Страница:
Теперь Кравцова – именно Кравцова – звали на место старых игр. Кто? Сашок? Вполне возможно. О месте запуска тот наверняка знал, ракетодром не был единоличной собственностью лишь их компании. И располагался на пустынном берегу Славянки, подальше от домов и нахоженных троп, в десяти минутах ходьбы от графских развалин… Взять с собой ружье? Не стоит… Едва ли это покушение, скорее приглашение к переговорам.
…Похоже, нынешние подростки, избалованные дешевой и разнообразной китайской пиротехникой, огненные забавы старшего поколения совсем забросили. Пусковые шахты уцелели, но давно пребывали в нерабочем состоянии – глубина уменьшилась вдвое, стенки осыпались, внутри скопился всякий мусор.
Пять шахт – с какой стороны ни считай, третьей получалась средняя. Ни возле нее, ни поблизости никого не видно. Вдали, впрочем, тоже – совершенно открытая местность позволяла следить за Кравцовым разве что в бинокль.
Мусора в третьей – только в ней – не было. И дно выглядело подозрительно рыхлым… Еще одно послание?
Вот и пригодилась недавняя находка – Кравцов осторожно потыкал в землю па дне лезвием складного ножичка как щупом. Есть! Что-то твердое и прямоугольное, сантиметров пятнадцати в ширину и двадцати в длину. Коробка?
Кравцов счищал землю ювелирно, готовый к самым поганым сюрпризам. Временами отрывался, поглядывал по сторонам. Никто к ракетодрому не приближался…
Это оказалось действительно жестяная коробка. Он попробовал поднять ее за крышку – тяжелая, однако… Пропустив пальцы снизу, аккуратненько потянул за дно – в шахте раздался не громкий, но вполне различимый щелчок…
Он отпрянул, вжался лицом в землю. Секунда, другая… И тут ГРОХНУЛО. Земля содрогнулась. Над головой пронесся горячий вихрь. Сверху что-то падало, ударяло по спине, по прикрывшим голову ладоням…
Лишь через несколько секунд он понял, что невредим, – и медленно поднялся на ноги. В ушах стояло эхо взрыва, на фоне которого их детские забавы показались бы не громче хлопка в ладоши. Он сделал несколько глотательных движений, пытаясь восстановить слух. Вроде помогло, перепонки не лопнули, и то ладно…
Ловушку установили на дилетантов. Как раз на глупых писателей. Кто-то уложил гранату в небольшую ямку, прижал рычажок детонатора тяжелой, чем-то набитой коробкой – и аккуратно вытащил кольцо. Затем присыпал ловушку мягкой землей. Кравцов попал в «мертвую зону» – и уцелел. Любой другой, не обративший на негромкий щелчок внимания или обративший и побежавший прочь – был бы изрешечен осколками.
Кто же автор этого непотребства? Сашок, решивший вести торг исключительно с Пашей? Едва ли… С трудом верилось, что тот успел организовать и похищение в Марьино, и сюрприз в ракетной шахте… Но теоретически мог. Или кто угодно – из знавших про ракетодром. Вот только при чем тут вороны… В любом случае есть сильное подозрение, что это третье послание Кравцову – после головы Чака и изуродованной фотографии… УБИРАЙСЯ. Хоть куда, хоть на тот свет, – УБИРАЙСЯ.
Вытряхивая из волос комки земли, Кравцов громко сказал, неизвестно к кому обращаясь:
– Не дождешься!
Ответа, разумеется, не было.
Судя по карте, беглецы, избравшие (почему?) пеший способ передвижения, от шоссе удалялись. И непременно должны были или выйти на открытые пространства полей (где, возможно, поджидал их какой-то транспорт), или, скрытно продвигаясь все по той же лощине, описать изрядную дугу и попасть наконец в долину Славянки – именно туда устремлялись наполнявшие весной ручеек талые воды…
За полями наблюдали с самого обнаружения «Оки» – пока без результатов. Костик торопливо выехал в место предполагаемого выхода беглецов в долину – десяток километров по сильно пересеченной местности те быстро преодолеть никак не могли. Он и трое его спутников аккуратно и незаметно расположились, перекрыв лощину; судя по докладам кинологов, регулярно выходивших на связь, дичь шла прямо на засаду.
Стали ждать, расписав партитуру: никаких переговоров, никаких попыток брать живым – валить мужчину издалека, не показываясь, чтобы не успел прикрыться женщиной или ребенком… Время шло. Дичь не появлялась – хотя по всем расчетам давно должна была появиться. Собаки, уверенно держащие след, подходили все ближе. Никаких сюрпризов, никаких отбивающих чутье снадобий, никаких попыток запутать след, заложить петлю и сделать скидку … Псы шли ходко. Проводники расслабились… И – напоролись на растяжку.
…Из четырех прикрепленных к натянутому авиамодельному корду ископаемых гранат сразу сработали две – третья сдетонировала от них, четвертая вообще просто отлетела в сторону, отброшенная взрывной волной… Но и этого хватило – невредимым остался лишь один человек. Шедший первым умер на месте, двоих ранило – причем одного пришлось срочно госпитализировать (и срочно сочинять легенду о разведенном не иначе как над старой миной костре…). Одна овчарка – наповал, вторую Костик пристрелил собственноручно, не в силах смотреть, как она пытается ползти, волоча выпавшие кишки… И пообещал вслух: так же обойдется с этим гадом. Выпустит требуху, даст поползать – и пристрелит. Уцелевшие поверили, знали: слов на ветер не бросает…
Беглецы же как в воду канули.
Пока разбирались с потерями, пока прибыла новая собака… Выяснилось: установив растяжку, беглецы к засаде не пошли. Тут же покинули лощину – срезали к Славянке километра полтора по открытому месту, полями… Быстрым шагом это составляло пятнадцать минут. Бегом – десять. Как на грех, ни одной патрулирующей поля машины в эти десять-пятнадцать минут поблизости не случилось. Ближайшую Костик отослал сам: доложили о проехавшем невдалеке мотоцикле с одиноким седоком – и он приказал разобраться, кто такой и что тут делает… Мотоцикл, кстати, тоже так и не догнали, – свернул в какие-то буераки, на узкую, непроходимую даже для джипа тропку…
А в долине, у пересекавшей ее дороги, – довольно приличной, асфальтированной – след исчез. Не то беглецов ждала машина, не то остановили попутку. На все дороги сил у искавших не хватало. Именно эту, мало кому известную, они не перекрыли…
Костик скрипел зубами. У него появилось иррациональное чувство – что кто-то невидимый следит сверху за всеми его действиями и подсказывает противнику единственно верные ходы… А еще – что запрошенная с бизнесмена Ермакова немалая сумма может и не покрыть всех издержек. Но бросать начатое Костик не умел, как не умеет отворачивать летящая в цель пуля.
