Страница:
Пол: "По-моему, мы рано поняли, что ничего не добьемся, если не будем выделяться: тем, кто не отличался оригинальностью, приходилось туго. Вот вам пример: я часто пел «I Remember You» («Я помню тебя») Фрэнка Айфилда. Ее на редкость хорошо принимали повсюду, но, если выступавшая перед нами группа тоже играла «I Remember You», мы лишались одного из лучших номеров. Мы спрашивали группы: «Какие песни вы будете петь?» И если они упоминали «I Remember You», повторять ее не имело смысла. Нам приходилось играть песни, которых не было в репертуаре других групп, а иногда договариваться с другими, кто и какую песню будет петь.
Все это вылилось в то, что мы начали сочинять и исполнять собственные песни. Поначалу мы играли их только в клубе "Кэверн". Кажется, первой собственной песней, которую мы исполнили, была одна из самых неудачных, под названием "Like Dreamers Do" (которую позднее тоже стали петь другие). Поначалу и этого вполне было достаточно. Мы отрепетировали ее и начали играть, она всем понравилась, потому что была новой. Услышать ее можно было только придя на наш концерт.
Оглядываясь назад, мы понимаем, что поступали очень разумно, хотя действовали интуитивно: мы превращались в группу, не похожую на другие".
Джон: «Исполнять собственные песни мы начали в Ливерпуле и Гамбурге. Играть „Love Me Do“ („Люби меня“), одну из наших первых песен, Пол стал, когда ему было лет пятнадцать. Так мы впервые осмелились сыграть что-то свое. Для нас это было не просто, поскольку мы играли отличные чужие вещи – Рея Чарльза, Ричарда и многих прочих (72). (Я часто пел старую песню из репертуара „Олимпикс“, двенадцатитактовую вещь под названием „Well“, в клубе „Кэверн“) (80). Было довольно трудно взять и запеть „Love Me Do“. Мы считали собственные песни сыроватыми. Но постепенно мы преодолели страх и решили попробовать» (72).
Джон: "Когда «Битлз» бывали подавлены, думая: «группа катится в никуда, это безнадежное дело, мы прозябаем в убогих гримерках», я говорил: «Куда мы стремимся, ребята?» И они отвечали: «на вершину, Джонни!» А я спрашивал: «А где это?» – «На самом верху, где собираются лучшие!» – «Правильно! – воскликнул я. – Тогда и на нашей улице тоже будет праздник».
Пол: "Множество наших песен, наверное, нельзя назвать классными. (Думаю, будь мы просто классными, наша судьба сложилась бы иначе.) Но у нас были свои плюсы. Джон играл «A Shot Of Rhythm And Blues» («Порция ритм-энд-блюза») или «You Really Got A Hold On Me» («Ты взяла меня в плен») – их можно было назвать классными. Но потом у нас появились такие вещи, как «If You Gotta Make A Fool Of Somebody» – действительно потрясающая песня, потому что это был, вероятно, первый вальс в стиле ритм-энд-блюз.
Я никогда не мог понять разницу между просто красивой мелодией и клевой песней в стиле рок-н-ролл. Отец и другие родные привили мне любовь к таким балладам, как "Till There Was You" и "My Funny Valentine", и я считал их отличными. То, что мы не стеснялись играть разные песни, означало, что репертуар группы становился разнообразным. Без этого мы не могли обойтись, потому что играли много песен, подходящих для кабаре. Песни вроде "Till There Was You" и "Ain't She Sweet" – вещи, которые могли бы с успехом звучать поздно ночью в кабаре. Они свидетельствовали о том, что мы нечто большее, чем еще одна группа, играющая рок-н-ролл.
В тот период возник творческий дуэт Леннон / Маккартни. После "Love Me Do" мы начали писать более глубокие, сильные вещи. Теперь уже никто не мог подойти к нам и заявить, что "Till There Was You" – ерунда".
Нил Аспиналл: "Гастроли группы становились все более продолжительными, она уезжала все дальше и дальше от Ливерпуля, скажем в Суиндон. Ого! Такая даль! А еще в Саутпорт и Кру, потом в дансинги Манчестера. Им была нужна реклама, контракт на запись пластинок, но добиваться этого пришлось долго, их постигло немало разочарований.
Брайан повсюду возил с собой пленку, которую записали в "Декке".
Джон: "Мы заплатили около пятнадцати фунтов за запись пленки на студии «Декка». С ней Брайан Эпстайн связывал надежды. Он сам съездил на поезде в Лондон вместе с этой пленкой, но вернулся подавленным, и мы поняли, что нам опять не повезло.
Если послушать эту пленку, она звучит неплохо. Не супер, но неплохо, тем более для тех времен, когда тон задавали "Тени", особенно в Англии. Но сотрудники студий были туповаты, и, когда они слушали демонстрационные записи, они хотели услышать новых "Теней". По существу, они эту пленку и не слушали – знаете, как слушают музыку такие люди, – они искали то, что уже отжило. Новое они пропускали мимо ушей.
Это стало тогда большим ударом для нас – без записей нам было не на что надеяться (74). Мы думали, что ничего не добьемся. Только Брайан твердо верил в нас и часто повторял это, как и Джордж. Брайан Эпстайн и Джордж Харрисон.
Возвращаясь из Лондона, Брайан какое-то время старался не встречаться с нами. Ему было трудно видеть нас, потому что он получил двадцать отказов. Наконец он приходил, чтобы объявить: "Боюсь, нас опять не приняли". К тому времени мы сблизились с ним и видели, что он действительно принимал это близко к сердцу. Он боялся сказать нам, что мы опять провалились (72).
Несколько раз между нами и Брайаном вспыхивали ссоры. Мы заявляли, что он бездельничает, а мы выполняем всю работу. Но это были только слова – мы знали, как трудно ему приходится. Шла борьба. Мы против них (67). Во время одной из таких поездок он побывал в "EMI" и добился прослушивания. Если бы Брайан не бродил по Лондону пешком, с пленками под мышкой, не переходил из одной студии в другую, а потом в третью, пока наконец не попал к Джорджу Мартину, мы никогда ничего не добились бы. Нам пришлось бы карабкаться вверх самим. Пол был настроен более агрессивно: "Давайте испробуем какой-нибудь рекламный трюк или просто прыгнем в Мерси – предпримем хоть что-нибудь" (72).
Джордж: "В апреле 1962 года умер Стюарт Сатклифф. К тому времени он уже ушел из группы. Незадолго до смерти он приезжал в Ливерпуль (в пиджаке без воротника от Пьера Кардена – он начал носить такие раньше, чем мы), погулял по городу, побыл с нами – как будто предчувствовал, что больше мы с ним не увидимся. Он не только повидался со всеми, но и зашел ко мне домой, о чем у меня остались приятные воспоминания.
