Татьяна Миловидова-Венцлова. Сон не обо мне. От Пушкина до Бродского

   Полагаю, что отныне он будет занят еще более прежнего. Его Величество определили Пушкина на службу. У меня появились надежды, что жалованье поправит дела и появится у нас каша в горшке, как было угодно выразиться Его Величеству. Ах, как хотелось бы мне выкупить бриллианты мои и Маминькины, заложенные у Веера.

…января 1832 года

   Бесценный друг мой, помилуйте, давно я Вам не писала, а между тем должна была поделиться главной новостью, да все ждала определенности моего положения. Поздравьте меня и Александра! Мы ожидаем младенца! Я преисполнена новых, не объяснимых вполне чувств, прислушиваюсь к себе. Отношение мое к мужу стало иным. Я безмерно люблю отца моего будущего дитяти, мы начинаем находить гармонию друг в друге, коей, признаться, не было прежде в столь полной мере. Моя застенчивость перед Александром сменяется доверительностью. Он платит мне пылкой любовью, нежностью, заботливостью необыкновенной. Огорчительны лишь мои головокружения. В нынешнем положении они натуральны. Приходится смиряться и терпеть.
   Терпеть, однакожь, приходится и многое другое, не столь насущное. В декабре Александр был по делам в Москве. Слуги не преминули воспользоваться его отсутствием и ввели меня в заблуждение неверными сведениями о расходах, якобы для Александра. Я, поверив, заплатила им деньги, а их никоим образом платить не должна была. Пушкину никак не удается воспитать во мне трезвое отношение к тем россказням, коими потчуют меня слуги, в особенности в его отсутствие. Я дала себе слово быть твердой.
   Огорчает меня и поведение моей матушки, которая до сих пор не желает расплачиваться с нами в счет приданого. Александр писал мне, что она жалуется по Москве на его корыстолюбие. Знала бы Маминька, сколь стеснены мы! Жалованье Пушкину назначено, да никто не платит. Приходится экономить. Как я мечтала, что муж уладит в Москве дела и сумеет выкупить Маминькины голкондские алмазы, ее свадебный мне подарок. Никак не удастся. О том, что подарок нужно еще и выкупить, не стоит и судить: такова уж моя Маминька. Ах, право.
   Мне ужасно жаль Александра, ибо его хлопоты в Москве были едва ли не напрасны, дела завершены так и не были. Касались они, как Вы догадываетесь, предсвадебных долгов Пушкина. В Москве он тосковал, не исполнив дел. Того жалованья, что ему положили на службе, едва хватило бы на два или три бальных платья.
   А платья мне весьма надобны. Вообразите, какой курьез. Графиня Нессельроде раз взяла меня без ведома Александра на придворный Аничковский бал. Я по неопытности не догадалась, как взбешен будет Пушкин, он наговорил графине грубостей. Дал мне понять, что не должна я ездить туда, где сам он не бывает. Помилуйте, я все еще учусь секретам семейного сосуществования.
   Однакожь позднее трудно было мне не ослушаться Александра в его отсутствие: признаюсь, я все же несколько раз не усидела дома. Я писала ему в Москву, что езжу на балы и рауты. По щастью он не бранил меня, а велел быть осторожной. Пушкин ведает, как тоскливо мне дома, не с кем словом перекинуться, разве что с няней. Он часто запирается в своей комнате для сочинительства. Я не смею войти туда ни под каким предлогом, тщетно ожидаю его выхода к завтраку или обеду. А то всю ночь ходит по кабинету, бормочет, а потом спит долго. Ежели не сочиняет, то и дома не сидит. Я одна.
   Мне во многом помогает тетушка Катерина Ивановна. По приезде в Петербург я очень с ней сблизилась. Она балует меня так, как когда-то дедушка баловал. Наталья Кирилловна Загряжская и тетушка протежируют мне, знакомят со всей знатью Петербурга. Визиты и балы скрашивают жизнь. Только по переезде в Петербург я поняла, как уныло мы жили в Царском, а воображала, будто мы в раю. Там мы прогуливались у озера, а здесь – по Английской набережной!
   Вообразите, время от времени Александр пугает меня своим желанием ехать в деревню, где ему славно работается. Право, восхитительное местопребывание! Слушать бой часов, завывание ветра и вытье волков! Не сходит ли он с ума? Я весьма недовольна, что эту мысль внушил ему отец нашей близкой знакомой, фрейлины Россет. Она и сама на Александра премного влияет. Желала бы я иметь поблизости такого друга, коего она имеет в лице Пушкина, чтобы не выть от тоски, с кем бы поболтать обо всем на свете непринужденно.
   Увы, такие мысли, как и мысли о долгах, о нужде, о моем затворничестве, о ревности Александра, заставляют меня страдать. И только балы, рауты да мечты о будущем ребенке помогают немного развеяться.

