Тихомиров Виктор. Золото на ветру

Тихомиров Виктор
Золото на ветру

   В. ТИХОМИРОВ
   ЗОЛОТО НА ВЕТРУ
   авантюрная история в 2-х частях
   
   пеpвая часть
   ?????????????????????????
   ХОЖДЕНИЕ ПО МУХАМ
   I
   С улицы в пробитые пулями окна влетали враждебные вихри. По лощеному дворцовому паркету разлетался мусор, чернели пустыми зевами нетопленные камины. Который день длился штурм царской обители. Под окнами на огромную выпуклую площадь набегали солдаты с матросами, выкатывались чудовищные броневики. Бегущие надо и не надо стреляли из трехлинейных винтовок, доставая им патроны из подпоясанных лент. Бойко рвалась шрапнель, сыпалась картечь. С реки по дворцу монотонно бил из пушек военный корабль, норовя попасть снарядом в окно и коптя облачное небо тремя высокими трубами. Хорошо еще, что не было аэропланов, не то и те тоже поддали бы жару временному правительству, которое отстреливалось уже последними зарядами, а все не хотело сдаться.
   Чувствуя приближение катастрофы, княгиня Беломоро-Балтийская истерично заламывала руки, моталась из залы в залу, плюя и проклиная судьбу при мысленном сравнении прошлого с будущим. Наконец, она плача достала из-под кровати припрятанный ларец с бриллиантами и принялась рассовывать их по разным щелям и закоулкам, с тем, чтобы, когда все образуется, достать и вновь собрать заодно. Самый же большой, любимый и безумно дорогой она зашила в кисть оконной гардины, искусно замаскировав камень золочеными шнурками.
   - Ну вот, и все, - довольно бубнила она, - ешьте меня, господа социалисты, с солью, но бриллиантов моих вам не видать, как мировой революции.
   Но этой, чересчур надменной представительнице умирающего класса, было невдомек, что за возней ее пристально следит в замочную скважину дворцовый истопник Шерстюк. Подлец этот Шерстюк, не зря считавший себя почти что пролетарием, изловчась, треснул все равно обреченную графиню кочергой по затылку и, не медля, приступил к экспроприации гардин. Кое-как скомкав их в солдатский вещевой мешок, он намылился к выходу, но в аккурат нарвался на революционно настроенных матросов, которые с криком "Которые тут временные!" прошили его в двух местах из маузеров, после чего, запихивая их в полированные футляры и нарочито гомоня, двинулись дальше по коридору. Шерстюк же из последних сил дополз до своей истопницкой каморки, не покинув, впрочем, солдатского мешка. Там слабеющей рукой он достал поломанное перо и, брызгая чернилами и прорывая бумагу, нацарапал на листке племяннику Федоту:
   Федя! Хотя ты и сволочь, но тебе повезло, что я твой дядя и другой родни у меня нету, а которые имеются то те смердячие гады коих ненавижу и ничего им не достанется.
   Пусть потому возьми тут все мое - прибери себе. А к нему мешок с гардинами у каких кисти и цацки. Их расшить надобно. Не продавай, а береги.
   Запомни мое добро и как будто я твой благодетель то закажи молебен за упокой грешной души...
   А помирать, Федя, очень неохота, запомни.
   Дядя тебе Митрофан Шерстюк.
   Тем же вечером Федот, зайдя, по обычаю, к дяде попользоваться с царского стола, нашел и остывшего родственника с пером в руке, и письмо с мешком.
   С дядей Федот поступил хорошо: закопал в могилу на кладбище, помолился и прибрал дядино имущество. Письмо он, устав и не дочитав до конца, бросил на произвол судьбы, мешок же с гардинами легкомысленно сменял у чужой тетки на перламутровую хриплую гармонь.
   У бабы мешок был отобран в свою пользу здоровенным парнем в лаптях, который, не найдя в нем интересу, швырнул с размаху мешок в реку и стал глядеть, как тот, окунаясь, плывет, пока мешок не скрылся с глаз.