Я не знал, что Стюарт болен, но заметил, что он пытается бросить курить. Он разрезал сигареты на части и каждый раз выкуривал по одной, как будто это был бычок. Поговаривали, что он умер от кровоизлияния из-за того, что его когда-то ударили по голове. Помню, его избили после концерта в Ливерпуле (просто за то, что он играл в группе), но это случилось двумя годами раньше.
В его приезде было что-то теплое, и теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что он приезжал прощаться. Вскоре после возвращения в Гамбург он умер от кровоизлияния в мозг – всего за день до того, как мы прилетели в Германию. Я подхватил немецкую корь, поэтому выехал на день позже, чем остальные, вместе с Брайаном Эпстайном. В тот раз я впервые летел самолетом. На похороны мы не пошли. Как говорится, мертвым мертвое, а живым живое. Всем нам было безумно грустно. Помню, как я искренне сочувствовал Астрид. Она по-прежнему приходила на концерты и сидела в углу. Думаю, рядом с нами ей становилось немного легче".
Джон: «Я уважал Стю, я знал, что он всегда скажет мне правду. Если что-то получалось хорошо, Стю обязательно говорил об этом, и я ему верил. Порой мы обращались с ним ужасно. Особенно Пол, который всегда придирался к нему. Но потом я понял, что было бы неправильным говорить, что все мы недолюбливали его» (67).
Джордж: "Иногда в фургоне, когда все мы были взвинчены, начинались ссоры, и между Полом и Стю иногда даже вспыхивали драки. Помню, как они однажды сцепились: Пол рассчитывал на легкую победу, ведь Стюарт был такой худой, но Стюарт оказался на удивление сильным и не уступал Полу.
Однажды и я подрался со Стюартом, но в целом мы с ним были друзьями, особенно незадолго до его смерти".
Пол: "Из наших сверстников мало кто умирал, мы все были слишком молоды. Умирать полагалось пожилым людям, поэтому смерть Стюарта потрясла нас. У меня она вызвала угрызения совести, потому что мы нередко ссорились. В конце концов мы стали друзьями, но иногда все-таки срывались – обычно это происходило из-за того, что я завидовал его дружбе с Джоном. Все мы соперничали за дружбу с ним, а Стюарт, с которым Джон учился в школе искусств, был во много ближе Джону, и мы завидовали ему. Кроме того, я считал, что мы должны стараться изо всех сил, чтобы стать хорошей группой, поэтому часто заявлял: «Ты сыграл это не так». Но смерть Стюарта была ужасна, потому что уж художником он должен был стать знаменитым – это сразу видно, стоит посмотреть его работы.
Мы, остальные, не были так близки со Стю, как Джон – они вместе учились в колледже, жили в одной квартире, – но все-таки дружили с ним. Все опечалились, но удар смягчило то, что в последнее время он жил в Гамбурге и мы немного отвыкли от него.
Неправда, что Джон, как говорят, засмеялся, узнав о смерти Стюарта, но, поскольку мы были молоды, мы вскоре оправились от удара. Мы часто задавали себе вопрос: "Интересно, вернется ли он?" Между собой мы договорились, что если кто-нибудь из нас умрет, он вернется и расскажет остальным, есть ли где-то там другая жизнь. Стюарт ушел первым, и мы почти ждали, что он даст о себе знать. Любой грохот кастрюль среди ночи мы приписывали ему".
Джон: «Меня всегда немного разочаровывали все исполнители, которых я видел, – от Литтл Ричарда до Джерри Ли. Вживую их песни звучали не так, как в записи. Мне нравится „Whole Lotta Shakin'“, запись 1956 года, но живые вариации на эту тему меня не очень трогают. Когда Джин Bинсент пел в Гамбурге „Be Bор A Lula“, она звучала совсем по-другому. Я был рад познакомиться с Джином Винсентом и сблизиться с ним, но „Be Bор A Lula“ вживую мне не доставила удовольствия. Я поклонник записей с пластинок» (80).
Джордж: «Мы приехали выступать в „Стар-клубе“, большом, замечательном зале с отличной аппаратурой. На этот раз мы жили в отеле. Помню, идти до клуба было далеко, он находился в конце Рипербана, где он поворачивает к городу. Там мы пробыли пару месяцев».
Пол: «Стар-клуб» оказался классным. У хозяина клуба, Манфреда Вайсследера, и Хорста Фашера были «мерседесы» с открытым верхом, что считалось особым шиком. Хорст отсидел в тюрьме за убийство. Он был боксером и как-то, подравшись в баре, убил матроса. Но нас они всячески оберегали, как любимых домашних животных. Как ни парадоксально, рядом с этими людьми мы чувствовали себя в безопасности".
Джон: «Мы выступали в Гамбурге с Джином Винсентом и [позднее] с Литтл Ричардом; до сих пор ходят слухи о наших выходках, особенно с Джином Винсентом, который оказался необузданным малым. Мы познакомились с ним за сценой. „За сценой“ – значит в туалете. Мы были в восторге» (75).
Пол: "Джин был морским пехотинцем и частенько предлагал мне показать, как нужно вырубать противника, – он собирался испробовать на мне две известные ему болевые точки. Я отказывался: «Еще чего! Прекрати!» А он уговаривал: «Через минуту ты придешь в себя».
Джордж: "Однажды я столкнулся с Джином Винсентом в баре «Стар-клуба» в перерыве. Он схватил меня: «Скорее идем со мной». Мы прыгнули в такси и поехали по Рипербану к дому, где он жил. Только тут я заметил, как он взвинчен: он решил, что его администратор спит с его подружкой!
Мы вбежали в дом, подлетели к двери, Джин выхватил из-под пальто револьвер, протянул его мне со словами "Ну-ка подержи..." Ии начал барабанить в дверь и кричать: "Генри, Генри, ты ублюдок!" Я подумал: "Надо убираться отсюда", – вернул ему револьвер и поскорее удрал восвояси".
Пол: «Мы часто ездили в Любек, на Ост-зее. Родным Астрид принадлежал дом на берегу или что-то в этом роде. Мы ездили на различные дневные экскурсии. Помню, как однажды, во время поездки с пианистом Роем Янгом, на нас произвел огромное впечатление автобан – в то время в Великобритании еще не было автострад. Мы ехали в „мерседесе“ на большой скорости, и это привело меня в неописуемый восторг».
Нил Аспиналл: «Их отвергли почти все студии звукозаписи. В конце концов Брайан прислал ребятам в Гамбург телеграмму: „EMI“ предлагает записываться. Пожалуйста, отрепетируйте новый материал». Брайан сказал им, что предстоит запись. Но на самом деле он просто договорился, что их прослушает продюсер Джордж Мартин".
Джордж: "Прослушивание в студии «Парлофон» состоялось в июне 1962 года. Оно прошло сносно. Думаю, Джордж Мартин почувствовал, что мы еще неопытны, но в то же время не лишены своеобразия. Мы исполнили, помимо всего прочего, «Love Me Do», «PS. I Love You» («PS. Я тебя люблю»), «Ask Me Why» («Спроси меня, почему»), «Besame Mucho» («Целуй, целуй меня») и «Your Feet's Too Big» («У тебя слишком большие ноги»). («Your Feet's Too Big» – песня Фэтса Уоллера, мы разучили ее под влиянием отца Пола.)