…февраля 1833 года

   Не судите строго, дорогая N., писала я Вам едва ли не год назад, и как долго тянулся этот щастливый и нещастный год! В мае родилась наша Маша. Сколь чудно быть матерью, целовать ее пяточки, гладить ее по головке, слушать лепет младенца! Александр плакал при этих родах и говорил, что убежит от вторых. А уж и вторые ожидаются, ношу я тяжело.
   Плачет и тоскует Пушкин часто, особливо когда пишет стихи, ровно как и смеется, ликует, ежели воодушевлен. Восприимчивость нервов у него необычайная!
   Я, право, и сама теряю время от времени душевный покой. Причин тому много. Оплакиваю я смерть дедушки моего. Господь забрал его в сентябре. Он успел повидать правнучку. Будучи в то время по делам в Петербурге, посылал он еще дорогие подарки своим, вообразите, возлюбленным дамам в Завод. Александру пришлось ехать туда по смерти дедушки в надежде получить деньги. Однакожь привез муж ревматизм в ноге вместо денег. А литературными трудами, кои давали нам средства к жизни, уже давно ничего не зарабатывает. Я вынуждена взять на себя хлопоты по продаже медной статуи Екатерины, которую дединька подарил нам вместо приданого. Но покамест безуспешно…

…августа 1833 года

   Нынче я, друг мой, собираюсь жаловаться Вам. Причина лишаться мне покою и радости – не характер Пушкина, нет: у него характер щастливый. Ни взысканий, ни капризов. Лишь одиночество мучает меня. Воюю с ужасными слугами, тож безуспешно, увы. Читаю, вышиваю, вожусь с малышкой, и все одна. С тоски стала учиться шахматам. Зимою темно, холодно. Пушкин то в архивах, то в кабинете взаперти, то идет в книжный магазин.
   Только на балах с ним и видимся. А без тетушки моей драгоценной ни балов, ни маскарадов не было бы. Средства ее значительны, хвала Господу, и хочет она, чтобы ее Душка имела наряды роскошнее, чем у первых щеголих. Я веселюсь, Пушкин стоит, зевает у стены, а другой раз руки на груди, губы надуты и ревностью мучается. Бывает, что посреди иной фигуры lancier заставляет меня покинуть бал. Когда весел, ему балы в радость, ибо его Мадонной все любуются, а мне – в отвлечение от тоски домашней!
   Летом иначе! Мы на даче, тетушка и Наталья Кирилловна рядом, живут на ферме. Хоть и уходит Пушкин каждый день пешком надолго в город по архивам, а на природе без него все не так тоскуешь. Последние месяцы носила я хорошо, часто по островам прогуливалась. Александр и ночами гулять ходил, то один, то с друзьями. Посещали мы и театр. А как 6 июля родила я сына, мучали меня нарывы. И когда страдала, Александр, вообразите, строил глазки m-me Крюднер – а та уже едва ли не старуха, ей уже около тридцати! Однажды я не выдержала, уехала с бала. Напомнила о своем присутствии по его возвращении домой. Дала своему господину и повелителю пощечину. Запомнит теперь, что у его Мадонны рука тяжеленька. Он воображает, что я ревную, смеется. А не разумеет, что страдает его ангел от тоски и одиночества.
   Младший Александр растет превосходно. Маминька растрогалась и послала в подарок 1000 рублей, каково? Уж и не скажу, как нас деньги эти выручили! В начале августа Пушкин получил на четыре месяца отпуск и умчался пугачевские места обследовать…

