Страница:
«Пилигрим в Грозном. Дост. 100. Ваш доброжелатель».
— Ну? — спросил Нифонтов. — Подсунули под дверь проходной. Кто и когда — неизвестно. Сразу, не вскрывая, принесли мне. Как тебе это нравится?
— «Дост. 100», — повторил Голубков. — Оценка информации. Такие пометки делали в шифрограммах американцы и англичане. Еще в войну. Это значит: «Достоверность информации — 100 процентов».
— Это значит, что «наш доброжелатель» прекрасно знал, что мы поймем это его «Дост. 100». А значит, и знает, что такое наш «Контур».
— Хуже, — поправил Голубков. — Он знает то, чего не должен знать никто.
«Пилигрим в Грозном».
— Он действительно в Грозном? — спросил Нифонтов.
— Не исключено. Но точной информации нет.
— А почему, твою мать? — рявкнул Нифонтов. — У нас же этот мудак сидит в Терсколе!
Сотрудник оперативного отдела УПСМ капитан Евдокимов, посланный в Терскол под видом туриста-лыжника за день до отлета туда Пилигрима, не был мудаком. Но полковник Голубков был избавлен от необходимости вступиться за своего подчиненного. В дверь постучали. На пороге кабинета Голубкова появился молодой лейтенант-компьютерщик из информационного центра и словно бы запнулся, увидев начальника управления.
— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу полковнику? — по-уставному отбарабанил он, не вскинув руку к козырьку фуражки только потому, что никакой фуражки на нем не было. В УПСМ все ходили в штатском.
— Ну, обратись, — разрешил Нифонтов. — Хотя где ты увидел здесь полковников и генералов — ума не приложу.
— Виноват. Константин Дмитриевич, срочное сообщение из Терскола. Вчера в первой половине дня при тренировочном спуске объект П. сломал правую ногу и был отправлен на «скорой помощи» в Минводы. Перед этим его любовница Люси Жермен с помощью молоденькой санитарки турбазы наложила ему на ногу гипс. Капитан Евдокимов сразу же дал ориентировку местному управлению ФСБ. Однако в больницы и травмпункты города объект не поступил. Номерной знак «скорой помощи» оказался фальшивым. Капитан Евдокимов срочно выехал в Минводы и опросил служащих местного аэропорта. Он установил, что человека с приметами объекта видели в аэропорту с двумя не установленными лицами кавказской национальности. Куда они улетели, точно выяснить не удалось. В тот день были рейсы в Москву, Ставрополь и Баку с промежуточной посадкой в Грозном. Евдокимов предполагает, что объект вылетел в Грозный по чужим документам.
— Это все? — спросил Голубков.
— Нет. В тот же день Люси Жермен уехала из Терскола. С вещами. Вероятно, вернулась в Москву. В Терскол вызван другой тренер. Теперь все.
— Спасибо, свободны. Лейтенант вышел.
— А ты говорил — мудак! — укорил Голубков шефа. — В нашем деле мудаков не бывает.
— Ладно, не мудак. Но откуда этот доброжелатель знает все раньше нас?! И кто он, так его перетак?
Этот вопрос и Голубкова очень интересовал, но сейчас его мозги были заняты совсем другим.
— Генрих Струде, — проговорил он и повторил, словно бы пытаясь поймать все время ускользавшую мысль:
— Генрих Струде. Журналист, которого никто… Стоп! Звони в МИД, Александр Николаевич. Срочно! Лучше по «вертушке». Своему ангольскому другу. Пусть немедленно выяснит, поступал ли к ним запрос о Струде. Кроме нашего. И когда.
Генерал-лейтенант Нифонтов был не из тех, кому нужно разжевывать сказанное. Он быстро соображал. Он стремительно вышел из кабинета, но тут же вернулся:
— Бегом в экспедицию! Если досье Пилигрима не вернули в ФСБ — забери. Если успели — немедленно затребовать и привезти к нам. Срочно, спецкурьером. Это приказ!
III
IV
— Ну? — спросил Нифонтов. — Подсунули под дверь проходной. Кто и когда — неизвестно. Сразу, не вскрывая, принесли мне. Как тебе это нравится?
— «Дост. 100», — повторил Голубков. — Оценка информации. Такие пометки делали в шифрограммах американцы и англичане. Еще в войну. Это значит: «Достоверность информации — 100 процентов».
— Это значит, что «наш доброжелатель» прекрасно знал, что мы поймем это его «Дост. 100». А значит, и знает, что такое наш «Контур».
— Хуже, — поправил Голубков. — Он знает то, чего не должен знать никто.
«Пилигрим в Грозном».
— Он действительно в Грозном? — спросил Нифонтов.
— Не исключено. Но точной информации нет.
— А почему, твою мать? — рявкнул Нифонтов. — У нас же этот мудак сидит в Терсколе!
Сотрудник оперативного отдела УПСМ капитан Евдокимов, посланный в Терскол под видом туриста-лыжника за день до отлета туда Пилигрима, не был мудаком. Но полковник Голубков был избавлен от необходимости вступиться за своего подчиненного. В дверь постучали. На пороге кабинета Голубкова появился молодой лейтенант-компьютерщик из информационного центра и словно бы запнулся, увидев начальника управления.
— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу полковнику? — по-уставному отбарабанил он, не вскинув руку к козырьку фуражки только потому, что никакой фуражки на нем не было. В УПСМ все ходили в штатском.
— Ну, обратись, — разрешил Нифонтов. — Хотя где ты увидел здесь полковников и генералов — ума не приложу.
— Виноват. Константин Дмитриевич, срочное сообщение из Терскола. Вчера в первой половине дня при тренировочном спуске объект П. сломал правую ногу и был отправлен на «скорой помощи» в Минводы. Перед этим его любовница Люси Жермен с помощью молоденькой санитарки турбазы наложила ему на ногу гипс. Капитан Евдокимов сразу же дал ориентировку местному управлению ФСБ. Однако в больницы и травмпункты города объект не поступил. Номерной знак «скорой помощи» оказался фальшивым. Капитан Евдокимов срочно выехал в Минводы и опросил служащих местного аэропорта. Он установил, что человека с приметами объекта видели в аэропорту с двумя не установленными лицами кавказской национальности. Куда они улетели, точно выяснить не удалось. В тот день были рейсы в Москву, Ставрополь и Баку с промежуточной посадкой в Грозном. Евдокимов предполагает, что объект вылетел в Грозный по чужим документам.
— Это все? — спросил Голубков.
— Нет. В тот же день Люси Жермен уехала из Терскола. С вещами. Вероятно, вернулась в Москву. В Терскол вызван другой тренер. Теперь все.
— Спасибо, свободны. Лейтенант вышел.
