Пока я предавался мрачным мыслям, Скалли достал свой – печально мне известный – кожаный футляр, извлек из него шприц-тюбик. И сказал совершенно обыденным тоном:
– Сергей, пора сделать инъекцию.
3
Под дулом моего пистолета доктор держался хорошо, словно ему не впервой было попадать в похожие ситуации.
И я в очередной раз заподозрил, что Скалли не совсем тот, за кого себя выдает. Нет, многопрофильным экспертом он не притворялся, такую квалификацию профан не изобразит… Но и боевая подготовка, и практический опыт ее применения у доктора наверняка имелись.
Генка смотрел на пистолет ошарашенно. У него явно не укладывались в голове обвинения против Скалли, излагаемые мною подробно и доказательно.
А вот Диана… Она слушала спокойно, даже несколько скучающе. И порой обменивалась с доктором непонятными взглядами. Непонятными мне – эти же двое, кажется, прекрасно общались без слов.
Вот оно как…
Сдается мне, сладкая парочка решает, не пора ли сбросить маски. Еще до того, как мы доберемся до убежища Сапсана. Их шефа Сапсана.
И никто ведь в целом свете не знает, куда отправилась наша экспедиция…
Ствол пистолета переместился медленным, почти незаметным движением. Хотя, если слухи о феноменальной реакции «ос» правдивы, шансов у меня немного. Разве что…
Обвинительная речь агента Хантера завершилась. Повисло тяжелое молчание.
Затем Диана медленно сказала:
– Ты ошибаешься, Сергей… Необходимо сделать инъекцию. Поверь, это очень…
Она не договорила. Потому что я выстрелил ей в грудь.
4
Катер медленно, на малых оборотах, полз вдоль темного берега. Мы вдвоем стояли на открытой корме. Правая кисть до сих пор болела. Попытка потягаться с особым агентом в скорости реакции не удалась…
Впрочем, и не могла удаться. В пистолете вновь оказались бутафорские патроны. Даже не газовые… На сей раз вычислять виновника подмены не пришлось. Оружие в тайник положила Диана (Эльзой называть ее больше не хотелось, даже мысленно). О чем сама поведала без утайки. И много еще о чем поведала…
Причем предварила повествование словами:
– С тобой хотел побеседовать сам Юзеф. Обер-инквизитор, если ты не в курсе. Но я имею полномочия в критической ситуации открыть тебе правду. Чтобы не было метаний, шараханий и неправильных решений.
После этого говорила в основном она. Уверенно разбивала все робкие попытки возражении, даже не дослушав. Вколачивала мне в голову аргумент за аргументом – словно гвозди в крышку гроба…
– А теперь вспомни своего школьного врача, Бориса Семеновича. Вспомнил? Ничего сегодня не кажется странным? Это был очередной твой куратор от Трех Китов.
Еще бы не казалось… Мужчина, работающий на этакой должности, вообще редкость. Особенно если за ним порой приезжают машины с обкомовскими номерами и увозят на консилиумы то в областную больницу, то в номенклатурную поликлинику… Можно, конечно, допустить, что в школьную ссылку угодило медицинское светило, по случайности отрезавшее что-то не то партийному боссу. Но почему – как вспоминалось задним числом – я бывал в его кабинетике куда чаще одноклассников? И почему, заглянув в школу спустя год после выпуска, обнаружил в медкабинете лишь предпенсионных лет женщину-врача?
