Тертлдав Гарри. Флот вторжения (Книга 2)

   - За снег, - повторил Йенс. Они звонко чокнулись.
   Мойше Русси много раз приходил на радиостанцию ящеров, но никогда - под дулом. У стола с микрофоном стоял Золрааг.
   - Может, это выступление вы проведете по принуждению, герр Русси, но вы будете говорить, - сказал губернатор ящеров и в подтверждение своих слов кашлянул.
   - Разумеется, ваше превосходительство, раз уж вы меня сюда привели.
   Русси удивило, насколько мало он боится. Почти три года, проведенные в гетто при немцах, были в некотором роде генеральной репетицией смерти. Теперь пришло ее время.
   Мойше не хотел умирать, не произнеся молитвы.
   - Если бы вы не доказали, что действительно ничего не знаете об исчезновении вашей самки и детеныша, у вас не осталось бы даже этого последнего шанса проявить себя полезным в наших глазах, - сказал Золрааг.
   - Я выполняю ваши приказы, ваше превосходительство. Русси произнес эти слова покорным тоном. Пусть губернатор думает, что он струсил. Но внутренне Мойше ликовал. Хотя он не знал, каким образом исчезли Ривка и Рейвен, Мойше все же знал достаточно, чтобы поставить под удар немало людей. Его язык дернулся при воспоминании о струе газа, который ящеры ввели ему в рот. Но несмотря на их препарат, он остался в состоянии лгать.
   Фармакологические средства подобного рода, существующие у людей, действовали куда слабее, чем им приписывалось. Будучи в прошлом студентом-медиком, Русси чувствовал, насколько сложен человеческий организм. Сначала он испугался, что препараты ящеров действуют намного изощреннее, особенно когда после введения дозы он впал в сонное состояние. Однако каким-то образом ему удалось не выболтать правду. Интересно, что входило в состав этого препарата? Даже если его действие и отличалось от обещанного, Мойше все же ощутил его на себе.
   - Вначале, герр Русси, прочитайте текст про себя, затем вслух, перед микрофоном. Вы знаете, каково будет наказание за отказ подчиниться.
   Русси сел на стул. Этот стул, да еще стол, были единственной в студии мебелью, имеющей нормальные человеческие размеры. Один из охранников встал у Русси за спиной и направил дуло ему в затылок. Угрозы Золраага не были пустыми - игры кончились
   Интересно, кто печатал и писал этот текст? Какой-нибудь несчастный, всеми силами стремившийся приспособиться к новым хозяевам. Сколько поляков, сколько евреев отчаянно пытались приспособиться к нацистам? Так почему бы теперь им не лебезить перед ящерами?
   Мойше ожидал увидеть именно такие слова: помпезное восхваление пришельцев за все, что они сделали, включая уничтожение Вашингтона. Студийный инженер взглянул на хронограф и сказал на своем языке, затем по-немецки:
   - Полная тишина - мы начинаем. Герр Русси, говорите. Русси в последний раз прошептал про себя молитву и низко склонился перед микрофоном. Он глубоко вздохнул, желая убедиться, что голос будет звучать четко.
   - У микрофона - Мойше Русси. Вследствие болезни и иных личных обстоятельств в течение некоторого времени я не выступал на радио... - До сих пор он читал то, что лежало перед ним. Следующей фразы в тексте не было: Сомневаюсь, буду ли я вообще выступать снова.
   Золрааг достаточно хорошо говорил по-немецки, чтобы сообразить, что Мойше отклонился от текста. Русси ждал: вот сейчас пуля размозжит ему череп. Он надеялся, что не услышит выстрела и не успеет ничего почувствовать. Но слава Богу, это прервало бы программу! Однако губернатор ящеров не обнаруживал никаких признаков беспокойства.
   Русси продолжал:
   - Мне велели петь Расе хвалебные песни за уничтожение Вашингтона, дабы всему человечеству стало ясно, что эта трагедия постигла американцев за их упрямство и глупое сопротивление и что им давным-давно следовало бы капитулировать. Однако все это ложь.