…сентября 1833 года

   Вот и нынче я без мужа, и теперь уже надолго. Слава Богу, мы еще живем на даче, тетушка всякий день рядом. Намедни Александр прислал письмо. Он остановился по дороге у Маминьки. Нашел ее любезною. Она, вообразите, ревнует меня к тетушке. Кой толк ревновать, ежели тетушка мне уже более пожаловала, нежели те 12 тысяч приданого Маминьки, что были обещаны, да никогда не получены. Но книг Пушкину дала, варенья обещала прислать, а еще и гостить зовет с детьми. Давно мы не видались с Маминькой, с Папенькой и с сестрами. Слава Богу, хоть братьев время от времени вижу.
   Правду пишет Пушкин, что с ужасом жду я первого числа, когда меня начинают теребить за долги и Параша, и слуги, повар, извозчик и аптекарь. А издатель его, Смирдин, все извиняется вместо денег. Боится муж, что я наделаю новых долгов, не расплатясь со старыми. Что ж, все-то он наперед знает. Жду денег от брата, без них и вправду придется одалживать. Я теперь без копейки в кармане. К тому же нарывы приносят ужасные страдания!
   Пишу письма Пушкину. Хоть и сержусь я на него, другой раз и ножкой топну, если что не по мне, а люблю всем сердцем своим. А уж как он меня любит! Очень я и детки по нем скучаем. Вот-вот переедем в город на новую квартиру. Издержалась я изрядно.

…октября 1833 года

   Милая N., я по-прежнему одна. Пушкин в длительном отъезде, но часто пишет мне нежные письма. Я с осторожностью особой читаю те места, где описывает он дам. Уж слишком однообразно повествует он об их недостатках. То девицу, путешествующую с теткой, стало быть молоденькая, небрежно называет городничихой, и-де не хороша она; то сообщает о грязных ногтях несносной бабы мадам Фукс. Вряд бы Баратынский посвятил несносной бабе стихи, да еще хвалил бы при этом ее красоту и гений! При этом мужа этой Фукс описывает добросовестно как умного и ученого немца, не пишет про его, к примеру, немытую голову. Все еще не верю, что мои добродетели, от коих он в восторге, отвлекают его от желания волочиться за встреченными в мое отсутствие дамами. Неужто только о жене и мыслит?
   Нынче Александр, хвала Господу, в Болдине. Даром ли пишет он, что дорогою волочился за одними 70—80-летними старухами, на молоденьких 60-летних и не глядел, что чист передо мною, как новорожденный младенец. Ох, неспроста.
   Хочет меня разжалобить. Жалуется, что животик болит. Столько месяцев он без домашнего уходу, в разъездах в любую непогоду, нередко голодный, ибо еда в станционных дворах непорядочная. Бедный, бедный Пушкин!
   А меня только и пугает в письмах: не кокетничай с царем, не мешай мне, не стращай меня. Он в отъезде, как же мешаю ему? Разве что дразню, что не подобает меня так надолго одну оставлять, того и гляди искокетничаюсь. А Его Величество сами со мной заигрывают, право, не грубить же мне в ответ.
   Каков-то нынче мой Отелло с бородой? Пишет, что не ревнив. Еще бы, он и сам знает, что я во все тяжкие не пущусь. Тогда откуда его страхи, что мой тон изменится, и слова, что не любит он всего того, что пахнет московскою барышнею, всего того, что не comme il faut, vulgar. Вздор!
   Я, как мадам Фукс, уже синим чулком становлюсь, ей-Богу. Одни детки наши мне в утешение. Да, признаться, начали меня и балы радовать со временем. Не плакать же мне без конца об одиночестве моем да о нужде.

