Тихомиров Виктор. Золото на ветру

   Вскоре он треснулся об очередной угол, навернулся туловищем об пол и, наконец, завалился в желанную щель, где и застрял вновь. И только было Лепа прогнулся, чтобы завалиться дальше, как встретился взглядом с желтыми глазами свесившегося в щель полковника, подсвеченными огоньком спички.
   - Что ты здесь делаешь?! - брезгливо спросил полковник, зажигая пару новых спичек. При этом к его глазам присоединилось еще несколько, от подоспевшего Реброва, Чижика, и даже Агдама, капавшего в щель слюной. То есть подоспела все опергруппа, а Леопольд еще не ускользнул.
   - Вылезайте! Вы что тут?.. - с внезапной тоской и перейдя на "вы", выкрикнул полковник, наблюдая судорожно гнущегося Лепу, - Да что с вами, Каверзнев? Хватайте! Тащите его! - скомандовал он остальным.
   Несколько рук вцепилось в Леопольда, захватывая пальцами складки, лацкана и пуговицы, затем дернули его из щели. Но Лепа совершил усилия в обратную сторону, пыхтя и чуть не плача от досады и злости. Поэтому первый рывок не имел успеха. Все разгорячились, стало душно. Приготовлялась вторая попытка. Участники ее, покрепче упершись каблуками в край щели, намотали бесцеремонно на руки части Лепиного пальто и дружно рванули.
   Но взамен того, чтобы вытащить Леопольда наверх, вся компания, сопровождаемая треском гнилых досок и грохотом кирпичей провалилась вниз, устремилась, расшибая и крутясь, разрывая обмундирование и теряя принадлежность, навстречу морозному сквозняку.
   Один Агдам кружил у провала и скулил.
   втоpая часть
   ?????????????????????????
   ГУТТАПЕРЧЕВЫЙ ГОД
   I
   Но сколько же можно лететь, когда надо приземляться, хотя бы и убившись насмерть?!
   К счастью, обошлось без смертей, и герои, все до единого, приземлились-таки в неизвестном месте среди пыли и тьмы. В одной из сторон, представленных им на выбор, слабо брезжил голубоватый свет. Кое-как выбравшись на волю, все кинулись, руководимые обозленным полковником, вслед убегавшему улицей Каверзневу.
   Но почти сразу бег их стал замедляться, ибо внимание разбегалось вдогонку глазам по окружавшим их предметам и явлениям. Местность оказалась пугающе странной. Какой-то в местности содержался обман. Что-то вроде стереокино или волшебного сна. Такого свойства была странность, что хотелось тут же поискать под собой кресла с подлокотниками, чтоб опереться и тогда попытаться уловить ускользнувшую суть.
   Во-первых, под ногами горбилась булыжная мостовая, которой не было края, и даже сбоку, в проулке можно было заметить еще булыжные кучи, приготовленные для мощения новых пространств. Ноги от бега по такой мостовой сразу уставали, подковы на каблуках страшно лязгали, а после со звоном отлетали прочь. Асфальта же не предвиделось.
   Вторым номером шли дома, частью вроде бы знакомые, даже об заклад можно было побиться, что знакомы или в знакомом окружении, но прочие меж ними - вот штука - совершенно чужие и как бы мелки, но на диво хороши. К этому прибавлялись яркие разнокалиберные вывески, афишные тумбы и даже дворники мужеского пола в фартуках и с помелами. Словом, опять похоже на кино.
   Единственно, что оставалось неколебимо знакомым и понятным, это убегавший Лепа Каверзнев, сразу ставший как бы родным. Поэтому вся компания бросилась за ним, применяя угрожающие окрики и свист. Полковник, тот даже порывался вытащить на бегу оружие, но не смог, так как кобура сбилась далеко за спину и там застряла.