   И вновь Мойше ждал какой-то реакции со стороны Золраага, ждал пуля, от которой его мозги полетят по всей студии. Но Золрааг просто стоял и слушал. Тогда Русси ринулся дальше, выжимая как можно больше из непонятного терпения ящеров.
   - Когда я рассказывал о том, что немцы творили в Варшаве, я говорил правду. И мне совсем не жаль, что их не стало. Мы, варшавские евреи, встретили Расу как освободителей. Но они стремятся поработить всех людей. Для тех, кому еще нужны доказательства, таким доказательством может служить уничтожение Вашингтона. Сражайтесь насмерть, чтобы мы все смогли обрести свободу. Лучше так, чем вечное подчинение. Прощайте и удачи вам.
   Когда он кончил, тишина в студии продолжалась более минуты. Потом Золрааг сказал:
   - Благодарю вас, герр Русси. Это все.
   - Но... - Приготовившись к мученической смерти, Мойше чувствовал себя почти обманутым, когда она не наступила. - То, что я говорил, что сказал миру...
   - Я все записал, герр Русси, - ответил инженер. - Передадим завтра, в ваше обычное время.
   - Ox, - поникшим голосом произнес Мойше.
   Разумеется, передача не пойдет завтра в эфир. Как только ящеры внимательно прослушают ее и поймут, что там говорилось на самом деле, им станет ясно, что Мойше пытался саботировать выступление. Тень смерти над ним не исчезла. Просто ему суждено еще немного походить под нею.
   В каком-то смысле было бы даже лучше, если бы ящеры застрелили его сейчас. Все кончилось бы разом. Когда у них появится время поразмыслить, они смогут додуматься до какой-нибудь более изощренной казни. Мойше вздрогнул. Однажды он уже преодолел страх, чтобы сказать то, что сказал перед микрофоном. Он надеялся, что у него хватит присутствия духа сделать это снова. Только во второй раз будет труднее, и Мойше это пугало.
   - Отвезите его домой, - велел Золрааг на своем языке.
   Охранники повели Мойше туда, где перед студией стояли машины. Как всегда, ящеры шипели и жаловались на необходимость пройти несколько метров по невыносимому холоду и из одной духовки попасть в другую, на колесах.
   Оказавшись дома, Русси побродил из угла в угол, почитал Библию и апокрифическое сказание о Маккавеях. Потом соорудил по-холостяцки неумелый ужин. Мойше изо всех сил постарался уснуть, и это ему удалось. Утром он разогрел недоеденную накануне картошку. Для последней трапезы обреченного человека было не слишком густо, но на более изысканное блюдо у него не хватило сил.
   За несколько минут до начала передачи Русси включил коротковолновый приемник. Раньше он никогда не слушал себя - все его предыдущие выступления передавались непосредственно в эфир. Оставалось лишь гадать, почему на этот раз ящеры изменили привычный порядок.
   Послышалась музыка - звуки военных фанфар. Потом зазвучала заставка:
   - Вы слушаете радио свободной Варшавы!
   Когда город только что освободился из-под нацистского ига, Мойше нравились эти слова. Теперь же в них сквозила грустная ирония.
   - У микрофона - Мойше Русси. Вследствие болезни и иных личных обстоятельств в течение некоторого времени я не выступал по радио...
   Неужели это его голос? Наверное, его, но голос звучал совсем не так, ибо Мойше привык слышать свой голос изнутри.
   Однако эта мысль тут же забылась, когда он стал слушать дальше.
   - Я пою хвалебные песни Расе за уничтожение Вашингтона, дабы всему человечеству стало ясно, что эта трагедия постигла американцев за их упрямство и глупое сопротивление. Им давным-давно следовало бы капитулировать. Для тех, кому еще нужны доказательства, лучше подчинение, чем битва насмерть, - так мы будем свободны. То, что Раса сделала с Вашингтоном, доказывает это. До свидания и удачи вам.