— А ты говорил — мудак! — укорил Голубков шефа. — В нашем деле мудаков не бывает.
— Ладно, не мудак. Но откуда этот доброжелатель знает все раньше нас?! И кто он, так его перетак?
Этот вопрос и Голубкова очень интересовал, но сейчас его мозги были заняты совсем другим.
— Генрих Струде, — проговорил он и повторил, словно бы пытаясь поймать все время ускользавшую мысль:
— Генрих Струде. Журналист, которого никто… Стоп! Звони в МИД, Александр Николаевич. Срочно! Лучше по «вертушке». Своему ангольскому другу. Пусть немедленно выяснит, поступал ли к ним запрос о Струде. Кроме нашего. И когда.
Генерал-лейтенант Нифонтов был не из тех, кому нужно разжевывать сказанное. Он быстро соображал. Он стремительно вышел из кабинета, но тут же вернулся:
— Бегом в экспедицию! Если досье Пилигрима не вернули в ФСБ — забери. Если успели — немедленно затребовать и привезти к нам. Срочно, спецкурьером. Это приказ!
III
Через пятнадцать минут, когда генерал-лейтенант Нифонтов вновь появился в кабинете начальника оперативного отдела, на столе перед Голубковым лежал соответственным образом упакованный и засургученный пакет, подготовленный для курьера правительственной связи. Увидев его, Нифонтов удовлетворенно кивнул и тут же осуждающе покачал головой:
— Вот засранцы! Еще неделю назад должны были отправить! Будет у нас хоть когда-нибудь нормальная исполнительская дисциплина?
— А зачем? — благодушно спросил Голубков.
— То есть как — зачем?
— Знаешь, Александр Николаевич, был у меня сосед, еще в бывшем Свердловске, инженер-строитель. Он говорил так. Что вы возмущаетесь? Бесхозяйственность, косность! Социализм им не нравится! А между тем в социализме огромные запасы энергии! Энергии бесхозяйственности, энергии косности, энергии бюрократизма.
Только эту энергию нужно уметь обернуть себе на пользу, а не во вред.
— И он умел? — поинтересовался Нифонтов.
— Научился. Правда, не сразу. Сначала отсидел пять лет за приписки в особо крупных размерах.
— А ты говоришь!
— Зато сейчас ему принадлежат два банка и крупнейшая на Урале строительная фирма. Так что и нам сегодня перепало чуток от энергии всеобщего совкового раздолбайства. Я чуть ли не на пороге перехватил досье. Его срочно затребовали из ФСБ. И даже прислали спецкурьера. Сидит сейчас в экспедиции, ждет.
— Ух ты! — восхитился Нифонтов.
— Вот именно, — подтвердил Голубков. — Что у тебя? Был запрос о Генрихе Струде?
Впрочем, это я и так знаю. Весь вопрос — когда?
— Вчера вечером. По факсу из Грозного.
— Что ответили из МИДа?
— То же, что и нам.
— Вчера вечером, — повторил Голубков. — То есть уже после того, как Пилигрим был доставлен в Грозный. Я вроде бы сказал, что в нашем деле мудаков не бывает? Я ошибся. Бывают. И особенно приятно, когда они — на той стороне.
— И не один, а целых двое, — уточнил Нифонтов. — Маленький, но очень приятный подарок судьбы.
— Первый — помощник чеченского постпреда, — согласился Голубков. — Вместо того чтобы навести справки о Генрихе Струде в Москве, он помчался сломя голову в Грозный. Ну, понятно, хотел обрадовать шефа возможностью международного паблисити. Я так думаю, что Рузаев откручивает ему сейчас яйца. Или уже открутил. А кто второй?
— Ну, Константин Дмитриевич! — разочарованно протянул Нифонтов. — А я-то думал, что ты умней!
— Полковник не может быть умней генерала.
— Но должен, — возразил Нифонтов. — А вот показывать это — да, ты прав, показывать этого не стоит.
— А я и не показываю. Но если ты имеешь в виду Пилигрима, то он не мудак. Он просто плохо знает Россию.
— А не знаешь — не лезь. Представляешь, что сейчас происходит в Грозном?
— Скорей, в Гудермесе или возле него, — поправил Голубков. — База Рузаева там.
— Пусть в Гудермесе, — кивнул Нифонтов. — Пилигрим, конечно, сразу объявил Рузаеву, что никакой он не Генрих Струде. Рузаев запрашивает местное МВД. А там лишь голая ориентировка Интерпола. Со старым снимком. Пилигрим требует запросить из Москвы его полное досье. Полное, понимаешь? Он человек западного склада ума и вкладывает в слово «полное» западный смысл. Рузаев запрашивает. Через то же МВД, допустим. И что он получит? А вот что.
Нифонтов вскрыл подготовленный к отправке пакет и вытащил оттуда все снимки Пилигрима, сделанные «наружкой». После чего вызвал начальника экспедиции и вручил ему досье в его первозданном виде.
— Запечатать, зарегистрировать и передать спецкурьеру.
— Слушаюсь.
Начальник экспедиции вышел.
— Понял? — спросил Нифонтов.
— Красивая комбинация, — оценил Голубков. — И если бы проблема заключалась только в Пилигриме, она была бы уже закрыта. Вряд ли в Чечне найдутся эксперты класса наших. Да и не будет проводить Рузаев никаких экспертиз. Он просто пристрелит Пилигрима — и это лучшее, на что тот может рассчитывать. Но Пилигрим лишь часть дела.
— А может, этим и ограничимся? — помолчав, спросил Нифонтов. — В конце концов, какой приказ мы получили? Решить проблему Пилигрима. Мы ее, считай, решили.
Руками Рузаева. Не нарушив при этом ни одного закона. Ни людского, ни Божьего.
Он сам сунулся к Рузаеву. И евреи не смогут выставить нам никаких претензий. Нет Пилигрима. Исчез. Мы всей душой рады бы вам его выдать, да не можем — отсутствует такая субстанция в сфере влияния российских правоохранительных органов.
— «Ваш доброжелатель», — напомнил Голубков.
— Да и хрен с ним! Кто бы он ни был! Мы свое дело сделали!
— Это ты меня уговариваешь? Или себя? — поинтересовался Голубков. — Не будет Пилигрима, найдется другой. И мы можем узнать о нем слишком поздно. Мы же обо всем договорились.
— Знаешь, что я тебе, Константин Дмитриевич, скажу? Ты мелкий и тщеславный человечек! Ты родил хороший план. Классный, ничего не скажу. И понятно, что тебе хочется его реализовать и стать генералом. Так вот, не станешь ты генералом!
Плевать всем на твои планы. Даже если все получится, как надо. А если не получится, так с нас даже те звездочки, что есть, сдерут! Понял?
