Татьяна Алюшина. Счастье среднего возраста

Татьяна Алюшина
Счастье среднего возраста

   «О господи! – ахнула про себя Санька. – О господи!»
   И восторженным шепотом, исходящим из самой души, потрясенно проговорила:
   – Красотища-то какая! Нереальная!
   И почему-то тут же на себя разозлилась: ну хоть что-то наконец увидела вокруг! Сколько она уже пилит по этой дороге – минут сорок? Ну полчаса точно! И ни черта не замечает, пребывая в своем безысходно-усталом раздражении.
   Да на все!
   На Лильку и этот ее звонок дурацкий, на то, что все-таки дала себя уговорить и поехала на ночь глядя к ней на дачу, заранее зная, что это очередная блажь и дурь, а не действительно серьезная проблема.
   Как обычно.
   Сашка начала себя ругать и злиться с того момента, когда сдалась и согласилась «вот прямо сейчас» приехать.
   По-хорошему, ей бы надо выспаться. Давно. И как раз сегодня такая перспектива где-то маячила, призывно помахивая ручкой и даже улыбаясь. Она специально вечер освободила, поняв, что больше просто не может.
   Вот не может, и все! Надо хоть раз нормально отоспаться.
   Нормально в ее представлении – это часиков десять, и так, чтобы лечь вечером – не ночью, а вечером, до двенадцати! – и спать до утра, желательно позднего.
   Ну хотя бы девять часов – тоже счастье!
   Санька была соней. Очень поспать любила и иногда позволяла себе такую роскошь, что и собиралась сделать сегодня.
   Она уже несколько дней подряд чувствовала накатившую тупую усталость, ловила себя на том, что приходится по нескольку раз перечитывать документы, чтобы вникнуть в суть. Аврально разобрав все самые-пресамые важнейшие дела, она освободила пару дней для отдыха. А точнее, для сна, неторопливых утренних просыпаний, неспешного потягивания кофе с удовольствием и не на бегу, возможности полениться, не спеша собраться и выехать на работу не в самые пробки.
   И до того она на все это – вот прямо сегодня вечером – скорое удовольствие настроилась, заранее предвкушала, и так размечталась, чем бы себя побаловать в ленивом отдыхе, что совсем расслабилась.
   «Вот же гадство!» – ругнулась она, увидев на экране звонящего мобильника Лилькин номер, заранее подозревая, что это грозит ей испорченным, а так уже хорошо придуманным отдыхом.
   Лилька ныла, стенала, даже слезу пустила – впрочем, без фанатизма, хорошо поставленным актерским голосом, с некоей долей отстраненности.
   Так было всегда. У Лили в арсенале имелся особый тембр голоса – плаксиво-дребезжащий, бьющий в подсознание, слушать который долго не рекомендовалось. Точнее, не рекомендовалось слушать вообще – ни долго, ни коротко. Как хорошая оперная певица, берущая высокую ноту и удерживающая ее на диафрагме бесконечно возможное время, Лилька брала свою «ноту», и тут уже было только два варианта: либо оборвать ее всеми доступными способами – выключением телефона, а при личном контакте выскакиванием в другую комнату, – либо немедленно капитулировать.
   Александра смогла выдержать только начало излагаемой просьбы «вот прямо сейчас» приехать и поддержать подругу в каком-то очередном труднопереносимом «горе», и, ругая себя последними словами за то, что расслабилась и не сообразила вовремя придумать какое-нибудь совещание или важную встречу, проистекающую в данный момент времени, – согласилась.
   Да уж, Лилечка была та еще штучка!
   «Горе» случалось постоянно, степень «горя» укладывалась в довольно широкую вилку – от сломанного ногтя до расставания с очередным богатеньким «папиком». Санька каждый раз злилась, вообще тупела от этих «драм», разыгрываемых Лилей, но выслушивала – все-таки Лилька была ее единственной подругой, если, конечно, их странные отношения можно назвать дружбой.
   Странные не странные отношения, но Лилька была единственной, кто вообще был в ее жизни.
   Так что Александра Владимировна, пролетев по МКАД поворот на нужный ей проспект, ведущий к дому и любимой кровати, злясь беспредельно и оттого все сильнее давя на педаль газа и все глубже погружаясь в мрачные размышления, поехала сочувствовать «страдалице».
   Санька сделала приемник погромче, попереключала кнопки, перепрыгивая с одной радиостанции на другую в поисках чего-нибудь бодренького – надо же как-то бороться с раздражением, чего уж теперь!