   Русси с неподдельным страхом глядел на динамик коротковолнового приемника. Мысленно он видел пасть Золраага, широко раскрытую от хохота. Золрааг его обманул. Мойше был готов лишиться жизни, только бы не влачить ее, подчиняясь чужим прихотям. Неожиданно он понял, почему насилие считалось хуже смерти. Разве его слова не изнасиловали, не использовали так, что лучше бы ему погибнуть, чем слышать это?
   Где-то в глубине, чисто абстрактно, Мойше задавался вопросом, как же ящерам удалось извратить сказанное им. Какой бы техникой записи и компоновки они ни пользовались, она далеко опережала все человеческие достижения в этой области. Значит, они грозили ему явной и неминуемой смертью, позволили испустить бунтарский крик в защиту свободы, а затем не только заглушили этот крик, но и с помощью своей варварской хирургии выдали остальному миру труп за живого человека. И он, Русси, сделался в глазах человечества еще худшим коллаборационистом, чем был.
   Мойше дрожал от ярости. Он не привык к такому бурному излиянию своих чувств и потому ощущал головокружение, находился в каком-то полубредовом состоянии, словно перебрал сливовицы на празднике Пурим. Приемник продолжал изрыгать пропагандистскую брехню, теперь уже на польском языке. Неужели говоривший действительно произносил слова в таком порядке? Поди узнай!
   Мойше поднял приемник над головой. Он умещался на ладони и был почтя невесом. Игрушка ящеров, подарок Золраага. Но даже если бы это был громоздкий ламповый аппарат, сделанный людьми, злость, наполняющая Мойше, придала бы силы и позволила обойтись с ним точно так же. Мойше с размаху ударил приемником об пол.
   Лживые речи поляка оборвались на полуслове. Во все стороны полетели кусочки металла, стекла и еще какого-то материала, похожего на бакелит, но явно иного происхождения. Русси наступил на корпус приемника, вдавил его в ковер и превратил в бесформенное месиво. Трудно было поверить, что еще минуту назад это могло говорить.
   - И этого слишком мало по сравнению с тем, что этот подонок сделал со мной, - пробормотал он.
   Мойше рывкам накинул длинное черное пальто, выскочил из квартиры и с шумом захлопнул дверь. Трое человек выглянули в коридор, чтобы посмотреть, кто это затеял перепалку со своей женой.
   - Реббе Мойше! - воскликнула какая-то женщина. Он пронесся мимо, даже не взглянув в ее сторону. . У входа в дом по-прежнему стояли часовые ящеров. Мойше стремительно прошел и мимо них, хотя ему хотелось вырвать у одной из этих тварей винтовку и оставить ящеров корчиться в крови на тротуаре. Он знал, каково ощущать у себя на затылке дуло прижатого к курчавым волосам оружия ящеров. А какие ощущения появятся у него, когда он возьмет автоматическую винтовку в руки? Отдаст ли ему в плечо, когда он нажмет курок? Этого он не знал, но хотел проверить.
   Пройдя половину квартала, Мойше внезапно остановился.
   - Проклятье! - воскликнул он, потрясенный до глубины души. - Неужели я превращаюсь в солдата?
   Такая перспектива совсем не привлекала его. Изучая медицину, Мойше слишком хорошо знал, как легко повредить человеческий организм и как тяжело его исправить. И в годы немецкой оккупации Варшавы, и потом он получал многочисленные и разнообразные по степени ужаса подтверждения этому. А теперь он сам хотел уничтожать?
   Хотел.
   Нога Мойше приняли решение раньше, чем его разум. Он обнаружил, что идет в направлении штаб-квартиры Анелевича еще до того, как осознал, куда направляется.
   В воздухе кружился легкий снег. На улицах было не слишком людно. Прохожие то и дело кивали ему. Русси был готов услышать возгласы ненависти, но люди молчали. Ах, если бы весь остальной мир обратил столь же мало внимание на его передачу, как варшавские евреи!
