Страница:
- Ешьте спокойно, коль у вас есть деньги. Не спешите. - Хозяин
улыбнулся. - Руку жаль. Как это случилось?
Пришлось рассказать, раз уж тот увидел.
- Работал на фабрике, где делают набивку для матрасов. Машиной
отрезало, - сказал он простодушно.
- Набивку для матрасов?
- Ну да. Матрасную набивку. Берут волосы, шерсть, нейлоновые очесы,
смешивают с жидкой резиной, раскатывают в виде толстого листа и режут на
большие куски механической пилой.
- Этой пилой и отрезало?
- Да. Из-за моей рассеянности.
Правда, так ему сказали хозяин фабрики и мастер, когда он очнулся. Сам
же он ничего не помнил. Как было на самом деле, он так и не узнал. Мог
только предположить, что пила сама вцепилась ему в руку.
- Теперь уж все равно, - нахмурился хозяин закусочной. - А пальцев
самых нужных нет. Неудобно, конечно?
Обычно Айда не испытывал большого неудобства, но очень расстраивался,
когда думал о будущем. Как можно заработать на хлеб, если даже карандаша не
удержишь? О канцелярской работе он и с самого начала не помышлял, но с такой
рукой невозможно ни станком управлять, ни другую работу делать, особенно
тонкую. Оставался только тяжелый, грязный труд, но он не был уверен, что это
ему под силу.
- Так вы сейчас эту самую набивку для матрасов делаете?
- Нет, я работаю в типографии. На грузовике.
- Хорошо водите?
- Нет, я не водитель. Помогаю сгружать и нагружать машину.
Хозяин закусочной понимающе кивнул и молча показал ему свою правую
руку. На ней не было безымянного пальца.
- Это не пилой отрезало. Пулеметом отбило, - сказал он.
На другой день хозяин закусочной спросил:
- Близко живете?
- Я? В Канда.
- В Канда?! И оттуда приезжаете?
- Да. На автобусе. Девятнадцатый номер от южного входа Токийской
станции метро.
- Вот, значит, как! А я думал, вы тут неподалеку обитаете.
Не зря спросил. Каждое воскресенье он приезжал сюда утром и просиживал
на качелях до захода солнца.
- Здесь рядом знакомая живет, - сказал он, подмигнув хозяину.
- Тогда почему вы всегда один?
- А ее дома нет...
На лице хозяина закусочной отразилось недоумение: можно, дескать, и
потом зайти. Но он этого не сказал. Заметил только:
- Ну и терпеливые же вы там, в Тохоку. Айда удивился, потому что
никогда не говорил а хозяину закусочной, откуда он родом.
- По говору понятно. Я в армии с ребятами с Тохоку служил... Все
погибли.
Айда молча вернулся к качелям. Отсюда ему был виден невзрачный переулок
на другой стороне улицы. За вывеской одноэтажного строения у входа в
переулок виднелись три окна второго этажа стоявшего позади дома, беленного
известкой. То, что посередине, было окном комнаты Миса. Она поставила в
комнате роскошную кровать и жила там вместе с черной кошкой по кличке Тама.
Кошку Миса привезла из деревни, а кровать купила, когда стала работать
в баре. Он помнил, как первый раз уселся на эту кровать. Ноги сами по себе
взмыли в воздух, и он стал раскачиваться вперед и назад, точно дарума
{Дарума - здесь: игрушка наподобие ваньки-встаньки.}.
Айда очень удивился. Чем он там набит, этот матрас? Не думал, что
кровать может быть такой мягкой. Cначала он ощутил беспокойство, а потом
вдруг помрачнел. Теперь-то он понимал, что это было предчувствием беды.
- Отныне будет так: если на окне висит красное полотенце - я еще сплю,
беспокоить не надо.
Миса сказала это в конце лета, когда он однажды в десятом часу утра
постучался к ней в дверь.
- Если белое полотенце - ко мне можно подняться. А когда никакого
полотенца не видно, меня нет дома.
В тот день Миса спросила из-за двери:
- Это ты, Ко-тян {Ко-тян - уменьшительное от Кохэй.}? - и, помедлив
немного, сказала: - Подожди в саду.
До сих пор она всегда открывала ему дверь, даже если была в каком-то
колыхавшемся, прозрачном, как крылья мотылька, одеянии, и при этом говорила:
"Я еще сплю. Войдешь?" - "Подожду на улице", - отказывался он и ждал,
когда откроется окно в комнате Миса, выходящее в переулок. А в то утро она
не только не отворила ему дверь, но потом еще и отчитала его. Такого не было
с тех пор, как они уехали вместе из деревни.
"Может, в баре что случилось или чувствует себя плохо", - решил он,
направляясь, как она велела, в сад. Немного погодя прибежала Миса с
развевавшимися волосами, выкрашенными в каштановый цвет, и выпалила:
- Теперь будет так...
"О чем это она?" - подумал он. Оказалось, о полотенцах.
- Иначе я просто свалюсь от недосыпания. Мы с тобой живем в разных
мирах. И отдыхаем, естественно, по-разному. Ты должен понять меня.
И беглой токийской скороговоркой, которую она уже усвоила, Миса
выпалила все, что, видимо, давно уже наболело у нее на душе. Прежде ему и в
голову бы не пришло, что он будет вот так стоять перед ней и выслушивать
упреки. Поэтому он глядел на бледные без помады губы Миса и молчал. А когда
Миса остановилась, сказал:
- Я понял. Пусть будет так, как ты сказала.
Только не говори, что мы живем в разных мирах. Миса молчала, опустив
тяжелые, опухшие веки. Тогда он, чтобы разрядить обстановку, добавил весело,
загибая оставшиеся на правой руке пальцы:
- Значит, красный - стоп, белый - иди, а когда никакого сигнала -
возвращайся восвояси. Ну прямо как дорожные знаки.
Однако Миса даже не улыбнулась. Не глядя на него, сказала сухо:
- А ты что думал? Это тебе не деревенская дорога.
Разговор не клеился, так что в тот день, постояв немного на улице, они
разошлись. В следующее воскресенье на окне у Миса не оказалось никакого
полотенца. Это означало, что ее нет дома. "А может, она уже забыла про эти
полотенца? - подумал он, стоя в переулке. - Каждый может рассердиться, если
его разбудить не вовремя. Вот в сердцах и наговорила лишнего".
Он понял, что не успокоится, пока не постучит к ней в дверь. Когда он
поднимался по лестнице, скрипнула дверь уборной, и появился сосед Миса,
Хаясида-сан, в ватном кимоно и с зубной щеткой во рту.
- Миса-тян куда-то уехала, - сказал он. Ничего не оставалось, как
поклониться и уйти. Значит, Миса не забыла про сигнал. В переулке он
оглянулся - в окне комнаты Миса ничего не висело. "Уходи, меня нет дома", -
как бы говорила Миса.
Но он перешел улицу и направился в сад. Лавочек там не было, и он сел
на качели. Ему был виден переулок и окно комнаты Миса. Идти было некуда.
Дома его ожидал лишь тощий тюфяк в пустой комнате, и возвращаться туда не
хотелось. "Лучше здесь побуду, подожду Миса", - подумал он.
Миса не вернулась и к вечеру. Так было и в следующие два воскресенья. В
окне не виднелось никакого полотенца, и с наступлением сумерек свет не
горел. И все же через неделю он снова вышел из дома и упрямо направился в
сад. По дороге он думал, что ее и сегодня не будет дома, но остановить себя
и вернуться не смог. Узнать, дома она или нет, можно, только взглянув на ее
окно. А вдруг дома? Вдруг на ее окне висит белое полотенце?
И, влекомый этим "а вдруг", он приходил в сад и сидел там до сумерек.
Это стало его постоянным занятием по воскресеньям. К середине дня он уставал
качаться на качелях, но не огорчался. Хозяин закусочной сказал, что он
терпеливый, но дело было не в этом. С тех пор как он приехал в Токио, все
воскресные дни он проводил с Миса и другого развлечения просто не знал.
Он не бездельничал в одиночестве, он ждал Миса, и это воодушевляло его.
И оттого, что Миса все-таки не появлялась, у него не возникало чувство
напрасно потерянного времени. Когда окно комнаты Миса начинало сверкать в
лучах заходящего солнца, нос его улавливал запах похлебки из закусочной, и
Айда охватывала досада. Он пытался глотать слюну до тех пор, пока на глазах
не появлялись слезы. Тогда он вставал с качелей. "Быстренько проглочу порции
три, и обратно", - думал он, но хозяин закусочной говорил:
- Сегодня опять зря прождали.
И слышать это было невыносимо.
Да что ж такое, где эта Миса? Чем она занимается? Даже в воскресенье не
бывает дома.
Однажды он вдруг подумал: "А что, если Миса вовсе покинула этот дом?"
Он тихонько поднялся по лестнице. Перед дверью комнаты Миса, как сторож у
ворот, сидела кошка Тама. Ну раз Тама здесь, то и Миса должна быть дома.
Он успокоился. Щелкнул над головой кошки пальцами, но Тама не
шевельнулась. Только мяукнула беззвучно с закрытыми глазами.
Еще когда Айда жил в деревне, он не любил кошек. Тама же он решил
полюбить, потому что ее любила Миса. Но из этого ничего не получилось.
Наоборот, он ее возненавидел.
Когда они приехали в Токио, это был совсем крошечный, чуть слышно
пищавший котенок. Миса привезла его в маленькой корзинке. Он считал Тама
источником всех бед для Миса. А Миса сама привезла этот источник бед с собой
в город.
Еще в деревне Миса завербовалась на хлебозавод, но через три месяца
уволилась и стала работать в уличном киоске. Не прошло и четырех месяцев,
как она ушла оттуда и нанялась официанткой в столовую. Затем была
парикмахерская, кафе, закусочная, что-то еще, и теперь она служила хосутэсу
{Хосутэсу - девушка, занимающая посетителей в баре (от англ. hostess -
хозяйка).} в баре. За три года она сменила по крайней мере десять мест.
Миса говорила, что причиной всех ее мытарств была Тама. Из-за нее, мол,
Миса попадала в немилость и вылетала с работы. Ему не хотелось думать, что
Миса легкомысленна, и потому он возненавидел кошку. На самом деле в Токио
Миса мгновенно преобразилась, стала совершенно не похожа на ту девушку,
которую он знал. Но он этого не замечал. Он думал, что виною всему не сама
Миса, а кошка Тама. Считал, что Тама, пользуясь расположением хозяйки,
заворожила ее и водит по городу.
Правда, ему и самому не очень-то везло с работой. Сначала он устроился
в закусочную, где подавали суси {Суси - приправленные уксусом и сахаром
колобки из вареного риса, на которые кладут рыбу, яйцо или овощи.}, однако
испытал там только стыд от насмешек и ничему путному не научился. Он никак
не мог привыкнуть зычно рявкать "Пожалте!" в лицо посетителю. Айда молча
кланялся ему, а после поклона говорить что-то было уже нелепо. Он так и
уволился, не избавившись от своей стеснительности.
После закусочной он работал в европейской кондитерской, в китайском
ресторане, но всюду им лишь помыкали, а ремеслу не учили. Тогда он решил
бросить торговые заведения и устроиться работать на матрасную фабрику.
Однако не прошло и полугода, как он потерял там самые нужные пальцы на
правой руке.
Если Тама злой дух для Миса, думал он, то и за ним увязался
какой-нибудь носитель зла, но он не сможет избавиться от своего злого духа,
потому что тот живет в нем самом.
Теперь уже Тама пошел четвертый год. Это была толстая наглая кошка. И
когда он глядел на Миса, лежавшую на мягкой до жути постели с кошкой на
бедре, то отводил в смутной тревоге глаза и думал:
"Неужели это та самая девочка, которая приехала со мной из деревни в
Токио три года назад?"
В середине ноября, в воскресенье чуть за полдень, когда он, съев суси
за прилавком закусочной в саду, уже расплачивался с хозяином, мимо прошел
Хаясида-сан в очень коротком кимоно из конгасури {Конгасури - темно-синяя
хлопчатобумажная ткань в белый горошек.}. Хаясида-сан, видно, ходил в баню.
Волосы у него были мокрые, в руке полотенце. Айда поклонился.
Хаясида-сан замедлил шаг, удивленно глядя на него. Айда еще раз
поклонился Хаясида-сан по привычке, приобретенной во время работы в
закусочной, и направился к качелям.
- Извините... - заговорил Хаясида-сан, догоняя его. Оказалось, Миса три
дня назад переехала куда-то в другой район. Айда открыл было рот, но сказать
ничего не смог. В голове была пустота.
- Я подумал, вы ждете ее... - сказал Хаясида-сан. - Ну, тогда всего
хорошего.
И Хаясида-сан направился к дому. Но Айда остановил его.
- Куда переехала?
- Не знаю. Она не сказала. И в доме никто не знает. Даже старичок
привратник. - Хаясида-сан, не глядя на Айда, доложил еще, что недели две
назад Миса радостно говорила ему, что она переезжает в большой дом. - А
таких домов в Токио полнымполно. Вам она ничего не сообщала?
Айда покачал головой.
- Не... - сказал он по-деревенски. Он не знал, как теперь быть.
- Ничего, скоро она обязательно сообщит, куда переехала. Делать нечего,
придется подождать. Так я пойду. - Хаясида-сан быстро вышел из ворот сада.
Айда медленно поплелся следом. В ту минуту ему и в голову не пришло, что
надо было бы помахать на прощанье хозяину закусочной, потому что теперь он
уже никогда, видно, не придет в этот сад. Ему почему-то стало вдруг зябко, и
он поднял воротник джемпера.
Он не заметил, как прошел остановку автобуса и оказался у Монмаэ
Никамати. В автобус садиться не хотелось. Страшно было вернуться в пустую
комнату. Потому он не торопился. Так и шел пешком.
На мосту Энъебаси дул сильный ветер с реки, и ему показалось, что его
вот-вот унесет в небо. Он остановился у железных перил, испугавшись, что
улетит неизвестно куда, хотя это не он, а Миса улетела от него, как бумажный
змей с оборванной нитью.
Он дошел до Нихонбаси. Домой возвращаться все еще было рано. На
тротуаре перед большим универмагом образовался непрерывный людской поток. Он
поплыл в этом потоке. Перед входом виднелась вывеска: "Шедевры японского
бонсая" {Бонсай - карликовое дерево, миниатюрный садик в горшке или на
подносе.}.
Когда он увидел иероглиф "бон", глаза его вдруг затуманились. Он вытер
слезы рукавом джемпера и снова взглянул на вывеску. Такой знакомый иероглиф!
На его родине Бон {Бон - праздник поминовения усопших.} справляли с
тринадцатого августа, на месяц позже, чем в других местах. Когда спускались
сумерки, все шли на храмовое кладбище у подножия горы и зажигали у родных
могил поминальные костры из сосновых корневищ. А когда совсем темнело, на
кладбищенском склоне горы мерцало более двухсот огней, и каменные ступени,
ведущие к храму, казались мостом через горящее озеро.
С тех пор как он уехал в Токио, он ни разу не был в своей деревне, ни
на Новый год, ни на Бон. Нет, он не бежал из дома. Просто ему не хотелось
туда возвращаться. После смерти отца к матери тихой сапой вселился бродячий
торговец, и дом стал ему чужим. Поэтому, окончив школу, он поспешил уехать
из деревни с намерением больше туда не возвращаться и вообще забыть свою
деревню. Но иероглиф "бон" напомнил ему дымки от поминальных костров в роще
криптомерий на кладбище. Понять значение иероглифа "сай" на вывеске он не
смог и решил, что речь идет о выставке предметов, которыми пользуются во
время праздника Бон в разных местах Японии. Пройти мимо такой выставки было
нельзя.
Однако, поднявшись на эскалаторе в зал, он увидел лишь несколько
десятков горшков с миниатюрными деревьями. Они стояли на низких полках,
покрытых белым полотном. Он остановился, обескураженный, перед причудливо
искривленной карликовой сосной, и тут кто-то хлопнул его по плечу.
- Айда-кун?
Он удивленно оглянулся. Это был Цуру-сан, сторож с матрасной фабрики.
"Странная встреча в странном месте", - подумал он. Цуру-сан тоже, казалось,
был удивлен.
- Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь! - воскликнул он. - Ты что,
любишь бонсай?
Тогда-то Айда впервые узнал, что маленькие деревья в горшках называются
бонсай.
Они отошли в сторону, чтобы не мешать посетителям выставки, и стали
разговаривать. Цуру-сан спросил, как его рука, и он незаметно вытащил руку
из кармана и показал ему. Еще на фабрике а Айда испытывал симпатию к
Цуру-сан, похожему на барсука, да и Цуру-сан, по-видимому, сочувствовал
парню, лишившемуся сразу двух пальцев.
Поскольку Айда впервые оказался на выставке бонсай, Цуру-сан предложил
посмотреть ее вместе, и они отправились вдоль полок с горшками. Цуру-сан до
этого уже обошел зал несколько раз, поэтому он подробно объяснял Айда
особенности экспонатов и трудности, с которыми столкнулись их создатели. Он
горячо дышал в ухо Айда, а тот сказал с восхищением:
- Здорово же ты все знаешь!
- Так я ведь много лет занимаюсь этим искусством. Правда, не настолько
преуспел, чтобы выставлять здесь свои произведения, однако и у меня есть
шедевры. Не веришь - пойдем покажу, - сказал Цуру-сан.
Айда подумал, что лучше все-таки сохранять дерево в естественном виде,
а не скручивать нарочно стволы и ветви, не создавать уродливые наросты.
Хороша была японская ель с неуклюже растопыренными ветвями, три хиноки
{Хиноки - кипарисовик японский.}, стоявшие рядышком. Его привлекали пейзажи,
нравилось, когда несколько одинаковых деревьев росли в горшке в виде рощицы.
Кэйяки {Кэйяки - дзельква пильчатая, ценное дерево семейства ильмовых.} в
одном из горшков выглядели совсем как настоящая роща. Это была сама природа
в миниатюре.
Поэтому, когда Цуру-сан спросил после осмотра, что Айда больше всего
понравилось, тот сразу сказал:
- Пейзажи.
- Вот как! Я так и думал, - обрадовался Цурусан. - Я тоже люблю
пейзажные бонсай. И выращиваю их неплохо. Хотелось бы показать тебе. Право
слово, заходи как-нибудь ко мне. У меня много разных бонсай пейзажного
стиля.
Цуру-сан вырвал листок из блокнота и нарисовал, как пройти от станции
метро до его дома.
- В следующее воскресенье сможешь? - спросил он.
Предложение было неожиданным, и Айда растерялся, но потом вспомнил, что
теперь ему уже не надо ехать в Фукагава и сидеть в саду, он совершенно
свободен. Пока он осматривал бонсай вместе с Цуру-сан, он совсем забыл о
том, что Миса бросила его и скрылась неизвестно куда.
Неделю он провел в бездействии. Когда Миса жила в Фукагава, время
обычно тянулось бесконечно долго. Теперь же неделя промелькнула незаметно, и
как-то сразу наступило воскресенье. По установившейся привычке он вышел из
дома, но идти было некуда. И он отправился к Цуру-сан.
Цуру-сан жил на одной из грязных улочек у плотины Аракава. Айда сразу
нашел дом по плану, который оставил ему Цуру-сан. Дом находился в глубине
переулка и был меньше, чем он ожидал увидеть. Он вошел во двор, и глаза его
округлились от удивления - на полках теснилось множество горшочков с
карликовыми деревьями. Он и не думал, что Цурусан может быть обладателем
такой коллекции.
Цуру-сан специально для него расставил все пейзажные бонсай на одной
полке. И тут же показал их. Один из пейзажей особенно поразил Айда. В
плоском, похожем на глубокое блюдо горшке овальной формы земля была насыпана
в виде невысокого холма, с одной стороны он был повыше, с другой пониже.
Холм зарос мхом, изображавшим траву, и среди этого мха торчало около
двадцати деревцев - точь-в-точь как на южной окраине дубовой рощи в его
родной деревне. Айда застыл от изумления, увидев этот пейзаж.
- Ну как? Понравилось что-нибудь? - спросил Цуру-сан.
Айда молча показал пальцем на кусочек своей родины в миниатюре.
- А-а, дубки, - сказал Цуру-сан. - Неплохая вещь. Но и ели хороши, не
правда ли?
Но Айда не хотелось больше глядеть ни на что другое, кроме дубовой
рощицы. Он не мог отойти от нее - так поразительно она походила на южную
окраину его родной дубовой рощи.
Глаза его наполнились слезами. Мысленно он был теперь на родине.
- Что с тобой? - Цуру-сан хлопнул его по плечу, и Айда сразу же
вернулся на токийскую улицу. Цуру-сан заглянул ему в лицо. Айда отвернулся,
вытер глаза и смущенно почесал в затылке.
- Совсем как в моей деревне. У нас в деревне точно такая же роща. Мы
там часто играли.
- Можешь взять, если уж так понравилось. Не насовсем, конечно, а на
время. Впрочем, могу и вовсе отдать, но ухаживать хлопотно. А так
налюбуешься вволю и принесешь, когда надоест. Будешь два раза в день
поливать. Справишься, я думаю.
Айда кивнул. Неожиданно для себя он получил дорогой подарок. Привез его
домой на такси, хотя редко брал такси, когда был без Миса.
В тот вечер он поставил горшок у изголовья постели и, лежа на животе,
стал любоваться миниатюрным пейзажем. Не заметил, как и заснул. С тех пор,
вернувшись с работы, он ложился у горшка и допоздна глядел на деревца.
Бонсай был как бы родником овальной формы, вызывавшим воспоминания о
родине. Когда он всматривался в него, воспоминания так и били ключом, словно
вода из родника.
Разглядывание миниатюрной рощицы стало его любимым занятием.
Он воображал, что мох - это трава на склоне холма, а он, Айда, совсем
еще маленький, лежит на траве. Глаза его закрыты, руки под головой, и сам он
величиной с половину спички. Дубовая рощица растет и увеличивается, и вот
она уже поглотила его. Слышен шелест ветра в верхушках деревьев, шум реки,
голоса птиц. Вдалеке стучит молотилка, гудит колокол в храме... Он медленно
открывает глаза и смотрит вверх. В голубом, ясном небе переплетаются, как
ячейки сети, верхушки дубов, скинувших листья. Он встает и идет по тропинке
в глубь рощи...
Однажды, когда он лежал так с закрытыми глазами, его вдруг окликнул
женский голос:
- Ко-тян!
Он поднял голову. Из-за дерева поодаль выглядывало румяное, дышащее
молодостью лицо Миса.
- Это ты? Ты где пряталась? - удивленно спросил он, хотел вскочить на
ноги и очнулся.
"Надо искать Миса", - подумал он тогда. Хаясида-сан сказал - надо
ждать, пока она сама подаст о себе весточку, но теперь было ясно, что
Хаясида-сан лишь успокаивал его. Миса никогда не предупреждала его, если
уходила по воскресеньям из дома, а теперь-то и подавно не откликнется. Надо
искать самому.
Он не знал, много ли в Токио больших многоквартирных домов и сколько
лет ему понадобится, чтобы обойти их все, если за день он сможет побывать
лишь в двух-трех. И все же он не мог отказаться от поисков.
Каждое воскресенье, покинув свой бонсай, он бродил по городу, но все
было напрасно.
В последнее воскресенье декабря, как раз перед Новым годом, он вернулся
вечером усталый от ходьбы и пошел в ближайшую баню. Болели старые раны на
руке - наверно, продрог на улице. В бане он вымыл наконец голову и,
освеженный и чистый, вернулся домой. За фанерной дверью раздался голос
домоправительницы:
- Вы спите, Айда-сан?
- Еще нет, - ответил он, одернул свитер, который собирался было снять,
и открыл дверь. Рядом с домоправительницей стоял незнакомый мужчина средних
лет, щуплый, с моргающими глазами, в просторном на вид плаще.
Домоправительница назвала мужчину следователем.
Айда невольно попятился. Подумал: "Пришли взыскать за то, что он
самовольно ходит по домам и наводит справки о Миса".
- Айда Кохэй, не так ли? - спросил следователь совсем не строгим
голосом и шагнул к двери. - Вы знаете женщину по имени Митобэ Миса?
"Откуда следователю известна Миса?" - удивился Айда и сказал, что
знает. На вопрос, кем он ей приходится, ответить было совсем не трудно,
потому что в своих блужданиях по городу он привык к такому вопросу.
- Встречались ли вы на днях с Миса? - спросил следователь, и он
ответил, что не видел ее с сентября.
Следователь кивнул, и Айда подумал, что допрос закончен, но следователь
улыбнулся и спросил еще, где он был и что делал вчера вечером.
- Вечером? Да вот здесь. - Он легонько топнул ногой по татами {Татами -
толстый соломенный мат стандартного размера (около 1,5кв.м), которым
застилается пол в традиционном японском доме.}.
- Все время были в этой комнате? - Лицо следователя улыбалось, только
глаза оставались серьезными. - И чем же вы занимались?
- Чем? Глядел на пейзаж.
- На что?
- На бонсай.
- Гм! - хмыкнул следователь и быстро оглядел комнату. - И где же он?
- А вот. - Айда открыл стеклянную дверь, раздвинул дребезжащие ставни и
показал на бонсай, стоявший сразу же под ногами на мокром балкончике.
Следователь нагнулся и, упершись руками в колени, уставился на горшок.
- Это и есть пейзаж?
- Да.
- Что это за деревья?
- Дубы.
- Дубы? Даже не подумаешь, что у них есть корни. Будто ветви натыканы.
Аиду охватило раздражение. Дело принимало нешуточный оборот. Ничего не
говоря, он присел на корточки и подергал один из дубков.
- А девочка-то по имени Митобэ Миса умерла. Айда испуганно отдернул
руку от дубка.
- Отравилась газом. В старом доме в районе Мэгуро, - сказал
следователь.
Айда хотел встать, но ему почему-то сделалось страшно, и он остался
сидеть.
- Самоубийство?.. - спросил он, крепко схватившись руками за колени и
глядя на бетонную стену, громоздившуюся прямо за мокрым балконом.
- Письма не оставила. На самоубийство не похоже. Резиновая трубка у
газовой колонки отошла - видать, во сне ногой толкнула. Очень пьяная была.
Вчера же было рождество.
Следователь все еще стоял нагнувшись, упираясь руками в колени.
- Миса-тян одна была?
- Одна. Говорят, у нее кошка жила. Так эта кошка исчезла. Дверь не была
заперта.
Айда обернулся, а следователь выпрямился.
- Поедешь перед Новым годом в деревню, утешь там родителей Миса-тян, -
сказал следователь, направляясь к двери. - Извини за беспокойство.
В тот вечер Айда Кохэй исчез. Утром старушка домоправительница,
заметив, что он долго не выходит, пошла поглядеть, что с ним. Постель была
постлана, а его самого не оказалось. Горел свет, стеклянная дверь и ставни
были открыты. В комнате все оставалось в том же виде, как накануне вечером,
когда старушка ушла, пожелав постояльцу спокойной ночи. Только Кохэй не
сидел на корточках перед горшком с миниатюрной рощей.
В комнате она нашла джемпер и носки. В ящике для обуви стояли гэта.
Значит, Кохэй ушел куда-то босиком, в одном свитере и джинсах? Позвонила ему
на службу. Там ответили, что Кохэй не появлялся. Старушка обследовала ящик
стола - письма не было.
улыбнулся. - Руку жаль. Как это случилось?
Пришлось рассказать, раз уж тот увидел.
- Работал на фабрике, где делают набивку для матрасов. Машиной
отрезало, - сказал он простодушно.
- Набивку для матрасов?
- Ну да. Матрасную набивку. Берут волосы, шерсть, нейлоновые очесы,
смешивают с жидкой резиной, раскатывают в виде толстого листа и режут на
большие куски механической пилой.
- Этой пилой и отрезало?
- Да. Из-за моей рассеянности.
Правда, так ему сказали хозяин фабрики и мастер, когда он очнулся. Сам
же он ничего не помнил. Как было на самом деле, он так и не узнал. Мог
только предположить, что пила сама вцепилась ему в руку.
- Теперь уж все равно, - нахмурился хозяин закусочной. - А пальцев
самых нужных нет. Неудобно, конечно?
Обычно Айда не испытывал большого неудобства, но очень расстраивался,
когда думал о будущем. Как можно заработать на хлеб, если даже карандаша не
удержишь? О канцелярской работе он и с самого начала не помышлял, но с такой
рукой невозможно ни станком управлять, ни другую работу делать, особенно
тонкую. Оставался только тяжелый, грязный труд, но он не был уверен, что это
ему под силу.
- Так вы сейчас эту самую набивку для матрасов делаете?
- Нет, я работаю в типографии. На грузовике.
- Хорошо водите?
- Нет, я не водитель. Помогаю сгружать и нагружать машину.
Хозяин закусочной понимающе кивнул и молча показал ему свою правую
руку. На ней не было безымянного пальца.
- Это не пилой отрезало. Пулеметом отбило, - сказал он.
На другой день хозяин закусочной спросил:
- Близко живете?
- Я? В Канда.
- В Канда?! И оттуда приезжаете?
- Да. На автобусе. Девятнадцатый номер от южного входа Токийской
станции метро.
- Вот, значит, как! А я думал, вы тут неподалеку обитаете.
Не зря спросил. Каждое воскресенье он приезжал сюда утром и просиживал
на качелях до захода солнца.
- Здесь рядом знакомая живет, - сказал он, подмигнув хозяину.
- Тогда почему вы всегда один?
- А ее дома нет...
На лице хозяина закусочной отразилось недоумение: можно, дескать, и
потом зайти. Но он этого не сказал. Заметил только:
- Ну и терпеливые же вы там, в Тохоку. Айда удивился, потому что
никогда не говорил а хозяину закусочной, откуда он родом.
- По говору понятно. Я в армии с ребятами с Тохоку служил... Все
погибли.
Айда молча вернулся к качелям. Отсюда ему был виден невзрачный переулок
на другой стороне улицы. За вывеской одноэтажного строения у входа в
переулок виднелись три окна второго этажа стоявшего позади дома, беленного
известкой. То, что посередине, было окном комнаты Миса. Она поставила в
комнате роскошную кровать и жила там вместе с черной кошкой по кличке Тама.
Кошку Миса привезла из деревни, а кровать купила, когда стала работать
в баре. Он помнил, как первый раз уселся на эту кровать. Ноги сами по себе
взмыли в воздух, и он стал раскачиваться вперед и назад, точно дарума
{Дарума - здесь: игрушка наподобие ваньки-встаньки.}.
Айда очень удивился. Чем он там набит, этот матрас? Не думал, что
кровать может быть такой мягкой. Cначала он ощутил беспокойство, а потом
вдруг помрачнел. Теперь-то он понимал, что это было предчувствием беды.
- Отныне будет так: если на окне висит красное полотенце - я еще сплю,
беспокоить не надо.
Миса сказала это в конце лета, когда он однажды в десятом часу утра
постучался к ней в дверь.
- Если белое полотенце - ко мне можно подняться. А когда никакого
полотенца не видно, меня нет дома.
В тот день Миса спросила из-за двери:
- Это ты, Ко-тян {Ко-тян - уменьшительное от Кохэй.}? - и, помедлив
немного, сказала: - Подожди в саду.
До сих пор она всегда открывала ему дверь, даже если была в каком-то
колыхавшемся, прозрачном, как крылья мотылька, одеянии, и при этом говорила:
"Я еще сплю. Войдешь?" - "Подожду на улице", - отказывался он и ждал,
когда откроется окно в комнате Миса, выходящее в переулок. А в то утро она
не только не отворила ему дверь, но потом еще и отчитала его. Такого не было
с тех пор, как они уехали вместе из деревни.
"Может, в баре что случилось или чувствует себя плохо", - решил он,
направляясь, как она велела, в сад. Немного погодя прибежала Миса с
развевавшимися волосами, выкрашенными в каштановый цвет, и выпалила:
- Теперь будет так...
"О чем это она?" - подумал он. Оказалось, о полотенцах.
- Иначе я просто свалюсь от недосыпания. Мы с тобой живем в разных
мирах. И отдыхаем, естественно, по-разному. Ты должен понять меня.
И беглой токийской скороговоркой, которую она уже усвоила, Миса
выпалила все, что, видимо, давно уже наболело у нее на душе. Прежде ему и в
голову бы не пришло, что он будет вот так стоять перед ней и выслушивать
упреки. Поэтому он глядел на бледные без помады губы Миса и молчал. А когда
Миса остановилась, сказал:
- Я понял. Пусть будет так, как ты сказала.
Только не говори, что мы живем в разных мирах. Миса молчала, опустив
тяжелые, опухшие веки. Тогда он, чтобы разрядить обстановку, добавил весело,
загибая оставшиеся на правой руке пальцы:
- Значит, красный - стоп, белый - иди, а когда никакого сигнала -
возвращайся восвояси. Ну прямо как дорожные знаки.
Однако Миса даже не улыбнулась. Не глядя на него, сказала сухо:
- А ты что думал? Это тебе не деревенская дорога.
Разговор не клеился, так что в тот день, постояв немного на улице, они
разошлись. В следующее воскресенье на окне у Миса не оказалось никакого
полотенца. Это означало, что ее нет дома. "А может, она уже забыла про эти
полотенца? - подумал он, стоя в переулке. - Каждый может рассердиться, если
его разбудить не вовремя. Вот в сердцах и наговорила лишнего".
Он понял, что не успокоится, пока не постучит к ней в дверь. Когда он
поднимался по лестнице, скрипнула дверь уборной, и появился сосед Миса,
Хаясида-сан, в ватном кимоно и с зубной щеткой во рту.
- Миса-тян куда-то уехала, - сказал он. Ничего не оставалось, как
поклониться и уйти. Значит, Миса не забыла про сигнал. В переулке он
оглянулся - в окне комнаты Миса ничего не висело. "Уходи, меня нет дома", -
как бы говорила Миса.
Но он перешел улицу и направился в сад. Лавочек там не было, и он сел
на качели. Ему был виден переулок и окно комнаты Миса. Идти было некуда.
Дома его ожидал лишь тощий тюфяк в пустой комнате, и возвращаться туда не
хотелось. "Лучше здесь побуду, подожду Миса", - подумал он.
Миса не вернулась и к вечеру. Так было и в следующие два воскресенья. В
окне не виднелось никакого полотенца, и с наступлением сумерек свет не
горел. И все же через неделю он снова вышел из дома и упрямо направился в
сад. По дороге он думал, что ее и сегодня не будет дома, но остановить себя
и вернуться не смог. Узнать, дома она или нет, можно, только взглянув на ее
окно. А вдруг дома? Вдруг на ее окне висит белое полотенце?
И, влекомый этим "а вдруг", он приходил в сад и сидел там до сумерек.
Это стало его постоянным занятием по воскресеньям. К середине дня он уставал
качаться на качелях, но не огорчался. Хозяин закусочной сказал, что он
терпеливый, но дело было не в этом. С тех пор как он приехал в Токио, все
воскресные дни он проводил с Миса и другого развлечения просто не знал.
Он не бездельничал в одиночестве, он ждал Миса, и это воодушевляло его.
И оттого, что Миса все-таки не появлялась, у него не возникало чувство
напрасно потерянного времени. Когда окно комнаты Миса начинало сверкать в
лучах заходящего солнца, нос его улавливал запах похлебки из закусочной, и
Айда охватывала досада. Он пытался глотать слюну до тех пор, пока на глазах
не появлялись слезы. Тогда он вставал с качелей. "Быстренько проглочу порции
три, и обратно", - думал он, но хозяин закусочной говорил:
- Сегодня опять зря прождали.
И слышать это было невыносимо.
Да что ж такое, где эта Миса? Чем она занимается? Даже в воскресенье не
бывает дома.
Однажды он вдруг подумал: "А что, если Миса вовсе покинула этот дом?"
Он тихонько поднялся по лестнице. Перед дверью комнаты Миса, как сторож у
ворот, сидела кошка Тама. Ну раз Тама здесь, то и Миса должна быть дома.
Он успокоился. Щелкнул над головой кошки пальцами, но Тама не
шевельнулась. Только мяукнула беззвучно с закрытыми глазами.
Еще когда Айда жил в деревне, он не любил кошек. Тама же он решил
полюбить, потому что ее любила Миса. Но из этого ничего не получилось.
Наоборот, он ее возненавидел.
Когда они приехали в Токио, это был совсем крошечный, чуть слышно
пищавший котенок. Миса привезла его в маленькой корзинке. Он считал Тама
источником всех бед для Миса. А Миса сама привезла этот источник бед с собой
в город.
Еще в деревне Миса завербовалась на хлебозавод, но через три месяца
уволилась и стала работать в уличном киоске. Не прошло и четырех месяцев,
как она ушла оттуда и нанялась официанткой в столовую. Затем была
парикмахерская, кафе, закусочная, что-то еще, и теперь она служила хосутэсу
{Хосутэсу - девушка, занимающая посетителей в баре (от англ. hostess -
хозяйка).} в баре. За три года она сменила по крайней мере десять мест.
Миса говорила, что причиной всех ее мытарств была Тама. Из-за нее, мол,
Миса попадала в немилость и вылетала с работы. Ему не хотелось думать, что
Миса легкомысленна, и потому он возненавидел кошку. На самом деле в Токио
Миса мгновенно преобразилась, стала совершенно не похожа на ту девушку,
которую он знал. Но он этого не замечал. Он думал, что виною всему не сама
Миса, а кошка Тама. Считал, что Тама, пользуясь расположением хозяйки,
заворожила ее и водит по городу.
Правда, ему и самому не очень-то везло с работой. Сначала он устроился
в закусочную, где подавали суси {Суси - приправленные уксусом и сахаром
колобки из вареного риса, на которые кладут рыбу, яйцо или овощи.}, однако
испытал там только стыд от насмешек и ничему путному не научился. Он никак
не мог привыкнуть зычно рявкать "Пожалте!" в лицо посетителю. Айда молча
кланялся ему, а после поклона говорить что-то было уже нелепо. Он так и
уволился, не избавившись от своей стеснительности.
После закусочной он работал в европейской кондитерской, в китайском
ресторане, но всюду им лишь помыкали, а ремеслу не учили. Тогда он решил
бросить торговые заведения и устроиться работать на матрасную фабрику.
Однако не прошло и полугода, как он потерял там самые нужные пальцы на
правой руке.
Если Тама злой дух для Миса, думал он, то и за ним увязался
какой-нибудь носитель зла, но он не сможет избавиться от своего злого духа,
потому что тот живет в нем самом.
Теперь уже Тама пошел четвертый год. Это была толстая наглая кошка. И
когда он глядел на Миса, лежавшую на мягкой до жути постели с кошкой на
бедре, то отводил в смутной тревоге глаза и думал:
"Неужели это та самая девочка, которая приехала со мной из деревни в
Токио три года назад?"
В середине ноября, в воскресенье чуть за полдень, когда он, съев суси
за прилавком закусочной в саду, уже расплачивался с хозяином, мимо прошел
Хаясида-сан в очень коротком кимоно из конгасури {Конгасури - темно-синяя
хлопчатобумажная ткань в белый горошек.}. Хаясида-сан, видно, ходил в баню.
Волосы у него были мокрые, в руке полотенце. Айда поклонился.
Хаясида-сан замедлил шаг, удивленно глядя на него. Айда еще раз
поклонился Хаясида-сан по привычке, приобретенной во время работы в
закусочной, и направился к качелям.
- Извините... - заговорил Хаясида-сан, догоняя его. Оказалось, Миса три
дня назад переехала куда-то в другой район. Айда открыл было рот, но сказать
ничего не смог. В голове была пустота.
- Я подумал, вы ждете ее... - сказал Хаясида-сан. - Ну, тогда всего
хорошего.
И Хаясида-сан направился к дому. Но Айда остановил его.
- Куда переехала?
- Не знаю. Она не сказала. И в доме никто не знает. Даже старичок
привратник. - Хаясида-сан, не глядя на Айда, доложил еще, что недели две
назад Миса радостно говорила ему, что она переезжает в большой дом. - А
таких домов в Токио полнымполно. Вам она ничего не сообщала?
Айда покачал головой.
- Не... - сказал он по-деревенски. Он не знал, как теперь быть.
- Ничего, скоро она обязательно сообщит, куда переехала. Делать нечего,
придется подождать. Так я пойду. - Хаясида-сан быстро вышел из ворот сада.
Айда медленно поплелся следом. В ту минуту ему и в голову не пришло, что
надо было бы помахать на прощанье хозяину закусочной, потому что теперь он
уже никогда, видно, не придет в этот сад. Ему почему-то стало вдруг зябко, и
он поднял воротник джемпера.
Он не заметил, как прошел остановку автобуса и оказался у Монмаэ
Никамати. В автобус садиться не хотелось. Страшно было вернуться в пустую
комнату. Потому он не торопился. Так и шел пешком.
На мосту Энъебаси дул сильный ветер с реки, и ему показалось, что его
вот-вот унесет в небо. Он остановился у железных перил, испугавшись, что
улетит неизвестно куда, хотя это не он, а Миса улетела от него, как бумажный
змей с оборванной нитью.
Он дошел до Нихонбаси. Домой возвращаться все еще было рано. На
тротуаре перед большим универмагом образовался непрерывный людской поток. Он
поплыл в этом потоке. Перед входом виднелась вывеска: "Шедевры японского
бонсая" {Бонсай - карликовое дерево, миниатюрный садик в горшке или на
подносе.}.
Когда он увидел иероглиф "бон", глаза его вдруг затуманились. Он вытер
слезы рукавом джемпера и снова взглянул на вывеску. Такой знакомый иероглиф!
На его родине Бон {Бон - праздник поминовения усопших.} справляли с
тринадцатого августа, на месяц позже, чем в других местах. Когда спускались
сумерки, все шли на храмовое кладбище у подножия горы и зажигали у родных
могил поминальные костры из сосновых корневищ. А когда совсем темнело, на
кладбищенском склоне горы мерцало более двухсот огней, и каменные ступени,
ведущие к храму, казались мостом через горящее озеро.
С тех пор как он уехал в Токио, он ни разу не был в своей деревне, ни
на Новый год, ни на Бон. Нет, он не бежал из дома. Просто ему не хотелось
туда возвращаться. После смерти отца к матери тихой сапой вселился бродячий
торговец, и дом стал ему чужим. Поэтому, окончив школу, он поспешил уехать
из деревни с намерением больше туда не возвращаться и вообще забыть свою
деревню. Но иероглиф "бон" напомнил ему дымки от поминальных костров в роще
криптомерий на кладбище. Понять значение иероглифа "сай" на вывеске он не
смог и решил, что речь идет о выставке предметов, которыми пользуются во
время праздника Бон в разных местах Японии. Пройти мимо такой выставки было
нельзя.
Однако, поднявшись на эскалаторе в зал, он увидел лишь несколько
десятков горшков с миниатюрными деревьями. Они стояли на низких полках,
покрытых белым полотном. Он остановился, обескураженный, перед причудливо
искривленной карликовой сосной, и тут кто-то хлопнул его по плечу.
- Айда-кун?
Он удивленно оглянулся. Это был Цуру-сан, сторож с матрасной фабрики.
"Странная встреча в странном месте", - подумал он. Цуру-сан тоже, казалось,
был удивлен.
- Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь! - воскликнул он. - Ты что,
любишь бонсай?
Тогда-то Айда впервые узнал, что маленькие деревья в горшках называются
бонсай.
Они отошли в сторону, чтобы не мешать посетителям выставки, и стали
разговаривать. Цуру-сан спросил, как его рука, и он незаметно вытащил руку
из кармана и показал ему. Еще на фабрике а Айда испытывал симпатию к
Цуру-сан, похожему на барсука, да и Цуру-сан, по-видимому, сочувствовал
парню, лишившемуся сразу двух пальцев.
Поскольку Айда впервые оказался на выставке бонсай, Цуру-сан предложил
посмотреть ее вместе, и они отправились вдоль полок с горшками. Цуру-сан до
этого уже обошел зал несколько раз, поэтому он подробно объяснял Айда
особенности экспонатов и трудности, с которыми столкнулись их создатели. Он
горячо дышал в ухо Айда, а тот сказал с восхищением:
- Здорово же ты все знаешь!
- Так я ведь много лет занимаюсь этим искусством. Правда, не настолько
преуспел, чтобы выставлять здесь свои произведения, однако и у меня есть
шедевры. Не веришь - пойдем покажу, - сказал Цуру-сан.
Айда подумал, что лучше все-таки сохранять дерево в естественном виде,
а не скручивать нарочно стволы и ветви, не создавать уродливые наросты.
Хороша была японская ель с неуклюже растопыренными ветвями, три хиноки
{Хиноки - кипарисовик японский.}, стоявшие рядышком. Его привлекали пейзажи,
нравилось, когда несколько одинаковых деревьев росли в горшке в виде рощицы.
Кэйяки {Кэйяки - дзельква пильчатая, ценное дерево семейства ильмовых.} в
одном из горшков выглядели совсем как настоящая роща. Это была сама природа
в миниатюре.
Поэтому, когда Цуру-сан спросил после осмотра, что Айда больше всего
понравилось, тот сразу сказал:
- Пейзажи.
- Вот как! Я так и думал, - обрадовался Цурусан. - Я тоже люблю
пейзажные бонсай. И выращиваю их неплохо. Хотелось бы показать тебе. Право
слово, заходи как-нибудь ко мне. У меня много разных бонсай пейзажного
стиля.
Цуру-сан вырвал листок из блокнота и нарисовал, как пройти от станции
метро до его дома.
- В следующее воскресенье сможешь? - спросил он.
Предложение было неожиданным, и Айда растерялся, но потом вспомнил, что
теперь ему уже не надо ехать в Фукагава и сидеть в саду, он совершенно
свободен. Пока он осматривал бонсай вместе с Цуру-сан, он совсем забыл о
том, что Миса бросила его и скрылась неизвестно куда.
Неделю он провел в бездействии. Когда Миса жила в Фукагава, время
обычно тянулось бесконечно долго. Теперь же неделя промелькнула незаметно, и
как-то сразу наступило воскресенье. По установившейся привычке он вышел из
дома, но идти было некуда. И он отправился к Цуру-сан.
Цуру-сан жил на одной из грязных улочек у плотины Аракава. Айда сразу
нашел дом по плану, который оставил ему Цуру-сан. Дом находился в глубине
переулка и был меньше, чем он ожидал увидеть. Он вошел во двор, и глаза его
округлились от удивления - на полках теснилось множество горшочков с
карликовыми деревьями. Он и не думал, что Цурусан может быть обладателем
такой коллекции.
Цуру-сан специально для него расставил все пейзажные бонсай на одной
полке. И тут же показал их. Один из пейзажей особенно поразил Айда. В
плоском, похожем на глубокое блюдо горшке овальной формы земля была насыпана
в виде невысокого холма, с одной стороны он был повыше, с другой пониже.
Холм зарос мхом, изображавшим траву, и среди этого мха торчало около
двадцати деревцев - точь-в-точь как на южной окраине дубовой рощи в его
родной деревне. Айда застыл от изумления, увидев этот пейзаж.
- Ну как? Понравилось что-нибудь? - спросил Цуру-сан.
Айда молча показал пальцем на кусочек своей родины в миниатюре.
- А-а, дубки, - сказал Цуру-сан. - Неплохая вещь. Но и ели хороши, не
правда ли?
Но Айда не хотелось больше глядеть ни на что другое, кроме дубовой
рощицы. Он не мог отойти от нее - так поразительно она походила на южную
окраину его родной дубовой рощи.
Глаза его наполнились слезами. Мысленно он был теперь на родине.
- Что с тобой? - Цуру-сан хлопнул его по плечу, и Айда сразу же
вернулся на токийскую улицу. Цуру-сан заглянул ему в лицо. Айда отвернулся,
вытер глаза и смущенно почесал в затылке.
- Совсем как в моей деревне. У нас в деревне точно такая же роща. Мы
там часто играли.
- Можешь взять, если уж так понравилось. Не насовсем, конечно, а на
время. Впрочем, могу и вовсе отдать, но ухаживать хлопотно. А так
налюбуешься вволю и принесешь, когда надоест. Будешь два раза в день
поливать. Справишься, я думаю.
Айда кивнул. Неожиданно для себя он получил дорогой подарок. Привез его
домой на такси, хотя редко брал такси, когда был без Миса.
В тот вечер он поставил горшок у изголовья постели и, лежа на животе,
стал любоваться миниатюрным пейзажем. Не заметил, как и заснул. С тех пор,
вернувшись с работы, он ложился у горшка и допоздна глядел на деревца.
Бонсай был как бы родником овальной формы, вызывавшим воспоминания о
родине. Когда он всматривался в него, воспоминания так и били ключом, словно
вода из родника.
Разглядывание миниатюрной рощицы стало его любимым занятием.
Он воображал, что мох - это трава на склоне холма, а он, Айда, совсем
еще маленький, лежит на траве. Глаза его закрыты, руки под головой, и сам он
величиной с половину спички. Дубовая рощица растет и увеличивается, и вот
она уже поглотила его. Слышен шелест ветра в верхушках деревьев, шум реки,
голоса птиц. Вдалеке стучит молотилка, гудит колокол в храме... Он медленно
открывает глаза и смотрит вверх. В голубом, ясном небе переплетаются, как
ячейки сети, верхушки дубов, скинувших листья. Он встает и идет по тропинке
в глубь рощи...
Однажды, когда он лежал так с закрытыми глазами, его вдруг окликнул
женский голос:
- Ко-тян!
Он поднял голову. Из-за дерева поодаль выглядывало румяное, дышащее
молодостью лицо Миса.
- Это ты? Ты где пряталась? - удивленно спросил он, хотел вскочить на
ноги и очнулся.
"Надо искать Миса", - подумал он тогда. Хаясида-сан сказал - надо
ждать, пока она сама подаст о себе весточку, но теперь было ясно, что
Хаясида-сан лишь успокаивал его. Миса никогда не предупреждала его, если
уходила по воскресеньям из дома, а теперь-то и подавно не откликнется. Надо
искать самому.
Он не знал, много ли в Токио больших многоквартирных домов и сколько
лет ему понадобится, чтобы обойти их все, если за день он сможет побывать
лишь в двух-трех. И все же он не мог отказаться от поисков.
Каждое воскресенье, покинув свой бонсай, он бродил по городу, но все
было напрасно.
В последнее воскресенье декабря, как раз перед Новым годом, он вернулся
вечером усталый от ходьбы и пошел в ближайшую баню. Болели старые раны на
руке - наверно, продрог на улице. В бане он вымыл наконец голову и,
освеженный и чистый, вернулся домой. За фанерной дверью раздался голос
домоправительницы:
- Вы спите, Айда-сан?
- Еще нет, - ответил он, одернул свитер, который собирался было снять,
и открыл дверь. Рядом с домоправительницей стоял незнакомый мужчина средних
лет, щуплый, с моргающими глазами, в просторном на вид плаще.
Домоправительница назвала мужчину следователем.
Айда невольно попятился. Подумал: "Пришли взыскать за то, что он
самовольно ходит по домам и наводит справки о Миса".
- Айда Кохэй, не так ли? - спросил следователь совсем не строгим
голосом и шагнул к двери. - Вы знаете женщину по имени Митобэ Миса?
"Откуда следователю известна Миса?" - удивился Айда и сказал, что
знает. На вопрос, кем он ей приходится, ответить было совсем не трудно,
потому что в своих блужданиях по городу он привык к такому вопросу.
- Встречались ли вы на днях с Миса? - спросил следователь, и он
ответил, что не видел ее с сентября.
Следователь кивнул, и Айда подумал, что допрос закончен, но следователь
улыбнулся и спросил еще, где он был и что делал вчера вечером.
- Вечером? Да вот здесь. - Он легонько топнул ногой по татами {Татами -
толстый соломенный мат стандартного размера (около 1,5кв.м), которым
застилается пол в традиционном японском доме.}.
- Все время были в этой комнате? - Лицо следователя улыбалось, только
глаза оставались серьезными. - И чем же вы занимались?
- Чем? Глядел на пейзаж.
- На что?
- На бонсай.
- Гм! - хмыкнул следователь и быстро оглядел комнату. - И где же он?
- А вот. - Айда открыл стеклянную дверь, раздвинул дребезжащие ставни и
показал на бонсай, стоявший сразу же под ногами на мокром балкончике.
Следователь нагнулся и, упершись руками в колени, уставился на горшок.
- Это и есть пейзаж?
- Да.
- Что это за деревья?
- Дубы.
- Дубы? Даже не подумаешь, что у них есть корни. Будто ветви натыканы.
Аиду охватило раздражение. Дело принимало нешуточный оборот. Ничего не
говоря, он присел на корточки и подергал один из дубков.
- А девочка-то по имени Митобэ Миса умерла. Айда испуганно отдернул
руку от дубка.
- Отравилась газом. В старом доме в районе Мэгуро, - сказал
следователь.
Айда хотел встать, но ему почему-то сделалось страшно, и он остался
сидеть.
- Самоубийство?.. - спросил он, крепко схватившись руками за колени и
глядя на бетонную стену, громоздившуюся прямо за мокрым балконом.
- Письма не оставила. На самоубийство не похоже. Резиновая трубка у
газовой колонки отошла - видать, во сне ногой толкнула. Очень пьяная была.
Вчера же было рождество.
Следователь все еще стоял нагнувшись, упираясь руками в колени.
- Миса-тян одна была?
- Одна. Говорят, у нее кошка жила. Так эта кошка исчезла. Дверь не была
заперта.
Айда обернулся, а следователь выпрямился.
- Поедешь перед Новым годом в деревню, утешь там родителей Миса-тян, -
сказал следователь, направляясь к двери. - Извини за беспокойство.
В тот вечер Айда Кохэй исчез. Утром старушка домоправительница,
заметив, что он долго не выходит, пошла поглядеть, что с ним. Постель была
постлана, а его самого не оказалось. Горел свет, стеклянная дверь и ставни
были открыты. В комнате все оставалось в том же виде, как накануне вечером,
когда старушка ушла, пожелав постояльцу спокойной ночи. Только Кохэй не
сидел на корточках перед горшком с миниатюрной рощей.
В комнате она нашла джемпер и носки. В ящике для обуви стояли гэта.
Значит, Кохэй ушел куда-то босиком, в одном свитере и джинсах? Позвонила ему
на службу. Там ответили, что Кохэй не появлялся. Старушка обследовала ящик
стола - письма не было.