пылающего очага и держал в руке кубок с вином. — Так звали моего отца.
   — Мне нравится, — ответила Селина, перемешивая в миске лук, уксус и перец для острой приправы. Большинство слуг, включая лучших поваров, уехали, и она решила сама похозяйничать и приготовить им обед. Найдя немного мяса и сыра, она начала готовить энчиладас — блинчики с начинкой. — Это будет хорошей памятью о твоем отце. Сорен де Варенн. Хорошее, гордое имя!
   — Для гордого, отважного сына.
   Задумчивый тон Гастона вызвал у Селины, улыбку. Она уже представляла себе их сына — такого же высокого и красивого, как отец, растущего в доме, полном любви.
   — Для второго ребенка сама выбери имя, — с довольным видом разрешил Гастон.
   — Может быть, Дуизил? — предложила Селина, пряча улыбку. — Или Союз Луны?
   — Такие имена у вас в ходу? — Он уже не выглядел таким довольным.
   — Еще как! — подтвердила она, стараясь выглядеть серьезной. — Еще есть распространенное имя Вупи. А девочку можно назвать Зоуи.
   — Мою дочь будут звать… Зоуи?
   — Можем составить имя из нескольких слов. Вупи-Зоуи де Варенн, — размышляла она, продолжая мешать соус. — Гм, мне бы понравилось: миледи Вупи-Зоуи.
   Гастон выглядел совершенно обескураженным. Она уставилась в миску и закусила губу, чтобы не расхохотаться.
   — Миледи Вупи-Зоуи, — эхом произнес он. Она не отрывала взгляд от стряпни.
   — Да. А может, Вупи Широкая река. Или Вупи Диванная подушка? — Она подняла глаза и сделала непроницаемое лицо.
   Гастон молчал, словно вдруг разучился говорить.
   — Или… — Наконец она не выдержала и рассмеялась. — Мы могли бы выбрать и что-нибудь попроще. Например, Жаклин, как зовут мою сестру.
   — Значит, ты шутила, когда называла эти странные имена? — догадался он, и улыбка тронула его губы.
   — Ну конечно, шутила, — призналась она.
   — Как славно ты смеешься, Руссетт! — Улыбка совершенно преобразила и его лицо, подняв уголки глаз. Он подошел к ней и облокотился на стол, наблюдая за ее работой. — Ты знаешь, — вдруг заметил он после недолгого молчания, — у этого стола высота удобна не только для приготовления пищи.
   — У тебя одно на уме. — Она быстро обошла стол, прежде чем он успел приблизиться к ней. — Учти, никакой герцог не сможет жить одной любовью. Ему нужна и физическая пища. Подожди хотя бы, пока я тебя накормлю.
   — Очень хорошо! Корми, если хочешь. — Он решил не настаивать и, сделав глоток из кубка, хитро взглянул на нее. — Я могу заняться этим и после обеда.
   Она взяла с другого конца стола небольшой чугунок и вылила в него соус.
   — Тебе сначала надо меня поймать, — с вызовом бросила она.
   — Заняться охотой, моя рыжая лисичка? — медленно, словно в раздумье, произнес он. — Ну что ж, пожалуй, погоняемся.
   — Гонка будет продолжаться всю ночь?
   — Нет, Руссетт, она будет продолжаться недолго. Как только я поймаю свою жертву и затащу к себе в берлогу, я быстро с ней расправлюсь. Начну, пожалуй, с поцелуев. Сначала в ее мягкую…
   — Прекрати, или нам придется идти в спальню голодными.
   — Я и так слишком голоден, чтобы ждать, когда мы отправимся в спальню. — Он хлопнул по столу тяжелой ладонью.
   Селина взяла чугунок, ложку и ответила ему храбрым взглядом.
   — Чем дольше я смогу заставить своего хищника ждать, тем более голодным он будет.
   Гастон шутливо зарычал, неотступно следя за каждым ее движением. Приладив чугунок на крюке, торчавшем из стены над очагом, она продолжала помешивать соус ложкой.
   Помолчав немного, он глубоко вздохнул и заговорил приглушенным голосом:
   — Когда ты будешь ходить с большим животом, ты станешь еще более прекрасной.
   Селина хотела ответить, но в этот момент ее поясницу пронзила резкая боль. От неожиданности она прервала работу и неподвижно застыла, ловя воздух ртом. Гастон этого не заметил, потому что, глядя в пол, продолжал говорить, как мило она будет выглядеть беременной.
   Боль была мучительной, хуже она никогда себя не чувствовала. Селина ждала, когда приступ пройдет, но он не проходил, зато стала неметь правая нога.
   О Боже!
   Изо всех сил она сжала ложку, стараясь унять дрожь в руках. Все будет хорошо. Осталось всего два дня. Два дня до затмения. Через два дня она окажется в 1993 году, доктора вытащат этот проклятый осколок, и она вернется к мужу.