   Однако решительно нельзя было продолжать погоню в прежнем смысле. Становилось необходимо все же разобраться и понять происходящее. И, пожалуй, никто не мог лучше разъяснить все, чем тот же проклятый Леопольд. Так что группа с новой силой устремилась вдогонку убегавшему Лепе. В криках бегущих уже не содержалось угроз, а слышалось как бы предложение потолковать. Даже полковник оставил в покое пистолет и лишь ожесточенно пыхтел. В Лепиной оглядке начал сквозить ответный интерес, продиктованный отчасти усталостью, могли начаться переговоры, но из-за угла с вывеской, изображавшей красавца кавказской наружности, только что спустившегося с гор, служивших теперь ему фоном и прижимавшего к груди веер из открыток с приделанной полукруглой надписью: "Дагерротипы! Изумительное сходство! Фантастический эффект красоты!", вышел, привлеченный шумом, военно-морской патруль, весь сверкавший якорями и бляхами. Тут же для подкрепления ограниченных сил, выкатился из полосатой будки толстый городовой, поводя красными со сна глазами и путаясь в гремящей по булыжникам сабле.
   Всю погоню, глупо улыбавшуюся и совершенно онемевшую, мгновенно повязали, туда же был прикручен Каверзнев, не отрицавший причастности. Повязанных сволокли в участок старорежимной полиции. На всем пути они лупали по сторонам глазами, но концы с концами не вязались ни у кого, кроме Лепы. Лепу же распирало давно предвкушенное любопытство. Он был почти счастлив и, ничего не боясь, легко сносил тычки и ругань.
   В участке их довольно быстро разоблачили как вооруженную банду, поотбирали пистолеты и пихнули до времени в камеру.
   Лязгнул кованый засов, ушел, пыхтя и звеня ключом, коридорный надзиратель.
   Все разом бросились к Каверзневу.
   - Каверзнев! Объясните! - захлебываясь накинулся полковник, это ведь чертовщина, верно? Гипноз, правда ведь? Скажите! Ну, что же вы, ответьте! - он вцепился зубами и пальцами в Лепин лацкан и принялся трясти, требуя немедленного ответа. Лицо его, против обычной надменности, покраснело, пошло пятнами, казалось, еще секунда промедления - и его хватит удар.
   - Полковник, - укоризненно произнес Леопольд, как бы напоминая Чуку о высоком звании, - да бросьте вы это, оставьте, - он окончательно высвободил у него пальто, - я не могу ответить вам так, чтобы стало легче, напротив, только хуже будет. Обождите, потерпите малость, все и образуется, а счас просто отдохните.
   - Не будет хуже, Каверзнев! Некуда уж хуже! Этого всего не может же быть в самом деле! Это вражеский гипноз действует, я понимаю. Но вы-то тут неспроста, я следил за вами. Вы должны знать выход! Так вот, немедленно мне, чтоб сей же час покончить с этим всем, меня работа ждет!
   - Нет выхода, - хмыкнул Лепа, - есть только вход. Тудасюда только Терентий умеет сновать, но его не так просто сыскать. Он вообще, возможная вещь, что на юг подался, к морю.
   Все разом на разные голоса принялись высказывать свое мнение о сказанном, бесполезно гомонить, затевать скандал, но вовремя прозвучал железный скрежет ключника, распахнулась тяжелая дверь и всю компанию призвали к допросу.
   Только их ввели в просторный с ажурными решетками на окнах кабинет, как Каверзнев восторженно толкнул Реброва в бок:
   - Глянь-ка, Ребров, - Хобот!
   За столом и вправду, подбочась, сидел Хобот в форме полицейского чиновника, с торчащим из-за обшлага кружевным платком. Перед ним фронтом развернулся чернильный прибор, числом предметов превосходящий все известные, в руке же помещалось перо с только что заостроженной в чернильнице фиолетовой мухой. Муха, пронзенная сталью, тем не менее старательно очищалась лапками от чернил.
   - Лев Борисович!.. - рванулся к нему полковник. - Приятная встреча.
   - Отставить! - рявкнул внезапным, не свойственным Хоботу басом Хобот. - Сидорчук! Дай-ка ему раза, чтоб себя не забывал.