О первой встрече с Джорджем Мартином у меня сохранилось только одно воспоминание: его акцент. Он не был похож на акцент кокни, ливерпульца или уроженца Бирмингема, а мы восхищались всеми, кто говорил иначе. Он держался дружелюбно, но покровительственно. Мы не могли не уважать его, но в то же время у нас создалось впечатление, что с ним можно и пошутить. Всем известна история о том, как мы закончили играть и поднялись по лестнице в операторскую второй студии. Он все объяснил и добавил: "Может быть, вас что-нибудь не устраивает?" Мы потоптались немного, а потом я выпалил: "Меня не устраивает ваш галстук!" Сначала все опешили, но потом рассмеялись, и он вместе с нами. Родившись в Ливерпуле, невозможно не быть комиком".
Пол: "Обязанностью Джорджа Мартина в «EMI» было продюсирование артистов второго сорта, записи которых вряд ли принесут большие доходы, – таких, как «The Goons». Все артисты рангом повыше, вроде Ширли Бэсси, попадали под опеку других продюсеров. Джорджу доставались объедки, к которым причислили и нас. Он согласился прослушать нас, состоялось не слишком впечатляющее прослушивание, на котором ему не очень понравился Пит Бест.
Джордж Мартин привык к барабанщикам биг-бэндов с хорошим чувством ритма. А наши ливерпульские ударники были энергичными, эмоциональными, даже расчетливыми, но чувства ритма им недоставало. Это беспокоило продюсеров, делающих записи. Джордж отвел нас в сторонку и сообщил: "Ударник меня совершенно не устраивает. Не могли бы вы заменить его?" Мы сказали: "Нет, не могли бы!" В том возрасте такой поступок казался нам ужасным. Разве мы могли предать друга? Конечно, нет. Но речь шла о нашей карьере. Возможно, из-за этого с нами не захотят заключить контракт. То, что мы "отцепили" Пита, было для нас серьезным испытанием. Я искренне сочувствовал ему, потому что он многое терял, но, как я теперь понимаю, мы приняли сугубо профессиональное решение. Если он не соответствовал требованиям (слегка – по нашему мнению, и определенно – по мнению продюсера), выбора у нас не оставалось. И все-таки сказать об этом было нелегко. Наверное, ничего более сложного делать нам не приходилось".
Джон: "С годами сложился миф о том, что Пит был прекрасным барабанщиком, а Пол завидовал ему потому что Пит был красив и все такое прочее. Они действительно уживались с трудом – отчасти потому, что Пит был слишком медлительным. Он был милым, безобидным парнем, но он был тугодум. А мы схватывали все на лету так что Пит никак не мог угнаться за нами.
В группу он попал только потому, что для поездки в Гамбург нам понадобился ударник. Мы с самого начала решили расстаться с ним, как только подыщем приличного барабанщика, но к тому времени, как мы вернулись из Германии, нам удалось научить его держать в руках палочки (и стучать на четыре четверти, на большее он был не способен), к тому же он неплохо выглядел, нравился девушкам, – в общем, все было в порядке (74). Мы поступили, как трусы, дав ему отставку. Мы поручили это дело Брайану. Если бы мы сами сказали все в лицо, Питу, было бы только хуже. Возможно, разговор кончился бы дракой" (67).
Пол: «Все дело было в складе его личности. Мы знали, что Пит стучит неважно. Он отличался от всех нас, он не был похож на студента. Пит был простым и бесхитростным парнем, которые обычно нравятся девушкам. Он был вполне заурядным, мрачным и... великолепным».
Джон: "В Ливерпуле выступали две очень известные группы – «Великие трое» и Рори Сторм с «Ураганами», в которых играл Ринго. В этих группах стучали два лучших барабанщика Ливерпуля. Они стали популярными, прежде чем мы успели чего-нибудь добиться.
Мы знали о возможностях Ринго. Он стал звездой еще до того, как мы познакомились (74). Ринго был профессиональным ударником, умел петь, поэтому его талант рано или поздно все равно бы проявился. Не знаю, каким образом, но то, что у Ринго была искра Божья, было очевидно. От него словно что-то исходило. Он был личностью" (80).
Пол: "Мы пришли к выводу, что нам необходим смаый лучший ударник Ливерпуля, а таковым, по нашему мнению, был только один парень – Ринго Старр, который поменял имя раньше, чем кто-либо из нас, он носил бороду, был взрослым и имел «Зефир-Зодиак».
Поэтому мы предложили Ринго играть с нами, а Питу пришлось выдержать этот кошмарный последний разговор".
Джордж: "Для меня все было очевидно: Пит болел, пропускал концерты, его заменял Ринго. Всякий раз казалось, будто так и должно было быть. Наконец мы сообразили: Ринго должен стать постоянным членом группы.
В том, что произошло, есть моя вина. Я задумал переманить к нам Ринго и уговаривал Пола и Джона до тех пор, пока они не свыклись с этой мыслью. Помню, я отправился к Ринго. Его не оказалось дома, но его мать предложила мне чаю, а я объяснил: "Мы хотим, чтобы Ринго играл в нашей группе". Она ответила: "Сейчас он в "Батлинз" вместе с Рори, но, когда он позвонит, я попрошу его связаться с вами", – и я оставил ей номер телефона.
Мы не знали, как сказать Питу, что больше он нам не нужен. Да и кто смог бы сказать такое? Хотя Пит пробыл с нами не долго – два года по сравнению с целой жизнью не такой уж долгий срок, – когда ты молод, неприятно ощущать, что тебя выгоняют из группы, и не существует безболезненного способа сделать это. Мы возложили эту задачу на нашего менеджера Брайана Эпстайна, и, по-моему, он справился с ней неважно. Но что сделано, то сделано".
Ринго: "Одновременно с предложением от «Битлз» я получил такие же предложения от «King Size Taylor and The Dominoes» и от Джерри и «The Pacemakers». (Джерри хотел, чтобы я стал у них басистом. В то время я не умел играть на басе, не умею и сейчас, но мысль о том, что я не буду находиться на концертах в глубине сцены, мне понравилась. А то, что я никогда не играл на басе, в то время не имело значения!)
Я часто приходил на концерты "Битлз". Сохранилось много снимков, на которых они играют, а я сижу у самой сцены: "Привет, ребята!" Однажды утром, около полудня, когда я еще лежал в постели, мать постучала в дверь спальни и сообщила: "Пришел Брайан Эпстайн". О нем я почти ничего не знал, но мне казалось странным, что у "Битлз" есть менеджер – у всех остальных групп его не было. Он сказал: "Не согласитесь ли вы участвовать в дневном концерте в клубе "Кэверн" вместе с нами?" Я ответил: "Дайте мне минуту, чтобы выпить чашку чаю и надеть брюки, и я еду с вами". Он довез меня до клуба в своей шикарной машине, и я отыграл этот концерт.