   «Эх, хорошо страной любимым быть!..» – весело оповестил из приемника звонкий детский голос из далекой пионерской бодрости, обставленной еще и песенно.
   Нет, ну надо же! Спасибо! Как раз в тему, чтоб уж совсем тошно стало!
 
   Страной Александра любима не была, и причем взаимно.
   Вернее, не так глубоко – «нелюбовь»: это было полное равнодушие, незамечание и неинтерес – со стороны страны, разумеется. С Сашкиной стороны все же тяжелые чувства к отечеству имелись – невостребованные, естественно, но от этого не отсутствовавшие.
   А стране ни за каким фигом Александра Владимировна Романова была не нужна, разве что в роли послушной налогоплательщицы, и то когда налоги с нее стали причитаться довольно весомые.
   Стране, как выяснилось после перестройки, вообще ни за каким фигом никто не был нужен, разве что одуревшие от жадности и власти мальчонки, которые с упоением и по-быстрому эту страну разворовывали и насиловали. Остальных она с веселой радостью выплевывала куда подальше – ученых хорошо так, смачно – по всему миру плевок пришелся, вместе с их наукой, туда же полетели писатели, художники, спортсмены. Вот новое поколение выплюнуть не удалось – оно беспризорно рассеялось по вокзалам, бомжатникам, детдомам в лучшем случае, зацепившись за то, «что оно выбирает» – дешевое пиво, наркота и радости жизни в подворотнях. Армию с ментами тоже как-то не удалось по странам и весям отправить, пришлось здесь, на месте игнорировать, и все остальное под названием «народ» тоже – игнорировать – ну не нефть же это, в конце концов, и даже не лес с газом, чтоб на них внимание распространять!
   Раньше, еще несколько лет назад, Саньку иногда одолевали совсем муторные мысли – сейчас-то полегче стало, изменилось многое. А когда она, вынужденно, начала свой бизнес – ой-ой-ой! так тошно становилось от бесполезности обиды и, главное, безликости – на кого обижаться-то? На страну? Да ладно! Сами сляпали, что имеем все, скопом! На неких правителей? На каких? И потом – зачем? Что попусту-то?
   Возьми да что-то сделай! Самый прямой и простой путь – возмутись публично и выскажи свое «фи»! На митинг какой сходи, горло подери. Оно, конечно, можно и в партейку вступить с названием типа «Народу все надоело!» – и шебуршись активно, выказывая свою гражданскую позицию. Дело абсолютно и безнадежно глупое и пустое, зато душу отвести можно, поорав вволю на улицах, потрясая плакатиком. А чё?
   Хорошо – поорал часика три, получил за крик денежку и бутерброды – и тебе приятно, и главному «духовнику» «Народу все надоело!» полезно перед выборами и камерами.
   Саше орать не хотелось. Она работала всю свою жизнь на эту страну и ее благосостояние, это только последние годы – на свое, а уж где-то там на страну. А до этого… по двенадцать часов в день и на передовой – то есть в науке – и всерьез, без дураков, и много чего сделала, и многое из ее достижений работает до сих пор и используется той же страной, которой, собственно, на нее, Александру Романову, плевать со всех своих высоких точек!
   «Да господи боже мой! – опомнилась Сашка, тряхнув головой. – Да чего это меня понесло-то! Вспомнила былые времена! Это все из-за Лильки и того, что поспать снова не удастся».
   Стараясь отвлечься, она посмотрела вокруг и тут увидела закат!
   Она сбросила скорость, съехала на обочину и, выключив мотор, смотрела во все глаза, упершись подбородком в сложенные на руле руки.
   Над дорогой, тянущейся длинной серой полосой, круто поворачивающей вдалеке и от этого, казалось, обрывавшейся неожиданно, упираясь в величественные сосны, простиралось небо – ультрамариновое, невероятное! А на небе царил закат! Сказочный! Нереальный! В красках, которые мог себе позволить только Рерих!
   Несколько длинных тонких облаков тянулись с полнеба и уходили за горизонт ярко, броско расцвеченные только что севшим солнцем. Бордовые, золотистые, оранжевые и пурпурные краски переливались, искрились, играя, балуясь – то вспыхивая, то затухая – завораживая, обманывая, втягивая в себя!
   Санька даже дышать забыла, так была очарована!
   Ну как можно такое не замечать?!
   Даже удивительно, как через раздражение, никчемные мысли-рассуждения смогло пробиться видение, чувствование этакой красотищи!