   Знакомый уже городовой вышел из-за спин, козырнул Хоботу и не отводя от него преданных глаз, двинул Чука в зубы.
   Полковник откачнулся, но стерпел и, продолжая цепляться за ускользавшую идею, опять потянулся к полицейскому чиновнику:
   - Ну, хороши вы, Лев Борисович, не узнаю вас. Называется, свои люди...
   - Что?! - выкатил глаза Хобот.
   - Бросьте, вот же часы, вы же мне и поднесли в день милиции Чук вынул и показал часы луковкой.
   Хобот вырвал у него предмет и поднес к лицу:
   - Хо! Мои часы, верно! Украл? Сидорчук!
   Сидорчук двинулся к полковнику, сворачивая новый кулак и отводя руку, но Чук согнулся, отпрыгнул к стене и, слазав под рубаху, выдернул наконец свой забившийся к самому шивороту и оттого уцелевший ТТ. Тут же он обрел прежний достойный вид и взял тон:
   - Ах вот вы как? Разыгрывать меня вздумали! Гипнозом взять?! Из игры решили убрать? Дудки!
   Затем жестокий Чук навел пистолет на растопыренного Сидорчука и выпалил ему в грудь, так что тот осел на четвереньки, продолжая глядеть действие стекленеющими глазами, пока не завалился на бок. После этого беспощадный полковник повел дымящимся стволом и прицелился в Хобота.
   - Па-а-звольте!!! - завизжал тот знакомым фальцетом вместо баса и замахал на Чука выхваченным кружевным платком. - Я же не Лев никакой и часы, точно, не совсем мои, мои без надписи! Можно же договориться! о-ох! У-у-у! Не-не-е-е!!! - Он вопил, приседал, дергал руками с мокрым от слез и соплей платком, переводя взгляд с подстреленного Сидорчука к пристальному стволу с вырастающим на глазах отверстием. При этом он исподволь давил и давил на замаскированную кнопку электрического звонка, зовя караул, пока этого не заметил полковник.
   - Да ты шельма, Хобот, - с тихой грустью обронил Чук, - ну да не ты первый, не ты и последний, - строго добавил он и пальнул во второй раз. Хобота отбросило к стене и он поехал по ней к полу, удивляясь на несработавшую кнопку.
   - Монтер сволочь! - подумал он, стукаясь затылком об пол.
   Муха сорвалась с оброненного пера, оставив на нем часть брюха, и зигзагами полетела в дверь.
   II
   На все эти стремительные действия ушло несколько секунд, так что прочие участники драмы исполняли роль истуканов, парализованные отчасти видом огнестрельного действующего оружия, то есть никому не пришло в голову заступиться за власть, даже Лепе.
   - Вы мясник, полковник! - очнулся все-таки Каверзнев. - Это же скорее всего дед Хобота! Сами могли б сообразить.
   - Идите вы, Каверзнев, в жопу! - взбесился полковник. - Я, по-вашему, тоже дед? Или, может, внук?
   - По-моему, полковник, вы просто...
   - Ноги! Ноги надо делать, - подскуливал Чижик, суясь между спорящими. - И на юг поскорее, где инспекторский дружок. Не то застрянем здесь черт знает на сколько.
   Все ожили. Ребров бросился к столу, обшарил по-быстрому ящики, насовал чего-то в карманы, затем выглянул в коридор:
   - Вот служба! Ни души!
   - Дергаем! - скомандовал Лепа, и все на цыпочках, держа в руках снятую обувь и вытянув шеи, пошли к выходу.
   Полковник задержался, наклонился к Хоботу. Неподвижные глаза того, мертво отражавшие оконный свет, внезапно двинулись и, встретившись с взглядом Чука, мрачно мигнули левым.
   Полковник вздрогнул, хотел толкнуть Хобота сапогом, но взамен того бросился бежать за товарищами, с трудом переставляя очугуневшие ноги и суеверно бормоча:
   - Опять чертовщина, гипноз... Я ведь бью, так уж без промаха. Господи, твоя воля, спаси меня и сохрани!