В то время все группы играли почти одни и те же песни. Однажды в Кросби выступали три группы. Выступление каждой состояло из двух отделений, по полчаса каждое, и, поскольку в двух других группах барабанщиков не оказалось, я играл со всеми тремя, не вылезая из-за установки. Занавес закрывался, я менял пиджак, на сцену выходила следующая группа, а за барабанами по-прежнему сидел я. Выступление заканчивалось, занавес опять закрывали, а когда открывали, на сцене снова был я! Так повторялось шесть раз. И это было неплохо, в то время мне было не занимать выносливости, и все мы знали, что делаем.
После концерта в "Кэверн" мы все отправились выпить в другой клуб. Все прошло отлично, мы неплохо провели время, но мне было пора. А потом меня опять попросили: "Ты не смог бы выступить вместе с ними? Пит не может". Я хорошо зарабатывал, играя с ними, мне нравилось выступать с "Битлз", и я сказал: "Конечно". Так повторялось три или четыре раза, мы подружились, выпивали после концертов, а потом я возвращался к Рори.
А потом однажды, в среду, – мы снова уехали в "Батлинз", уже третий сезон подряд: три месяца работы, шестнадцать фунтов в неделю – Брайан позвонил и спросил: "Хочешь постоянно работать в группе?" Я был поглощен работой и не подозревал, что эта идея возникла уже давно, ребята давно поговорили с Брайаном, меня предложил переманить Джордж.
У "Битлз" была своя демонстрационная запись, они записали несколько песен, прослушивались в "EMI" и собирались заключить контракт на запись. Кусок пластмассы ценился как золото и даже выше, чем золото. Чтобы записать маленькую пластинку, любой продал бы душу. Поэтому я сказал: "Ладно. Но пока я играю с четырьмя другими ребятами. Нам выступать еще несколько месяцев. Я не могу просто взять и уйти".
Я пообещал приехать в субботу. По субботам в "Батлинз" у нас был выходной, одни отдыхающие уезжали, другие заезжали. У Рори в запасе оставались четверг, пятница и суббота, чтобы найти кого-нибудь к воскресенью, – уйма времени.
Ну, вот, Джон потребовал: "Сбрей бороду, Ринго, и смени прическу". Услышав это, я подстригся и стал членом группы. Я никогда не испытывал сочувствия к Питу Бесту, это меня не касалось. И кроме того, я считал, что играю на ударных гораздо лучше, чем он.
Во время первого же выступления в клубе "Кэверн" разразилась буря. Вспыхнула драка, стоял дикий ор: половина аудитории возненавидела меня; другой половине я понравился. Джорджу поставили синяк под глазом, я старался не поднимать головы".
Джордж: «Несколько поклонников – их было немного – вопили: „Пит лучший!“ и „Ринго – никогда, Пит Бест – всегда!“. Но их было совсем мало, и мы не обращали на них внимания. Но через полчаса они нас достали, и я прикрикнул на них. Когда же мы вышли из уборной в темный коридор, какой-то парень бросился на меня и поставил мне синяк под глазом. Сколько мы натерпелись из-за Ринго!»
Джон: «С Питом Бестом ничего не случилось. Однажды он даже побывал в Америке с „Группой Пита Беста“ – наверное, благодаря беззастенчивой рекламе. Потом он женился, остепенился и стал работать в булочной. Я что-то читал про него. Он писал, что рад такому повороту событий, рад тому, что наша слава его не коснулась» (71).
Ринго: «Небольшая приписка: Нил Аспиналл дружил с Питом Бестом и его родными, поэтому некоторое время отказывался возить мою установку. Так продолжалось несколько недель, а потом он смирился. Лучшего администратора нам было не найти: он водил фургон, устанавливал аппаратуру и только иногда обижался».
Пол: «Пит Бест был неплохим парнем, но возможности его были явно ограниченны. Разницу можно услышать на записях „Антологии“. Когда к нам присоединился Ринго, мы стали играть значительно энергичнее, у нас прибавилось разнообразия, но главное – окончательно сложилась группа. Новая комбинация оказалась идеальной: Ринго с надежным чувством ритма, лаконичным юмором и шармом Бастера Китона, язвительный Джон с его чувством рок-н-ролла и добрым сердцем и Джордж, умеющий играть на гитаре и неплохо петь рок-н-ролл. А у меня появилась возможность петь и играть рок-н-ролл и другие, более сентиментальные вещи»..
Джон: «Я женился, не успев узнать, ккого вероисповедания моя жена, – я так и не спросил ее об этом. Она могла оказкться кем угодно, даже мусульманкой» (64).
Джордж: «Свадьбу Джона я почти не помню. Она состоялась в августе 1962 года. Он просто сходил однажды днем в какую-то ливерпульскую контору, а вечером, когда мы сидели в машине Брайана, направляясь на концерт (в тот вечер мы и вправду выступали), он сообщил: „Вообще-то я женился“. Этот факт не замалчивался, просто его не раздували в прессе. Свадьбы не было – ее заменила пятиминутная церемония регистрации. В то время все было по-другому. Мы старались не терять времени».
Джон: "Синтия выросла вместе с нами, со мной.
Мы поженились незадолго до того, как мы записали нашу первую пластинку. Я был ошеломлен, услышав от Синтии [что она беременна], но сказал: "Да, нам надо пожениться". Я не сопротивлялся (67). За день до свадьбы я рассказал обо всем Мими. Я сообщил, что Син ждет ребенка и что завтра мы женимся, и спросил, хочет ли она пойти с нами. Она только застонала. Все время церемонии снаружи, у здания бюро записей актов гражданского состояния, что-то долбили, и я не слышал ни слова. Затем мы перешли через улицу и отобедали курицей. Все это выглядело как в анекдоте.
Я думал, теперь, после женитьбы, мне придется распрощаться с группой. Никто из нас никогда не приводил в "Кэверн" даже своих подружек – мы боялись потерять поклонниц (что в конце концов превратилось в фарс). И мне было неловко появляться там теперь, когда я женился. Это все равно что гулять по улице в разных носках или с расстегнутой ширинкой" (65).
Ринго: "На свадьбе мы не были – Джон даже не сообщил мне, что женится. Джон и Синтия хранили свою тайну от всех. Если кто-нибудь проговаривался, все спохватывались: «Тс-с-с, здесь Ринго!»
От меня все скрывали, потому что поначалу меня не считали своим. Я был членом группы, но мне еще нужно было заслужить право считаться им. Джон ничего не рассказывал мне, пока мы не отправились на гастроли и не познакомились поближе. Где только мы не останавливались!"