   Проплывя версту, мешок был зацеплен с берега багром совсем уже неизвестными лицами, и след его простыл в городских трущобах.
   II
   Коллекционер-собиратель старинной живописи и предметов Лев Борисович Хобот сидел в неудобном, но очень ценном сафьяновом кресле с высокой прямой спинкой и, держа свежие после мытья ноги поверх вельветовых тапочек, любовался новыми плюшевыми гардинами с тяжелыми золотыми кистями и цацками. Новыми гардины стали в его квартире, где все было старинным, а вообще-то они были явно тоже старинного происхождения из какого-нибудь дворца, отчего их пришлось подвернуть, беря в расчет не шибко высокие потолки.
   Хобот лакомился их видом и с удовольствием вспоминал, как хорошо, почти даром их заполучил. Пальцы его ног шевелились, подсыхая, и, как бы делясь впечатленьями, обращали друг к другу подстриженные ногти.
   Гардины завершали собой мощную, убедительную картину разнообразия и богатства хоботовской коллекции. Картины в рамах вытянулись перед ними, как перед эполетами генерала, и все вместе, стройным каре, приветствовали Хобота. Бил барабан, трубили трубы, и розовые пальцы ног Льва Борисовича восторженно подпрыгивали вместе с ударами сердца.
   В следующий миг произошло ужасное: музыка смешалась и, захлебнувшись, замерла, строй принял "вольно" и рассыпался, а сам бедный Лев Борисович Хобот мгновенно окоченел, как и всякий на его месте, потому что одна из гардин бесшумно отъехала в стороны, и на фоне окна объявился не внушающий доверия субъект. Возникшая немая сцена открывала его во всех подробностях: росту среднего, сложения крепкого, куда крепче Хобота, с рыжим пятнистым взором из-под косого полубокса. Одет вразнобой, и что уж совсем несуразно и жутко - в разной обуви: на одной ноге кривой, в рыбьем жиру, флотский ботинок с заклепкой, на другой - мальчиковый сандаль на ранту, с ремешком и золотой пряжечкой.
   - Хобот? - приветливо спросил гость.
   Льву Борисовичу на миг почудилось в этой приветливости что-то радостное и обнадеживающее, сама душа его обратилась и потянулась к субъекту. Он сглотнул сухой ком и кивнул, ища слов, но вслед за тем, как в замедленном кино, увидал волосатую руку незнакомца, выползающую из-за спины, за которой следом из-под кургузого пиджачка и брючного ремешка потянулось длинное черное, оказавшееся скоро прямым резиновым шлангом. Шланг, кружась, взвился над лысиной Хобота и ринулся навстречу его взгляду. А позади сияли и разбрызгивали искры дружелюбные рыжие глаза.
   Все багетное золото бросилось в разломленную голову Льва Борисовича и вспыхнуло в ней, испепеляя сознание бедного антиквара.
   Кресло обрушилось под его тяжестью.
   Взметнулась старинная пыль.
   III
   Инспектор Леопольд Каверзнев, молодой еще парень с приятной лицом, нетерпеливо сучил ногами, гретыми под ворсистым пальто, и все время толкал в толстую шею шофера милицейского газика Реброва:
   - Скорее,истукан, опоздаем! - подгонял он его, хотя опытный Ребров, и так изо всех сил старался и жал на педаль.
   - Куда опоздаем? Раньше-позже, все там будем, - философски ворчал он, проскакивая на желтый свет и по-бабьи взвизгивая сиреной.
   За окошком пролетали набухшие зеленью почки на ветках, матерые мороженщицы протягивали вслед эскимо в желтой глазури поверх голов толпящихся граждан. Под лавкой, обильно слюня милицейские сапоги, злобно хрюкал знаменитый сыскной пес Агдам.
   Наконец подлетели к нужному дому. Ребров лихо тормознул, газик занесло и развернуло к парадному подъезду. Дверца пружинно отворилась и из нее, пинком выпихнув Агдама, вылетел инспектор Каверзнев. Он устремился поскорее к месту преступления, на ходу доставая похожую на рыбий глаз складную линзу.