   Кто-то размашисто шел ему навстречу. Кто? Очки не позволяли этого увидеть. В последнее время глаза Мойше стали слабее: очки, которые три года назад весьма и весьма помогали, теперь уже не годились. Мойше был близорук, причем во многом.
   Шедший навстречу отчаянно махал рукой. Не видя лица, Русси узнал этот жест. Его обдало страхом. Пока он разыскивал Мордехая Анелевича, тот разыскивал его самого. Значит, в отличие от многих Других, Анелевич слышал его выступление. И значит, боевой командир был не на шутку разъярен.
   Так оно и оказалось.
   - Реббе Мойше, неужели вы лишились последних извилин? - закричал Анелевич. - Никак не думал, что вы сделаетесь жополиэом у ящеров!
   "Жополиэ у ящеров". Этого и следовало ожидать. Горечь обиды почти лишила Мойше речи.
   - Я этого не делал. Бог тому свидетель, не делал, - задыхаясь, произнес он.
   - Как прикажете вас понимать? - не понижая голоса, спросил Анелевич. - Я слышал вас собственными ушами. - Он оглянулся по сторонам и продолжил уже тише: - Неужели ради этого мы помогали скрыться вашей жене и сыну? Чтобы теперь вы могли говорить то, чего от вас потребуют ящеры?
   - Но я этого не говорил! - застонал Русси. Лицо Анелевича выражало полное недоверие. Запинаясь и чуть не плача, Мойше рассказал, как его привели на радиостанцию ящеров, как он был готов умереть, как перед этим хотел и постарался выплеснуть в мир свой последний крик души и как Золрааг и инженеры ящеров жестоко обманули его.
   - Вы думаете, мне теперь хочется жить? Слышать, как мои друзья грязно обзывают меня на улице?
   Он неуклюже и неумело замахнулся на Анелевича. Еврейский боевой командир легко предупредил удар. Он поймал руку Мойше и слегка заломил ее. Плечо Мойше чуть хрустнуло, словно сухая ветка, готовая оторваться от дерева. Сустав обдало огнем. Изо рта вырвался стон.
   - Простите. - Анелевич быстро выпустил его руку. - Не собирался ее так сильно дергать. Сила привычки. Все в порядке?
   Русси осторожно ощупал руку.
   - С нею - все. А в остальном...
   - И за это тоже меня простите, - поспешна добавил Анелевич. - Но я же собственными ушами слышал передачу - как я мог не поверить? Я конечно же верю вам, реббе Мойше, вам даже не надо об этом спрашивать. Откуда вам было знать, что ящеры проделают такой трюк с записью? Просто они перехитрили вас. Другой вопрос - в чем будет заключаться наша месть?
   - Месть?! - Мойше ощутил вкус этого слова. Да, Анелевич прав. Сам он не мог найти подходящего слова, чтобы выразить свое состояние. - Именно мести я и хочу.
   - Вот что я вам скажу. - Анелевич потер пальцем нос. - Хоть вы и не играли непосредственную роль, все евреи в немалом долгу перед вами за ту свободу, которую мы имеем. Если бы мы не могли свободно перемещаться по всей Польше, не было бы ничего, о чем я говорю.
   - А о чем вы говорите? - настоятельно спросил Мойше. - Вы же на самом деле ничего не сказали.
   - Не сказал и не собирался, - ответил Анелевич. - О чем вы не знаете, о том не сможете рассказать. Ящеры сумеют найти более действенный - более болезненный - способ вытягивания сведений, чем их хваленый препарат. Но в один прекрасный день, причем довольно скоро, ящерам представится возможность заметить одно событие, к которому окажетесь причастны и вы. И если они его заметят, обещаю вам, вы будете отомщены.
   Все это звучало очень здорово, а у Анелевича не было привычки говорить о том, чего он не может сделать. Тем не менее...
