Такер Уилсон. Метаморфозы вампиров

прошли, так что бочка либо остается пустой, либо воды в ней до следующих
дождей на самом донышке, и та стоячая. Так что на Земле, где человек из-за
невзгод и лишений взбежал по эволюционной лестнице так проворно, полно
пустых бочек и полно людей, с мольбой взирающих на небеса: где же
долгожданный дождь.
Среди снаму что-то происходило, чувствовалась волна взволнованного
ожидания. Примкнув, Карлсен уяснил, что общее внимание направлено на снаму,
зависшего спиной вниз около поверхности. Цветом он был потускнее сородичей,
причем абсолютно неподвижен - не то в бесчувствии, не то вообще неживой.
Хотя это вряд ли, судя по общей атмосфере радостного предвкушения.
Придвинувшись ближе к зависшему (остальные снаму учтиво посторонились),
Карлсен увидел, что тот бледнеет на глазах: совсем уже желтый, похож на
какой-нибудь гниющий овощ. Тут уловилась его вибрация и стала ясна суть.
Впитывая жизненную силу медузы, снаму постепенно довел себя до экстаза.
Границы собственной сущности растворились в безраздельном счастье и
согласии: у человека это бы называлось Божьим озарением или нирваной. Вот
отчего снаму побледнел. Сам экстаз размывал жизненную твердость. Довольно
странно, но почему-то вспомнилась Линда Мирелли после той неистовой любовной
схватки.
Озадачивал настрой остальных снаму: чуткое предвкушение того, что
сейчас произойдет что-то важное. На его глазах снаму из желтого стал
зеленым. Щупальца заколыхались в ленивом ритме, словно под музыку.
Неожиданно из гущи щупалец (у себя в этом месте он обнаружил небольшую ямку
вроде пупа) вырвалась странно зеленая дымка. В эту секунду все снаму разом
как бы удовлетворенно вздохнули. Подобравшись еще ближе, Карлсен разглядел в
толще воды крохотный зеленый шарик: малютку снаму, почти прозрачного, но уже
опушенного щупальцами. На Карлсена неожиданно нахлынула заботливая нежность.
Спустя секунду малыш взмахнул щупальцами и рыбкой юркнул в сторону.
Снаму-родитель, пошевелившись, из зеленого сделался желтым. Через несколько
секунд его было уже не отличить от остальных сородичей.
Примечательно то, что между снаму не наблюдалось половой разницы. Он
сам не ощущал себя ни мужской, ни женской особью, и то же самое, судя по
всему, относилось ко всем остальным. Тот, что на глазах произвел малыша,
разродился, очевидно, от самого экстаза. Как ни странно, это казалось
абсолютно логичным. Снаму постоянно пребывают в состоянии, у людей
считавшемся бы сексуальным экстазом в миниатюре. Только у людей при этом
выделяется оплодотворяющее семя, а снаму зачинают непосредственно от
жизненной силы.
- Домой тянет? - раздалось над самым ухом. Внезапно ворвавшийся
человеческий голос заставил вздрогнуть. Крайски даже и не "контактировал" на
манер снаму, просто использовал человеческую телепатию.
- Да нет, не тянет. Просто задумался. - Ограниченность ума снаму
превращала подобное общение в тяжкий труд. Передавать сложные идеи было
невозможно. Мозговая структура, разбросанная по всему телу, была под это
просто не приспособлена.
- И я, - сказал Крайски. - Всегда радуюсь, когда сюда прихожу. И когда
ухожу, тоже.
К ним подплыл один из снаму, тот, что первым поприветствовал Карлсена.
"Ты устал?", - осведомился он. Тронутый его участливостью, Карлсен решил
открыть содержимое своих мыслей. Снаму, повникав, застенчиво заметил: "Это
вне моего понимания" и тронулся наверх, за очередной порцией медузы.
- Ну что, насмотрелся? - спросил Карлсен.
- Здесь есть что-нибудь еще?
- Есть и еще. Только то же самое.
- В таком случае, да.
Они тихонько, незаметно для других отплыли. Когда отдалились на
несколько миль, Карлсен начал жалеть о преждевременном уходе: было бы
приятно задержаться на несколько недель, а то и лет. Вместе с тем логика
подсказывала: то, что снаму могли дать, он уже взял. Его поведение они сочли
бы непонятным, поэтому лучше было уйти.
- Точно, - одобрил Крайски.