Джон: «Мы не из чего не делали тайны, просто, когда мы впервые вышли на сцену, нас ни о чем не спрашивали. Никого не интересовало, женаты мы или нет. Нам часто задавали вопрос: „Какие девушки вам нравятся?“ И если вы читали наши первые интервью, там сказано: „Блондинки“. Я не собирался сообщать, что я женат, но никогда не утверждал и обратного. Я всегда терпеть не мог читать о чужой семейной жизни».
Все это вылилось в то, что мы начали сочинять и исполнять собственные песни. Поначалу мы играли их только в клубе "Кэверн". Кажется, первой собственной песней, которую мы исполнили, была одна из самых неудачных, под названием "Like Dreamers Do" (которую позднее тоже стали петь другие). Поначалу и этого вполне было достаточно. Мы отрепетировали ее и начали играть, она всем понравилась, потому что была новой. Услышать ее можно было только придя на наш концерт.
Оглядываясь назад, мы понимаем, что поступали очень разумно, хотя действовали интуитивно: мы превращались в группу, не похожую на другие".
Джон: «Исполнять собственные песни мы начали в Ливерпуле и Гамбурге. Играть „Love Me Do“ („Люби меня“), одну из наших первых песен, Пол стал, когда ему было лет пятнадцать. Так мы впервые осмелились сыграть что-то свое. Для нас это было не просто, поскольку мы играли отличные чужие вещи – Рея Чарльза, Ричарда и многих прочих (72). (Я часто пел старую песню из репертуара „Олимпикс“, двенадцатитактовую вещь под названием „Well“, в клубе „Кэверн“) (80). Было довольно трудно взять и запеть „Love Me Do“. Мы считали собственные песни сыроватыми. Но постепенно мы преодолели страх и решили попробовать» (72).
Джон: "Когда «Битлз» бывали подавлены, думая: «группа катится в никуда, это безнадежное дело, мы прозябаем в убогих гримерках», я говорил: «Куда мы стремимся, ребята?» И они отвечали: «на вершину, Джонни!» А я спрашивал: «А где это?» – «На самом верху, где собираются лучшие!» – «Правильно! – воскликнул я. – Тогда и на нашей улице тоже будет праздник».
Пол: "Множество наших песен, наверное, нельзя назвать классными. (Думаю, будь мы просто классными, наша судьба сложилась бы иначе.) Но у нас были свои плюсы. Джон играл «A Shot Of Rhythm And Blues» («Порция ритм-энд-блюза») или «You Really Got A Hold On Me» («Ты взяла меня в плен») – их можно было назвать классными. Но потом у нас появились такие вещи, как «If You Gotta Make A Fool Of Somebody» – действительно потрясающая песня, потому что это был, вероятно, первый вальс в стиле ритм-энд-блюз.
Я никогда не мог понять разницу между просто красивой мелодией и клевой песней в стиле рок-н-ролл. Отец и другие родные привили мне любовь к таким балладам, как "Till There Was You" и "My Funny Valentine", и я считал их отличными. То, что мы не стеснялись играть разные песни, означало, что репертуар группы становился разнообразным. Без этого мы не могли обойтись, потому что играли много песен, подходящих для кабаре. Песни вроде "Till There Was You" и "Ain't She Sweet" – вещи, которые могли бы с успехом звучать поздно ночью в кабаре. Они свидетельствовали о том, что мы нечто большее, чем еще одна группа, играющая рок-н-ролл.
В тот период возник творческий дуэт Леннон / Маккартни. После "Love Me Do" мы начали писать более глубокие, сильные вещи. Теперь уже никто не мог подойти к нам и заявить, что "Till There Was You" – ерунда".
Нил Аспиналл: "Гастроли группы становились все более продолжительными, она уезжала все дальше и дальше от Ливерпуля, скажем в Суиндон. Ого! Такая даль! А еще в Саутпорт и Кру, потом в дансинги Манчестера. Им была нужна реклама, контракт на запись пластинок, но добиваться этого пришлось долго, их постигло немало разочарований.
Брайан повсюду возил с собой пленку, которую записали в "Декке".
Джон: "Мы заплатили около пятнадцати фунтов за запись пленки на студии «Декка». С ней Брайан Эпстайн связывал надежды. Он сам съездил на поезде в Лондон вместе с этой пленкой, но вернулся подавленным, и мы поняли, что нам опять не повезло.
Если послушать эту пленку, она звучит неплохо. Не супер, но неплохо, тем более для тех времен, когда тон задавали "Тени", особенно в Англии. Но сотрудники студий были туповаты, и, когда они слушали демонстрационные записи, они хотели услышать новых "Теней". По существу, они эту пленку и не слушали – знаете, как слушают музыку такие люди, – они искали то, что уже отжило. Новое они пропускали мимо ушей.
Это стало тогда большим ударом для нас – без записей нам было не на что надеяться (74). Мы думали, что ничего не добьемся. Только Брайан твердо верил в нас и часто повторял это, как и Джордж. Брайан Эпстайн и Джордж Харрисон.
Возвращаясь из Лондона, Брайан какое-то время старался не встречаться с нами. Ему было трудно видеть нас, потому что он получил двадцать отказов. Наконец он приходил, чтобы объявить: "Боюсь, нас опять не приняли". К тому времени мы сблизились с ним и видели, что он действительно принимал это близко к сердцу. Он боялся сказать нам, что мы опять провалились (72).
Несколько раз между нами и Брайаном вспыхивали ссоры. Мы заявляли, что он бездельничает, а мы выполняем всю работу. Но это были только слова – мы знали, как трудно ему приходится. Шла борьба. Мы против них (67). Во время одной из таких поездок он побывал в "EMI" и добился прослушивания. Если бы Брайан не бродил по Лондону пешком, с пленками под мышкой, не переходил из одной студии в другую, а потом в третью, пока наконец не попал к Джорджу Мартину, мы никогда ничего не добились бы. Нам пришлось бы карабкаться вверх самим. Пол был настроен более агрессивно: "Давайте испробуем какой-нибудь рекламный трюк или просто прыгнем в Мерси – предпримем хоть что-нибудь" (72).
Джордж: "В апреле 1962 года умер Стюарт Сатклифф. К тому времени он уже ушел из группы. Незадолго до смерти он приезжал в Ливерпуль (в пиджаке без воротника от Пьера Кардена – он начал носить такие раньше, чем мы), погулял по городу, побыл с нами – как будто предчувствовал, что больше мы с ним не увидимся. Он не только повидался со всеми, но и зашел ко мне домой, о чем у меня остались приятные воспоминания.
Я не знал, что Стюарт болен, но заметил, что он пытается бросить курить. Он разрезал сигареты на части и каждый раз выкуривал по одной, как будто это был бычок. Поговаривали, что он умер от кровоизлияния из-за того, что его когда-то ударили по голове. Помню, его избили после концерта в Ливерпуле (просто за то, что он играл в группе), но это случилось двумя годами раньше.
В его приезде было что-то теплое, и теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что он приезжал прощаться. Вскоре после возвращения в Гамбург он умер от кровоизлияния в мозг – всего за день до того, как мы прилетели в Германию. Я подхватил немецкую корь, поэтому выехал на день позже, чем остальные, вместе с Брайаном Эпстайном. В тот раз я впервые летел самолетом. На похороны мы не пошли. Как говорится, мертвым мертвое, а живым живое. Всем нам было безумно грустно. Помню, как я искренне сочувствовал Астрид. Она по-прежнему приходила на концерты и сидела в углу. Думаю, рядом с нами ей становилось немного легче".
Джон: «Я уважал Стю, я знал, что он всегда скажет мне правду. Если что-то получалось хорошо, Стю обязательно говорил об этом, и я ему верил. Порой мы обращались с ним ужасно. Особенно Пол, который всегда придирался к нему. Но потом я понял, что было бы неправильным говорить, что все мы недолюбливали его» (67).
Джордж: "Иногда в фургоне, когда все мы были взвинчены, начинались ссоры, и между Полом и Стю иногда даже вспыхивали драки. Помню, как они однажды сцепились: Пол рассчитывал на легкую победу, ведь Стюарт был такой худой, но Стюарт оказался на удивление сильным и не уступал Полу.
Однажды и я подрался со Стюартом, но в целом мы с ним были друзьями, особенно незадолго до его смерти".
Пол: "Из наших сверстников мало кто умирал, мы все были слишком молоды. Умирать полагалось пожилым людям, поэтому смерть Стюарта потрясла нас. У меня она вызвала угрызения совести, потому что мы нередко ссорились. В конце концов мы стали друзьями, но иногда все-таки срывались – обычно это происходило из-за того, что я завидовал его дружбе с Джоном. Все мы соперничали за дружбу с ним, а Стюарт, с которым Джон учился в школе искусств, был во много ближе Джону, и мы завидовали ему. Кроме того, я считал, что мы должны стараться изо всех сил, чтобы стать хорошей группой, поэтому часто заявлял: «Ты сыграл это не так». Но смерть Стюарта была ужасна, потому что уж художником он должен был стать знаменитым – это сразу видно, стоит посмотреть его работы.
Мы, остальные, не были так близки со Стю, как Джон – они вместе учились в колледже, жили в одной квартире, – но все-таки дружили с ним. Все опечалились, но удар смягчило то, что в последнее время он жил в Гамбурге и мы немного отвыкли от него.
Неправда, что Джон, как говорят, засмеялся, узнав о смерти Стюарта, но, поскольку мы были молоды, мы вскоре оправились от удара. Мы часто задавали себе вопрос: "Интересно, вернется ли он?" Между собой мы договорились, что если кто-нибудь из нас умрет, он вернется и расскажет остальным, есть ли где-то там другая жизнь. Стюарт ушел первым, и мы почти ждали, что он даст о себе знать. Любой грохот кастрюль среди ночи мы приписывали ему".
Джон: «Меня всегда немного разочаровывали все исполнители, которых я видел, – от Литтл Ричарда до Джерри Ли. Вживую их песни звучали не так, как в записи. Мне нравится „Whole Lotta Shakin'“, запись 1956 года, но живые вариации на эту тему меня не очень трогают. Когда Джин Bинсент пел в Гамбурге „Be Bор A Lula“, она звучала совсем по-другому. Я был рад познакомиться с Джином Винсентом и сблизиться с ним, но „Be Bор A Lula“ вживую мне не доставила удовольствия. Я поклонник записей с пластинок» (80).
Джордж: «Мы приехали выступать в „Стар-клубе“, большом, замечательном зале с отличной аппаратурой. На этот раз мы жили в отеле. Помню, идти до клуба было далеко, он находился в конце Рипербана, где он поворачивает к городу. Там мы пробыли пару месяцев».
Пол: «Стар-клуб» оказался классным. У хозяина клуба, Манфреда Вайсследера, и Хорста Фашера были «мерседесы» с открытым верхом, что считалось особым шиком. Хорст отсидел в тюрьме за убийство. Он был боксером и как-то, подравшись в баре, убил матроса. Но нас они всячески оберегали, как любимых домашних животных. Как ни парадоксально, рядом с этими людьми мы чувствовали себя в безопасности".
Джон: «Мы выступали в Гамбурге с Джином Винсентом и [позднее] с Литтл Ричардом; до сих пор ходят слухи о наших выходках, особенно с Джином Винсентом, который оказался необузданным малым. Мы познакомились с ним за сценой. „За сценой“ – значит в туалете. Мы были в восторге» (75).
Пол: "Джин был морским пехотинцем и частенько предлагал мне показать, как нужно вырубать противника, – он собирался испробовать на мне две известные ему болевые точки. Я отказывался: «Еще чего! Прекрати!» А он уговаривал: «Через минуту ты придешь в себя».
Джордж: "Однажды я столкнулся с Джином Винсентом в баре «Стар-клуба» в перерыве. Он схватил меня: «Скорее идем со мной». Мы прыгнули в такси и поехали по Рипербану к дому, где он жил. Только тут я заметил, как он взвинчен: он решил, что его администратор спит с его подружкой!
Мы вбежали в дом, подлетели к двери, Джин выхватил из-под пальто револьвер, протянул его мне со словами "Ну-ка подержи..." Ии начал барабанить в дверь и кричать: "Генри, Генри, ты ублюдок!" Я подумал: "Надо убираться отсюда", – вернул ему револьвер и поскорее удрал восвояси".
Пол: «Мы часто ездили в Любек, на Ост-зее. Родным Астрид принадлежал дом на берегу или что-то в этом роде. Мы ездили на различные дневные экскурсии. Помню, как однажды, во время поездки с пианистом Роем Янгом, на нас произвел огромное впечатление автобан – в то время в Великобритании еще не было автострад. Мы ехали в „мерседесе“ на большой скорости, и это привело меня в неописуемый восторг».
Нил Аспиналл: «Их отвергли почти все студии звукозаписи. В конце концов Брайан прислал ребятам в Гамбург телеграмму: „EMI“ предлагает записываться. Пожалуйста, отрепетируйте новый материал». Брайан сказал им, что предстоит запись. Но на самом деле он просто договорился, что их прослушает продюсер Джордж Мартин".
Джордж: "Прослушивание в студии «Парлофон» состоялось в июне 1962 года. Оно прошло сносно. Думаю, Джордж Мартин почувствовал, что мы еще неопытны, но в то же время не лишены своеобразия. Мы исполнили, помимо всего прочего, «Love Me Do», «PS. I Love You» («PS. Я тебя люблю»), «Ask Me Why» («Спроси меня, почему»), «Besame Mucho» («Целуй, целуй меня») и «Your Feet's Too Big» («У тебя слишком большие ноги»). («Your Feet's Too Big» – песня Фэтса Уоллера, мы разучили ее под влиянием отца Пола.)