   Поймав себя на идеологически вредной концовке, он смешался и несколько поник духом.
   - За Лепу держаться надо, - лихорадочно соображал он, - не рассуждать, а повиноваться. Поповинуюсь пока, а там даст Бог, расквитаемся. Зато может обойдется еще, выкручусь как-нибудь.
   Позиция была Чуку знакомая и он ободрился. На самом выходи нарвались на постового, закрывавшего спиной дверь.
   Все прижались к стенке, делая руками метр и пуча глаза. Доносился с улицы птичий щебет, детские выкрики, скрип сапог караульного. По освещенному улицей полу тянулась от него длинная колеблющаяся тень. Пахло сургучом и сапожной мазью, приготовляемой, как известно, на рыбьем жиру.
   Первым нашелся Ребров. Достал из кармана чесночной колбасы и, жуя, вышел к часовому. Вынул пачку "Беломора", угостил того, дал прикурить и, пока постовой рассматривал диковинную пачку, группа тихо прошмыгнула мимо. Ребров же, хлопнув полицейского по плечу и выбив клуб пыли, ускользнул вслед группе в проходной двор.
   - Будете поощрены! - потряс ему руку Чук.
   - Георгия желаю, - сказал лихой Ребров. - Чтоб полный бант набрать и стать кавалером.
   - Ничего не получите! - обозлился полковник и раздраженно отвернулся в сторону. Его взгляду попались двое оборванцев, увешенные связками бубликов, пучками воблы, в одной руке у каждого находилась тяжелая загнутая колбаса с достигающим запахом, в другой длинная треугольная бутылка с различимой надписью "Пиво".
   - Ишь, отъедаются при царском режиме, - рассеянно подумал Чук, оборачиваясь к собранию.
   - На юг, на юг, к товарища Каверзнева приятелю подаваться нужно! - опять заныл Чижик.
   Чук, сделав озабоченно-почтительное лица, изогнувшись, повернулся к Лепе и закруглил вопросительно глаза.
   - Я лично, все равно еду на юг, к Терентию, а вы, - Лепа язвительно смерил Чука взглядом, - как хотите. Я вас с собой не звал, сами набились, теперь думайте... Но недолго.
   - Конечно, - серьезно закивал полковник, - разумеется к Терентию, больше пока некуда. А вы, Леопольд, не сердитесь так. Я ведь на службе. Как же мне? Вы еще молоды, можете себе позволить, а нас, старых профессионалов... С молоком матери...- он все гнулся, протягивал по швам руки, преданно вертел желтыми глазами, приказывайте, я готов подчиниться, несмотря, так сказать, на звание и выслугу лет...
   - К Терентию! К Терентию! - зашумели все.
   - Тогда слушай сюда! - скомандовал Леопольд. - Едем по железной дороге.Вести себя скромнее, побольше молчать, чтоб не сморозить лишнего. Счас расходимся, а завтра вечером у пакгауза общий сбор. За это время нужно раздобыть еды, денег, разжиться костюмами помоднее. Поищите какойнито работы, вот и деньги.
   - Я достану деньги! - выпалил Чук, - у эскспроприаторов. Их же тут гибель, земли не видно, и отличить легко, по классовым признакам.
   - Нет, полковник, отставить. Знаем, как вы отличаете. Экспроприируйте, если хотите, уголовных бандитов, только если будете уверены, не то грабанете какого-нибудь либерального писателя или там... художника-передвижника - ну вас.
   - Есть уголовников! - козырнул полковник и сразу же исчез в призрачном счете газовых фонарей.
   III
   Все разошлись по разным сторонам и концам города. Очень скоро можно было увидеть Реброва, сильно поддатым в окружении каких-то потертых личностей, переходящего из одного питейного заведения в последующее и удивленно становящегося столбом при каждой встрече с извозчиком. Всякий раз тема их разговора круто поворачивала в сторону обсуждения конной тяги. При этом Ребров сильно размахивал руками и все пытался начертить в воздухе двигатель внутреннего сгорания. Новоявленные же его товарищи утверждали на это, что мол все давно уж известно и старо.
   Постепенно компания прибавила к себе лиц женского пола, таких же потертых и несколько тоже навеселе, которые лица и увели их всех в неизвестном направлении, освещаемом одним только розовым фонарем.
   Чижик долго слонялся где попало, не переставая удивляться чудесам, пока не увидел молодого человека с накрашенным пополам лицам, так что все время казалось, что на него светит сбоку фонарь. На человеке был малиновый бурнус и белые сапоги.
   Он непрерывно совершал сложные гимнастические упражнения, привлекая этим всеобщее внимание. Хорошенько разглядев его, Чижик увидал и то, ради чего человек старался, - вывеску за спиной над неприметной дверью. На вывеске было: ВЫСТАВКА ПЕРЕДОВОЙ ЖИВОПИСИ ОБЩЕСТВА НЕЗАВИСИМЫХ ХУДОЖНИКОВ "ДОБРАЯ ВОЛЯ". Из дверей выходили различные господа, плюясь и грозя кулаками. Некоторые, впрочем, весело улыбались.
   Не раздумывая, Чиж устремился туда...
   Лепа Каверзнев, проводя взглядом товарищей, двинулся по одному ему известному делу, о котором в дальнейшем пойдет еще речь.
   Полковник же Чук, отойдя на приличное расстояние, пораскинул еще умом и решил все же, что легче будет поступить своим умом и добыть денег у экспроприаторов.
   - Буржуев непуганых целый город, - рассуждал он, - а я стану искать и экспроприировать в сущность классово близких уголовников, нет уж, дудки!
   Тут же он, пользуясь своими уникальными способностями, миновал зазевавшегося дворника, начищавшего кирпичом свою бляху, и прокрался в парадный подъезд раскошного особняка с атлетами по бокам.
   На втором этаже Чук, соблазнившись кожаной обивкой двери, проник под замок и, пройдя бесшумно квартирой, оказался в кабинете с большим зеленым столом и лампой. Стол был усыпан исписанными листками, поломанными стальными перьями и пятнами от чернил.
   За столом, уткнув личность в рукав, крепко спал небольшой мужчина, вернее сказать, парень. На самых свежих листках, которыми полюбопытствовал полковник, речь шла о дворце, пробитых окнах и корабле, коптящем трубами небо.
   - Писатель, либеральный, не надо и к бабке ходить. У него тут и нет ничего, - решил полковник и, помня Лепины наставления, на цыпочках вышел вон.
   Поднимаясь этажом выше, Чук заметил, что чистота лестницы достигла уже такой невозможной степени, что даже на поворотах стояли лохани со свежими цветами, шаги же глушились совершенно цветною ковровой полосой, плотно пристегнутой к ступенькам блестящими медными прутьями.
   - Эх-ма! - только и сказал полковник, припоминая оставленную действительность и свой полковницкий подъезд, который в эти дни начал уже было позабывать.
   Другой этаж встретил его табличкой, гравированной если не на золоте, так на самой лучшей бронзе, такой от нее исходил блеск. Текст гласил: ЖЕНСКИЙ ВРАЧ Б.ТРЕГУБЫЙ. Прием по записи.
   - Типичный недодавленный буржуй, - справедливо определил Чук и, разувшись, тихо двинулся на самых носках так, что это могло напомнить балетный танец, но замедленный, внутрь помещения.
   Повсюду была тишина, тикали только часы, да с улицы в окошко доносился монотонный призыв точильщика.
   Пистолет в руке полковника и энергический желтый взгляд сразу раскрыли бы его карты, случись нежданная встреча с хозяином.
   По известному закону подлости, такая встреча не замедлила стучиться. Совершенно внезапно оба два действующих лица оказались уставленными нос к носу друг друга, так что полковник не успел обдумать и принять другой, более приличный вид.
   В результате этой неожиданности, доктор Трегубый воздел обе руки в гору и отчаянно провозгласил:
   - Я выбираю жизнь! Остальное берите, хоть все.
   - Не думайте, я экспроприирую, - пояснил Чук, - где у вас драгоценности?
   - Главная драгоценность - жизнь, - гнул свое Трегубый, - золота и бриллиантов, клянусь, не имеется, а деньги, все, что есть - вот, толкнул он пачку ассигнаций полковнику, который все сверлил его своим ярко-желтым взглядом, могущим, казалось, разглядеть самые потаенные закоулки любой загадочной души, не только что Трегубого.
   - Может быть, тогда изумруды найдутся? - холодно поинтересовался Чук, дивясь своей сообразительности и мучительно силясь вспомнить, откуда выскочил в его голове этот вопрос.
   - Клянусь! В моем доме никогда не бывало изумрудов! Впрочем, может, вы в ироническом смысле, так я готов открыть любую дверь, все показать вам. Ищите, может быть, как раз и найдете изумруды, суетливо бормотал доктор, в то время как Чук разглядывал, уведя наконец от Трегубого свой мучительный взгляд, полученные купюры.
   Увидав на деньгах вместо привычных Ильичей растопыренных двуглавых орлов, он впал в некий столбняк и на неизвестное время оторвался от действительной жизни, опустив пистолет и даже позабыв о нем вовсе.
   В тот же миг Трегубый, сразу обнаружив свою суть, с воинственным криком топнул сапогом по ноге полковника, защищенной одним лишь тонким носком. Чук, не ждавший подлости, изумленно разинул рот и уронил на пол оружие, а коварный врач, с усердием, похвальным в лечении дам и барышень, принялся изо всех сил оттаптывать каблуком полковничьи пальцы, да вдобавок во все горло звать караул.
   Караул мигом оказался тут как тут. Это были четверо дюжих молодчиков в поддевках и с намазанными деревянным маслом волосами поверх гладких лиц. Одновременно с их появлением Чук укрепился в своей классовой оценке доктора окончательно и подумал, что, пожалуй, влип.
   Четверка эта, огородив полковника от сторон света, принялась его тузить по чем попало, производя жуткие нечеловеческие звуки и зверски рыча.
   Трегубый же сразу сделался очень доволен и даже показывал полковнику нечто вроде "козы", высовывая одновременно язык.
   Однако, Чук быстро смекнул, что мог бы много снести таких побоев, без особенного для себя вреда и, собравшись бесчувственным комком, ждал окончания спектакля.
   Вскоре бойцы притомились и по этой причине сволокли слабо упиравшегося Чука в подвал, в сопровождении оскорбительных прощальных жестов и прыжков подлеца Б.Трегубого.
   Внизу караульные сразу переменили выраженья своих лиц, растянув их в улыбки и утерев потные лбы. Затем они объяснили Чуку, что в иных местах могли бы составить ему партию в таком же или подобном деле и даже имеют для такого случая некоторый опыт и инструмент.
   Тут же было полюбовно решено, что да, давно уж пора "брать" ювелирный магазин Аптекмана, чем валять дурака. Полковник предложил свой план, который был с восторгом принят, так как все самое трудное Чук брал на себя. На Трегубого же было решено махнуть рукой как на обреченную прослойку.
   IV
   Леопольд занялся делом прямо противоположным. Еще в начале последних событий, перед арестом и побегом, его взволновала одна деталь городского пейзажа - афиша на круглой тумбе. Лепа еще подумал, что за такой тумбой удобно прятаться от слежки, а потом вдруг увидел афишу.
   Содержание ее прямо-таки перевернуло его душу. В окружении мелкого текста алело набранное рубленым шрифтом имя: ФЕДОР ШАЛЯПИН.
   - Ради одного этого, - думал Лепа, - стоило заводить дружбу с Терентием. Шаляпина Каверзнев любил с детства, так как имел родню на Волге, у которой было несколько старинных пластинок в комплекте с небольшим граммофоном. Бывало, наточит дед Лепин иголку на бруске, установит ее в специальный зажим и ну гонять Шаляпина весь вечер. А под окном Волга течет и другой берег виднеется, и церковь с горящим куполом. Этого впечатления Лепа во всю жизнь позабыть не мог.
   Так что, увидав афишу, он сразу решил кровь из носу попасть на концерт, и теперь ноги его, помня дело, понесли Леопольда в сторону обозначенного в афише театра.
   Дорогой он сообразил, что даром на концерт не пустят, однако некая уверенность несла его как на крыльях, обещая удачу и наполняя грудь пьянящим воздухом. С быстрого шага Лепа то и дело сбивался на прыжки в длину, в высоту и даже на бег крупной рысью.
   Как по обещанному, неожиданно подвернулась бильярдная. Не раздумывая, Леопольд завернул в нее. Тут же он, рискнув своей линзой, оцененной в рубль серебром, без особого труда выиграл нужные для входа 5 рублей. Всю игру ему везло. Шары сами собой вкатывались в лузы, помимо тех, что с треском влетали от ударов молниеносного Лепиного кия. Почувствовав в себе признаки губительного азарта, Леопольд прервал сражение, удовлетворенный выигрышем и, зажав в кулаке синюю купюру, поспешил к выходу.
   Купив место, Каверзнев сразу занял его и стал ждать, оглядываясь кругом себя.
   Зал наполнялся публикой. Лепа с радостью отметил кругом приятные и, зачастую, как бы знакомые лица.
   Заплескали аплодисменты, сразу же перешедшие в настоящую овацию, и на сцену стремительно вышел Шаляпин. Это был точно он!
   Лепа задохнулся. Еще тот не начал, а уж Леопольда охватил восторг. По телу пробежали мурашки, совершалось настоящее чудо!
   В Шаляпине сейчас был виден благородный, величественный человек, но веселого, свойского нрава. А как только он запел, так будто бы застрадал вместе со всем залом каким-то общим, высоким страданием, которое скрутило душу Каверзнева узлом и вынуло вон из груди.
   Да не один Лепа, весь зал мигом отдал все души в залог этому рослому человеку, держащему теперь их в своей простертой руке. Не было времени, пространства, каждый забыл себя, потому что сам Бог являлся людям одной из сторон, делая на миг тайное явным...
   Концерт вымотал, растерзал Леопольда. Он оказался не подготовлен к такому впечатлению и был теперь не то болен, не то, напротив, переполнен здоровостью. Лепа пережил в эти миги и детство с первой любовью, и опрометью проскочившую юность, повидал забытую совсем мать и даже полюбовался самим собой, ползущим по нечистому следу в клетчатом пальто с линзой и Маузером.
   Каверзнев сидел без сил, а на сцену вслед овациям летели цветы и бросались самые зрители в надежде прикоснуться к божеству.
   Вышедшего кланяться Шаляпина тесно обступили люди с удивительно знакомыми лицами, а Лепа, оттесненный от сцены к дверям, грустно побрел в сторону гардероба, боясь свалиться с лестницы о трех ступенях.
   У вешалок взгляду его повстречался другой взгляд, тот, которого, кажется, и искал он все время. Это был взгляд застенчивых серых глаз из густых ресниц, которые выглянули из-под белой соломенной шляпки с лентой, готовой обернуться кругом тонкой шеи.
   Леопольд остановился как вкопанный и оставался в этом виде, пока незнакомка, вспыхнув, не отвела глаз и не скрылась в дверях.
   Этот секундный взгляд разом перевернул сознание юного сыщика. Жизнь сразу обрела новый смысл и могла теперь продолжаться бесконечно. Все поджидавшие его впереди опасности и трудности лишились упругой ядовитой силы, сделались хрупки и прозрачны, его же сила получила таинственную власть для распоряжений обстоятельствами и вдохновения любви.
   Лепа вышел на улицу и побрел, погруженный в новые ощущения и мечты ничего не видящим и не слышащим телом, без направления и цели, по ночной, бронированной булыжниками мостовой.