Тертлдав Гарри. Похищенный трон

   Один из солнечных лучей заставил его раскрыть глаза. Он сел и потянулся.
   Рошнани лежала, подставив солнцу спину, и поэтому еще спала. Он улыбнулся и нежно положил ладонь на ее обнаженное бедро. Его кожа, прожаренная солнцем многих лет, была значительно темнее, чем у нее.
   «Жене дихгана и пристало быть светлокожей, — подумал он. — Это знак того, что ей нет надобности покидать пределы женской половины и работать, как какой-нибудь простолюдинке». Даже после грабежа, совершенного по указу Смердиса, до такого позора его надел еще не опустился.
   Рошнани шевельнулась на пуховой перине. Абивард отдернул руку; он не хотел будить ее. От движения лицо ее попало в луч света. Она попробовала отвернуться, но слишком поздно: глаза ее раскрылись.
   Увидев Абиварда, она улыбнулась:
   — Доброе утро, о свет в моем окошке. Может быть, на этот раз ты посеял во мне мальчика. — Она положила руку на живот чуть повыше черного треугольника.
   — Может быть, — ответил он. — А если и нет, кто нам мешает повторить попытку? — Он сделал вид, будто собирается кинуться на нее. Это была всего лишь игра; он знал, что по утрам у нее нет настроения заниматься такими делами. Но от легкого поцелуя он не удержался. — Кто бы мог подумать, что брак, при котором ни жених, ни невеста не видели друг друга до завершения обряда, может принести столько счастья?
   — Я-то тебя видела, — поправила она. — Хоть и смутно, через чадру, но все же видела.
   — И?.. — начал он, напрашиваясь на комплимент.
   — Я же не убежала в ужасе.
   Он ткнул ее в ребро. Она взвизгнула и ответила ему тем же. Он боялся щекотки — этой его слабостью беспощадно пользовались отец и братья. Он сгреб Рошнани в охапку, не давая ей совершить еще что-нибудь столь же коварное.
   Дальше — больше, и наконец он обнаружил, что ей все-таки могут нравиться утренние забавы. После всего он сказал:
   — Я жажду тебя. Вечером снова хочу вызвать тебя сюда.
   — Мне бы тоже хотелось. — Она провела кончиком пальца по его груди. — Но мудрее будет вызвать другую.
   — Почему? — Он и сам почувствовал, что его недовольная гримаса выражает не столько гнев, сколько обиду; каждый молодой человек грезит иметь в своем распоряжении множество красивых женщин. Но в действительности, как обнаружил Абивард, это оказалось далеко не столь прекрасно, как рисовалось в воображении.
   Да, время от времени разнообразие доставляет удовольствие, но всем женам, унаследованным от Годарса, он предпочитал Рошнани.
   Когда он открылся ей в этом, она просияла, как зажженная лампа. Но сказала:
   — И все же разумнее выбрать на сегодня другую. Если ты будешь все время посылать только за мной, меня возненавидят на женской половине — и тебя тоже.
   — Уже до такого дошло? — встревожился Абивард.
   — Пока, пожалуй, нет, но по углам и из-за прикрытых дверей я слышала перешептывания, которые заставляют меня опасаться, что до этого недолго осталось, — ответила Рошнани. — Наверное, госпожа твоя мать смогла бы рассказать тебе больше. Но одно могу сказать и я: лучше пожертвовать небольшой частичкой счастья сейчас, чем потом лишиться его совсем.
   В ее словах Абивард услышал отзвуки мудрости, которую привык слышать в речах Барзои, и это, по его мнению, означало, что в Рошнани есть задатки самой замечательной главной жены, о которой может только мечтать любой дихган.
   — Знаешь, какая ты? — спросил он. Она покачала головой. — Таких, как ты, одна на десять тысяч… Нет, ей-Богу, одна на сто тысяч, — поправил он себя.