Он вторил мыслям Карлсена и был с ним в полном унисоне. И снова
удивляло, насколько между ними много общего. Возвращались медленно. Было
как-то жалко выходить из дремотно приятного сознания, как бы сочетающего сон
и бодрствование. Еще задолго до суши сгустились сумерки. Примерно за час до
этого небо на западе стало высвечиваться все ярче и горизонт расчертили
серебристые полоски облаков. Затем последовало подобие зеленого фейерверка,
где горизонт пронизывался ярко зелеными блестками, опадающими медленным
каскадом. И вот сквозь туман проступила пронзительно синяя вечерняя звезда:
Ригель. Да-а, куда там альпийским закатам...
Наступившие сумерки лишь подчеркивали умиротворенность, и Карлсен
ощутил, что снаму ночь любят так же как день, светясь счастьем при ее
приближении.
- У них есть какие-нибудь враги, кроме хайссеров? - поинтересовался он.
- Только один какой-то, неизвестный, в пещерах у дна. - Поскольку связь
была прямой, Крайски сумел показать обширные гроты, уходящие далеко вглубь
шельфа.
- Как он выглядит?
- Никто не знает.
- Почему?
Крайски с помощью образов и телепатии показал, что в огромной системе
пещер, залегающих под западным морем, обитает медуза, у снаму считающаяся
самым большим деликатесом: упругая как натуральная плоть, и вместе с тем
выделяющая куда больше жизненной энергии, чем та разновидность, что видел у
поверхности Карлсен. Иногда наиболее рисковые из снаму отправлялись в пещеры
и возвращались, сияя от избытка и двигаясь с такой силой и напористостью,
что сородичи как-то даже тушевались. А вот отдельных смельчаков больше не
видели. Порой их полусгнившие останки обнаруживались где-нибудь на дне или
их приносило течение, от чего складывалось впечатление, что из снаму
высосала жизнь некая сила, которой по зубам их жесткоклеточная структура.
Что это за враг, из снаму не знал никто, да так оно и лучше. Пусть сидит
себе в своем подводном логове, и ну его.
- Неужели их не разбирало любопытство!
Ответ Карлсена можно было истолковать как пожимание плеч.
К тому времени как впереди замаячил берег, уже наступила ночь,
несравнимо бархатистее и непроницаемее, чем на Земле. Тем не менее, Карлсен
с интересом обнаружил, что с помощью щупалец и малюсеньких белых бугорков
различимы и берег, и даже оба приемника. А заодно два хайссера, застывшие от
приемников в нескольких футах.
- Что теперь делать? - спросил он у Крайски.
- Не беспокойся. В темноте они не видят. Ощутив под собой прибрежный
песок, Карлсен понял, как нелегко было снаму сегодня на берегу. Щупальца
хотя и позволяли продвигаться, но гравитация давила так, что духота
становилась совершенно несносной. На кромке берега он приостановился
отдышаться. Хайссеры, уловив их присутствие, тронулись навстречу. В темноте
что-то, особо зловещее крылось в их узловатых очертаниях.
Судя по шаткости движений, о месте нахождения добычи они догадывались
лишь смутно. Обойти их довольно легко можно было даже вблизи, поскольку
плелись они неуверенно, как слепые. Что странно - Крайски, взняв щупальца,
направил их на ближнего хайссера и явно поманил к себе. Хайссер засеменил с
удивительным проворством. А когда уже приближался, Крайски послал сигнал на
сторону, и тот, отразившись от скал, пришелся с тыла. Хайссер, постояв в
нерешительности, тронулся совсем в другую сторону. Инстинктивно Карлсен
уловил, что тварь эта опаснее самой ядовитой змеи, и весь этот кураж
попахивает самоубийством.
И опять Крайски изменил направление сигнала, отчего хайссер
нерешительно замер. В эту секунду Крайски направил на него всю свою энергию,
дышащую жизнью - той, что недавно принадлежала медузе. Хайссер, повернувшись
в их сторону, неожиданно рванулся. С непостижмой ловкостью Крайски отскочил
вбок, одновременно оборвав сигнал. Хайссер пролетел мимо, чуть не задев, и
плюхнулся в море. Послышалось злобное шипение и пахнуло чем-то до едкости
кислым. И тут Крайски с мгновенной мощью ударил волей. Тело хайссера, судя
по всему, было легким - он мгновенно потерял равновесие, и волны подхватили
его будто кусок плавника. Что удивительно, он судорожно закорчился, будто
заживо сгорая. Подобно смраду, из него волна за волной исторгались злоба и
жестокость (Карлсен просто оторопел). Но и они в конце концов вышли,
сменившись лишь жалобным призывом о помощи. Карлсен так разжалобился, что
впору бы зайти и вытолкнуть страдальца на берег. Но Крайски смаковал его
агонию, видно было, как неистребимы его отвращение и ненависть к этому
существу. В эти секунды в нем сквозило что-то оттал- кивающее. С поистине
призрачной ясностью он предстал эдаким безумным инквизитором, для которого
предсмертные муки жертвы такое блаженство, что он подкидывает в костер все
новые поленья.