   - Мне этого мало, - возразил Русси. - Я хочу сам бороться с ящерами.
   - Реббе Мойше, солдат из вас - никудышный, - без тени презрения, но очень твердо отчеканил Анелевич.
   - Я мог бы научиться.
   - Нет. - Теперь в голосе еврейского боевого командира зазвучали жесткие нотки. - Если вы хотите бороться с ними, существуют более действенные способы, чем брать винтовку в руки. Проку от вас как от бойца не было бы никакого.
   - Тогда что же?
   - У вас есть серьезное намерение. - К радости Мойши, Анелевич произнес это не как вопрос. Командир изучающе глядел на него, словно пытался наскоро придумать некий вид оружия, подходящий для Мойше. - Итак, что бы вы могли сделать... - Анелевич почесал подбородок. - Как насчет такого варианта? Вы бы согласились рассказать миру о том, какого отъявленного лжеца сделали из вас ящеры?
   - А вы можете организовать мне радиопередачу? - с воодушевлением спросил Русси.
   - Передачу - нет, - покачал головой Анелевич. - Слишком опасно. А вот запись - вполне возможно. Затем мы смогли бы переправить ее людям, кто передал бы ваше выступление в эфир. Вот это заставило бы ящеров покраснеть разумеется, если эти твари умеют краснеть. Одна лишь сложность... Впрочем, она не одна, но об одной вы должны подумать особенно серьезно. Как только вы сделаете запись... если вы ее сделаете... вам придется исчезнуть.
   - Да, я понимаю. Разве такое понравится Золраагу? Но я бы предпочел видеть его злым, чем злорадно смеющимся. - Мойше широко раскрыл рот, передразнивая смех ящеров. Затем сделал чисто человеческий жест, ткнув пальцем в сторону Анелевича. - Вы сумеете отправить меня туда же, где находятся Ривка и Рейвен?
   - Я даже не знаю, где они, - напомнил ему Анелевич.
   - За вашим незнанием скрывается что-то еще, потому вы и не можете отвечать, когда вас спрашивают. Только не говорите, что вы не способны устроить все так, чтобы меня доставили туда же, даже если вы и не знаете, где они точно находятся. Я вам не поверю.
   - Наверное, вам следует исчезнуть. Для настоящего реббе вы становитесь чересчур циничным и подозрительным. - Однако в бледных глазах Анелевича мелькнуло удовлетворение. - Я не скажу вам ни "да", ни "нет". В данный момент я даже не могу сказать наверняка, сумею ли организовать для вас эту запись. Но если вы хотите, чтобы я это сделал, я постараюсь.
   - Постарайтесь, - без промедления ответил Мойше. Он вскинул голову и искоса глянул на Анелевича. - Кстати, я заметил, что вас не беспокоит то, каким образом запись будет переправлена за пределы Варшавы.
   - Верно, не беспокоит. - Сейчас боевой командир был похож на кота, очищающего нос от перьев канарейки. - Если мы сделаем запись, мы ее переправим. Это мы сможем устроить. Здесь у нас есть опыт.
   - Но, товарищ полковник, почему я? - воскликнула Людмила Горбунова. Конец ее вопроса получился каким-то удивленно-визгливым.
   - Потому что ваш самолет подходит для выполнения задания, а вы, как летчик, подходите для управления им, - ответил полковник Феофан Карпов. Ящеры сбивают все типы самолетов, но "кукурузникам" достается меньше, чем остальным. Вы, старший лейтенант Горбунова, участвуете в боевых вылетах с самого появления ящеров. До них вы воевали против немцев. Вы что же, сомневаетесь в своих способностях?
   - Нет, товарищ полковник, ни в коем случае, - ответила Людмила. - Но задание, которое вы мне обрисовали, не является...точнее, не должно стать боевой операцией.