– Пойми, если бы тебя априори считали врагом – никто не стал бы так долго возиться, – говорила Диана, и голос ее стал как-то мягче, душевней. – В Конторе служат люди с самыми разными паранормальными свойствами. Причем зачастую «осами» – если имеют хоть какое-то предрасположение к оперативной работе…
Она говорила что-то еще, я почти не слушал. Смотрел вниз, на Кеть. Хотелось перевалиться через фальшборт и проверить, нет ли среди моих паранормальных свойств способности дышать холодной речной водой… Наверное, так и поступают с морскими свинками, не оправдавшими надежд экспериментаторов. Топят в ведре и отправляют в муфельную печь… Хотя в Конторе, наверное, сразу в печь, без ведра. Мини-аутодафе…
Особый агент… Большой такой пряник – перескочить разом несколько должностных ступенек, получить звание, приравненное к координатору. Неужели она, дура, считает, что это предел мечтаний младшего агента Хантера? Черта с два. Потому что я не Хантер. И не агент. Я сам не знаю кто, но не тот, кем считал себя всю жизнь…
Что ни вспомнишь – всё ложь, фальшивка, декорация… Особенно погано оказалось вспоминать маму – которая никогда ею не была. И вся ее любовь к сыну – результат стараний накладывавших гипнограмму суггесторов… Ее странный взгляд, порой устремленный на меня – задумчивый, непонимающий… Ее недельные поездки якобы в санаторий – после которых она возвращалась переполненная лаской и нежностью к своему Сереженьке… Оказывается, не к своему. И не к Сереженьке.
– Кто мое родители? Настоящие? – резко оборвал я Диану.
Она ответила. Я не поверил. Хотя, может, всё так и было – хорошие большие дяди отбили несмышлёныша у плохих больших дядей. Чтобы, когда вырастет, не превратился в оружие, нацеленное в неправильную сторону. Чтобы стрелял куда надо. Может, всё именно так. Но я не поверил. Когда-то турки захватывали славянских детей – сербов, болгар, русских, украинцев. И с раннего детства воспитывали из них воинов ислама. А потом ставшие янычарами выросшие дети приходили на землю отцов – и убивали, убивали, убивали… Не хочу.
Она говорила и говорила – про выбор, который надо делать в жизни, и про знамя, которому присягаешь один раз…
Нет у меня выбора. Всё решено заранее. И не мной. Прощайте, младший агент Хантер. Добро пожаловать в строй, особый агент Кукушонок.
– У нашего знамени нет цвета, – сказал я тихонько, почти неслышно за рокотом двигателя.
Она услышала. Но не поняла.
– Оно насквозь пропитано кровью, – пояснил я. И спустился в каюту, на ходу засучивая рукав…
5
Второй выстрел из гранатомета угодил в борт, совсем рядом с ватерлинией. В здоровенную пробоину тут же хлынула вода. Катер не утонул на прибрежном мелководье – лишь опустился, просел на полметра ниже, но средством передвижения служить уже никак не мог…
«Да и не потребуется нам такое средство, – подумал я. – Потому что нас очень скоро убьют…»
Пули ударяли в гальку и давали замысловатые рикошеты, и я всё ждал: какая из них моя? Но вскоре заподозрил, что в мою – именно в мою – сторону стреляют отнюдь не с целью убить. Прижимают огнем к земле, не более того. Похоже, меня ожидает беседа с Альбертом Ивановичем, который докажет как дважды два, что остальные подлецы, а уж его-то знамя чистое и святое…
Рассветало, и можно было оценить диспозицию… Слева лежал капитан, имени которого я так и не узнал. Теперь никогда не узнаю – невозможно живому человеку пролежать долго в такой неестественной позе, с расползающимся вокруг головы кровавым пятном.
Справа звучали пистолетные выстрелы – Генка и Скалли вели ответный огонь, всё более редкий. А может, уцелел лишь один из них – изгиб берега не позволял разглядеть.
В любом случае у них шансов никаких. Стоит выйти из-под прикрытия невысокого берегового откоса, – неважно, броситься вперед в самоубийственную атаку или попытаться уйти вплавь по Кети, – не первая, так вторая очередь противника достигнет цели.