   За это он заработал поцелуй, но когда попытался добиться большего, Рошнани оттолкнула его:
   — Тебе надо поберечь силы для той, которую ты выберешь на вечер.
   Он сделал свирепое лицо.
   — Уж не имеешь ли ты наглость усомниться в моих мужских достоинствах? — Но поскольку он достаточно хорошо знал пределы своих возможностей в этом отношении, особенно артачиться не стал: Рошнани, скорее всего, совершенно права.
   Когда наступил вечер, вместо Рошнани он вызвал Ардини. Та явилась в его опочивальню в шелковой сорочке, столь прозрачной, что он разглядел две крошечные мушки чуть ниже пупка. Это возбудило его, но она вылила на себя столько розовой воды, что от нее несло, как от лавки благовоний. Он чуть было не отправил Ардини назад, на женскую половину, отмываться, но воздержался, решив не ставить ее в унизительное положение. Позже он пожалел об этом: в спальне воняло несколько дней.
   Абивард добросовестно вызывал каждую из своих жен по очереди. Пару раз ему пришлось внушить себе, что на самом деле он занимается любовью с Рошнани, хотя он очень постарался, чтобы женщины этого не заметили. Это занятие он воспринимал как часть своих обязанностей, и развитое чувство долга помогло ему оделить любовными ласками всех. Он подозревал, что Годарса такая ситуация сильно позабавила бы.
   Однако же, исполнив свой долг, он вновь стал проводить большую часть ночей с Рошнани, а когда распоряжался привести ему кого-нибудь из других жен, то делалось это преимущественно по ее настоянию. Он знал, что некоторые главные жены, почувствовав такое благоволение мужа, очень бы возгордились. Но Рошнани изо всех сил старалась вести себя так, будто она лишь одна из многих. От этого Абивард еще больше предпочитал ее другим.
   Как-то утром после одинокой ночи — вчера он пил вино с Фрадой и другими сводными братьями постарше и добрался до постели настолько пьяный, что женщины его не интересовали, — он проснулся с дикой головной болью и даже не захотел вставать. Лежа на животе, он протянул руку вниз и принялся нащупывать сандалии.
   Однако преуспел лишь в том, что затолкал их еще глубже под кровать, где уже не мог до них дотянуться.
   — Если я вызову слугу достать мне обувь из-под кровати, все узнают, в каком я состоянии, — сказал он вслух. Даже слышать собственный голос было больно.
   Он встал с кровати — точнее, вывалился из нее — и вытащил сначала одну сандалию, а затем и другую.
   Излучая теплое сияние добродетели, почти заглушившее лютое похмелье, он уже готов был сунуть ноги вызволенную обувь, но тут его мутный взор упал на нечто, извлеченное из-под кровати вместе с сандалиями и никогда прежде, насколько он помнил, им там не виденное — хотя нельзя сказать, что он склонен был проводить много времени, разглядывая, что у него под кроватью. Это была небольшая темно-серая прямоугольная табличка.
   Не сильно задумываясь над своими действиями, Абивард протянул руку и схватил табличку. Он вытащил ее и принялся разглядывать. Брови его поползли вверх от удивления. Она была тяжелее, чем он предполагал. «Должно быть, свинцовая», — подумал он.
   Лицевая поверхность таблички была чистой и гладкой, но пальцы Абиварда нащупали неровности снизу. Он перевернул табличку. И конечно же, с другой стороны на мягкой поверхности металла были вырезаны слова, — возможно, железной иглой. Он смотрел на них вверх ногами.
   Абивард перевернул табличку, и слова стали яснее. Он читал, и кровь стыла в его жилах. «Да привяжут таблица сия и подобие, созданное мною, Абиварда узами любви ко мне. Да иссохнет он, желая меня, да прилипнет страсть к нему, подобно болотной пиявке. А ежели он не возжелает меня, да сожжет его боль такая, дабы мечтал он о Бездне. Но если он умрет от страсти ко мне, да не узрит он вовек лика Господнего. Да будет так».
