– Чудненькая альтернатива… Решай, дескать, сам… Чтобы принять решение, предстоит услышать некую информацию. Услышав же ее, надо вливаться в ваши стройные ряды или украсить своей головой статую пионерки. Пожалуй, отложим беседу. А до реки вам придется меня проводить. Во избежание непредвиденных сложностей. Если что… – Хантер сделал легкое движение стволом карабина.
Человек, казалось, не слышал его последних слов. Долго раздумывал над чем-то, потом сказал:
– Есть еще один вариант. Ты услышишь всё. Полностью. Всё, что захочешь узнать, и даже больше. Без каких-либо неприятных последствий. Но – в несколько измененном психическом состоянии.
– Под гипнозом?
– Не совсем… Твоё «я»: и черты личности, и способность принимать решения – останутся в тот момент неизменными. Но наш разговор ты напрочь позабудешь. У нас есть… э-э-э… люди, способные на коррекцию чужой памяти. Научились. Когда охота на твоих предков и тебя тянется семь веков, научишься и не такому. Вопрос выживания.
Хантер изобразил сомнение, стараясь ничем не выдать радость. В Конторе имелись люди, хорошо умевшие помочь вспомнить – даже прочно забытое, даже стертое из памяти. И совсем неважно, что из памяти исчезнет даже само осознание необходимости что-либо вспоминать. Регулярный гипноконтроль – обязательная для младших агентов процедура – всенепременно зацепит след чужой суггестии. Остальное – дело техники.
Спустя приличествующее для раздумий время он согласно кивнул:
– Хорошо, попробуем. Приглашайте вашего гипнотизера.
…Женщина, весьма напомнившая Хантеру завхоза Зинаиду Макаровну, вышла. Он произнес недоуменно:
– Это не блеф? Что-то я никаких изменений не чувствую. Пришла, посмотрела, ушла…
– Взгляни на часы.
– Черт побери…
– Время дорого. Приступим.
* * *
– Похоже на правду… – задумчиво сказал Хантер. – Звучит непротиворечиво и стыкуется с известными фактами. Хотя тенденциозность лезет из всех щелей вашего рассказа: Сморгонь живет тихо и мирно, никого не трогает, во всём виноваты нехорошие дяди из Конторы и отщепенцы-кэгэбэшники, обложившие вас данью в уплату за их молчание. Данью в виде живого сырья… А вы все в белом.
– Люди везде разные. И не-люди тоже. Сморгонь не исключение. Но с нашими, как вы любите выражаться, отморозками мы разберемся сами. А ты, Станислав, должен сейчас решить главное: где и с кем твое место.
– Не называйте меня Станиславом! Как раз эта часть истории наименее доказательна. Да и не всё ли равно, где ты родился и как тебя называла в детстве мать? Какая разница, если ты этого не помнишь? Главное – во что ты веришь сейчас! И какому знамени служишь… Я своему знамени присягнул. Один раз и навсегда. В любой войне, кто бы ни победил, дети побежденных будут плакать. И считать отцов погибшими за правое дело. Даже если отцы приемные…
Хантер говорил и говорил, не замечая, что речь звучит всё горячее, всё бессвязнее. Не обращая внимания, что карабин давно лежит не на коленях, а на полу рядом со стулом…
Эдуард Браницкий – прямой потомок графа Ксаверия-Августа Браницкого – смотрел на него с грустью. На любой войне все средства хороши… Даже такие. Бедный мальчик не подозревает, что только что превратился в живую бомбу. Которой предстоит взорваться очень скоро. В признаках возрастной мутации Браницкий не мог ошибаться. Хотя и не представлял, какое химическое или иное воздействие настолько ее задержало. И с какими отклонениями от нормы она будет проходить. В любом случае едва ли бедняга сообразит, что можно снимать приступы неконтролируемой агрессии, разрывая на куски птиц и животных… И что стоит держаться подальше от зеркал.
Неслышно вошла женщина. Браницкий торопливо стер с лица грустную усмешку. Взял Станислава за руку, заглянул в глаза… Тот не отреагировал – голова клонилась к груди, бормотание стало вовсе уж неразборчивым.
Браницкий с усилием приподнял своего недавнего собеседника, поставил на ноги. Перекинул через плечо ремень карабина. Вопросительно взглянул на женщину. Она кивнула:
– Пора. Дойдет до околицы и проснется. Словно на секунду в глазах потемнело… Никого не встречал, ни с кем не говорил.
– Шагай… – Браницкий легонько вытолкнул Хантера в дверь.
Долго смотрел, как тот удаляется – медленно, слегка пошатываясь. И вспоминал, как…
* * *
…Как много лет назад брел по звенящей от мороза лесотундре – тоже пошатываясь, но от истощения. А рядом брёл зверь, очень похожий на медведя. Они шли вместе не один день и на ночевках засыпали, плотно прижавшись друг к другу, – длинная шерсть спасала от холода обоих. И оба одинаково обессилели от голода.