…ноября 1833 года

   Друг бесценный, жизнь без мужа становится мне привычной. Так долго он отсутствует. Я писала ему подробные отчеты не только о домашних делах, но и о том, как проводила время. Чтобы сплетням по приезде не пугался. Ведь не иначе, как доложат про Его Величества внимание, и про Безобразова, и про Огорева, да мало ли, кто за мной ухаживает. Отказываться от приглашений и захотела бы – не могла. Не одна, однакожь, выезжала, а с тетушкой. Милая она, как может оберегает меня от завистниц, коих множество в Петербурге, и велит лишнего на людях не молвить.
   Упрекает меня Пушкин, что не сплю в гостях и на балах. Толку что ревновать? Муж сам приучил меня выезжать. Вновь и вновь писал, что искокетничалась. Глазки, он знает, я неспособна строить, да и нужды нет. Надобно учиться еще более на себя холодности напускать, он прав. Мне нелегко. Вы знаете мой живой характер и доверчивость. Хорошо, однакожь, что хотя в гостиных близких друзей того от меня не требуется. Смеюсь и говорю все от души. Я дома тоскую. А в гостях – весело. А и преотлично, что Пушкин ревнует, поймет, каково мне терпеть все его увлечения и посвящения стихов разным дамам. Всех не перечислить! Влюбиться в Соллогуб! Фи.
   Как мы полагали, Маминька сделала все, чтобы так и не завершить разговора с Александром о приданом. Ах, Маминька. Правду говорит Пушкин, что родным моим мало дела до нас. Одна тетушка мне родная Маминька. Бедные мои сестры!

…января 1834 года

   Дорогая, милая N.! Вот наши новости. Двору угодно, чтобы я танцевала в Аничковом дворце и муж мой при этом мог присутствовать. Как огорчилась бы я еще не столь давно, когда бы Государь Пушкина придворным чином пожаловал! Только бы не попадаться на глаза Их Величествам. А теперь, право, рада от уныния спастись. Зима без балов невыносима! Муж мой разгневан, считает что звание камер-юнкера неприлично летам его. А три года тому назад Бенкендорф предлагал ему камергера, он отказался. Огорчен Александр и тем, что мундир дорог, да брат Россет-Смирновой купил ему новый мундир у Виггенштейна в подарок. И расходов нет.
   Теперь, когда он в себе, я утешаю его шутками, напоминаю историю про Сонцова, мужа тетки его. Того, как и Александра, представили к производству в камер-юнкеры, да больно велик и высок он был. Так на основании физических уважений был пожалован в камергеры. А у тебя, говорю, Пушкин, росту не достает. Утешься. Радуйся, что у тебя жена не такая фальшивая, как у Сонцова, хоть и приходится принимать вид холодный, как ты меня поучаешь. Да что теперь твоя Мадонна при дворе блистать станет. (Он и без того радуется тому).
   В январе на бале у Бобринского император танцевал со мной кадриль, чудо! и за ужином возле меня сидел! Ах, Папенька мой, сестры, Маминька, как они должны гордиться мною! Моя жизнь, милая N., как зимняя светлая вьюга, кружится вихрем: в четыре – пять возвращаюсь с бала, в восемь вечера обед, и опять на бал! Едва успеваю детей обнять. Они, слава Богу, здоровы. И про шахматы забыла. Натанцеваться вволю, покамест вновь не понесла! На балу у князя Трубецкого Государь выговаривал мне за Александра, что не показался он там, а глаза у Его Величества ласковые да веселые. И не страшно. Императрица же так великодушна! Ходят слухи, назначила из своей шкатулки денег Дантесу, барону, что принят прямо в гвардию офицером, вовсе не окончив военной школы. Офицеры ропщут, что-де за честь. Он так беден, что дома сидит. На вечерах – в изношенных штанах. Жаль его, право!