   Двигаясь как в дурном сне, Абивард разломил надвое табличку с заклятием и. плюнул на обломки. Он слышал, что женщины иногда пользуются магией, чтобы привязать к себе мужчину, но и вообразить не мог, чтобы подобное случилось здесь, на женской половине крепости Век-Руд.
   — Кто? — прошептал он. Рошнани? Он не мог в это поверить — но если она и впрямь околдовала его, он и не должен верить, разве не так? Не оттого ли он был так счастлив с нею, что она колдовством заставила его влюбиться в нее?
   Возможно. Холодным рассудком он признавал это. Если это подтвердится, неизвестно, сможет ли он после этого доверять какой бы то ни было женщине. Но также он знал, что это вовсе не обязательно Рошнани, — ведь в последнее время каждая из его жен покидала женскую половину и приходила сюда, в его спальню.
   Он хотел было позвать Барзою, но покачал головой. Не надо, чтобы даже его мать знала о табличке с заклятием. Если она обмолвится хоть словечком, как случается и с мудрейшими из людей, будь то мужчина или женщина, на женской половине воцарится хаос. Все начнут подозревать всех. Если есть какой-то способ избежать этого, Абивард был готов на все.
   Издав между зубов свистящий звук, он бросил обломки таблички на пуховую перину. Набросив кафтан и застегнув сандалии, благодаря бегству которых под кровать он обнаружил табличку, Абивард надел пояс и засунул оба кусочка свинца в один из кармашков, свисающих с пояса.
   Он вышел из комнаты и только в коридоре сообразил, что перестал обращать внимание на головную боль. Удивительно, на что способен страх, — подумал он. Но таким лекарством от похмелья ему не хотелось бы пользоваться второй раз.
   От запахов, разносившихся с кухни по всей жилой части, обычно вполне аппетитных, у него желудок чуть не вывернулся наизнанку; значит, страх все же не до конца исцелил его. Он поспешил во двор, а оттуда — и деревню, лежащую у подножия холма, на котором расположилась крепость.
   Он постучал в дверь Таншара, прорицателя. Из всех обитателей надела старик был самым близким подобием колдуна… Эта мысль заставила Абиварда задуматься, уж не Таншар ли изготовил табличку с заклятием и то подобие, о котором в нем говорилось. Но легче было представить, что небо стало коричневым, а земля голубой, чем то, что Таншар станет предаваться подобным занятиям.
   Таншару пришлось взять в одну руку корку хлеба и кружку с вином, чтобы освободить вторую руку и распахнуть дверь перед посетителем. Оба его глаза, и ясный и затуманенный, удивленно раскрылись, когда он увидел, кто прервал его завтрак.
   — Повелитель Абивард! — воскликнул он. — Заходи же, окажи честь моему дому. Но что привело тебя ко мне в столь ранний час? — В устах Таншара слова эти звучали не столько упреком, сколько свидетельством любопытства.
   Абивард подождал, пока старик закроет за ним дверь и заложит ее на засов, и лишь затем вытащил половинки сломанной таблички и поднял на ладони, чтобы Таншар мог увидеть их.
   — Это заклятие я нашел у себя под кроватью, проснувшись сегодня утром, —бесстрастно произнес он. Прорицатель протянул руку к обломкам:
   — Позволь-ка взглянуть.
   Абивард кивнул, и старик взял оба плоских кусочка свинца, сложил их вместе и отстранил на расстояние вытянутой руки, чтобы можно было прочесть слова.
   Закончив бормотать эти слова себе под нос, он поцокал языком:
   — Следует ли мне заключить, что это оставлено одной из твоих жен, о повелитель?
   — Не представляю, кому бы еще это понадобилось. А ты?
   — Да, маловероятно, — признал Таншар. — И чего же ты хочешь от меня, о повелитель? Ощутил ли ты на себе влияние этого заклятия? Любовная магия, равно как магия военная, зачастую ненадежна, ибо страсть снижает действенность волшебства.