— А у нас что — задача сохранить звездочки? — спросил Голубков. — Тогда командуй. Операция отменяется. Хозяин — барин. Ты начальник — я дурак.
— Змей ты, Дмитрич! Уж и помечтать не даешь о спокойной пенсии. С рыбалкой, грибами, с этими — как их? — патиссонами!
— Что такое патиссоны? — спросил Голубков.
— Понятия не имею. Овощ какой-то. Вроде огурца, только плоский. Ладно, бери ручку, пиши:
«Москва, директору ФСБ генерал-полковнику…» Написал? А дальше так: «Направляем Вам полученные оперативным путем фотоснимки секретного агента отдела 12-С Деева…» Как его там?
— Геннадия Степановича.
— «…Геннадия Степановича, а также копию только что поступившего к нам экспертного заключения об идентификации его личности как…»
— Мы получили заключение две недели назад, — напомнил Голубков.
— А что такое две недели по сравнению с семью годами, которые Пилигрим мирно лежал ребром между столами? Миг! Так что не придирайся. «…Как находящегося в розыскных списках Интерпола международного террориста Карлоса Перейры Гомеса по кличке Пилигрим, или Взрывник». С новой строки, — продолжил диктовать Нифонтов.
— «…Считаем необходимым приобщить эти материалы к находящемуся в архиве ФСБ досье». Все. За моей подписью. Перепечатай на нашем бланке на машинке. Сам.
Никаких вторых экземпляров. Черновик сразу сожги. Завтра утром отвезешь пакет в приемную директора ФСБ. Лично. Ты там кого-нибудь знаешь?
— Не имел удовольствия.
— Тем лучше. Подойдешь к одному из референтов, представишься и спросишь, кому ты должен передать пакет. Он спросит, что в пакете. Ты скажешь.
— А если не спросит?
— Все равно скажешь. Ну, попросту, свои же люди. У тебя получится. Но он обязательно спросит.
— Значит, Рузаев не соврал, когда сказал в интервью, что у него на Лубянке есть свои люди? — заключил Голубков.
Нифонтов подтвердил:
— Да. Пока на подозрении двое. Оба дежурили в тот день, когда пришла шифрограмма с грифами:
«Весьма срочно, совершенно секретно, экземпляр единственный». Это установила служба собственной безопасности ФСБ.
— Сами? — недоверчиво переспросил Голубков.
— Конечно, сами, только они и могли это сделать. Ну, дал я небольшой намек их шефу. А он мужик очень догадливый.
— Кто же из двух?
— Скоро узнаем. Тот, кто снимет сегодня копию с досье и завтра переправит ее в Грозный первым утренним рейсом.
— Он может передать ее по Интернету уже сегодня вечером.
Нифонтов пожал плечами:
— Значит, Пилигриму предстоит пережить не лучшую в его жизни ночь. И камера в Дармштадте покажется ему раем.
— Может и не пережить, — заметил Голубков.
— До утра как-нибудь дотянет. Вряд ли они его прикончат, пока не выяснят, кто он такой. А утром ты привезешь пакет. И эта сука кинется звонить в Чечню. Ребята из ФАПСИ предупреждены. Надеюсь, не подкачают. Разговор будет документирован. И уж трибунал мало ему не отвесит. Не сейчас, конечно, а когда придет время. Так что, Константин Дмитриевич, будем считать, что с одной задачей твоего плана мы справились: обеспечили контакт наших фигурантов. В условиях несколько напряженных, но в конечном итоге способствующих взаимному доверию.
— Мы вышли на решение и более важной задачи, — сказал Голубков. — Гораздо более важной и сложной.
Нифонтов осуждающе покачал головой:
— А ведь я тебя, Константин Дмитриевич, предупредил. Никогда не показывай генералу, что ты умней его. Мы, генералы, этого очень не любим. От этого мы начинаем нервничать. Какой задачи?
— Нарисовался канал. По нему мы выведем Пилигрима на Пастуха и его ребят.
— Через этого суку-референта?
— Да.
— Как?
— Есть мыслишка. Нужно еще подумать.
— Думай, — то ли разрешил, то ли приказал Нифонтов. — Вот что еще. Этот звонок Пилигрима в Стокгольм. Очень мне он не нравится. Номер, куда он звонил, узнали?
— Да. Но в телефонной книги Стокгольма его нет.
— Значит?
— Ничего не значит. Даже в Москве ты можешь дать свой номер в справочник, а можешь и не давать.
— Нужно выяснить. Кому поручим — ГРУ или СВР?
— Давай погодим, — предложил Голубков.
— Боишься утечки?
— Да. В Стокгольме у Пилигрима сообщник, это как пить дать. И он снова попытается с ним связаться. Может, удастся перехватить звонок.
— Согласен, — подумав, кивнул Нифонтов. — Вроде все, — подвел он итог и двинулся к двери.
— Вопрос, — остановил его Голубков. — Что было в шифровке, ксерокопия которой оказалась у Рузаева?
Нифонтов помрачнел:
— Лучше бы ты не спрашивал. Ни хрена хорошего там не было. Информация Минобороны о предстоящей поездке инспекторов Генштаба в Чечню. В связи с обострившейся обстановкой. Ну, как положено: агентурное обеспечение, система охраны маршрутов и все прочее. Доохранялись, твою мать!
— Вряд ли это рузаевские дела, — прокомментировал Голубков. — Он сразу бы объяснил.
— Да? — переспросил Нифонтов. — И Масхадов тут же выдал бы его с потрохами.
Потому что иначе — война. А Масхадов президент, пока мир. Каким бы долбаным этот мир ни был.
— С момента нападения прошло больше недели. А рузаевская армия сидит без бабок.
Им уже три месяца не платили. Это самые свежие агентурные данные. А нападение на инспекторов Генштаба — согласись, не из дешевых работа. Не для тех, конечно, кто лупит из гранатомета. Для самого Рузаева. Миллиона на полтора-два баксов вполне потянет. Не думаешь же ты, что Рузаев будет тратить на такие дела свой золотой запас, насчет которого у меня есть очень большие сомнения?
— Не думаю. Но он кое-что получил. Правда, не два миллиона, а всего шестьсот тысяч долларов. Они были перечислены на счет его фонда «Ичкерия» несколько дней назад. Из стамбульского банка «Босфор».
— Что это за банк?
— Пытаемся выяснить. Копия платежки у нас есть. А что он не платит своим абрекам… Возможно, выжидает. Боится расшифроваться. Они же сразу начнут пить-гулять, верно? Может, конечно, это и не рузаевские дела, а кто-то им прикрывается. Но что эта засада — пробный шар, тут, по-моему, вопросов нет.