   Саша посидела еще чуть-чуть, стараясь запомнить, сохранить внутри ощущения причастия, видения и переживания подлинной красоты.
   Краски стали утихать, ретушироваться, заканчивая представление и уступая сцену сумеркам.
   Александра громко вздохнула – надо ехать, и, заведя машину, тронулась с места.
   Господи, когда же она сегодня домой-то доберется?
 
   Лилька жила в огромном доме, почти тянущем на эпитет «усадьба», доставшемся ей от очень-очень-очень богатого дядечки, с которым она состояла в любовных отношениях целых два (два!) года. Небывалый подвиг с ее стороны, но при рассмотрении результатов – стоивший того, и стоивший весьма ощутимую в зеленых американских нулях сумму.
   Она за этим дядечкой, по ее собственным словам, неизменно произносимым с тяжким ностальгическим вздохом, «горя не знала». Впрочем, насколько была осведомлена Санька, горя Лилечка вообще не знала.
   Зато очень хорошо знала, как и где брать таких «дядечек» – искусство на грани фантастики.
   – Важно не как взять, – поучала Саньку с присущей светской львице ленцой в голосе опытная Лилька, – важно, как с ним остаться. Я очень благодарная любовница, а большинство девиц из «поисковых» отрядов об этом забывают или не умеют!
   Александре все эти пояснения-объяснения из жизни пасущихся на беспредельных лугах расейского и не только бизнеса в охоте на богатеньких мужиков светско-тусовочных хищниц были глубоко до лампочки, приблизительно как события, происходящие в космосе, в отдаленной галактике.
   Ну кого, например, волнует, что за триллионы каких-то там парсек светового времени родилась новая звезда или взорвалась старая?
   Была вот – и нет ее!
   Но это была Лилечкина жизнь, она ею дышала, ее ела, пила, в ней спала, двигалась, пребывала.
   И была Лиля Александриной подругой, до последнего времени единственной, других не было – ни лучше ни хуже.
   – Ладно! – громко приказала себе Александра, прибавив скорости. – К черту все эти мысли! И откуда берутся? Ты лучше рули поскорее, Александра Владимировна, еще домой возвращаться!
   Оставаться у Лили с ночевкой Александра не любила, не поддаваясь на ее уговоры и нытье. Уговаривать Лилька умела и без своей знаменитой непереносимой ноты, делала это с чувством, от души, профессионально, но Александра поддавалась крайне редко, когда сама решала про себя, что «ладно!».
   Сашка не любила этот здоровенный дом с претензией на супер-пупер, на самый-самый. В нем было чересчур много пространства и столько же высоченных потолков, закоулков, и все это глухо ухало от каждого шага, пугало эхом, темными углами и невероятно нервировало масштабом замысла, как ей казалось, не соответствующего внутреннему исполнению.
   Это так – объяснения, которые Санька пыталась дать самой себе, ей было как-то неловко оттого, что она чувствует себя неуютно в обожаемом Лилькой доме.
   Да там и было неуютно!
   В какой бы части дома ни находился человек, он неизбежно оказывался спиной или к двери, или к какому-нибудь темному углу. Черт его знает, может, его специально так строили, а может, это нечто концептуальное или лихо-дизайнерское, недоступное таким непродвинутым барышням, как она. Но оставаться там терпеть не могла и всегда старалась вернуться домой, в Москву.
   «Это я хандрю, – поняла Александра, выруливая на поселковую улицу, в конце которой и стоял Лилькин домина, – злюсь и хандрю! Все потому, что отдых обломался, а я так все замечательно придумала! Э-эх…»
   Так папа говорил – хандрить.
   – Что ты хандришь, маленькая? – спрашивал он, усаживая грустную Сашку к себе на колени и прижимая к груди. Его уютная теплая грудь всегда была одета в белую рубашку с галстуком, жилет и пиджак и пахла сложной смесью химических препаратов, трубочным табаком и просто папой.
   Александра замирала от восторга. Она обожала своего папу – боготворила все, что связано с ним: его запах, голос, сидение у него на коленках, поглаживание его огромной, теплой и шершавой от реагентов руки по ее худосочной спинке с торчащими лопатками. Только там, внутри его объятий, она чувствовала себя любимой, нужной, защищенной и счастливой.
   Она так это все любила, что иногда специально притворялась, будто ей грустно, и это точно можно назвать «хандрой», только чтобы папа взял ее на коленки и гладил, и прижимал к груди, успокаивая и защищая от всех невзгод.