Поблизости от места обрыва следа – в полусотне метров, на живописном берегу – виднелись следы совсем свежей туристской стоянки: примятая палатками трава, ямки от колышков, кострище – и огромное количество пустых емкостей из-под пива и всевозможных джин-тоников. В золе костра еще багровели угли.
Костик приказал заодно высматривать и группу людей с рюкзаками – наверняка что-то видели. Во многом это был жест отчаяния, время безнадежно ушло…
Вошел, не понимая: зачем его сюда привели? Голос слышался, но слабо, как далекая, забиваемая помехами радиостанция. Хотя Алекс – он до сих пор считал себя Алексом – заметил в течение казавшегося бесконечным сегодняшнего дня: не то радиостанция стала мощнее, не то сам он прогрессирует в роли приемника…
Никаких эмоций наблюдение не вызвало. Ему было все равно. Утреннее – казалось, с тех пор прошли века и тысячелетия – желание избавиться от голоса исчезло. Как и многие другие желания…
Голос, похоже, не сердился на Алекса за непонятливость. Легкая, ноющая боль в паху оставалась – но, возможно, стала лишь следствием немалых сегодняшних концов, проделанных на мотоцикле по тряским проселкам, а то и вообще по бездорожью.
В длинном здании «Содружества» размещались прилавки продуктового магазина, заодно тут же торговали сотовыми телефонами, фототоварами, давали напрокат видеокассеты… Имелось и мини-кафе со стойкой бара и довольно широким выбором блюд и напитков. Алекс, бывая в Павловске, любил изредка заскочить сюда (кормили достаточно вкусно, и цены на спиртное не поражали воображение) – брал сто пятьдесят с каким-нибудь салатом и устраивался в выгороженном закутке, где стояли три пластмассовых стола и несколько стульев…
Он и сейчас двинулся к стойке, чисто по привычке – что от него требуется, Алекс все еще не понял. Но место за столом занять сегодня было трудно. Закуток, отгороженный автоматами – игровыми, продающими жвачку и еще что-то жизненно необходимое, – оказался переполнен. Стульев для многочисленной компании не хватало – девушки сидели на коленях парней, а те на собственных рюкзаках, небрежно брошенных на пол.
Турье, неприязненно подумал Алекс. Щенки…
Туристы, действительно, были весьма молоды, слегка грязноваты и более чем нетрезвы. Но это полбеды. Они еще и пели. Под гитару. Очень громко. Прочие звуки заглушались пением напрочь. Покупатели жестами объясняли продавщицам, что им нужно. И те и другие смотрели на веселящихся туристов с бессильной ненавистью, но пресекать безобразие не спешил никто.
Говорят, большинство песен для гитары состоят из трех аккордов. В мелодии, сотрясавшей стены и стекла «Содружества», не было даже двух. Даже одного. Лапища бородатого организма крепко и неподвижно обхватила гриф гитары, другая лупила по струнам, извлекая один и тот же немелодичный, но громкий звук. С каждым ударом во всю мощь молодых нетрезвых глоток звучал один слог «песни». Дикий речитатив складывался в такой примерно текст:
Жил!!! был и!!! гуа!!! но!!! дон!!!
Be!!! com!!! в во!!! семь!!! де!!! сять!!! тонн!!!
И лю!!! бил!!! од!!! ну!!! он!!! пти!!! цу!!!
Пти!!! цу!!! пте!!! ро!!! дак!!! тиП! ли!!! цу!!!
У-Е-О-О-О!!!!
Венчающее куплет «У-Е-О-О-О!!!!» (надо думать, брачный призыв пресловутого игуанодона) компания проревела вовсе уж оглушительно. И продолжила излагать любовную историю юрского периода.
Дальше Алекс вслушиваться не стал. Он понял наконец, что должен сделать. И каким-то уголком оставленного ему сознания обрадовался. Ему постепенно начинало нравиться происходившее с ним…
Он подошел к компании – невзначай, делая вид, что просто направился к выходу и идет мимо. Легким движением выдернул гитару. И – с размаху, в щепки – шарахнул об пол.
После короткого оцепенения его начали бить. Вернее, попытались начать. Туристам – при всем их подавляющем численном преимуществе – помешала теснота: столы, стулья, собственные рюкзаки и визжащие мочалки.
Троим Алекс успел приложить вполне качественно – и один в драку больше не полез, ковылял в сторону, согнувшись и отплевываясь кровью.
Но тут противники сумели перехватить инициативу. Легкий пластиковый стол улетел в сторону, открыв путь наступающим. Еще двое из них протиснулись между игровыми автоматами, заходили сзади, норовя взять в окружение. Алекс проскочил, увернулся от метившего в голову кулака, походя своротил чей-то нос набок – и оказался на просторе зала против десятка разъяренных парней одновременно.
…дец, подумал он, – запинают. Подумал, падая, – ноги подсекли сзади, пока Алекс блокировал незамысловатый, но сильный удар в живот.
И тут же понял, что должен делать.
– Эвханах!!! – завопил он еще до того, как спина хрустко ударилась об пол.
Теперь непонятное слово не звучало тихим выдохом. Теперь оно заставляло трястись стены. Оборванная «песня» была по сравнению с ним негромким бормотанием.
– Эвханах!!! – рявкнул он снова, отскакивая от пола, как каучуковый мячик.
– Эвханах!!! – Ботинок Алекса вмялся, раздавливая и плюща, в бородатое лицо.
– Эвханах!!! – Пальцы пойманной на замахе чужой ладони треснули, ломаясь.
Алекс – сам – так бы не смог. Он – сам – ничего и не предпринимал. Лишь вопил заветное слово, отключившись от управления всеми, до последней клетки, мышцами тела. Все, что надо, делал за него голос…
Милиция – вызванная барменшей – прикатила на удивление быстро, по случаю трехсотлетия Петербург и пригороды кишели людьми в погонах, навезенными со всего Северо-Запада. Но побоище кончилось еще быстрее – полной потерей двигательной активности одной из сторон. Продавщицы хором обвинили во всем толпу пьяных хулиганов – набросились, дескать, на очень приличного молодого человека, но получили достойный отпор.