— Тут нет, — согласился Голубков. Нифонтов помолчал и неожиданно спросил:
— Как у тебя с английским?
— С английским? — удивился Голубков странному и неуместному в этом разговоре вопросу. — Ну, как? Дорогу спросить могу. И даже понять ответ. Может быть. «Хау мач», «монинг», «экскьюз ми, плиз».
— Ты же проходил интенсивный курс после перевода к нам, — напомнил Нифонтов. — Все проходят. Голубков пожал плечами:
— А толку?
— С твоей-то памятью?
— Язык требует практики. Припрет — освежу, конечно. Но не думаю, что понадобится. Нас не очень-то приглашают на международные симпозиумы. И вряд ли будут приглашать в обозримом будущем.
— Как знать, как знать, — неопределенно отозвался Нифонтов. — Ладно, работай, — кивнул он и вышел из кабинета.
Оставшись один, полковник Голубков положил перед собой принесенные Нифонтовым конверт и листок и стал пристально всматриваться в четкие, будто бы врезанные в бумагу буквы. Что-то напоминал ему, этот почерк. Где-то он видел его. И не так уж давно.
Где? Когда? При каких обстоятельствах?
О памяти Голубкова в управлении ходили легенды, но на этот раз, сколько Голубков ни напрягал ее, так ничего и не вспомнил.
«Ваш доброжелатель».
Ну и дела!
Голубков вложил листок в конверт, отметил число и время получения и сунул конверт в папку с надписью: Операция «Пилигрим». Досье было пока тощим, но Голубков не сомневался, что пройдет немного времени, и бумаги перестанут вмещаться даже в самую объемистую папку. Он вспомнил расхожую фразу, слышанную от взрослых еще в детстве: «Дела идут — контора пишет». Помнил он и окончание фразы: «Рубль дадут, а два запишут».
— Вот засранцы! Еще неделю назад должны были отправить! Будет у нас хоть когда-нибудь нормальная исполнительская дисциплина?
— А зачем? — благодушно спросил Голубков.
— То есть как — зачем?
— Знаешь, Александр Николаевич, был у меня сосед, еще в бывшем Свердловске, инженер-строитель. Он говорил так. Что вы возмущаетесь? Бесхозяйственность, косность! Социализм им не нравится! А между тем в социализме огромные запасы энергии! Энергии бесхозяйственности, энергии косности, энергии бюрократизма.
Только эту энергию нужно уметь обернуть себе на пользу, а не во вред.
— И он умел? — поинтересовался Нифонтов.
— Научился. Правда, не сразу. Сначала отсидел пять лет за приписки в особо крупных размерах.
— А ты говоришь!
— Зато сейчас ему принадлежат два банка и крупнейшая на Урале строительная фирма. Так что и нам сегодня перепало чуток от энергии всеобщего совкового раздолбайства. Я чуть ли не на пороге перехватил досье. Его срочно затребовали из ФСБ. И даже прислали спецкурьера. Сидит сейчас в экспедиции, ждет.
— Ух ты! — восхитился Нифонтов.
— Вот именно, — подтвердил Голубков. — Что у тебя? Был запрос о Генрихе Струде?
Впрочем, это я и так знаю. Весь вопрос — когда?
— Вчера вечером. По факсу из Грозного.
— Что ответили из МИДа?
— То же, что и нам.
— Вчера вечером, — повторил Голубков. — То есть уже после того, как Пилигрим был доставлен в Грозный. Я вроде бы сказал, что в нашем деле мудаков не бывает? Я ошибся. Бывают. И особенно приятно, когда они — на той стороне.
— И не один, а целых двое, — уточнил Нифонтов. — Маленький, но очень приятный подарок судьбы.
— Первый — помощник чеченского постпреда, — согласился Голубков. — Вместо того чтобы навести справки о Генрихе Струде в Москве, он помчался сломя голову в Грозный. Ну, понятно, хотел обрадовать шефа возможностью международного паблисити. Я так думаю, что Рузаев откручивает ему сейчас яйца. Или уже открутил. А кто второй?
— Ну, Константин Дмитриевич! — разочарованно протянул Нифонтов. — А я-то думал, что ты умней!
— Полковник не может быть умней генерала.
— Но должен, — возразил Нифонтов. — А вот показывать это — да, ты прав, показывать этого не стоит.
— А я и не показываю. Но если ты имеешь в виду Пилигрима, то он не мудак. Он просто плохо знает Россию.
— А не знаешь — не лезь. Представляешь, что сейчас происходит в Грозном?
— Скорей, в Гудермесе или возле него, — поправил Голубков. — База Рузаева там.
— Пусть в Гудермесе, — кивнул Нифонтов. — Пилигрим, конечно, сразу объявил Рузаеву, что никакой он не Генрих Струде. Рузаев запрашивает местное МВД. А там лишь голая ориентировка Интерпола. Со старым снимком. Пилигрим требует запросить из Москвы его полное досье. Полное, понимаешь? Он человек западного склада ума и вкладывает в слово «полное» западный смысл. Рузаев запрашивает. Через то же МВД, допустим. И что он получит? А вот что.
Нифонтов вскрыл подготовленный к отправке пакет и вытащил оттуда все снимки Пилигрима, сделанные «наружкой». После чего вызвал начальника экспедиции и вручил ему досье в его первозданном виде.
— Запечатать, зарегистрировать и передать спецкурьеру.
— Слушаюсь.
Начальник экспедиции вышел.
— Понял? — спросил Нифонтов.
— Красивая комбинация, — оценил Голубков. — И если бы проблема заключалась только в Пилигриме, она была бы уже закрыта. Вряд ли в Чечне найдутся эксперты класса наших. Да и не будет проводить Рузаев никаких экспертиз. Он просто пристрелит Пилигрима — и это лучшее, на что тот может рассчитывать. Но Пилигрим лишь часть дела.
— А может, этим и ограничимся? — помолчав, спросил Нифонтов. — В конце концов, какой приказ мы получили? Решить проблему Пилигрима. Мы ее, считай, решили.
Руками Рузаева. Не нарушив при этом ни одного закона. Ни людского, ни Божьего.
Он сам сунулся к Рузаеву. И евреи не смогут выставить нам никаких претензий. Нет Пилигрима. Исчез. Мы всей душой рады бы вам его выдать, да не можем — отсутствует такая субстанция в сфере влияния российских правоохранительных органов.
— «Ваш доброжелатель», — напомнил Голубков.
— Да и хрен с ним! Кто бы он ни был! Мы свое дело сделали!
— Это ты меня уговариваешь? Или себя? — поинтересовался Голубков. — Не будет Пилигрима, найдется другой. И мы можем узнать о нем слишком поздно. Мы же обо всем договорились.