   Охохошеньки-хо-хо!
   Не надо было сегодня ехать к Лильке! Ох, не надо!
   Раз полезли такие мысли, да еще воспоминания эти, значит, точно вымоталась до предела, и ничего хорошего это не сулит!
   Воспоминания о папе – это самое лучшее и теплое, что было в ее жизни, и она держала их под запретом.
   Строгим. Наистрожайшим!
   По многим причинам, одной из которых было предвестие неприятностей, Саша однажды вдруг осознала, что каждый раз, когда она так ярко и живо вспоминает папу, следуют неприятности. Наверняка так просто совпало несколько раз, но она по привычке вывела закономерность.
   А может, он предупреждал ее?
   Все может быть, но лучше все эти экскурсы в прошлое контролировать.
   «Ладно! Все! Разворчалась тут! – отчитала она себя мысленно. – Все, приехали! Лучше вылазь, твоя станция!»
   Она остановила машину сбоку здоровенных массивных ворот, присовокупленных к такому же внушительному забору, огородившему необъятных размеров участок. Хорошо, что хоть охранников нет и бешеных собак к ним в придачу. Видимо, у ныне присутствовавшего в бурной Лилькиной жизни «папика» на охранников денег нет, а может, жалко денежек – что любовницу охранять, чай, не жена.
   – Да что с тобой?! – не выдержав навалившегося пессимизма и тоски, вслух возмутилась Сашка. – Что ты разнылась?
   Она вздохнула тяжко, как старушка над своей скудной пенсией и горемычной жизнью. Вздохнула еще раз – возможность выспаться сегодня в любом случае накрылась, чего уж теперь вредничать.
   Саша стала торопливо выбираться из машины, заметив, что ворота, дрогнув могучим телом потревоженного богатыря, медленно поползли в сторону. Это Лилька видела подъезжающую машину с балкона.
   Александра прокричала в глубь открывающихся просторов частной Лилькиной собственности, одновременно ставя машину на сигнализацию:
   – Я заезжать не буду!
   – Ты что, не останешься? – послышался с балкона Лилькин капризный голос.
   Александра всегда поражалась: как это у нее получается – кричать и ныть одновременно? Профессионал!
   – Ну во-от, опять! – недовольно проворчала Лилька, но движение ворот остановила.
   Они вновь дрогнули богатырским телом, встряхнулись и замерли. Пройдя через образовавшееся отверстие, Александра зашагала по участку. Из дома выпорхнула Лиля, быстро сбежала по монументальной мраморной лестнице, подлетела, обняла, поцеловала в щечку.
   – Останься, чего ты! – принялась уговаривать капризным тоном. – Шампанского попьем, зальем мое горюшко! А?
   – Лиль, шампанским горе не заливают. Как правило, водочкой, водочкой исцеляют душевные муки! – осторожно отделываясь от объятий, ответила Сашка.
   Всех этих обниманий-целований она не любила.
   – Ну останься! – уговаривала Лилька, ухватив Сашу за руку.
   – Не могу, у меня завтра дел много утром, – соврала Санька.
   – Ну ладно, бизнесменша ты наша! – неожиданно согласилась Лиля.
   Александра от неожиданности так опешила, что автоматически, чего старалась лишний раз не делать, ее поправила:
   – Такого слова нет: «бизнесменша» – это тупизм так говорить, даже думать так тупизм!
   – Слова «тупизм» тоже нет! – рассмеялась Лилька.
   Саша удивленно, сбоку, на нее посмотрела, как будто увидела впервые.
   Что это с ней?
   Уговоры, нытье в капризной инфантильной форме, как правило, длились долго, пару часов. Это был ритуал – Лилька уговаривала остаться, предлагая завлекалки: сауну, бассейн, чудесный воздух, возможность выспаться на замечательной кровати в гостевой спальне, вдыхая все тот же целебный воздух, и позавтракать по-человечески, не своим кофе дурацким, а полноценным завтраком, приготовленным кухаркой.
   Все это было знакомо, устойчиво-железобетонно, как китайская стена. Обряд.
   Иногда, редко, Александра соглашалась – когда никаких сил не было садиться за руль и куда-то ехать, и, как правило, удовольствия не получала, хотя оглашенную программу с баней, бассейном и всем остальным хозяйка исполняла в точности до запятой.
   Не могло быть, чтобы Лилька вот так сразу согласилась, да еще слегка огрызнулась про «тупизм»! Исполнение арии уговоров всегда соблюдалось ею неукоснительно, Саша никогда не понимала зачем, но подозревала, что для тренировки – чтобы не выпадать из образа и оттачивать мастерство.
