Таманцев Андрей. Двойной капкан

   Оперативная проверка араба и женщины по учетам ФСБ и МВД не дала результатов.
   Суданский студент с обнаруженными у него при обыске наркотиками марихуаной и экстази был передан милиции, а женщина отпущена под подписку о невыезде. Листок с цифрами был подвергнут тщательному анализу дешифровщиками ФАПСИ. Они пришли к выводу, что цифры подобраны в произвольном порядке и никакого шифрованного сообщения не содержат.
   Все это заставило нас заключить, что старший группы наружного наблюдения в корне не правильно оценил специальную подготовку объекта наблюдения, который использовал рутинные методы проверки и фальшивые контакты для того, чтобы дезориентировать «наружку» и распылить ее силы. Это ему вполне удалось, что свидетельствует о том, что мы столкнулись с профессионалом весьма высокого класса.
   Мы предположили, что объект наблюдения, не получив нужной ему информации у журналиста Н., попытается получить ее у коллеги Н., соавтора интервью корреспондента К., человека трезвого и по складу ума весьма практичного. С учетом допущенных ошибок группа наружного наблюдения была усилена опытными сотрудниками, задействованы все имеющиеся в нашем распоряжении технические средства.
   Наши предположения подтвердились. Через два дня, в пятницу, корреспонденту К. позвонил в редакцию неизвестный, представился коллегой-журналистом, работающим для скандинавских информационных агентств, и попросил о встрече. Он сказал, что есть деловое предложение, которое может заинтересовать К. Звонок был из уличного таксофона в городе Железнодорожный Московской области, голос звонившего был сразу идентифицирован как голос интересующего нас объекта, но удаленность телефона-автомата и непродолжительность разговора не давали оперативной группе возможности перехватить объект во время звонка.
   Журналист К. ответил, что готов обсудить предложение, если оно действительно деловое и серьезное, и назначил встречу в редакции в понедельник, объяснив, что не может встретиться раньше, так как в субботу утром уезжает с семьей на все выходные на дачу. Звонивший уточнил время встречи — четырнадцать часов, поблагодарил и повесил трубку.
   Мы усомнились в том, что объект наблюдения рискнет появиться в редакции. Более вероятно, что он попытается конфиденциально встретиться с К. в любом другом месте — по дороге К. на работу или с работы, по пути на дачу или на самой даче.
   Как было установлено, дача К., стандартный сборно-щитовой домик с мансардой, находилась на садово-огородном участке неподалеку от поселка Вялки в тридцати пяти километрах от Москвы по Егорьевскому шоссе. Добраться до нее можно было электричкой или на машине. Не было сомнений, что К. поедет на своей новой «Ниве». Учитывая, что он возьмет с собой жену и восьмилетнего сына, вероятность встречи К. с объектом внимания на шоссе была небольшой. Поэтому наше основное внимание было обращено на дачу, где за ночь с пятницы на субботу удалось установить необходимое оборудование. В распоряжение руководителя опергруппы были выделены самые опытные сотрудники, приданы технические средства, в их числе приборы ночного видения и установка для лазерного прослушивания.
   Ни в пятницу вечером, ни в субботу утром не было зафиксировано никаких попыток объекта войти в контакт с К. Не было их ни в субботу, ни в воскресенье. Работа службы наружного наблюдения сильно затруднялась тем, что на свои садово-огородные участки в Вялках приехали сотни владельцев дач и члены их семей, чтобы в погожие весенние дни привести в порядок свои шестисоточные делянки. От дома к дому постоянно ходили соседи, обменивались новостями и советами, одалживали инструменты и садово-огородный инвентарь.
   В воскресенье около шестнадцати часов к участку К. подошел человек примерно сорока лет, одетый так же, как все — в отслуживший свой век спортивный костюм.
   Извинившись, незнакомец сказал, что ему очень нравится дача К., и попросил разрешения осмотреть ее внутреннее устройство, чтобы использовать опыт соседа при строительстве своего коттеджика. К. охотно откликнулся на просьбу и пригласил гостя в дом.
   Один из сотрудников «наружки», следивших за К. под видом геодезистов, размечающих новые участки и объездную дорогу, опознал в подошедшем к К. человеке объект наблюдения…"

II

   Не отрывая взгляда от листов досье, полковник Голубков вытряхнул из пачки сигарету «Космос», потянулся за зажигалкой, но тут же спохватился и вопросительно посмотрел на Нифонтова, который уступил Голубкову свое место за большим письменным столом. Сам он расхаживал по ковровой дорожке вдоль длинного, человек на двадцать, стола для совещаний.