   — Честно говоря, я не знаю, подействовали на меня магические чары или нет, — сказал Абивард. — Я не смогу этого определить, пока не узнаю, кто положил табличку под кровать. — Если это Рошнани, тогда… тогда он не знает, что сделает… Нет, знает, конечно, только и думать об этом не хочется. Он заставил себя сосредоточиться. — Я знаю, что ты ясновидящий. Можешь ли ты увидеть, кто же все-таки положил мне табличку под кровать?
   — Думаю, что смогу, о повелитель, но этого ли ты хочешь от меня на самом деле? — спросил Таншар. — Если бы я заглянул в твою спальню в тот момент, когда тебе подсунули табличку, я, скорее всего, увидел бы тебя и женщину, которая ее там оставила, в… э-э-э… интимное мгновение. Этого ли ты желаешь?
   — Нет, — незамедлительно ответил Абивард. Неприкосновенность своей частной жизни, тем более жизни обитательниц женской половины, он блюл свято. Он задумчиво нахмурился, а потом поднял палец:
   — В табличке говорится о подобии. Сможешь ли ты увидеть, где спрятано это подобие? Это поможет определить, кто его изготовил.
   — Счастлив надел, во главе которого стоит человек твоего ума, — проговорил прорицатель. — Я исполню твое повеление.
   Он положил половинки таблички с заклятием на табурет и вышел в заднюю комнату своего маленького домика. Через мгновение он вернулся с кувшином воды и маленькой сверкающей чашей из почти прозрачного черного обсидиана. Чашу он поставил на половинки свинцовой таблички и налил в нее воды до половины.
   — Надо подождать, пока вода не успокоится, — сказал он Абиварду. — А потом, стараясь не поднять на ней ряби своим дыханием, мы вместе заглянем туда и, если будет на то воля Господа, увидим то, что ты желаешь видеть. Когда придет время, не забудь сосредоточить все мысли на том подобии, местонахождение которого ты хочешь обнаружить.
   — Как скажешь. — Абивард ждал, как мог терпеливо, и смотрел в чашу. Вода казалась ему достаточно спокойной. Но ясновидение — не его дело. Таншар же не указывает ему, как управлять наделом, так что и ему нечего понукать прорицателя.
   Когда Таншар решил, что уже пора, он тихо сказал:
   — Положи руку на край чаши — но очень осторожно, чтобы как можно меньше колебать воду. Настрой мысли свои на Господа и Четырех и сосредоточься на том, что хочешь увидеть.
   Абивард не очень понял, как можно удерживать в голове две столь разных мысли одновременно. Но старался изо всех сил. Кончиками пальцев он ощущал стеклянную гладкость обсидиана, но прикосновение его нарушило зеркальную гладь воды в чаше. Он взглянул на Таншара. Прорицатель кивнул; должно быть, этого и следовало ожидать.
   Потом вода вновь успокоилась, и на ее поверхности отразился не потолок и не Абивард с Таншаром, пристально глядящие в воду, а маленькая куколка из шерсти и глины, почти не видная в полумраке. Куколка была обмотана четырьмя ниточками — в районе головы, шеи, сердца и чресел. Каждая была сплетена из четырех волокон разного цвета.
   — Извращенное преломление традиции почитания Четырех. — Тихий голос Таншара был исполнен гнева.
   Абивард зашипел от бессильной ярости. Да, он мог видеть подобие, но больше почти ничего — и не имел ни малейшего представления, в каком месте крепости оно спрятано, и в крепости ли вообще. По этой мысли самой по себе оказалось достаточно, чтобы поле его зрения расширилось. Он увидел, что кукла лежит в полумраке, потому что она находится за комодом в помещении, в котором он узнал комнату Рошнани.
   Он отдернул руку от чаши, словно она обожгла ему пальцы. Картинка на поверхности воды мгновенно исчезла, и появилось отражение того, что вода и должна была отражать. Абивард без удивления заметил, что его лицо искажено страдальческой гримасой.