   - Разумеется, не должно, - согласился Карпов. - В этом смысле выполнить его будет легче, но с другой стороны - труднее. А когда за штурвалом будет испытанный в боях летчик, шансы на успех повысятся. Вот почему - вы. Есть еще вопросы?
   - Нет, товарищ полковник.
   "Знать бы, каких слов от меня ждали", - подумала Людмила.
   - Хорошо, - сказал Карпов. - Его прибытие ожидается сегодня вечером. Приведите ваш самолет в наилучшее состояние. Кстати, вам крупно повезло с этим немцем-механиком.
   - Да, он очень толковый. - Людмила козырнула. - Пойду вместе с ним проверять самолет. Жаль, что нельзя взять этого парня с собой.
   Вернувшись под навес, она увидела, что Георг Шульц уже копается в "кукурузнике".
   - Смотри, трос у этой педали ослаб, - сказал он. - Сейчас подтяну.
   - Спасибо, это пригодится, - ответила она по-немецки. От ежедневных разговоров с Шульцем ее немецкий становился все лучше. Правда, у Людмилы было такое чувство, что некоторые фразы, которые она привычно употребляла, общаясь с Георгом, не годятся для бесед с людьми, чьи руки не запачканы тавотом или маслом. Интуитивно выбирая слова, она продолжала:
   - Мне нужно, чтобы машина была подготовлена как можно лучше. Завтра у меня важный полет.
   - А какой полет не является важным? Ладно, это твоя забота.
   Шульц нажал педаль, проверяя натяжение троса. Он всегда все проверял и всегда все делал основательно. Как некоторые Люди чувствуют лошадей, так он чувствовал машины и обладал даром добиваться от них того, чего хотел.
   - Еще здесь. Тоже надо подтянуть.
   - Хорошо. Знаешь, этот полет - не только моя забота, - потому-то он и важный. Мне поручено курьерское задание. - Людмила знала, что здесь ей следует прикусить язык, но важность миссии переполняла девушку до краев и в конце концов переполнила. - Мне приказано доставить народного комиссара иностранных дел товарища Молотова в Германию для переговоров с вашим правительством. Я так горжусь.
   Глаза Шульца округлились.
   - Еще бы тебе не гордиться. - Помолчав, он добавил: - Тогда дай-ка я облазаю твой самолет сверху донизу. Скоро тебе снова придется доверить его русских механикам.
   Презрение, сквозившее в его словах, должно было бы сильно задевать. Фактически оно задевало, но намного меньше, чем раньше, пока Людмила не увидела, с какой чрезмерной заботливостью немец ухаживает за машиной.
   - Вместе проверим, - только и сказала она. Они проверили все - от пропеллера до винтов, крепящих хвостовой костыль к фюзеляжу Короткий зимний день окончился прежде, чем они успели сделать половину работы: Дальнейшая проверка велась при свете фонаря, в который была вставлена парафиновая свечка. Людмила не волновалась: маскировочное покрытие делало свет незаметным для ящеров.
   Когда работа подходила к концу, послышался звон колокольчика, и к взлетной полосе подкатила тройка. Колокольчик висел, позвякивая, над эашоренной мордой коренной лошади. Людмила вслушалась в голоса прибывших. В большинстве случаев ящеры оставляли без внимания конские повозки, зато бомбили по легковым и грузовым машинам, когда только могли. Людмилу охватила злость. Ящеры намного активнее, нежели нацисты, стремились выбить человечество из двадцатого столетия.
   - Здравия желаю, товарищ наркоминдел! - отрапортовала Людмила, когда Молотов подошел взглянуть на самолет, которому предстояло доставить его в Германию.
   - Здравствуйте, товарищ летчик, - ответил он, слегка кивнув.
   Молотов оказался ниже ростом и бледнее, чем ожидала Людмила, но вид имел решительный. Нарком и глазом не моргнул при виде старенького потрепанного "У-2". Таким же четко отмеренным кивком он поздоровался с Георгом Шульцем:
   - Здравствуйте, товарищ механик.
   - Добрый вечер, товарищ наркоминдел, - ответил на своем ломаном русском Шульц.
   Внешне Молотов никак не отреагировал, лишь немного помедлил, прежде чем снова повернуться к Людмиле.
   - Немец?
   - Да, товарищ наркоминдел, - нервозно ответила она. Русские и немцы могли сотрудничать, но больше от безвыходности, чем по дружбе.
   - Он очень хорошо справляется со своей работой. Стекла фирменных очков скрывали выражение глаз Молотова. Наконец он сказал:
   - Если я могу вести с ними переговоры после того, как они вторглись на нашу родину, нет причины, чтобы не использовать должным образом умение тех из них, кто находится здесь.
   Людмила облегченно вздохнула. Похоже, Шульц не слишком понял сказанное наркомом, чтобы оценить нависшую было над ним опасность. Впрочем, он подвергался опасности с того самого момента, как пересек советскую границу. Возможно он привык к этому, а вот Людмила так и не смогла.
   - Товарищ летчик, у вас есть план полета? - спросил Молотов.
   - Да, - ответила Людмила, дотронувшись до кармана своей летной кожаной куртки. Это заставило ее подумать о другом. - Товарищ наркоминдел, возможно, на земле ваша одежда является достаточно теплой. Однако "кукурузник", как вы видите, - это самолет с открытой кабиной. Во время нашего полета будет дуть сильнейший ветер... а нам лететь на север.
   Чтобы добраться до Германии, маленькому "У-2" предстояло пролететь вдоль трех сторон воображаемого четырехугольника. Короткий путь через Польшу находился в руках ящеров. Поэтому вначале нужно было лететь на север, в сторону Ленинграда, затем на запад, через Финляндию и Швецию - в Данию, а оттуда, наконец, на юг, в Германию. Дальность полета "кукурузника" составляла немногим более пятисот километров, но если летная экипировка народного комиссара иностранных дел Советского Союза вдруг в чем-то подведет, судьба советского народа будет поставлена на карту.
   - Могу я получить у командования этой базы такой же летный костюм, как ваш? - спросил Молотов.
   - Уверена, полковник Карпов сочтет за честь снабдить вас всем необходимым, товарищ наркоминдел, - ответила Людмила.
   Она не сомневалась, что полковник не посмеет отказать - даже ценой того, что кто-то из летчиков будет вынужден стучать зубами во время очередного вылета.
   Молотов ушел. Шульц начал смеяться. Людмила удивленно посмотрела на него. Георг объяснил:
   - Если бы год назад я застрелил этого маленького очкастого борова, фюрер наградил бы меня Рыцарским Крестом с мечами и бриллиантами и скорее всего еще и расцеловал бы в обе щеки. А теперь я помогаю наркому СССР. Странный до чертиков мир.
   На это Людмила могла лишь кивнуть.
   "У-2" вырулил к краю взлетной полосы, проскакал, набирая скорость, около двухсот метров по скверно утрамбованной земле и в конце последнего прыжка взмыл в небо. Людмила всегда радовалась ощущению отрыва от земли. Ветер, хлеставший ей в лицо и в небольшое ветровое стекло, свидетельствовал о том, что она действительно летит.
   Сегодняшний вечерний вылет радовал ее еще и по другой причине. Пока "кукурузник" находится в воздухе, командует она, а не Молотов. Это было головокружительное чувство, близкое к состоянию опьянения. Если она сделает плотную "бочку" и в течение нескольких секунд будет лететь вниз головой... то сможет убедиться, насколько прочно нарком пристегнулся своим ремнем.
   Людмила покачала головой. Господи, какие глупости. Если люди исчезали во время чисток тридцатых годов (а они действительно исчезали, целыми эшелонами), вторжение немцев доказало, что существуют вещи похуже. Некоторые советские граждане были не прочь (а кое-кто из них и очень даже не прочь) сотрудничать с нацистами, но немцы показали себя куда более жестокими, чем НКВД.