Самого Алекса на поле боя уже не было.
Милиция (новгородский ОМОН) оказалась в избытке снабжена и спецтранспортом, и вакантными посадочными местами, – именно в ожидании сегодняшнего, раз в триста лет случающегося, вечера. «Нежности» тоже хватало – той самой, что с металлическим лязгом защелкивается на запястьях.
Начали грузить rope-нападавших, но дело застопорилось, – большинство туристов нуждалось в срочной госпитализации. По Павловску понеслись, завывая, машины «скорой», тоже пребывавшей сегодня в полной боевой.
– Один, говорите… – задумчиво почесал за ухом молодой лейтенант-новгородец, вертя в руках бланк протокола.
Алекс пришел в себя на глухой и темной аллее Павловского парка. С трудом разжал пальцы, уронив под ноги зажатый в них здоровенный клок волос, судя по длине – женских. Вокруг была темнота. Где-то далеко – над кронами деревьев виднелись слабые отблески – грохотал салют. Алекс медленно пошел, сам не зная куда. У него появилось чувство, что сегодня он уже не понадобится…
…Спустя час следов битвы в «Содружестве» не осталось. Двое ребят из бригады Костика осматривали вокзал – проверяли слух о тусовавшейся там куче туристов. Мельком заглянули и в «Содружество» – никого. Видать, уехали, решили парни и в итоге оказались правы.
Желанной информации (злосчастные любители пьяного пения действительно знали: когда, на чем и в какую сторону направились мужчина, женщина и двое детей) Костик так и не получил.
Оставалось ждать вестей от Костика.
До вечера тот выходил на связь трижды, с промежутками около часа. Содержание сообщений оставалось тем же: ищем, след не потерян, – но тон раз от разу становился все мрачнее.
Ближе к сумеркам появился сам – хмурый, злой, но не потерявший уверенности в окончательной победе. Бросил только: «Недооценил я гаденыша…» – и не стал раскрывать подробности. Вместо этого начал задавать вопросы. Много вопросов…
И после получасовой беседы с ним (а говоря начистоту – допроса) Кравцов почувствовал себя, как женщина, возвращающаяся с аборта, – вывернутым наизнанку и выскобленным до донышка. Особенно «охотника» заинтересовали случаи в пещере и на ракетодроме – о них он еще не знал.
Наконец Костик сложил карту и сказал:
– Все выезды из района прикрыты плотно, а результатов нет. Не знаю почему, но покидать здешние места ваш дружок не желает… Ходит кругами, как привязанный. Значит, скоро заляжет на ночлег – на ногах он вторые сутки. И я до него доберусь. Этой ночью.
Тут у него запищала рация и почти одновременно запиликал мобильник. Переговорив с обоими собеседниками, Костик резко засобирался – опять-таки не желая выдавать подробности предстоящей ночной охоты. Разговоры состояли сплошь из кодовых фраз – Кравцов понял лишь, что кто-то где-то видел каких-то туристов…
Вчерашнего?!
С изумлением он понял – действительно, прошло чуть больше суток. Но пропасть между этими сутками пролегла для Кравцова не менее глубокая, чем между 21 и 22 июня сорок первого года для его предков.
Пашка пил.
Пытался рекрутировать в собутыльники Кравцова – тот наотрез отказался. Двоим бойцам (их оставил тут Костик, отправившись продолжать охоту) не стоило и предлагать. Пашка втянул в пагубное занятие Мишу-охранника – Костику тот не подчинялся и отказать принципалу не смог.
Наблюдать за тоскливым зрелищем Кравцов не стал. Вышел на улицу, послонялся по внутреннему дворику, не зная, чем заняться. Думать ни о чем не хотелось.
И тут в кармане запищал вызов мобильника.
Ответив и услышав слабый голос, доносящийся сквозь помехи словно из другой галактики, Кравцов едва не выронил крохотный аппарат. Но не выронил, усилием воли стиснув ослабевшие пальцы.
– Наташка???!!! Ты жива???!!! – Ничего более умного в этот момент ему в голову не пришло.
Она сказала что-то совсем уж неразборчивое, Кравцову и не требовался очевидный ответ – требовалась короткая пауза, чтобы прийти в себя и понять: ЧТО ДЕЛАТЬ??? Ведь могло быть, что она добралась до телефона на считанные секунды…
Он бегом рванул в глубь сада, подальше от дома – сильные помехи для мобильной связи давали как раз рации, которыми пользовались бойцы Костика.
На бегу он сформулировал главный вопрос, который и выкрикнул в трубку:
– Ты где??!! Точно место назвать можешь??!!
Вдалеке от дома слышимость стала на пару порядков лучше. Различались не только слова, но и тон говорившего. Голос Наташи звучал спокойно, печально и очень устало.
– Я в… – начала она и не договорила. – Это сейчас не важно, Леонид. Я просто ушла от мужа. Такое иногда случается.
Он не понял ничего. От мужей жены порой действительно уходят. Но за их спиной не остаются трупы с перерезанными глотками…
Неужели она звонит, глядя на клинок, приставленный к горлу ребенка?
Не похоже… Никак не смогла бы мать в подобной ситуации говорить так спокойно…
Вопросы теснились в голове, Кравцов с трудом рассортировал их, выделив главное. Спросил:
– Что с детьми? Где… тот человек? Это Сашок?
– Дети спят, умаялись. Где Сашок – это действительно он – я не знаю. Мы расстались несколько часов назад.
– Я ничего не понимаю… – признал Кравцов честно и растерянно. – Расскажи по порядку.
– Все просто. Сашок позвонил, представился, попытался напомнить, кто он, но я и так все прекрасно помнила… Разве забудешь… Предложил встретиться. Поговорить. О чем нам было разговаривать? – так я ему и ответила. Он сказал: есть о чем. Сказал такое, что я поехала вместе с детьми – потому что не знала: вернусь или нет, если все окажется правдой… Отделаться от наших горилл не удалось, одна увязалась со мной… Я поняла после телефонного разговора: Павел в панике, не знает, что делать, когда и если все выплывет наружу… И его гориллоиды меня не охраняют но сторожат. В общем, мы встретились с Сашком – и то, что я смутно подозревала все эти годы, подтвердилось. Все стало на свои места – легко и просто. Я решила не возвращаться, а Сашок помог мне, как он выразился, оторваться … Детям он, кстати, очень понравился. Вот и все, дальнейшие подробности не важны…
– Ты не представляешь, как рисковала… Сашок – псих. Крайне опасный псих!