И обезумели…
Однажды, к исходу месяца кошмарных странствий, Браницкий проснулся от дикой боли – зверь грыз его лицо. Находящегося в полной силе «соседушку» – так и только так иносказательно называли своих зверей сморгонцы – ни один человек не одолел бы в рукопашной. Но по огромной твари, сжигающей слишком много энергии, голод ударил куда сильнее, чем по ее спутнику. Браницкий бил и бил ножом в навалившуюся тушу, не замечая, что она перестала двигаться, что кровь уже не струится сквозь шерсть.
А потом…
Самое страшное случилось потом. Наверное, он мог успеть, если сразу бы занялся разделкой. Но сил осталось слишком мало, и надо было позаботиться о страшных ранах, сплошь покрывших лицо… Затем тугорослый кедровый стланик никак не хотел поддаваться ножу, а уложенный в костер, никак не хотел вспыхивать…
Жевал он неторопливо, медленно, прекрасно зная, как опасно набивать утробу после длительной голодовки. Желудок выл от нетерпения и счастья. Почти всю трапезу Браницкий не открывал уцелевший глаз – лежавшие у костра куски мяса ничем не отличались от расчлененного человеческого тела…
* * *
– Думал, не дождусь… Ну как, удачно? – тихонько спросил Василий Севастьянович.
Хантер молча кивнул головой. И на следующий вопрос ответил неопределенным жестом. Старик не стал расспрашивать дальше. Ежику понятно: служба у парня такая, что болтливые на ней не задерживаются.
[11]
Во время охотоведческих экспедиций по Западной и Восточной Сибири в тридцатых-сороковых годах мне приходилось довольно часто охотится на бурого медведя. Любопытный случай произошел в 1929 г , когда экспедиция работала в бассейне реки Елогуя, притока Енисея. Экспедиция должна была выбрать место для выпуска ондатры и организации производственно-охотничьей станции. И вот на факторию, где мы расположились, приехал местный охотник и рассказал, что он встретил шайтан-медведя, что трижды стрелял в него, но пули не берут зверя – отскакиваю!.. Я посмотрел его одностволку и поинтересовался патронами. Он почувствовал, что я ему не верю и предложил поехать с ним отыскать зверя, которого он оставил в 20 километрах от фактории. У Василия, так звали охотника, была лайка по кличке Шангома, у меня был молодой кобель. Захватив обеих собак, мы на двух оленьих нартах на следующий день отправились искать шайтан-медведя.
Проехав около 25 километров, наткнулись на свежий след медведя. Привязали оленей и пустили по следу собак. Было начало зимы. Снег выпадал и стаивал, сменяясь дождем. Примерно через час впереди раздался лай собак. Мы побежали к собакам и на небольшой полянке увидели, что они облаивают медведя, который стоял за большой поваленной елью, опершись на нее передними лапами. Не доходя до зверя метров 15-20, я прицелился из своей двустволки 16 калибра и почти одновременно с Василием выстрелил. Но, увы, наши выстрелы на него не подействовали. Тогда я подбежал шагов на 10, и, облокотившись на дерево, выстрелил прямо в грудь зверю. Он рухнул, и собаки бросились к нему. Сделав еще выстрел и убедившись, что он мертв, мы подошли. Это был молодой самец, очень худой и, очевидно, поэтому не залегший в берлогу. Прошедший несколько дней назад во время оттепели снег смочил его шерсть, а грянувший затем мороз сковал ее в ледовый панцырь. Пули, попадавшие в него по касательной, рикошетом отлетали, откалывая кусочки льда. И только пуля, попавшая прямо, пробила ледовый панцырь и поразила зверя. Так раскрылась тайна шайтан-медведя.
Э. Шерешевский6
– Господин Шерешевский занимался художественным свистом, – сумрачно прокомментировал Гена Мартынов. – Причем бесталанным. Где это видано, чтобы промокший зверь так и ходил, пока не обледенеет? Любое животное, если шерсть намочит, тут же отряхивается. Но допустим даже: медведь им повстречался с придурью, не отряхнулся. Всё равно «панцирь» не получится! Ледяные сосульки из смерзшейся шерсти! Какой тут, к чертям, рикошет, для рикошета гладкая поверхность нужна… Думаю, дело было так: старый экспедишник прислал письмо про медведя, которого пули не брали. Стреляли по нему, стреляли – так и не застрелили. А редактор, сам в жизни в лесу не бывавший, сочинил другую концовку, с «научно-материалистическим» объяснением… Повезло охотоведу, что они с якутом не на самку напоролись, та дала бы им прикурить. А этот был вроде… вроде…
Он так и не смог заставить себя произнести: «Вроде Сереги», сбился и замолчал.
Лесник, казалось, не слушал агента Мартина. Сказал задумчиво:
– Шайтан-медведь… Встречал я зверя с похожим именем, тоже пуль не боялся… Только назывался чуть по другому: шайтан-манул…
Мартынов ждал продолжения, но больше Лесник не скачал ничего.