   Хобот с вывихнутой, подбитой головой лежал запрокинувшись посреди разваленного кресла. По стенам висели пустые золоченые рамы, сияли неприкрытые грязные окна, освещая пыльными столбами света картину разгрома и запустения. Из углов топорщились взломанные сундучки, распотрошенные укладки, сокрушались, разводя дверцами, опустевшие шкапы.
   В воздухе по-хозяйски сновали толстые весенние мухи.
   С порога Каверзнев, подоткнув полы своего клетчатого пальто, ринулся на поиски следов. Не прошло и пяти минут, как таковых разыскалось три: на подоконнике, на кухне и в ванной у раковины. Представлялось очевидным, что все трое одной компании с мальчиковым сандалем.
   - На ранту, с ремешком! - определил его Леопольд, подняв палец, - я такие все пионерское детство относил вместе с галстуком и тюбетейкой.
   - Подросток? - поинтересовался Ребров.
   - Размер великоват, но...
   Поиски продолжались. Вскоре помощник Леопольда студент-практикант Чижик, ковырявший все время в голове убитого, поднялся и доложил:
   - Инспектор, в голове пострадавшего следы резины.
   - Картина проясняется! - сверкнул глазами Леопольд, продолжая исследовать "рыбьим глазом" пыльные поверхности, - отправляйте на экспертизу.
   Чиж принялся паковать найденное в специальные пузырьки, но тут носившийся по квартире Агдам выбежал из кухни, только взамен свешенного языка изо рта у пса торчал вчерашний номер "Собеседника", а на нем прямо поверх цветного портрета, нарушая приличия и незаслуженно изгадив изображение, красовался жирный след морского клепаного сапога.
   - Двое! - хватил себя по лбу Каверзнев, - их было двое, повторил он, потирая ушибленное место, - все ясно! Теперь понятно, бормотал он, сжимая вспотевшую линзу, - рыбка сама приплывет в сети, только знай расставляй. - Леопольд любовно извлек из обширного кармана казенного вороного Маузера и выразительно, на манер киногероев, продул ему ствол.
   IV
   В тот упоительный миг, когда Леопольд изящно отвернув полу своего шотландского пальто, окрыленный азартом поиска, перекладывал продутого Маузера в подмышечный тайник, раздался внезапный странный звук.
   Все вздрогнули и повернулись к побитому, и тут же всеми одновременно было замечено, что смертельно пострадавший Хобот, бывший минуту назад нормального трупного цвета, то есть фиолетово-сизого, вдруг как бы порозовел. Мало того, он разомкнул поджатые губы и брюзгливо простонал режущим слух металлическим голосом:
   - Гады, гады вы, вот что... Резину из живой головы ковырять надо, а пульс, - всхлипнул он, - не надо! - Тут из глаз и носа у него потекло, и раздались рыдания пострадавшего человека. Волосы поднялись ежом у всей опергруппы.
   - Чиж! Сукин сын! - не своим голосом закричал Каверзнев, Уволю! Шомполами запорю! Ты что замер, скотина?! Марш за врачом!!!
   Чижик на прямых, негнущихся ногах и с, наоборот, согнутой пополам спиной вылетел из помещения, механически вращая локтями.
   Вскоре подкатила скорая, и стонущего Хобота уволокли на носилках студенты в халатах, не переставая при том спорить о кооперации и ругать начальство.
   покончив с этим делом, Каверзнев открыл рот, чтобы произнести что-либо ободряющее, разрядить обстановку, но Агдам, задумчиво ронявший слюну на паркет, вдруг решительно рванул к дверям, чуть не оборвав повода. Группа, словно по команде, кинулась следом. Такая была у Агдама повадка и все знали - не промахивается пес, только успевай догонять, хотя и были некоторые странности, необъяснимые песьей наукой, но их относили на Агдамовы преклонные годы. А пока нужно было доверять его таинственному потустороннему чутью.