…марта 1834 года

   А и понесла я, душа моя N.! Но выкинула. И как! Боже! Дурно мне стало на балу. Увел меня муж оттуда, на сей раз не от ревности. Пушкин думал, что умираю. Но прихожу в себя, слава Господу. Да не идет беда одна, как няня говаривает. Родители Александра нас замучили. Все прожили, долгов наделали. Пушкин решил взять в руки имение и отцу содержание назначить. И брат его Лев хорош! Нет этому конца. Сестры мои страдают от Маминькиных капризов. Следует мне ехать туда. А чем помочь?
   Пушкин, Пушкин! Ревнует меня к Его Величеству, а сам влюблен в Ее Величество, хоть и старушка она. Сколько ей лет? 35 или 36? Надо тетушку попытать. Тетушка моя милая! Пушкин любит ее, пожалуй, не меньше, чем я. В халате ее принимает. Она, детки и Пушкин, когда не в тоске да находит время со мной беседовать, вот суть мои отрады душевные. И балы. Забываю нужду, печали.
   Без писем моих Вам, любезный друг мой, не знала бы я, с кем и поговорить по душам. С тетушкой беседуем мы о делах семейных, о деньгах, о нарядах да о знакомых. С Вами более говорю о том, что на душе моей.

…июня 1834 года

   …как давно я собиралась навестить родных, да недоставало денег на далекое путешествие с детьми и слугами, но нашлись наконец. Как оправилась, так сразу и поехала. Повидалась с сестрами и с братом Дмитрием. Они приехали из Полотняного в Москву, дабы встретить нас. Пасхальные праздники провели все вместе! Только Папенька душу мне огорчает болезнью своей давней. Маминька в Москву не приехала, ибо она в размолвке с сестрами. Александр позволил мне с детьми навестить ее в Яропольце, хоть и потребовались дополнительные расходы, хоть и опасались мы привычных семейственных сцен, а рада я, что повидалась с нею после трехлетней разлуки. Слава Господу, вовсе не ссорились, а, напротив, мило ворковали с пару недель.
   Все бы чудно! А уж не так, милая N., как в детстве. Тогда Маминька мне и вовсе Богиней представлялась, хотя и строгой, о непослушании мы не помышляли, молились, учились. Что знала я о жизни?
   Ныне сама я – мать и жена – словно иными глазами все увидала. И разумею: строгости Маминькины от ее тоски, от одиночества, от неудачи всей женской жизни, оттого и Папеньку бедного удалила от всех по стыдной его болезни. Все недовольство на нас направила. Мыслит себя обделенной, находя утешение в религии столь яростно. Без растворения в Боге, а в служении ему постоянном.
   Вам известно, что особи моего возраста с детства научены были не осуждать кого-либо ни голословно, ни мысленно даже, а стараться найти ежели не оправдание, то благие стороны в человеке. Я начинаю, однакожь, понимать, отчего боится она с деньгами расставаться. Папенька не в себе. Кроме как на себя, не на кого ей полагаться. Маминька, верно, мыслит, ежели я замужем, так муж и позаботится о семье. Но кто Александра учил тому? Папенька его скуп, не оттого ли Александр чрезмерно щедр? Как только появляются деньги за литературные труды, задает пиры, дарит мне и детям чудесные подарки. Тут оно все и исчезает разом. И вновь начинаются мои опасения, просьбы к брату выслать денег. Маминька вовсе помнить не желает о моем приданом. Хочет покоя в денежных делах! Как я ее понимаю! Ведь и сама я в таком положении, с тою лишь разницей, что ей есть на что, а нам часто и вовсе не на что жить.
   Но и не осудить не могу – да простит меня Господь, ведь не должна!
   Представляется мне, что, в подобных обстоятельствах оказавшись, должны мы Господа и славить, и любви к Нему, к ближним преисполниться! А и люблю я Маминьку более, чем прежде. Но милые, милые мои сестры! Каково им, неопытным? Деспотизм Маминькин невыносим, одна-кожь! Как они выдерживают в такой строгости и смирении? Им замуж надобно. Задумали мы было определить обеих сестер во фрейлины Ее Величества. Тетушки уж пособили бы. Но Александр советует сестрам быть подальше от двора. Поразмыслили и решили, что лишь Катерина должна служить при дворе, а Александра покамест с нами в Петербурге вместе поживет. Пушкину сие не довлеет, но я настаиваю. Мне сестер жалко. Следовало бы квартиру поболее нанять.
   Александр пишет мне сюда, в Завод, часто, просит, чтобы вернулась я домой тетехой, как жена Озерова, что в три обхвата, что, мол, полно мне быть спичкой. Но это, полагаю, шутки ради.
   Увы, радостей мало. То, вообразите, неприятности с Папенькой Пушкина и с братом. За один только месяц более двух тысяч пришлось по их долгам заплатить, это при наших стесненных обстоятельствах. Ах, к чему муж мой взялся управлять родительским имением? Только расходы, и так без конца! То вдруг неприятности с письмом его, мне посланным. Почт-директор Булгаков прочел его, дошло до царя. Спасибо Василию Андреевичу Жуковскому. В который раз он за Пушкина заступился, уладил дело. То со двором поссорился другой раз оттого, что в отставку подал понапрасну. Опять Василий Андреевич из беды выручал.
   Одна тетушка и радует. Чудо, что она любит, опекает нас. Балует Пушкина. Ко дню рождения фруктов ему послала, милая. Александру 35 лет. Старенький Папенька у наших детишек, но мы все его любим.
   Ах и славно детям на природе жить здесь, в Полотняном у брата, я уж подумываю о покупке имения Никулино недалеко отсюда или о Болдине, не переселиться ли нам туда на житье.
   Бог с ними, с балами и со двором. О детях надобно мыслить, а Пушкин там славно сочиняет. Но он покамест не решается, хорошо-де там осесть, да мудрено. Типография его удерживает в Петербурге и архивы.
   P.S. Ну что прикажете предпринять? Получила письмо от Пушкина. Мой ветреник муж, едва в руках появились какие-то деньги, сел и проиграл их. О чем не замедлил доложить мне. Он, изволите видеть, был так желчен, что надобно ему было развлечься чем-нибудь! Да на что мне благородство, щедрость его души, ежели он не мыслит ни о мне, ни о детях?! Я вся в слезах! Как я молюсь за нас, нещастного мужа моего, детей наших, сестер, братьев, за тетушек и родителей мужа и моих! За Вас, бесценный друг мой.