— Знаешь, что я тебе, Константин Дмитриевич, скажу? Ты мелкий и тщеславный человечек! Ты родил хороший план. Классный, ничего не скажу. И понятно, что тебе хочется его реализовать и стать генералом. Так вот, не станешь ты генералом!
Плевать всем на твои планы. Даже если все получится, как надо. А если не получится, так с нас даже те звездочки, что есть, сдерут! Понял?
— А у нас что — задача сохранить звездочки? — спросил Голубков. — Тогда командуй. Операция отменяется. Хозяин — барин. Ты начальник — я дурак.
— Змей ты, Дмитрич! Уж и помечтать не даешь о спокойной пенсии. С рыбалкой, грибами, с этими — как их? — патиссонами!
— Что такое патиссоны? — спросил Голубков.
— Понятия не имею. Овощ какой-то. Вроде огурца, только плоский. Ладно, бери ручку, пиши:
«Москва, директору ФСБ генерал-полковнику…» Написал? А дальше так: «Направляем Вам полученные оперативным путем фотоснимки секретного агента отдела 12-С Деева…» Как его там?
— Геннадия Степановича.
— «…Геннадия Степановича, а также копию только что поступившего к нам экспертного заключения об идентификации его личности как…»
— Мы получили заключение две недели назад, — напомнил Голубков.
— А что такое две недели по сравнению с семью годами, которые Пилигрим мирно лежал ребром между столами? Миг! Так что не придирайся. «…Как находящегося в розыскных списках Интерпола международного террориста Карлоса Перейры Гомеса по кличке Пилигрим, или Взрывник». С новой строки, — продолжил диктовать Нифонтов.
— «…Считаем необходимым приобщить эти материалы к находящемуся в архиве ФСБ досье». Все. За моей подписью. Перепечатай на нашем бланке на машинке. Сам.
Никаких вторых экземпляров. Черновик сразу сожги. Завтра утром отвезешь пакет в приемную директора ФСБ. Лично. Ты там кого-нибудь знаешь?
— Не имел удовольствия.
— Тем лучше. Подойдешь к одному из референтов, представишься и спросишь, кому ты должен передать пакет. Он спросит, что в пакете. Ты скажешь.
— А если не спросит?
— Все равно скажешь. Ну, попросту, свои же люди. У тебя получится. Но он обязательно спросит.
— Значит, Рузаев не соврал, когда сказал в интервью, что у него на Лубянке есть свои люди? — заключил Голубков.
Нифонтов подтвердил:
— Да. Пока на подозрении двое. Оба дежурили в тот день, когда пришла шифрограмма с грифами:
«Весьма срочно, совершенно секретно, экземпляр единственный». Это установила служба собственной безопасности ФСБ.
— Сами? — недоверчиво переспросил Голубков.
— Конечно, сами, только они и могли это сделать. Ну, дал я небольшой намек их шефу. А он мужик очень догадливый.
— Кто же из двух?
— Скоро узнаем. Тот, кто снимет сегодня копию с досье и завтра переправит ее в Грозный первым утренним рейсом.
— Он может передать ее по Интернету уже сегодня вечером.
Нифонтов пожал плечами:
— Значит, Пилигриму предстоит пережить не лучшую в его жизни ночь. И камера в Дармштадте покажется ему раем.
— Может и не пережить, — заметил Голубков.
— До утра как-нибудь дотянет. Вряд ли они его прикончат, пока не выяснят, кто он такой. А утром ты привезешь пакет. И эта сука кинется звонить в Чечню. Ребята из ФАПСИ предупреждены. Надеюсь, не подкачают. Разговор будет документирован. И уж трибунал мало ему не отвесит. Не сейчас, конечно, а когда придет время. Так что, Константин Дмитриевич, будем считать, что с одной задачей твоего плана мы справились: обеспечили контакт наших фигурантов. В условиях несколько напряженных, но в конечном итоге способствующих взаимному доверию.
— Мы вышли на решение и более важной задачи, — сказал Голубков. — Гораздо более важной и сложной.
Нифонтов осуждающе покачал головой:
— А ведь я тебя, Константин Дмитриевич, предупредил. Никогда не показывай генералу, что ты умней его. Мы, генералы, этого очень не любим. От этого мы начинаем нервничать. Какой задачи?
— Нарисовался канал. По нему мы выведем Пилигрима на Пастуха и его ребят.
— Через этого суку-референта?
— Да.
— Как?
— Есть мыслишка. Нужно еще подумать.
— Думай, — то ли разрешил, то ли приказал Нифонтов. — Вот что еще. Этот звонок Пилигрима в Стокгольм. Очень мне он не нравится. Номер, куда он звонил, узнали?
— Да. Но в телефонной книги Стокгольма его нет.
— Значит?
— Ничего не значит. Даже в Москве ты можешь дать свой номер в справочник, а можешь и не давать.
— Нужно выяснить. Кому поручим — ГРУ или СВР?
— Давай погодим, — предложил Голубков.
— Боишься утечки?
— Да. В Стокгольме у Пилигрима сообщник, это как пить дать. И он снова попытается с ним связаться. Может, удастся перехватить звонок.
— Согласен, — подумав, кивнул Нифонтов. — Вроде все, — подвел он итог и двинулся к двери.
— Вопрос, — остановил его Голубков. — Что было в шифровке, ксерокопия которой оказалась у Рузаева?
Нифонтов помрачнел:
— Лучше бы ты не спрашивал. Ни хрена хорошего там не было. Информация Минобороны о предстоящей поездке инспекторов Генштаба в Чечню. В связи с обострившейся обстановкой. Ну, как положено: агентурное обеспечение, система охраны маршрутов и все прочее. Доохранялись, твою мать!
— Вряд ли это рузаевские дела, — прокомментировал Голубков. — Он сразу бы объяснил.
— Да? — переспросил Нифонтов. — И Масхадов тут же выдал бы его с потрохами.
Потому что иначе — война. А Масхадов президент, пока мир. Каким бы долбаным этот мир ни был.
— С момента нападения прошло больше недели. А рузаевская армия сидит без бабок.
Им уже три месяца не платили. Это самые свежие агентурные данные. А нападение на инспекторов Генштаба — согласись, не из дешевых работа. Не для тех, конечно, кто лупит из гранатомета. Для самого Рузаева. Миллиона на полтора-два баксов вполне потянет. Не думаешь же ты, что Рузаев будет тратить на такие дела свой золотой запас, насчет которого у меня есть очень большие сомнения?
— Не думаю. Но он кое-что получил. Правда, не два миллиона, а всего шестьсот тысяч долларов. Они были перечислены на счет его фонда «Ичкерия» несколько дней назад. Из стамбульского банка «Босфор».
— Что это за банк?