А наша супергерл, особый агент Диана, похвалявшаяся шутя одолеть полтора десятка охранников, даже не сумела добраться до берега… Рухнула в воду, первой попав под пули. И не успела вернуть мне пистолет и нормальные патроны. Хотя зачем? Когда экспериментаторы выясняют отношения, морским свинкам вмешиваться не положено… Но с оружием в руках появился бы призрак выбора. Пустить пулю в висок и оставить всех в дураках. Жгучее желание – пусть всё хоть как-то кончится! – росло и крепло.
Стрельба стихла – замолк один автомат, второй, третий… Тишина. Звенящая, пронзительная. Голос Дианы:
– На катер, за грузом, быстро! Ничего еще не закончилось!
6
На ее насквозь мокром комбинезоне пятна крови. Чужой, наверное. Неважно.
Здание зарылось в землю – с реки виден невысокий холм, поросший травой. Лишь вблизи можно разглядеть замаскированные амбразуры. Сектора обстрела во все стороны. Настоящий дот. Вдалеке еще пара небольших бетонных строений.
Ступени ведут вниз. Намокший брезент выскальзывает из пальцев. Скалли матерится. Под ногами куча тряпья, недавно бывшая человеком. Рядом оружие. Я выпускаю груз, поднимаю автомат, перебрасываю через плечо. Он странно легковесен – словно муляж, фальшивка, имитация… Так и должно быть. Вся моя жизнь – фальшивка. Имитация.
Скалли матерится еще громче – в мой адрес. Я не слушаю, я сдираю с трупа подсумок с запасными магазинами. Жду резких возражений Дианы. Она молчит. И молча подхватывает выпущенный мною край огромного свертка…
Внизу полумрак. И снова мертвецы. Агент Диана хвастать не любит – на берегу остались еще шестеро.
Генка изучает трофеи, вновь к нам вернувшиеся. Они самые – груда бумаг, безжалостно выдранные из компьютеров диски. Я рассматриваю убитых. Сапсана среди них нет. Значит, действительно ничего не закончилось.
Именно так, подтверждает Диана. Здесь стоит передатчик, большой, дальнобойный, и она уже успела послать сигнал о помощи. Но мертвецы успели сделать то же самое раньше. Надо продержаться…
Зачем я здесь?
В углу огромное кресло с привязными ремнями. Мое место – там. А рядом стол с разложенными железками хищного вида – это для меня. На стене зеркало – точь-в-точь как в подвале «Чуда». Для чего? Неважно…
Мартынов деловито собирает оружие и боеприпасы, подтаскивает к амбразурам. Герой-панфиловец… Умрем за родную Контору, но не сдадимся! Умрем, Гена, умрем…
– Вертолеты, – говорит Диана без всякого выражения. Я давно слышу рокот, но молчу. Мне всё равно.
– Наши? – спрашивает Генка с тоскливой надеждой. Она молча качает головой. И берется за штурвал броневой двери.
7
Для начала нам отключили электропитание. Экраны кругового обзора погасли, автономные аккумуляторы поддерживали лишь освещение, вентиляцию и связь. Но связью пользоваться тоже не придется – вторым пунктом программы мы лишились наружной антенны.
Что будет дальше, понятно. Измором нас брать не будут. Подберутся поближе, вынесут бронедверь зарядом направленного действия – и всё. А чтобы нам не пришло в голову помешать установке заряда, выбросив наружу пару ручных гранат через крохотный лючок на двери, как раз для этого предназначенный, – для начала закачают в систему вентиляции усыпляющий газ. Если подходящего заряда нет – пустят в ход ацетиленовые резаки. Вариантов мною, результат один.
Диану этот результат не устраивает. Она быстро отдает команды – и в итоге обнаженное тело Зинаиды Макаровны располагается на столе, над ним хлопочет Скалли – готовится к экстренному вскрытию в режиме цейтнота. Генка и наша начальница занимают оборону у ближайших к двери амбразур, остальные закрыты бронезаглушками. А я цифровой камерой торопливо переснимаю документы: щелк! – следующий лист – щелк! – следующий лист…
Я догадываюсь, что задумала Диана. В одиночку она, пожалуй, сможет прорваться. Судя по результатам ее разборки с гарнизоном дота, наверняка сможет. И результаты рейда не пропадут для Конторы. А мы с Генкой и Скалли станем неизбежным производственным расходом.