   Странно! А впрочем – да и бог с ней, Александре же проще!
   – Ну, что у тебя случилось?
   Санька с удовольствием опустилась в удобное уютно-кремовое, огромное кожаное кресло, стоящее в компании с кресельным братом-близнецом и очень большим диваном. Может, архитектор, строивший дом, в паре с дизайнером, его обустраивавшим, страдали гигантоманией?
   В этой комнате, считавшейся основной гостиной, перед данным комплектом кресел с диваном находился еще стол, невысокий, очень массивный, на большущих ногах и с толстенным стеклом сверху, с какими-то золочеными финтифлюшками в виде декора, а также не менее монументальная кресельная пара у камина. И все!
   Да, были еще какие-то предметы декора, наверняка жутко дорогие и антикварные, в углах комнаты, но все это терялось в вечно царящем здесь полумраке, а углов было не четыре, а шесть. Все остальное пространство пустовало и было столь обширно, что напрашивалась аналогия с полями Родины.
   «Поле, русское поле…»
   Сашке всегда казалось, что кто-то ходит за спиной. А черт его знает, может, и впрямь ходит – поди разберись, на поле-то бескрайнем! Приличное расстояние отделяло кресельно-диванное трио вкупе со столом от огроменного, как в средневековом замке, камина, в который, пожалуй, влегкую вошло бы полдерева.
   Вот скажите, на фига этот камин?! Что он греет, что не греет – одна песня, через полполя-то!
   Ковры здесь были не предусмотрены, и каждый шаг оповещал на всю округу о твоем перемещении по домищу и конечном пункте твоего путешествия, например в туалет. Остальные комнаты были выдержаны в стиле гостиной – минимализм перехлестывал через край – даже кухня, которой полагалось быть уютной, пугала пустотой и масштабом пространства.
   Когда Александра попала сюда первый раз, по своей наивности спросила, может, ей денег не хватило, Лилька смеялась до слез, объясняя далекой от светской тусовки Сашке, что это такой суперновомодный стиль и стоит безумных деньжищ.
   «О господи! – подумала тогда Санька, радуясь, что далека от всей этой ерунды. – Чур меня!»
   – Так что у нас за горе? – спрятавшись в уютную мягкость кресельного нутра и торопясь со всем этим поскорее разделаться, повторила вопрос Александра. – У тебя из-под носа увели понравившуюся сумочку в бутике или туфли?
   – Ну, Са-ань, ну не вредничай! – засмеялась Лилька.
   Из пространственного полумрака возникла домработница, катившая впереди себя сервировочный столик, заставленный всяческими яствами.
   – Добрый вечер! – поздоровалась она непонятно с кем: не то с хозяйкой, не то с Сашей.
   Но корректно. Без эмоций. Ну, вот такая она была, что ж теперь.
   – Здравствуйте, Анна Ивановна, – откликнулась из глубин кресла Александра.
   Лилька подгоняла домработницу царственным молчанием. Анна Ивановна быстро накрыла стол, водрузила на специальную невысокую подставку ведерко со льдом, в котором охлаждалось только что открытое шампанское, и удалилась вместе со столиком.
   – У меня катастрофа! – объявила Лилька, доставая шампанское из ведерка.
   Саша посмотрела на «страдалицу» – та была весела, бодра и привычно хороша. На катастрофу это не тянуло.
   Как обычно.
   – А когда-то было что-то менее масштабное? – ковыряясь в остатках своего раздражения, поинтересовалась Санька.
   – Ну, Сашка, ну все, пожалуйста, не вредничай! – предложила мировую Лилечка, разливая шампанское по бокалам. – Ты что, устала сильно?
   – Да, сильно! – сдалась и, расслабляясь, как-то растеклась в кресле Сашка.
   – Так нельзя, Саша! – совсем иным, деловым, тоном попеняла Лиля. – Сколько можно тебе объяснять!
   Лиля взяла с тарелки двумя великолепными пальчиками тарталетку с черной икрой и аккуратно откусила белозубым, розовогубым идеальным ротиком.
   Настоящая Венера!
   – Женщина не может столько работать! – пояснила «Венера». – Женщина вообще работать не должна, у нее и так забот хватает! А ты как каторжанка царская!
   – Царские-то ничего себе, почти с комфортом работали, не в пример их советско-сталинским потомкам! – устало, просто так, из вредности, возразила Санька.