Карлсен попытался мысленно отстраниться от этого ужаса, примерно как
задерживают дыхание против дурного запаха. Хайссер цеплялся за жизнь просто
с непостижимой силой. И тут на удивление резко мука сменилась счастьем и
облегчением. Хайссер поверженным цветком распластался на волнах, окруженный
осклизлой зеленой пеной (Карлсен безошибочно определил смертельный яд).
Останки напоминали раздавленную бабочку. Его сородич, почуяв, чем может
обернуться дело, спешно подался восвояси.
Тогда Крайски направил сигналы к приемникам. Двери открылись, и наружу
осторожно выбрались два человечьих силуэта. Было ясно, что и они движутся
абсолютно вслепую. Карлсен, тоже подняв щупальца, послал импульс своему
собственному телу, особенно белому и беззащитному в такой темени. Через
несколько секунд он уже прижимал его к себе, чувствуя колоссальное
облегчение: ну наконец-то. Ему и в голову не приходило, насколько нескладным
считают снаму человеческое тело.
Стоило притиснуть нагую плоть к своему кожистому покрову, как волной
хлынул эротический экстаз. На секунду они слились воедино, когда через
секунду неистовство схлынуло, Карлсен опять очутился в своем теле, скованый
и, словно, обескровленный, из-за оттока энергии. Непонятно почему, но было
томительно стыдно, как бывает обычно у человека после оргазма.
Освоившись глазами с темнотой, Карлсен испытал облегчение: тот, другой
хайссер по-прежнему находился на безопасном расстоянии. Ночное море дышало
мягким сиянием, сродни лунному свету.
Снаму, не теряя времени на расставания, поковыляли в море и через
минуту- другую скрылись из виду.
- Куда теперь? - торопливо спросил Карлсен.
- Никуда. Ждем.
- Чего?
- Когда взойдет вторая луна. Если кинуться сейчас, угодим в
гравитационную воронку, а она собьет нас с курса.
Карлсен нервозно глянул через берег.
- Где дожидаться-то?
- Шагай за мной. Хайссер не вернется, - успокоил он, чувствуя
встревоженность Карлсена. - Я потому первого и уничтожил. До них дошло, что
случилось, так что теперь не сунутся.
Они пошли вдоль берега. Наждачный песок немилосердно колол ступни, но
на Крайски это как бы и не действовало.
- Почему у меня тело опять такое плотное? - спросил Карлсен.
- Не совсем. Но ты находишься на планете третьей вибрации. А на планете
четвертой вибрации надавит так, что и пальцем не пошевелить.
Они прошли примерно две мили, так что море постоянно тянулось слева, а
горы справа. Наконец вышли не то к долине, не то к широкому ущелью,
умещенному меж крутых склонов. Крайски без колебаний повернул туда.
Посвечивание моря осталось теперь позади, и потому шагали в кромешной
темноте. Грунт внизу был холодным и плоским, как гладкий камень.
Сверху донесся отдаленный раскат грома, после чего небо начало заметно
светлеть.
- Что такое?
- Первая луна восходит. Она всегда вызывает атмосферные волнения. -
Одновременно со словами долину озарила молния.
Удивительно: слева по ходу мелькнуло подобие какого-то здания, стоящего
в отдалении на фоне горных склонов.
- Это еще что, там?
- Увидишь.
Сверху вместо луны за облаками различалась лишь смутная молочная
белизна. Судя по яркости Ригеля, полыхать должно не слабее земного солнца.
Однако свет слева, через горные пики, падал наискось, так что здание
разглядеть не удавалось. Поступь Крайски стихла, видимо, пришли. Карлсен,
осмотрительно вытянув вперед обе руки, ощутил холодную и гладкую, похожую на
металл поверхность. И тут же отскочил: под ладонями она поползла. Тут
вспыхнули огни, и он очутился перед сооружением, отдаленно напоминающим
ангар, высотой в полсотни футов и такой же ширины.