   — Да кури, кури! — раздраженно бросил Нифонтов. — И мне, пожалуйста, дай.
   — Ты же бросил, — напомнил Голубков.
   — Тут бросишь! — Нифонтов закурил и через плечо Голубкова заглянул в досье.
   Посоветовал:
   — Расшифровку разговора на даче сейчас прочитай. Она в приложении.
   Остальные потом изучишь, а эту — сейчас.
   Давненько уж не видел Голубков своего начальника в таком раздраженно-взвинченном состоянии. Они работали вместе уже почти три года, хорошо понимали друг друга и едва ли не с первых месяцев перешли на «ты», хотя и называли друг друга по имени-отчеству. Нифонтов никогда не раздражался по пустякам и старался без крайней нужды не отвлекать сотрудников управления от порученных им дел. А тут вдруг срочно вызвал, усадил в свое кресло, сунул это досье и заставил немедленно в своем присутствии прочитать. Содержание аналитической записки было важным, но все же, по мнению полковника Голубкова, не настолько, чтобы генерал-лейтенант бегал по своему кабинету как какой-нибудь неврастеник.
   Но Голубков не стал возражать. Он отыскал в приложении к аналитической записке нужный листок.
   В вводной, как обычно, было отмечено число, место и время записи и обозначены участники разговора: К. — корреспондент ежемесячника «Совершенно секретно», О. — объект наблюдения.
   Голубков углубился в текст.
   "О. Замечательно у вас, Игорь Сергеевич, все просто очень здорово. Рационально и с большим вкусом.
   К. Игорь Сергеевич? Вы меня знаете? Не помню, чтобы нас знакомили.
   О. Мы знакомы. Заочно. Я — тот человек, который звонил вам в пятницу и встречу с которым вы назначили на понедельник. Разрешите представиться: Генрих Струде, московский корреспондент «Таген блатт». Вот моя аккредитационная карточка.
   К. Наша встреча случайна, господин Струде? Мне не нравятся такие случайности.
   О. Генрих. Просто Генрих. Я не настолько старше вас. И мы коллеги, так что давайте запросто, как это принято в нашем цеху. Вы правы, наша встреча далеко не случайна. Скажу больше — она мной очень тщательно подготовлена.
   К. В том числе и этот садово-огородный маскарад?
   О. Да, в том числе.
   К. Я хорошо знаю журналистский корпус Москвы. И наш, и иностранный. Не помню, чтобы хоть раз видел вас в Доме журналистов или на пресс-конференциях.
   О. Я сравнительно недавно в Москве, до этого работал в Таллине. У меня мать эстонка. А еще раньше я работал в Испании и Германии. Я не люблю журналистских тусовок и не хожу на пресс-конференции. Настоящие сенсации добываются не на брифингах. И вы, Игорь, знаете это не хуже меня. Вы позволите мне называть вас просто по имени?
   К. Меня не волнует, как вы меня называете. Меня гораздо больше волнует таинственность этой нашей не случайной встречи.
   О. Предосторожность никогда не бывает излишней.
   К. Предосторожность от чего?
   О. Не думаю, Игорь, что вы такой беспечный человек, каким хотите казаться. Ваше интервью с Султаном Рузаевым очень многим не понравилось. И в Москве, и в Грозном. Вас удивит, если я скажу, что после публикации за вами и вашим коллегой-соавтором установлено довольно плотное наружное наблюдение? Ваши телефоны прослушиваются. Возможно, прослушиваются и квартиры.
   К. Откуда вы это знаете?
   О. Я обнаружил это случайно. Ну, не совсем случайно. У меня есть некоторый опыт еще со времен Испании и Германии.
   К. Вы не эстонец. У меня много знакомых прибалтов. Как бы хорошо они ни говорили по-русски, прибалтийский акцент практически неистребим.
   О. Я и не утверждал, что я эстонец. Я всего лишь сказал, что моя мать эстонка.
   К. Ваш русский язык тоже кажется мне слишком дистиллированным, чтобы быть родным.
   О. Вы наблюдательны. Да, мой родной язык — испанский. Моего отца вывезли ребенком из Барселоны после победы Франко в гражданской войне 37-го года. Вместе с другими детьми испанских коммунистов. Здесь отец познакомился с матерью, и они поженились. Отец был очень озабочен тем, чтобы я не забыл свою родину. Дома мы говорили только по-испански. И хотя я кончил русскую школу в Таллине, русский язык так и не стал моим родным языком. Вам не кажется, что мы ушли от основной темы?