Но мне всё равно… Щелк! – следующий лист – щелк! – следующий лист… Интересно, какой она была, моя мать?
Пальба начинается неожиданно. Стреляет Генка, стреляет Диана. Сапсан начал действовать, у него тоже цейтнот, и он это понимает.
Скалли тянет за рукав – ему нужна моя помощь. Откладываю камеру, бумаги, иду к столу… Длинным зажимом с защелкой оттягиваю в сторону край рассеченной брюшины завхоза. Вниз стараюсь не смотреть. Но иногда опускаю взгляд… Странно – никаких эмоций и омерзения, ничего. Доктор бубнит что-то в диктофон, я не вслушиваюсь, но потом смысл сказанного неожиданно доходит до сознания.
И я внимательно вглядываюсь в разверстое чрево морфанта. Вот он – странный, ни на что не похожий орган – бесформенный, словно скомканный, с губчатой ноздреватой поверхностью… Длинные отростки тянутся от него вниз, к паху. В брюшной полости человека нет ничего подобного.
Очереди гремят всё чаще, Скалли не обращает внимания, с увлечением орудует скальпелем, что-то подсекая, отрезая… Наконец с торжеством извлекает неведомый орган. Тот лежит на окровавленной ладони доктора – и лишь тогда мне становится по-настоящему мерзко…
Доктор машет рукой: мол, возвращайся к своему делу… Я отхожу, всё так же сжимая в руке хирургический зажим, но не к бумагам и камере. К зеркалу. Мне опять – как когда-то в подвале «Чуда» – кажется, что в нем разгадки и ответы. Разгадки чего, я и сам не понимаю.
Резкий запах заставляет обернуться. До меня доходит, что аромат мускуса давно уже пробивался через кислую вонь сгоревшего пороха. А сейчас внезапно усилился… Оказывается, Скалли рассек пополам свой трофей и изучает внутреннее строение с радостной улыбкой на лице.
Я возвращаюсь к зеркалу. И тоже улыбаюсь. Вернее, просто приподнимаю верхнюю губу. Так и есть: вместо обломков – ровненькие, целенькие передние зубы… Первая ласточка. Что дальше? И неожиданно осознаю – что. Пальцы ощупывают опухоль на животе – увеличившуюся, уплотнившуюся. Кулак богатыря не стал ее причиной… Просто угодил по зреющему органу. По такому же, какой сейчас рассек Скалли… Я вглядываюсь в отражение своего лица, совершенно человеческого лица, и вдруг понимаю: оно не моё, очень похожее, но не мое. Да это вовсе и не отражение – старая черно-белая фотография, покрытая мельчайшей сеточкой трещин, и я догадываюсь, кто изображен на ней, здравствуй, отец, говорю я, но он молчит, он мертв, и я, наверное, мертв тоже, просто мы умираем долго, не сразу, мы еще долго ходим, и говорим, и считаем себя живыми… Ты прав, внучок, подтверждает мертвая Зинаида, а еще мертвым бывает больно, как мне сейчас, жаль, что так получилось, что я тогда не догнала тебя и не объяснила всё… Ты лжешь, лжешь, лжешь, самозваная бабушка, – зачем тебе такие большие зубы? – ты не хотела ничего объяснять, ты хотела меня сожрать, ты выбрала свое знамя – окровавленную грязную тряпку – и убивала всех, кто стоял на твоем пути. Зачем? Зачем? Зачем? Потому что я человек, другой, но человек, и хотела жить как люди, а люди всегда убивают друг друга, даже чаще, чем нас… Ты лжешь, они не люди, они такие, как ты, только шерсть растет внутрь, хочу сказать я, но понимаю, что она не слышит и не отвечает, что она наконец умерла, и я остался один, совсем один, никого вокруг, лишь тишина и темнота… Потом в темноте что-то сверкает – металлическое и опасное. Я вижу его – оскаленного монстра, стоящего над растерзанным трупом. В лапах окровавленная железка, направленная в мою сторону…
Дела минувших дней – VIII
Кукушонок.