— Пытаемся выяснить. Копия платежки у нас есть. А что он не платит своим абрекам… Возможно, выжидает. Боится расшифроваться. Они же сразу начнут пить-гулять, верно? Может, конечно, это и не рузаевские дела, а кто-то им прикрывается. Но что эта засада — пробный шар, тут, по-моему, вопросов нет.
— Тут нет, — согласился Голубков. Нифонтов помолчал и неожиданно спросил:
— Как у тебя с английским?
— С английским? — удивился Голубков странному и неуместному в этом разговоре вопросу. — Ну, как? Дорогу спросить могу. И даже понять ответ. Может быть. «Хау мач», «монинг», «экскьюз ми, плиз».
— Ты же проходил интенсивный курс после перевода к нам, — напомнил Нифонтов. — Все проходят. Голубков пожал плечами:
— А толку?
— С твоей-то памятью?
— Язык требует практики. Припрет — освежу, конечно. Но не думаю, что понадобится. Нас не очень-то приглашают на международные симпозиумы. И вряд ли будут приглашать в обозримом будущем.
— Как знать, как знать, — неопределенно отозвался Нифонтов. — Ладно, работай, — кивнул он и вышел из кабинета.
Оставшись один, полковник Голубков положил перед собой принесенные Нифонтовым конверт и листок и стал пристально всматриваться в четкие, будто бы врезанные в бумагу буквы. Что-то напоминал ему, этот почерк. Где-то он видел его. И не так уж давно.
Где? Когда? При каких обстоятельствах?
О памяти Голубкова в управлении ходили легенды, но на этот раз, сколько Голубков ни напрягал ее, так ничего и не вспомнил.
«Ваш доброжелатель».
Ну и дела!
Голубков вложил листок в конверт, отметил число и время получения и сунул конверт в папку с надписью: Операция «Пилигрим». Досье было пока тощим, но Голубков не сомневался, что пройдет немного времени, и бумаги перестанут вмещаться даже в самую объемистую папку. Он вспомнил расхожую фразу, слышанную от взрослых еще в детстве: «Дела идут — контора пишет». Помнил он и окончание фразы: «Рубль дадут, а два запишут».
IV
Минут сорок Голубков потратил на то, чтобы чисто, без опечаток, отшлепать двумя пальцами на старой электрической «Оптиме» продиктованный Нифонтовым текст.
Испорченных страниц оказалось столько, что нечего было и думать жечь их в пепельнице. Поэтому следующие двадцать минут он провел в кабинке мужского туалета, разрывая черновики на мелкие клочки и спуская их в унитаз. Затем подписал сопроводиловку у Нифонтова, отнес ее вместе с фотоснимками Пилигрима и копией экспертного заключения в экспедицию, потребовал при нем упаковать и засургучить пакет. Пакет он спрятал до завтрашнего утра в своем сейфе, после чего удобно устроился за столом и положил перед собой чистый лист, обдумывая свою самую главную на сегодня работу.
«Совершенно секретно…»
Нет, не годится. Служебная переписка ФСБ вся секретна, особо выделять не стоит.
Бумага должна выглядеть рутинной отпиской, а бланк с шапкой УПСМ уже сам по себе привлечет внимание.
Кого нужно.
Поэтому лучше начать просто:
«Директору ФСБ РФ. На Ваш запрос сообщаем…»
Тоже плохо. На чей «Ваш»? Директора ФСБ? Так он не обращался ни с какими запросами. И никто не обращался. Кто мог обратиться? А вот кто — начальник службы собственной безопасности. Нифонтов с ним хорошо знаком, договорится, чтобы не было никаких накладок.
Стоп. Подписать бумагу должен сам Голубков. А он не имеет права даже знать фамилию начальника ССБ. Как-то это нужно сделать более обтекаемо.
Как?
Через два часа весь письменный стол полковника Голубкова и даже пол вокруг стола был завален испорченными листками. Но зато перед ним лежал текст, каждое слово в котором было тщательно обдумано, проверено и перепроверено.
Он откинулся в кресле, посидел с закрытыми глазами, стараясь забыть то, что написал, чтобы взглянуть на текст незамыленным глазом. Лучше, конечно, было бы оставить это на утро. Но утром эта бумага вместе с засургученным дополнением к досье Пилигрима должна быть вручена одному из двух референтов в секретариате директора ФСБ. А кому именно — этим сейчас и занимаются люди из ССБ. И не два-три человека, а не меньше десятка.
"ФСБ РФ От начальника оперативного отдела УПСМ полковника Голубкова К. Д.
На запрос, поступивший от ССБ ФСБ РФ, докладываю.
Оперативный отдел УПСМ располагает определенной информацией о группе бывших российских военнослужащих, привлекших к себе внимание ССБ.
А именно: о бывшем капитане спецназа Пастухове С.С. (кличка Пастух), 1970 г.р., прож. в дер.Затопино Зарайского р-на Московской обл.; о бывшем капитане мед службы Перегудове И.Г. (Док), 1963 г.р., прож. в г.Подольске; о бывшем старшем лейтенанте спецназа Хохлове Д.А. (Боцман), 1968 г.р., прож. в г.Калуге; о бывшем старшем лейтенанте спецназа Злотникове С.Б. (Артист), 1969 г.р., прож. в г.Москве; о бывшем лейтенанте спецназа Мухине О.Ф. (Муха), 1972 г.р., прож. в г.Москве.
Все вышеперечисленные проходили службу в Чечне и принимали непосредственное участие в военных действиях в составе специальной диверсионно-разведывательной группы, которую возглавлял Пастухов С.С. Операции группы отличались чрезвычайно высокой результативностью, что было неоднократно отмечено командованием. Все члены группы имеют медали и ордена РФ, а Пастухов С.С. награжден также американским орденом «Бронзовый орел» за освобождение захваченных боевиками сотрудников Си-Эн-Эн Арнольда Блейка и Гарри Гринблата.
Весной 1996 г. все члены группы во главе с Пастуховым приказом замминистра обороны РФ были разжалованы и уволены из армии «за невыполнение боевого приказа». По неизвестным причинам какая-либо информация о случившемся полностью отсутствует.
Летом 1996 г. в силу сложившейся ситуаций оперативный отдел УПСМ привлек Пастухова и членов его бывшей команды к участию в мероприятии, требующем высокой профессиональной подготовки и полной непричастности исполнителей к спецслужбам.
Поставленные перед ними задачи были выполнены весьма успешно. Это побудило нас и позже иногда прибегать к их услугам. Но в настоящее время…"
Голубков промокнул платком взмокший от напряжения лоб. Того, что он написал дальше, не хотелось читать. Но было нужно.
Он шумно вздохнул и вернулся к тексту.