   — Дурные вести? — спросил Таншар.
   — Хуже не бывает, — ответил Абивард. Надо же, то, что он считал великим счастьем, оказалось всего-навсего колдовством! Он все еще не мог поверить, что Рошнани способна так унизить его. Но что еще он должен думать? Кукла-то лежит в ее комнате на женской половине. Кто еще мог ее там запрятать?
   Когда он произнес это вслух, Таншар ответил:
   — Чем гадать, не угодно ли узнать? Чаша с водой по-прежнему ждет твоего взора, если такова твоя поля.
   Абивард чуть не сказал «нет». Видеть, как Рошнани прячет ведьминскую куклу, — такой муки ему не вынести. Но в последнее время он пережил столько мук и в глубине души знал, что в нем заговорила трусость.
   — Такова моя воля, — хрипло сказал он. — Пусть все будет наверняка.
   — Подожди снова, пока не успокоится вода, — сказал Таншар.
   Абивард ждал в мрачном молчании. Наконец прорицатель кивнул. Абивард вновь поднес руку к чаше, и вновь ему пришлось ждать, пока не уляжется рябь на поверхности воды, вызванная его прикосновением.
   На сей раз он знал, что появления картинки нужно ждать. Когда же изображение появилось, он вновь увидел комнату Рошнани и саму Рошнани, сидящую на скамеечке возле комода, за которым была спрятана кукла, предназначенная связать Абиварда узами любви, внушенной колдовством. Рошнани склонилась над вышивкой, ее милое лицо было сосредоточено на тонкой работе.
   Взгляд Абиварда метнулся в сторону Таншара. Глаза прорицателя были закрыты; у него хватило такта не смотреть на жену дихгана. В данный момент Абиварда это не волновало. Он вновь устремил взгляд на тихую воду, ожидая, когда Рошнани встанет со скамеечки и начнет прятать куклу.
   Она оторвала взгляд от вышивки и встала. Абивард заставил себя замереть, чтобы ничто не потревожило волшебную воду ясновидения. Он смотрел на образ своей жены и задавался вопросом — как далеко в прошлое способна проникать магия Таншара?
   Как бы то ни было, Рошнани не подошла к комоду, хотя он был всего в двух шагах от нее. Вместо этого она улыбнулась, приветствуя другую женщину, которая вошла в ее комнату. Та показала на вышивку и что-то произнесла. Абивард, естественно, видел лишь беззвучное шевеление губ. Каковы бы ни были ее слова, они обрадовали Рошнани, поскольку улыбка ее сделалась еще шире.
   Вторая женщина снова заговорила. Рошнани убрала вышивку со скамеечки, вновь уселась и принялась за работу, должно быть, демонстрируя стежок, каким она пользовалась. Некоторое время вторая женщина внимательно следила за ее движениями — Абивард не знал, течет ли время в чаше с той же скоростью, что и в реальном мире, — а потом облокотилась о комод.
   Вот! Рука ее скользнула к задней грани столешницы, на мгновение разжалась и вернулась обратно. Рошнани, увлеченная вышиванием, так ничего и не заметила.
   — О Господи, — тихо произнес Абивард. Он убрал руку с обсидиановой чаши.
   Изображение исчезло, будто его никогда и не было.
   Таншар почувствовал это движение Абиварда и открыл глаза:
   — Повелитель, узнал ли ты то, что хотел?
   — Узнал. — Абивард раскрыл кошель, висящий на поясе, вынул оттуда пять серебряных аркетов и вложил в ладонь Таншару. Прорицатель пытался возражать, но Абивард не стал его слушать:
   — Есть вещи, на которые я не стал бы так расходовать серебро, особенно после того, как достославный Мургаб именем Царя Царей ограбил наш надел. Но за это, уж поверь мне, я считаю такую цену слишком малой.