   Образовалось грозное, увлекательное зрелище. Случись возле художник или работник кино, немедля один схватил бы кисть, а другой аппарат для съемки, чтобы запечатлеть картину. И не зря потрудились бы, потому что посреди улицы в косых лучах солнца огромными скачками несся пятнистый пес с белыми на красном фоне рядами зубов и паром из ноздрей, а следом, мотаясь на натянутом струной поводке, поспешала оперативная группа, которая, распустя полы пальто и высоко вздымая колена, смело бежала по своему делу, нисколько не пытаясь затормозить бег, чтобы как-нибудь оттянуть встречу с неизвестными бандитами, которые вполне могут всех их перестрелять или зарезать. Нет, они, влекомые чувством долга и сознанием приказа, мчались к цели, храня честь совокупно с молодым задором, как видно поступали и их праотцы отлично от некоторых иных нынешних милицейских. Вскоре группа скрылась за углом, улеглась на дороге поднятая бегущими пыль.
   V
   Крепкотелый беспечный бандит Харитон Шерстюк, столь небрежно ограбивший Хобота и наделавший столько следов, легко катил тележку на дутом, с ниппелями на резиновом ходу и весело вращал рыжими глазами. В тележке, надежно пристегнутый резинками от эспандера, мягко катился мешок с рулонами холстов и затиснутыми поверх дворцовыми гардинами.
   Одна из золоченых кистей высунулась наружу, радуя глаз Харитона своим объемом. Сверкали цацки.
   В небесах плескалось беззаботное непорочное солнце, не разбиравшее людей и потому щедро дарящее и Харитона Шерстюка своим весенним теплом.
   Сегодня у Шерстюка был выходной. Понятно, что грабеж не был его основной работой. Шерстюк служил в органах милиции. Он курировал лиц с крупными нетрудовыми доходами и находился на хорошем счету, хотя и не отдавал службе всех своих сил. Работая увлеченно, продуктивно, постоянно принося пользу обществу, Харитон считал себя в полном праве иной раз лично разобраться с нарушителем, ощущая себя как бы мечом. В таких случаях он еще вспоминал всегда сужденье о поваре, который не может же не отведать собственного блюда.
   Сегодня, будучи как раз в подходящем настроении, Харитон порылся в своих папках, выбрал сведения о Хоботе и, соорудив незатейливый планчик, тем же вечером его и воплотил. На Хобота но давно имел виды и вот результат: худо-бедно...
   И вот, ласкаемый вечерним солнышком, Шерстюк везет взятое добро домой, чтобы прибавить его к остальному имению и размышляет, припоминает оглядкой, не совершил ли в предприятии промахов и ошибок, и не надо ли ожидать в этом случае трещины в деле и служебного внимания коллег. Но вид добычи, ее объемистость все не давали Харитону как следует заняться этим полезным анализом, и он поспешно решил, что вроде бы все в порядке. Не зная грядущего, разбойник совершенно не обращал внимания на перебегавших дорогу бездомных котов и даже зафутболил по одному консервной банкой. Кот, вместо того, чтобы убежать, остановился и окинул Шерстюка длинным запоминающим взглядом.
   - Не буди лиха... - прозвенела у тротуара банка почти человеческим голосом.
   Дома Харитон рассовал все по углам, выпил водки и, накрывшись простыней от мух, крепко уснул.
   VI
   Поутру, нарядив мундир и фуражку со звездой, так что преступная его личина совершенно скрылась под благородной оболочкой представителя власти, Шерстюк прибыл на службу в свой обжитой кабинетик на верхнем этаже управления, откуда открывался чудный вид на городские крыши.
   До обеда Харитон пробыл в роли человека, нашедшего себя в дыроколе и скоросшивателе, обработал кучу служебных бумаг и собрался было в буфет, надеясь покончить там с назойливым похмельем. Но тут к нему заглянул его приятель и однокашник Леопольд Каверзнев. Сейчас было видно, что он пробежал не одну версту. Леопольд в своем клетчатом пальто из Шотландии раскалился, как утюг, утирал беспрестанно лоб и шею, тяжело дышал, вздымая грудь, взгляд его блуждал.