Восемь дней назад
Нос лодки мягко ткнулся в береговой песок. Причалила она поодаль от поселка временных – в километре выше по течению Хантер снял карабин с предохранителя, опустил на глаза прибор ночного видения. Шагнул на берег.
– С Богом! – напутствовал его Василий Севастьянович. – Не геройствуй там дуриком…
– Да какой из меня герой… – улыбнулся Хантер. Улыбка была хорошая, мальчишеская. – Услышите пальбу – не ждите, отплывайте. Обернется дело плохо – к лодке прорываться не буду, попробую уйти вплавь.
– Смотри, Серега, даром что июнь – вода ледяная. Хватанет судорога – мигом сыграешь в Чапая.
– Ничего, приходилось и зимой плавать… – ответил Хантер. И пошагал в сторону поселка временных.
Старик недолгое время сидел, тревожно прислушиваясь… Потом не выдержал: подхватил чудовищных размеров ружьё, вылез из лодки, до половины втянул ее на берег. И пошагал следом за Хантером – бесшумной походкой таежного охотника. Ущербная луна давала мало света, но разглядеть дорогу позволяла.
* * *
Поселок временных казался необитаемым – в окнах ни огонечка. И не слышалось звуков, привычных для ночной деревни, – ни гавканья потревоженных чем-либо собак, ни мычания скотины в стайках, ни хлопанья крыльев курицы, увидевшей на насесте кошмарный сон про острый нож и раскаленную сковородку…
И тем не менее за молчаливыми фасадами низких домов чудилась какая-то жизнь – скрытая, неявная, безгласная.
Хантер терпеливо выжидал. И дождался – тихонько скрипнула входная дверь, смутно видимый силуэт скользнул в сторону. Человек? Не похоже… Слишком низкий контур. И слишком массивный.
Движения любителя ночных прогулок различались с трудом – лишь тени, отбрасываемые в лунном свете кустами, становились гуще, непрозрачнее… НЕЧТО медленно и бесшумно скользило в сторону дальней от реки окраины поселка. Хантер двинулся следом, постаравшись как можно точнее запомнить расположение логова в ряду безликих домов.
Еще одна дверь скрипнула – совсем рядом. Потом еще, еще, еще… Темные громоздкие фигуры проскальзывали на улицу. Некоторые оказались совсем близко, можно было хорошо разглядеть огромные мохнатые туши… Казалось, загадочные обитатели поселка получили сигнал: «Чужак! Все на облаву!»
Охотник замер – стиснув оружие, не дыша, не шевелясь. И с тоской ожидая, что сейчас превратится в дичь… Черный ночной комбинезон и полная неподвижность могли укрыть от глаза и уха, но не от чуткого обоняния.
Однако даже ближние твари не обращали внимания на неподвижного человека. Безмолвно двигались в ту же сторону, что и первая.
Хантер попытался было пойти вслед за удаляющейся странной процессией. Шагнул раз, другой – и замер. Потому что рядом прозвучал голос – тихий, на пределе слышимости:
– Спокойно. Не дергай карабином. Хотел бы добраться до твоей шеи – уже добрался бы. Обернись. Медленно.
Сергей обернулся – именно так, как просили. Отчего-то убежденный, что увидит огромную мохнатую тварь, заговорившую человеческим голосом…
Но позади стоял человек, лицо смутно белело в лунном свете. И было с этим лицом что-то не в порядке…
– Не надо туда ходить, – сказал человек. – Не наше дело. Не людское. В хату пошли. Есть о чем потолковать.