   — Так ты околдован, о повелитель? — спросил Таншар. — Если это так, то не знаю, достанет ли у меня сил освободить тебя от столь изощренного заклятия.
   Но Абивард рассмеялся:
   — Нет, как выяснилось, я не околдован. — Интересно, почему? Может быть, естественно возникшая страсть оказалась слишком сильной и искусственно наведенные чары не смогли ее преодолеть; сказал же Таншар, что любовная магия дело ненадежное.
   — Я счастлив это слышать, — сказал прорицатель.
   — А я еще более счастлив это сказать. — Абивард поклонился Таншару, потом забрал обломки таблички и направился по пыльной дороге к крепости. Через каждые насколько шагов он останавливался и нагибался, пока не набрал три черных камешка.
   Рошнани подняла взгляд от своей вышивки, когда в дверях появился Абивард.
   Ее улыбка напомнила ему ту, которую он совсем недавно видел в чаше ясновидения.
   — Что привело тебя в такой час? — спросила она. Улыбка ее сделалась шаловливой — она подумала об очевидном ответе на этот вопрос, — но тут же растаяла, когда Рошнани вгляделась в его лицо. — Нет, определенно не это.
   — Не это. — Абивард обратился к служанке, переминавшейся с ноги на ногу за его спиной:
   — Немедленно приведи в эту комнату госпожу мою мать и всех моих жен. Я знаю, что час еще ранний, но никаких оправданий не приму. Так им и передай.
   — Будет исполнено, о повелитель. — Служанка закивала и поспешила прочь.
   Она поняла, что произошла какая-то неприятность, но не знала, какая именно.
   То же самое касалось и Рошнани.
   — Что случилось, о муж мой? — спросила она; в голосе ее звучала тревога.
   — Потерпи, — сказал Абивард. — Расскажу, когда все соберутся.
   Комната Рошнани быстро наполнилась женщинами. Барзоя, войдя, вопросительно посмотрела на сына, но он ничего не сказал ей. Некоторые из его жен ворчали, что их столь внезапно оторвали от дел, другие — что им не дали времени должным образом одеться и прихорошиться. Однако большинство выражало лишь любопытство.
   Две сводные сестренки Абиварда заглядывали в комнату из коридора, тоже любопытствуя, что происходит.
   Абивард резко опустил ладонь на столешницу комода. Хлопок мгновенно пресек разговоры, и все взоры устремились на Абиварда. Он вытащил две половинки таблички с заклятием и высоко поднял их, чтобы каждая могла разглядеть их. Он тихо спросил:
   — Вы знаете, что это такое?
   Ответом ему была полная тишина, но в глазах женщин он прочел ответ. Да, они знают. Абивард бросил куски таблички на комод. Ударившись о поверхность, они ответили не сладкозвучным звоном, как серебро, а глухим и неприятным стуком.
   Он отодвинул угол комода от стены, наклонился и поднял подобие, упомянутое в табличке. Кукла была величиной не более двух фаланг его среднего пальца, и спрятать ее в ладони не составляло труда. Он поднял куклу на всеобщее обозрение. Кто-то — он не заметил, кто именно, — издал хриплый потрясенный вздох. Абивард снял четыре нити, опутывавшие куклу. Потом уронил ее на столешницу. Кукла разбилась вдребезги.
   Он взял в руку один из черных камешков и бросил его, но не на комод, а на пол: сейчас следовало неукоснительно соблюдать ритуал. Голосом, лишенным всякого выражения, он произнес:
   — Ардини, я развожусь с тобой.
   По рядам женщин пронесся вздох, как ветер по ветвям миндалевой рощи.
   Ардини дернулась, будто он пронзил ее мечом.
   — Со мной?! — взвизгнула она. — Но я ни в чем не виновата? Это комната Рошнани, не моя! Если у кого и было предостаточно времени, чтобы околдовать тебя в твоей спальне, о повелитель, так это у нее, а никак не у меня! Кроме нее, никто из нас, проживших здесь долгие годы, не нужен тебе. Это несправедливо, не…
   — В чаше ясновидения я увидел, как ты прячешь куклу сюда, — сказал он и бросил второй камешек. — Ардини, я развожусь с тобой.