"Но в настоящее время мы не поддерживаем с ними никаких отношений.
Все они являются профессионалами чрезвычайно высокого класса, в совершенстве владеют всеми видами огнестрельного и холодного оружия, боевой и гражданской техникой, исключительно эффективными приемами рукопашного боя, обладают навыками оперативной работы и т. д. Однако внутреннее духовное перерождение, происшедшее после увольнения из армии во всех фигурантах, а особенно в Пастухове, вынудило нас принять решение полностью отказаться от любых форм сотрудничества с вышеперечисленными лицами.
Первой причиной является их непомерно возросшая алчность. Даже за участие в операциях, не связанных с риском для жизни, они требуют не меньше 50 тысяч ам. долларов на каждого, причем наличными и вперед.
Второе. При выполнении поставленной перед ними задачи они проявляют далеко не всегда оправданную обстоятельствами жесткость, а порой и вовсе выходят за рамки закона.
Третье. Беспрекословно подчиняясь своему командиру Пастухову, они слишком часто игнорируют указания руководителей операции, достигая цели методами, которые им самим кажутся более оптимальными.
Четвертое. Несмотря на то что уже в течение довольно длительного времени оперативный отдел УПСМ не привлекает их к сотрудничеству и, следовательно, никаких гонораров не выплачивает, все фигуранты, судя по всему, не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из них, Пастухов, работает в построенном им столярном цехе. Возможно, они выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур, но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом — связи если не существующей уже, то вполне вероятной в будущем.
Мне не было разъяснено, чем конкретно был продиктован запрос ССБ, поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.
Начальник оперативного отдела УПСМ полковник Голубков".
Голубков расписался, еще раз тяжело вздохнул и пошел к Нифонтову.
Рабочий день давно закончился, коридоры были пусты, в приемной начальника УПСМ даже дежурного не было, а сам Нифонтов сидел на краю стола, вжав в ухо трубку телефона спецсвязи, и подавал лишь короткие реплики:
— Да… Есть… Понял… Все-таки он?.. Ну, сука!.. Понял. Все, конец связи.
Он вернул трубку в гнездо аппарата и объяснил:
— Нашли. Майор. Лысый. Как зайдешь — первый стол справа. Фамилия тебе не нужна, других лысых там нет. Второй референт — подполковник. Ну, что ты создал, показывай!
Голубков положил перед ним листки. Нифонтов быстро пробежал текст и сочувственно покачал головой:
— Поэма! Непросто было это написать, а? — Голубков не ответил. — Насчет духовного перерождения, — помолчав, продолжал Нифонтов. — Понятно, зачем ты вставил эту фразу. Но не кажется ли тебе, что в ней есть и небольшой истинный смысл?
— Не кажется, — буркнул Голубков. — Это полная туфта. И предназначена она не для твоих глаз. Сам знаешь для чьих.
— Я когда-то прочитал, что борьба, даже за правое дело, не делает человека лучше, — заметил Нифонтов.
— Делает хуже? — хмуро переспросил Голубков. Дурацкие и совершенно не ко времени и не к месту рассуждения Нифонтова почему-то очень его раздражали.
— Хуже? Не знаю. Но и не лучше. Я служу уже тридцать лет. Как и ты. Стали мы за это время добрей? Нет. Мудрей? Нет. Великодушней? Вряд ли. Мы стали опытней, да.
Возможно, умней. Но не более того. Нет, не более. А они — молодые ребята. Им бы жить и жить. Влюбляться, жениться, растить детей, радоваться каждому божьему дню. А мы швыряем их в ад.
— Вот давай и будем думать о том, чтобы они выбрались из этого ада живыми и невредимыми. А о спасении их душ будут молиться те, кто их любит. Потому что некому больше. Некому! — повторил Голубков.
— Ладно, займемся делом, — согласился Нифонтов. Он еще раз очень внимательно и как бы чужими глазами перечитал подготовленный Голубковым текст и подвел итог:
— Ну что? Если бы я был Пилигримом, то как раз такую команду и заказал бы.
По-моему, все на месте. Должно сработать.
— А если нет?
— Будем искать другие подходы.
— Он шакал, — заметил Голубков.
— Кто?
— Пилигрим.
— Почему?
— Не знаю. Такое у меня ощущение.
— И что?
— Ничего. Просто сказал. Очень осторожные твари.
— Пастухов проинструктирован?
— Да.
— Как?
— Как мы и договаривались. «Ничего сверх меры».
Нифонтов помолчал, словно бы оценивая ситуацию не в частностях, а в целом, и убежденно повторил:
Испорченных страниц оказалось столько, что нечего было и думать жечь их в пепельнице. Поэтому следующие двадцать минут он провел в кабинке мужского туалета, разрывая черновики на мелкие клочки и спуская их в унитаз. Затем подписал сопроводиловку у Нифонтова, отнес ее вместе с фотоснимками Пилигрима и копией экспертного заключения в экспедицию, потребовал при нем упаковать и засургучить пакет. Пакет он спрятал до завтрашнего утра в своем сейфе, после чего удобно устроился за столом и положил перед собой чистый лист, обдумывая свою самую главную на сегодня работу.
«Совершенно секретно…»
Нет, не годится. Служебная переписка ФСБ вся секретна, особо выделять не стоит.
Бумага должна выглядеть рутинной отпиской, а бланк с шапкой УПСМ уже сам по себе привлечет внимание.
Кого нужно.
Поэтому лучше начать просто:
«Директору ФСБ РФ. На Ваш запрос сообщаем…»
Тоже плохо. На чей «Ваш»? Директора ФСБ? Так он не обращался ни с какими запросами. И никто не обращался. Кто мог обратиться? А вот кто — начальник службы собственной безопасности. Нифонтов с ним хорошо знаком, договорится, чтобы не было никаких накладок.
Стоп. Подписать бумагу должен сам Голубков. А он не имеет права даже знать фамилию начальника ССБ. Как-то это нужно сделать более обтекаемо.
Как?
Через два часа весь письменный стол полковника Голубкова и даже пол вокруг стола был завален испорченными листками. Но зато перед ним лежал текст, каждое слово в котором было тщательно обдумано, проверено и перепроверено.
Он откинулся в кресле, посидел с закрытыми глазами, стараясь забыть то, что написал, чтобы взглянуть на текст незамыленным глазом. Лучше, конечно, было бы оставить это на утро. Но утром эта бумага вместе с засургученным дополнением к досье Пилигрима должна быть вручена одному из двух референтов в секретариате директора ФСБ. А кому именно — этим сейчас и занимаются люди из ССБ. И не два-три человека, а не меньше десятка.
"ФСБ РФ От начальника оперативного отдела УПСМ полковника Голубкова К. Д.