Короткие тихие фразы звучали уверенными приказами. Хантер подчинился, держа указательный палец в скобе карабина, рядом со спусковым крючком.
* * *
Электричества в доме не было. Даже керосиновой лампы не было. Горела одинокая свеча, но ее крохотный трепещущий огонек позволил разглядеть хозяина…
Он оказался стар, или так лишь казалось из-за белоснежных седых волос – по чертам лица ничего не понять, черт на искореженном лице фактически не осталось… Лишь одиноко поблескивал уцелевший глаз. Судя по всему, изуродовали человека давно.
– Кто вы? – первым делом спросил Хантер.
Человек пожал плечами. Мимику лица он старательно контролировал, старался не допускать движений разорванных и кое-как сросшихся лицевых мышц. Знал, какое неприятное впечатление производят его попытки улыбнуться или нахмурить лоб.
– Я здесь живу. А ты сюда пришел. Ночью, с оружием. Тебе и представляться первому. Но незачем… Ибо не знаешь, кто ты. И как тебя зовут – не знаешь.
– С утра еще помнил, – попытался пошутить Хантер. Слова прозвучали угрюмо, настороженно. Снятый с предохранителя карабин лежал на коленях, и направить ствол на хозяина было секундным делом.
Человек оставил его слова без внимания. Помолчал, затем спросил:
– Как считаешь, почему они (последовал кивок куда-то в сторону) тебя не учуяли?
Хантер, похоже, за короткую паузу собрался с мыслями и проанализировал недавние события.
– Потому что кто-то приказал им не обращать внимания и отвлечь меня этим ночным шествием. Чтобы незаметно подобраться сзади и изобразить благородного героя, брезгующего бить в затылок. Уточнить, кто именно?
– Никто никому ничего не приказывал. Ты пахнешь, как свой. У меня, к примеру, другой запах. И порой это… – Человек резко оборвал фразу. И столь же резко оборвал жест – словно хотел коснуться рукой изуродованного лица, но неожиданно передумал. Закончил иначе: – А мать назвала тебя Стасем. Станиславом – в честь деда.
– Ложь.
– Родимое пятно. У тебя на боку. Чуть выше поясницы. Похожее на букву «Y». С возрастом, вероятно, расплылось. Стало напоминать трилистник клевера, где один лепесток непропорционально вытянут.
Рука Хантера непроизвольно дернулась к указанному месту, но тут же вернулась на цевье карабина. Человек отметил жест и не удержался-таки от улыбки. Собеседник торопливо отвел взгляд. Человек вновь усмехнулся, но уже мысленно. Добавил:
– На пляж ты в Лесогорске не ходил. В общественную баню тоже. И других поводов снимать одежду при свидетелях не нашлось. Вывод?
– Вывод я сделал давно. Дураку ясно, что меня с самого Екатеринбурга ведут, и весьма плотно. Неясно другое – к чему вся мыльная мелодрама с родимыми пятнами, потерянными родителями и забытым родством… За дверью ждут папа с мамой, готовые прижать к груди и оросить слезами?
– Они умерли. Погибли. Оба. Давно, в семьдесят девятом.
– Хм… Если я не стану упорствовать и утверждать, что отец умер в двухтысячном, а мать жива до сих пор, – вы ответите на несколько вопросов?
Человек долго молчал, глядя на непроглядную темень за окном.
* * *
Василий Севастьянович тоже наблюдал за направленным непонятно куда шествием мохнатых тварей. Сам остался незамеченным: долгий опыт охоты не подвел и сейчас – встал,так, чтобы легкий ночной ветерок дул от зверей к нему.
Стоял, крепко стиснув ружье. Понимал: успеет сделать один, в лучшем случае два удачных выстрела. Потом навалятся и растерзают.