Впереди простирался пол, судя по всему, из той же скальной породы.
Стены были из какого-то беловатого металла, изъеденного, в выщербинах. В
зеленоватом полусвете было сходство со свечением моря, мерцающим, словно
жидкость, пронизанная струями потоков. Кстати, источника этого света не
наблюдалось, он заполнял все, сто футов от пола до потолка подобно
неуловимой взвеси, как подводное свечение ночного океана.
Через несколько секунд до Карлсена дошло, что ряд крупных металлических
предметов по центру помещения напоминают кресла - нечто общее с меблировкой
той подземной космической капсулы у Грондэла.
- Что это за место?
- Лаборатория.
- Лаборатория?? - Карлсен, не веря глазам, огляделся.
В помещении, если не считать этой самой мебели да большой стеклянной
емкости, шаром покати.
- Это было так давно.
- Кто, интересно, ее построил?
- Они звались толанами. Это с другой планеты звездной системы
Ригель-35; сюда они прибыли на старинном корабле.
Помолчав, он добавил:
- Скажу сразу, это для нас одно из исторических мест. Можно сказать,
что- то вроде святилища, - произнес он до странности сдавленно, с глубоким
чувством.
Они шли по полу, стены вторили гулким эхом.
- Да какого ж они были роста? - недоуменно спросил Карлсен, оглядывая
громадные металлические конструкции, по виду явно кресла, хотя по высоте
просто башни. Угадывался и прислоненный к стене складной стол - слоновьих
размеров загогулины и металлическая плоскость.
- Футов пятьдесят. Притяжение на их планете Ригель-35 слабее здешнего
больше чем наполовину.
- Но при этом гуманоиды?
- Вон там можно видеть, как они выглядели. - Крайски указал на дальнюю
стену.
На ее исчирканной поверхности различались остатки группового портрета
или фото. Фигуры были, очевидно, в натуральную величину и в естественных
позах. На первый взгляд, похожи на людей, но если всмотреться, то потому
лишь, что стоят вертикально и имеют руки-ноги. Головы чересчур длинные и
немного конусоидные, кожа зеленая. На голове по обе стороны плоского пятака
симметрично расположены четыре глаза, причем, судя, по одному созданию,
стоящему вполоборота, глаза имеются еще и по бокам. Руки длиннющие и тонкие,
с крупными трехпалыми ладонями (не то пальцы, не то наросты).
Одежды на них не было, а потому различалось, что среди них есть свои
мужчины и женщины. В отличие от людей, бедра вверху не сходились, образуя
зазор, так что ноги походили на два столба, подпирающие постамент. У мужчин
отчетливо выделялся длинный кожистый член, свисающий до колен, у женщин
полового органа заметно не было: лысый лобок был совершенно плоским. Женщины
(грудки крохотные) были также миниатюрнее и стройнее мужчин. К сожалению,
изображение на металле уцелело лишь местами.
- А это что? - Карлсен указал на середину помещения, где из пола фута
на четыре выступали два полушария, покрытые чем-то похожим на черную траву.
- Это подкладывалось под ноги. На них можно сесть (наверное, для того и
шли через зал). - Крайски рухнул на крайнюю, и та, вдавившись, образовала
углубление по форме его тела. Карлсен осмотрительно опустился на соседнюю.
Чем-то напоминало сиденья в капсуле у Грондэла. "Трава" оказалась
мягкой и шелковистой, хотя было в ней что-то от резины. Но все равно,
приятно и комфортно, будто завалиться в стог свежего сена. Только сейчас, в
минуту расслабления почувствовалось, как, оказывается, ноют мышцы. Карлсен,
вытянувшись, блаженно вздохнул. Что странно, в теле по-прежнему мрела
теплота поглощенной протоплаз- мы. Любопытно, ведь обменялись же телами.
Вблизи было видно, что и кресла изъедены какой-то белесой ржавчиной -
кое-где она проточила металл насквозь.
- Что они делали, в этой лаборатории?
- Изучали формы жизни на этой планете, в особенности, снаму.
- Ага! - Карлсен повернул голову, чтобы получше разглядеть стеклянную
емкость: вышина футов тридцать, а в ширину шире, как минимум, вдвое.
- Да, здесь их держали. - Опять голос ему, будто перехватило.
Какое-то время оба молчали. Потом Крайски произнес:
- До тебя начинает доходить?
- По-моему, да. - Карлсен изумленно отмечал, что Крайски, каких-то
полчаса назад такой черствый, бесчувственный и садистски-злобный, способен
на такие глубокие эмоции. Вот уж, действительно, не спеши судить.
Стекло емкости имело буроватый оттенок: как видно, выплавлено из
берегового песка.
- Хочешь сказать, они обменялись телами?
Крайски вместо ответа заговорил вдруг на незнакомом языке. Слоги
звучали резко и отрывисто, со странными гласными и шипящими. Язык, хотя и не
походил ни на один из земных, у Карлсена почему-то вызвал ассоциацию с
исландским, который ему вдалбливали в университете. Ритмические кадансы
намекали на поэзию или драматургию. Такого в Крайски Карлсен и не подозревал
- голос у него при декламировании становился неизъяснимо трогательным.
Крайски остановился, поглядев с ироничной улыбкой, как-то более для
него характерной.
- Это из нашего грандиозного эпоса "Карасомгалу", созданного поэтом
Смеедш Груд'кееном (в произношений что-то, словно булькнуло).
- Про снаму?
- Там описывается, - Крайски кивнул на стенное изображение, - как они
прибыли на Ригель-10 изучать его жизненные формы и были очарованы снаму.
Тогда они еще не догадывались, что по разуму снаму не уступают им самим и в
руки даются специально. Снаму в свою очередь были так же очарованы толанами.
Как видно по групповому портрету, их было четырнадцать - семь супружеских
пар. Женщины еще, и работали специалистами в лаборатории, занимаясь
выращиванием культур и записями.
Теперь для того, чтобы понять, надо кое-что знать из истории толанов. У
них на планете было две гуманоидных расы. Одни ниже ростом, сильнее и
гораздо агрессивнее - толаны называли их "дри" - "экскременты", а себя "айк"
- "светозарные". Друг друга они ненавидели и постоянно бились, пока однажды
"дри" чуть не истребили "айков". Но "айки", наделенные более тонким умом, в
конце концов пересилили и покорили "дри". Это оборачивалось постоянными
мятежами, так что "айкам" для того, чтобы удержаться, требовалась,
бесконечная бдительность. В итоге "айки" были вынуждены развить в себе такие
качества как беспощадность и точность. Живопись, музыка и поэзия у них
постепенно сошли на нет. Удовольствия они стали презирать, а почитали выше
всего самоотверженность.
Благодаря этим качествам, у толанов появились великолепные ученые, и
они стали одной из самых высокоразвитых цивилизаций в галактике. Они
исследовали другие, планеты, их геологию, жизненные формы. Но даже в самых
удаленных частях своей солнечной системы поддерживали мораль, такую же
жесткую, как у себя на планете. Толаны были фанатичными пуританами.
Полнейшая моногамия - такая, что, если супруга или супруг умирает, второй
брак уже недопустим. Секс с молодыми женщинами был также под запретом, как
на Земле растление малолетних. Брак разрешался только достигшим полной
взрослости. В земной истории я просматриваю лишь одну параллель - с Женевой
Джона Кальвина.
Судя по тону, Крайски считал толанов слегка сумасшедшими.
- Мне они напоминают спартанцев, - поделился Карлсен.
- Я не особо знаком с греческой историей. У спартанцев секс тоже
подвергался суровым ограничениям?
- Не думаю. Они просто пытались его игнорировать.
- То же самое и толаны. Я какое-то время пробыл у них на планете и
скажу, что атмосфера подавленной сексуальности там просто угнетает. Абсурд в
том, что сексуально они очень озабочены. Более того, реагируя телепатически
на половое возбуждение друг друга, сексом они могут заниматься по десятку
раз за ночь.
- Так они телепаты? Может, отсюда и эта преданность? Партнер же может
узнать об измене?
- Так-то оно так, - Крайски нетерпеливо повел плечом. - Но можно же
пресекать неверность и взаимным согласием, так ведь? К чему такая жесткость!
- А... - Карлсен, собравшись было задать очередной вопрос, решил
вначале дослушать до конца. - И что там дальше?
- Снаму наблюдали за всем этим с недоумением. Половую разницу имея
чисто номинальную, они просто изумлялись. Ты же знаешь, снаму рожают тогда,
когда одному из них удается ухватить вселенской жизненной энергии столько,
что удается создать отдельную особь. Потому секс для них - это процесс
единения со Вселенной. В остальном жизнь у них протекает вообще без него.
Так что, видя, как эти странные создания изнывают в эдаком море подавленного
эротизма и при этом никак не могут достичь размножения, они просто дивились.
Пенис они принимали за обыкновенную спринцовку-яйцеклад, как у насекомых, а
замечая от случая к случаю, как толаны лихорадочно повторяют это упражнение,
предполагали вначале, что существа эти, видимо, почти полностью стерильны и
вся их неистовая сексуальность - отчаянная попытка оплодотворить своих
самок. И тут, когда до снаму дошло, что потомства толаны не хотят, они
просто оторопели.
Мало-помалу снаму научились настраиваться на вибрацию главного биолога
- не буду утомлять тебя непроизносимым именем - и так начали разбираться в
работе его мозга. Как-то ночью, когда толаны крепко спали, снаму
объединились для своебразного контакта с ним. В поэме говорится, как он во
сне ясно и четко увидел себя в обличии снаму в океане и то, как они
воспроизводятся; до этих пор толаны бесполезно ломали над этим голову.
Наутро, проснувшись, он рассказал об этом своей ассистентке, и та тут же
предложила разделать одного из снаму, чтобы во всем убедиться. Биолог
отказался, сказав, что со снаму нужно обращаться как с себе подобными. Этим
он расположил к себе снаму, и они начали выходить на еще более плотный
контакт.
Хотя все это поначалу происходило во сне, и биолог сомневался в
достоверности происходящего. Но постепенно до него стало доходить, что снаму
общаются с ним напрямую. И однажды он заявил, что собирается всех их
отпустить в море. Коллеги подумали, что он рехнулся, но он все же был
начальник, и возражений быть не могло. Каково же было изумление, когда снаму
и вправду никуда не удрали, а остались возле берега и подплывали по первому
зову. Вскоре для толанов стало обычной картиной: начальник экспедиции
плавает в окружении снаму или истуканом сидит на берегу, видимо, общаясь с
помощью телепатии. Когда жена спросила, что они такое говорят, он ответил:
"Не знаю, но чувствую - что-то важное". Когда бы он ни забредал в море,
вокруг собирались десятки снаму - в сравнении с ним, они были совсем
маленькими, с кошку - так что их можно было взять в руки. Они прижимались к
его телу, вбирая энергию и отдавая взамен свою. И однажды, когда это
происходило, он вдруг понял, чего они хотят. Скорее всего. кто-то из снаму
прижался к его гениталиям и толан испытал подобие оргазма. Во всяком случае,
обмен произошел. Снаму вошел к нему в тело, а он в тело снаму.
Крайски сделал паузу, было видно, что им опять овладели эмоции. Наконец
он произнес:
- Это было самым значительным событием в нашей истории.
- А как на это отреагировали остальные толаны?
- Разумеется, были ошарашены, - Крайски говорил быстрее обычного,
перебарывая волнение. - Они-то сочли, что у главного биолога случилось
что-то с нервами, и он впал в детство, хотя несколько своеобразное. Ума в
нем не убавилось ни на йоту, просто стал каким-то странно экзальтированным:
в восторг приходил от чего ни попадя.
А биолог тем временем плавал в море с тем самым снаму и проникался к
нему все сильнее и сильнее. Фактически он изучал снаму непосредственно из
тела самого же снаму. Он знал, что такого больше может и не повториться, и
потому хотел извлечь максимум сведений.
- Можно представить.
- О том, что было дальше, говорится в одном из самых ярких катренов
"Карасомгалу". Там есть замечательный отрывок - было б время, я бы перевел,
- описывающий отчаяние и растерянность жены биолога, и как она ночью решила
его возбудить в надежде, что вернет себе мужа. Когда она приступила к этому
вплотную и, влажно сунув ему в рот язык, стала возбуждать его лаской, снаму
буквально оторопел. Ее действия показались ему попросту абсурдными, если не
комичными. Однако желание женщины заставило снаму последовать мужскому
инстинкту, и он оказался посвящен в тайны плотской любви.
Толаны - телепаты, поэтому женщина вскоре уловила, что здесь что-то не
так. А, поскольку это был ни кто иной, как ее муж, она не почувствовала в
этом ничего зазорного. Снаму творил любовь нежно, отдавая при этом часть
своей жизненной энергии, так что женщина просто таяла от блаженства: из
толанов так любовью не занимался никто.
Для снаму же это было вообще откровением. Представь себе ощущения
существа, суть секса для которого - мистическое единение со Вселенной. И тут
вдруг это существо оказывается среди людей, для кого секс - разновидность
рукопашной. К жене биолога снаму относился трогательно, с уважением. И тут