   К. Для чего кому-то нужно за нами следить?
   О. Чтобы через вас выйти на Рузаева. При всех его декларациях он вынужден тщательно скрывать свое местонахождение. Он понимает, что мешает слишком многим.
   И как только его обнаружат, он будет ликвидирован.
   К. На него уже было семь покушений. Во всяком случае, так он говорит. Не думаю, что всему, что он сказал в интервью, можно верить.
   О. Восьмое покушение может стать последним. Какое впечатление он на вас произвел? Он сумасшедший?
   К. Он фанатик. Возможно. Возможно, это одна из форм сумасшествия. Для чего вы искали встречи со мной?
   О. Мне нужен выход на Рузаева.
   К. Зачем?
   О. Вы сделали свою сенсацию. Я хочу сделать свою. Я хочу получить у Рузаева эксклюзивное интервью. В том ключе, который интересует западного читателя.
   Рузаев заинтересован в паблисити. Он даст мне интервью, если вы поможете мне на него выйти.
   К. Не понимаю, почему я должен вам помогать. О. На этот вопрос я отвечу. Мы с вами деловые люди. Информация стоит денег. Я не спрашиваю, сколько заплатил вам Рузаев. Полагаю, много больше, чем могу предложить я. Три тысячи долларов.
   Тысяча — немедленно. Остальные две после того, как я установлю контакт с Рузаевым.
   К. А сколько вы получите за свою сенсацию? О. Если повезет — порядка десяти тысяч. Я отдаю вам треть. Согласитесь, Игорь, что это справедливо.
   К. У меня нет связи ни с Рузаевым, ни с его людьми. Они сами выходят на меня, когда им нужно. Не уверен, что я им понадоблюсь. А тем более — в ближайшее время.
   О. Может — да, может — нет. Вы сами можете выйти с ними на связь. После публикации интервью вы встречались с человеком Рузаева. Он был в «мерседесе» с номерами постпредства Чечни в Москве. Не сомневаюсь, что вы запомнили его и узнаете. Штат постпредства небольшой.
   К. Откуда вы знаете об этой встрече? Вы следили за мной?
   О. Не за вами. За вашим соавтором. Сначала я попытался сделать это предложение ему. Это было моей ошибкой. Я не знал об известных вам особенностях его характера и образа жизни. С ним это часто бывает?
   К. Как только появляются деньги. Он пьет, пока они не кончаются, потом неделю подыхает, а потом включается в работу с бешеной энергией. Он очень талантливый журналист. И если бы не эта его привычка… О. Прискорбная привычка. Но поговорим о наших делах. Вы принимаете мое предложение?
   К. А если я скажу «нет»?
   О. На нет и суда нет. Разойдемся и забудем о нашей встрече. Но я не вижу причин для вашего «нет». От вас требуется совсем немного. И ничего противозаконного.
   К. Если мне не удастся связать вас с людьми Рузаева, я должен буду вернуть аванс?
   О. Нет. Деньги небольшие, я рискну. Уверен, что у вас все получится.
   К. Что я должен буду сказать человеку Рузаева?
   О. Только то, что я сказал вам. Представить меня. И получить телефон для связи.
   К. Как я вам его сообщу?
   О. Есть у вас клочок бумаги?
   К. Запишите здесь. Это наш дачный гроссбух.
   О. Передадите на пейджер только одну фразу: «Позвони дяде». И телефон. Вот номер оператора и абонента. Запомните, он несложный. А теперь вырвите этот лист и сожгите. Прямо сейчас, при мне. Очень хорошо. Вот ваш аванс.
   К. Хотите получить расписку?
   О. Хорошая шутка. Я не намерен вас ни шантажировать, ни вербовать. Никаких расписок. Условие только одно: все должно остаться строго между нами. Вы смогли опубликовать свое интервью только потому, что о нем никто не знал. Если станет известно о моих планах, мне ничего не дадут сделать. И средства для этого могут быть применены самые острые.
   К. Применены кем?
   О. Будем считать этот вопрос риторическим. Я рад, что мы нашли общий язык. Как знать, может быть, и мне удастся когда-нибудь подбросить вам тему для первой полосы или «прайм-тайм». Проводите меня. Тем более что ваша жена уже высказывает явные признаки нетерпения.
   Женский голос. Игорек! Сколько можно трепаться? Люди уже уезжают, а у нас еще две грядки не вскопаны!
   К. Не кричи, иду!.. Часа через два мы едем. Подбросить вас до Москвы?
   О. Ни в коем случае. Нас не должны видеть вместе. Удачи, Игорь.
   К. Удачи, Генрих…"
   Полковник Голубков отложил расшифровку и вопросительно взглянул на Нифонтова.
   — Почему ты сказал, что этот разговор особенно важен?
   — Дочитай аналитическую записку, поймешь.
   "Выйдя из дома К., объект прошел в дальний конец дачного поселка, переоделся в бесхозном хозблоке и смешался с огородниками, спешившими к электричке. Несмотря на многообразные и весьма профессиональные попытки объекта уйти от наблюдения, усиленной группе «наружки» удалось довести его до города Химки Московской области. Однако здесь, в старых кварталах, воспользовавшись поздним временем и хорошо знакомой ему системой проходных дворов и черных лестниц, объект наблюдения сумел скрыться. Руководитель группы наружного наблюдения, имевший приказ ни при каких обстоятельствах не обнаруживать себя, принял решение прекратить поиски.
   Тот факт, что после шести с лишним часов плутаний объект приехал в Химки, а также доскональное знание им местных условий позволили нам сделать вывод о том, что именно здесь находится его постоянное или временное место проживания. На следующий день была начата активная негласная отработка жилых кварталов с помощью сотрудников местных отделений ФСБ и МВД, а также подан запрос в МИД о корреспонденте «Таген блатт» Генрихе Струде.
   Как мы и предполагали, такого корреспондента в Москве нет и никогда не было ни среди штатных, ни среди нештатных журналистов. В главной редакции «Таген блатт», куда удалось дозвониться сотруднику МИДа, повторили то же самое. Следовательно, аккредитационная карточка, которую объект показал журналисту К., была фальшивой.
   Отработка жилых кварталов Химок на третий день принесла результаты. По высококачественным фотографиям, которыми располагали сотрудники опергруппы, один из участковых инспекторов уверенно опознал в объекте наблюдения российского гражданина Деева Геннадия Степановича, 1956 года рождения, уроженца Таллина, тренера по горнолыжному спорту детской спортивной школы при клубе «Динамо», переехавшего на постоянное место жительства в Химки из Эстонии в июле 1991 года.
   Изыскания, проведенные в сохранившихся архивах бывшего КГБ, и ответ, полученный на наш запрос из информационного центра ФСБ, дали возможность установить, что под именем Деева скрывается один из самых опасных международных преступников, входящий в первую десятку в розыскных списках Интерпола, бывший член «красных бригад» и других левоэкстремистских террористических группировок Карлос Перейра Гомес, он же Пилигрим и Взрывник…"
   — Твою мать! — вырвалось у Голубкова. — Пилигрим. Только его нам не хватало для полного счастья!
   — Да, — согласился Нифонтов. — Теперь понял, почему я дергаюсь?
   — Пилигрим! — повторил Голубков. — Взрыв израильского парома в Средиземном море.
   Взрыв вокзала в Болонье. Взрыв торгового центра в Белфасте.
   — Не исключено, что и участие в убийстве Альдо Моро, — подсказал Нифонтов.
   — Вряд ли, — усомнился Голубков. — Сколько ему сейчас? Сорок два? Он был еще слишком молод.
   — Не слишком, — возразил Нифонтов. — В самый раз. После этого он специализировался на взрывах. Скорей всего, после обучения в террористическом центре Ирландской республиканской армии. Или у палестинцев. А может, и там и там.
   — Пилигрим! — снова повторил Голубков. — Взрывник! Я был уверен, что он давно сидит где-нибудь в Шпандау вместе со своими друзьями из «красных бригад».
   — Он и сидел. Только не в Шпандау. В Шпандау с 46-го года сидел небезызвестный тебе и всему миру партайгеноссе Гитлера Рудольф Гесс. А Пилигрим сидел под Дармштадтом, в специальной тюрьме для особо опасных преступников. Во время следствия ему и еще двоим организовали побег.
   — Из специальной тюрьмы для особо опасных преступников? — удивился Голубков.
   — Вот именно. Двое погибли при перестрелке. Пилигриму удалось уйти. Перебрался в ГДР, его прикрыла Штази. Дело, конечно, прошлое, но есть у меня подозрение, что и побег организовала Штази. Больно уж профессионально все было сделано, любителям такое не под силу. И тех двоих пристрелили, сдается мне, не случайно.
   Они были не нужны. Нужен был Пилигрим.
   — Зачем?
   — Спроси. Если найдешь у кого.
   — А у нас-то как он оказался?
   Нифонтов еще походил по кабинету, потом занял свое начальственное кресло за письменным столом и словно бы с брезгливостью захлопнул папку с досье и отодвинул ее от себя.
   — Как ты думаешь, Константин Дмитриевич, с кем мы боремся? — спросил он.
   — Лет десять назад я бы ответил: с происками мирового империализма. А сейчас… — Голубков пожал плечами. — С теми, кто мешает новой России.
   — Я тоже так думал. Но последнее время мне все чаще кажется, что это не так. Мы не с противниками новой России боремся. А в основном с нашей собственной дурью.
   Даже не знаю, как ее правильнее назвать — советской или российской. Совковой, в общем. Сначала создаем проблемы, а потом их в поте лица решаем. И слишком часто — в кровавом поте.
   — Ты имеешь в виду Афган и Чечню?
   — И их тоже, — подтвердил Нифонтов. — Так вот, Пилигрим. Как он оказался у нас.
   Очень просто. Незадолго до первого путча КГБ вывез его сначала в Таллин, а потом в Москву. Соорудили надежные документы, дали «крышу». И даже сделали пластическую операцию.
   — На кой черт он нам был нужен?
   — Это ты у Крючкова, тогдашнего председателя КГБ, поинтересуйся. Решили, видно, что пригодится. Ценный кадр. Четыре языка, включая арабский. Огромные связи.
   Широкая известность в узких кругах.
   — А дальше?
   — А дальше и произошла та самая дурь. Когда началась вся эта заварушка с ГКЧП-1 и с разгоном КГБ, о нем просто забыли.
   — То есть, как забыли?! — поразился Голубков.
   — Да очень просто. Ты никогда не обращал внимания, как в канцеляриях и бухгалтериях теряют бумаги? Упал листок между столами и лежит ребром. На одном столе нет, на другом тоже нет, а между столами сверху не виден. А под стол заглянуть — это же нагибаться нужно! Так и с Пилигримом вышло. Когда взялись трясти КГБ, до того ли было, чтобы лазить под столами в поисках потерянного листка! В «конторе» только после нашего запроса узнали, что Пилигрим числится за отделом 12-С. Начальник отдела хлопал себя по ляжкам с лампасами, как гусь, который хочет взлететь. И повторял только одну фразу из трех слов. Не буду цитировать. А потом спросил: «Что же теперь с ним делать?»
   — А что с ним делать? — хмуро переспросил Голубков. — Выдать его к чертовой матери Интерполу, и пусть они сами разбираются, где и за что его осудить: в Израиле, в Италии или в Лондоне. Это будут уже не наши проблемы.
   — Ошибаешься. Не можем мы его выдать. Придется же объяснять, как он оказался в Москве.
   — У нас есть на кого валить. Кагэбэшные дела. Тем более что так оно и есть.
   — А как ты объяснишь, почему мы укрывали его целых семь лет? Не КГБ укрывало, а ФСБ — служба безопасности новой России. Про листок между столами расскажешь? Кто же тебе поверит? Забыли, а? Детский сад. А поверят — еще хуже. Выставить себя на посмешище перед всем миром — кто же на это пойдет?
   — Я бы пошел, — сказал Голубков, закуривая новую сигарету. — Да, пошел бы. Мало мы весь мир смешили? Ну еще раз посмешим. Зато избавимся от этой головной боли.
   — Я бы тоже пошел, — подумав, кивнул Нифонтов. — Но не нам с тобой это решать. А те, кому решать, и слушать не захотят. Престиж России! Шутка?
   — А интервью, которое Пилигрим хочет взять у Рузаева, — шутка? Ты сам прекрасно представляешь, какую сенсацию он хочет испечь. Этой встречи нельзя допустить.
   — Как? Никаких преступлений на территории России он не совершал. А если и совершал, то мы о них ничего не знаем. Нам его даже задержать не за что.
   — Проживание по фальшивым документам, — подсказал Голубков.
   Нифонтов только рукой махнул:
   — Ерунда. Доказать, что они фальшивые, будет очень непросто, в КГБ работали профессионалы. Но даже если докажем, что? Полгода тюрьмы? Депортация? А это все равно что отпустить щуку в реку. И вечно держать его под колпаком мы не можем.
   При его опыте он вполне может уйти и все-таки связаться с Рузаевым.
   — Есть третий вариант, — напомнил Голубков. — Тебе его предлагали?