   – Ну, как сталинская каторжанка!
   – Лиль! Про мою работу давно все известно – и ты мне уже объяснила, про нее и про каторгу!
   – Я вот тебе сколько раз предлагала, – не унималась подруга, – давай я тебя в хорошие руки пристрою! Олигарха, конечно, не обещаю, но работать тебе больше не придется! Никогда!
   – Лиль, – прервала всю эту дребедень Александра. – Про меня все понятно, у тебя что случилось? С одним рассталась, другого не нашла или что похуже?
   – Да нет, – перестала дурачиться и перешла на нормальный человеческий тон Лиля. – У меня их было два. Я выбирала. Один побогаче, посолидней в плане связей и статуса, второй помельче масштабом, но помоложе, и главное, с бо-ольшой перспективой. Я выбрала первого, уж больно он старался меня заполучить.
   Она замолчала, что-то непонятное промелькнуло в ее глазах.
   Лиля была очень умна, в этом Саша убеждалась не раз, умна не в смысле квадратные корни вычислять в уме, а в жизни, во всех ее проявлениях. Легкий же флер идиотки и маленькой пустой девочки – так куда деваться, это входило в арсенал профессионализма, мужик, знаете ли, разный пошел, кому что нравится, чуть выпадешь из образа – и прощай любовь с содержанием!
   – Давай выпьем! – бодро предложила Лилька.
   – Я за рулем, – отказалась Саша. – Я лучше чаю.
   Анна Ивановна всегда заваривала для Александры зеленый чай ее любимой марки. В первую же их встречу, как и подобает золотой домработнице, она подробно расспросила Сашу обо всех ее кулинарных и бытовых предпочтениях и свято их соблюдала.
   – Ну, пей свой чай, – согласилась Лиля.
   Снова – здорово!
   Да что с ней сегодня творится?!
   Всегда шампанское было одним из поводов уговорить остаться. Не шампанское, так вино – остаться, расслабиться, дать себе отдохнуть, наконец, и так далее, и Лилька никогда не забывала эту «песню».
   Может, на самом деле что случилось?
   – Это катастрофа, Саша! Я первый раз просчиталась! – с надрывом призналась она. – Второй, первый в Америке. Но я никогда не делала таких ошибок!
   Александра закашляла, поперхнувшись чаем.
   Да, катастрофа! Для Лильки.
   – Ты же знаешь, я не из «паркетных» девочек, у меня уровень другой и задачи другие.
   «Паркетными» в том обществе, где вращалась Лилечка, называли молодых барышень, охотящихся за богатыми мужиками, как правило лет до двадцати пяти, моделей, актрисок, певичек, просто тусовочных красавиц, полный список которых находится у всероссийского известного сводника, поставляющего данный «продукт» очень, ну очень богатым и вечно занятым дядечкам. Есть еще и свободные, как радикалы, охотницы, те сами ведут поисково-разведывательную деятельность по выявлению доступов и способов окучивания тех же богатых деятелей мужеского полу с целью женить их на себе – это в победном идеале, в наименее удачном варианте – стать любовницами.
   Да уж! Выбор у наших мужиков, стоимостью от десятков миллионов, естественно не наших дензнаков, богат, цветаст, разнообразен и всегда на блюдечке.
   Как сказал великий Жванецкий: «Мужской спрос настолько задавлен женским предложением…»
   Лиля, в отличие от всех этих барышень, женщина умная и весьма обеспеченная, что является ее стратегической тайной. Небольшой капиталец она привезла из Америки. Как она его приобрела, никто не знал. Лиля озвучивала некую официальную версию про трех мужей и два развода, но это никогда не будоражило Сашиного интереса – личные тайны неприкосновенны.
   Так вот, Лиля вложила куда-то эти деньги. Удачно. Потом еще куда-то. И снова удачно.
   Словом, ее капитал все время работал, и, невзирая на вечные поучения в адрес подруги на тему неженских занятий, за своими деньгами она следила зорко – как орлица за орлятами. А еще она была из редчайшей породы женщин, которые всегда (всегда!) нравятся мужчинам – в любом возрасте, при любых раскладах. А уж все, что касалось мужчин, – в этом Лилька была академиком, нобелевским лауреатом, асом высшего пилотажа!
   Основное правило Лилии, которое Александра называла «гипноз, с последующим правом выбора из одного варианта», гласило: «Женщина – это украшение вечера, а не его продолжение». После такого постулата мужики, ясное дело, делали все, чтобы добиться этого загадочного продолжения.