…сентября 1834 года

   Милая N.! Писала уже, как недовольна я бываю моим мужем, когда он того по ветрености и неразумности житейской заслуживает, а прощаю ему все, однакожь. Как он о семье радеет! Как любит меня, детишек! Право, научился с Маминькой ладить. Я уж и не ведаю, каково мне без него на свете жилось бы. Ежели нет письма от него другой-третий день, плачу, словно ребенок. Нам без него неладно! Вот приезжал он повидаться, слава Господу, – детки радовались, и мне щастье. А нынче разъехались. Пушкин уже в Болдине. Там его терзает Безобразов, муж Маргариты, незаконной дяди Василия Львовича дочери, коей никакого наследства не оставлено, а хотят часть Болдина заполучить – у нас, полунищих, отнять. Александр надеется, что его не «оплетут», как всегда. Ах, не верю я его удаче в таких делах. Опрометчив, доверчив, а и самонадеян. Ему бы, да простит меня Господь, такого ж ума в делах, как в сочинениях! Сама я неопытна, да и детьми связана. Вот вечно денег и недостает.
   Как ни чудесно было в Полотняном, а в начале сентября наступили непогоды, уже на воздухе не могли дети находиться подолгу – темнота. Не люблю я этого. Нынче мы в Москве, в конце сентября переедем в Петербург с сестрами, которых спасать надобно, как Александра говорит, «из пропасти». Вообразите, дорогая: к Александре три года тому сватался Поливанов, предводитель дворянства, да матушка отказала, что-де к декабрьским мятежникам близок брат его. Вот и вся недолга. Других женихов и не появилось. Маминька не ездит в Москву зимами, а ведь сестры на выданье. Засиделись обе в невестах. Кто, как не я, им в помощь? Поведала бы я Вам о Маминьке, да стыдно, а признаюсь, однакожь. Пьет моя Маминька, да не просто, а со слугами. Как и Папенька! Боже, помоги рабам твоим! Молюсь за всех. Для чего так много бед на меня, на нас?
   Я буду сестрам за Маминьку. Хотя и младше я их обеих, да опытней.