Да и как понять, разобраться, какая из зверюг повстречала в недобрый час Федора? Подстерегать по одной, валить всех без разбору не хотелось…
Человека, незаметно подбиравшегося к Сергею, старик увидел издалека. Ни крикнуть, ни предупредить – твари далеко уйти не успели. Василий Севастьянович поднял «Громовержец», прицелился. Ничего дурного незнакомец предпринять не успеет. Огромной двухсотграммовой пуле достаточно попасть куда угодно, хоть в кисть руки, – колоссальная кинетическая энергия снаряда мгновенно опеспечит шок и потерю сознания. Терминами внешней баллистики старый охотник не владел, но действие пуль «Громовержца» представлял неплохо.
Стрелять не понадобилось. Короткий разговор прошел без эксцессов, затем собеседники отправились в дом. Василий Севастьянович подумал, что его новый знакомый рассказал далеко не всё, что знал. Без всякого осуждения подумал – в этаком деле чем меньше язык распускаешь, тем дольше живешь.
* * *
Человек долго молчал, глядя на непроглядную темень за окном. Ничего не мог разглядеть там – пять поколений его предков прожили рядом со сморгонцами, но многих их умений перенять не сумели. Умение видеть в темноте, например.
Человек был стар, белоснежные волосы вполне соответствовали возрасту. Он сам лишь полтора десятилетия назад узнал подлинную историю своих предков. Не слишком удивился и поверил сразу: отец, доживший до ста с лишком лет, не раз намекал, что вполне мог бы претендовать на графский титул и обращение «ваше сиятельство», повернись всё по-другому в истории и страны, и их рода.
Мальчик, сидевший напротив, не хотел верить ничему. Так, наверное, хорошо натасканная собака-волкодав не поверит рассказу волка про общих предков…
– Ситуация странная, – сказал человек. – Ты желаешь задать вопросы. Но заранее объявляешь ложью ответы.
– Не так. Вопросы никоим образом не касаются моих так называемых родителей и их якобы гибели – уже догадываюсь, кого вы объявите ее виновником. Меня интересуют обстоятельства смерти двух других людей, убитых недавно и поблизости.
– Корни лежат в прошлом… – задумчиво протянул человек. И впервые заговорил не короткими взвешенными фразами – живо, эмоционально: – Именно тогда, в семьдесят девятом, ренегат Вербицкий рассказал о нашем поселении – в Якутии, в истоках Амги… Спасаясь, пришлось уходить поодиночке и мелкими группами – уцелевших искали с воздуха. И убивали. Ты представляешь, каково выдержать путь в тысячу километров – зимой, через Приленское плато, через полюс холода? Где птицы на лету замерзают? Где стволы деревьев раскалываются от холода? Выдержать одному и почти без продуктов…
Рука человека вновь потянулась к изуродованному лицу. И вновь отдернулась. Словно устыдившись вспышки эмоций, он закончил в прежней бесстрастной манере:
– Многие не дошли. Твои родители тоже. Ты даже не сможешь сходить на их могилу.
– Старая песня о главном… Может, сменим пластинку? Поговорим про старичка, чью голову ваши друзья насадили на штырь в городском парке. Или он тоже виновен в смерти моих «родителей» и голодном марше по Приленскому плато?
Человек помолчал. Сказал задумчиво:
– Пойми, Станислав… (Хантер недовольно дернул щекой.) Если ты услышишь всё, что хочешь, – уйти отсюда ты не сможешь. Вернее, уйти нашим врагом. Или станешь одним из нас, или… Но я опасаюсь, что ты опять ничему не поверишь.
– То есть я могу сейчас – не задавая вопросов – распрощаться, встать и уйти?
– Можешь, Никто не поджидает за дверью. Но ты всю жизнь будешь вспоминать этот незаконченный разговор. И когда-нибудь попытаешься узнать ответы. У своих командиров… И на этом всё закончится. Для тебя. Решай сам. Уйдешь – в следующий раз мы встретимся как враги.