Тэцуо Миура. Рассказы

однажды в их дом пришел настоятель из храма Рюгэндзи и, задвинув седзи,
долго беседовал с матерью. Тое в это время поил водой с красным перцем
ослабевшего петуха возле курятника. Мать плачущим голосом спросила: "А
почему женщина не может согрешить? Почему, святой отец?"
Тое не знал, как звали его отца, и никогда его не видел. Да и не хотел
ни видеть, ни знать. Молил бога только об одном: чтобы отец не оказался
одним из тех знакомых ему мужчин, которые то и дело наведывались к его
матери. Пусть бы он был заезжим гостем, что не дают матери заснуть до утра в
гостинице у горячего источника. А если бы это был один из тех, что бывает в
их доме, он бы его люто возненавидел.
С позапрошлой весны мать плохо спала по ночам. Кто-то из мужчин,
бывавших в их доме, научил ее принимать снотворное, и она стала принимать
его ежедневно. Летом прошлого года глотала его вперемешку с сакэ уже
горстями. От него и погибла.
Умерла мать осенним утром в гостиничном бассейне. Она плавала там
мертвая, лицом вверх, раскинув руки и ноги. Живот ее вздулся, как барабан.
Тое показалось, что к телу ее там и тут прилипли лепестки гортензии. Но он
вспомнил, что гортензии давно отцвели, и понял, что это были синяки.
Накануне ночью она, как обычно, приняла снотворное, но заснуть не
смогла и посреди ночи одна отправилась в бассейн. Там в воде снотворное
вдруг подействовало, она потеряла сознание и утонула. Тое узнал это от
полицейского и гостя, с которым она была той ночью.
Тело матери сожгли под открытым небом, а урну с пеплом захоронили в
углу храмового двора.
Когда прозвучал сигнал местного радио, возвещавший об окончании отдыха,
Ая в кузове мчавшегося грузовика постучал по спине Фуми.
- Глянь-ка! Люди-рекламы опять пожаловали. Фуми посмотрел в ту сторону,
куда указал палец рабочей рукавицы, испачканный пыльным удобрением. От моря
по дороге, ведущей через пастбище к конюшням, покачиваясь, поднимались
красные и голубые зонтики. Шли три женщины и мужчина. Зонтики и яркие платья
плыли над зеленью пастбища.
Это были не люди-рекламы, а просто туристы из города, иногда
забредавшие на пастбище, Ая и Фуми прозвали их "ходячей рекламой". Им не
нравились слишком яркие цвета их одежды.
- Ишь, зонтами прикрылись... На заводе не то чтобы от солнца - от дождя
и то зонтами не прикрывались.
- Смотреть противно!
Фуми набрал полную пригоршню сухого удобрения и швырнул в их сторону.
- Да, противно!
Ая тоже зачерпнул пригоршню и швырнул в городских гостей.
Потом они снова принялись за свою нудную работу, которой были заняты
уже часа два.
Между тем четверо поравнялись с пастухами, шедшими на пастбище за
лошадьми.
- А, здравствуйте! На работу? - развязно поздоровался с ними мужчина,
приподняв большим пальцем поля соломенной шляпы. Женщины засмеялись,
кланяясь.
Оказалось, женщины были из городского кабаре.
В прошлом месяце на праздник Баюканной - покровительницы лошадей -
конюхи, проведя обряд очищения у часовни за конюшнями, натянули красно-белый
занавес на лугу рядом с общежитием и устроили гулянку. Тогда им прислуживали
двадцать женщин из кабаре "Золотая повозка". И эти три тоже были среди них.
А мужчина был управляющим кабаре.
Он спросил у одного из конюхов, как пройти к Хякуда, и повел спутниц к
третьей конюшне. Конюхи удивленно переглянулись. Кто скривил губы, кто
прищелкнул языком, кто фыркнул. Тогда, во время гулянки, напившись, они
пообещали женщинам навестить их, но до сих пор не выполнили свое обещание -
теперь вот придется расплачиваться.
- Зачем это они пришли? - спросил один.
- А разве не к тебе? - пошутил другой.