– Мне так не показалось, – сухо сказала Наташа. – Тринадцать лет назад у него были причины, чтобы сорваться, – вполне веские. Сейчас он здоров. Его вылечили и выписали.
– Если бы! Он сбежал, имитировав собственную смерть!
– Про это тебе рассказал Павел? – спросила Наташа еще суше. – Я советую, Леонид: если не имеешь возможности проверить, что он говорит, – не верь. Иначе… В общем, кое для кого это плохо заканчивалось. Очень плохо.
Кравцов хотел сказать, что своими глазами видел свидетельство об инсценированной смерти, и вдруг понял: Наташа права, никакой это не аргумент. Он и сам мог бы состряпать нечто подобное, недолго повозившись с ксероксом и с документом о смерти, например, любимой бабушки…
Но ведь было и еще кое-что…
– А охранник? Тот, что поехал с тобой? Ты знаешь, что с ним стало?
– Откуда? Думаю, не дождавшись нас, стал названивать хозяину. И получил от того фитиль за ротозейство…
– Нет. Его убил Сашок. Перерезал глотку.
– Тебе солгали… Сашок никуда не отлучался от меня и детей. И к машине не возвращался.
(Ни Кравцов, ни Наташа так никогда и не узнали, что последним связным зрительным впечатлением «студента-борца» стал заплутавший мотоциклист, наклонившийся к окну «Оки» и спрашивающий дорогу на Спасовку. Потом – на долю секунды – охранник увидел нож, несущийся к его горлу, но сделать ничего не успел. Потом был непроглядный красный туман, мешающий что-либо видеть. Потом не было ничего.)
Кравцов не знал, что сказать. Не похоже, что Наташа лгала… Или прав Костик, предположивший наличие сообщника? Он спросил о другом:
– Что ты собираешься делать?
– Сама пока не знаю… Мне надо осмотреться и многое решить… Десять лет я жила, как за каменной стеной, потом случилось землетрясение, я одна в чистом поле, и за спиной груда обломков… Но к мужу я не вернусь. Если он расплатится за все, что сделал, – полной мерой – возвращаться будет не к кому. Не расплатится – незачем.
– Да что же такое наплел тебе про Пашку этот Сашок?!
– А ты сам спроси у Павла. О том, как он стал моим мужем…
– Я должен передать ему наш разговор? Или ты сама поговоришь?
– Передавай… Мне все равно… Звонить я ему не буду.
– Скажи, а…
– Достаточно вопросов, – мягко перебила она. – Я все равно не смогу на них сейчас ответить… Но я обязательно позвоню, как только что-то станет ясным. До свидания, Кравцов.
Впервые за весь разговор назвав его по фамилии, Наташа отключилась.
Кравцов медленно пошел к дому. Медленно поднялся по ступеням крыльца. Еще медленнее зашел внутрь… В коридоре разминулся с бойцами, тащившими под руки обмякшего и пьяно мычащего Мишу-охранника. Подумал, что Козырь едва ли способен к разговору…
Паша сидел за уставленным пустыми бутылками столом ровно и прямо – сказывалась наследственная закваска. Пожалуй, единственно неподвижный, устремленный непонятно куда взгляд выдавал его состояние.
И Кравцов спросил.
– Да… – сказал Пашка-Козырь медленно и тяжело, словно влача неподъемную ношу. – Я давно любил Наташку… Затем без всякой паузы надрывно выкрикнул: – И не мог видеть ее рядом с этим ублюдком Динамитом!!!
Первый Парень – IV
Потом – за тринадцать лет – Пашка убедил себя, что Динамит не был способен кого-нибудь любить. Вообще. Никого. Мог лишь исполнять идиотские, самим собой и для себя установленные правила. Что Динамиту хотелось одного – побыстрее залезть Наташке под юбку, трахнуть эту недотрогу и пойти дальше по жизни легкой походкой Первого Парня… Он и сам не скрывал намерений – по крайней мере, от Пашки-Козыря. Мысль о том, что отчасти это могло быть рисовкой, работой на сложившийся имидж, – Пашка старательно отгонял. Наоборот, за годы Козырь уверил себя: Динамит бы ее просто изнасиловал где-нибудь на сеновале (девушки в Спасовке зачастую теряли девственность не слишком добровольно, и до суда такие дела доходили крайне редко) но до поры мешали его дебильные понятия о чести… Однако дело к тому и шло, твердил себе Козырь, терпению Динамита явно приходил конец.
Но это все было потом. Тем летом он просто не мог видеть их рядом.
…Провокацию Козырь замыслил простую и незамысловатую – и тем самым наиболее надежную. Выставил в качестве источника информации неких «пацанов» – ничего, понятно, ему не рассказывавших. Знал – позориться, выспрашивая о таком, Первый Парень не станет. Тем более что спустя три дня Козырь информацию аккуратно дезавуировал, хотя само это слово узнал гораздо позже…
Нет, он не ожидал, что все обернется кровавой трагедией. Думал, роман Динамита с Наташкой закончится обычным мордобоем. Прекрасно зная и учитывая характеры обоих (особенно гордость Наташки), был уверен: он сначала ударит, потом задумается, но ни за что не признает ошибку… А она – не простит никогда.
Если бы он мог предположить, во что все это выльется, не раз думал Пашка потом, если бы хоть на минуту мог представить, то…
То, наверное, ничего бы не изменилось.
Он слишком любил Наташку.
…Похоже, нынешние подростки, избалованные дешевой и разнообразной китайской пиротехникой, огненные забавы старшего поколения совсем забросили. Пусковые шахты уцелели, но давно пребывали в нерабочем состоянии – глубина уменьшилась вдвое, стенки осыпались, внутри скопился всякий мусор.
Пять шахт – с какой стороны ни считай, третьей получалась средняя. Ни возле нее, ни поблизости никого не видно. Вдали, впрочем, тоже – совершенно открытая местность позволяла следить за Кравцовым разве что в бинокль.