   — Нет, это не я! Это другая! Господью моей клянусь. Она…
   — Не осложняй себе жизнь в ином мире ложными клятвами. — Официально и бесстрастно, как воин, отчитывающийся перед командиром, Абивард рассказал все, что увидел в недвижной воде чаши.
   Все женщины вновь вздохнули — кроме Ардини. Рошнани сказала:
   — Да, я помню тот день. Я вышивала птичку бронзовой нитью.
   — Нет, это ложь! Это не я! — Ардини трясла головой. Подобно многим, она рассчитала, что даст ей успех ее плана, но ни на мгновение не задумалась, что будет в случае провала. Ее голос упал до шепота:
   — Я никому не желала зла. Возможно, это даже была правда.
   Абивард бросил третий камешек.
   — Ардини, я развожусь с тобой. — Дело сделано. С падением третьего камня, с третьим повторением формулы развода в присутствии свидетелей их брак аннулировался. Ардини принялась громко стенать. Абивард стиснул зубы.
   Расставание даже с такой женой, которая предала его, было мучительно тяжело.
   Насколько он знал, Годарсу ни разу не приходилось разводиться ни с одной из своих жен, а потому отец не объяснял ему, как это делать. Да и вряд ли имелся какой-то простой способ.
   — Умоляю!.. — воскликнула Ардини. Она стояла в одиночестве; женщины, не сговариваясь, отступили от нее на шаг.
   — Я имею полное право выгнать тебя с женской половины, из этой крепости, из этого надела голой и босой, — сказал Абивард. — Но я так не поступлю. Возьми с собой то, что надето на тебе, забери из своей комнаты все, что сможешь унести в обеих руках, и убирайся отсюда. Дай Господь, чтобы мы более никогда не встретились.
   Барзоя сказала:
   — Сын мой, если ты позволяешь ей возвратиться в ее комнату, отправь с ней кого-нибудь, чтобы она не могла применить против тебя еще какое-нибудь колдовство.
   — Да, это будет мудро. — Абивард поклонился матери:
   — Не согласишься ли оказать мне эту услугу?
   Барзоя кивнула.
   Ардини принялась выкрикивать проклятия. По лицу се струились слезы, прорезая бороздки в краске, словно струи дождя в пыльной земле.
   — Ты выгоняешь меня на свою беду! — крикнула она.
   — Это здесь я тебя держал на свою беду, — ответил Абивард. — Иди же и забирай что хочешь, не то я выставлю тебя, как то позволяет мне закон и обычай.
   Он подумал, что эти слова заставят Ардини замолчать. Так оно и вышло. Все еще рыдая, она покинула комнату Рошнани. Следом за ней, чтобы она не выкинула какой-нибудь гадости, вышла Барзоя.
   Рошнани подождала, когда остальные жены покинут ее комнату. Многие из них, выходя, громко клялись в безграничной преданности Абиварду. Пока они, сводные сестры Абиварда и служанки оживленно обсуждали это скандальное происшествие уже в коридоре, Рошнани сказала Абиварду:
   — Муж мой, благодарю тебя, что ты, увидев куклу, не решил, что я подложила ее. Я кое-что понимаю в ясновидении. Иногда у меня самой получается…
   — Да ну? — с интересом спросил Абивард. Ах, сколько же он еще не знал об этой девушке, отданной ему в жены.
   — Да, хотя далеко не всегда. В любом случае я знаю, что сначала ты должен был найти куклу. Увидев ее за этим комодом, ты вполне мог решить, что этого достаточно, и собрать три черных камешка для меня.
   Абивард не стал говорить ей, насколько близок он был именно к такому решению. Поступил-то он иначе, отчего только выиграл в ее глазах, так стоит ли вдаваться в подробности? Он сказал: