Часть третья
АУТОДАФЕ КАК АКТ НАДЕЖДЫ
Задача инквизиции – истребление ереси; ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики, еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники.
Бернар Ги, инквизитор XIV века
Глава 1
ЗДОРОВЫЙ ДУХ В ИЗБИТОМ ТЕЛЕ
1
Болело всё. Наверное, именно так ощущает себя отбивная котлета, побывав в руках повара, сублимирующего на кухне свои садистские наклонности…
Меньше всего боли вызывали движения языка, им-то я не без содрогания пересчитал зубы. На месте двух передних торчали острые обломки…
Я лежал на спине, ухо и щеку что-то мерзко щекотало, и даже сквозь плотно сжатые веки ощущался направленный в лицо свет.
Надо было открыть глаза и понять, где я и что со мной происходит, но совершенно не хотелось. Казалось, стоит шевельнуть веками – и приступ боли убьет агента Хантера на месте.
К тому же имелось подозрение, что ничего утешительного увидеть не придется. Я сразу вспомнил обстоятельства, при которых отрубился в подвале «Уральского Чуда», – хотя, конечно, последние видения стоит признать явным бредом… Но в любом случае ясно, что предстоит весьма неприятный разговор с господином Жебровым и его мордоворотами.
Проще выражаясь – допрос. И финалом его запросто может стать прогулка на дно Кети – без маски, ласт и акваланга, но с привязанным к ногам грузом…
Полностью осознав неприятные перспективы, я рывком поднял веки. И удивился, узрев вместо железобетонных подвальных перекрытий бездонную синеву неба. И в лицо мне бил свет отнюдь не фонаря, сжимаемого кем-либо из подручных Жеброва, но полуденного солнца.
Чуть скосив глаза – поворачивать голову совершенно не хотелось, – я увидел высокую некошеную траву, именно она щекотала ухо и щеку. По стеблю тимофеевки проползла божья коровка, затем расправила крылышки и улетела.
Интересные дела…
Посмотрел, опять-таки двигая лишь глазными яблоками, в другую сторону. И встретился с осуждающим взглядом Федора Михайловича Достоевского. Так вот где я оказался непонятно почему и зачем… В местном парке как бы культуры и отдыха. Лежу на травке. Культурно отдыхаю.
– Влетел ты, паря, – проинформировал меня памятник. – Тут одна карга тя заметила и в ментовку звонить намылилась… Вот-вот хмелеуборочная подкатит. Рвал бы ты когти, если встать могёшь.
Голос у великого писателя оказался хриплый, пропитой, с характерным местным выговором. Я рискнул и двинул-таки шеей – легонько, осторожненько, проверяя свои мрачные подозрения о работоспособности мышц.
Подозрения подтвердились, зато в поле зрения возник мужичок неопределенных лет и бомжеватой наружности. По всему судя, именно он суфлировал чугунному классику.
«Рвать когти» не было ни сил, ни желания… Хотелось лежать и лежать, любуясь небом и вдыхая запах цветущего разнотравья. И пусть меня заберет «хмелеуборочная», и пусть доставит куда положено, и пусть – мечтать так уж мечтать! – там окажется молодой талантливый врач, капризом судьбы занесенный в Лесогорск, и пусть он определит, что за гадостью накачал меня Скалли, и очистит кровь от остатков этой гадости…
Откуда-то со стороны послышался скрип тормозов. Ханыга-доброхот подозрительно быстро дематериализовался, и я понял – мечты начали сбываться.
– Ну и ну… И впрямь ты, Серега… – пробасил знакомый голос. Кружаков? Он и есть. – Давай-ка, поднимайся, поднимайся, сейчас пособлю…
Я попробовал подняться – единственно для того, чтобы продемонстрировать старшему лейтенанту, что затея эта абсолютно бессмысленная. К моему удивлению, всё оказалось не так плохо. Ноги подкашивались, но потихоньку шагали в сторону «лунохода». Дяде Грише даже не пришлось меня слишком сильно поддерживать…
– Хорошо, хоть Васька Колупаев тебя видел, когда ты к нам в РУВД приходил, – говорил минуту спустя дядя Гриша, заводя машину и трогаясь с места. – Запомнил и мне позвонил – мол, приятель твой тут на травке разлегся, не ровен час заберут…
Он говорил что-то еще, но я уже не понимал, что значат скользящие мимо сознания слова, хотел перебить журчащую речь, сказать, что мне срочно надо в больницу, к хорошему токсикологу… Хотел и не смог. Снова провалился в беспамятство.
2
Не знаю, какое время спустя ко мне снова вернулась способность к восприятию окружающей действительности. Похоже, я опять провалялся без сознания достаточно долго. Хотя наверняка утверждать трудно. Но судя по тому, под каким углом падали в окошко солнечные лучи, – вечерело.
Я вновь лежал – на сей раз на чем-то мягком. И болезненные ощущения несколько поумерились. Больница? Возможно… Кружакову вполне логично было бы отвезти меня именно туда.
Но это оказалась не больница – убедился я с первого взгляда. Даже в патриархальном Лесогорске стены в больничных палатах едва ли обшивают некрашеными, грубо обструганными досками. Равно как и в вытрезвителях, и управлениях внутренних дел… Куда еще мог отвезти меня Кружаков? Или встреча с ним и разговаривающим памятником мне лишь примерещилась? Тоже вариант…
Тем не менее – где я?
Визуальная разведка ни в малейшей степени не прояснила сей животрепещущий вопрос. Небольшая комнатушка – дощатый пол, дощатый потолок, дощатые стены – оказалась вызывающе, демонстративно пустой. Единственный предмет обстановки – топчан с лежащим на нем агентом Хантером.
И больше ничего. Даже лампочки под потолком нет, источник освещения – небольшое окно…
Столь же пустыми оказались мои карманы. Что револьвер исчез из подплечной кобуры, я убедился еще в парке. Теперь и сама кобура куда-то подевалась…
Вздохнув, я попробовал сесть. Получилось. Топчан громко скрипнул, и тут же скрипнула дверь комнатушки. Вошел Кружаков.
– Ну слава богу, оклемался вроде, – приветствовал он меня.
– Где я?
– У меня в гостях, где же еще… Покушать не хочешь? А то ведь двое суток с лишком не живой и не мертвый валяешься.
Я покачал головой. Встал – голова кружилась, ноги подкашивались; пришлось вновь опуститься на топчан.
Старший лейтенант молча, но с интересом наблюдал за моими попытками. Стиснув зубы, я вновь поднялся. И на сей раз устоял.
– Пошли в горницу, поговорим… – сказал Кружаков. И вышел.
Я последовал за ним – поначалу не без труда, но каждый шаг давался легче предыдущего. Мышцы явно возвращались в рабочую форму.
3
На большом обеденном столе лежали принадлежавшие мне вещи: карабин, револьвер, персик, всевозможные изъятые из карманов мелочи, вроде шприца с «правдорезом»… Патроны из оружия вынуты и разложены аккуратными рядочками – либо для придания большей внушительности композиции, либо во избежание каких-нибудь авантюр с моей стороны.
При виде сего натюрморта я понял: разговор предстоит нелегкий.
Но начал его старший лейтенант с неожиданного пассажа:
– А к Настасье-то Филимоновой, Пашкиной матери, ты так и не зашел…
– Да заходил я, дома не застал, – соврал я абсолютно бездумно, торопливо выстраивая версию, объясняющую появление у студента Рылеева коллекции любопытных предметов.
– В самом деле?! – наигранно изумился Кружаков. – Не знаю уж, к кому ты заходил и не застал кого, да только у Сережки Рылеева не было одноклассников с фамилией Филимонов. У настоящего Сережки.
Провал… Но почему?! Почему провинциальный мент с ходу, на первых минутах знакомства учинил мне этакую проверку? Вполне достойную матерого контрразведчика?
В любом случае сознаваться в самозванстве нельзя. Документы никакая экспертиза поддельными не признает…
– А какая же у Пашки фамилия? – изумился я не менее наигранно. – Хоть убей, не помню. Вы сказали: Филимонов, я и повелся… А к дому Пашкиному по памяти шел, дорогу не спрашивал.
Ни малейшей надежды, что Кружаков поверит в мои провалы памяти, не было. Но поскольку разговор наш протекает не в РУВД, можно предположить, что есть у старшего лейтенанта далеко не служебный интерес… И неплохо бы выяснить – какой.
– Забыл? Случается… – благодушно согласился дядя Гриша. – Имя-то дружка небось тоже позабыл? Не учились вместе с тобой Павлы, вот ведь какое дело. Не повезло…
Я тяжело вздохнул. Ну что поделаешь, коли у человека такая плохая память?
– А какого цвета глаза у тебя в детстве были, хоть помнишь? – продолжал давить Кружаков. – И как дразнили тебя из-за этого?
У меня глаза серо-голубые – что сейчас, что в детстве.., А у Сергея Рылеева, надо понимать, другого оттенка. Удружил Альберт Иванович. «Достаточно легкого внешнего сходства…»
Только ведь врет дядя Гриша, как сивый мерин. Все близкие знакомые семьи Рылеевых в досье перечислялись. Кружаков в их число не входил. Не верю, что он столько лет помнил глаза моего альтер эго…
Для проверки я попробовал вспомнить цвет глаз настоящих своих одноклассников – и не сумел… Точно врет.
И тут же в памяти всплыла еще одна деталь первого знакомства со старшим лейтенантом… «Скорая», приехавшая очень уж быстро, совсем чуть-чуть отстав от милиции. Я звонил лишь «02» и не сказал, что на месте происшествия имеется пострадавший и нуждается в госпитализации. Тогда я всё списал на невеликие расстояния Лесогорска и небольшую загруженность здешних экстренных служб. А сейчас вдруг усомнился: не за мною ли приехали санитары с носилками? Не ожидал ли, часом, Кружаков вызова к трупу Сергея Рылеева, зарезанного Васькой-Колымой? Такая версия заодно объясняет и смерть незадачливого уголовника в одиночной и хорошо охраняемой палате медизолятора… Его подельник ничего о контактах Колымы со старшим лейтенантом не знал – и остался жить.
Дядя Гриша наблюдал за моими размышлениями с доброй улыбкой. И одновременно перекладывал украшавшие стол предметы – словно придавал им наиболее выгодный ракурс в ожидании журналистов с телекамерами. Перекладывал, что характерно, левой рукой. Правая всё время оставалась под столом. И я отчего-то не сомневался, что она сжимает пистолет, нацеленный мне в живот…
– Врете вы всё, дядя Гриша, – сказал я. И объяснил почему.
4
– Хватит резину тянуть и комедию ломать, – жестко сказал Кружаков. – Вляпался ты, парень, по самые уши. Не мечтай, что я тебя в камеру отправлю и дело заведу. Для таких, как ты, законы не писаны. И чтобы живым уйти – расскажешь всё. И всё, что тебе прикажут, – выполнишь.
Я и в самом деле тянул резину и ломал комедию: попытался изобразить, что вновь, как в «луноходе», вот-вот потеряю сознание… Причиной тому послужил некий звук, донесшийся с улицы.
Кружаков не купился. Не то я оказался бездарным актером, не то, пока валялся в беспамятстве, получил необходимые антидоты. Или всё гораздо проще – старший лейтенант играет в одной команде со Скалли и прекрасно знает, что за гадость вколол мне доктор и какой у нее срок действия…
– Хорошо. Не будем тянуть резину, – ответил я столь же решительно, выпрямившись на стуле. А сам решил тянуть резину до победного конца – но иным способом.
Потому что звук, донесшийся с улицы, оказался удаляющимся ревом подвесного лодочного мотора. И я понял, где находится дом дяди Гриши (если, конечно, это действительно его дом), – в поселке временных. Нет в окрестностях других столь близко к реке расположенных строений. Времянки, в одной из которых обитал покойный Синягин, – не в счет. Горница таких размеров в них не разместится.
А значит… Значит, река слева и светившее в окно солнце, которое я недавно посчитал закатным, – на деле утреннее, рассветное. Что в сочетании со словами Кружакова о времени моей отключки дает весьма интересную арифметику.
– Но мне хотелось бы внести ясность, – продолжил я. – На кого вы работаете? И чего, собственно, добиваетесь?
Первый вопрос Кружаков проигнорировал. Но на второй ответил:
– Добиваюсь я, парень, одного – чтоб людям здесь тихо и спокойно жилось. Чтоб всякая мразь вроде тебя тут не шлялась.
– Насаженные на штырь головы – признак тишины и спокойствия?
– Опять шарманку крутишь… – несколько раздраженно констатировал борец с мразью и защитник спокойствия. Повертел в пальцах шприц с «правдорезом» и задумчиво, словно сам себя, спросил: – А вот интересно мне: как ты через несколько часов запоешь, чтобы баян свой получить?
Так-так-так… Похоже, я поспешил объявить Скалли и Кружакова сообщниками. Старший лейтенант наверняка видел у меня следы уколов и, обнаружив в кармане футляр со шприцем и карпулами, сделал вполне логичный вывод: перед ним или ширяющийся наркоман, или серьезно больной человек, нуждающийся в регулярных инъекциях… Прекрасный рычаг для давления. Что можно попробовать добиться результата проще – вколов мне «правдорез», – дядя Гриша не подозревал. Можно надеяться, что тайной для него остается и кое-что другое…
Едва прозвучали слова про «несколько часов», я словно бы машинально взглянул на запястье. Хотя прекрасно помнил: мой хронометр исполняет роль экспоната на мини-выставке Кружакова.
– Часы верните, – попросил я. Постарался подпустить тревоги в голос, как будто инъекция в определенный час и в самом деле жизненно важна.
– Может, сразу уж карабин с патронами? – хмыкнул Кружаков. Взял часы (опять левой рукой), повертел так и сяк. – Перебьешься. Мало ли с каким секретом твоя тикалка?
Затаив дыхание, я смотрел, как он возвращает часы на прежнее место… Ура! Циферблат оказался теперь повернут ко мне. Перевернут вверх ногами, но это мелочи жизни. Семь часов ноль три минуты с секундами… До чего же вовремя я очнулся! Теперь самое главное – постараться не выдать свой интерес к текущему времени.
Хотя нет… Гораздо важней другой вопрос: насколько отразилось на моей памяти знакомство с ядовитой химией Скалли?
5
Меня, разумеется, учили и методам ведения допроса, и другим способам добывания информации. Но сложившейся ситуации педагоги предусмотреть никак не могли: необходимо было в самый сжатый срок вытянуть максимум сведений из человека, уверенного, что все козыри у него на руках, что это он допрашивает меня…
Один момент я прояснить уже успел: наша филиальская крыса – доктор Скалли – ведет свою, независимую от Кружакова игру. Теперь надо выяснить, что связывает милиционера с Жебровым и его командой…
И допрос внутри допроса продолжился.
Естественно, молчать я не мог – что-то отвечать приходилось. В ход пошла запасная легенда, сочиненная загодя: я, дескать, сотрудник одной из частнодетективных контор родного Екатеринбурга. Получил задание: собрать максимум сведений об одном здешнем предприятии. Кто заказчик информации, понятия не имею, моё дело маленькое, меньше знаешь – крепче спишь…
Объект своего якобы промышленно-шпионского интереса «Уральским Чудом» я не назвал. Хотя, конечно, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чем речь… Но пусть Кружаков сам произнесет это название. А я послушаю, как и в каком контексте он это сделает…
Не сложилось.
– Брехня! – коротко оборвал Кружаков мою исповедь. – Если ты частный розыскник, то я королева английская. Похоже, полюбовного разговора у нас не выйдет. Придется по-плохому…
И он начал медленно подниматься со стула. Интуиция меня не подвела – в правой руке дядя Гриша и в самом деле сжимал пистолет.
В иное время я только обрадовался бы возможности поговорить «по-плохому» Но не сейчас. В нынешней моей форме лучше и не пытаться отобрать оружие или предпринимать что-либо подобное.
Секундная стрелка на циферблате моих часов успела обежать пять кругов и начала шестой…
– Хорошо, – быстро сказал я. – Вижу, придется рассказывать всё… Но я предпочел бы получить некоторые гарантии. Причем хочу услышать их лично от Михаила Аркадьевича.
Кружаков скроил удивленную физиономию: что, дескать, за Михаил Аркадьевич? – но сделал это на редкость неубедительно.
– От Жеброва, – уточнил я.
Нечего старлею тут изображать сироту казанскую. Без сговора этих двух господ ничем не объяснить мою загадочную телепортацию из подвала «Уральского Чуда» в городской парк, прямиком в объятия Кружакова.
Дядя Гриша хмыкнул и бросил быстрый взгляд на дверь – не на ту, за которой имела место крохотная комнатушка с топчаном, на другую. Неужели Жебров за стенкой слушает нашу милую беседу?
Угадал!
Почти без паузы дверь распахнулась, и в горницу вошел Михаил Аркадьевич. А вместе с ним… Вместе с ним внутрь проникло кое-что нематериальное. Странный парфюм, как выразилась некогда Эльза.
6
Легкий привкус крови я ощущал постоянно – обломки передних зубов царапали язык и губы Но сейчас, после удара дяди Гриши, рот обильно наполнился ею. Я смачно сплюнул – свежевымытый пол украсила кровавая клякса. А в мозгу размеренно звучал словно бы чужой голос: «Тридцать девять… Тридцать восемь… Тридцать семь…» Истекала последняя минута.
– Мы ведь можем сами найти специалиста по компьютерному взлому, – сказал Жебров, барабаня пальцами по персику. – И сами вычислим, где ваши друзья-приятели спрятали похищенные в офисе материалы. Тогда наш интерес к общению с вами, господин псевдо-Рылеев, значительно снизится.
«Тридцать пять… Тридцать четыре…»
Эти два придурка не нашли ничего лучшего, кроме как сыграть в старую игру «добрый и злой следователь». Причем мне показалось, что в последний момент, экспромтом, они поменялись ролями. После того, как я обвинил Кружакова в откровенной лжи.
«Двадцать семь… Двадцать шесть…»
– Сам расскажет, сука… – пообещал дядя Гриша, вновь сжимая кулак.
Жебров демонстративно поморщился, будто и впрямь не одобрял провинциально-ментовских методов допроса. «Двадцать один… Двадцать… Девятнадцать…»
– Я думаю, близкое знакомство с Зинаидой Макаровной быстренько развяжет язык молодому человеку, – задумчиво предположил экс-чекист. И пояснил, обращаясь ко мне: – Известный вам Вербицкий тоже пытался изобразить стойкого комсомольца, угодившего в гестапо. До тех пор, пока клыки нашей знакомой не прошлись по его гениталиям. Жаль, словоохотливость его оказалось недолгой… Но у вас-то, мой юный друг, сердце молодое и здоровое…
Он добро улыбнулся, намекая: не будь дураком, расскажи, что спрашивают, – и знакомство с челюстями Морфанта не состоится. Гуманный выстрел в затылок, и никаких мучений.
«Пятнадцать… Четырнадцать…»
Черт возьми! Кружаков отправился к двери, приоткрыл ее, негромко сказал что-то… Да так там и остался. Как не вовремя…
– Идите в задницу! Оба и быстро! – сказал я, намеренно обостряя обстановку.
«Девять… Восемь…»
Ставка на ментовские замашки дяди Гриши оправдалась. Не привык старший лейтенант слышать этакие слова от допрашиваемых. Быстро пересек горницу, направляясь ко мне.
«Пять… Четыре…»
А за дверью послышались шаги. Вновь прибывший шагал грузно, но в то же время достаточно тихо… Словно огромная туша передвигалась на мягких лапах. Впрочем, прислушиваться было уже некогда.
«Три… Два…»
Высокий ботинок дяди Гриши завершал траекторию, конечной точкой которой служила моя голова. Но не завершил. Вместо этого в полет отправился обладатель убийственной обуви – поближе к столу и Жеброву.
А резидент Хантер, едва успев прикрыть лицо локтем, рыбкой сиганул в окно. На лету мелькнула мысль: обидно будет, если снаружи у стены лежит что-либо не подходящее для мягкого приземления. Борона зубьями вверх, к примеру…
«Один… Ноль!!!»
Приземлился я на мягкую грядку. Саднил рассеченный осколком стекла лоб. В покинутой горнице ничего не происходило… Вернее, происходило, но далеко не то, что я ожидал: хрипел раненым мастодонтом Кружаков, ему вторил рык, который при всём желании трудно было признать за человеческий.
Твою мать!!! Или я в чем-то просчитался, или противники хитрее, чем казались… А может, в дело вступило вечное проклятие всех до секунд просчитанных планов – случайность. Например, Кружаков вертел в руках часы и случайно перевел стрелки… И со времени моей последней работы с персиком прошло вовсе не семьдесят два часа.
Все эти мысли пронеслись за какое-то мгновение – пока я поднимался на ноги. Зачем – непонятно. Шансов уйти от погони и переплыть Кеть – никаких, короткая вспышка двигательной активности съела остаток сил… Но не сдаваться же просто так?
Я поковылял к низенькой, из горизонтальных жердей ограде, тоскливо предчувствуя дальнейшее развитие событий: сейчас Кружаков подскочит к окну и неторопливо, как на стрельбище, прострелит мне бедро. А дальше всё по плану: мадам Зинаида, отгрызенные гениталии…
Взрыв за спиной грохнул негромко. Гораздо тише ожидаемого пистолетного выстрела. Но я знал: температура вокруг покойного персика подскочила до нескольких тысяч градусов. Стоявшие рядом мгновенно обуглились, находившиеся поодаль корчатся от дикой боли, вызванной обширными ожогами. Почти одновременно раздалась серия хлопков – взорвались лежавшие на столе патроны.
Переваливаясь через оградку, я обернулся. Из окон приземистого дома валил густой дым, дерево вспыхнуло мгновенно. Никакого сочувствия к оставшимся в избе-крематории я не испытывал. Свое аутодафе они заслужили.
7
Возможно, Скалли врал не во всём. Возможно, Добрыня Никитич и в самом деле умудрился нанести мне очень неприятную травму… По крайней мере после километрового бега по пересеченной местности легкая ноющая боль в животе значительно усилилась. А когда я попытался ощупать поврежденное место – обнаружил под кожей большую, с кулак ребенка, опухоль. Весьма болезненно реагирующую при надавливании… Или это украшение – дело рук (вернее, шприца) Скалли? Дабы замотивировать сделанную в нужный момент инъекцию?
Раздумывать над этим не хотелось. Хотелось остановиться, прилечь на траву, дождаться, когда утихнет режущая боль…
Но останавливаться нельзя. Тварь, выкатившаяся из пылающего дома, не прекращала погоню. Впервые я мог подробно рассмотреть при солнечном свете одного из своих ночных противников – но не стал. Точнее, не успел… Не знаю, где находился Морфант в момент взрыва персика. Судя по обширным подпалинам, проредившим густую шерсть с левого бока, – не так уж далеко от эпицентра. Но полученные ожоги прыть зверюги почти не убавили…
Я всё-таки остановился на несколько мгновений, переводя дыхание. Прислушался. Хруст ломаемого молодого подлеска раздавался всё ближе и ближе. Похоже, заложенная мною петля не обманула тварь – и она уверенно срезала изгиб, пользуясь верхним чутьем.
Лес в окрестностях поселка мало заслуживал такого названия – мелкорослый, перемежающийся полянами, зарослями кустарника и болотистыми луговинками. Но, однако, от погони укрыть мог – если бы гнались за мной люди… Но по следу шел Морфант.
Бегал он (она?) не слишком быстро и не мог потягаться со мной в спринте. Но скудный запас сил не оставлял никаких шансов на длинной дистанции…
Пришлось вновь бежать, пытаясь па ходу продумать варианты спасения. Возвращаться в поселок временных в поисках помощи бессмысленно. Помогут, да вот только никак не мне…
Дорог, где можно было бы подсесть в какой-нибудь транспорт, поблизости нет.
Единственная возможность разминуться с пастью морфанта – описать широкую дугу и добраться до берега Кети поодаль от поселка. Примерно в том месте, где причалили мы с Василием Севстьяновичем во время ночного разведывательного рейда.
Глупо мечтать, что там обнаружится лодка, да еще с веслами, да еще и не прикованная прочной цепью к прибрежному дереву… Однако давно известно: при заплывах на скорость человек способен с успехом тягаться с сухопутными тварями, легко догоняющими его на твердой земле. К тому же я надеялся, что ледяная вода Кети окажется хорошим анестетиком. Умерит боль в животе и поможет продемонстрировать преимущества изобретенных людьми стилей плавания… Проклятая тварь словно читала мысли. Спрямляла описываемую мною дугу, настойчиво отрезая от реки… И – подбиралась всё ближе и ближе. Несколько раз, оборачиваясь, я видел мелькающую между кустами громадную тушу.
Это зрелище придавало сил. Увы, ненадолго. Боль терзала уже не один лишь брюшной пресс, расползлась по всему телу, добралась до ног – переставлял я их из чистого упрямства.
…Впереди в разрыве деревьев сверкнула речная гладь. Полторы сотни шагов, не больше… Каждый из них давался с трудом и жуткой болью. Ветки хлестали по лицу. Я не замечал. Оборачиваться уже не имело смысла – сзади слышался не только топот погони, но и шумное дыхание.
«Всё! Конец!» – понял я, споткнувшись о корень и не удержав равновесия. И всё-таки попытался вскочить на ноги…
Не успел.
Казалось, совсем рядом выстрелила пушка – и прямо по мне. От акустического удара заложило уши. Над головой пронесся раскаленный вихрь. Оглушенный, я сидел на земле и был способен лишь на судорожные глотательные движения…
Затем медленно обернулся.
Огромная туша – разодранная, окровавленная – скребла лапами по земле. Наверное, из распахнутой пасти вырывался рев или предсмертный хрип, – я не слышал ничего. Завороженно наблюдал за агонией Морфанта… И лишь спустя несколько секунд повернулся к источнику убившего его катаклизма.
Сначала из кустов показалось пушечное дуло, словно по недоразумению приделанное к ружейному прикладу. Затем владелец «Громовержца». Губы Василия Севастьяновича беззвучно шевелились. Я сделал жест в районе уха – ничего, дескать, не слышу… Он пояснил (опять-таки жестом): отодвинься чуть в сторону. Переломил свое чудовищное оружие и вставил новый патрон, размерами напоминающий гильзу от пушки-сорокапятки.