…декабря 1834 года

   Дорогая N., намедни писала я брату о том, что тесная дружба редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своем кругу общества, а главное, имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы хватало времени на требовательность дружбы. Для чего привожу я Вам эти слова мои, чтобы покаяться, что пишу столь редко, и одновременно уверить Вас в том, как мне важно писать Вам, бесценному другу. Вам, и только Вам, единственной, как самой себе, могу я порой все тайное и стыдное поведать! Иногда даже мужу, сестрам не смею того высказать, что Вам пишу. Оттого ведомы Вам, как мало кому, все наши семейные стыдные тайны.
   А вот и не стыдные новости. Катенька в декабре получила шифр фрейлины! Тетушка, как всегда, сделала для нас все, что могла. Она нынче уже и сестрам дарит платья, что освобождает их покамест от многих лишних трат, ибо брат мой Дмитрий обещанные деньги им тож высылать не торопится. С осени обитаем мы в новой большой квартире и, к щастью, делим расходы на нее и на слуг. Как это важно, вообразите! Уже второй год пошел, как живем мы с Пушкиным в долг.
   Вся надежда на «Пугачева». Со дня на день сочинение Александра о нем должно выйти в свет, и только оно, полагаю, сумеет нас выручить. Долги долгами, и расходы все прибавляются, ибо не только семья наша, но и сами детки выросли.
   Я вынуждена выступать в той роли, от коей Маминька давно отказалась. В какой? В роли матушки моих сестер, как ни занятно это выглядит, ибо я – младшая. И надобно сказать, что роль эта для меня натуральна, я искренне забочусь об их делах, так же как и о делах братьев, но в меру сил, коих нынче не так уж и много, ибо понесла я опять.
   На балу в честь именин императора более двух танцев танцевать не могла. Доктор запрещает, боится, что выкину. Танцевала я с Его Величеством. Они не поверили, что Пушкин болен и оттого-де на бал не явился. Государь обругал Пушкина так, что вынуждена я была чуток с ним пококетничать, чтобы смирить гнев его. (И чем я не матушка мужу моему?) Его Величество обласкали меня и смутили, как обычно. Неловко мне на глазах у всего света и Ее Величества принимать от Государя столь явные ухаживания, но и не принимать не могу. Воображаю, каковы толки в свете! Уже доходит до меня молва, что выкинула я по весне от побоев Пушкина. Каково? Но, сказать правду, ежели бы это, не приведи Господь, было так, то даже Вам, милая, от кого еще не скрывала ни одной тайны, никогда бы я в том, однакожь, не призналась.

…июня 1835 года

   Спешу поведать: в прошлом месяце я родила чудесного мальчика! Хотела назвать Николаем, но Пушкин воспротивился, предложил два имени своих давних предков, я выбрала Григория. Нынче уже чувствую себя лучше, а при родах несказанно страдала, мучилась более обыкновенного, но, слава Богу, все обошлось.
   Со здоровьем обошлось, хоть и слаба я, а времена суть нерадостные, и Пушкин такой скучный, утомленный. С ним поссорились мы незадолго до родов, и он умчался в Тригорское неведомо для чего. Он-то бежит наших бесконечных бед, а я – с ними да с детьми остаюсь. Явился он домой на следующий день после родов, и я простила ему нашу ссору. Как бы ни было мне трудно в семье с такими хлопотами о муже, детях, братьях, сестрах, Маминьке, с бесконечными неразрешимыми тяжбами и долгами, а куда деваться?