О первой встрече с Джорджем Мартином у меня сохранилось только одно воспоминание: его акцент. Он не был похож на акцент кокни, ливерпульца или уроженца Бирмингема, а мы восхищались всеми, кто говорил иначе. Он держался дружелюбно, но покровительственно. Мы не могли не уважать его, но в то же время у нас создалось впечатление, что с ним можно и пошутить. Всем известна история о том, как мы закончили играть и поднялись по лестнице в операторскую второй студии. Он все объяснил и добавил: "Может быть, вас что-нибудь не устраивает?" Мы потоптались немного, а потом я выпалил: "Меня не устраивает ваш галстук!" Сначала все опешили, но потом рассмеялись, и он вместе с нами. Родившись в Ливерпуле, невозможно не быть комиком".
Пол: "Обязанностью Джорджа Мартина в «EMI» было продюсирование артистов второго сорта, записи которых вряд ли принесут большие доходы, – таких, как «The Goons». Все артисты рангом повыше, вроде Ширли Бэсси, попадали под опеку других продюсеров. Джорджу доставались объедки, к которым причислили и нас. Он согласился прослушать нас, состоялось не слишком впечатляющее прослушивание, на котором ему не очень понравился Пит Бест.
Джордж Мартин привык к барабанщикам биг-бэндов с хорошим чувством ритма. А наши ливерпульские ударники были энергичными, эмоциональными, даже расчетливыми, но чувства ритма им недоставало. Это беспокоило продюсеров, делающих записи. Джордж отвел нас в сторонку и сообщил: "Ударник меня совершенно не устраивает. Не могли бы вы заменить его?" Мы сказали: "Нет, не могли бы!" В том возрасте такой поступок казался нам ужасным. Разве мы могли предать друга? Конечно, нет. Но речь шла о нашей карьере. Возможно, из-за этого с нами не захотят заключить контракт. То, что мы "отцепили" Пита, было для нас серьезным испытанием. Я искренне сочувствовал ему, потому что он многое терял, но, как я теперь понимаю, мы приняли сугубо профессиональное решение. Если он не соответствовал требованиям (слегка – по нашему мнению, и определенно – по мнению продюсера), выбора у нас не оставалось. И все-таки сказать об этом было нелегко. Наверное, ничего более сложного делать нам не приходилось".
Джон: "С годами сложился миф о том, что Пит был прекрасным барабанщиком, а Пол завидовал ему потому что Пит был красив и все такое прочее. Они действительно уживались с трудом – отчасти потому, что Пит был слишком медлительным. Он был милым, безобидным парнем, но он был тугодум. А мы схватывали все на лету так что Пит никак не мог угнаться за нами.
В группу он попал только потому, что для поездки в Гамбург нам понадобился ударник. Мы с самого начала решили расстаться с ним, как только подыщем приличного барабанщика, но к тому времени, как мы вернулись из Германии, нам удалось научить его держать в руках палочки (и стучать на четыре четверти, на большее он был не способен), к тому же он неплохо выглядел, нравился девушкам, – в общем, все было в порядке (74). Мы поступили, как трусы, дав ему отставку. Мы поручили это дело Брайану. Если бы мы сами сказали все в лицо, Питу, было бы только хуже. Возможно, разговор кончился бы дракой" (67).
Пол: «Все дело было в складе его личности. Мы знали, что Пит стучит неважно. Он отличался от всех нас, он не был похож на студента. Пит был простым и бесхитростным парнем, которые обычно нравятся девушкам. Он был вполне заурядным, мрачным и... великолепным».
Джон: "В Ливерпуле выступали две очень известные группы – «Великие трое» и Рори Сторм с «Ураганами», в которых играл Ринго. В этих группах стучали два лучших барабанщика Ливерпуля. Они стали популярными, прежде чем мы успели чего-нибудь добиться.
Мы знали о возможностях Ринго. Он стал звездой еще до того, как мы познакомились (74). Ринго был профессиональным ударником, умел петь, поэтому его талант рано или поздно все равно бы проявился. Не знаю, каким образом, но то, что у Ринго была искра Божья, было очевидно. От него словно что-то исходило. Он был личностью" (80).
Пол: "Мы пришли к выводу, что нам необходим смаый лучший ударник Ливерпуля, а таковым, по нашему мнению, был только один парень – Ринго Старр, который поменял имя раньше, чем кто-либо из нас, он носил бороду, был взрослым и имел «Зефир-Зодиак».
Поэтому мы предложили Ринго играть с нами, а Питу пришлось выдержать этот кошмарный последний разговор".
Джордж: "Для меня все было очевидно: Пит болел, пропускал концерты, его заменял Ринго. Всякий раз казалось, будто так и должно было быть. Наконец мы сообразили: Ринго должен стать постоянным членом группы.
В том, что произошло, есть моя вина. Я задумал переманить к нам Ринго и уговаривал Пола и Джона до тех пор, пока они не свыклись с этой мыслью. Помню, я отправился к Ринго. Его не оказалось дома, но его мать предложила мне чаю, а я объяснил: "Мы хотим, чтобы Ринго играл в нашей группе". Она ответила: "Сейчас он в "Батлинз" вместе с Рори, но, когда он позвонит, я попрошу его связаться с вами", – и я оставил ей номер телефона.
Мы не знали, как сказать Питу, что больше он нам не нужен. Да и кто смог бы сказать такое? Хотя Пит пробыл с нами не долго – два года по сравнению с целой жизнью не такой уж долгий срок, – когда ты молод, неприятно ощущать, что тебя выгоняют из группы, и не существует безболезненного способа сделать это. Мы возложили эту задачу на нашего менеджера Брайана Эпстайна, и, по-моему, он справился с ней неважно. Но что сделано, то сделано".
Ринго: "Одновременно с предложением от «Битлз» я получил такие же предложения от «King Size Taylor and The Dominoes» и от Джерри и «The Pacemakers». (Джерри хотел, чтобы я стал у них басистом. В то время я не умел играть на басе, не умею и сейчас, но мысль о том, что я не буду находиться на концертах в глубине сцены, мне понравилась. А то, что я никогда не играл на басе, в то время не имело значения!)
Я часто приходил на концерты "Битлз". Сохранилось много снимков, на которых они играют, а я сижу у самой сцены: "Привет, ребята!" Однажды утром, около полудня, когда я еще лежал в постели, мать постучала в дверь спальни и сообщила: "Пришел Брайан Эпстайн". О нем я почти ничего не знал, но мне казалось странным, что у "Битлз" есть менеджер – у всех остальных групп его не было. Он сказал: "Не согласитесь ли вы участвовать в дневном концерте в клубе "Кэверн" вместе с нами?" Я ответил: "Дайте мне минуту, чтобы выпить чашку чаю и надеть брюки, и я еду с вами". Он довез меня до клуба в своей шикарной машине, и я отыграл этот концерт.