[12] лишь вместо подствольных гранатометов крепились портативные сетеметатели. Разберемся… А живьем или нет – как уж получится…* * *
Вопреки названию, ничего общего с манулом – некрупным диким котом, живущим в горах и предгорьях, – тварь не имела.
Окраска шкуры весьма напоминала снежного барса: белую шерсть испещрял сложный узор темных пятен и других – свежих, кровавых…
Впрочем, приглядываться долго не пришлось. Едва увидев, ударили в два ствола… И всё равно едва не проиграли.
Очередь Крокодила не остановила прыжок зверя – длинный, больше похожий на полет. В последнюю долю секунды Эдик успел отпрянуть, разминуться с когтями-кинжалами. Откатился в сторону, целый и невредимый – но на пару секунд вышел из схватки. Шайтан-манулу их хватило, чтобы обрушиться на Лесника…
Автомат грохотал, прыгал в руках. Смерть смотрела в глаза – бездонными желтыми зрачками. Красивая, грациозная, безжалостная смерть…
…Три десятка серебряных спецпуль, снаряженных миостагнатором, стоили, надо думать, вообще целое состояние. Но дело свое те пули в конце концов сдепали. К обрыву шайтан-манул едва полз, оставляя на камне широкий красный след, от грациозных стремительных движений не осталось и следа. Надеялся уцелеть, рухнув с сорокаметровой высоты? Или предпочел смерть плену? Неважно…
Крокодил прицелился, теперь уже неторопливо. Метатель выстрелил – совсем негромко после рвущих уши очередей. Сеть опутала зверя. Он сделал слабую попытку вырваться, разорвать путы – но тут же был накрыт второй сетью.
Они не сразу поняли, что означают продолжавшиеся судорожные движения шайтан-манула – не приближались, опасаясь любых сюрпризов. Лишь когда сквозь ячеи сетей полезли окровавленные клочья шерсти, догадались…
– Перекидывается… – констатировал Крокодил, подходя. И спустя несколько секунд добавил: – Да ведь это…
Фраза осталась незаконченной Но Лесник и сам всё видел.
* * *
– М-да… – задумчиво протянул Юзеф. – На вид лет четырнадцать-пятнадцать… В звериной ипостаси процессы старения замедляются, но не так уж сильно. Стало быть, родилась она лет девятнадцать-двадцать назад, никак не больше.
Затянутая в сеть, у их ног лежала девчонка – худенькая, смуглая, ничем не отличающаяся от местных жительниц. Если, конечно, девушку-туркменку догола раздеть и изрешетить автоматным огнем с близкой дистанции.
Впрочем, раны исчезали, затягивались. Куда медленнее, чем в зверином облике, но затягивались… Хотя миостагнатор оставался в крови. Никакой опасности девчонка сейчас не представляла. Если не ввести антидот, естественно.
– А это значит: прайд, – продолжил свою мысль Юзеф. – Целый прайд таких зверюшек жил у нас под самым носом – а мы ни сном, ни духом…
– Нереально, – усомнился Радецки. – Уж заметили бы. Не было нападений на людей. Даже на скот – не было. Может, забрела с той стороны? – Он кивнул в направлении границы.
– Нет, – отрезал обер-инквизитор. – Я связывался с шейх-уль-исламом. И там всё тихо.
– Значит, латентный W-ген… – не сдавался Крокодил. Лесник в дискуссии не участвовал. Внимательно наблюдал, как сокращается смуглая кожа рядом с маленькой, остренькой девчоночьей грудью – выталкивая кусочек серебряной оболочки пули…
– Дремавший два века ген? – сухо спросил Юзеф. – Не бывает. – И добавил с вовсе уж странным выражением: – Ладно, вскрытие покажет… Семаго-младший будет доволен…
Лесник вспомнил небольшой и загаженный лесок неподалеку от подмосковного Реутова. И девчонку-вервольфа, так же лежавшую у их ног. Тогда Семаго-младший остался весьма недоволен. Труп Ядвиги ему не достался. Сгорел на сооруженном там же погребальном костре. Труп дочери Юзефа…
– Значит, приспособились, – предположил Лесник. – Или охотятся лишь на диких животных, или вообще не питаются в звериной ипостаси. Тогда здесь, в глухом углу, вполне мог выжить прайд… А эта совсем молоденькая – и засветилась. Иных вариантов нет. Ну что, вызываем вертушку?
Ему хотелось поскорее покончить с этим делом. И забыть. Если сумеет…
– Не охотились, – согласился Юзеф и надолго молчал. Тоже вспомнил Ядвигу? Потом обер-инквизитор заговорил с тем же, так и не понятым Лесником выражением: – Видел я там, за поворотом, вроде как подходящую площадку. Схожу посмотрю ещё раз. А вы тут приглядывайте за ней…
Лесник изумленно посмотрел на Крокодила. Что за ахинея? Отчего бы им не подняться на борт зависшего вертолета точно так же, как спустился полчаса назад обер-инквизитор? И не поднять груз на тросе?