- По счету пришли получить, - предположил третий.
В таком случае им нужно было бы, наверно, идти прямо к дому хозяина
конезавода, однако они, похоже, направились к Хякуда. Конюхи бросили думать
о чужих делах и разбежались по пастбищу.
А у третьей конюшни как раз шла подготовка к вечерней работе, и Хякуда
обтирал пот с племенного жеребца, вернувшегося со скакового круга.
- Спасибо за ваше участие в празднике, - сказал он.
- Мы приехали отдохнуть на берегу и зашли вот к вам ненадолго. Я вижу,
вы заняты?
- Да, работаем с утра до вечера. И так весь июль, - ответил Хякуда,
похлопывая жеребца ладонью по спине. Под гладкой, блестящей кожей коня
перекатывались тугие, как канаты, мышцы.
- Большая лошадь! - сказала смуглая разбитная женщина.
- Ага! - поддакнула другая, похожая на девочку, с пухлыми щеками. -
Первый раз вижу такую большую!
Красивая стройная женщина молча глядела на морду жеребца. Хякуда тоже
захотелось вставить слово.
- Эту лошадь зовут Рассвет. Племенной жеребец английских кровей, восьми
лет. Три раза выигрывал на здешних скачках... - начал объяснять он, будто
перед ним были учащиеся сельскохозяйственной школы.
- Сколько один раз стоит? - спросил управляющий кабаре. На гулянке они
вместе с Хякуда выпили по чашечке сакэ, и теперь, когда речь зашла о работе
конюха, он опять увлекся разговором. Правда, при первом знакомстве он уже
спрашивал у Хякуда об этом и все знал, но тут нарочно опять поинтересовался,
чтобы удивить женщин.
- Гм! По нынешним временам сто семьдесят тысяч иен.
Женщины вытаращили глаза.
- Дорого, не правда ли? - продолжал провоцировать конюха управляющий
кабаре.
- Одна лошадь стоит сто семьдесят тысяч? - удивилась маленькая, похожая
на подростка.
- Да что вы! Этот жеребец стоит двадцать миллионов иен.
- А сто семьдесят тысяч?
- Один раз...
- Что один раз?
Управляющий с досадой щелкнул языком и пробормотал про себя: "Вот
непонятливая!"
Один из конюхов сказал, что кобыла готова. Хякуда велел вывести ее.
- Куда?
Хякуда оглядел луг из-под ладони.
- Вон туда.
Женщины о чем-то тихо перемолвились и пошли на луг вдоль забора.
Управляющий, оставшись один, машинально постукивал по донышку
соломенной шляпы.
- Извините, что мы так неожиданно к вам нагрянули. Захотелось, знаете,
немного подстегнуть себя. Вялость одолела.
Хякуда не понял, что это он там говорит такое. Но к замечаниям
городских жителей он относился снисходительно. Сам-то он был не мастак
разговаривать. Спросят - ответит. На празднике этот управляющий показался
ему деловым парнем, а тут говорит как-то непонятно: подстегнуть чего-то...
- Пожалуйста, смотрите, - сказал он. - Это моя работа. Хотите
взглянуть, как я работаю, смотрите с легкой душой. Все по воле божьей
делается...
И Хякуда улыбнулся спокойно. Он всегда был спокоен, какие бы высокие
гости ни стояли рядом.
Лучи заходящего солнца залили весь луг. Хякуда вел Рассвета на поводу,
и чем дальше по лугу, тем сильнее пахли пряные травы.
Кобыла стояла неподвижно, словно изваяние, добродушно опустив голову.
Три женщины прислонились к изгороди метрах в двадцати.
"Женщины всегда занимают места первыми", - подумал Хякуда.
- Идите вон туда. Здесь опасно, - сказал он, обернувшись к управляющему
кабаре, собиравшемуся, как видно, всюду следовать за ним. Управляющий
замедлил шаг, огорченно улыбнулся и пошел к женщинам. Те о чем-то тихо
разговаривали, постукивая по траве кончиками туфель.
- Эй! Молчание.
- Что вы там делаете?
- У нас важный разговор, - сказала, не оборачиваясь, женщина, похожая
на девочку.
- Повернитесь сюда. Молчание.
- Начинается!
- Что? - спросила смуглая.
- Потом пожалеете, что не видели.
- Не беспокойтесь.
- Пожалеете. Я-то знаю.
Маленькая женщина недоуменно втянула голову в плечи.
- И ведь хочется повернуться, а не смеете.
- Да что там? - Смуглая женщина резко повернулась и замерла.
Жеребец встал на дыбы, подняв передние ноги и роя задними землю. Хякуда
с поводьями в руках пригнулся прямо под его копытами. Казалось, жеребец
вот-вот вздернет его вверх и отбросит прочь.
- Ой! Глядите! - с ужасом вскрикнула одна гостья.
Тем временем Хякуда, мало заботясь о себе, изо всех сил сдерживал коня,
опасаясь, что тот, разъярившись, опрокинется назад. Если по невниманию
ослабить поводья, строптивый жеребец может сесть на зад, завалиться набок и
сильно удариться головой о землю. Обычно лошадь тут же испускает дух.
За тридцать лет работы на конезаводе Хякуда только раз допустил такую
оплошность. Это самый ответственный момент в его работе.
Рассвет между тем в ярости не то ржал, не то храпел. Из пасти его
вылетала пена. Его возбуждал вид кобылы.
- Ну давай, давай! - тянул его за поводья Хякуда...
Все длилось каких-нибудь тридцать секунд. Всего лишь миг...
Лошадей развели. Они тихо ушли в конюшни. Вдали синело море. Разбитная
женщина стояла прямая, будто палку проглотила, широко открытые глаза ее
сверкали на бледном лице. Стройная красавица прислонилась к изгороди с таким
видом, будто ничего не случилось. Маленькая сидела на корточках, обхватив
колени руками. Управляющий кабаре сложил руки на груди - ему хотелось
понаблюдать за лицами женщин, и только теперь он с сожалением опомнился.
Приминая траву, он пошел прочь, затем, обернувшись, крикнул:
-Эй!
Маленькая женщина укоризненно поглядела на него.
- Все уже.
Разбитная состроила кислую мину.
- Пора возвращаться, а то опоздаем в кабаре.
- Идите. Мы догоним. - Маленькая, видно, была не на шутку рассержена.
Красавица, слегка улыбаясь, медленно пошла за управляющим.
Две другие - одна, сидя на корточках, другая, прислонившись к изгороди,
- некоторое время молчали. Глядели на траву, где уже никого не было.
Но что они вообще там видели? Видели, как в солнечном сиянии глыбы мяса
шумно сталкивались друг с другом, содрогались, затихали. Будто обдал их
просто жаркий черный вихрь, хлестнул им прямо в лицо, перехватил дыхание.
Они не заметили, что он пронзил их насквозь. Зачем они уступили ему? -
думают они, растерянно замечая, как померкли их лирические воспоминания о
прошлом.
Женщина, похожая на девочку, все еще сидела на корточках, не в силах
подняться. Она рассеянно вспоминала прошлую ночь, которая казалась ей теперь
неясным отпечатком рентгеновского снимка. Вспоминала свое неловкое
заигрывание и скупые ласки мужчины - для чего все это? Ей стало жалко
беспечной хрупкости своего тела.
- Как хочется в море поплескаться! - сказала она тихо. Да, попрыгать бы
по-детски невинно в воде, поднимая тучу брызг...
- И мне, - отозвалась разбитная женщина с бледным лицом.
Но пора возвращаться. Возвращаться к своей жизни. А море как-нибудь
потом. Когда снова захочется прийти к нему. Только когда это будет, кто
знает...
Они встают, и их длинные тени падают на траву.
После ужина приехал торговец мануфактурой. Как всегда, примчался на
мотоцикле и на этот раз привез ткань на юката.
Он приезжает раз в месяц и привозит все, что нужно женщинам, начиная с
тканей и кончая нитками и иголками. Товары раскладывают на столе в столовой,
туда, услышав объявление по местному радио, собираются жены и дети конюхов.
Иногда приходит и жена хозяина конезавода.
- Теперь после работы чашечку сакэ будем пить, нарядившись в юката. -
Торговец хлопает в ладоши, вынимает из коробки юката и выкладывает на стол.
Одного стола оказывается недостаточно. Занимают второй. Торговец,
расхваливая свой товар, смешит детей, подзадоривает молодых конюхов,
подшучивает над женщинами.
Жена Хякуда не знает, какую ткань ей выбрать: темно-синий касури или
колокольчиками. Ей хочется и то и другое. Однако так нельзя. Она решила
купить по одному отрезу для мужа и для себя и уже взяла для мужа ткань с
рисунком в виде фигур сеги.
Она спрашивает у торговца, какой цвет лучше.
- Как вам сказать... Зависит от вкуса. Колокольчиками благороднее, зато
касури молодит и освежает лицо. И то и другое хорошо.
Цена у ткани одинаковая. Она думает выбрать такую, чтобы потом не
жалеть. И благородный цвет неплох, и тот, что молодит, купить хочется.
Хорошо, если бы ткань была и благородной и освежающей лицо. Но такого
рисунка на глаза не попадается. Она решает посоветоваться с мужем, берет оба
куска и идет домой.
Хякуда играет в сеги с Тяном, сидя у очага. Тян одинок, живет в амбаре,
под крышей, а питается вместе с Хякуда. Сначала они молча едят, потом
выпивают по чашечке сакэ. Потягивая сакэ, играют по одной партии каждый
вечер. Тян обычно выигрывает, Хякуда в лучшем случае сводит в ничью, но чаще
проигрывает. Потому жена с умыслом выбрала ему сегодня ткань с рисунком
фигур сеги - может, принесет ему удачу?
- Посмотри-ка, какое юката я тебе купила, - говорит она, развертывая
ткань.
Хякуда мельком глядит на юката и кивает.
- Видишь, какой рисунок?
- Угу.
"Расстроился. Ну ладно, сошью - может, и понравится тогда", - думает
жена и спрашивает:
- Как ты думаешь, какой лучше? Она показывает ему два отреза. Хякуда
снова мельком глядит на них и говорит:
- Оба хороши.
- Скажи, какой мне взять?
- Сама реши. - Хякуда смотрит на шахматную доску.
- Ну скажи. Я одолжила их у торговца, чтобы показать тебе.
Хякуда бросает недовольный взгляд на отрезы.
- Лучше тот, что в цветах.
"Значит, тот, что колокольчиками расписан. Благородный рисунок. По
правде говоря, я тоже его выбрала", - думает жена.
Хякуда и на этот раз проигрывает в сеги.
В восемь часов последняя кормежка. Выпив сакэ, Хякуда вместе с Тяном
обходит все конюшни, прощается с Тяном у амбара и возвращается домой.
Чашка опять наполнена сакэ.
- Что это? - спрашивает он у жены. Она смеется, как девушка:
- Пей на здоровье.
"Чудно! Всегда наливает только одну. А теперь вот и вторую поставила.
Впрочем, неплохо иногда и пару чашек осушить", - думает Хякуда. Тем временем
жена непрерывно рассказывает ему, чья хозяйка что купила, что приобрели
конюхи. И сообщив все новости, она идет укладывать детей, галдящих в кухне.
- Скоро радио включат. Спать!
Она выставляет детей в соседнюю комнату и, прибираясь на кухне, слышит
голос диктора: "Дорогие сотрудники конезавода! И те, кто в общежитии, и те,
кто в конюшнях. Сейчас девять часов. Пора гасить свет. Сегодня день прошел
благополучно. Спасибо за труд".
Радио затихает, и конезавод погружается в тишину. Издали доносится шум
волн.
- Эй! - зовет Хякуда.
"Что это он?" - думает жена. Поправляет мокрыми пальцами волосы и
открывает дверь. Муж, убавив свет, уже лежит в постели. Жена мешкает - уж
как-то внезапно позвал.
- Чего тебе? - спрашивает она, делая вид, что ничего не понимает.
Хякуда раздражен. Хмурится.
- Я еще не прибралась. Подожди немного. "Молчит. Рассердился, что ли?"
- думает жена.
- Эй! - окликает она его.
Ответа нет. Она зажигает большой свет. Он хмурится, поворачивается на
другой бок. Она подходит к изголовью и наклоняется над ним. Он спит. Она
сердито толкает его в плечо. Все напрасно. Муж спит крепким сном.
Значит, он просто бормотал во сне? Или она ослышалась?
Жена Хякуда снова убавляет свет и с хмурым лицом возвращается на кухню.
Видно, весь июль, пока не кончится горячая пора, придется мириться с этим.
Придется безропотно терпеть, раз мужчина так занят работой.
Перед тем как лечь спать, она еще раз достает купленные обновы. Уж
сколько лет не любовалась вот так, пока никто не видит, понравившейся
тканью. На мгновение она задумывается: "Надо было бы еще на одно юката
купить темно-синего касури", - но тут же укоряет себя за эту мысль. Встает,
набрасывает ткань на плечи, смотрится в зеркало, висящее на столбе. Но
зеркало совсем маленькое, и она не видит себя во весь рост. "Жаль", - думает
она. Открывает окно и глядится в темное стекло. Теперь лучше. Светлая ткань
юката смутно, но все же виднеется в стекле. Она опускает ткань пониже, как
на ночном кимоно. Оглядывает себя, не спеша поворачиваясь кругом.
Иногда темноту ночи освещают резкие вспышки маяка.


Блуждающий огонек

I

Сани с ватагой подвыпивших парней, распевавших какую-то народную песню,
вынырнули из ущелья, поросшего густым буковым лесом, к озеру, и над тихой
озерной водой, окруженной заснеженными горами, разнесся холодный звук
колокольчика. Озеро уже стало замерзать от берегов, и посредине, отражая
зимнее небо, темнел лишь небольшой круг воды, значительно убавившийся по
сравнению с летом.
Возница в соломенных снегоступах и безрукавке на собачьем меху натянул
вожжи и, покрикивая, погнал коня к причалу. Крытые сани, скрипя по снегу
полозьями, наклонились, и из повозки раздался пронзительный визг.
В санях сидели трое пьяных парней и две девушки того же возраста, а
также молодой мужчина и женщина, неизвестно зачем направлявшиеся в такое
время к горному озеру занесенному снегом. Вскрикнула одна из девушек: когда
сани наклонились набок, она съехала к плечу парня, и тот обнял ее.
Все трое были из молодежного кружка поселка Хотару, расположенного на
другом берегу озера, и ездили в городок, находившийся в долине, за
театральным занавесом для новогоднего вечера. По дороге они зашли к
знакомому, где и напились самогона. Сидя вокруг свертка с занавесом, они
распевали во все горло песни и перекидывались шуточками, не обращая никакого
внимания на незнакомых людей, притулившихся в углу повозки.
За два часа езды от городской станции мужчина с женщиной ни разу не
заговорили, только изредка женщина спрашивала у мужчины, укутанного одеялом
и лежавшего головой на ее коленях: "Ну как? Не холодно?" Мужчина иногда
покашливал под одеялом. Это было легкое покашливание, но, закашлявшись, он
долго не мог остановиться.
Заметив, что колокольчик умолк, женщина выглянула из-за полога и
легонько потрясла мужчину за плечо:
- Ото-сан! Озеро. Озеро Дзиппэки.
- Приехали? Наконец-то! - Мужчина приподнял голову, но, закашлявшись,
снова уткнулся лицом в колени женщины. Она молча гладила его по спине.
Неподалеку от причала утопало в снегу несколько домов. На крышах
виднелись вывески сувенирных лавок, но окна была забиты досками, и
присутствия людей не ощущалось. У причала, сколоченного из щербатых досок,
среди рыбачьих лодок стоял небольшой туристский пароходик с облупившимися
боками.
Когда сани приблизились к пристани, на палубе пароходика появился
пожилой человек в мешковатом бушлате цвета хаки, сшитом, видимо, из
армейского одеяла, какие привозили с собой демобилизованные солдаты.
Шла вторая послевоенная зима. Один из парней, ехавших в санях, был одет
в короткий матросский бушлат, другой в штаны от летного комбинезона, а на
шее одной из девушек красовался шарф из парашютного шелка. Возница был в
солдатских обмотках.
Незнакомые спутники их сошли позже других - свертывали одеяло. На
женщине оказалось синее пальто, черные брюки и мужские резиновые сапоги. С
плеча свешивалась полотняная санитарная сумка, в руках она держала большие
узлы.
Мужчина, одетый во все армейское, кроме шапки из заячьего меха,
расплатился с возницей. Он был бледен, с ввалившимися щеками, лет двадцати
двух на вид. Женщина выглядела старше года на три-четыре, но щеки ее все еще
были гладкими и тугими. Пока возница считал мелочь, женщина живыми черными
глазами поглядывала на потную спину лошади.
Когда они поднялись на пароходик, капитан в мешковатом бушлате с
удивлением поглядел на них и спросил:
- В Хотару едете? Мы никуда больше не заходим.
- Да, мы в Хотару. Возьмите нас, - сказала женщина.
Иллюминаторы были забиты досками, а на полу вместо татами лежали рваные
соломенные циновки.
Молодые люди, бросив свернутый занавес, ушли куда-то, женщина, так же
как и в санях, соорудила в углу каюты постель из одеяла, и мужчина лег. Она
хотела закрыть дверь, но двери не оказалось. Женщина укутала мужчину своим
одеялом, села, притулившись к стене, и положила голову мужчины к себе на
колени.
Пароходик, мелко содрогаясь, отчалил от пристани. Из открытого дверного
проема резко потянуло холодным ветром. Женщина подняла воротник пальто и
опустила голову. Вошел капитан с хибати в руках. Она была сделана из пустой
консервной банки с отдушиной.
- Подумал, пассажирам холодно будет...
Женщина, удивившись, поблагодарила.
- Ото-сан! Хибати принесли. Не погреешь руки? - спросила она.
Мужчина выглянул из-под одеяла, сказал капитану: "Спасибо за внимание"
- и снова лег. Видно, ему было трудно даже протянуть руки к огню. Капитан
достал американские сигареты и прикурил через отдушину хибати.
- Только такие... Не закурите? Мужчина хотел было что-то сказать, но
закашлялся, и женщина ответила вместо него:
- Не курит он.
- Тут один офицер из оккупационных войск, любитель поохотиться, осенью
часто на джипе приезжал, - пояснил капитан. - Только' демобилизовались? -
заговорил он с мужчиной, лежавшим с закрытыми глазами.
- Да, - ответил мужчина, смущенно улыбнувшись.
- В каких частях служили?
Мужчина назвал пехотный полк, располагавшийся в городе неподалеку от
тех мест. Капитан удивился. "Сын друга детства, служивший в том же полку и
проживающий теперь здесь, у нас в городке, давно уже демобилизовался, вскоре
после окончания войны", - подумал он.
- Что-то сильно задержались.
- У него особый случай, - поспешно оборвала разговор женщина. - Он
долго в госпитале лежал. Позавчера только выписался.
- Позавчера? - Капитан с удивлением поглядел на пассажиров. - Это что
же, военные госпитали все еще существуют?
- Нет, теперь это государственная больница, но там еще много больных,
поступивших во время войны.
- И то правда! Болезни же не могут исчезнуть, даже если армия перестала
существовать. Раз вы только что выписались, вам, наверно, еще трудно
путешествовать. Тем более добираться до этой холодной дыры Дзиппэки.
Мужчина лежал, закрыв глаза, женщина молча глядела на свои руки,
протянутые к хибати.
- Ничего, что вы ушли с мостика? - Женщина взглянула на капитана.
- У меня трое молодых помощников, - засмеялся капитан.
Наверно, пароход вели молодые моряки, которых они видели на палубе.
- Вам куда в Хотару? - спросил капитан.
- В гостиницу Когэцу, - ответила женщина.
- Родственники Тори-сан?
- Какого Тори-сан? - Женщина с тревогой взглянула на лежавшего мужчину.
- Да Торикура-сан! Того, что работает в гостинице Когэцу.
- Нет. - Женщина покачала головой.
- Значит, знакомые его жены?
- Нет.
- Тогда... - Капитан с удивлением уставился на женщину.
- А кроме семьи Торикура, в гостинице разве никто не работает? -
Женщина недоверчиво поглядела на капитана. - Там есть горничная?
- Горничная? Все горничные еще в прошлом году уехали.
- Уехали? Куда же?
- На заработки. Кто куда подались. Горничные из прибрежных гостиниц на
зиму уезжают на горячие источники. Да и что им здесь делать, когда гостиницы
закрыты.
Женщина явно забеспокоилась. Не спуская глаз с капитана, она легонько
тряхнула мужчину, лежавшего у нее на коленях. Тот давно уже открыл глаза.
- Тут, как видите, горы, - продолжал капитан. - Как пройдет листопад,
так туристский сезон и кончается. С ноября автобус уже не ходит. А как снег
выпадет, сообщения и вовсе никакого нет. Отсюда можно выбраться только на
горных лыжах или на тех санях, что вас привезли. Да и сани ездят по
глубокому ущелью, только когда ветра нет и снег не валит. Вам еще повезло.
О том, что им повезло, сказал еще служащий на станции в городе. "Как
добраться до озера Дзиппэки?" - спросили они у него, прибыв на станцию. "В
такое время к озеру? - ошеломленно вытаращил глаза станционный служащий. Но,
заметив на углу вокзальной площади сани, курсирующие до озера, сказал,
улыбнувшись: - А вам повезло. Попроситесь у возницы. Сани бывают здесь в тот
день, когда у" причала стоит пароходик, идущий в Хотару. Не знаю только, как
вы обратно доберетесь".
Да, им повезло, они едут в Хотару, но какое же это везенье, если там
нет человека, к которому они направляются?
- Значит, вы едете к горничной в гостиницу Когэцу, - сказал капитан.
- Да, ее зовут Тэрада Тами. На год меня старше, - сказала женщина и
сдержанно добавила: - Сестра его, Тами-сан.
Мужчина, закашлявшись, поднялся на постели. Капитан подул на огонь
хибати, будто только что заметил, что он погас, и, отворачивая лицо от
белого пепла, сказал:
- Тэрада Тами... Я не бывал в гостинице Когэцу. Зайдите туда. Может
быть, сестра осталась и ждет вас. А если нет, Тори-сан, наверно, скажет вам,
где она теперь.
- Надо бы пойти сменить кого-нибудь из молодых, - пробормотал капитан и
вышел из каюты.
Мужчина и женщина, устало прислонившись к стене, некоторое время молча
смотрели в дверной проем, куда ушел капитан, думая об одном и том же. "Что
делать, если Тами и вправду не окажется в гостинице? Куда податься им
обоим?"
Они понимали, что должны будут сказать об этом друг другу, если взгляды
их встретятся, и боялись произнести это вслух.
Слышен был шум двигателя, плеск воды, шорохи ветра, проникавшего сквозь
щели в досках, которыми были забиты иллюминаторы, но было непонятно, в какой
стороне озера находится теперь пароходик. Сквозь квадратный дверной проем
белели крутые скалы окрестных гор и виднелась темная вода.
- Сима-сан! - позвал вдруг мужчина. Женщина, вздрогнув, взглянула на
него. Он по-прежнему глядел в дверной проем. Тогда она перевела взгляд туда
же.
- Что?
- Когда ты жила в гавани, приходилось тебе зимой видеть берег с моря? -
спросил мужчина. Немного помедлив, женщина ответила:
- Нет, не приходилось.
- А я видел.
- Ты же рыбак.
- Похоже на эти места.
- Как у нас в Санрику {Санрику - северо-восточное побережье острова
Хонсю.}?
- Да, когда глядишь с моря. Берег Санрику был скалист и мрачен и во
многих местах круто обрывался вниз.
- В штиль, когда глядишь с лодки на берег, точно такой же вид, как