   - Здорово, Шерстюк! - обратился он к товарищу.
   - Привет, Лепа. Что это ты пенишься? Бежал будто? - по студенчески приветливо отозвался Харитон.
   - Не то слово! За этим псом не походишь. Все на рысях. Дух переведу и дальше... Подлец Агдамище, где бы помогать сыску, привел сюда, в управу... Стареет, видать, кобель. Сколько прошу новую собаку, как об стенку горох... Бежит дуром... - Издалека бежите? - равнодушно осведомился Шерстюк. - Да антиквар один есть - Хобот. Какие-то два мерзавца свалили того Хобота, коллекцию его взяли, гардины новые... Башку ему расквасили резиной! В общем, говорит, как есть все подчистили, по миру пустили парня.
   - Кто говорит?
   - Хобот говорит, да ты его должен знать, он с твоего района.
   - Поваленный и говорит? - сощурился Шерстюк. Леопольд не успел ответить.
   Раздался жуткий треск продавливаемого снаружи оконного стекла, звон осколков и затем резкий, простуженный голос:
   - Всем заткнуться!
   Вместе с выкриком в комнату ввалился дикий, заросший свалявшимся волосом человек двухметровой высоты в расползшейся по швам тельняшке и черных, шинельного сукна портках.
   В одной столбовой руке он держал неведомой конструкции грубо опиленный обрез с устрашающим диаметром ствола, в другой - пучок поводков, на которых дергались в яростном порыве облезлые разномастные коты на ошейниках. Коты дружно вопили разинутыми ртами, топорщили усы и, явно глумясь и хулиганя, вовсю старались походить на хозяина.
   - В чем дело? - осевшим голосом пискнул Каверзнев.
   Одновременно сиганул со своего места Харитон, опрокинув со стола канцелярскую принадлежность.
   - Руки за голову! - рявкнул гигант, - Оба! Я народный мститель Матрос Терентий! - с этими словами он выпустил поводки, и коты с дружным ревом накинулись и принялись рвать в клочья Шерстюка, а Каверзнев, крепко зажмурившись, отсчитывал изумленным гаснущим рассудком получаемые по роже удары. При этом в голове его прыгали детские вопросы: "Почему? За что? Что я такого сделал?" и еще:"Почему он такой большой?"
   Когда число ударов перевалило за дюжину, опять прогремел анафемский голос из-под самого потолка, а может и с небес:
   - Патронов на вас жаль, паскудное семя! Обо мне ни слова, иначе...кранты!!! - Под абажуром с треском лопнула лампочка, а дикий Терентий навел обрез в сторону сейфа и произвел выстрел. Раздался звук, как при разгрузке листовой стали, потом из дула вырос столб оранжевого огня, вследствие чего в сейфе образовалась пробоина с коровью голову, из которой наружу хлынула вода.
   Матрос из-под обломков уничтоженного графина извлек папки с бумагами и, сложив кучей, поджег. Помещение ненадолго окуталось дымом.
   Когда дым рассеялся и вышел в разбитое окно, открылась ужасающая картина разгрома, в центре которой лежали охающие Харитон с Леопольдом, окровавленные и, почему-то, в репьях.
   VII
   Спустя час оба пострадавших, искусно декорированные повязками, наклейками и зеленкой, представлены были своему смежнику, полковнику ГБ Чуку.
   - Дело не шуточное, - приступил полковник, - Терентий этот давно нам поперек горла. Забрал себе в голову не по уму, на власть замахивается, шизоид значит, социально опасен. Без места жительства, обретается на крышах в центре города. Облавы не дали результата уходит между пальцев, - полковник растопырил и показал пальцы, - даже словесного портрета нету, никто не называет. Теперь на вас надежда, докладывайте, - перевел он острый взгляд с одного на другого и назад. Харитон отрицательно качал головой, Леопольд же сокрушенно мычал и все сползал со стула; разводил лишь руками, желая объяснить размер повстанца. Но в целом оба имели в виду, что ничего не помнят. Потом Шерстюк сказал, да не складно как-то, что помнит одного кота.