В то время все группы играли почти одни и те же песни. Однажды в Кросби выступали три группы. Выступление каждой состояло из двух отделений, по полчаса каждое, и, поскольку в двух других группах барабанщиков не оказалось, я играл со всеми тремя, не вылезая из-за установки. Занавес закрывался, я менял пиджак, на сцену выходила следующая группа, а за барабанами по-прежнему сидел я. Выступление заканчивалось, занавес опять закрывали, а когда открывали, на сцене снова был я! Так повторялось шесть раз. И это было неплохо, в то время мне было не занимать выносливости, и все мы знали, что делаем.
После концерта в "Кэверн" мы все отправились выпить в другой клуб. Все прошло отлично, мы неплохо провели время, но мне было пора. А потом меня опять попросили: "Ты не смог бы выступить вместе с ними? Пит не может". Я хорошо зарабатывал, играя с ними, мне нравилось выступать с "Битлз", и я сказал: "Конечно". Так повторялось три или четыре раза, мы подружились, выпивали после концертов, а потом я возвращался к Рори.
А потом однажды, в среду, – мы снова уехали в "Батлинз", уже третий сезон подряд: три месяца работы, шестнадцать фунтов в неделю – Брайан позвонил и спросил: "Хочешь постоянно работать в группе?" Я был поглощен работой и не подозревал, что эта идея возникла уже давно, ребята давно поговорили с Брайаном, меня предложил переманить Джордж.
У "Битлз" была своя демонстрационная запись, они записали несколько песен, прослушивались в "EMI" и собирались заключить контракт на запись. Кусок пластмассы ценился как золото и даже выше, чем золото. Чтобы записать маленькую пластинку, любой продал бы душу. Поэтому я сказал: "Ладно. Но пока я играю с четырьмя другими ребятами. Нам выступать еще несколько месяцев. Я не могу просто взять и уйти".
Я пообещал приехать в субботу. По субботам в "Батлинз" у нас был выходной, одни отдыхающие уезжали, другие заезжали. У Рори в запасе оставались четверг, пятница и суббота, чтобы найти кого-нибудь к воскресенью, – уйма времени.
Ну, вот, Джон потребовал: "Сбрей бороду, Ринго, и смени прическу". Услышав это, я подстригся и стал членом группы. Я никогда не испытывал сочувствия к Питу Бесту, это меня не касалось. И кроме того, я считал, что играю на ударных гораздо лучше, чем он.
Во время первого же выступления в клубе "Кэверн" разразилась буря. Вспыхнула драка, стоял дикий ор: половина аудитории возненавидела меня; другой половине я понравился. Джорджу поставили синяк под глазом, я старался не поднимать головы".
Джордж: «Несколько поклонников – их было немного – вопили: „Пит лучший!“ и „Ринго – никогда, Пит Бест – всегда!“. Но их было совсем мало, и мы не обращали на них внимания. Но через полчаса они нас достали, и я прикрикнул на них. Когда же мы вышли из уборной в темный коридор, какой-то парень бросился на меня и поставил мне синяк под глазом. Сколько мы натерпелись из-за Ринго!»
Джон: «С Питом Бестом ничего не случилось. Однажды он даже побывал в Америке с „Группой Пита Беста“ – наверное, благодаря беззастенчивой рекламе. Потом он женился, остепенился и стал работать в булочной. Я что-то читал про него. Он писал, что рад такому повороту событий, рад тому, что наша слава его не коснулась» (71).
Ринго: «Небольшая приписка: Нил Аспиналл дружил с Питом Бестом и его родными, поэтому некоторое время отказывался возить мою установку. Так продолжалось несколько недель, а потом он смирился. Лучшего администратора нам было не найти: он водил фургон, устанавливал аппаратуру и только иногда обижался».
Пол: «Пит Бест был неплохим парнем, но возможности его были явно ограниченны. Разницу можно услышать на записях „Антологии“. Когда к нам присоединился Ринго, мы стали играть значительно энергичнее, у нас прибавилось разнообразия, но главное – окончательно сложилась группа. Новая комбинация оказалась идеальной: Ринго с надежным чувством ритма, лаконичным юмором и шармом Бастера Китона, язвительный Джон с его чувством рок-н-ролла и добрым сердцем и Джордж, умеющий играть на гитаре и неплохо петь рок-н-ролл. А у меня появилась возможность петь и играть рок-н-ролл и другие, более сентиментальные вещи»..
Джон: «Я женился, не успев узнать, ккого вероисповедания моя жена, – я так и не спросил ее об этом. Она могла оказкться кем угодно, даже мусульманкой» (64).
Джордж: «Свадьбу Джона я почти не помню. Она состоялась в августе 1962 года. Он просто сходил однажды днем в какую-то ливерпульскую контору, а вечером, когда мы сидели в машине Брайана, направляясь на концерт (в тот вечер мы и вправду выступали), он сообщил: „Вообще-то я женился“. Этот факт не замалчивался, просто его не раздували в прессе. Свадьбы не было – ее заменила пятиминутная церемония регистрации. В то время все было по-другому. Мы старались не терять времени».
Джон: "Синтия выросла вместе с нами, со мной.
Мы поженились незадолго до того, как мы записали нашу первую пластинку. Я был ошеломлен, услышав от Синтии [что она беременна], но сказал: "Да, нам надо пожениться". Я не сопротивлялся (67). За день до свадьбы я рассказал обо всем Мими. Я сообщил, что Син ждет ребенка и что завтра мы женимся, и спросил, хочет ли она пойти с нами. Она только застонала. Все время церемонии снаружи, у здания бюро записей актов гражданского состояния, что-то долбили, и я не слышал ни слова. Затем мы перешли через улицу и отобедали курицей. Все это выглядело как в анекдоте.
Я думал, теперь, после женитьбы, мне придется распрощаться с группой. Никто из нас никогда не приводил в "Кэверн" даже своих подружек – мы боялись потерять поклонниц (что в конце концов превратилось в фарс). И мне было неловко появляться там теперь, когда я женился. Это все равно что гулять по улице в разных носках или с расстегнутой ширинкой" (65).
Ринго: "На свадьбе мы не были – Джон даже не сообщил мне, что женится. Джон и Синтия хранили свою тайну от всех. Если кто-нибудь проговаривался, все спохватывались: «Тс-с-с, здесь Ринго!»
От меня все скрывали, потому что поначалу меня не считали своим. Я был членом группы, но мне еще нужно было заслужить право считаться им. Джон ничего не рассказывал мне, пока мы не отправились на гастроли и не познакомились поближе. Где только мы не останавливались!"
Джон: «Мы не из чего не делали тайны, просто, когда мы впервые вышли на сцену, нас ни о чем не спрашивали. Никого не интересовало, женаты мы или нет. Нам часто задавали вопрос: „Какие девушки вам нравятся?“ И если вы читали наши первые интервью, там сказано: „Блондинки“. Я не собирался сообщать, что я женат, но никогда не утверждал и обратного. Я всегда терпеть не мог читать о чужой семейной жизни».