   — Да, — кивнул Нифонтов. — Предлагали подумать. Я сказал, что категорически против. Убрать неудобного человека — простой выход. Но после этого мы становимся на одну доску с преступниками. Это мы уже проходили по полной программе.
   Голубков усмехнулся:
   — Удивляюсь, Александр Николаевич, как ты умудрился стать генерал-лейтенантом с такими взглядами.
   — А я не удивляюсь, что ты так и остался полковником. Потому что у тебя такие же взгляды. Хочешь взглянуть на этого красавца?
   Не дожидаясь ответа, Нифонтов достал из сейфа средней толщины папку. В ней было два больших конверта из плотной коричневой бумаги. В одном была стандартная ориентировка Интерпола с черно-белым фотоснимком разыскиваемого преступника, описанием его примет и довольно длинным перечислением имен, которыми он пользовался. В конце стопки листков было пять цветных снимков, весьма качественно выполненных на лазерном принтере.
   — Досье Пилигрима, — пояснил Нифонтов. — Я позаимствовал его на время в ФСБ. Все данные собраны Интерполом. О нашем участии в его многотрудной судьбе — ни слова.
   То ли действительно в его агентурном деле ничего больше не было, то ли на всякий пожарный зажали или даже уничтожили.
   Голубков всмотрелся в снимки. Два из них были сделаны в тюрьме, а три — явно скрытно — на улице то ли Вены, то ли Берлина. На них был запечатлен среднего роста, худощавого сложения человек лет тридцати с длинными черными волосами, перехваченными сзади в «конский хвост», с правильными суховатыми чертами лица, с тонким прямым носом. Голубков профессиональным взглядом отметил: сросшиеся на переносице густые черные брови, тонкие губы, необычно длинные мочки плотно прижатых к голове ушей, впалые щеки.
   — Таким он был лет десять назад, — объяснил Нифонтов и извлек из второго конверта еще несколько крупных цветных снимков. — А вот такой он сейчас. Это уже наши ребята снимали.
   Голубков перебрал снимки и даже головой потряс:
   — Да это же не он!
   Круглолицый блондин с прической ежиком, короткая шея, нормальные, даже чуть оттопыренные уши, белесые небольшие брови, пухлые губы, нос морковкой.
   Голубков разложил в два ряда снимки: сверху интерполовские, под ними — наши.
   Долго сравнивал и уверенно повторил:
   — Не он.
   — Ну, даже если ты не узнал… Стоило бы поздравить профессора, который делал эту операцию. Специалист был суперкласса. Мечтал, говорят, получить Ленинскую премию за свои методы лазерной и пластической хирургии. По закрытому списку, само собой.
   — Получил?
   — Пулю в лоб он получил. В декабре 93-го года. Эстонская прокуратура квалифицировала это как дело об ограблении и убийстве. Преступники не были найдены.
   — У него было что грабить? — спросил Голубков.
   — Было. Его центр делал всякие операции. В том числе и коррекцию женских фигур и грудей. Для западных немцев в основном. И стоила эта работа недешево. Так что в сейфе у него было чем поживиться. Непонятно другое: для чего нужно было поджигать центр. Причем так, что погибли все архивы. Впрочем, почему непонятно?
   Как раз понятно.
   — Тебе не кажется, Александр Николаевич, что в нашем деле трупы накапливаются слишком быстро?
   — Не факт, — возразил Нифонтов. — Он же не только Пилигриму делал пластическую операцию. Но и многим другим. А кому? Боюсь, мы этого никогда не узнаем. Так что не будем спешить с выводами. Для нас главное сейчас, что это — Пилигрим. Можешь не сомневаться. Запроси досье, у нас оно есть. В нем — заключение экспертизы.
   Они целую неделю над ним работали.
   Нифонтов звонком вызвал помощника, сложил листки и все снимки в папку и приказал:
   — Сделайте для нас копию. А дело верните в ФСБ в отдел Г2-С. Дубли наших снимков тоже приложите, пусть будут. Копию — полковнику Голубкову.
   Помощник вышел.
   — Такие-то вот дела, — констатировал Нифонтов. — Дай-ка мне еще сигарету. Он прикурил и поморщился:
   — И как ты это говно куришь?
   — Привык. На «Мальборо» не зарабатываю, да и слабые. Есть что-то еще? — осторожно поинтересовался Голубков.
   — Да, есть. Две новости. Как всегда, одна плохая, а вторая… — Очень плохая, — предположил Голубков.
   — Я бы так не сказал. Хорошей ее, пожалуй, не назовешь, но и очень плохой тоже.