Мусора в третьей – только в ней – не было. И дно выглядело подозрительно рыхлым… Еще одно послание?
Вот и пригодилась недавняя находка – Кравцов осторожно потыкал в землю па дне лезвием складного ножичка как щупом. Есть! Что-то твердое и прямоугольное, сантиметров пятнадцати в ширину и двадцати в длину. Коробка?
Кравцов счищал землю ювелирно, готовый к самым поганым сюрпризам. Временами отрывался, поглядывал по сторонам. Никто к ракетодрому не приближался…
Это оказалось действительно жестяная коробка. Он попробовал поднять ее за крышку – тяжелая, однако… Пропустив пальцы снизу, аккуратненько потянул за дно – в шахте раздался не громкий, но вполне различимый щелчок…
Он отпрянул, вжался лицом в землю. Секунда, другая… И тут ГРОХНУЛО. Земля содрогнулась. Над головой пронесся горячий вихрь. Сверху что-то падало, ударяло по спине, по прикрывшим голову ладоням…
Лишь через несколько секунд он понял, что невредим, – и медленно поднялся на ноги. В ушах стояло эхо взрыва, на фоне которого их детские забавы показались бы не громче хлопка в ладоши. Он сделал несколько глотательных движений, пытаясь восстановить слух. Вроде помогло, перепонки не лопнули, и то ладно…
Ловушку установили на дилетантов. Как раз на глупых писателей. Кто-то уложил гранату в небольшую ямку, прижал рычажок детонатора тяжелой, чем-то набитой коробкой – и аккуратно вытащил кольцо. Затем присыпал ловушку мягкой землей. Кравцов попал в «мертвую зону» – и уцелел. Любой другой, не обративший на негромкий щелчок внимания или обративший и побежавший прочь – был бы изрешечен осколками.
Кто же автор этого непотребства? Сашок, решивший вести торг исключительно с Пашей? Едва ли… С трудом верилось, что тот успел организовать и похищение в Марьино, и сюрприз в ракетной шахте… Но теоретически мог. Или кто угодно – из знавших про ракетодром. Вот только при чем тут вороны… В любом случае есть сильное подозрение, что это третье послание Кравцову – после головы Чака и изуродованной фотографии… УБИРАЙСЯ. Хоть куда, хоть на тот свет, – УБИРАЙСЯ.
Вытряхивая из волос комки земли, Кравцов громко сказал, неизвестно к кому обращаясь:
– Не дождешься!
Ответа, разумеется, не было.
4
…Профессионалом Костик считался опытнейшим, и репутация его ни в малейшей мере не была преувеличена. Если бы он двинулся вместе с группой (четыре человека, две собаки) – по следу, ведущему от места находки «Оки» и трупа охранника, – трагедии могло и не случиться. Но кинологи заявили: след стылый, – и Костик, внимательнейше изучив подробную карту местности, занялся перехватом беглецов. (У него крепло подозрение, что Наташа по каким-то причинам отправилась с похитителем добровольно. Хотя клинок, приставленный к горлу ребенка, – причина более чем веская. Но Костик верхним чутьем чувствовал – дело в чем-то другом…)Судя по карте, беглецы, избравшие (почему?) пеший способ передвижения, от шоссе удалялись. И непременно должны были или выйти на открытые пространства полей (где, возможно, поджидал их какой-то транспорт), или, скрытно продвигаясь все по той же лощине, описать изрядную дугу и попасть наконец в долину Славянки – именно туда устремлялись наполнявшие весной ручеек талые воды…
За полями наблюдали с самого обнаружения «Оки» – пока без результатов. Костик торопливо выехал в место предполагаемого выхода беглецов в долину – десяток километров по сильно пересеченной местности те быстро преодолеть никак не могли. Он и трое его спутников аккуратно и незаметно расположились, перекрыв лощину; судя по докладам кинологов, регулярно выходивших на связь, дичь шла прямо на засаду.
Стали ждать, расписав партитуру: никаких переговоров, никаких попыток брать живым – валить мужчину издалека, не показываясь, чтобы не успел прикрыться женщиной или ребенком… Время шло. Дичь не появлялась – хотя по всем расчетам давно должна была появиться. Собаки, уверенно держащие след, подходили все ближе. Никаких сюрпризов, никаких отбивающих чутье снадобий, никаких попыток запутать след, заложить петлю и сделать скидку … Псы шли ходко. Проводники расслабились… И – напоролись на растяжку.
…Из четырех прикрепленных к натянутому авиамодельному корду ископаемых гранат сразу сработали две – третья сдетонировала от них, четвертая вообще просто отлетела в сторону, отброшенная взрывной волной… Но и этого хватило – невредимым остался лишь один человек. Шедший первым умер на месте, двоих ранило – причем одного пришлось срочно госпитализировать (и срочно сочинять легенду о разведенном не иначе как над старой миной костре…). Одна овчарка – наповал, вторую Костик пристрелил собственноручно, не в силах смотреть, как она пытается ползти, волоча выпавшие кишки… И пообещал вслух: так же обойдется с этим гадом. Выпустит требуху, даст поползать – и пристрелит. Уцелевшие поверили, знали: слов на ветер не бросает…
Беглецы же как в воду канули.
Пока разбирались с потерями, пока прибыла новая собака… Выяснилось: установив растяжку, беглецы к засаде не пошли. Тут же покинули лощину – срезали к Славянке километра полтора по открытому месту, полями… Быстрым шагом это составляло пятнадцать минут. Бегом – десять. Как на грех, ни одной патрулирующей поля машины в эти десять-пятнадцать минут поблизости не случилось. Ближайшую Костик отослал сам: доложили о проехавшем невдалеке мотоцикле с одиноким седоком – и он приказал разобраться, кто такой и что тут делает… Мотоцикл, кстати, тоже так и не догнали, – свернул в какие-то буераки, на узкую, непроходимую даже для джипа тропку…
А в долине, у пересекавшей ее дороги, – довольно приличной, асфальтированной – след исчез. Не то беглецов ждала машина, не то остановили попутку. На все дороги сил у искавших не хватало. Именно эту, мало кому известную, они не перекрыли…
Костик скрипел зубами. У него появилось иррациональное чувство – что кто-то невидимый следит сверху за всеми его действиями и подсказывает противнику единственно верные ходы… А еще – что запрошенная с бизнесмена Ермакова немалая сумма может и не покрыть всех издержек. Но бросать начатое Костик не умел, как не умеет отворачивать летящая в цель пуля.
Поблизости от места обрыва следа – в полусотне метров, на живописном берегу – виднелись следы совсем свежей туристской стоянки: примятая палатками трава, ямки от колышков, кострище – и огромное количество пустых емкостей из-под пива и всевозможных джин-тоников. В золе костра еще багровели угли.
Костик приказал заодно высматривать и группу людей с рюкзаками – наверняка что-то видели. Во многом это был жест отчаяния, время безнадежно ушло…
5
Сумерки густели, когда Алекс вошел в здание с вывеской «Содружество», расположенное в Павловске, у вокзала.Вошел, не понимая: зачем его сюда привели? Голос слышался, но слабо, как далекая, забиваемая помехами радиостанция. Хотя Алекс – он до сих пор считал себя Алексом – заметил в течение казавшегося бесконечным сегодняшнего дня: не то радиостанция стала мощнее, не то сам он прогрессирует в роли приемника…
Никаких эмоций наблюдение не вызвало. Ему было все равно. Утреннее – казалось, с тех пор прошли века и тысячелетия – желание избавиться от голоса исчезло. Как и многие другие желания…
Голос, похоже, не сердился на Алекса за непонятливость. Легкая, ноющая боль в паху оставалась – но, возможно, стала лишь следствием немалых сегодняшних концов, проделанных на мотоцикле по тряским проселкам, а то и вообще по бездорожью.
В длинном здании «Содружества» размещались прилавки продуктового магазина, заодно тут же торговали сотовыми телефонами, фототоварами, давали напрокат видеокассеты… Имелось и мини-кафе со стойкой бара и довольно широким выбором блюд и напитков. Алекс, бывая в Павловске, любил изредка заскочить сюда (кормили достаточно вкусно, и цены на спиртное не поражали воображение) – брал сто пятьдесят с каким-нибудь салатом и устраивался в выгороженном закутке, где стояли три пластмассовых стола и несколько стульев…
Он и сейчас двинулся к стойке, чисто по привычке – что от него требуется, Алекс все еще не понял. Но место за столом занять сегодня было трудно. Закуток, отгороженный автоматами – игровыми, продающими жвачку и еще что-то жизненно необходимое, – оказался переполнен. Стульев для многочисленной компании не хватало – девушки сидели на коленях парней, а те на собственных рюкзаках, небрежно брошенных на пол.
Турье, неприязненно подумал Алекс. Щенки…
Туристы, действительно, были весьма молоды, слегка грязноваты и более чем нетрезвы. Но это полбеды. Они еще и пели. Под гитару. Очень громко. Прочие звуки заглушались пением напрочь. Покупатели жестами объясняли продавщицам, что им нужно. И те и другие смотрели на веселящихся туристов с бессильной ненавистью, но пресекать безобразие не спешил никто.
Говорят, большинство песен для гитары состоят из трех аккордов. В мелодии, сотрясавшей стены и стекла «Содружества», не было даже двух. Даже одного. Лапища бородатого организма крепко и неподвижно обхватила гриф гитары, другая лупила по струнам, извлекая один и тот же немелодичный, но громкий звук. С каждым ударом во всю мощь молодых нетрезвых глоток звучал один слог «песни». Дикий речитатив складывался в такой примерно текст:
Жил!!! был и!!! гуа!!! но!!! дон!!!
Be!!! com!!! в во!!! семь!!! де!!! сять!!! тонн!!!
И лю!!! бил!!! од!!! ну!!! он!!! пти!!! цу!!!
Пти!!! цу!!! пте!!! ро!!! дак!!! тиП! ли!!! цу!!!
У-Е-О-О-О!!!!
Венчающее куплет «У-Е-О-О-О!!!!» (надо думать, брачный призыв пресловутого игуанодона) компания проревела вовсе уж оглушительно. И продолжила излагать любовную историю юрского периода.
Дальше Алекс вслушиваться не стал. Он понял наконец, что должен сделать. И каким-то уголком оставленного ему сознания обрадовался. Ему постепенно начинало нравиться происходившее с ним…
Он подошел к компании – невзначай, делая вид, что просто направился к выходу и идет мимо. Легким движением выдернул гитару. И – с размаху, в щепки – шарахнул об пол.
После короткого оцепенения его начали бить. Вернее, попытались начать. Туристам – при всем их подавляющем численном преимуществе – помешала теснота: столы, стулья, собственные рюкзаки и визжащие мочалки.
Троим Алекс успел приложить вполне качественно – и один в драку больше не полез, ковылял в сторону, согнувшись и отплевываясь кровью.
Но тут противники сумели перехватить инициативу. Легкий пластиковый стол улетел в сторону, открыв путь наступающим. Еще двое из них протиснулись между игровыми автоматами, заходили сзади, норовя взять в окружение. Алекс проскочил, увернулся от метившего в голову кулака, походя своротил чей-то нос набок – и оказался на просторе зала против десятка разъяренных парней одновременно.
…дец, подумал он, – запинают. Подумал, падая, – ноги подсекли сзади, пока Алекс блокировал незамысловатый, но сильный удар в живот.
И тут же понял, что должен делать.
– Эвханах!!! – завопил он еще до того, как спина хрустко ударилась об пол.
Теперь непонятное слово не звучало тихим выдохом. Теперь оно заставляло трястись стены. Оборванная «песня» была по сравнению с ним негромким бормотанием.
– Эвханах!!! – рявкнул он снова, отскакивая от пола, как каучуковый мячик.
– Эвханах!!! – Ботинок Алекса вмялся, раздавливая и плюща, в бородатое лицо.
– Эвханах!!! – Пальцы пойманной на замахе чужой ладони треснули, ломаясь.
Алекс – сам – так бы не смог. Он – сам – ничего и не предпринимал. Лишь вопил заветное слово, отключившись от управления всеми, до последней клетки, мышцами тела. Все, что надо, делал за него голос…
Милиция – вызванная барменшей – прикатила на удивление быстро, по случаю трехсотлетия Петербург и пригороды кишели людьми в погонах, навезенными со всего Северо-Запада. Но побоище кончилось еще быстрее – полной потерей двигательной активности одной из сторон. Продавщицы хором обвинили во всем толпу пьяных хулиганов – набросились, дескать, на очень приличного молодого человека, но получили достойный отпор.
Самого Алекса на поле боя уже не было.
Милиция (новгородский ОМОН) оказалась в избытке снабжена и спецтранспортом, и вакантными посадочными местами, – именно в ожидании сегодняшнего, раз в триста лет случающегося, вечера. «Нежности» тоже хватало – той самой, что с металлическим лязгом защелкивается на запястьях.
Начали грузить rope-нападавших, но дело застопорилось, – большинство туристов нуждалось в срочной госпитализации. По Павловску понеслись, завывая, машины «скорой», тоже пребывавшей сегодня в полной боевой.
– Один, говорите… – задумчиво почесал за ухом молодой лейтенант-новгородец, вертя в руках бланк протокола.
Алекс пришел в себя на глухой и темной аллее Павловского парка. С трудом разжал пальцы, уронив под ноги зажатый в них здоровенный клок волос, судя по длине – женских. Вокруг была темнота. Где-то далеко – над кронами деревьев виднелись слабые отблески – грохотал салют. Алекс медленно пошел, сам не зная куда. У него появилось чувство, что сегодня он уже не понадобится…
…Спустя час следов битвы в «Содружестве» не осталось. Двое ребят из бригады Костика осматривали вокзал – проверяли слух о тусовавшейся там куче туристов. Мельком заглянули и в «Содружество» – никого. Видать, уехали, решили парни и в итоге оказались правы.
Желанной информации (злосчастные любители пьяного пения действительно знали: когда, на чем и в какую сторону направились мужчина, женщина и двое детей) Костик так и не получил.
6
Связаться с психиатрической больницей Кравцову не удалось. На звонки по двум обнаруженным в записной книжке номерам никто не отвечал. Возможно, оба аппарата стояли в запертом по праздничному времени кабинете главврача. Возможно, за семь лет номера изменились.Оставалось ждать вестей от Костика.
До вечера тот выходил на связь трижды, с промежутками около часа. Содержание сообщений оставалось тем же: ищем, след не потерян, – но тон раз от разу становился все мрачнее.
Ближе к сумеркам появился сам – хмурый, злой, но не потерявший уверенности в окончательной победе. Бросил только: «Недооценил я гаденыша…» – и не стал раскрывать подробности. Вместо этого начал задавать вопросы. Много вопросов…
И после получасовой беседы с ним (а говоря начистоту – допроса) Кравцов почувствовал себя, как женщина, возвращающаяся с аборта, – вывернутым наизнанку и выскобленным до донышка. Особенно «охотника» заинтересовали случаи в пещере и на ракетодроме – о них он еще не знал.
Наконец Костик сложил карту и сказал:
– Все выезды из района прикрыты плотно, а результатов нет. Не знаю почему, но покидать здешние места ваш дружок не желает… Ходит кругами, как привязанный. Значит, скоро заляжет на ночлег – на ногах он вторые сутки. И я до него доберусь. Этой ночью.
Тут у него запищала рация и почти одновременно запиликал мобильник. Переговорив с обоими собеседниками, Костик резко засобирался – опять-таки не желая выдавать подробности предстоящей ночной охоты. Разговоры состояли сплошь из кодовых фраз – Кравцов понял лишь, что кто-то где-то видел каких-то туристов…
7
Народная мудрость гласит: что за семья без урода? Уродом (в хорошем смысле) в крепко закладывавшем за воротник семействе Козырей-Ермаковых был почти непьющий Пашка. Но сегодня гены взяли свое, какой-то внутренний тормоз сломался. Ладно хоть бизнесмен Ермаков не отправился в магазин за дешевым пойлом, – бар у него отличался богатым выбором напитков на любой вкус, Кравцов заметил это еще во время вчерашнего визита…Вчерашнего?!
С изумлением он понял – действительно, прошло чуть больше суток. Но пропасть между этими сутками пролегла для Кравцова не менее глубокая, чем между 21 и 22 июня сорок первого года для его предков.
Пашка пил.
Пытался рекрутировать в собутыльники Кравцова – тот наотрез отказался. Двоим бойцам (их оставил тут Костик, отправившись продолжать охоту) не стоило и предлагать. Пашка втянул в пагубное занятие Мишу-охранника – Костику тот не подчинялся и отказать принципалу не смог.
Наблюдать за тоскливым зрелищем Кравцов не стал. Вышел на улицу, послонялся по внутреннему дворику, не зная, чем заняться. Думать ни о чем не хотелось.
И тут в кармане запищал вызов мобильника.
Ответив и услышав слабый голос, доносящийся сквозь помехи словно из другой галактики, Кравцов едва не выронил крохотный аппарат. Но не выронил, усилием воли стиснув ослабевшие пальцы.
– Наташка???!!! Ты жива???!!! – Ничего более умного в этот момент ему в голову не пришло.
Она сказала что-то совсем уж неразборчивое, Кравцову и не требовался очевидный ответ – требовалась короткая пауза, чтобы прийти в себя и понять: ЧТО ДЕЛАТЬ??? Ведь могло быть, что она добралась до телефона на считанные секунды…
Он бегом рванул в глубь сада, подальше от дома – сильные помехи для мобильной связи давали как раз рации, которыми пользовались бойцы Костика.
На бегу он сформулировал главный вопрос, который и выкрикнул в трубку:
– Ты где??!! Точно место назвать можешь??!!
Вдалеке от дома слышимость стала на пару порядков лучше. Различались не только слова, но и тон говорившего. Голос Наташи звучал спокойно, печально и очень устало.
– Я в… – начала она и не договорила. – Это сейчас не важно, Леонид. Я просто ушла от мужа. Такое иногда случается.
Он не понял ничего. От мужей жены порой действительно уходят. Но за их спиной не остаются трупы с перерезанными глотками…
Неужели она звонит, глядя на клинок, приставленный к горлу ребенка?
Не похоже… Никак не смогла бы мать в подобной ситуации говорить так спокойно…
Вопросы теснились в голове, Кравцов с трудом рассортировал их, выделив главное. Спросил:
– Что с детьми? Где… тот человек? Это Сашок?
– Дети спят, умаялись. Где Сашок – это действительно он – я не знаю. Мы расстались несколько часов назад.
– Я ничего не понимаю… – признал Кравцов честно и растерянно. – Расскажи по порядку.
– Все просто. Сашок позвонил, представился, попытался напомнить, кто он, но я и так все прекрасно помнила… Разве забудешь… Предложил встретиться. Поговорить. О чем нам было разговаривать? – так я ему и ответила. Он сказал: есть о чем. Сказал такое, что я поехала вместе с детьми – потому что не знала: вернусь или нет, если все окажется правдой… Отделаться от наших горилл не удалось, одна увязалась со мной… Я поняла после телефонного разговора: Павел в панике, не знает, что делать, когда и если все выплывет наружу… И его гориллоиды меня не охраняют но сторожат. В общем, мы встретились с Сашком – и то, что я смутно подозревала все эти годы, подтвердилось. Все стало на свои места – легко и просто. Я решила не возвращаться, а Сашок помог мне, как он выразился, оторваться … Детям он, кстати, очень понравился. Вот и все, дальнейшие подробности не важны…
– Ты не представляешь, как рисковала… Сашок – псих. Крайне опасный псих!
– Мне так не показалось, – сухо сказала Наташа. – Тринадцать лет назад у него были причины, чтобы сорваться, – вполне веские. Сейчас он здоров. Его вылечили и выписали.
– Если бы! Он сбежал, имитировав собственную смерть!
– Про это тебе рассказал Павел? – спросила Наташа еще суше. – Я советую, Леонид: если не имеешь возможности проверить, что он говорит, – не верь. Иначе… В общем, кое для кого это плохо заканчивалось. Очень плохо.
Кравцов хотел сказать, что своими глазами видел свидетельство об инсценированной смерти, и вдруг понял: Наташа права, никакой это не аргумент. Он и сам мог бы состряпать нечто подобное, недолго повозившись с ксероксом и с документом о смерти, например, любимой бабушки…
Но ведь было и еще кое-что…
– А охранник? Тот, что поехал с тобой? Ты знаешь, что с ним стало?
– Откуда? Думаю, не дождавшись нас, стал названивать хозяину. И получил от того фитиль за ротозейство…
– Нет. Его убил Сашок. Перерезал глотку.
– Тебе солгали… Сашок никуда не отлучался от меня и детей. И к машине не возвращался.
(Ни Кравцов, ни Наташа так никогда и не узнали, что последним связным зрительным впечатлением «студента-борца» стал заплутавший мотоциклист, наклонившийся к окну «Оки» и спрашивающий дорогу на Спасовку. Потом – на долю секунды – охранник увидел нож, несущийся к его горлу, но сделать ничего не успел. Потом был непроглядный красный туман, мешающий что-либо видеть. Потом не было ничего.)
Кравцов не знал, что сказать. Не похоже, что Наташа лгала… Или прав Костик, предположивший наличие сообщника? Он спросил о другом:
– Что ты собираешься делать?
– Сама пока не знаю… Мне надо осмотреться и многое решить… Десять лет я жила, как за каменной стеной, потом случилось землетрясение, я одна в чистом поле, и за спиной груда обломков… Но к мужу я не вернусь. Если он расплатится за все, что сделал, – полной мерой – возвращаться будет не к кому. Не расплатится – незачем.
– Да что же такое наплел тебе про Пашку этот Сашок?!
– А ты сам спроси у Павла. О том, как он стал моим мужем…
– Я должен передать ему наш разговор? Или ты сама поговоришь?
– Передавай… Мне все равно… Звонить я ему не буду.
– Скажи, а…
– Достаточно вопросов, – мягко перебила она. – Я все равно не смогу на них сейчас ответить… Но я обязательно позвоню, как только что-то станет ясным. До свидания, Кравцов.
Впервые за весь разговор назвав его по фамилии, Наташа отключилась.
Кравцов медленно пошел к дому. Медленно поднялся по ступеням крыльца. Еще медленнее зашел внутрь… В коридоре разминулся с бойцами, тащившими под руки обмякшего и пьяно мычащего Мишу-охранника. Подумал, что Козырь едва ли способен к разговору…
Паша сидел за уставленным пустыми бутылками столом ровно и прямо – сказывалась наследственная закваска. Пожалуй, единственно неподвижный, устремленный непонятно куда взгляд выдавал его состояние.
И Кравцов спросил.
– Да… – сказал Пашка-Козырь медленно и тяжело, словно влача неподъемную ношу. – Я давно любил Наташку… Затем без всякой паузы надрывно выкрикнул: – И не мог видеть ее рядом с этим ублюдком Динамитом!!!
Первый Парень – IV
Козырь. Июнь 1990 года
Да, он давно любил Наташку. И не мог видеть ее рядом с этим ублюдком Динамитом…Потом – за тринадцать лет – Пашка убедил себя, что Динамит не был способен кого-нибудь любить. Вообще. Никого. Мог лишь исполнять идиотские, самим собой и для себя установленные правила. Что Динамиту хотелось одного – побыстрее залезть Наташке под юбку, трахнуть эту недотрогу и пойти дальше по жизни легкой походкой Первого Парня… Он и сам не скрывал намерений – по крайней мере, от Пашки-Козыря. Мысль о том, что отчасти это могло быть рисовкой, работой на сложившийся имидж, – Пашка старательно отгонял. Наоборот, за годы Козырь уверил себя: Динамит бы ее просто изнасиловал где-нибудь на сеновале (девушки в Спасовке зачастую теряли девственность не слишком добровольно, и до суда такие дела доходили крайне редко) но до поры мешали его дебильные понятия о чести… Однако дело к тому и шло, твердил себе Козырь, терпению Динамита явно приходил конец.
Но это все было потом. Тем летом он просто не мог видеть их рядом.
…Провокацию Козырь замыслил простую и незамысловатую – и тем самым наиболее надежную. Выставил в качестве источника информации неких «пацанов» – ничего, понятно, ему не рассказывавших. Знал – позориться, выспрашивая о таком, Первый Парень не станет. Тем более что спустя три дня Козырь информацию аккуратно дезавуировал, хотя само это слово узнал гораздо позже…
Нет, он не ожидал, что все обернется кровавой трагедией. Думал, роман Динамита с Наташкой закончится обычным мордобоем. Прекрасно зная и учитывая характеры обоих (особенно гордость Наташки), был уверен: он сначала ударит, потом задумается, но ни за что не признает ошибку… А она – не простит никогда.
Если бы он мог предположить, во что все это выльется, не раз думал Пашка потом, если бы хоть на минуту мог представить, то…
То, наверное, ничего бы не изменилось.
Он слишком любил Наташку.