   Два дня. Ни Гастон, ни кто-либо другой здесь не могут ничего сделать, чтобы помочь ей. Надо справиться самой. Хотя бы до возвращения в ее время, до момента, когда она окажется в настоящей клинике.
   Ей удалось сделать вид, словно ничего не произошло. Она снова начала помешивать соус и даже откликнулась на слова Гастона.
   — Прекрасной? С большим животом? — небрежно ответила она, скрывая между словами судорожные вздохи. — Но ведь я стану… толстой.
   — Прекрасной! — возразил Гастон. — И я буду заниматься с тобой любовью очень осторожно.
   — Ты голоден?
   О Боже! Какая боль!
   — Да, — проворчал он. — Пожалуй, перекушу, не дожидаясь, пока ты все закончишь.
   Селина услышала, как он отошел в угол комнаты, где на столе лежали испеченные блинчики, и взял один.
   — Прекрати! — рассердилась она. — С чем мы будем есть начинку? Гастон, принеси мне…
   Из-за нового приступа боли голос сорвался. С широко открытым ртом она пыталась восстановить дыхание.
   — Что ты сказала? — переспросил он, продолжая жевать.
   Боль, сковавшая ее железным обручем, не отпускала, а становилась все сильнее. Она уронила ложку в котелок и дрожащей рукой оперлась о стенку очага. В глазах помутилось. У нее не хватало сил попросить Гастона о помощи.
   — Руссетт! — обеспокоенно воскликнул Гастон.
   Ноги Селины подкосились, перед глазами все плыло и кружилось. Она начала сползать на пол и лишь услышала, как он бросился к ней, громко стуча каблуками по каменному полу. Потом все вокруг погрузилось в туман — она больше ничего не видела, не слышала, не ощущала.
   — Нет! Боже милосердный! Нет! — Его голос звучал где-то далеко и уже не доходил до ее сознания.
   Селина ухватилась за его мускулистую руку и сквозь сгущающуюся тьму прошептала:
   — Не хочу…
   Даже желтый свет пламени свечи, стоящей у ее изголовья, не смягчал мертвенную бледность Селины.
   Гастон не мог понять, как не разорвалось его сердце ни тогда, когда все случилось, ни сейчас, когда она недвижно лежала — бледная, почти бездыханная — под толстым слоем одеял. Кожа и губы приобрели синеватый оттенок, словно она истекала кровью. Но никаких ран на теле не было. Во всяком случае, ран, которые можно было бы зашить или перевязать.
   Он крепко сжимал руку жены, будто так мог удержать ее на этом свете.
   Впрочем, он понимал, что это выше его сил, что она с каждым моментом ускользает от него, уходит в небытие.
   Гастон сжал зубы, глаза жгло от слез. Он не помнил, как подхватил ее, как принес сюда, в одну из верхних комнат. За все время она не издала ни звука: ни когда он уложил ее в постель, ни когда вызвал Бринну, ни когда колдунья попробовала напоить ее пахучим зельем в попытке вернуть сознание. От лекарства Селина лишь на мгновение пришла в себя, но тут же вновь впала в забытье.
   — Милорд, — тихо сказала Бринна, кладя на лоб Селины холодный компресс, — я больше ничего не могу сделать. Настой помог бы при ране или горячке, но леди Селина страдает от чего-то другого, перед чем мои знания бессильны.
   От слов женщины у Гастона перехватило дыхание. Он смотрел на свою жену, не желая поверить в случившееся. Ведь не было причин, чтобы так внезапно она перестала двигаться, смеяться и шутить. Словно ее поразила невидимая стрела. В мгновение ока из пышущей здоровьем женщины она превратилась в бледный бессловесный призрак, беспомощный против крошечного кусочка металла, который убивает ее на его глазах.
   Убивает!
   Поднявшаяся в груди волна бессильной ярости выплеснулась стоном, похожим на рычание. Она погибает от оружия будущего, от давнего ранения, и он ничего не может сделать!
   Всю жизнь он разил противников с помощью своей мощи, боевого искусства, остро заточенной стали. Но теперь его жизненный опыт бесполезен. Ему не нужна сила, ничем не поможет хитрость. Он не знает способ, как победить невидимого врага. Даже его любовь перестала быть помощницей.
   Он провел ее рукой по своей щеке. Как холодна ее кожа! Теплое молоко с медом превратилось в кусок льда. Он с трудом сдерживал рвущийся наружу вопль горя и отчаяния, который грозил разорвать его на куски. Еще совсем недавно она смеялась, его Руссетт, подшучивала над ним, сверкала улыбкой, красиво и грациозно двигалась…
   Они придумывали имена для своих будущих детей.
   А теперь маленький, скрытый в теле кусочек металла заставил ее замолчать. Неужели навсегда?
   Он судорожно вздохнул, не стесняясь слез, которые, скатившись по щекам, падали ей на волосы и на подушку. Боже, за что? Почему сейчас, когда до затмения остались считанные дни? Всего через два дня она была бы в безопасности, была бы здорова. Неужели Господь не мог потерпеть это время?