   Полковник это и другое все остальное переписал в блокнот, поскреб глубокомысленно в затылке и, отпуская пострадавших оперативников, посулил разобраться и довести дело до ума.
   VIII
   Прытко бежали дни. Природа, как всегда равнодушная к человеческим событиям, являла участникам драмы то синее, с солнцем посередине, небо, то пасмурный, туманный воздух с дождем и дымом. Благодаря ее все время одинаковым законам, на потрепанном Шерстюке вскоре подзажили кошачьи раны, и он вновь был вызван к полковнику в приказной форме.
   - Харитон, - доверительно обратился к нему Чук, - кончай ты это дело - отлеживаться. Работы чертова пропасть. Надо нам помогать, и ваше чтобы тоже двигалось. Бери счас Каверзневы дела, пока он еще долежит в госпитале, сам ведь видал, каковы у него ранения, с Хоботом разберись - чего там. Тем более, он и по твоим каналам проходил. Дело важное, так что даже не твоего ума - во как! Во главу угла его поставь. В блин разбейся для Хобота! После к нам примкнешь - Терю этого ловить. Если постараешься - возьму тебя к себе...в органы, воздел полковник палец, вытаращив при этом глаза, в кабинете же стемнело, смерклось.
   Полковник Чук был в новой, тщательно отпаренной форме. На плечах его сурово мерцали погоны со звездами. Кроме того, он был одарен густыми бровями и столь же густым голосом. Лицо его несло чуть смягченную запахом одеколона печать закона. Такой это был человек, что всегда представлялось будто стоит за ним мрачная тень в плаще. Плащ же красно-буро-малиновый, тяжелый, вразлет. Нельзя себе представить такого за бутылочкой недорогого винца или в обществе каких-нибудь...дам. Одно из двух: или дамы, или... одно из двух...
   Поэтому, когда из его властных уст прозвучало: "Органы!", то Харитона проняло, он вздрогнул, и на миг позабыл даже, что сам в форме и при кобуре. Он обмер, а в воздухе что-то тихо лопнуло, и повис вибрирующий дребезжащий звук.
   Перемена в подчиненном по званию не ускользнула от начальственного ока.
   - Что с тобой, Шерстюк?
   - Боюсь не справлюсь, дело шибко запутанное, - засопротивлялся было Харитон.
   - А тебе бы распутанное подали? На чужом чтобы горбу в рай въехать? Не кобенься, Шерстюк, это приказ! - нажал Чук, - помощника тебе выделим, есть подходящий, вот и справишься.
   Чук извлек серебряные часы луковкой с гравированной надписью: "С почтением от Л.Х." и, прослушав музыку, холодно скомандовал:
   - Ступай работать.
   Козырнув, Шерстюк направился к себе. Голова его продолжала странно вибрировать, и Харитон понапрасну вертел шеей, стараясь понять, откуда этот въедливый дребезг.
   Мало-помалу в его темную душу начала проникать неясная, несвойственная жизнерадостному душегубу тоска, а вслед за ней объявилось некоторое предчувствие и страх. Этому страху Харитон мог бы возразить своей силой и хитростью. Даже интересно могло получиться, подыскались бы и свидетели и виновные, но чья-то студеная пятерня все сжимала ему сердце и не давала взяться решительно за дело. И все тянуло ко сну...
   Шерстюк принял таблетку, выпил воды из нового графина и обратился к двери, в которую раздался стук. Окончив стук, в кабинет вошел человек...
   Когда Харитон соединил увиденное с работой мозга, то немедленно пол вместе со стулом ушел из-под ног его крепкого зада, потолок поменялся местами с полом, и Шерстюк, вроде бы прочно сидевший за столом на одном месте, с птичьим криком слетел на пол, да таким манером, что оказался в приличном от стола отдалении.
   Причиной этого полета было странное, нелепое, не имеющее никакого права быть обстоятельство:
   В дверях стоял не кто иной, как сам же Харитон Шерстюк.
   - Нет! - подумал 1-й Шерстюк.
   - Да! - говорило все, чему привык он доверять на все сто.
   - Неладно, - заключил в своей голове Харитон, придерживая ее рукой, чтобы не повредилась в слабом месте, - еще у Чука началось...Что ж делать? Может быть, впрочем, как-нибудь и обойдется, если обождать. Рассеется как-нибудь. - Холодный пот потек далеко по его спине, язык заколодило, но все же хватило сил спросить, будто ни в чем не бывало:
   - Слушаю? - (да, плохо вышло, ненатурально и сипло).
   - Прибыл в помощь вам, капитан Харитон Шерстюк! - отчеканил вошедший.
   - Что Шерстюк? - выдавил Харитон.
   - Я есть капитан Харитон Шерстюк, - раздраженно повторил двойник.
   Харитону стало душно, остро захотелось покоя, какие-то замелькали в башке картинки из сельской жизни, стада какие-то, гумна... Он пожелал встать, освободить горло, но взамен того опять полетел со стула, тем же манером, что и давеча.
   - Что это вас кидает? - строго спросил помощник.
   - Я тоже... видите ли... Шерстюк и капитан...
   - Знаю, - деловито кивнул второй Шерстюк, - бывает. Слава богу, мы от разных родителей, я справлялся, спинами тоже не срослись, так что работать можно. Но, - прицелился он взглядом в Харитона, - могло бы быть и хуже...
   - То есть радоваться надо? - буркнул Харитон под нос.
   - Работать надо! - услышал и уточнил помощник. Шерстюк понял, что сопротивляться напасти нельзя, а надо стерпеть и выждать хоть до конца сегодняшней смены. Он кое-как собрался и стал вводить второго Шерстюка в курс Хоботовского дела, наблюдая свою ложь и притворство с какой-то совершенно новой стороны, вроде разглядывания собственного бока в трюмо и без свидетелей. При этом он испытывал новый страх и неловкость от того, что вдруг да заглянет кто-либо в кабинет и... застанет его... и это следует прятать, таить от всех.
   Харитон почувствовал себя с помощником так одиноко, будто на льдине в Арктике. Он вдруг заметил, что второй Шерстюк записывает за ним и каждый листок подшивает в явившуюся на столе папочку аккуратно, стопочкой, номерок к номерку. Спросить Харитон не решался, откуда-то взялся такой трусливый такт, но затосковал пуще прежнего.
   От тоски же захотел он вдруг изложить все дело сызнова, внушить помощнику и о следах, и о резине, отвести тому глаза от себя, потому что впивался новенький в него то и дело своими гляделками и достигал ими потайного дна его души. Он было принялся за изложение, но навалилась вдруг апатия и полное ко всему равнодушие. И все сверлил мозг дьявольский дребезг. А помощник все писал в свою папочку, и никак теперь было не поймать его взгляда, хоть и нужно стало, потому что сболтнул Шерстюк что-то лишнее, а чего - сообразить не мог, не было сил.
   IX
   Всегдашний свой оптимизм вместе с приветливым блеском рыжих глаз Шерстюк утратил совершенно. Не узнать было Шерстюка. Злодейский его взгляд потускнел, лицо обвисло и повлажнело. Волосы перестали топорщиться, исчезла упругость походки, так привлекавшая дам. Капитан окоп за окопом сдавал позиции.
   Работая по делу Хобота, а точнее, стараясь как можно больше его запутать, он все время терял хладнокровие и сбивался. Шерстюк 2-й был тому причиной. Это он теперь сновал на пружинных ногах и рассыпал ослепительные улыбки, вслед за которыми выруливали неотразимые рыжие глаза. Папочка, которой обзавелся близнец, пухла и пухла, принимая все более угрожающий вид. Уже тесемки не дотягивались друг до друга, чтобы сплестись в узелок, и к папке добавилась шпагатная обмотка крестом.