На запрос, поступивший от ССБ ФСБ РФ, докладываю.
Оперативный отдел УПСМ располагает определенной информацией о группе бывших российских военнослужащих, привлекших к себе внимание ССБ.
А именно: о бывшем капитане спецназа Пастухове С.С. (кличка Пастух), 1970 г.р., прож. в дер.Затопино Зарайского р-на Московской обл.; о бывшем капитане мед службы Перегудове И.Г. (Док), 1963 г.р., прож. в г.Подольске; о бывшем старшем лейтенанте спецназа Хохлове Д.А. (Боцман), 1968 г.р., прож. в г.Калуге; о бывшем старшем лейтенанте спецназа Злотникове С.Б. (Артист), 1969 г.р., прож. в г.Москве; о бывшем лейтенанте спецназа Мухине О.Ф. (Муха), 1972 г.р., прож. в г.Москве.
Все вышеперечисленные проходили службу в Чечне и принимали непосредственное участие в военных действиях в составе специальной диверсионно-разведывательной группы, которую возглавлял Пастухов С.С. Операции группы отличались чрезвычайно высокой результативностью, что было неоднократно отмечено командованием. Все члены группы имеют медали и ордена РФ, а Пастухов С.С. награжден также американским орденом «Бронзовый орел» за освобождение захваченных боевиками сотрудников Си-Эн-Эн Арнольда Блейка и Гарри Гринблата.
Весной 1996 г. все члены группы во главе с Пастуховым приказом замминистра обороны РФ были разжалованы и уволены из армии «за невыполнение боевого приказа». По неизвестным причинам какая-либо информация о случившемся полностью отсутствует.
Летом 1996 г. в силу сложившейся ситуаций оперативный отдел УПСМ привлек Пастухова и членов его бывшей команды к участию в мероприятии, требующем высокой профессиональной подготовки и полной непричастности исполнителей к спецслужбам.
Поставленные перед ними задачи были выполнены весьма успешно. Это побудило нас и позже иногда прибегать к их услугам. Но в настоящее время…"
Голубков промокнул платком взмокший от напряжения лоб. Того, что он написал дальше, не хотелось читать. Но было нужно.
Он шумно вздохнул и вернулся к тексту.
"Но в настоящее время мы не поддерживаем с ними никаких отношений.
Все они являются профессионалами чрезвычайно высокого класса, в совершенстве владеют всеми видами огнестрельного и холодного оружия, боевой и гражданской техникой, исключительно эффективными приемами рукопашного боя, обладают навыками оперативной работы и т. д. Однако внутреннее духовное перерождение, происшедшее после увольнения из армии во всех фигурантах, а особенно в Пастухове, вынудило нас принять решение полностью отказаться от любых форм сотрудничества с вышеперечисленными лицами.
Первой причиной является их непомерно возросшая алчность. Даже за участие в операциях, не связанных с риском для жизни, они требуют не меньше 50 тысяч ам. долларов на каждого, причем наличными и вперед.
Второе. При выполнении поставленной перед ними задачи они проявляют далеко не всегда оправданную обстоятельствами жесткость, а порой и вовсе выходят за рамки закона.
Третье. Беспрекословно подчиняясь своему командиру Пастухову, они слишком часто игнорируют указания руководителей операции, достигая цели методами, которые им самим кажутся более оптимальными.
Четвертое. Несмотря на то что уже в течение довольно длительного времени оперативный отдел УПСМ не привлекает их к сотрудничеству и, следовательно, никаких гонораров не выплачивает, все фигуранты, судя по всему, не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из них, Пастухов, работает в построенном им столярном цехе. Возможно, они выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур, но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом — связи если не существующей уже, то вполне вероятной в будущем.
Мне не было разъяснено, чем конкретно был продиктован запрос ССБ, поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.
Начальник оперативного отдела УПСМ полковник Голубков".
Голубков расписался, еще раз тяжело вздохнул и пошел к Нифонтову.
Рабочий день давно закончился, коридоры были пусты, в приемной начальника УПСМ даже дежурного не было, а сам Нифонтов сидел на краю стола, вжав в ухо трубку телефона спецсвязи, и подавал лишь короткие реплики:
— Да… Есть… Понял… Все-таки он?.. Ну, сука!.. Понял. Все, конец связи.
Он вернул трубку в гнездо аппарата и объяснил:
— Нашли. Майор. Лысый. Как зайдешь — первый стол справа. Фамилия тебе не нужна, других лысых там нет. Второй референт — подполковник. Ну, что ты создал, показывай!
Голубков положил перед ним листки. Нифонтов быстро пробежал текст и сочувственно покачал головой:
— Поэма! Непросто было это написать, а? — Голубков не ответил. — Насчет духовного перерождения, — помолчав, продолжал Нифонтов. — Понятно, зачем ты вставил эту фразу. Но не кажется ли тебе, что в ней есть и небольшой истинный смысл?
— Не кажется, — буркнул Голубков. — Это полная туфта. И предназначена она не для твоих глаз. Сам знаешь для чьих.
— Я когда-то прочитал, что борьба, даже за правое дело, не делает человека лучше, — заметил Нифонтов.
— Делает хуже? — хмуро переспросил Голубков. Дурацкие и совершенно не ко времени и не к месту рассуждения Нифонтова почему-то очень его раздражали.
— Хуже? Не знаю. Но и не лучше. Я служу уже тридцать лет. Как и ты. Стали мы за это время добрей? Нет. Мудрей? Нет. Великодушней? Вряд ли. Мы стали опытней, да.
Возможно, умней. Но не более того. Нет, не более. А они — молодые ребята. Им бы жить и жить. Влюбляться, жениться, растить детей, радоваться каждому божьему дню. А мы швыряем их в ад.
— Вот давай и будем думать о том, чтобы они выбрались из этого ада живыми и невредимыми. А о спасении их душ будут молиться те, кто их любит. Потому что некому больше. Некому! — повторил Голубков.
— Ладно, займемся делом, — согласился Нифонтов. Он еще раз очень внимательно и как бы чужими глазами перечитал подготовленный Голубковым текст и подвел итог:
— Ну что? Если бы я был Пилигримом, то как раз такую команду и заказал бы.
По-моему, все на месте. Должно сработать.
— А если нет?
— Будем искать другие подходы.
— Он шакал, — заметил Голубков.
— Кто?
— Пилигрим.
— Почему?
— Не знаю. Такое у меня ощущение.
— И что?
— Ничего. Просто сказал. Очень осторожные твари.
— Пастухов проинструктирован?
— Да.
— Как?
— Как мы и договаривались. «Ничего сверх меры».
Нифонтов помолчал, словно бы оценивая ситуацию не в частностях, а в целом, и убежденно повторил: